CC BY
86
ЗНАКОВАЯ ФУНКЦИЯ МУЗЫКАЛЬНОГО ИНТОНИРОВАНИЯ КАК ОТРАЖЕНИЕ МИФОЛОГИКИ СОЗНАНИЯ (к вопросу о психологических основаниях педагогики музыкального образования)
А. В. Торопова,
Московский педагогический государственный университет
Аннотация. Статья посвящена обсуждению методологических ориентиров изучения и происхождения знаковой функции музыкального интонирования как отражения мифологики сознания. Генезис музыкального интонирования реконструируется от первичных форм интонационно-знакового смыслообразования - первоначал и архетипов, а также факторов их появления, формирующих и маркирующих идентичность - родовую, племенную, этническую. Вслед за М. Элиаде, К. Леви-Стросом, В. С. Мухиной автор обращается к исследованию мифотворческого дискурса формирования сознания и самосознания человеческих общностей и отдельной личности, заключённого в отжатой из истории мифологике процесса бытия и развития личности. Мифологика знаковой функции интонирования, как и языкового сознания в целом, строится на категоризации опыта и интонационных оппозициях «своего» и «чужого». В статье представлены психосемантические уровни знаковых единиц (интонем, архетипов, устойчивых интонационных формул) музыкально-языкового сознания и слои символического интонирования «своего» и «чужого», подчёркивается значимость предложенной теории для музыкального образования.
Ключевые слова: миф, музыка, архетип, интонирование, мифологика, музыкально-языковое сознание, единицы и уровни интонирования.
Summary. The article is devoted to discussion of methodological lines and study the origin of the sign functions as a reflection of the musical intonation mythologic consciousness. The genesis of the musical intonation is reconstructed from the primary forms of intonation and the sign of meaning - first principles and archetypes, as well as factors in the phenomenon of forming and marking identity - ancestral, tribal, ethnic. Following M. Eliade, Cl. Levi-Strauss, V. S. Mukhina, autor refers to the study of mythological discourse formation of consciousness and self-consciousness of human communities and the individual, reflected not historical or biographical facts and mythological subjects ethnicity, gender and other communities - in the mythologic of life and personal development. Mythological sign function of intonation, as well as language consciousness in general, is based on the categorization of experience and intonation oppositions "native" and "alien" ("we" and "them"). The article presents psychosemantic levels iconic
39
units (intonem, archetypes, stable intonation formulas) musical language consciousness and symbolic layers of intonation of "native" and "alien", emphasizes the importance of the proposed theory for music education.
Keywords: myth, music, archetype, intoning, mythologic, musical-language consciousness, units and levels of intoning.
40
Педагогика и психология музыкального образования в центр своих методологических и методических построений ставит личность обучающегося как субъекта образования, как человека культуры, хранителя или творца её ценностей. Фокус моих психологических и педагогических размышлений о человеке связан с инструментами его саморазвития, одним из которых, если не важнейшим, является созданная самим человеком знаково-символическая реальность. Присутствие этой реальности в бытии и развитии каждой личности обеспечивается знаково-символиче-ской функцией сознания, обращающей знак в подлинно бытийное переживание, а бытийные переживания -в знак переживаемого: слышимый, видимый, ощущаемый...
Современный человек - результат коэволюции природы и языкового постижения своей природы, познаваемой и отражаемой в символической форме: в образах, знаках, интонациях.
Изучая генезис музыкального интонирования, я невольно наталкивалась на необходимость определения первичных форм интонационно-знакового смыслообразования - первоначал и архетипов, а также факторов их появления, формирующих и маркирующих идентичность: родовую, племенную, этническую.
Значимым концептом для таких исследований стала модель пяти ре-
альностей бытия и развития личности В. С. Мухиной [1, с. 48-319].
В. С. Мухина выделила пять исторически обусловленных реальностей существования человека, которые рассматриваются ею как факторы формирования личности и самосознания:
1 - реальность предметного мира;
2 - реальность образно-знаковых систем;
3 - природная реальность;
4 - социально-нормативное пространство (реальность);
5 - реальность внутреннего пространства личности [Там же].
Предложенная В. С. Мухиной структура факторов реальности, формирующих культурно определённую психическую организацию человека, даёт возможность осмысления их как «активаторов» языковости психики. Очевидно, что «все реальности существования человека не только взаимодействуют, но и перетекают друг в друга» [Там же, с. 48].
Знаково-символическая реальность является резервуаром всех культурных знаков и архетипов, всех образно-знаковых систем. Но почему мы резонируем только с некоторыми из них? Как происходит селекция знаков «своего» и «чужого»? Как чуждый знак закрывает для нас доступ к опыту переживаний, за ним находящемуся, а узнаваемый - умножается в индивидуальных отражениях и переживаниях?
