CC BY
225
CURRICULUM: СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ КЛАССИКА
2005.01.022. ВИРТ Л. ГЕТТО (ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ)*
WIRTH L. The ghetto. — Chicago.: University of Chicago Press, 1928. — P.
1-39.
Глава I. ВВЕДЕНИЕ
Это исследование — попытка понять некоторые особенности культурной жизни группы, имеющей долгую историю. История евреев за истекшую тысячу лет дает возможность изучить, какими способами культура группы влияет на характер народа и, наоборот, какие мутации происходят в культуре вследствие изменений в опыте народа. История евреев в этот период — это история гетто.
Понятие «гетто»
* От переводчика: К наследию видного американского социолога Луиса Вирта журнал уже обращался. В номере 3 за 1997 г. был опубликован перевод его статьи «Урбанизм как образ жизни». В настоящее время в ИНИОН РАН подготовлен к изданию сборник работ ученого, который в ближайшее время выйдет в свет. Ограничения по объему не позволили включить в этот сборник книгу «Гетто», которая давно стала классической и без которой вклад Вирта в сокровищницу мировой социологической мысли, пожалуй, невозможно представить. В качестве замены в сборник была включена журнальная статья «Гетто», в которой коротко резюмированы основные идеи одноименной книги. Между тем эту замену нельзя считать равноценной. Не имея возможности предложить полный перевод книги, но желая хотя бы частично заполнить этот пробел (насколько нам известно, переводить книгу никто не собирается), мы печатаем перевод нескольких глав, позволяющих составить представление о ее содержании и достоинствах. Главы I, II, III, XIII, XIV переведены целиком (опущено лишь одно примечание в главе XIII). Также в публикацию включены два небольших фрагмента из главы XI.
Слово «гетто» употребляют в отношении еврейского квартала города. Происхождение этого слова неясно, хотя в общем употреблении оно находится уже по меньшей мере лет пятьсот. Вместе с тем достоверно известно, что гетто существовали задолго до того, как были обозначены специальным названием. То, что известно о происхождении этого слова, может, тем не менее, оказаться в какой-то мере полезным если не для определения примерной даты рождения того исторического феномена, к которому оно относится, то уж по крайней мере для определения его первоначального характера.
По всей видимости, его впервые стали употреблять в Италии, и форма его указывает на итальянское происхождение. Итальянские евреи, между тем, связывали истоки этого слова, произносимого ими как gueto, с древнееврейским get, означавшим документ о разводе, «полагая, что идея развода, выраженная в одном термине, и идея исключения, выраженная в другом, достаточно аналогичны, чтобы указывать на их общее происхождение»1. Согласно другому объяснению, слово «гетто» было связано с немецким словом gitter. Хотя что-то в этом есть, поскольку, как мы покажем дальше, гетто имело некоторые черты сходства с тюремными решетками, в целом это объяснение кажется притянутым за уши и слабо обоснованным. Могло это слово возникнуть и из итальянского borghetto, «маленький квартал». Доказательств в пользу этого, однако, немного. Более вероятно, что это слово происходит от итальянского gietto — пушечной мастерской в Венеции, неподалеку от которой располагалось первое еврейское поселение2. Еврейские историки Х. Гретц и А.
1 Philipson D. ОЫ European Jewries. - Philadelphia, 1894. - Р.24.
2 «Еврейская энциклопедия», один из наиболее авторитетных трудов в подобного рода вопросах, сообщает: «Слово "гетто", вероятно, итальянского происхождения, хотя ни один итальянский словарь не дает никаких ключей к его этимологии. В документах, датированных еще 1090 г., улицы Венеции и Салерно, отведенные евреям, носят название Ju-daca или Judacaria. В Капуе, согласно документам 1375 г., было место, называвшееся "San Nicolo ad Judaicam"; и еще в конце XVIII века другое место называлось "San Martino ad Judaicam". Отсюда делается предположение, что Judaicam стало итальянским Giudeica, а затем было искажено и превратилось в "гетто". Другие ученые возводят это слово к gietto, пушечной мастерской в Венеции, недалеко от которой располагался первый еврейский квартал. Против обоих мнений говорит то, что слово произно-
Продолжение сноски со стр. 127.
сится "ghetto", а не "getto" (джетто); и представляется вероятным, что даже если бы какое-то из этих слов было искажено в разговорной речи, по крайней мере первая его буква, звучание которой является в слове главенствующим, сохранила бы свое исходное произношение. Исходя из этого, некоторые ученые видят истоки слова "гетто" в талмудическом get, схожем с ним по звучанию, и предполагают, что сначала этот термин использовался еврея-
Берлинер склоняются к тому, что корни следует искать в венецианском слове gheta, «пушечная мастерская»1. Нет ничего необычного в том, что локальное название какого-то места переходит в общее употребление и начинает обозначать схожие явления. Берлинер берет в качестве иллюстрации слово «катакомбы», произошедшее от первых подземных склепов в Риме, которые располагались ad Catacombas2.
Таким образом, исторически современное гетто уходит своими корнями в средневековый европейский городской институт, посредством которого евреи сегрегировались от остального населения. Для обозначения улицы или квартала города, занимаемого евреями, употреблялись в прошлом и в какой-то степени употребляются до сих пор также и другие названия. Это vicus Judaeorum, позже известный как Judenstrasse, Judengasse (или просто Gasse) или Judenviertel в Германии, Judiaria в Португалии, Juiverie во Франции и Camera в Провансе и Конта-Венессене3.
Различные местные названия, применяемые к гетто от страны к стране, показывают, что к концу XIV в. во многих европейских городах уже существовали ясно очерченные ареалы, населенные преимущественно или исключительно евреями. Как термин «гетто» вошел с течением времени в общее употребление, точно так же и форма, принятая этим институтом, вскоре конвенционализировалась и стандартизировалась по всей Европе.
В России до недавнего времени гетто имело форму «черты оседлости». Этот круг поселения фактически представляет собой гетто внутри гетто. Он был установлен в 1771 г. с целью не допустить расселения евреев из Белой Руси, попавших при первом разделе Польши под суверенитет России, по всей стране. Границы его менялись, и в 1905 г. он включал следующие пятнадцать районов: Бессарабию, Вильно, Витебск, Волынь, Гродно, Екатеринослав, Ковно , Минск, Могилев, Подолье, Полтаву, Тавриду, Херсон, Чернигов и Киев. Более того, в пределах этих районов зоны расселения евреев ограничивались определенными городами и местечками. Правовые установления, касавшиеся расселения евреев, вообще
ми, а затем вошел в общее употребление. Представляется, однако, невероятным, чтобы слово, рожденное маленьким презираемым меньшинством, получило всеобщее признание и даже вошло в литературу» (Jewish Encyclopedia. — Vol. V [1903 ed.]. — P. 652).
1 Graetz H. Geschichte der Juden. — V, 37; A. Berliner. Aus den letzten Tagen des römischen Ghetto. — Berlin, 1886.
2 Berliner. Op. cit. — S. 2.
3 Philipson. Op. cit. — P. 20, 30.
Ныне Каунас. — Прим. перев.
запрещали им жить в остальной России, хотя какое-то время делалось исключение для некоторых групп, таких, как выпускники университетов, купцы первой гильдии и проститутки. Евреям было разрешено жить в Польше, но в то же время их категорически не пускали в Финляндию и, за исключением осужденных, в Сибирь1.
В нынешние времена слово «гетто» применяется не к месту официально регламентированного поселения евреев, а скорее к тем локальным культурным ареалам, которые сформировались с течением времени либо были добровольно ими выбраны или построены. В особенности оно применяется к тем ареалам, где проживает самая бедная и отсталая группа еврейского населения маленьких и больших городов. В наших американских городах словом «гетто» называют прежде всего ареал первого поселения, т. е. те части города, где иммигрант обосновывается вскоре после прибытия в Америку. Иногда ареал, в котором некогда жили евреи, но который затем был заселен другими популяционными группами, особенно иммигрантами, продолжает сохранять за собой обозначение «гетто». Более того, похоже, существует тенденция обозначать словом «гетто» иммигрантские кварталы вообще.
