CC BY
10НАЛЬДО НАЛЬДИ
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ДЖАНОЦЦО МАНЕТТИ, НАПИСАННОЕ ФЛОРЕНТИЙЦЕМ НАЛЬДО НАЛЬДИ*
Итальянский гуманист Джаноццо Манетти (1396-1458)1 был гражданином Флоренции, занимал различные государственные и общественные должности в республике. Всесторонне образованный человек и превосходный оратор, он знал латинский, греческий и древнееврейский, написал на латинском языке ряд работ, переводил с греческого и древнееврейского, интересовался теологией. И он, принадлежа к одному из самых богатых семейств Флоренции, занимался еще торгово-финансовой деятельностью. Выступая сразу в трех ипостасях, Манетти представлял в некотором отношении исключение: во Флоренции первой половины XV в. с ним, пожалуй, трудно сравнить кого-либо из деловых людей.
О его жизни писали его современники книготорговец и писатель Веспасиано да Бистиччи (1421-1498) и гуманист и поэт Нальдо Нальди (ок. 1435 - второе десятилетие XVI в.). Бистиччи - автор знаменитых «Жизнеописаний», написанных на итальянском языке и посвященных именитым людям его времени. Он пишет о папах, королях и кардиналах, архиепископах, епископах и монахах, светских правителях, гуманистах и государственных деятелях. К биографии Манетти он обращается дважды, написав «Жизнеописание Джаноццо Манетти», затем его расширенный вариант - «Комментарий к жизнеописанию Джаноццо Манетти»2. Как можно узнать из сочинения Бистиччи, он лично знал
© Ревякина Н. В., пер. с лат., вст. ст., комм., 2010.
Публикация подготовлена при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Джаноццо Манетти. О достоинстве и превосходстве человека. Перевод, Комментарии, Вступительная статья». Грант № 09-01-00186а
1 О Манетти см.: Ревякина Н. В. Портрет гуманиста (Джаноццо Манетти) // Cursor mundi. Человек Античности, Средневековья и Возрождения. Иваново, 2008. Вып. 1. С. 101-120.
2 Vespasiano da Bisticci. Le vite. Vol. 1-2 / A cura di A. Greco. Firenze, 1970 (далее в ссылках - Vit.). Расширенный вариант жизнеописания (Commentario della vita di Gianozzo Manetti) находится во 2
Манетти, что делает его работу особенно ценной. Нальди скорее всего Манетти не знал, он был юношей, когда Манетти покинул Флоренцию. И свое «Жизнеописание Джаноццо Манетти»3 на латинском языке он создает на основе работы Бистиччи. Но он часто употребляет слова «передают», «вспоминают», «сообщают», возможно, у современников сохранились воспоминания о своем знаменитом современнике, и Нальди их использует в своем жизнеописании. Пишут Бис-тиччи и Нальди по-разному. Хотя оба они, думается, идеализируют Манетти, у Нальди сильнее гражданский дух, и в своих воспоминаниях о Манетти он подчеркивает его патриотизм, республиканские настроения. Манетти выступает у него как человек, верный, флорентийской демократии, ненавидящий тиранию и пострадавший за свое нежелание подчиниться единовластию. Нальди прямо говорит об усиливавшейся власти Козимо Медичи в республике, называет его виновником всего произошедшего с Манетти - его разорения налогами и добровольного отъезда из Флоренции в изгнание. Он по-своему оценивает факты, которые почерпнул у Бистиччи, придавая им политический смысл: столкновение защитника флорентийской демократии с единовластием. У Бистиччи политический акцент значительно смягчен, он говорит о зависти людей к добродетелям Манетти, о несправедливости родины, которая не оценила Манетти. И имени Козимо Медичи в ряде случаев он не называет, хотя из текста очевидно, что речь идет о нем.
Приводимые ниже фрагменты из «Жизнеописания Джаноццо Манетти» Нальдо Нальди показывают, какое образование получил Манетти, рисуют взаимоотношения Манетти и Медичи, а также некоторые стороны быта и личности гуманиста.
Перевод с латинского языка осуществлен Н. В. Ревякиной по изданию: Vita Jannotii Manetti a Naldo Naldi fiorentino scripta // Rerum italicarum scriptores. XX. 1731. P. 529-535, 579-580, 582, 602, 603-605.
Н. В. Ревякина
томе указанного издания и в старом издании Vespasiano da Bisticci. Vite di uomini illustri del sec. XV. Vol. 2. Bologna, 1893 (в ссылках используется старое издание - Com.).
3 Vita Jannotii Manetti a Naldo Naldi fiоrentino scripta // Rerum italicarum scriptores. T. XX. 1731.
* * *
Известно, что род Манетти занимал во флорентийском государстве достаточно почетное место. Ибо многие [члены его], избираемые в высшие магистраты города, снискали себе большую похвалу за хорошее управление государством (ex bene gesta re publica). Кроме того они также достигали должностей, прославляя их, которые полагаются благородным4 и которые обычно выделяются и вручаются знати, как дома, так и вне его. Итак, Джаноццо рождается в этом доме по счастливому знамению от отца Бернардо, матери Перры Гвидачча 9 июня 1396 года после прихода на землю с небес наилучшего и величайшего Христа. Когда мальчик вышел из детства, он, как передают, оказался таким способным от природы, что кто бы ни смотрел на него и зорче вглядывался в ум его и в знаки, каковые он открыто являл (praeseferret)5, утверждал, действительно, что Джаноццо станет выдающимся мужем, лишь бы жизни хватило (modo vita suppetat), [и] будет ярчайшим светочем своей родины. И он в дальнейшем не обманул вынесенное о нем столь высокое суждение. В самом деле, хотя казалось, что по возрасту он едва мог [учиться], он был послан родителями в школу (ad ludum litera-tum), где по общему обычаю нашего государства, как сообщают, дают возможность изучить только tuscas literas6, и ее [эту
4 Род Манетти известен с конца XIII в., члены его занимали разного рода достаточно скромные общественные должности, но только дед Джаноццо Манетти первым достиг приората, а отец занимался в основном торговыми операциями. В начале XIV в. Манетти вступали в брак с благородными семьями Фрескобальди, Строцци, Ручеллаи и др. (см.: Martines L. The social world of the Florentine humanists. Florence, 1963. P. 176-177), видимо, поэтому Нальди и говорит о благородстве рода.