Эта реальность множится в разных модальностях вновь воспроизводимых видимых и слышимых языковых систем: в национальных орнаментах и цветах одежды, в ритуализированных движениях и позах культовых и танцевальных практик, в языке обыденной и сакрализованной речи, в звуковом сопровождении праздников и будней, ритуалов перехода и взаимодействия внутри и вне рода, семьи. Все эти видимые и слышимые сигналы «своего» (в противопоставлении «чужому») формируют социокультурную языковую определённость сознания на базе врождённой универсальной языковости. То есть сознание человека всегда определённо-языковое, и «границы моего языка определяют границы моего мира» [2], попадающего в личное сознание через образно-знаковый язык переживаний и значений.
Таким образом, знаково-символи-ческая реальность - это множество параллельных реальностей / интерпсихический континуум / совокупная има-госфера, потенциально содержащая материал для создания любого субъективного мира личности с чёткими, но проницаемыми границами для «своего» и «чужого». Что же делает образы и символы «своими» или «чужими»?
Интерпсихический континуум состоит из «фантазий, страхов и защит против них» [3]; фантазии личности усиливаются групповой принадлежностью, разделением своих фантазий с теми, кто испытывает те же страхи и нуждается в чувстве защищённости. Фантазии группы - это совокупность бессознательно разделяемых группой
положений, выраженных в символической форме и дающих группе чувство реальности, подвигающих группу на конкретные исторические действия. Антропологи подчёркивают, что «групповые фантазии человек защищает больше жизни» [Там же].
Мы наблюдаем свидетельства тому: мировой джихад практически безымянных представителей племенного сознания с его групповыми страхами, в частности быть смешным (лучше быть мёртвым или убийцей, чем попробовать взглянуть на свои групповые фантазии с самоиронией!), -актуальный пример.
Психогенное понимание культуры и искусства привело антропологов к точке зрения, согласно которой культурные явления и символы, выражающие коллективное бессознательное, есть спонтанный поиск психологической устойчивости общества и индивида, «так как в современном обществе выживание в физическом мире стало вторичной задачей по сравнению с выживанием в интерпсихическом континууме» [Там же]. Иногда конфликт в интерпсихическом континууме знаково-символической реальности выплёскивается в виде насилия или расправы над инакомыслящими в физическим мире. Мы наблюдаем это постоянно, вот и дни начала и конца 2015 года окрасились трагедиями в Париже, где конфликт образов реальности привёл к физической расправе над создателями «чуждых» образов и знаков переживаемого1.
Что же делает образно-символические системы и знаковую реальность
41
1 Речь идёт о расстреле парижскими исламистами 11 журналистов в редакции сатирического журнала «Шарли» 7 января 2015 года и о других террористических актах того же года, произведённых в Париже.
такой эмоционально заряженной и даже опасной? В чём её сила? Видимо, именно там происходит зарождение мифологических миров со своей логикой - мифологикой - бытия и развития личности в них.
М. Элиаде, посвятив всю свою жизнь изучению мифов и ритуалов разных народов, обнаружил, что в самой содержательной структуре мифов заложена идея «возвращения к истокам» и что постоянное регулярное воспроизведение в знаковых и ритуальных формах «первоначал» рода или иного сообщества людей служит терапевтическим целям «обновления и возрождения его существования» [4; 5]. То есть цикличное возвращение к мифу в мистериаль-ной и бытийной практике создаёт чувство «крепости корней», устойчивости и неуязвимости.
Поднимая теоретические проблемы изучения мифологического сознания, М. Элиаде считал, что необходимо освободить миф от истории, которая, по его мнению, более поверхностно, чем миф, объясняет суть человеческой жизни. Только в мифе за-42 ключено подлинное, реальное событие-откровение, парадигмально объясняющее ступени становления сознания. И, соответственно, фазы развития сознания и самосознания как целой общности людей, так и отдельной личности адекватно выражаются не в исторических фактах, а в мифологических сюжетах - в отжатой из истории мифологике процесса бытия и развития личности.
В трудах М. Элиаде рассматривается механизм перевода исторических событий в мифологические, выдвигается методологический принцип исследования структур сознания и культуры через архетипические паттерны.
Таким образом, мифологизация событий есть естественный механизм извлечения опыта, архетипической истины из личной или этнической истории. Возможно, миф строится на фантазиях, но фантазии рождаются и вычерпывают первообразы и сюжеты из общей знаковой реальности, сущност-но важные для психологической устойчивости и развития как индивида, так и отдельного общества или конфессии.
В моём понимании, миф, «освобождённый от истории», - это духовный урок, опыт, «архетипическое переживание», которое мы извлекаем из течения исторических или биографических событий. Более того, этот «личностный миф», по А. Ф. Лосеву [6], являет собой подлинные ступени развития сознания как общности людей, так и личности.
Эта методологическая линия видится мне ведущей исследователя от античных философов через труды
A. Ф. Лосева, М. Элиаде, В. Я. Проппа,
B. С. Мухиной к возможности анализа мотивов и поступков современного человека, его личностных установок, пристрастий и ограничений.
Обратимся к одному из мифов Древней Греции в стремлении понять сущность мифологического мышления как процесса порождения и взаимодействия личности с архетипами знаково-символической реальности.
