CC BY
42
Значение др.-рус. plurale tantum ПАМЯТИ
Марина Анатольевна Бобрик
Национальный исследовательский университет "Высшая школа экономики" (Москва)
The Meaning of the Old Russian Plurale Tantum PAMIATI
Marina A. Bobrik
National Research University Higher School of Economics (Moscow)
Резюме
В статье исследуется значение др.-рус. памяти (pl. tantum), оставленное под вопросом в статье о слове память в Словаре русского языка XI-XVII вв. Контексты, содержащие описания еды XVI-XVII вв., вновь обнаруженный контекст XVII в. со словом памяти, а также словари русской диалектной лексики позволяют определить значение этого слова как 'грудная часть (у птицы, животного)'.
Ключевые слова
древнерусский язык, лексическая семантика, диалектная лексика, терминология памяти, Словарь русского языка XI-XVII вв.
Abstract
The paper deals with the meaning of the Old Russian plurale tantum pamiati, hitherto attested only in a 17th-century list of food served at banquets that is published in Ivan Zabelin's Domashnii byt russkikh tsarei. The tentative meaning 'brain (of crane)' proposed in the Slovar' russkogo iazyka 11-17 vv. does not reflect actual practice. Other 17th- and 18th-century written sources, primarily food lists but also lexicographic sources and Russian dialect data, allow for the definition 'breastbone and meat (of poultry).' In this meaning, as well as in other meanings of the Russian dialectal word pamiati, the plural and the singular forms are synonyms. In the newly found context of the 17th-century Skazka o molodtse, kone i sable, the word pamiati refers to the breastbone of a horse, so the meaning can now be more precisely defined as 'breastbone and meat (of poultry and cattle).' The definition of pamiati proposed in the Slovar' russkogo iazyka 11-17 vv. seems to
This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution-NoDerivatives 4.0 International
2015 №1 Slovene
46 I
The Meaning of the Old Russian Plurale Tantum Pamiati
reflect the "mental" notion of memory as being positioned in the head, whereas the meaning 'breastbone and meat (of poultry and cattle),' discussed here, relates rather to the ancient idea of memory as being placed in the breast.
Keywords
Old Russian, lexical semantics, dialectal vocabulary, terminology of memory, Slovar' russkogo iazyka 11-17 vv.
В “Словаре русского языка XI-XVII вв.” в статью о слове память включено также памяти мн., значение которого не совсем ясно. Для иллюстрации приводится единственный контекст, а именно фрагмент меню из “Домашнего быта русских царей” Ивана Забелина:
Жаравли под зваромъ под белымъ подъ медвянымъ, дается на шесть блюдъ: два папоротка на два блюда, два ходила на два блюда, схабы да душка — блюдо, памяти — блюдо [СлРЯ XI-XVII вв., 14: 142].
Речь идёт о журавлях под белым сладким соусом. Дичь распределяется на шесть блюд: на два кладутся крылышки (два папоротка)1, на два других — лопатки (два ходила)1 2, ещё на одно — рёбра (схабы)3 и шейка (душка)4, а на последнее... что же подаётся на этом последнем блюде? Автор словарной статьи М. Ф. Мурьянов осторожно предположил, что на нём подаются журавлиные мозги. Значение слова памяти он сформулировал, соответственно, следующим образом: ‘название какой-то части (мозгов?) птицы, подаваемой на стол’.
Сомнение вызывает прежде всего соответствие такого — пусть предположительного — толкования реалиям быта. Употребление птичьих мозгов в пищу, насколько можно судить по источникам, не было принято. В известных мне древнерусских описаниях еды мозги птиц в качестве отдельного блюда не фигурируют. Как курьёз в XVIII в. пересказывали анекдот о римском императоре Вителлии, который отказывался “рыб или птиц удобь обретаемых ясти, но мозги павлинныя и павинныя” (цит. по [СлРЯ XVIII в., 12: 245]). Мозги среди скоромных блюд упоминаются, но только не птичьи, вошедшие своей малостью в поговорку (куриные,
1 По определению Даля [3: 17], “крыльце у птицы, малое крылышко, т. е. второй сустав крыла, локоток, две кости между плечиком и кистью”; ср. ‘второй сустав крыла птицы’ [СлРЯ XI-XVII вв., 14: 148].