5 В соответствии с распространенным в Возрождении учением физиогномики, внешние телесные признаки отражают душевные качества, ум человека.
6 Tuscas literas - итальянский язык. В школах итальянский язык как язык преподавания был узаконен поздно. В XVI в. при герцоге Козимо Медичи не удалось ввести его, хотя В. Боргини участвовал в разработке программы и даже написал меморандум «Относительно правил тосканского языка» (Степанова Л. Г. Итальянская лингвисти-
школу] он прошел, как передают, в течение такого короткого времени, какое считается достаточным для человека, который обратится к занятию торговлей. И немного спустя отец также позаботился, чтобы он обучался у наставника, определенного для этой обязанности, арифметике7, в которой, вспоминают, он достиг, по крайней мере, за немного месяцев, таких успехов, каких юноши более зрелого ума обычно едва ли достигают за время гораздо более продолжительное.
А в скором времени, когда ему было не более 10 лет, он был поставлен у менялы заведовать сохранением денег (est praefectus pecuniae conservandae)8. И после того как он в течение некоторого времени был этим занят, ему доверили заботу о [бухгалтерских] книгах, в которых обычно записывались и отмечались наиболее важные подсчеты (rationes) и в которых,
ческая мысль XIV-XVI веков. СПб., 2000. С. 344-345). Современные итальянские исследователи полагают, что в школах абако (арифметики для купцов) преподавание велось на итальянском языке (Frova C. La scuola nella citta tardomedievale: un impegno pedagogico e organizzativo // Le citta in Italia e in Germania. Bologna, 1981. P. 138-142). Можно предположить, что Манетти отдали в школу, где преподавалась на родном языке «грамматика для купцов», упрощенный вариант грамматики. Веспасиано да Бистиччи, чье сочинение послужило основой для работы Нальди, пишет, что Манетти отдали в школу, где он в краткое время научился читать и писать, насколько это соответствует профессии торговца ^м.: Com. P. 84).
7 Видимо, это была школа абако, распространенная еще с XIII в., Бистиччи говорит об абако (Com. P. 84).
8 То есть быть кассиром, Бистиччи пишет: gli fu dato il conto della cassa (Com. P. 85). Работа в столь раннем возрасте была частым явлением в Италии этого времени, детей начинали обучать с 7 или даже с 6 или 5 лет, давали им знание письма, счета, элементарные знания в области нотариального искусства и затем приспосабливали к подходящей для них работе или отправляли учениками к мастерам разных профессий. Итальянский исследователь А. Ф. Верде публикует часть налогового кадастра 1480 г. с указанием семей с детьми, обучавшимися в школах. Из 1035 детей 40 детей были 6-5-4 летнего возраста (Verde A. F. Lo studio fiorentino (1473-1503). Ricerche e documenti. In 2 vol. Pistoia, 1977. P. 1011-1202). Так что ранняя взрослая жизнь Манетти не составляет исключения.
видимо, содержались основы всей торговли и капитала9. Заботясь об этом в течение нескольких лет, он начал размышлять над тем, какие существуют возможности в этом занятии, чему он до того отдавался, для достижения славы и обретения известности. Ведь он уже вышел из юношеского возраста и уже ум его стал более крепким, чтобы несомненно мочь узнать, к какой цели жизни ему должно стремиться. И после долгого размышления, когда он решил, что все тщетно и недолговечно, кроме занятий наукой (studium Literarum), поскольку она оказывается единственной и единственно существует для того, чтобы люди могли обессмертить себя, то, оставив все дела, решив ничего не откладывать, самым пылким образом приложил душу к изучению тех самых наук, от которых бесспорно мог надеяться достигнуть для себя вечной славы. А поскольку много времени он употребил, как он сам говорил, на дела ничтожные, то, видимо, желая утолить долгую жажду, он так усердно предался тому изучению, к чему всецело предназначил себя прежде, что лишил себя всех тех удовольствий, которыми прочие смертные обычно охотно наслаждаются и получают приятное. Таким образом, чтобы, устранив все препятствия, достигнуть того, чего он столь пылко желал, он тайно от отца, поскольку знал, что тот находится при более алчном деле10, приступил к занятиям. Но чтобы не мешало ему множество людей, он не выходил из дому и там, оставив всю заботу об остальных делах, все время, кроме необходимого ему для заботы о теле, обычно посвящал занятиям наукой. Любовь к ним так его захватила, что он уделял сну не более 5 часов ночи, чтобы иметь возможность дольше им
9 Система ведения коммерческих записей в итальянских городах, где банковские операции связаны с торговыми, развивается и усложняется, и вместо одной бухгалтерской книги заводятся несколько, в которых записываются отдельно счета дебиторов и кредиторов, отдельно итоговые записи (регистры) (см. об этом: Гуковский М. А. Итальянское Возрождение. Л., 1990. С. 103). О важности этих книг свидетельствует то, что к ним приставлялся специально человек, следящий за их состоянием. Манетти как раз этим и занимался.