Миф о состязании Аполлона и Марсия
Силен Марсий упоминался как спутник Кибелы, как пришелец из Фригии, «чужак», часто изображался дающим уроки музыки юноше Олимпию, своему ученику. Кроме того, в греческой мифологической парадиг-
ме Марсий являлся олицетворением непонятной фригийской музыки, гордыни (так ли это? Миф говорит, что так) и... чуждой ментальности.
Событийно: Марсий так возгордился своим талантом игры на флейте, что осмелился вызвать на состязание самого Аполлона, и был им побеждён. Аполлон пел и одновременно играл на лире, а Марсий мог лишь играть на флейте (так как играть на духовом инструменте и петь одновременно невозможно). Музы, приглашённые в качестве арбитров, не сразу, но отдали победу Аполлону. За свою дерзость Мар-сий жестоко поплатился: его подвесили за руки (по некоторым сведениям, вниз головой) и с живого содрали кожу. Слёзы сатиров и нимф, оплакивающих его смерть, соединились и образовали реку, которая теперь носит его имя. Флейта несчастного фригийца Марсия упала в реку и была унесена течением. Волны вынесли флейту на берег Сиционы, где её подобрал пастух и принёс в жертву в храме Аполлона. Из кожи побеждённого сделали бурдюк и повесили на одной из колонн во Фригии, в Келенах - родине Марсия. Когда играли на фригийской флейте, кожа начинала раскачиваться и звучать, словно танцевала, когда же играли на лире, кожа оставалась неподвижной и немой [7, с. 349].
По прошествии веков и тысячелетий образ Аполлона возвысился до архетипа - символа искусства и наивыс-
шей гармонии, ведущей душу ввысь. В этом и в других мифах Аполлон - архетип возвышенного служения, а аполлоническое искусство, в противовес дионисийскому, несёт просветление и этический стержень каждой личности. Это архетип с собственным именем; можно предположить, что и в других культурах наивысшие достижения в сфере искусства и служения людям через него могут именоваться аполлоническими (одноимённый художественно-литературный журнал на заре ХХ века выпускался и в России2). В силу такого закрепления имени этот архетипический персонаж является абсолютным камертоном высокого искусства для образов знаково-символической реальности.
Но, как справедливо заметила В. С. Мухина, понятие «архетип» имеет «уникальный диапазон» [8]. В разных научных статьях В. С. Мухина поделилась своим видением формирования самого понятия и сущности архе-типических первообразов [8-11]. Напомню некоторые моменты, побуждающие к развитию мысли и диалогу с автором.
Согласно В. С. Мухиной, «понятие "архетип" впервые в значении "прообраз" встречается у Филона Александрийского (15/10 гг. до н. э. - после 41 г. н. э.), который отчасти опирался на учение Платона об идеях» [9, с. 11]. Рассуждая о предтечах и видах визуальных архетипов культуры, В. С. Му-
43
2 «Аполлон» - литературно-художественный журнал, выходивший в Петербурге в 1909-1917 годах. Основан в 1909 году критиком С. К. Маковским, назван по имени древнегреческого бога солнца, света и искусств Аполлона. В журнале публиковались материалы по истории классического и современного русского и зарубежного искусства, обзоры выставок, театральной и музыкальной жизни в России и других странах, освещались проблемы изучения и охраны памятников русского искусства. В выработке программы участвовали: И. Ф. Анненский, А. Н. Бенуа, Вяч. Иванов, А. Л. Волынский. В «Аполлоне» сотрудничали: А. А. Блок, В. Я. Брюсов, М. А. Волошин, М. А. Кузмин, Н. С. Гумилёв, Г. И. Чулков, Б. М. Эйхенбаум, Б. В. Томашевский, искусствоведы и художники Л. С. Бакст, Н. Н. Врангель, М. В. Добужинский, Н. Н. Евреинов, В. Э. Мейерхольд и др.
44
хина определяет их как «коды, оперативные единицы, которые содействовали успешности функционирования восприятия» [9, с. 13].
Общепризнано, что ведущее свою историю от античности понятие «архетип» имеет исключительно формальную характеристику как «схема образа», априорно формирующая активность воображения при восприятии и порождении определённых «материальных» образов искусства или игры фантазии в сновиденческих состояниях. Содержательную характеристику архетип получает лишь тогда, когда проникает в предсознательную (готовую к осознаванию) зону сознания и при этом наполняется материалом индивидуального психического и родового опыта (всем тем, что присутствует в опыте раннего детства).
Архетип, по К. Юнгу, есть символическая формула, которая повсюду вступает в функцию там, где или не имеются сознательные понятия, или таковые вообще невозможны [12]. Так обстоит дело с ранним присвоением архетипи-ческих маркеров «хорошего» и «плохого», «высокого» и «низкого», «своего» и «чужого»; изначально индивидуальность психики присваивает коллективные либо родовые представления (или архетипы), и далее они, присвоенные, организуют весь субъективный психологический опыт, в том числе, по-видимому, языковую «пристрастность сознания» [13].
Первообразы коллективного бессознательного несут не готовые врождённые представления, а врождённые возможности представлений, некие априорные идеи, регулирующие принципы образного оформления идей.
