CC BY
66
УДК 821.161.1 ББК 83.3(2)
Высоцкая Юлия Сергеевна
аспирант
Уральский Федеральный университет им. Первого Президента России Б. Н. Ельцина г. Екатеринбург Vysotskaya Yulia Sergeevna Post-graduate
Ural Federal University named after the First Russian President B.N. Yeltsin
Yekaterinburg
Значимое отсутствие: метафоры пустоты в прозе О. Мандельштама
(«Египетская марка»)
Significant Absence: Emptiness Metaphors in O. Mandelstam’s Prose
(«The Egyptian Mark»)
В статье рассматриваются особенности художественного стиля О. Мандельштама и функционирование метафор пустоты в тексте «Египетской марки».
The article considers the features of O. Mandelstam’s style and functioning of emptiness metaphors in «The Egyptian mark».
Ключевые слова: проза, художественный образ, художественный стиль, метафора.
Key words: prose, literary image, style, metaphor.
Проза Осипа Мандельштама относится к тем явлениям русской литературы XX века, которые часто называют «редкостными», «сложными», «странными» и которые, вместе с тем, обладают особым научным обаянием: заключая в себе подобную герменевтическую «загадку», они становятся предметом множества споров и прямо противоположных оценок. При этом им свойственна удивительная независимость и даже «неприступность», что С. Аве-
ринцев объяснял возникающим в них «острым напряжением между началом смысла и “темнотами’ ’» [1; 273].
Действительно, механизм строения художественного образа в прозе О. Мандельштама с трудом поддается бесспорному определению, ведь тексты художника - это своего рода «гибридные», «переходные» формы между прозой и поэзией, возникающие и функционирующие одновременно по законам и лирики, и эпоса, а в пределе - «избегающие» любых законов. «Египетская марка»
- наиболее характерный для Мандельштама конца 1920-х годов текст - демон-
стрирует эти качества в полной мере, представляя собой научную проблему на протяжении многих лет. Вопросы о его жанровой принадлежности и, соответственно, структуре повествования, сюжете, композиции требуют сегодня настоятельного решения.
Мы же сосредоточимся на сфере художественного слова автора, позволяющей раскрыть жанровое и стилевое своеобразие его прозы. Характерная черта авторского слова в «Египетской марке» - это его рождение и функционирование по принципу ассоциативного столкновения парадоксальных, остроконфликтных смыслов. Именно так, в гротескно-смещенных словесных формах, возникает в повести ключевой образ нескончаемой пустоты («отсутствия», «нехватки», «недостачи», «утраты», иначе - «минус-реальности»), которая, наряду с «вопиющим отсутствием звука» [8; 159], является главной характеристикой той катастрофической картины мира, которая последовательно выстраивается художником. Постараемся увидеть, как этот образ материализуется в тексте.
«Ничего не осталось... Тридцать лет лизало холодное белое пламя спинки зеркал с ярлычками судебного пристава.» [6; 89], - уже первые строки ман-дельштамовского текста создают такое художественное пространство, где факт «отсутствия» становится не просто значимым, но оказывается устойчивым законом существования мира как целого, материально воплощаясь в малозаметной на первый взгляд детали («ярлычки судебного пристава»), которая, однако, сразу наделяет вещь свойством «не-принадлежания» человеку, «изымая» ее в пользу «исчезнувшего, уснувшего, как окунь, государства» [6; 106]. Образы реалий, обладающих отсутствующими или утраченными признаками, функционируют в тексте как своеобразные «скрепы», формирующие общую картину «редуцированного» мира: «неудавшееся бессмертие» [6; 89]; «безответственные улицы Петербурга», «бестрамвайная глушь» [6; 99]; «безработный хлыщ» [6; 99]; «бессовестный хор» [6; 101]; «бесшвейцарная лестница» [6; 103]; «бесславные победы» [6; 112]; «бездетный брак» [6; 117]. Это «настойчивое» отсутствие выражается в тексте и прямо, в многочисленных деталях, напоми-
нающих о себе лишь фактом собственного исчезновения или утраты своих функций. Так, действие повести начинается со слов «умыкание состоялось» [6; 91] и разворачивается в пространстве, где «начали исчезать штифтовые зубы» [6; 100]; «телефона нет» [6; 104]; Лорелея играет на гребенке с «недостающими зубьями» [6; 105]; «лифт не работает» [6; 108], а Петербург «чем-то напоминает адресный стол, не выдающий справок» [6; 108]. Сконструированные по принципу столкновения чужеродных, словно бы отторгающих друг друга словесных элементов, эти знаки пустоты буквально «прошивают» текст «Египетской марки», создавая его особую, семантически конфликтную поэтику. Художественная реальность, творимая напряженно-дуальным, одновременно синтезирующим и расчленяющим стилем Мандельштама, исполнена энергии самоотрицания и пребывает на границе бытия и небытия.