10 Отец Манетти успешно занимался торгово-банковскими операциями в Неаполе, Испании, Португалии (см.: Martines L. Ор. а! Р. 177).
отдаваться. И ни в какое время рассвет не находил его лежавшим в постели.
Итак, когда он приступил к грамматике, то всецело освободил себя от преподаваемых в то время начальных правил; говорят, он был усерден в [изучении] латинских поэтов Марона (Вергилия) и Теренция, которые считались гораздо изящнее прочих и полезнее. А затем, чтобы не упустить ничего, что относится к знанию латинского (Latine sciendum), он усиленно занимался трудами Цицерона, даже пригласив домой ученых, которые старательно обучали Джаноццо и верно толковали все, что было вверено божественными умами письменной памяти (memoriae literarum). Но поскольку он был устроен от природы наилучшим образом, оказалось вскоре, что он так выучил язык, так узнал латынь, что в этом отношении ему случалось превосходить многих.
Вскоре же, когда он довел до совершенства знание риторики, он усердно занялся диалектикой, в которой, очевидно, судьба ему весьма поспособствовала. В то время в кругу людей, населявших Монастырь Сан Спирито11, славились многие, которые ежедневно толковали наилучшим образом все, что относилось к объяснению диалектики, физики, метафизики. К этому добавилась близость места, которая, казалось, принесла Джаноццо немалое удобство. В самом деле, поскольку сад Манетти был так близок к Монастырю (его флорентийский народ посвятил божественному духу [Сан Спирито], представляющему третье лицо Троицы, [возведя] с такими огромными расходами и такой величины, что одна часть Флоренции, поскольку она разделялась на 4 части, от него повела свое имя12), что Монастырь отделяла от сада [только] стена, Джаноццо
11 Со времен итальянского теолога и гуманиста Луиджи Марсильи (ум. в 1394 г.). монастырь августинцев Сан Спирито во Флоренции был и продолжал оставаться центром гуманистической образованности. См. о нем: Юсим М. А. Неопубликованный трактат Лоренцо Пизано // Средние века. Вып. 42. М., 1978.
12 Флоренция делилась на 4 квартала, названных в честь расположенных там церквей - Сан Спирито, Сан Джованни, Санта Кроче и Санта Мария Новелла.
сделал в стене вход, через который он, ведомый какой-то чудесной страстью к познанию, отправлялся к тем, которых сам себе определил в учителя философии. Никогда и часа не пропускал он, чтобы не заниматься или слушанием чего-то, или предварительным просмотром и комментированием сочинений ученейших мужей, которые немного позже объяснял ему наставник. Ежедневно происходили там диспуты, ежедневно на стене или на колонне вывешивались письменные объявления с отметкой, о каких вещах должен происходить в этот день диспут. Собирался постоянный и многочисленный круг различных участников, в котором Джаноццо настолько превосходил [других], что не находилось никого, кто мог противостоять пылкости его сильнейших доводов.
Достаточно задержавшись в работе над Диалектикой, он направился к Физике со столь пылким усердием, что в ней особенно преуспел, повторяя и вспоминая вечером, по обычаю Сократа, то, что ранее узнал от ученых. После того как он приложил старание и труд в рассмотрении причин вещей, он захотел узнать Этику, чтобы, приведя ум и душу от тьмы невежества в свет, наполнить ее добрыми нравами. В ее объяснении он использовал в качестве учителя Еванджелисту Пизано13, а в Физике - Иеронима Неаполитанского, также и в Метафизике имел наставника. При этих руководителях он настолько преуспел, как рассказывают, что и в знании нравов, и в исследовании тайн природы оказался ученейшим. Ибо стал первым из самой знати, кто посвятил труд наиболее серьезным дисциплинам и кто первым собрал обильнейшие плоды из глубокомысленных (^егюпЬш) наук.
Но поскольку Физику во всех ее частях, на которые она делится, он узнал, то пылко приложил душу к Теологии.
13 Еванджелиста Пизано - монах-августинец, читал во Флоренции лекции по философии и теологии. Он был учителем Лоренцо Пизано (см. ссылку 8), памяти которого тот посвятил свои «Диалоги о любви». Лоренцо Пизано начинает свои занятия в монастыре приблизительно в то же время, что и Манетти, и его «Диалоги о любви» выходят не ранее 1438 года, т.е. в то время, когда появился диалог Манетти «О смерти сына».
Пользовался красноречием, чтобы сказать, что, на его взгляд, те люди будут работать впустую, если, расходуя время жизни в занятиях человеческими вещами, не приведут себя, словно из бурных волн непогоды в некий спокойный порт, к созерцанию Божества. Прочее, что следует читать, говорил он, надо бегло просматривать. Лишь на теологии надо сосредоточиться, задержаться на ней, пока живешь, пребывая до конца жизни в чтении и осмыслении писаний божественных деяний14.
Поэтому он не только позаботился о том, чтобы люди выдающейся учености толковали ему Автора15, объединившего мысли о разных вещах в одном томе, но решился также узнать все, что думали ученые мужи, комментируя ту книгу, дабы в полнейшей мере последовать тому, что приносит эта наука, относящаяся к созерцанию природы бессмертного Бога. Затем он воспылал какой-то невероятной страстью познать [самому] его книгу, которая Августином названа «О вышнем граде»16, и посвятил, как передают, труд такому тщательному ее прочтению, что ходила постоянная молва, будто он заучил слово в слово все, что в тех томах содержалось. Взятые оттуда мысли часто вспоминал в диспутах для подтверждения своего дела. Поэтому к Августину Джаноццо испытывал более пылкую любовь, чем к прочим, кто пишет о христианской религии. И обычно часто приводили, как он говорил и охотно объявлял многим слушателям, что на земле было два [человека] выдающихся умом и ученостью, которые его поражали: Августин среди тех, кто поклонялся Христу и почитал его как Бога, Аристотель среди философов, которые в древнейшие времена во всей Греции блистали ученостью и умом превыше прочих. Кроме того, он помнил «Послания», написанные божественным Павлом, и «Этику» Аристотеля, выучив [их] дословно (^ уегЬит ediscens). Никакая часть времени у него не уходила впустую, чтобы он сам не читал
14 Манетти глубоко интересовался теологией и нередко участвовал в диспутах на теологические темы (Com. P. 105, 175).