В. С. Мухина, анализируя диапазон понятия «архетип», вслед за ан-
тичными и современными мыслителями выделяет в качестве его данностей сознанию не только формы и цвета, величины и количества, но также личные местоимения, социальные роли и личностно-мифологические «синдромы» [10].
Развивая мысль, что архетип может являться следом или осадком имевших место переживаний, исследователь представляет библейские архетипы - Каина, Хама, Фомы, Иуды, демонстрируя переход исторического события или персонажа в разряд архетипов через знаковый симптомоком-плекс [Там же].
Этот архетипический ряд может быть продолжен, значимые для развития сознания и самосознания личности в христианском мировосприятии образы воспроизводятся не только в тексте Библии и её толкованиях, но и в цикличных мистериях церковных праздников, в литургическом служении, в визуальных и интонируемых образцах их последующей символизации и интерпретации в поэзии, драме, музыке.
Важнейшее, с моей точки зрения, открытие В. С. Мухиной заключается в том, что могут быть разные классы или категории архетипов, например абсолютные и подвижные, или релятивные (относительные) - в моём обозначении.
Представленный выше миф об Аполлоне с Марсием также вводит нас в мифологическое пространство противопоставления высокого греческого образца мусического искусства в образе Аполлона и чуждого, дикого и непонятного интонирования в образе посрамлённого Марсия. Данные образы закрепляют симптомоком-плекс как архетип - победителя-Апол-
лона и неудачливого гордеца Марсия. Казалось бы, здесь та же определённая категория персонифицированных абсолютных архетипов.
Но есть и другой архетипический слой в этом мифе.
В. С. Мухина выделяет их через иную категорию архетипов - личные местоимения «мы», «они», «я».
«В межродовых отношениях люди, безусловно, открывали для себя значения "они- враги, чужие, не мы" и "мы- люди, свои, не они'. Именно эти смыслообразования несут в себе архе-типические значения и смыслы, глубоко укоренившиеся в нашем сознании испокон веков. Эти словосочетания вросли в самосознание человечества, в некие архетипические знаки-симптомокомплексы, которые распознаются практически "безусловно-рефлекторно", на уровне бессознательного. Люди, очевидно, из далёкого прошлого кричат друг другу: "Свои!" и "Чужие!"» [8, с. 181].
В изложенном выше мифе об Аполлоне и Марсии закрепляется и эта архетипическая позиция - «своё» и «чужое». Аполлон играл на лире, Марсий - на авлосе, двойной фригийской флейте. «Для греков лира была инструментом, олицетворяющим национальную музыку, в противоположность флейте, олицетворяющей фригийскую музыку» [14, с. 122-123]. Так маркируется переживание «своего» как правого, хорошего, высокого и «чужого» как неправого, плохого, низкого. Имя Аполлон и аполлоническое в таком архетипическом значении вполне могло быть относимо ко всему, что «наше», а Марсий и «марсианское» - ко всему, что пришлое. Так, перекочевав в Вавилон или в Скифию, эти архетипы могли также иметь
значение не абсолютных наименований, а относительных, называть своё, пусть даже фригийское, искусство аполлоническим, а чужое, греческое, - марсийским или марсианским, то есть более низким.
Итак, я понимаю архетипические образы как способы категоризации опыта переживаний, из представленных категорий может быть выведена многомерная система архетипов, в которой:
В измерении 1 - сознание личности приобретает образно-знаковые ориентиры условно объективной позиции по отношению к бытию - сгустки опыта переживаний, в чистом виде -«миф, очищенный от истории». Грубо говоря, будущим поколениям передаётся «схема» духовного прохождения «минного поля страстей» с поставленными на нём личностными «вешками», то есть с архетипическими персонажами, аккумулировавшими определённый опыт, или симптомоком-плекс. В разных цивилизациях с разными священными текстами и картами духовного пространства существуют свои архетипические персонажи, выполняющие ту же функцию неких абсолютных ориентиров.
В измерении 2 - формируется релятивная архетипическая сетка относительных архетипов, меняющих своё наполнение в зависимости от субъективной позиции по отношению к бытию, -формы личных местоимений, фиксирующих центр бытия во мне. Стало быть, архетипическое восприятие видящего и слышащего этот мир изнутри - «я»; отторгаемое в мире, отчуждаемое от меня - «они»; принимаемое мною и меня - «мы». Эти архетипы не могут быть закреплены персонально, накрепко даже в рамках одного сооб-
45
46
щества, одной цивилизации. Не может быть в родовой культуре только один центр (дом, храм, жрец), который мог бы называться «я», а все остальные вокруг этого центра - «мы» или «они». Релятивная архетипиче-ская конструкция закрепляет лич-ностно-субъективное мировосприятие, где центр везде, где «я» присутствует в каждом, открывшем эту коммуникативную позицию, этот опыт категоризации мирового пространства. Каждый объект и личность в каждый момент времени может являться всеми тремя архетипами одновременно, с трёх точек зрения. В этом измерении мир имеет совокупность личностных реальностей, каждая из которых - архетип.