С точки зрения социолога, гетто как институт интересно прежде всего тем, что репрезентирует пролонгированный случай социальной изоляции. Это результат попытки народа приспособиться, по крайней мере внешне, к чужакам, среди которых он поселился. Следовательно, гетто можно рассматривать как форму аккомодации между разными по-пуляционными группами, посредством которой одна группа действенно подчиняется другой. Оно представляет собой по крайней мере одну из исторических форм обращения с раскольническим меньшинством в пределах более широкой популяции. В то же время это форма терпимости, благодаря которой устанавливается modus vivendi между группами, находящимися друг с другом в конфликте по фундаментальным вопросам. Наконец, в административном плане, гетто служило инструментом контроля.
Некоторые из этих функций, как мы увидим, до сих пор выполняются современным гетто, хотя в иных отношениях оно полностью отлично по своему характеру от средневекового института, из которого оно возникло. Наибольший интерес для нас представляет гетто Западной Европы и Америки, так как оно наглядно показывает действительные процессы распределения и груп-
1 Philipson. Op. cit. — Chap. VII. См. также: Encyclopedia Americana. — Vol. XXI (1919 ed.). — P. 138.
пирования населения в городских сообществах. Гетто живописно иллюстрирует способы, которыми культурная группа выражает свое древнее наследие при пересадке в чужую среду, а также постоянную сортировку и пересортировку ее членов и силы, благодаря которым сообщество поддерживает свою целостность и преемственность. Наконец, оно демонстрирует незаметные способы, которыми это культурное сообщество постепенно трансформируется, пока не смешивается с окружающим широким сообществом, в то же время снова и снова проявляя в изменчивых обличьях свою старую, безошибочно узнаваемую атмосферу.
Естественная история гетто
Гетто имеет письменную историю, охватывающую как минимум тысячу лет. Еще до того, как гетто стало характерной формой еврейской общинной жизни, мы находим богато документированную историю еврейских поселений, которая возвращает нас к дням, предшествующим началу христианской эры. Странствия еврейского народа после потери им национального суверенитета, которые один писатель пересказал недавно в книге с удачно подобранным названием «Страннее, чем вымысел»1, находят для себя сцену в каждой стране Европы и почти в каждом уголке земного шара. История гетто, стало быть, дает редкую возможность преобразования истории в естественную историю.
Многочисленные рассказы о жизни гетто, яркие автобиографии, пьесы, проза и поэзия гетто, описания путешественников, размышления философов, аргументы и мнения раввинов и талмудис-тов — всё это не просто составляет историю гетто, но также дает материал для пытливого сравнительного изучения института, или культурного сообщества. Когда мы связываем отдельный факт или удивительно уникальную деталь жизни гетто, взятые из одного периода, с фактами и деталями, взятыми из другого периода, а факты жизни гетто в одной местности с фактами из другой местности, мы видим, как проступают сходства в линиях развития, которые создают основу для обобщений, для классификаций и для социологических законов. Имея это в виду, мы попытаемся пересказать историю гетто, не ограничивая себя каким-то одним сообществом или эпохой, а ища те более универсальные истины, которые не зависят от времени и места.
1 Browne L. Stranger than fiction. — N. Y., 1925.
Исследование гетто, осуществляемое под таким углом зрения, вероятно, прольет свет на множество родственных феноменов, таких, как происхождение сегрегированных ареалов и развитие культурных сообществ вообще; ибо, хотя гетто является, строго говоря, еврейским институтом, есть и такие формы гетто, которые имеют отношение не только к евреям. В наших больших городах есть Маленькие Сицилии, Маленькие Польши, Чайнатауны и Черные пояса, а также такие сегрегированные ареалы, как ареалы порока, имеющие с еврейским гетто много общего. Эти формы общинной жизни станут для нас, вероятно, более понятны, если мы будем иметь перед собой естественную историю еврейского гетто. Следовательно, гетто может считаться типичным представителем целого ряда других форм общинной жизни, которые пытаются изучать социологи.
В нашем исследовании гетто нам, очевидно, нет нужды погружаться в массу деталей, предоставляемых имеющимся материалом, равно как нет нужды вдаваться и в тонкости высокой исторической критики. Наша задача — свести материал к форме, в которой он будет очищен от своей уникальности и станет типическим, т.е. общезначимым. На первый взгляд, мир индивидуального опыта складывается из бесконечного множества обособленных случайностей. Каждый опыт в некотором смысле уникален. Какой-то порядок достигается лишь путем связывания уникальных феноменов с предшествующими точками отсчета в опыте индивида или культуре группы. С помощью упорядоченной системы соотнесения мы способны свести непостижимую сложность и пестроту уникальных феноменов в ту плоскость, в которой разум может их охватить. В этом процессе уникальный, или индивидуальный, опыт трансформируется в репрезентативный, или типичный.
Завидный темп прогресса в физических и естественных науках достигнут главным образом благодаря той экономии мышления и усилий, которая стала результатом сосредоточения на решающих экспериментах и наблюдениях. Случайные наблюдения и опыты признаны расточительными. Ограничив локус наблюдения и отбирая опытные данные, можно получить результаты, имеющие значимость не просто для индивидуального случая, а для целого класса случаев. На основании сходства можно предполагать, что результаты, полученные в одном эксперименте, будут верными для целого ряда родственных феноменов, при условии, что несущественные различия между ними будут временно исключены из внимания.
Такой процедуры мы, стало быть, и будем придерживаться, прослеживая развитие гетто от самых первых его проявлений по нынешний день в различных местностях, где евреи достаточно прочно укоренялись и создавали типичные сообщества, из которых каждое имело, конечно, свою особую атмосферу, но все имели друг с другом достаточно много общего, чтобы в них легко узнавались формы общего типа культурного самовыражения, характерного для всей этой группы в целом.
Человеческая природа и гетто
В повествованиях благожелательных историков история гетто предстает удивительной летописью трагедий и приключений народа. История гетто полна «человеческого интереса»; в ней есть свои вершины героизма, свои чудесные рассказы о бегстве, свои частые и повергающие в уныние глубины страдания и отчаяния. Поведать полную историю гетто во всей ее уникальности — законная функция художника и историка. Но социолог видит в гетто нечто большее, чем просто переживания данного народа в специфической исторической обстановке. Для него гетто — не просто глава в культурной истории человека. Для него это исследование человеческой природы. Оно обнажает изменчивые и неуловимые мотивы, заставляющие людей действовать так, как они действуют. Социолога интересуют не столько декреты, издаваемые суверенами и законодательными органами, сколько фундаментальные мотивы, которые толкают к их принятию, и человеческие отношения, формальным выражением которых они являются.
Гетто — не только физический факт; это еще и состояние духа. Законы, регламентировавшие поведение евреев и христиан, являют собой лишь внешние формы, которым с субъективной стороны соответствуют установки социальной дистанции, самосознания и группового сознания. Враждебные чувства и взрывы насилия, которыми насквозь пропитана история гетто, представляют трения и конфликты, порождаемые совместной жизнью разных культурных групп. Многочисленные табу и ограничения, коими было отягощено поведение евреев и христиан по отношению друг к другу, должны рассматриваться не просто как случайные и произвольные решения членов той или иной группы, но скорее как физические проявления социальной дистанции, возникавшей из отношений конфликта. Поведение этих двух групп по отношению друг к другу заключало в себе не только неприятие и взаимное отталкивание, но они
модифицировались тенденцией к дружелюбию и взаимному притяжению. Хотя, с одной стороны, еврей становился все больше и больше членом класса, т. е. абстракции, с другой стороны, присутствовала устойчивая тенденция реагировать на него как на человека, т. е. как на личность. Игра этих противоборствующих сил во взаимодействии еврея и гоя проходит красной нитью через всю историю гетто.
История гетто, с нашей точки зрения, есть история института. Различные стадии процесса, в ходе которого этот институт формируется; фундаментальные человеческие мотивы, которые находят в нем выражение; силы, которые его изменяют, воспроизводят и, наконец, вносят вклад в его разрушение, — таковы некоторые вопросы, которые мы надеемся осветить, изучая гетто. История гетто может показать различные процессы, причастные к рождению и росту общинной жизни как таковой, а также способы, которыми сообщество формирует те личностные типы и культурные институты, которым дает приют. В каждом сообществе идет процесс специализации и интеграции, приводящий к разделению труда и кооперации, которые связывают жизнь внутри ареала в единое целое и придают ей организованный характер. Гетто демонстрирует развитие такого сообщества в мельчайших деталях, предоставляя возможность для наблюдения и обобщения.