15 Имеется в виду Августин Блаженный, о котором Нальди говорит далее.
16 Так Нальди называет книгу Августина Блаженного «О граде божием».
чего-то для себя или не воспринимал от других, которых сам себе назначил учителями.
Немного спустя он обратился к изучению геометрии, взяв себе в спутники для этого дела Бенедетто Строцци, наставником же - Джованни Математика, который во Флоренции был главным в преподавании арифметики. Во времена Манетти не было никого, кто многое знал из той дисциплины, которая относится к измерению земли17. Когда таким образом он по порядку изучил все искусства, которые называют свободными из-за того, что у римлян, считавшихся свободными, их изучению предавались с величайшей готовностью, то решил изучить греческий. И восприняв первоосновы его, которые обычно даются неученым и неопытным, он от Амброджо, управляющего монастырем Сант Анджело18, узнал, слушая голос ученейшего человека, некоторые греческие книги настолько, что, кроме прочего, очень тщательно познакомился с Paediam Сігі19. Когда Джаноццо преуспел в этом языке не менее чем в прочем, приобретенном из разного рода [наук], он предлагал кому-нибудь взять в руки «Этику» Аристотеля, переведенную на латинский язык, сам же брал греческий текст и с такой быстротой переводил на латинский то, что читал по-гречески, что тот, кто пробегал глазами «Этику», переведенную с греческого, хотя был быстрым в
17 Геометрию, действительно, ни в школах, ни в университетах в это время не преподавали, и мало находилось учителей, хорошо знавших Евклида, в «Элементах» которого рассматривались, наряду с прочими, вопросы геометрии и стереометрии. В начале XV в. одним из них был Бьяджо Пелакани (ум. 1416), читавший Евклида частным образом. Кто такой Джованни Математик, преподававший Манетти, неясно. Знания по геометрии скорее использовались на практике -художниками и архитекторами.
18 Амброджо Траверсари (1386-1439), образованный монах, книжник, знавший греческий язык, был генералом ордена Камальдулов. Был близок со многими гуманистами.
19 Paedia Ст - скорее всего это «Киропедия» («Воспитание Кира») Ксенофонта (ок.430 - 355 гг. до н.э.), педагогический роман, в котором автор, описывая жизнь Кира, говорит об образовании и воспитании идеального правителя.
чтении, однако, спеша за тем, кто произносил по-латыни написанное по-гречески, не мог сказать, что равен в быстроте20.
На эту страстную приверженность к занятиям studia Шега-гит Джаноццо потратил девять лет... Через девять лет, дабы сделать известным для всех то, чего он достиг в науке, он начал широко выступать и обратился к общественной деятельности на Форуме.
... Кроме прочих добродетелей, которые обнаруживались в Джаноццо, были в нем такая человечность, такое милосердие, что он не отвергал никого из людей даже низшего положения, но со всеми обращался благожелательно, считая их достойными любви. Всем давал хорошие обещания; очень охотно совершал в отношении всех благодеяния, столь открыто выражавшие его расположение ко всем, что все сразу же воспламенялись любовью к человеку и изливали на него всю свою любовь. Передают, кроме этого, что на него так воздействовала религия наилучшего и величайшего Христа, что не находилось никого, кто больше почитал ее, и, видимо, лучше понимал в ней...
... После того как Джаноццо изучил все добрые искусства и особенно те, которые подобают свободным, и присоединил к ним знание греческого и латинского языков, он решил узнать, как говорят иудеи ^иопат modo ^иапШг Syrii)21, чтобы наилучшим образом быть способным понять, каково было происхождение божественных законов или, по крайней мере, на какой основе они остаются неизменными. Он решил также написать против иудеев, расходящихся с истиной, инвективы, что, как он полагал, лучше сделать, если узнать, почерпнув из их [же] источников, то, что они обсуждали на своем языке. Он взял себе в наставники человека родом из Палестины, который более двух лет преподавал ему дома. Потом же, когда во Флоренции пребывал Мануэль, равно иудей, знавший кроме родного языка
20 Знание греческого языка позволило Манетти в дальнейшем занимался переводами, с греческого он перевел на латинский язык Новый завет, из Аристотеля - «Этику к Никомаху» и «Этику к Евдему», «Большую этику», «О памяти», «О воспоминании» (Сот. Р. 34-35).
21 Здесь и далее Нальди называет иудеев сирийцами и палестинцами.