Куда ведут эти размышления в аспекте психологии развития личности в искусстве и образовании? В сферу анализа формирования мифологики сознания личности через взаимодействие со знаково-символической реальностью. Кроме того, в сферу анализа доминирующих в обществе архетипов, так как именно они являются бессознательными знаковыми структурами, направляющими личность в своём развитии в определённое русло.
Архетипические символы являются языком родового и исторического опыта переживаний, формирующими настоящее и будущее.
В контексте моих исследований речь идёт об архетипах интонирования родовых мифов и образов реальности.
Именно поэтому в поиске методологических ориентиров моё внимание исследователя было привлечено к структурной мифологике К. Леви-Строса [15; 16] и В. Я. Проппа [17].
К. Леви-Строс был восприимчив к эстетическим и формообразующим
проблемам в анализе мифов. Этому способствовало его музыкальное образование, в особенности знакомство с творчеством И. Стравинского и Р. Вагнера, которого К. Леви-Строс позднее признает родоначальником структурного изучения мифов. Хотя предметом исследования К. Леви-Строса являлись мышление и культура первобытных народов, его научные изыскания оказали влияние на развитие искусствознания, литературоведения и эстетической теории в целом.
В структурной антропологии К. Леви-Строса большое место занимает толкование мифа как фундаментального содержания коллективного сознания, основы устойчивости социальных структур; при этом он понимает разумность как свойство самого мира, самих вещей, а не как свойство, привносимое субъектом [15]. Субъект лишь имеет дар открывать эту разумность мира в бинарных оппозициях при категоризации явлений: верхнее - нижнее, тёмное - светлое, мужское - женское, упорядоченное - хаотичное, «сырое - приготовленное» и т. д.
Первичными означающими эти бинарные оппозиции исследователь считает музыкальные, а вернее, пра-музыкальные структуры [16].
Правда, в реальном применении музыкального языка для анализа структуры мифа К. Леви-Строс останавливается на поверхностном уровне поздних культурных музыкальных форм Западной Европы и свой труд «Мифологики» строит по аналогии с классическими жанровыми определениями: «ария разорителя гнёзд», «фуга пяти чувств», «кантата опоссума», оправдывая подход выражением «структура мифов раскрывается
с помощью музыкальной партитуры» [16, с. 23].
Какие объяснительные модели предлагает антропологический подход к анализу языков и мифологик сознания?
К. Леви-Строс вводит сопоставление функций языковых систем мифа и музыки: «Ответ кроется в общем свойстве мифа и музыкального произведения: они суть языки, каждый по-своему трансцендирующие членораздельную речь и подобно ей (в отличие от животных) одновременно разворачивающиеся во времени. <...> И та и другая являются средствами преодоления времени» [Там же].
Затрагивает автор и функции музыки, сравнивая их с функциями мифа, выделяя среди них: фатическую (кон-тактоустанавливающую), эмотивную (экспрессивную), познавательную и функцию усиления каждой или всех. Все эти функции были так или иначе «членораздельно персонализированы» уже в древнейших мифах (шумерских, греческих) и музыкально аранжированы в трагедиях и мистериях.
И далее: «.чем музыка похожа на миф: преодолением антиномии истекающего исторического времени и пребывающей структуры. <...> Как и музыкальное произведение, миф оперирует двойным содержанием: внешним. и внутренним» [Там же, с. 24].
В чём ищет проявление внутренней структуры К. Леви-Строс? В том, что она «покоится в психофизиологическом времени слушателя и [её] факторы очень сложны: тут и периодичность церебральных волн, и органические ритмы, и способность памяти и сила внимания. Но, помимо времени психологического, она обращается и к физиологическому и даже висце-
ральному времени», - считает Леви-Строс [Там же], прямо указывая на необходимость комплексного психологического исследования формирования языковых структур.
К. Леви-Строс нащупал методологические ориентиры для музыкально-языкового исследования, проговорив, что музыка действует посредством двух сетей. Первая - физиологическая, то есть природная. Вторая -культурная (культура есть внешнее хранилище сенсорных эталонов, знаков и символов). Опираясь на образ этих двух сетей, исследователь идёт дальше в раскрытии сути активации восприятия: «музыкальное произведение оказывается дирижёром, а слушатель - молчаливым исполнителем» [Там же, с. 24-25]. То есть воспитанный культурой слушатель не может не исполнить свою символическую функцию в акте встречи с музыкой, он запрограммирован на распознавание смысла музыкально-интонированного сообщения на уровне природы и культуры через резонанс со «своим» и на глухоту или отторжение «другого». Об этом нам поведал упомянутый миф об 47 Аполлоне и Марсии.
Многие авторы говорили о необходимости выделения «фонда единиц» реализации символической функции в фольклорном пространстве.
Продолжая линию создания «фонда единиц», К. Пайк [18] ввёл понятия этической и эмической единиц, где абстрактные - эмические - единицы воплощаются в культурных текстах в виде конкретных реализаций - этических единиц. Понятие этических единиц отсылает нас снова к античности и понятию этоса [19] как обобщённого идеального явления, характеризующего этносы, народы и группы, как
48
идеи, выраженной не впрямую, а интонированной в символах и артефактах культуры, пронизывающих её как запах, уникальный аромат.