Подобной странной «стертостью», интенцией исчезновения, болезненностью отмечены в «Египетской марке» и образы человека, в первую очередь -образ главного героя - Парнока: «человечек., презираемый швейцарами и женщинами» [6; 95]; «.он прикреплялся душой ко всему ненужному.» [6; 96]; «.Есть люди, почему-то неугодные толпе. Их недолюбливают дети, они не нравятся женщинам. Парнок был из их числа.» [6; 105]; «.Вот только одна беда - родословной у него нету. И взять неоткуда - нету, и все тут!...» [6; 124]; «.Я - безделица. Я - ничего.» [6; 125]. Так, мы видим, что мандель-штамовский герой обладает в тексте либо устойчивой «не» - характеристикой, либо характеристикой отрицательной и даже отрицающей саму себя. Парнок, «устраняющийся» человек, словесно подменяемый «египетской маркой», балансирует на грани существования и отсутствия, обнажая тем самым формы пребывания в катастрофически пустующем мире. Важно заметить, что Парнок не только ведет свою литературную «родословную» от образов «маленького человека» Пушкина, Гоголя и Достоевского, ото всех, кого «спускали с лестниц, шельмовали, оскорбляли» [6; 124], но и предельно драматически соотносится в тексте с образом автора, почти становясь его своеобразными «alter ego», однако при этом - устраняя для обоих возможность самоидентификации. В за-
ведомо обреченной и потому бесконечно трагической форме мольбы о самооб-ретении авторский голос вторгается в текст, наделяя его пронзительными нотами глубоко личного - на фоне «стертого» мира - страдания: «.Господи! Не сделай меня похожим на Парнока! Дай мне силы отличить себя от него.» [6; 110].
Не только Парнок, но и другие персонажи «Египетской марки», чьи образы возникают и в авторских отступлениях, и в развернутых, сюжетно организованных сравнениях, оказываются подвергнутыми нивелирующему и разрушающему воздействию реальности - болезни, обезличивающему сознанию толпы, деформирующему духовные и физические пропорции человека, бессмысленной суете, превращающей личность в марионетку: «дети с нарывами в горле» [6; 97]; «.Шли плечи-вешалки, вздыбленные ватой, апраксинские пиджаки, богато осыпанные перхотью, раздражительные затылки и собачьи уши.» [6; 102]; «затылочные граждане» [6; 104]; «слепое лицо», «скопище слепцов», «каторжанин, сорвавшийся с нар», «запарившийся банщик», «базарный вор» [6; 120]; «.дровяник Абраша Копелянский с грудной жабой.» [6; 126]. Мандельштамовский текст строит образ человека-жертвы - растерянного, не имеющего лица, отмеченного болезнью, разоренного, бессмысленносуетливого орудия губительно-активной силы, царящей в самоуничтожающем-ся пространстве. Ни одно действующее лицо не только не обладает в «Египетской марке» целостной личностью, но все они возникают внезапно, случайно, вдруг, действуя разрозненно, хаотично и стремительно исчезая, метонимически расщепляясь и «растворяясь» в отдельных признаках. Так, Парнок превращается в «лакированное копыто», поручик Кржижановский - в гротескное сочетание нафабренных усов, солдатской шинели, шашки и шпор, а образ Мервиса рассыпается в бесконечном метафорическом «наборе»1. Созданный автором по принципу сюрреалистической несоразмерности, образ человека утрачивает в тексте устойчивые контуры, постоянно балансируя на грани явленности и исчезновения, присутствия и отсутствия.