2 Ср. у Даля [4: 557] севернорусское ходило ‘заплечная кость, лопатка’.
3 В СлРЯ XI-XVII вв. [29: 91] в словарной статье схабъ есть только “рыбные” контексты, в которых это слово имеет значение ‘рыбье брюшко, тёшка’; ср. также в сочетании схаб белужий у Даля [4: 369] ‘ребра, грудинка, тёшка’.
4 В СлРЯ XI-XVII вв. [4: 392] для слова душка с опорой на этот контекст даётся иное значение, а именно: ‘грудинка у птицы (часть, прилегающая к грудной косточке, и сама эта косточка’, подробнее см. ниже, в конце данной работы.
Slovene 2015 №1
Marina A. Bobrik
I 47
воробьиные мозги: для блюда журавлиных мозгов потребовалась бы целая стая птиц), а лосиные — мозги лошьи [Birkfellner 2004: 169; 14, 94].
Если не мозги, то что же может иметься в виду? Тут может помочь словарь В. А. Лёвшина — “Словарь поваренный, приспешничий, канди-торский и дистиллаторский, содержащий по азбучному порядку подробное и верное наставление к приготовлению всякого рода кушанья” (1795-1797), где среди “главных частей” птицы упоминается памятная кость: “Главныя части у птиц: шея или душка, крыла, ноги, хлуп или білое мясо, памятная кость, кострец” (цит. по [СлРЯ XVIII в., 18: 189]). Не будет, думаю, большой натяжкой принять, что памятная кость в перечне Лёвшина — то же, что современное диалектное, зафиксированное в Кировской области память ‘грудная кость курицы, петуха’ [СРНГ, 25: 191]. Можно предположить, что наши памяти если не тождественны, то, по крайней мере, относятся к той же части птицы, что и память / памятная кость, то есть к грудине. В диалектах русского языка plurale tantum памяти регулярно выступает синонимом стандартной формы единственного числа память в основном значении этого слова, в частности, в выражениях типа на/ при /в моей памяти:
При моей памяти / памяте; при моих памятах / памятях; в моей памяти // в моих памятях; на моей памяте // на моих памятях; до моей памяти // до отцовских памятей и под. (см. [СРНГ, 25: 190]).
На этом фоне синонимия память / памяти в терминологическом значении ‘грудная кость птицы’ вполне вероятна.
Что касается грамматической семантики слова памяти в забелинском контексте, то форма множественного числа здесь двусмысленна: кладут ли на блюдо грудные части нескольких птиц (реальная множественность) или грудину одного журавля (реальная единичность)? Скорее второе, так как в предшествующей части перечисления речь идёт о крыльях, лопатках и т. д. одной птицы, да и размеры журавлиной грудины достаточно велики, чтобы заполнить собою блюдо.
Теоретически возможно, что plurale tantum памяти могло относиться не только к грудной кости и мясу на ней, но и к скрытым за нею внутренним органам. Форма множественного числа регулярно используется в русском языке, как литературном, так и диалектном, в обозначениях внутренностей (ср. черева, пупки, печенцы, серёдки, потрохи/-а и под.)5, в некоторых случаях (потрох / потрохи, -а) формы единственного числа и множественного варьируют. Внутренности птиц наряду с потрохами
5 Ср. обозначения exta: черева ‘нутрености, кишки, потрох’, в частности, в сочетании утячьи черева [Даль, 4: 591]; черевца; пупки; печенцы (печенцы курячьи); середки (середки свиные) [Birkfellner 2004: 161]; смолочи (смолочи заячьи); животы ‘брюхо, желудок, брюшные нутренности, требуха’ [Даль, 1: 540]; кишки.
2015 №1 Slovene
48 I
The Meaning of the Old Russian Plurale Tantum Pamiati
животных непременно входили в состав скоромного стола6, однако в подробной терминологии птичьих потрохов слово памяти, насколько я могу судить, не фигурирует. Так что эту версию следует признать неудачной, по крайней мере для “птичьего” контекста.