Мне удобно называть эмический, по К. Пайку, уровень музыкально-языкового фонда - универсально-архетипи-ческим в том его значении, какой вкладывал П. А. Флоренский в понятие «схемы человеческого духа» [20, с. 678]. Через этот уровень музыкально-языковое сознание связано с иными формами реализации символической функции психики и воплощается в этические языковые единицы - уровень этнических стереотипов (архетипов), кодов и символов.
Мною предложена трёхуровневая структура «фонда единиц» музыкально-языкового сознания (карта музыкальной психосемантики), также опирающаяся на дифференцированные символические функции единиц интонирования.
1-й уровень - праформы, или архетипы, интонирования - общечеловеческие энерго-временные паттерны выражения переживания или аффекта, остающиеся и закрепляющиеся в универсалиях музыкальных языков, так же как и в пластическом и речевом интонировании;
2-й уровень - культурно-конвенциональные языковые стереотипы интонирования переживаний (этнокультурным словарь речевого, жестового и музыкального интонирования);
3-й уровень - устоявшиеся интонационно-семиотические формулы, закрепившиеся знаки этнокультуры, проявляющиеся в языковых ветвях сознания и маркирующие его этнокультурную идентичность - речевое, пластическое, музыкальное интонирование.
Первый - эмический, по К. Пай-
ку, - уровень авторской «карты музыкальной психосемантики» состоит из отфильтрованных архетипов интонирования, которые составляют уровень универсальных грамматик, обладающих в наибольшей степени релевантными признаками, в то время как второй - этический - уровень составляется из культурно-конвенциональных способов функционирования интонационно-языкового состава или фонда единиц конкретного музыкального языка (релевантных или частично релевантных для определённой культуры признаков). Третий уровень - уровень устоявшихся в культурах интонационно-знаковых стереотипов и шаблонов.
В чистом виде очищенный от истории миф мы встречаем либо в религиозной практике (потому интуитивно стремимся в то мифологическое пространство, обращающее к архетипиче-ским переживаниям), либо в случаях встречи с подлинным и раскрывающимся для подготовленной личности искусством. Такое понимание мифа, его сути и функции сближает мифологическое сознание с глубинной основой музыки, её архетипами и объясняет повсеместное и вневозрастное увлечение ею, её различными видами, жанрами и направлениями.
Проблематика индивидуального и общественного музыкально-языкового сознания не может быть обойдена вниманием в нашем исследовании, поскольку роль личности, индивидуальности в развитии музыкального языка и сознания паритетна с обществом. Родовое интонирование как канал социализации не может осуществляться вне внутриличностных процессов по идентификации себя с родом или отчуждению от него. То есть важна вну-
тренняя позиция личности (что многократно отмечается в трудах В. С. Мухиной, формирование «я» внутри интонированного «мы» и напротив или навстречу «они» [8, с. 191-196]).
Предмет моего исследования может послужить моделью данной мысли: первоэлементом инструментовки музыкального сознания является голос, а голос всегда интимен, глубоко личностен и не может физически и психологически принадлежать обществу, он рождается индивидом, даже если инициирован обществом или звучит «в хоре». Хоровое «мы» общества есть результат слияния звучаний индивидуальных «я», без которых нет «мы» или «они».
Каковы же антропогенетические истоки феномена интонирования?
Вспомним выражение М. К. Ма-мардашвили о том, что человек начался с плача по умершему (сообщено В. П. Зин-ченко [21, с. 324]), то есть, с моей точки зрения, с интонированного переживания. Что в этом акте является импульсом, побуждающим развитие сознания, динамику психического развития через языки переживаний? По-видимому, это первичный акт «членораздельности бытия» [22, с. 24], то есть выделения членораздельным интонированием значимых переживаний из сплошного бытийного потока.
Но какие переживания считать значимыми, вернее, какие из них маркировались таковыми в эволюции? Очевидно, что это переживания, сопряжённые с программой выживания рода, преодоления бытийных катаклизмов, превозмогания или претерпевания реальности, выстаивания в испытаниях, овладения достояниями или потерями, с проживанием удовольствия или страдания. То есть инто-
нированное переживание есть акт перехода из животного внесознательного в человеческое бессознательное осмысление проживаемого. Единицами любых форм языкового сознания, в том числе самых ранних, когда оно скорее сигнальное, чем языковое, являются интонационные коды и знаки переживаемого.
На уровне культурно закреплённой интонации интонирующая функция психики становится причастной высшим психическим функциям - восприятию интонационных символов и языков культуры, музыкально-языковому сознанию.
Восприятие как высшую психическую функцию исследовала В. С. Мухина. Согласно её позиции, «восприятие человека, как и все другие психические функции, формировалось в контексте двух условий: в процессе эволюции и в процессе исторического развития человечества. Восприятие формировалось: 1 - в естественных условиях приспособления к реальности природного мира - к условиям существования предков и самого человека в рамках эволюционного приспособления; 2 - в процессе исторического развития человечества, создавшего новые внешние реальности (предметного мира; образно-знаковых систем; социально-нормативного пространства; преображённой в сознании природной реальности), а также развивающей свой потенциал реальности внутреннего пространства самой личности» [10, с. 120].