также латинский, Джаноццо и он встречались друг с другом с тем, чтобы тот лучше разъяснил Книги, в которых были написаны на еврейском языке (sermone Syrio)22 священные истории от начала мира. Со своей стороны Джаноццо объяснял и толковал [ему] и ту, и другую Философию, и ту, которая относится к созерцанию причин вещей, и ту, что учит добрым нравам. Но между ними было заключено соглашение, чтобы палестинец каждый день засветло23 приходил к нему в дом. А затем, когда наступал вечер, он вновь приходил и продолжал свою обязанность толковать [Книги] в зимнее время допоздна24. Итак, когда уже дважды он прочитал до конца Книгу необыкновенной величины, содержащую священную историю от начала мира, он [Джаноццо] захотел узнать наиболее серьезные комментарии к этой Книге, написанные разными авторами, чтобы в познании истории о священных вещах ничего не было упущено. Вскоре в дополнение к узнанному ранее, что должно было запечатлеться дольше в памяти, Манетти захотелось, чтобы еврейский язык, который он недавно выучил, а также греческий были ему не менее близки, чем была латынь. Чтобы легче достигнуть этого, он содержал в доме одновременно двух греков и одного палестинца, который, однако, приписывал себя к христианской религии. Этих троих он использовал для того, что намеревался осуществить, с тем условием, однако, чтобы греки говорили с ним на греческом, а сириец пользовался своим родным языком. До сих пор существуют те, кто слышал, как человек (Джаноццо?), в шутку исполнял оду на трех языках (lingua triplice). Начиная [оду] на латинском языке (a Romana), он продолжал среднюю часть [ее] на греческом, так чтобы под конец закончить на палестинском.
22 Нальди говорит о Ветхом завете.
23 Перевод дан приблизительно, в тексте: ille duabus horis, ante-qam dies illuxisset... veniret (приходил за два часа до рассвета?). Слово hora обозначает 1I12 часть дня, т.е. время от восхода до заката, а так как его длительность была разной в зависимости от времени года, то сказать точно о времени прихода достаточно сложно.
24 В тексте: ad tresque noctis horas, brumali quidem tempore. Если зимой prima hora hiberna начинался в б-7 утра, то вечер - с 18-19 часов и «3 часа ночи» могли соответствовать 21-22 часам вечера.
Когда в этом языке он оказался не менее ученым, чем в прочих, иудеями овладел большой страх вследствие его большого ума и хорошего знания их языка. И притом так [овладел], что они опасались и боялись человека, который, видимо, гораздо больше, чем они сами, черпал из еврейских источников25.
* * *
.Здесь я не хотел бы пройти мимо ответа, данного Ма-нетти Козимо Медичи, который тогда в нашем городе имел столько богатства, что все страшились его власти и боялись его оскорбить. Когда император26 при содействии венецианцев шел с большим войском [во Флоренцию], у флорентийцев возникло большое подозрение, не замыслил ли грозный пришелец чего-то против них или миланского правителя, с которым мы были связаны добрыми отношениями, особенно когда император утверждал, что он имеет на цизальпинскую Галлию какие-то права. Итак, когда во Флоренции собрались в Курии [месте общественных собраний] некоторые из правителей города и в их числе Козимо Медичи, он, обратившись к Джаноццо, дабы приписать ему вину за опасность для общества, сказал такие слова против него: «Если бы между нами и венецианцами был торжественно заключен договор, по поводу которого ты сам вел переговоры, прибыв послом в Венецию, мы бы не сомневались»27. На это
25 Манетти вступал в диспут с еврейскими богословами; так, в Римини подобный диспут продолжался 6 часов ^om. P. 126); он писал книгу против иудеев и язычников, перевел с еврейского на латынь Псалтырь (Ibid. P. 178).
26 Нальди говорит об императоре Фридрихе III (1440-1493).
27 Между Флоренцией, Венецией, Миланом и Неаполитанским королевством существовали сложные дипломатические отношения, политическая ориентация постоянно менялась (см.: Rossi L. Venezia e il re di Napoli, Firenze e Francesco Sforza dal novembre 1450 al giugno 1451 // Nuovo Archivio Veneto. N.S. 10 (1905)). В период, о котором говорит Нальди, Флоренция начала поддерживать Франческо Сфорцу, тогда еще кондотьера, стремившегося к войне с Венецией. И потому Флоренции (а дипломатические вопросы в ней все чаще решали не государственные органы, специально этим занимавшиеся, а Козимо Меди-
Джаноццо, бесстрашно отвечая и нисколько не боясь величия того, говорит, полагаясь более всего на собственную совесть: «От кого, Козимо, зависело, что дело не совсем завершилось, если не от тебя самого? Ведь ты написал письмо к своему сыну Пьеро, в котором приказывал ему без совета с нами, бывшими вместе с ним послами, не завершив дела, возвращаться во Флоренцию. Поэтому мы, вынуждены были оставить незавершенным то, что было почти заключено, хотя венецианцы это тяжело перенесли». Так не с меньшим присутствием духа, чем с точным доказательством, ответил Манетти на то, что сказал Медичи, чтобы в одно и то же время как послужить истине (он был предан ей), так и повиноваться своей превосходной натуре и величию своей души.
В скором же времени, когда высшие магистраты вместе с 200 гражданами, одетыми в красивейшие одежды, постановили принять у себя императора, который уже вошел во Флоренцию, и надо было поручить кому-то выступить перед ним по-латыни, казалось, в целом все согласились с тем, чтобы это поручение доверить Джаноццо, поскольку он был из общества (Collegio) тех людей, которых все считали в городе первыми после первых (primi post primos). Но Козимо Медичи, дабы такая честь не досталась Джаноццо, приложил старание к тому, чтобы речь произнес Карло Аретино секретарь флорентийского народа28, кого он чрезвычайно ценил. Взяв со своей стороны два дня для размыш-
чи) договор с Венецией был уже не нужен. Манетти был послом в Венеции с февраля по июнь 1450 г., и он подготовил заключение договора, но в июле в Венецию прибыли новые послы Нери ди Джино Каппони и сын Медичи Пьеро ди Медичи. Козимо Медичи в письме к сыну приказал не подписывать договора с Венецией и возвращаться домой. Каппони был вынужден согласиться и выполнить волю Медичи, сказав Манетти, что он не может сражаться со львом голыми руками, так как не хочет быть изгнанным из Флоренции (Com. P. 566). См.: Fubini R. Classe dirigente ed esercizio della diplomazia nella Firenze quattrocentesca // I cetti dirigenti nella Toscana del Quattrocento. Firenze, 1987. P. 175-177.