Что мы, в конечном счете, пытаемся найти, изучая гетто, так это степень, в которой изоляция формировала характер еврея и природу его социальной жизни. Каковы силы, сохраняющие эту изоляцию, и как она видоизменялась вследствие контакта? Как изоляция евреев произвела результаты, относящиеся не только к еврею, но также к негру, китайцу, иммигранту и множеству других изолированных групп в нашем современном мире? Хотя ниже нас интересуют главным образом еврей и еврейское гетто и материал мы черпаем из истории этого конкретного института, процессы, которые в нем протекают, мотивы, которые в нем работают, и последствия, которые он порождает, призваны пролить свет на более широкие предметы: человеческую природу и культуру.
Глава II. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГЕТТО В поисках новых домов
С 70 г., когда римляне завоевали Палестину и разрушили Иерусалим, начинается период диаспоры, или рассеивания по всему миру. Этим
событием в еврейской истории открывается долгая глава миграции и поиска новых домов. Нельзя сказать, что до этого времени евреи жили только в границах Палестины, ибо предание гласит, что уже задолго до этого евреи жили в Италии, Испании и Германии; точно установлено, что еще до начала христианской эры евреи жили в Александрии, Антиохии, Риме и городах Малой Азии и Египта1. Но до этого времени, вероятно, нигде в Европе евреи не оседали в сколько-нибудь больших количествах, кроме Рима, где о них слышали уже в 76 г. до н. э. Тамошняя еврейская колония значительно возросла, когда римский полководец Помпей вошел в Иерусалим и, возвращаясь в Рим, увел с собой большую группу евреев. Тит депортировал тысячи евреев в западные римские провинции. Многие из них были привлечены к работам на сардинских копях, а из Рима они дрейфовали в другие итальянские города. «Что касается Испании, — говорит Филипсон, — то самое раннее достоверное упоминание мы находим у апостола Павла, который в своем Послании к римлянам говорит: "Как только предприму путь в Испанию, приду к вам. Ибо надеюсь, что, проходя, увижусь с вами, и что вы проводите меня туда". И далее: "...я отправлюсь чрез ваши места в Испанию". Павел, как известно, путешествовал только в такие места, где проживали евреи или были установлены
еврейские учения, ибо только знакомые с еврейскими доктринами могли
2
его понять» .
Лучшее свидетельство раннего присутствия евреев в западных землях христиан обнаруживается в многочисленных декретах, изданных церковными соборами в отношении них. Присутствие значительного числа евреев в Испании к началу IV в. подтверждается тем фактом, что церковный собор, состоявшийся в 305 г. н. э., принял несколько постановлений, запрещавших христианам поддерживать близкие отношения с евреями. Фрагмент одного из этих постановлений гласит: «Если еретики не желают войти в Католическую Церковь, девушки-католички не должны выдаваться за них замуж; ни евреям, ни еретикам не должны они отдаваться в жены, потому как для верующего не может быть никакой связи с неверующим. Если родители пойдут против этого запрета, надлежит лишить их причастия на пять лет»3. Другое гласит: «Поэтому, если кто из
1 Huidekoper F. Judaism at Rome, B.C. 76 to A.D. 140. — N. Y., 1883. — P. 6; Philipson D. Op. cit. — P. 5.
2 Philipson. Op. cit. — P. 6-7. См. также: Рим. 15: 24, 28.
3 Labbe et Cosartii. Consilia Sacrosancta. — I, 1273-76; а также Consiliarum omnium generalium et provincialium collectio regia. — I, 645. Цит. по: Philipson. Op. cit. — P. 7.
церковников или верующих вкусит пищи с евреями, его надлежит лишить причастия, с тем чтобы это исправить»1. И еще: «Владельцам [земли] повелевается не допускать, чтобы их продукты, которые они получают от Бога, благословлялись евреями, дабы они не сделали бесполезным и слабым наше благословение. Если кто-то дерзнет это сделать после настоящего запрета, будет отлучен от церкви»2.
Джозеф Джекобс3 обнаруживает свидетельства присутствия евреев в Англии до Норманнского завоевания в канонических законах архиепископов Кентерберийских и Йоркских начиная с 669 г.: «Документ, изданный в 833 г. королем Витглафом из Мерсии, подтверждает право монахов монастыря в Кройленде на все владения, пожалованные им прежними королями Мерсии, дворянами и иными правоверными христианами, а также на те, которые были получены в дар, в залог или иным образом от
4
евреев» .
Начало поселения евреев во Франции датируется вторым столетием5. В различных торговых центрах Западной и Южной Германии, таких, как Кёльн, Магдебург, Радасбон, Майнц, Шпейер, Вормс, Трев, Нюрнберг, большое число евреев обнаруживается примерно в XI веке6, хотя их
7
присутствие в этих местах можно установить и гораздо раньше .
Во всех этих странах в этот ранний период евреи вели существование, полное опасностей. Ненадежность жизни во времена раннего средневековья, особенно для чужаков, превратила еврея в кочевника и принесла ему прозвище «Вечный жид». Мобильность и приспособляемость к чуждым и постоянно меняющимся условиям были главными качествами, необходимыми для выживания. Еврейские предания этого периода полны рассказов о страданиях и странствиях, о героических подвигах, об изворотливых контактах с не слишком дружелюбными соседями и правителями. Меры, принимавшиеся евреями в защиту самих себя, очень схожи с некоторыми рационализациями и мифами, изобретаемыми в ответ на такие сегодняшние кризисы, как нордическая пропаганда. Филип-сон приводит два подобных примера:
1 Ibid. — P. 8.
2 Ibid.
3 Jacobs J. The Jews of Angevin England. — L., 1893. — P. IX, 2-3.
4 Philipson. Op. cit. — P. 10-11.
5 Graetz. Op. cit. — Vol. V. — P. 55-56.
6 Stobbe O. Die Juden in Deutschland während des Mittelalters. — Braunschweig, 1866.
7 Depping G. B. Les Juifs dans le Moyen Age. — Paris, 1834. — P. 4.
«Согласно преданию, евреи поселились в Германии в глубокой древности. Когда во времена крестовых походов на евреев Западной Европы стали возлагать ответственность за смерть Христа и многие тысячи их были растерзаны под этим предлогом разъяренными толпами, была придумана легенда, призванная опровергнуть это обвинение, и евреи выдвинули притязание на то, что община в Вормсе была у них еще задолго до времен Иисуса, фактически уже во времена Эзры, и что, следовательно, они не причастны к распятию и не несут за него никакой ответственности»1.
«Согласно другому преданию, евреи Южной Германии были потомками солдат, разграбивших Иерусалим. Как гласит история, эти солдаты, Уа^юпе8, отобрали себе в качестве военной добычи еврейских красавиц, увели их в свои дома на Рейне и Майне и там на них женились. Их дети были воспитаны своими матерями как евреи и стали основателями еврейских общин между Вормсом и Майнцем. Все это, однако, лишь легенды»2.
Ведя жизнь, полную неопределенности, евреи вряд ли были в Западной Европе времен раннего средневековья более чем странниками, относясь к своим поселениям как всего лишь к перевалочным пунктам на пути, который куда-то их вел — куда, они и сами не знали. Однако в своей роли чужака еврей оставлял в тех, у кого он гостил, неизгладимое впечатление. «Никто не отрицает того, что евреи были великими научными, торговыми и философскими посредниками Средневековья, — говорит выдающийся еврейский ученый из Англии Израил Абрахамс, — но чего обычно не признают, так это того, сколь много прогресса состоит просто в передаче идей и обмене товарами... Требовать признания за евреями этой заслуги — того, что они были посредниками в передаче не только торговых продуктов, но и идей, — значит, на мой взгляд, требовать признания за ними великой и отнюдь не постыдной роли» .