В ходе исторического развития человечества, считает исследователь, с развитием общественной практики развивались специфические формы человеческого восприятия. В процессе всей истории культуры - материальной и нематериальной - человек сам создавал «условия развития собственно че-
49
50
ловеческого восприятия естественного, рукотворного и образно-знакового мира» [10, с. 120]. Одним из таких условий является музыкальная реальность во всём разнообразии её форм: интонационных знаков этнической, конфессиональной и социальной принадлежности.
Мне кажется очевидным, что движущим процессом развития общей языковости и музыкально-языкового сознания является изменение в филогенезе свойств восприятия. Роль культуры, которая, как отмечал Г. Г. Шпет, «всё превращает в знак», в психике человека выполняет именно эта функция - восприятие. То есть восприятие животного и восприятие человека сущностно различны (это было выделено и проанализировано В. С. Мухиной в исследовании формирования визуальных образов и их рисования человеческим ребёнком и взрослым шимпанзе [23]), и эта разница обеспечила первоначальный прорыв и дальнейшее развитие знаково-символиче-ской функции сознания.
Продуктом развивающегося по человеческому типу восприятия стали превращённые формы, ставшие основанием культурного, отстранённого от «здесь-и-теперь бытия» развития, то есть началом творения «инобытия» (Л. Я. Дорфман [24]) в превращённых образах реальности (реальностей).
Это означает, что, опираясь первоначально на сенсорно-перцептивную систему при формировании образов реальности, восприятие как высшая психическая функция становится управляемой культурными символами и сенсорными эталонами восприятия, создавая фильтры, расшифровывающие реальность знаковых систем. Эти фильтры присваиваются индивидом
только в социуме, в определённой культуре, тем самым делая психическую функцию восприятия и языкового сознания культурно обусловленной, работающей на идентификацию с раскрывающимися в познании образами, символами и их смыслами.
Обращение к истокам феномена знакового интонирования позволило выделить некоторые русла происхождения интонационных знаков, связанные с развитием свойств восприятия и означения реальностей, которые породили разного рода языковые элементы.
Психологические предпосылки возникновения символического интонирования «своего» и «чужого», предшествующего музыке, были обнаружены и обобщены (я писала уже об этом ранее, но здесь необходимо повторить) в следующем виде.
Интонирование опыта телесности бытия человека
Узнавание, управление, подчинение и развитие собственной телесности в соответствии с требованиями пяти реальностей бытия и развития личности определённой культуры. Этот источник становления музыкально-языкового сознания можно назвать интонированием опыта телесности существования, и именно благодаря ему музыкальные интонации этнической культуры содержат в себе типические свёрнутые движения, которые сведущий слушатель бессознательно расшифровывает и воспроизводит.
Интонирование опыта ландшафтности бытия человека
Ориентация, освоение и подчинение окружающего ландшафтного пространства с помощью звука -
древнейший локационно-познавательный инструмент психики. Психологический смысл этнических стилей музыкального языка во многом определяется ландшафтом их территории; например, «долинные», «равнинные» культуры и культуры «горные» различаются соответственно тенденциями к линеарности и «горизонтальному измерению» музыкального образа или к «вертикали» - гармоническому мышлению в интонировании. Этот источник становления музыкально-языкового сознания можно назвать интонированием опыта ландшафтности существования.
Интонирование опыта социального взаимодействия
Взаимодействие, вступление
в контакт, обмен эмоциональными посланиями с представителями обществ «своих» и «чужих» отражает коммуникативную функцию интонирования. Психологический смысл «племенных» типов музыкальной интонацион-ности - в присоединении к «другим» или отделении от них. Этот источник становления музыкально-языкового сознания можно назвать интонированием опыта социального взаимодействия или противодействия.
Интонирование опыта мистической сопричастности
Опыт изменённых состояний сознания (контакт с непознанными силами и энергиями, пиковые переживания, способствующие просветлению, озарению, открытию - всему тому, что называют иногда сверхсознанием) также интонируется человеком. Этот источник смыслового строения знаковой функции музыкально-языкового сознания можно назвать интонировани-
ем опыта мистической сопричастности или пиковых переживаний. При этом сами звуковые символы обогащаются и отягощаются высшим смыслом только благодаря использующему эти интонации сознанию. Лама Анагарика Говин-да пишет: «.Сила и воздействие мантры зависят от духовной установки, знания и ответственности данного человека. Шабда, или звучание мантры, -это не физический звук (хотя и может сопровождаться таковым), но духовный» [25, с. 209].
Осмысление знаковой функции интонирования сквозь призму выстраивания мифологики опыта локальных культур приводит к пониманию эмоциональной заряжённости и побудительной силы образов и архетипов знаково-символической реальности, образующих отталкивающиеся друг от друга или взаимодействующие поля интерпсихического континуума.