Итак, памяти в тексте царского меню мы предположительно отождествили с современным диалектным память ‘грудная кость курицы, петуха’ и с сочетанием памятная кость в словаре Лёвшина как обозначениями грудины птицы — килевой кости и, по-видимому, мяса на ней. Вместо не очень аппетитных птичьих мозгов на столе русских царей появилась деликатесная часть птицы.
На этом можно было бы, вообще говоря, поставить точку. Но, по счастью, удалось напасть на ещё один древнерусский контекст со словом памяти в дополнение к тому, что приведён в [СлРЯ XI-XVII вв.]. Этот вновь обнаруженный контекст переносит слово памяти из “птичьей” сферы в “животную”, тем не менее и в нём оно по-прежнему связано с грудью. Речь идёт о тексте XVII века, который носит название “Сказка о молодце, коне и сабле”. “Сказка” сохранилась в составе рукописного сборника занимательного чтения, переписанного в 1698 г. (РНБ, собр. Погодина, № 1772, л. 188 об.-190 об.) и была впервые издана в “Памятниках старинной русской литературы” [Памятники 1860: 409]. Текст производит впечатление отрывка, жанр его неясен7. Конь героя — “отликого” молодца — описан здесь следующим образом:
6 Сведения об этом можно найти, в частности, в “Книгах во весь год что в столы еству подают”, содержащихся в пространной, или Забелинской редакции “Домостроя” (XVI-XVII вв.). Так, в мясоед после Рождества подавали “потрох лебежей” и “потрох гусин” в одном ряду с такими лакомствами, как “потрох поросячеи”, “осердье лошье”, “печени”, “желудки”. Еще большее разнообразие блюд из потрохов, в том числе птичьих, содержится в перечне блюд, подаваемых в мясоед после Пасхи: “потрох лебежеи”, “почки заечьи верченые”, “пупки, шеики, печенцы курячьи”, “смолочи заячьи”, “черевца, пупки, печенцы курячьи”, “потрошек боранеи” [Birkfellner 2004: 2, 37, 163]. Близкая параллель к цитате о журавлях содержится в “Росписи царским кушаньям”, относящейся к той же эпохе: “На блюдо, какъ будетъ, 2 куровъ розсолныхъ молодыхъ. На блюдо пупочки,
да шейки, да печенцы тЬхъ же куровъ молодыхъ” [ibid.: 180]; “Ъствы: 2 лебедя [. . .], отъ 2 лебедей потрохъ, а на лебеди во взваръ и въ потрохи лебяжьи 30 золотникъ шафрану, да въ потрохи жъ 12 частей говядины” [ibid.: 184]. Журавли фигурируют в этих текстах, как правило, рядом с лебедями и другими дикими птицами: “Лебеди, потрохъ лебежеи, жаравли, чапли, утки...” [ibid.: 147]. Способы их приготовления были, очевидно, сходны. И те, и другие подавались, в частности, со сладким “медвяным” соусом: “Лебед медвяной, звар под шафраном, с покрова, подтрох лебяжеи с шафраном с тапешками, шейка лебежя с шафраном [. . .]. А гоус дикои также даетца что и лебед [. . .], жаравли под зваром с шафраном дается с покрова, чапля под зваром с шафраном дается с покрова” [ibid.: 160-161].
7 В “Сказке” видели литературную (В. П. Адрианова-Перетц) или фольклорную (А. М. Панченко) пародию на модные приключенческие романы-сказки или богатырскую тему в целом. Тот факт, что в тексте (но не в нашей цитате) используются редкие термины военного дела, дало Л. А. Дмитриеву основание предположить, что “Сказка” возникла в воинской среде [ПЛДР 1989: 614; Дмитриев 1983].
Slovene 2015 №1
Marina A. Bobrik
I 49
Конь у нево былъ бур косматъ, на ухо лыс, задняя нога по окорокъ біла, передняя нога по лопатку біла. И всего того хорошае было у добра коня 12 приметъ: ротъ какъ пасть, язык какъ рукавъ, грива колЬсомъ, уши колпакомъ, окорока висли памяти вышли, оленьи мышки, заечьи почки, хвостъ какь кутас, круглые копыты, что полные морские раковины, а очи у добра коня, что великие питьи чаши на лоб вышли. Весь молодецкий конь в примітах, что лютои зверь [ПЛДР 1989: 237].