1 Говоря о своем восприятии Мервиса, автор перечисляет: «греческий сатир», «певец-кифаред», «еврипидовский актер», «растерзанный каторжанин», «русский ночлежник» и «эпилептик» [6; 120].
В результате важнейшим общим признаком мира и человека в «Египетской марке» становится аномальная болезненность, вызывающая настойчивые ассоциации со средневековыми чумными эпохами. Эта параллель последовательно выстраивается в тексте «Египетской марки», где образуется почти наглядно конструируемое «карантинное» пространство, охваченное необъяснимой и неостановимой хворью с красноречивыми симптомами. Это и «температура эпохи, вскочившая на тридцать семь и три» [6; 94]; и «странная кутерьма, распространявшая тошноту и заразу» [6; 102]; и бабочки «сажи», «оседающие. эфиром простуды, сулемой воспаления легких.», и запрещенный холод
- «чудный гость дифтеритных пространств» [6; 112]; и страницы, в которых «жила корь, скарлатина и ветряная оспа.» [6; 122]. Нездоровье превращается в тексте Мандельштама в основополагающее и угрожающее качество бытия, подчеркивающее его абсолютную нестабильность, неустойчивость и условность. Бытие, стремящееся к небытию - таков странно-ужасающий мир ман-дельштамовского текста, охарактеризованный С. Аверинцевым как «угроза социальной архитектуры, враждебной достоинству и свободе человека.» [1; 246]. Сталкивая контрастные смыслы (алогичное соотнесение категорий материального и нематериального в пределах словосочетания или предложения -один из наиболее характерных для автора приемов: «пью . бессмертие» [6; 89]; «время раскалывается», «сгущенное пространство и расстояние» [6; 91]; «Николай Давыдыч был шершавым и добрым гостем» [6; 96] и т.д.), деформируя и метонимически «расщепляя»1 образы человека и мира, нагнетая атмосферу болезненности, авторское слово создает в тексте художественное пространство, главной и устойчивой характеристикой которого снова является движение к исчезновению.
Однако, при всей трагической напряженности авторского стиля, в тексте присутствует и другая его энергия - энергия «встречного» созидающего движения, демонстрирующая единственное неоспоримое присутствие - присутствие творческого сознания, «взрывающего» изнутри пустоту и страшную бессмыс-
1 В метафорической форме автор характеризует свой способ письма: «.Не повинуется мне перо: оно расщепилось и разбрызгало свою черную кровь.» [6; 111].