28 Карло Маруппини (1398-1453), итальянский гуманист, с 1444 г. канцлер Флоренции, профессор Флорентийского университета, близок к Медичи.
ления, что он скажет, Карло сделал это достаточно хорошо и похвально. Но после того как Эней29, красноречивейший муж, ответил ему на его слова, случилось так, что, когда тот от имени императора расспрашивал высших магистратов о том, чему, казалось, следовало отвечать без подготовки [экспромптом], Карло никак не мог согласиться дать ответ. И хотя руководители государства настаивали и высшие магистраты даже вынуждали его полнотой власти выполнить то, что ему было велено, он отказывался это сделать, прежде чем некоторое время не подумает, что ответить. Поэтому те, кто прежде с недоброжелательством смотрели на Джаноццо, были вынуждены с высочайшей мольбой усиленно просить его взять на себя обязанность ответить, поскольку в таком собрании не нашелся никто, кто лучше его умел и мог изящнее сказать по латыни.
Хотя Джаноццо в течение некоторого времен противился этому, по честнейшей причине, а не из-за неуступчивости, однако, побежденный любовью к родине, он согласился с теми, кто его настойчиво просил, и ответил императору на то, что незадолго до этого тот спрашивал, с таким изяществом и красноречием, что все восхитились и пришли в изумление; Козимо очень раскаивался в принятом прежде решении помешать этому человеку, когда ясно увидел, что все, что он замышлял против Джаноццо оборачивалось в полной мере его похвалой, поскольку все утверждали, что Джаноццо гораздо изящнее сказал без подготовки, чем прежде говорил Карло, заранее обдумав, так что те, кто помышлял об умалении славы Джаноццо, стали причиной того, что его стали ценить больше, чем ранее.
Когда в скором времени, завершив посольскую миссию, Джаноццо вернулся во Флоренцию и обнаружил, что израсходовал много денег на корм лошадям и на питание слуг, поскольку цены на продовольствие в этом году были гораздо выше, ему было наотрез отказано в общественной оплате за расходы столь честные и столь необходимые. Джаноццо, который требовал то,
29 Энеа Сильвио Пикколомини (1405-1464), будущий папа Пий II. С 1442 г. по 1456 г. на службе у императора Фридриха III; вместе с ним прибывает во Флоренцию. Весьма образован, поэтически одарен, близок с гуманистами.
что предписывает отдать всем, выполняющим посольскую должность, не только писаный закон, но притом также длительный обычай, не захотели платить. Джаноццо, как передают, был недоволен этим, что было справедливо. Он сильно жаловался на небывалую несправедливость [обратившись к] Козимо Медичи, который тогда в нашем городе, казалось, словно завладел верховной властью, поскольку держал бразды правления государством и в управлении им был главным среди первых. Итак, Джаноццо показал и состоянием своим, и делами, как много благодеяний принес он родине, выдержав для ее содержания один бремя уплаты денег большее, чем кто-либо другой, за исключением Медичи. Ведь он заплатил коммуне 135 тысяч полновесных золотых [флоринов]30, к этому добавляется и то, что Джаноццо ни в коей мере не уклонялся ни от какого труда, не избегал никакой нависшей опасности, когда защищал благо своих граждан, а также [стремился к тому], чтобы государство возвышалось и поднялось главой выше других городов и приумножило свое прежнее достоинство. Ради благодеяний, говорит он, какую цену я заплатил, не только ты, Козимо, - наилучший тому свидетель, но также и все граждане, которые управляют государством и которым важно хорошо знать все это.
Пока Джаноццо пребывал в душевном волнении, он получил государственную должность, последнюю, которую он исполнял вне города. Поставленный викарием в муниципий Скарперии31 (как наши говорят), он отправился туда с таким воодушевлением и с такой волей, что если когда-либо прежде поступал правильно и справедливо в управлении подданными, то теперь в руководстве подданными и умиротворении их он поведет себя наилучшим образом.
30 Здесь говорится об уплате налогов в течение всей жизни.
31 Викариат в Скарперии (Муджелло) - последняя должность Манетти; направленный наместником в Скарперию, он застал город в «величайшем беспорядке», в который привели его враждующие группировки. Манетти начал терпеливо изучать суть разногласий, выслушивать представителей обеих сторон и своими доводами сумел примирить людей, оставив город в мире и единстве (^1 Р. 523-524).
.Чтобы коснуться его нравов [скажу], что он, говорят, никогда в жизни не развлекался легкомысленно, чтобы, думается, не тратить напрасно времени, самого ценного из всего, и не было никого, кто более него порицал праздные и непристойные развлечения и более него ненавидел их. Часто у него на устах были слова: бессмертный Бог поступит с людьми так, как те, кто выделяется разумом и первенствует в занятиях торговлей, и как имеют обыкновение делать банкиры, менялы, когда передают деньги для хранения в ларчиках вернейшему стражу и часто приказывают ему считать и отдавать отчет, верно ли он сторожит принятые деньги, чтобы, если чего-то ему будет недоставать, воздать меняле за это вместе с бесчестием и ущербом [для него]. С равным основанием, говорил он, господь Бог предписал и притом так, что сам посчитал, сколько люди жили, сколько они могли по необходимости [потратить времени] на сон, на принятие пищи, тщательно рассмотрев годы, месяцы, дни, часы, а также краткие миги. Тем бесполезным, кто жизнь вел нерадиво, он воздаст соответствующую награду за деяния. По этой причине Джаноццо время, данное ему для жизни, так распределил, что из него никогда ничего, думается, не потерял.