“Молодецкий конь” выглядит как дикий (“лютои”) зверь: все части у него в буквальном смысле слова выдающиеся — выпуклые, большие, крупные, длинные. Все приметы названы словами с элементом Magnum в семантике. Окорока8 такие мощные, что висли ‘отвисли’, а памяти — вышли. А что, собственно, “вышло”? Исследователи и издатели “Сказки” и вида не подают, что значение слова памяти представляет проблему — в издании оно не откомментировано. При этом есть основания полагать, что слово это осталось непонятым: знаки препинания, очевидно, добавленные в ПЛДР по сравнению с рукописью9, на участке окорока висли памяти вышли как бы прерываются (если только это не случайная опечатка), хотя между двумя этими параллельными в смысловом и синтаксическом отношениях частями фразы требовалась бы запятая. Полагаю, что слово памяти в “Сказке” относится к памятной части. У животных так называлась грудина, что явствует из следующего современного “Сказке” контекста:
Роспись кушанью... Баранина росольная, грудинка или памятная часть (“Росписи кушанью”, 1661 г. [СлРЯ XI-XVII вв., 14: 138])8 9 10 11.
Итак, не только у птицы, но и у коня грудную часть можно было назвать словом памяти. Семантика формы памяти в “Сказке”, как и в случае царского меню, двусмысленна. В данном случае неясно, имеется ли в виду, что у коня грудь выступает (ср. о человеке грудь колесом) или что внутренние органы грудной клетки — сердце, лёгкие — такие крупные, что выпирают, “выходят” наружу (ср. замечание о другом внутреннем органе коня — почках — заечьи почки11). Можно было бы предположить, что память и памяти соотносятся в смысловом отношении так же, как, скажем, живот ‘брюшная часть тела’ и животы ‘брюшные внутренности, требуха’. Тогда памяти было бы названием органов грудной
8 ‘Бедро с ягодицей, ляжка с мясами одной половины таза’ [Даль, 2: 666].
9 Возможности сверить текст по рукописи у меня, к сожалению, не было.
10 В этом случае автор статьи М. Ф. Мурьянов проявляет, думается, излишнюю осторожность, определяя значение сочетания памятная часть лишь приблизительно — ‘какая-то часть туши животного, подаваемая на стол’ [СлРЯ XI-XVII вв., 14: 138].
11 Вероятно, имеется в виду их относительно большой размер.
2015 №1 Slovene
50 I
The Meaning of the Old Russian Plurale Tantum Pamiati
клетки (ср. в сердцах). Но для того, чтобы принять или отвергнуть это предположение, у нас, увы, недостаточно материала. Более надёжным в этой ситуации мне представляется считать, что термин памяти в “конском” контексте, как и в “птичьем”, имеет форму plurale tantum и относится к грудной кости и к грудине в целом.
В таких “тёмных” случаях, когда в словаре наталкиваешься на знак вопроса, любопытно не только докопаться до значения древнерусского слова, но и понять мотивировку толкования. Почему М. Ф. Мурьянов предположил, что памяти значит ‘мозги’, при том, что, вообще говоря, возможны были и другие решения, скажем, ‘внутренности’? По наблюдениям исследователей [Кубрякова 1991: 85-91; Урысон 2003: 37-41; Брагина 2007: 55-65, 67], употребление слова память в современном русском языке (прежде всего сочетаемость этого слова) отражает, в частности, представление о памяти как об органе, помещающемся в голове или в сердце. Предположение М. Ф. Мурьянова очевидным образом оказывается в русле первой из этих моделей, локализующей память “у мозга в зале”12 как пространстве ментальной деятельности13. Однако к старому терминологическому значению plurale tantum памяти ближе, как видим, оказывается скорее “память сердца”14.
Библиография
Брагина 2007
Брагина Н. Г., Память в языке и культуре, Москва, 2007.