Еврей как чужак
По сравнению с тем, что последовало дальше, удел евреев в Европе в первую тысячу лет христианской эры был сносным, хотя и не идеальным. С началом крестовых походов, однако, установилась острая реакция со стороны основного населения. Нельзя сказать, что до 1096 г.
1 Philipson. Op. cit. — P. 9.
2 Philipson. Op. cit. — P. 9-10.
3 Abrahams I. Jewish life in the Middle Ages. — N. Y., 1897. — P. XX-XXI.
преследований не было, но они были спорадическими и умеренными по сравнению с тем постоянным и организованным массовым насилием, которое началось с Первым крестовым походом. До этого евреи были, в целом, свободными людьми и поддерживали в основном дружеские, а иногда даже близкие отношения со своими соседями иных вероисповеданий. Это подтверждают постановления многих церковных соборов, запрещавшие такую близость. Впечатляющие массовые движения, которыми сопровождались крестовые походы, нарушили размеренную жизнь средневековой Европы. Внезапно население осознало, что в самой его гуще находятся чужие. Требовался лишь небольшой толчок для превращения этих чужаков во врагов, особенно во времена, когда нужен был козел отпущения, чтобы конкретно и непосредственно выразить далекие и идеалистические цели паломничеств в Святую землю и ее завоевания, в которых, в конечном счете, могло участвовать лишь меньшинство. В этой ситуации евреи обратились за защитой к тем, кто не принадлежал к числу их ближних и был достаточно далек от них в пространстве и положении, чтобы видеть их объективно — как нечто полезное; они обратились к императорам и папам. Они становились слугами казны (servi camerae)1 и приобретали формальные и безличные права, которые гарантировали им некоторый статус в обществе, где каждый член населения имел фиксированное место. Средневековый серв был привязан к своему лорду, арендатор земли — к земле, которую он обрабатывал, ремесленник — к своей гильдии. Только место еврея в этом мире не было четко определено. Он был чужаком, но жил в условиях близости со своими соседями. Личные отношения не базируются на правах; лишь когда отношения становятся формальными и дистантными, в регуляцию поведения индивидов вторгаются права и законы. Как человек еврей не нуждался для защиты самого себя ни в каких правах; но как полезная вещь он в них нуждался, и он их приобрел. При всей призрачности этой протекции и ненадежности суверенов, продававших ее за высокую цену, евреи тем не менее относились к ней как к привилегии. Согласно Гретцу, эта протекция началась в Германии при Фридрихе Барбароссе и была продолжена в 1103 г. при Генрихе IV. В годы правления Конрада III, на которые пришелся Второй крестовый поход, евреи обратились к нему за защитой в Нюрнберге2. Однако общее распространение институт servi camerae получил лишь в XIII
1 Philipson. Op. cit. — P. 12-13.
2 Graetz. Op. cit. — Vol. VI. — P. 269.
веке1. В еврейских молитвенных книгах до сих пор сохранилась специальная молитва за суверена, основанная на этом средневековом институте.
«По мере того как из средневековья рождается Европа, евреи все более и более подчеркнуто входят в особые отношения с правительством. Вместо того, чтобы стать частью общего населения, каковой евреи часто были в первые века христианской эры, они выбрасываются из общей жизни в отдельную категорию. Достаточно сравнить Молитву за Королеву, как она до сих пор представлена в англо-еврейском ритуале, с ее формой в Книге общей молитвы. "Пусть высший Царь царей, — гласит еврейская версия, — милостью своей вложит сострадание в ее сердце и в сердца ее советников и знати, дабы они обращались милосердно с нами и со всем Израилем". Современного еврея обижает этот язык, но нельзя
отрицать, что его средневековая тональность все еще остается лейтмотивом мил-
~ 2
лионов еврейских жизней».
Евреи, со своей стороны, искали статуса и безопасности; правители же смотрели на них всего лишь как на источник доходов. Один из них, император Руперт, в 1407 г. «распорядился, чтобы евреев не слишком притесняли, дабы они не были вынуждены эмигрировать и городам не пришлось сильно страдать от сокращения дохода. В 1480 г. Фридрих III распорядился, чтобы с евреями Радасбона обращались таким образом, дабы они могли за пять лет восстановить в достаточной степени свои состояния и платить императору 10 000 гульденов»3. В результате, евреи стали фактически сборщиками налогов для правителей, поскольку необходимость платить эту дань, разумеется, влияла на цены благ и услуг, которые они предоставляли населению в целом. Благодаря этой связи с властями евреи оказывались настолько желанными, что император, сталкиваясь с финансовыми затруднениями, часто находил выгодным продать привилегию опеки над евреями, а значит и привилегию собирать с них налоги, какому-нибудь принцу или церковнику. Так, в 1263 г. евреи Вормса перешли под защиту епископа Шпейера, а в 1279 г. евреи Страсбурга и Базеля были переданы епископу Базеля. Иногда это право продавалось частным лицам или городам; для средневековых суверенов оно стало одним из важных финансовых
1 Stobbe. Op. cit. — S. 12.
2 Abrahams. Op. cit. — P. XVII-XVIII.
3 Philipson. Op. cit. — P. 15.
активов1. В общем и целом, евреям также приходилось покупать право жить в сообществе, в котором они до сих пор не жили. Оно было известно как право Judaeos tenere, или Judaeos habere. Это право содержать евреев, или владеть ими, которое император был волен продать местным властям или индивидам во многом так же, как город сегодня продает лицензии на перевозку пассажиров, предполагало, разумеется, что статус евреев был ненадежным. В глазах закона они были не гражданами — и даже не людьми, — но скорее налогооблагаемой собственностью. Даже это право, как мы увидим, существенно ограничивалось и подвергалось произвольному изменению по воле или прихоти его дарителя. «Будучи имуществом правителя, еврей не имел возможности надеяться ни на что, кроме личной милости и человечности правителя»2. Этот статус оставался в важнейших аспектах неизменным вплоть до эпохи Французской революции.
Древнейшая история евреев в Европе показывает постепенный переход от личных, спонтанных отношений, естественно выраставших между евреями и христианами, к формальной, легалистской, абстрактной форме отношений. Этот переход начался сразу, как только рутинные, первичные контакты, посредством которых обычно поддерживается жизнь соседства и сообщества, разрушились и возникли кризисы, приведшие к вмешательству имперской или папской власти. В ходе этого изменения еврей приобрел особый статус, который не только повысил его самосознание, но и промаркировал его как tertium quiet в глазах его соседей.
Добровольное гетто
Сегрегация евреев в обособленные локальные ареалы в средневековых городах вовсе не была порождением какого-либо формального эдикта церкви или государства. Гетто не было, как иногда ошибочно считают, произвольным творением властей, призванным совладать с чужим народом. Гетто было не продуктом чьего-либо умысла, а невольной кристаллизацией потребностей и практик, укорененных в религиозных и светских обычаях и наследиях самих евреев. Еще задолго до того, как оно сделалось принудительным, евреи жили в отдельных частях городов в западных странах по собственной воле.
1 Stobbe. Op. cit. — S. 19.
2 Abrahams. Op. cit. — P. XVIII. Третий лишний (лат.). — Прим. перев.
«Хотя эпоха гетто, в собственном смысле слова, начинается с XVI в., сохранилось много документов об уединении евреев в особых кварталах несколькими веками раньше. Добровольное сосредоточение евреев в определенных частях городов, обусловленное нуждами общинной организации, было обычным делом уже к XIII в. В Кёльне был в это время еврейский квартал, хотя в этом городе, как и в большинстве мест, где существовали добровольные еврейские кварталы, евреи жили также и за пределами еврейского района. Но отличие, которого достигают своими силами, не то же самое, что отличие, навязываемое извне. Нигде это не видно так ясно, как на примере Праги. Там евреи, жившие за пределами Judenstadt, решили в 1473 г. добровольно разделить участь со своими братьями, жившими в еврейском городе... В 1555 г., когда Павел IV учредил обреченное на неудачу гетто в Риме, там лишь очень немногие еврейские семьи проживали вне serraglio delli hebrei, или septus hebraicus, как назывался еврейский квартал на левом берегу Тибра. Но хотя лишь немногие евреи жили за его пределами, многие из благороднейших христиан жили в самом сердце еврейского квартала. Величественные дворцы и церкви стояли по соседству с синагогой, а римские христиане поддерживали свободное и дружелюбное общение со своими еврейскими соседями. Поначалу гетто было скорее привилегией, чем ущемлением, и иногда отстаивалось как право, когда нависала угроза его упразднения»1.