лицу мира. В сознании и, соответственно, в слове художника самые обыденные детали преображаются и приобретают качества культурных реалий: «. Эта перегородка. представляла собой довольно странный иконостас.» [6; 94]; «.и глубже уходил в мраморную плаху умывальника.» [6; 98]; «.проплыла замороженная в голубом стакане ярко-зеленая хвойная ветка, словно молодая гречанка в открытом гробу.»1 [6; 95]; и наконец - сюжетно организованное сравнение, где авторский голос звучит с особой настойчивостью: «. А я бы роздал девушкам вместо утюгов скрипки Страдивария, легкие, как скворешни, и дал бы им по длинному свитку рукописных нот. Все это вместе просится на плафон.» [6; 101]. Свободное вторжение автора в текст является одной из наиболее характерных особенностей стиля «Египетской марки», демонстрирующих независимость и предельную свободу творческой личности, способной не только к метафорическому преображению, но и к пересозданию реальности. Слово художника вскрывает эстетический потенциал бытия, восстанавливая тем самым его утраченную гармонию, внося порядок и смысл в его хаотичное движение. В предельно резкой, остро-контрастной, взрывной прозе Мандельштама мы внезапно улавливаем столь знакомый, свободный и в то же время негромкий голос Мандельштама-лирика, стремящегося уловить и запечатлеть ускользающую красоту мира (вспомним его ранние стихи «Звук осторожный и глухой.», «Сусальным золотом горят.», «Только детские книги читать.», «Мой тихий сон, мой сон ежеминутный.», «На бледно-голубой эмали.» и более поздние строки «Мы с тобой на кухне посидим.», «Старый Крым», «Нынче день какой-то желторотый.» и др., где лирическое «я» словно бы растворено в окружающем бытии). Таким образом, в художественную систему, отмеченную динамикой самоуничтожения, входит другая энергия - созидательная и гармонизирующая энергия прекрасного, заключенная в авторском слове иного рода - слове, метафорически преображающем действительность и вскрывающем работу творческого сознания, устанавливающем неявные и неожиданные ассоциативные связи привычных реалий. Стиль Мандельштама,
1 Ряд можно продолжить следующими авторскими параллелями: «визитка - сабинянка», «бормашина - аэроплан», «утюги -броненосцы», «велосипеды - шершни парка» и т.д.
реализующийся в единстве этих «встречных» движений, характеризуется напряженной дуальностью, предполагающей высокую активность реципиента в процессе восприятия текста.
Таким образом, мы видим, что метафоры пустоты и небытия, конструируемые по принципу резкого смыслового диссонанса, возникающего в алогичных словесных сцеплениях, внезапных метонимических «расщеплениях» и сюрреалистических диспропорциях образа, активно входят в текст «Египетской марки». Создавая подчеркнуто дисгармоничную модель мироустройства, они актуализируют катастрофичность и обреченность человеческого существования в исчезающем и отрекающемся от самого себя мире. Однако, наряду с угрожающей атмосферой «стертости», болезненности и тревоги, в текст Мандельштама входит и сильнейшая энергия преодоления, истоком которой для автора всегда становится неотъемлемая свобода творчества, реализующаяся в «мета-прозаическом» компоненте «Египетской марки». Процесс создания произведения искусства сопровождается одновременной авторефлексией, свободно вторгающейся в текст и создающей в нем пространство иных, эстетических, смыслов:
.Я не боюсь бессвязностей и разрывов.
Стригу бумагу длинными ножницами.
Подклеиваю ленточки бахромкой.
Рукопись - всегда буря, истрепанная, исклеванная.
Она - черновик сонаты . [6; 111].
И далее: «.Я спешу сказать настоящую правду. Я тороплюсь. Слово, как порошок аспирина, оставляет привкус меди во рту.» [6; 120]; «.Какое наслаждение для повествователя от третьего лица перейти к первому!...» [6; 128] и др. Кроме того, уже упомянутые метафорические «трансформации» реальности (например, цепочка образов: портной Мервис - греческий сатир - певец-кифаред - еврипидовский актер [6; 120]; или - «Фонтанка - Ундина барахольщиков» [6; 105], «Пизанская башня керосинки» [6; 111], «нотная страница -диспозиция боя парусных флотилий» [6; 109] и т.д.), возникающие на основе
ассоциативных связей, раскрывают принципы творческой интерпретации бытия, свойственной сознанию художника и противостоящей самоуничтожаю-щейся действительности.
Эстетические смыслы бытия, вскрываемые напряженно-дуальным стилем автора, самостоятельны, постоянны и не устранимы хаосом надвигающегося опустошения. Реализуясь в тексте как акты творческого пересоздания реальности, они наделяют «Египетскую марку» энергией преодоления тотального небытия, образуя, по словам Н. Петровой, «взаимонаправленное, встречное движение человека и мира» [9; 62]. Это движение, осуществляющееся словно бы «вопреки» всем «бессвязностям и разрывам» художественного мира мандель-штамовской повести, является устойчивым качеством его стиля, наполненного поистине «жизнестроительной» [11; 44] энергией.