.Когда пришло время составления податных списков и должны были быть подсчитаны подушные подати граждан, Джаноццо заподозрил, как бы на него не наложили столь тяжелые налоги, что он не мог бы их вынести и оплатить, и сильно опасался некоторых людей, которые часто и много завидовали его добродетели. И именно этот столь законный страх не обманул Джаноццо. Ибо, когда всем было объявлено, сколько денег следует уплатить каждому из граждан Флоренции и сколько в целом, Джаноццо известили о таком наложении на него обременительной подати, что в качестве доли денег, которая должна быть уплачена непосредственно государству, он обязан был заплатить 166 золотых. Получив это известие, он не изменился в лице, заметив, что это будет гибель [его] состояния. Затем, вернувшись домой, он начал думать о том, что поможет в таком несчастье. Тогда он послал Франко Сакетти32 к Козимо Медичи, который
32 Франко ди Никколо Сакетти (1400-1473) из благородной семьи землевладельцев и домовладельцев, известной еще в XII в. Актив-
тогда бесспорно считался правителем (prmceps) в республике. Но тот человеку, пришедшему к нему, чтобы узнать его мнение о том, чего он [сам] не желал рассматривать, ответил, что недуг, которым угнетен Джаноццо, не доведет его до смерти, намекая на то, что от него он сможет легко освободиться. Услышав это, Франко тотчас же вернулся к Джаноццо, сообщая ему как бы о деле благоприятном. Но Джаноццо, который очень хорошо знал нрав Козимо Медичи, так ответил Франко, изложившему ему дело: болезнь, о которой сказал Медичи, вызовет именно смерть тела, но не души. Словно хотел этим намекнуть, что те, кто наложили слишком большие требуемые налоги, могли отнять у него деньги и имущество, которые принадлежат судьбе, то же, что принадлежит душе, как твердость, достоинство, мужество, исходят от него самого и их нельзя устранить. Ибо он сказал: «Я так буду себя вести, чтобы невозможно было ни меня, ни моих детей опозорить за то, что я оказал мало услуг своей родине. Я ведь не уменьшил того, что было в ней похвального, но, насколько мог, увеличил и притом так, что славную похвалу, которая мне причитается по праву за благодеяния родине, я оставляю своим детям. Скорее отправлюсь в добровольное изгнание, чем буду не угоден бессмертному Богу либо буду неблагодарным по отношению к людям. Ведь если я чтил родину и приумножал ее достоинства, не допущу того, что в будущем выступлю против [нее]». Поскольку он принял это решение относительно [отъезда] из государства, многие все же понуждали его пылкими словами, пытались мужественнейшего человека отклонить от его обещания (fides), а также [убедить], чтобы отказался от той честной жизни, от которой всю жизнь ни в какое время не отводил глаз. Но напрасно пытались. Ведь ум и душа его всегда были непоколебимы, и обещание свое Джаноццо так всегда сохранял, что, раз и навсегда решив быть честным, он никогда не мог от этого отступить. Но когда наедине с собой думал, что должен оставить жену, детей, родину, любимейшую из всех, он не мог в
ный гражданин Флоренции, занимавший ведущие должности. Изучал философию, латинский и греческий язык. Был другом и покровителем Аргиропуло. Близок с гуманистами Бруни, Марсуппини, Траверсари, а также с Медичи.
душе не сомневаться и тяжело переносил это, хотя и был мудрым человеком.
. Но перейдем, наконец, к рассказу о том, что сохраняется о нравах Джаноццо. Был у него здоровый дух в здоровом теле, так что в течение многих лет жизни он не страдал ни от какой болезни, хотя и претерпел он много несчастий, которые могли бы помешать его здоровью. А за то, что все члены его [организма] были крепкими, отвечали тело, устроенное от природы наилучшим образом, и невероятная умеренность; прибегая к ней постоянно в тех вещах, которые приглашают людей к удовлетворению наиболее соблазнительных наслаждений, он возвращался всегда здоровым и крепким, дабы здоровье тела сравнивалось и наилучшим образом согласовывалось со здоровьем души, которое для него было главным. Он обладал памятью обо всех вещах - сокровищем в высшей степени. При большой голове он был среднего роста, не худым и не слишком полным, между тем и другим держал некую меру. У него никогда не болели желудок и голова. Взгляд благожелательный и радостный, казалось, он от радости на лице своем несет улыбку. У него была большая седина, начавшая еще с юности, как он утверждал, покрывать голову. В стрижке волос он был умерен. Бывшую у него небольшую лысину он все же прикрывал волосами, взятыми с макушки. Он был очень терпелив к холоду и жаре, редко пользовался огнем, разве лишь вечером, а также после времени обеда, чтобы внешним огнем возбудить внутренний жар желудка и чтобы пища, недавно принятая, легче переваривалась. После обеда, где он что-то обсуждал с друзьями (ибо всегда [на нем] присутствовал кое-кто из домашних и близких), он обычно вскоре звал к себе детей и спрашивал каждого, что тот сделал за день, словно по обычаю пифагорейцев хотел, чтобы они вечером вспомнили все то, что узнали за целый день. Затем он равным образом устанавливал, что они полагали сделать на следующий день, чтобы никакая часть времени не оставалась у них свободной. К воспитанию детей подходил с высокой тщательностью. И пусть мало они провинились, ничто ими не совершалось, чтобы Джаноццо сразу же не порицал [их за это], с тем, чтобы они, часто заблуждаясь детьми, не согрешили затем серьезнее в старшем возрасте. Сделав это, он шел в
спальню, чтобы предаться сну. Утром зимой в предрассветное время33, когда было еще темно, он обычно поднимался для занятий философией. В кабинете (т р1Ш;ео) оставался до 9-10 часов34 так, что когда другие пробуждались от сна, он уже 5 часов потратил на чтение писаний других [авторов] и на написание своих. Заботой о семейных делах он пренебрегал, так что всю ее поручил жене, первой женщине ^еттае рптапае), когда оказалось, что она очень способна в управлении семьей. Он очень тщательно соблюдал то время [поста], в которое 40 дней наши едят только один раз, а именно в полдень, и ни один день из всех, он не считал менее важным, чтобы не делать того, что предписано, кончая тем, чтобы не вкушать пищу вечером, пока не отпразднуют, как принято, священные торжества в честь наилучшего величайшего Христа, вернувшегося из преисподней, преодолев врага.