Евреи стекались в отдельные культурные ареалы не под давлением извне и не по какому-то обдуманному плану. Факторы, которые подталкивали евреев к основанию локально обособленных сообществ, следует искать в характере еврейских традиций, в привычках и обычаях евреев, но не только их самих, но и средневекового горожанина вообще. Географически обособленное и социально изолированное сообщество, видимо, давало евреям наилучшие возможности для следования их религиозным предписаниям, приготовления пищи согласно принятому религиозному ритуалу, соблюдения их правил диеты, ежедневного трехкратного посещения синагоги для молитвы и участия в многочисленных функциях общинной жизни, к которым религиозный долг обязывал каждого члена сообщества. В некоторых случаях, быть может, страх перед остальным населением заставлял их ради безопасности искать общества друг друга. Иногда принц или правитель, под чьей опекой они находились, находил желательным подарить им для этого отдельный квартал как привилегию.
1 Abrahams. Op. cit. — P. 62-65.
Нужно учитывать в этой связи и общий тон средневековой социальной жизни. Было принято, чтобы члены одной профессиональной группы жили на одной улице или в одном районе (locality), и евреи, образуя в целом отдельный профессиональный класс и имея особый экономический статус, отличавший их от остального населения, стало быть, просто поступали в соответствии с общим устройством (framework) средневекового общества1. Вдобавок к этому, существовали многочисленные узы родства и знакомства, формировавшие основу того esprit de corps, который является значимым фактором развития общинной жизни. Были элемент общего языка, общность идей и интересов, да и просто то сродство, которое возникает даже между чужаками, когда они, будучи родом из одной местности, сходятся друг с другом в чужой среде.
Добровольная сегрегация евреев в гетто имела много общего с сегрегацией негров и иммигрантов в современных городах и была во многих отношениях идентична развитию богемных и бродяжно-богемных кварталов в сегодняшнем городском сообществе. Терпимость, в которой нуждаются чужие образы жизни и которую они находят в иммигрантских колониях, латинских кварталах, ареалах порока и других местах (localities), служит могущественным фактором сортировки населения и его распределения по особым культурным ареалам, где человек обретает свободу от враждебных нападок и прочные тылы в виде группы родственных душ.
Наконец, добровольное гетто было административным инструментом, по крайней мере отчасти. Оно способствовало социальному контролю со стороны сообщества над его членами; оно существенно облегчало сбор налогов; и оно делало возможным надзор, который средневековые власти осуществляли над всеми чужаками и не-гражданами.
Постепенный переход от прямых, спонтанных, личных к косвенным, формальным и легалистским отношениям между евреем и его христианскими соседями находит отражение в древнейшем из сохранившихся документов, в котором местной группе евреев дарится отдельный квартал. В этом первом письменном свидетельстве подчеркивался тот факт, что гетто вручалось евреям как право. Безопасность, приходящую с такими письменными инструментами, вряд ли можно переоценить, ведь мы помним, что могущество средневековых властей было почти безграничным, а личность суверена была очень капризной. Кроме того, необхо-
1 Cm., HanpHMep: Stobbe. Op. cit. — S. 176; Höniger. Zur Geschichte der Juden im früheren Mittelalter // Zeitschrift für die Geschichte der Juden in Deutschland. — Bd. I. — S. 90.
димо напомнить, что в Средние века чужакам обычно не разрешалось подолгу оставаться в сообществе и они облагались безжалостными налогами. Между тем, покупая это право, евреи кое-что приобретали и кое-что теряли. Они получали официальное покровительство суверенной власти, но теряли те личные связи и самоочевидный статус в сообществе, которыми каждый член сообщества пользуется без осознания какого-либо формального и законного права. Право проживания и торговли, которое приобрели евреи, промаркировало разрыв с их прежним спонтанным симбиозом с христианскими соседями и переход ко вторичной связи с ними, в которой они конституировали отдельный класс. Упомянутый документ гласит:
«Во имя святой и неделимой Троицы, когда я, Рюдигер, зовущийся также Гузманн, Епископ Шпейера, превратил Шпейер в город, я думал, что приумножу славу нашего места, привлекши сюда евреев. Соответственно, я разместил их вне общины и места проживания других граждан, а дабы высокомерие населения не могло без труда их настигнуть, я окружил их стеной. Место их проживания я приобрел справедливым путем: холм — частично за деньги, частично путем обмена; долину получил в дар от [каких-то] наследников. Это место, говорю я, передал я им на условии, что они будут платить три с половиной фунта денег Шпейера ежегодно в пользу [монастырских] братьев. В пределах места их проживания и за его пределами, вплоть до гавани, и в самой гавани я дал им полное дозволение обменивать золото и серебро, покупать и продавать все, что они пожелают, и это же самое дозволение я дал им в пределах всего государства. В придачу, я выделил им из собственности церкви место для погребения с правами наследования. Также я дал следующие права: Если какой-либо чужой еврей поселится у них [временно], он будет свободен от налогов. Кроме того, как правитель города рассматривает споры между гражданами, так и главный служитель синагоги принимает решения по каждому делу, которое может возникнуть между евреями или против них. Но если, волей случая, он не может разрешить тяжбу, то дело должно быть вынесено на суд епископа и его казначеев. Ночных смотрителей, охрану, укрепления они будут обеспечивать только для своего собственного района; охрану, разумеется, вместе с прислугой. Нянек и слуг им будет позволено брать у нас. Мясо, которое им, согласно их закону, есть не дозволяется, они могут продавать христианам, а христиане могут его покупать. Наконец, в качестве высшего знака доброты, я даровал им законы, лучшие, чем еврейский народ имеет в любом другом городе Германской империи.
Дабы никто из моих преемников не преуменьшал этой благосклонности и привилегии и не заставлял их платить большую дань под предлогом, что они обрели свой привилегированный статус несправедливо, а не получили его от епископа, я оставил этот документ как свидетельство вышеупомянутых привилегий. И дабы память об этом сохранилась на века, я скрепил его своей подписью и печатью, что можно ниже увидеть.
Составлено пятнадцатого сентября, в год Воплощения 1084, в год двенадцатый от того, как вышеупомянутый епископ приступил к правлению в этом государстве»1.
Льготы, дарованные евреям Шпейера в этом документе, были заметными и, как говорит епископ, более предпочтительными, чем где бы то ни было. Им давалась локальная автономия; при этом в руки самих еврейских общинных властей передавались такие юридические полномочия, каких евреи обычно не имели до значительно более позднего времени. Кроме того, в этом документе определяются их экономические отношения с общим населением, которые, в частности, позволяли евреям иметь прислугу из христианского населения для выполнения необходимых работ в синагоге и в домах во время субботы, а также в иное нужное время, и продавать христианам ту часть мяса (обычно заднюю часть туши), которую евреям не было позволено употреблять в пищу. Без этой привилегии потребление мяса среди евреев стало бы слишком дорогостоящей роскошью. Все эти обстоятельства благоприятствовали развитию автономных еврейских институтов и давали организованной общине такой контроль над ее членами, который гарантировал ее преемственность и низводил индивида в состояние зависимости от общинной жизни, обеспечивающее эффективную субординацию и строгую дисциплину. Физический барьер в форме стены, коего требует этот документ, был вещью характерной и указывал на небезопасность городской жизни в Средние века. То, что евреи действительно относились к этой протекции как к привилегии, видно из того, что в случае возникновения угрозы упразднения гетто евреи сопротивлялись этим попыткам и иногда повторно
2
выкупали свое право на отдельное место проживания за солидную цену .
Только что процитированный документ показывает, что евреи, с точки зрения правителя, были всего лишь полезной вещью. Как контрактная рабочая сила может импортироваться в сообщество, так и евреи
1 Orient (1842). — P. 391. Цит. по: Philipson. Op. cit. — P. 36-38.
2 См.: Abrahams. Op. cit. — P. 65.