Даль, 1-4
Даль В., Словарь живого великорусского языка, 1-4, Москва, 1978.
Дмитриев 1983
Дмитриев Л. А., “Сказка о молодце, коне и сабле”, в: Труды Отдела древнерусской литературы, 37, Ленинград, 1983, 308-309.
12 Ср.: “Память!/ Собери у мозга в зале/ любимых неисчерпаемые очереди”
(В. В. Маяковский, “Флейта-позвоночник”).
13 Не без влияния современных обыденных представлений об устройстве “внутреннего человека”, а именно ассоциации души с грудью, сделан, думается, и выбор А. Н. Шаламовой, автора статьи душка в СлРЯ XI-XVII вв. [4: 392]: в нашей цитате из “Домашнего быта русских царей” душка понято как ‘грудинка’. Из двух значений этого слова (ср. [Даль, 1: 505]) выбрано не значение ‘часть шеи против глотки и пониже’, а другое, кажущееся носителю современного русского языка более правдоподобным — “грудинка к переду, где грудная косточка, вилка, и самая кость эта”.
14 Один из ранних контекстов этого сочетания в русской словесности — известная максима К. Н. Батюшкова “Что есть благодарность? — Память сердца” (“Мысли”). Романтически усиливая тему благодарности, Батюшкову вторит М. И. Цветаева в рецензии на книгу С. Волконского “Родина”: “Есть для этой особливой памяти сердца и особое наименование: страсть благодарности” (“Кедр”).
Slovene 2015 №1
Marina A. Bobrik
I 51
КУБРЯКОВА 1991
КувряковА Е. С.,“Об одном фрагменте концептуального анализа слова Память”, в: Логический анализ языка. Культурные концепты, Н. Д. Арутюнова, отв. ред., Москва, 1991, 85-91.
Памятники 1860
Памятники старинной русской литературы, 2, С.-Петербург, 1860.
ПЛДР 1989
Памятники литературы Древней Руси. XVII век, 2, Москва, 1989.
СлРЯ XI-XVII вв., 1-29
Словарь русского языка XI-XVII вв., 1-29—, Москва, 1975—2011—.
СлРЯ XVIII в., 1-19
Словарь русского языка XVIII века, 1-19—, Ленинград, С.-Петербург, 1984-2011—.
СРНГ, 25
Словарь русских народных говоров, 25, Ленинград, 1990.
Урысон 2003
Урысон Е. В., Проблемы исследования языковой картины мира: Аналогия в семантике, Москва, 2003.
Birkfellner 2004
Birkfellner G., Hrsg., Altrussische Speisenordnung oder Was man das ganze Jahr über auf den Tisch bringt. Nach dem Domostroj (Der Hauswirt). Deutsche Erstausgabe und mittelrussischer Text mit Kommentaren (= Münstersche Texte zur Slavistik, 1), Münster, 2004.
References
Birkfellner G., Hrsg., Altrussische Speisenordnung oder Was man das ganze Jahr über auf den Tisch bringt. Nach dem Domostroj (Der Hauswirt). Deutsche Erstausgabe und mittelrussischer Text mit Kommentaren (= Münstersche Texte zur Slavistik, 1), Münster, 2004.
Bragina N. G., Pamiat v iazyke i kul'ture, Moscow, 2007.
Dmitriev L. A., “Skazka o molodtse, kone i sable,” in: Trudy Otdela drevnerusskoi literatury, 37, Leningrad, 1983, 308-309.
Kubriakova E. S.,“Ob odnom fragmente kontsep-tual'nogo analiza slova Pamiat',” in: Logicheskii analiz iazyka. Kul'turnye kontsepty, N. D. Arutiunova, ed., Moscow, 1991, 85-91.
Uryson E. V., Problemy issledovaniia iazykovoi kartiny mira: Analogiia v semantike, Moscow, 2003.
Марина Анатольевна Бобрик, канд. филол. наук
Национальный исследовательский университет “Высшая школа экономики",
доцент Школы лингвистики
105066 Москва, ул. Старая Басманная, 21/4
Россия/Russia
marina.bobrik@online.de
2015 №1 Slovene