Библиографический список
1. Аверинцев, С.С. Поэты [Текст]/ С. С. Аверинцев.- М., 1996. - 364 с. - С. 198-277.
2.Багратион-Мухранели, И. Л. О словнике «Египетской марки» [Текст]/ И. Л. Баграти-он-Мухранели//Смерть и бессмертие поэта. Материалы международной научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О. Э. Мандельштама. - М., 2001. - 320 с. - С. 2436.
3.Берковский, Н. Я. Текущая литература [Текст]/ Н. Я. Берковский. - М., 1930. - 338 с. - С. 155-181.
4.Липовецкий, М. Паралогии [Текст] / М. Липовецкий. - М., 2008. - 840 с. - С.73-114.
5.Гаспаров, М. Л. «На чем держится узор.» [Текст]/ М. Л. Гаспаров// Мандельштам О. Э. Проза поэта. - М., 2008. - 221 с. - С. 5-10.
6. Мандельштам, О. Э. Проза поэта [Текст]/ О. Э. Мандельштам - М., 2008. - 221 с. - С. 89-130.
7.Орлицкий, Ю. Б. Стиховое начало в прозе О. Мандельштама[Текст]/ Ю. Б. Орлиц-кий//Смерть и бессмертие поэта. Материалы международной научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О. Э. Мандельштама. - М., 2001. - 320 с. - С. 174-181.
8.Павлов, Е. Шок памяти [Текст]/ Е. Павлов - М., 2005 - 224 с.
9.Петрова, Н. А. Литература в неантропоцентрическую эпоху: опыт О. Мандельштама [Текст]/ Н. А. Петрова - Пермь, 2000. - 311 с.
10.Пищальникова, В. А. Проблема идиостиля. Психолингвистический аспект [Текст]/А. В. Пищальникова - Барнаул, 1992. - 73 с.
11.Эйдинова, В. В. Энергия стиля [Текст]/ В. В. Эйдинова - Екатеринбург, 2009 - 328 с.
Bibliography
1. Averintsev, S. S. Poets [Text] / S. S. Averintsev. - М., 1996. - 364 p. - P. 198-277.
2. Bagration-Mukhraneli, I. L. About the «The Egyptian Mark» Dictionary [Text] / I. L. Ba-gration-Mukhraneli // Death and Immortality of the Poet. Materials of the International Scientific Conference Devoted to the 60th Anniversary from O. Mandelstam’s Death. - М., 2001. - 320 p. - P. 24-36.
3. Berkovsky, N. Ya. Current Literature [Text] / N. Ya. Berkovsky. - М., 1930. - 338 p. - P. 155-181.
4. Eidinova, V. V. Energy of Style [Text] / V. V. Eidinova. - Yekaterinburg, 2009. - 328 p.
5. Gasparov, M. L. «On What Keeps a Pattern.» [Text] / M. L. Gasparov// Mandelstam, O. E. Prose of the Poet. - M., 2008. - 221 p. - P. 5-10.
6. Lipovetsky, M. Paralogies [Text] / M. Lipovetsky. - M., 2008. - 840 p. - P.73-114.
7. Mandelstam, O. E. Prose of the Poet [Text] / O. E. Mandelstam. - M., 2008. - 221 p. - P. 89-130.
8. Orlitsky, Yu. B. Verse Beginning in O. Mandelstam’s Prose [Text] / Yu. B. Orlitsky // Death and Immortality of the Poet. Materials of the International Scientific Conference Devoted to the 60th Anniversary from O. Mandelstam’s Death. - M., 2001. - 320 p. - P. 174-181.
9. Pavlov, E. Memory Shock [Text] / E. Pavlov. - M., 2005. - 224 p.
10. Petrova, N. A. Literature in Non-Anthropocentric Epoch: O. Mandelstam’s Experience [Text] / N. A. Petrova - Perm, 2000. - 311 p.
11. Pishalnikova, V.A. Problem of Idiostyle. Psycholinguistic Aspect [Text] / A. V. Pishchal-nikova. - Barnaul, 1992. - 73 p.