привлекались в него постольку, поскольку, по словам епископа, они бы «приумножили славу нашего места» и выполняли некоторое множество функций, которые жители города не были способны выполнить сами. Евреям разрешалось заниматься торговлей и обменом — делами, которыми церковь не позволяла заниматься христианам. Кроме того, евреи были ценной налогооблагаемой собственностью, и на них можно было положиться в обеспечении крайне необходимых доходов. Евреи, в свою очередь, тоже относились к христианскому населению как к средству для достижения цели — как к полезной вещи. Христиане могли выполнять такие функции, как употребление в пищу задних частей говядины, и могли покупать товары, которые имелись у евреев для продажи; они могли занимать у евреев деньги и выплачивать проценты. Христиане могли выполнять для евреев такие услуги, как разжигание их очагов по субботам и праздникам, что самому еврею возбранял делать его строгий религиозный ритуал. В религиозной и социальной жизни обеих групп, стало быть, мы находим те факторы, которые ответственны за возникновение между этими двумя группами отношений полезности. Это вполне гармонировало с общей тональностью средневековой жизни, когда за каждым индивидом в сообществе было жестко закреплено определенное место, а функции каждого класса были строго очерчены обычаем и правом.
По мере того как жизнь евреев менялась, она становилась все больше и больше тем, чем всегда является жизнь, — а именно, адаптацией к физическим и социальным условиям (surroundings) местности. В местности, в которой евреи теперь оказались, каждый был к чему-то привязан — к земле, к феодальному господину, к дому, в котором жили он и его предки, или к гильдии, в которой он состоял членом. В этой ригидной структуре евреи нашли стратегическое место. Установка средневековой церкви неразрывно связывала торговлю и финансы с грехом. Евреи были, по крайней мере, свободны от этих табу, в силу которых профессии торговца и банкира выглядели нежелательными для христианского населения. Христианских церковников не беспокоили «опасности для еврейской души», ведь у еврея, насколько им было известно, души не было и спасать в нем было нечего, он в любом случае был пропащим.
Торговые связи, однако, были возможными, и не только благодаря тому, что они были взаимовыгодными, принося еврею средства к существованию, а окружающему сообществу — процветание и доход, но и благодаря тому, что торговые связи возможны даже тогда, когда никакой другой формы контакта между двумя народами быть не может. Торговля
— абстрактная связь, особая форма симбиоза, скорее физическая по своей природе, чем социальная. Она рациональна, эмоции в ней отходят на задний план. Торговать можно и со своими врагами, поскольку торговля не заключает в себе никаких элементов личных предубеждений. Чем менее личностной, менее эмоциональной и более безличной и более абстрактной является установка торговца, тем эффективнее и успешнее может он осуществлять свою функцию. Торговать с родственниками и друзьями нелегко, поскольку в этом случае в абстракции, на которых строится торговля, вмешиваются личностные соображения.
Будучи чужаком и принадлежа к отдельному и обособленному классу, еврей как никто другой подходил для того, чтобы стать торговцем и банкиром. Он дрейфовал в маленькие и большие города, где торговля была возможной и прибыльной. Здесь он мог использовать все дальние связи, накопившиеся у него в ходе странствий. Его привязанность к окружающему сообществу была слабой. Поэтому он был свободен от сентиментального отношения к нему и мог, когда этого требовала необходимость, мигрировать в другое место, где было больше возможностей. У него не было недвижимой собственности, к которой он был бы привязан, и он не был сервом феодального господина. Его мобильность, в свою очередь, развивала в нем разносторонность. У него было чувство перспективы, а его невежество в локальных традициях и табу позволяло ему открывать возможности там, где местные жители не могли их увидеть.
В то время как его контакты с внешним миром были категориальными и абстрактными, внутри своего сообщества он был дома. Тут он мог расслабиться и сбросить с себя этикет и формализм, которыми регулировалось его поведение в мире гоев. Гетто давало освобождение. Большой мир был холодным и чужим; его контакт с ним ограничивался абстрактным и рациональным общением. Но внутри гетто он чувствовал себя свободным. Его контакты с другими евреями были теплыми, спонтанными и интимными. В особенности это относилось к его семейной жизни. Во внутреннем кругу своей племенной группы он получал ту высокую оценку, ту симпатию и то понимание, которые более широкий мир не мог ему предоставить. В своем сообществе, базирующемся на солидарности составлявших его семей, он был человеком со статусом, в противоположность его формальной позиции во внешнем мире. Его собратья-евреи и члены его семьи, с которыми он был связан традицией и общими верованиями, укрепляли его в уважении к ценностям собственной
группы, поразительно отличавшимся от ценностей чужого общества, в котором он в данный момент жил.
Когда бы он ни возвращался из путешествия на дальние рынки или со своей ежедневной работы, которой приходилось заниматься в основном в мире гоев, он возвращался в свой родной круг, туда, где он мог отдохнуть от забот и вновь утвердиться в качестве человека и в качестве еврея. Даже оказываясь вдали от родных, он жил своей настоящей внутренней жизнью в мечтах и тоске по ним. Со своими он мог говорить тем домашним и свойским языком, который был непонятен остальному миру. Общими трудностями, многочисленными церемониями и чувствами он был прикован к своей маленькой группе, которая жила собственной жизнью, не замечая мира за пределами гетто. Без поддержки своей группы, без защищенности, которой он наслаждался в своем внутреннем круге друзей и земляков, жизнь для него была бы невыносимой.
Через посредство гетто — добровольного гетто — постепенно развилась та социальная дистанция, которая в конце концов изолировала еврея от всего остального населения. Эти барьеры не препятствовали контакту полностью, но свели его к тому типу связей, который имеет вторичный характер, — торговле и другим формальным отношениям. По мере того как кристаллизовывались эти барьеры и жизнь еврея протекала все больше и больше вдали от остального мира, солидарность его собственного маленького сообщества укреплялась, пока оно не оказалось, наконец, жестко отрезано от более широкого внешнего мира. Вместе с тем добровольное гетто ознаменовало лишь начало долгого процесса изоляции, который достиг своего наиболее полного развития, когда на место добровольного гетто пришло гетто принудительное.
Глава III. ГЕТТО СТАНОВИТСЯ ИНСТИТУТОМ
Принудительное гетто
Формы общинной жизни, возникшие естественно и спонтанно в попытке евреев адаптироваться к своим окружениям, постепенно формализо-вывались в обычае и прецеденте и, наконец, кристаллизовались в правовые установления. То, к чему евреи стремились как к привилегии и что санкционировалось прежде всего лишь личными любезностями и обычаем, вскоре стало мерой, которая им навязывалась. Между евреями и их соседями было много близости и дружеских связей. Евреи играли, помимо всего прочего,
роли торговцев, банкиров, врачей и солдат; многие из них становились выдающимися советниками правителей и учителями в тогдашних учебных заведениях. Если не брать одежду и обычаи, их вряд ли можно было отличить от остального населения. Однако их религиозные идеи и практики — или, скорее, представления церковников и населения об их рели-гии — вовлекали их иногда в острый конфликт с установленным порядком. Когда с началом крестовых походов церковь стала воинственной, наступил период активного подавления. Кульминацией его стала правовая регламентация гетто, а в некоторых случаях, особенно в Испании и Польше, это подавление приняло форму массового истребления и изгнания.
К XV в. гетто стало законодательно предписанным местом проживания евреев. Мотивы, побудившие церковь и государство принять эти репрессивные меры, достаточно ясно просвечивают в многочисленных указах, которые обнародовались правителями и принимались различными церковными соборами. Вот выдержка из протоколов церковного собора, состоявшегося в 1266 г. в Бреслау:
«Поскольку земля Польши является новым обретением в теле Христианства, то дабы христианских людей не заражали с легкостью предрассудки и порочные нравы евреев, живущих среди них. повелеваем, чтобы евреи, живущие в этой провинции Гнезена, не жили среди христиан, но имели свои дома близко или по соседству друг с другом в какой-нибудь изолированной части государства или города, и чтобы место их проживания было отделено от места общего проживания христиан изгородью, стеной или рвом»1.