В процессе музыкального образования субъект присваивает доступный ему опыт интонирования и переживания тех ценностей, которые заключены в знаках и архетипах культуры. Значит, мы развиваем музыкальные способности учащихся не только для того, чтобы дети могли успешно заниматься музыкой, а для того, чтобы они успешно ориентировались в знаково-символической реальности и реализо-вывали с помощью интонационных знаков проработку самых разнообразных переживаний, через которые проходит каждая личность, были способны усваивать общечеловеческий опыт в восприятии произведений музыкального искусства и других муси-ческих искусств.
51
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Мухина, В. С. Личность: Мифы и Реальность (Альтернативный взгляд. Системный подход. Инновационные аспекты) [Текст] / В. С. Мухина. - 3-е изд., испр. и доп. - М. : Национальный книжный центр, 2013. - 1088 с.
2. Витгенштейн, Л. Философские исследования [Текст] / Л. Витгенштейн. - М. : АСТ ; Астрель, 2010. - 347 с.
3. Stien, H. F. The Psychoantropology of American Culture [Text] / H. F. Stien. -N. Y., 1985. - P. 11, 14.
4. Элиаде, М. Аспекты мифа [Текст] / М. Элиаде. - М. : Академ. проект, 2000. -224 с.
5. Элиаде, М. Миф о вечном возвращении: архетипы и повторяемость [Текст] / М. Элиаде. - СПб. : Ладомир, 1998. -250 с.
6. Лосев, А. Ф. Диалектика мифа [Текст] / А. Ф. Лосев // Философия. Мифология. Культура. - М. : Политиздат, 1991. -С. 21-186.
7. Лосев, А. Ф. Марсий [Текст] / А. Ф. Лосев // Мифология: Большой энциклопедический словарь. - 4-е изд. - М. : Большая Российская энциклопедия, 1998. - С. 349.
8. Мухина, В. С. Уникальный диапазон понятия «архетип» [Текст] / В. С. Мухина //
52 Развитие личности. - 2014. - № 4. -С. 163-201.
9. Мухина, В. С. Психология восприятия визуальных архетипов [Текст] / В. С. Мухина // Развитие личности. - 2010. - № 3. -С. 8-26.
10. Мухина, В. С. Восприятие как высшая психическая функция [Текст] / В. С. Мухина // Развитие личности. - 2012. -№ 1. - С. 119-135.
11. Мухина, В. С. Восприятие как высшая психическая функция (продолжение) [Текст] / В. С. Мухина // Развитие личности. - 2012. - № 3. - С. 100-127.
12. Юнг, К. Г. Архетип и символ [Текст] / К. Г. Юнг. - М. : Ренессанс, 1991. - 304 с.
13. Леонтьев, А. Н. Деятельность. Сознание. Личность [Текст] / А. Н. Леонтьев. - М. : Смысл ; Academia, 2004. - 345 с.
14. Менар, Р. Мифы в искусстве старом и но-
вом [Текст] : историко-художественная монография / Р. Менар. - СПб. : Лениздат, 1993. - 384 с.
15. Леви-Строс, К. Структурная антропология [Текст] / К. Леви-Строс. - М. : Наука, 1985. - 536 с.
16. Леви-Строс, К. Мифологики. Сырое и приготовленное [Текст] / К. Леви-Строс. -М. : Флюид, 2006. - 399 с.
17. Пропп, В. Я. Поэтика фольклора [Текст] / В. Я. Пропп. - М. : Лабиринт, 1998. -352 с.
18. Pike, K. L. Language in relation to a unified theory of the structure of human behavior [Text] / K. L. Pike. - Vol. 32 in Janua Linguarum. - Series Maior. - The Hague, 1967. - 762 p.
19. Античная музыкальная эстетика [Текст] / вступ. очерк и собр. текстов проф.
A. Ф. Лосева ; предисл. и общ. ред.
B. П. Шестакова. - М. : Музгиз, 1960. -304 с. - (Памятники музыкально-эстетической мысли).
20. Флоренский, П. А. Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах [Текст] / П. А. Флоренский // Соч. свящ. Павла Флоренского. - М. : Путь, 1914. - 812 с.
21. Зинченко, В. П. Посох Осипа Мандельштама и Трубка Мамардашвили. К началам органической психологии [Текст] / В. П. Зинченко. - М. : Новая школа, 1997. - 336 с.
22. Гачев, Г. Д. Ментальности народов мира [Текст] / Г. Д. Гачев. - М. : Алгоритм ; Эксмо, 2008. - 544 с.
23. Мухина, В. С. Особенности «рисования» высших обезьян [Текст] / В. С. Мухина // Психологический журнал. - 1981. - Т. 2. -№ 3. - С. 70-80.
24. Дорфман, Л. Я. Метаиндивидуальная психология искусства: методологический аспект [Текст] / Л. Я. Дорфман // Творчество в искусстве - искусство творчества. - М. : Наука ; Смысл, 2000. - 549 с.
25. Говинда, Лама Анагарика. Психология раннего буддизма. Основы тибетского мистицизма [Текст] / Лама Анагарика Говин-да. - СПб. : Андреев и сыновья, 1993. -472 с.