Опасения церкви были не совсем уж безосновательными, о чем свидетельствует ересь «жидовствующих», появившаяся в XV в. в Поль-ше2, хотя базировались они по большей части на неподтвержденных слухах, которые распространяли излишне ревностные церковники или нарочно придумывали заинтересованные части населения. В различные периоды средневековья происходили обращения в иудаизм, но в целом евреи не искали новообращенных и обладали чувством превосходства собственной группы3.
Между тем уже самого факта присутствия чужеродной, раскольнической популяции было достаточно, чтобы пробудить страхи относи-
1 Philipson. Op. cit. - P. 39-40.
2 Dubnow S. M. History of the Jews in Russia and Poland. - Philadelphia, 1916. - Vol. I.
- P. 36.
3 Abrahams. Op. cit. - P. 411.
тельно возможного еретического воздействия на местных жителей. Еретические движения в рамках установленной церкви нередко списывались на влияние евреев.
«Интеллектуальному движению в большинстве наций Европы повсеместно предшествовал бунт против Церкви. Во Франции этот бунт случился в ХП-ХШ вв. и был связан с альбигойской ересью. В Англии XIV век увидел подъем лоллардизма; в Богемии основание великого Пражского университета в XV в. было связано с реформой гуситов. Так вот, второе из этих движений было, с теологической точки зрения, несомненно иудейской реакцией. Относительно первого и третьего достаточно сказать, что правящие круги сочли разжигателями этих движений евреев и отплатили им за их предполагаемое участие кровавой моне-той»1.
То, как церковь встретила опасность со стороны евреев, иллюстрируется следующим примером:
«Третий провинциальный совет Равенны, состоявшийся в 1311 г., желая положить конец свободному смешению христиан и евреев, похоже, вошедшему в моду в этой провинции, постановил принять, среди прочих ограничительных мер, меру в отношении места проживания евреев: "Евреи не должны жить дольше месяца нигде, кроме как в тех местах, где у них есть синагоги".
Представляется, однако, что распоряжения этого совета не очень-то уважались, ибо еще один совет, состоявшийся в том же месте в 1317 г., принимает на эту тему более жесткое решение. Четырнадцатый параграф этого совета открывается словами: "Хотя церковь терпит евреев, все же не следует терпеть их во вред или тяжелый ущерб верующим; потому как нередко случается, что они воздают христианам оскорблением за благосклонность, презрением за благое расположение. Поэтому провинциальный совет, состоявшийся в Равенне некоторое время назад, полагая, что много скандалов возникло из их слишком свободного смешения с христианами, постановил, что они должны носить колесо из желтой ткани на своей верхней одежде, а их женщины — такое же колесо на своих головах, дабы их можно было отличить от христиан". Далее в тексте говорится на интересующую нас тему: "И евреи не должны жить дольше месяца нигде, кроме как в тех местах, где у них есть синагоги. Но поскольку некоторые, не будучи способными удержаться от возбраняющихся вещей, относятся непочтительно к твердому решению вышеупомянутого совета и притворя-
1 ЛЬгаИашв. Ор. ей. - Р. XXI.
ются несведущими, наказание научит их знать, сколь тяжким преступлением является пренебрежение церковными указами; и с одобрения священного совета, желая с сего дня пресечь это преступление, доводим до сведения всех священнослужителей, а также мирян нашей провинции, и постановляем, что никто не должен возводить дома для евреев, сдавать им в аренду или продавать уже построенные дома, ни под каким предлогом дарить им [свои дома] и позволять им их занимать. И если кто-то поступит против этого, самим своим деянием навлечет на себя отлучение, от коего не сможет быть избавлен до тех пор, пока не выполнит вышеупомянутые требования"»1.
Декреты, имеющие такую общую тональность, были приняты во всех странах Европы, в Турции и в Марокко. Вот что гласят некоторые из них:
«.Верующие подвергают серьезной опасности тело и дух»2.
«Дабы избежать чрезмерного общения с ними [евреями], в больших и малых городах надлежит принудить их жить в определенных местах, отделенных от места проживания христиан и находящихся как можно дальше от церквей»3.
«Настоятельно требуем от правителей, чтобы они выделили в разных городах определенные места, в которых евреи бы жили отдельно от христиан. А если евреи имеют собственные дома в [других частях] города, то пусть они [правители] прикажут им продать их в течение шести месяцев христианам, притом по-настоящему, а не путем какого-либо притворного договора»4.
Получив образец в лице римского гетто, учрежденного в 1556 г. папой Павлом IV, гетто выросли в Христианском мире повсеместно, в каждом городе, где была еврейская община. Обычно эти гетто были обнесены стеной и имели одни или несколько ворот, которые запирались на ночь. К заходу солнца евреи должны были быть по внутреннюю сторону ворот, подвергаясь в противном случае суровому наказанию. Обычно им не разрешалось появляться на улицах за пределами гетто по воскресеньям и в важные христианские праздники. Кое-где власти отказывались предоставить евреям больше пространства, чем было первоначально отведено под гетто; обычно это вело к перенаселенности, когда население гетто возрастало.
1 Philipson. Op. cit. — P. 40-42.
2 Ibid. - P. 42.
3 Ibid. - P. 44.
4 Philipson. Op. cit - P. 44.
«Помимо изоляции, которую в большей или меньшей степени влекли за собой гетто, — я говорю "в большей или меньшей степени", ибо совершенно очевидно, что многие евреи ухитрялись обеспечить себе привилегию жить за их пределами, — самым серьезным следствием нового притеснения была ужасная перенаселенность, неизбежно вытекавшая из скопления тысяч евреев в ограниченных пространствах. Еврейское население росло, а гетто оставались практически неизменными. Укрупнения иногда позволялись, но в целом изначально установленные пределы гетто не расширялись. А потому даже когда места, в которых строились гетто, не были трущобами, они быстро в них превращались. Иногда, например, в XIII в. в Кёльне, еврейский квартал был самой узкой частью города и даже назывался "Узкой улицей"»1.
Нередко евреев изгоняли из их гетто; наиболее примечательными из этих случаев были изгнания из Вены в 1670 г. и из Праги в 1744-45 гг. Последнее произошло во время войн за наследование австрийского престола, когда Мария Терезия под предлогом, что «они впали в немилость», велела евреям покинуть Богемию. Этот указ был отменен под давлением властей, но евреи, не зная о его отмене, обратились с прошением о принятии их обратно в обмен на выплату годового налога; этот налог они платили до 1846 г.2
Мотивы, побудившие власти заключить евреев в гетто, уже были отчасти указаны. Случаи открытого конфликта с официальной церковью были редкими, но имелись большие опасения, что присутствие евреев ослабит веру христиан. Часто приводился аргумент, что евреи покидают дом с целью обращения других в свою веру. В одном из декретов, который мы уже цитировали, говорится об опасении, что они могут повредить христианскому богослужению, в силу чего им надлежало жить как можно дальше от христианских церквей. Если брать внешние резоны, то величайшим фактором из всех был страх перед ересью, который чаще всего был страхом перед просвещением, которое могло прийти от людей, имевших более космополитические взгляды на жизнь и более богатый опыт путешествий и чтения по сравнению со своими соседями. В следующем примере можно увидеть несколько противоречивое смешение доводов:
1 Abrahams. Op. cit. - P. 67.
2 Encyclopedia Britannica. - 11th ed. - Vol. XI. - P. 920.
«Когда в 1570 г. в Вене должно было быть создано гетто, граждане возразили против того, чтобы евреям было предоставлено место за городом, по трем следующим любопытным причинам: (1) Они боялись, что если евреи будут жить одни за пределами города, то им будет легче заниматься своими "гнусными делами". (2) Евреев могли легко застать врасплох враги. (3) Евреи могли убежать!
Поэтому граждане предложили, чтобы все евреи жили в одном доме, имеющем только один выход, чтобы окна и двери в нем накрепко запирались, дабы никто не мог выйти из него ночью, и чтобы была обеспечена невозможность входа в него и выхода из него через потайные ходы. Поскольку евреи возразили против этой схемы, проект был вскоре отброшен»1.
Атмосфера гетто
В этой связи стоит, видимо, реконструировать, насколько это возможно, атмосферу существования в гетто. Последствия этой вынужденной изоляции от мира ярко сформулировал Филипсон:
«Наконец решение было найдено; еврей был действенно исключен. Христиан больше не должна была портить и разлагать тесная близость последователей superstitio et perfidia Judaica, "еврейского суеверия и вероломства". Это длилось четыре столетия. Как сегодня мы удаляем жертв чумы подальше от населенных частей наших городов, так и евреи были отсечены стенами гетто, словно пораженные какой-то отвратительной болезнью, которая могла повлечь страдания и гибель других, если бы они жили с ними в тесном контакте. Гетто было прочно стигматизировано как "чумная изоляция". Один писатель говорит, имея в виду XVI век: "Каменные стены выросли во всех местах, где жили евреи, отсекая их кварталы от мира словно чумные бараки; гетто стало эпидемией"»2.
«Какую картину вызывает в памяти гетто! Узкие, темные улочки с уходящими ввысь домами по обе стороны, куда редко проникает солнечный свет; расположенное в худших трущобах города; отрезанное от мира воротами, запираемыми каждый вечер на цепи и замки, так что никому от заката до рассвета нельзя ни войти, ни выйти»3.
В некоторых городах в гетто были перенесены публичные дома, так как гетто было подходящим местом для учреждения с дурной репута-
1 Jewish Encyclopedia. - Vol. V. - P. 652.
2 Philipson. Op. cit. - P. 21-22.
3 Ibid. - P. 21.
цией1. Часто в одном здании проживало по несколько семей, и квартал обычно располагался в наименее притягательном районе города. Один писатель говорит о гетто своего родного города как о «заброшенном квартале, тянущемся вдоль нездоровых болот по берегу реки, на которой стоит наш городок. Зловонные испарения отравляют воздух, и даже при самом ярком солнечном свете держится темень»2. Протесты, исходившие от евреев с установлением принудительного гетто, были многочисленными, но бесплодными. Даже когда такие несчастья, как пожары и эпидемии, навещали гетто и часто завершались его полным разрушением или гибелью большой части его жителей, условия их проживания не улучшались. И все же, несмотря на все страдания и притеснения, жизнь в гетто имела и свою солнечную сторону. Необходимо взглянуть на типичное гетто конкретно, чтобы понять тот факт, что во времена прекращения активных преследований жизнь в стенах гетто была столь же богатой и человечной, как и во внешнем мире. На самом деле, иногда существование в гетто выгодно выделялось на фоне мрака в окружавшем его мире.
Историки гетто обычно склонны переоценивать ограничивающий эффект барьеров, воздвигнутых вокруг еврея, и провинциальный и застойный характер жизни гетто. Они зачастую забывают, что в стенах гетто, несмотря ни на что, кипела жизнь — «жизнь с идеалами и устремлениями, со страстями и даже человечностью»3. Понадобились художники и поэты, чтобы открыть эту жизнь гетто заново. Жизнь в гетто, вероятно, всегда была более деятельной и насыщенной, чем жизнь вне его. Гетто дало евреям самосознание. Они жили на границе двух миров: мира гетто и чужого мира, находившегося за его воротами. Жизнь в гетто была возможной лишь потому, что был более широкий внешний мир, о котором многие евреи имели больше чем мимолетное впечатление.
Евреи Средних веков определенно поддерживали больше контактов, чем их соседи-христиане, и эти контакты были более разнообразными и широкими. Они путешествовали из одного города в другой; многого в мире они не могли увидеть лично, но к ним в гетто приезжали евреи со всех концов земного шара. Прежде всего в синагоге находим мы центр мысли, место встреч, куда часто заглядывали странники, дабы поведать о
1 Stobbe. Op. cit. - S. 276. В городке Швейдниц евреи обратились с жалобой в совет, и им было обещано, что отныне никакие женщины с дурной репутацией на еврейскую улицу переводиться не будут.
2 Karl Emil Franzos, цит. по: Philipson. Op. cit. - P. 30.
3 Abrahams. Op. cit. - P. XXII.
том, что происходит в далеких землях. Тем самым еврейские сообщества участвовали в жизни своих далеких братьев по религии и, вероятно, знали о происходящем в мире больше, чем даже самые образованные христиане. Фактически, в течение долгого времени евреи были интеллектуальными посредниками между Востоком и Западом. Они были врачами и эмиссарами светских владык.
Всегда было стремление выбраться из гетто со стороны тех, кого тянул к себе широкий мир, раскинувшийся за его пределами. Иногда еврей покидал гетто и, соблазняясь возможностями, которые, как ему казалось, ждали его с той стороны, обращался в христианство; и иногда эти обращенные, сокрушенные и униженные, возвращались в гетто, дабы еще раз изведать той теплой, интимной, племенной жизни, которую нельзя было найти нигде, кроме как среди своего народа. В таких случаях романтичная история о ренегате кочевала по улицам гетто, и все сообщество собиралось тем самым в плотную массу, еще крепче, чем раньше, цеплявшуюся за свои старые традиции. Спорадические отчуждения мятежных душ от семейных и общинных связей служили лишь укреплению уз семейной и общинной солидарности, когда заблудшие члены возвращались в круг единоверцев и на фоне торжественных церемоний реин-корпорировались в общинную организацию.
Реальная внутренняя солидарность сообщества гетто всегда коренится в прочных семейных узах. В этом внутреннем круге в отношения между членами вплетались через колоритный ритуал глубинные узы симпатии. Здесь каждый индивид, бывший для внешнего мира всего лишь евреем, имел достойное место и был связан с остальными глубокими чувствами. Приключения каждого были достоянием всех и обогащали запас семейных преданий. Через организацию в синагоге, в свою очередь, семейной единице придавался определенный статус, базирующийся не столько на богатстве, сколько на учености, набожности, целомудрии в семейной жизни и предоставляемых сообществу услугах. В свою очередь, сообщество обретало репутацию — иногда всемирную — через своих выдающихся личностей, в особенности своих филантропов и ученых.
Жизнь гетто вряд ли когда-нибудь застывала в неподвижности. Всегда появлялись новые проблемы, которые требовали от его членов коллективного действия. Было бесчисленное множество вопросов, имевших большую важность для его жителей, которые нужно было обсуждать и на которые нужно было искать какие-то ответы. Иногда было невоз-
можно выступить единым фронтом против враждебного внешнего мира без долгих дебатов и серьезных расколов внутри сообщества. Сколь бы ни была область гетто ограниченной, в ней была масса возможностей для проявления способности к лидерству. На узких улицах гетто существовали, вероятно, более четко очерченные типы личности и ярко выраженные характеры, чем в более широком внешнем мире. Сообщество гетто было детально специализированным и высокоинтегрированным. В то же время оно давало своим членам богатую, интенсивную и разнообразную жизнь.
Все внешние проявления отдельности — стена гетто, ворота, еврейские метки — способствовали развитию группового сознания и самосознания евреев. Они стали физическими символами социальной изоляции, которая проявлялась в социальной дистанции между евреями и христианами. С течением времени евреи приспособились к этим ограничениям и смогли выстроить собственное общество, в котором жизнь была сносной и порой даже возбуждающей. В этом малом мире соплеменников черпали они мужество жить, и из него отправлялись в более широкий космос, который соблазнительно маячил за высокими стенами. Гетто давало безопасность и статус в узком, но интимном сообществе, укрытом от бурь, бушевавших вовне; но бури эти были часто слишком соблазнительны, чтобы действенно удержать еврея на его месте. Требовался более широкий мир, чтобы удовлетворить страсть к новому опыту, к возбуждению и приключению, которой томились беспокойные души из числа обитателей гетто. Формальные ограничения, которые их связывали, служили лишь дополнительным стимулом, делавшим вхождение в сей запретный мир еще более манящим.
Чтобы конкретно показать некоторые структурные черты того общества, которое выросло в гетто, и жизнь, которая в нем протекала, обратимся к гетто, которое было типичным для этого института, как он сложился в большинстве стран Европы .
Перевод с англ. В. Г. Николаева (Окончание в следующем номере)
* Имеется в виду франкфуртское гетто в Германии. Ему посвящена следующая глава книги Вирта. — Прим. перев.