Как только он выходил из дома до полудня, шел в храм бессмертного Бога, не уходя оттуда, прежде чем совершал жертвоприношение Богу. В дни, объявленные праздниками, [когда] люди обычно были свободны от дел, утром35 он обычно выходил из дома с одним или двумя спутниками; если была ясная погода, направлялся к горе божественного Миниата36, чтобы поупражнять и само тело для сохранения здоровья, и душу, вознеся от телесных забот, вновь воспламенить для созерцания более высоких вещей. Или, если время было ограничено, отправлялся на равнину Джуллария, чтобы там какое-то время предаться отдыху и, обозревая из этого места многие и разные вещи, укрепить душу для новой работы. Затем через георгиевские ворота он,
33 В тексте tres horas antelucano tempore, см. ссылку 21.
34 В тексте: ad horam diei tertiam; если зимой день начинался в б-
7 часов, то tertia hora - 9-10 часов утра. А если домашние поднимались через 5 часов, то Манетти начинал занятия, действительно, очень рано - в 4-5 часов утра.
35 В тексте: post horam diei secundam et vigesimam - приблизительно после 7 или 8 часов утра.
36 Церковь Сан Миньято аль Монте (XI века) расположена на левом высоком берегу Арно (отсюда название горы).
возвращаясь в город, шел в Курию37, если было необходимо, если же нет, то отправлялся на Форум, который был перед Курией, задерживаясь там ненадолго. Затем по возвращении домой уходил в кабинет с намерением остаться там до вечера38. Пока он там занимался, он не хотел, чтобы кто-то ему мешал и поскольку между кабинетом, в котором он оставался, и столовой было три двери, даже они закрывались по его приказанию, чтобы никакой шум не достиг его ушей мешая размышлению. Поэтому случалось, что никто не смел, если не по серьезнейшей причине, прервать Джаноццо, укрывшегося во внутренних покоях, чтобы более пылко предаваться изучению наилучших наук, поскольку опасались серьезного недовольства мужа, которому было неприятно, что ему помешали в столь честном досуге.
И не подобало Джаноццо делать иначе, чем свято почитать и уважать то время, которое он посвящал таинствам (служению) муз [и посвящал] с такой похвалой, что не только вся Этрурия , но даже вся Италия будут восхищаться его высоким умом и высокой наукой. Среди прочих добродетелей этого человека в нем проявила себя прежде всего та, что он часто, словно пророк, предсказывал истинные вещи, не иначе чем произнесенные как бы божественным оракулом, которые, как он сообщал, были очевидными. Но это он получал не только от природы, но и как бы от долгого чтения о божественных делах, каковые были доверены письменности людьми, которых как божественных пророков бессмертный Бог установил у рода смертных, кому хотел открыть божественные замыслы...
Не обойду молчанием вещи, достойной, как мне кажется, памяти, о чем муж, наделенный таким умом и такой ученостью, обычно охотно высказывался. Тронутый большой любовью к Флорентийскому государству, он обычно говорил, что оно из всех городов, которые тогда были в Италии, ему кажется более
37 Курия это скорее всего Палаццо Сеньории, где находились органы власти флорентийской республики, а Форум, о котором далее говорит Нальди, это площадь перед Палаццо Сеньории.
38 В тексте: ad tertiam пос^ ^гат, т.е. до 21-22 часов вечера.
39 Этрурия - Тоскана
похвальным среди прочих вследствие многих славных дел, наблюдаемых в нем; ведь оно выдвигало мужей выдающихся не только в управлении республикой, но также и в прочем, что относится к возделыванию добрых и свободных искусств. И наибольшим доказательством этому служит то, что своим благоразумием и своей доблестью они [эти люди] сделали государство из малого большим и власть, принятую от предков не широкой, достаточно честно расширили, и границы свои раздвинули гораздо далее, чем те, что имели их предки. Но однако Джаноццо страдал и сильно мучился, поскольку в его время многие выдающиеся граждане уже начали в городе утрачивать силу и не было наготове тех, кто превосходством души и добродетелью мог последовать за теми прежними (р1^^). И вследствие этого он сильно подозревал, что славу и известность, и величие власти, достигнутые ею [республикой], она не сможет дольше сохранить. Ибо он ясно видел, что дело уже начало клониться к власти немногих, чего он не намеревался переносить в душе из-за высшей справедливости, [а] не из-за негнущейся шеи, в чем его упрекали некоторые, или что не умел пользоваться форумом, или потому что был слишком большой приверженец своего мнения, или что не легко поддавался убеждению. Ведь не было никого в нашем городе, кто считался более ученым, чем он, в делах судебных, или более склонным к здравому смыслу, или к любому более уступчивым.
Однако когда он заметил, что брошенные семена будущей тирании40, которые, казалось, в скором времени могли вырасти
40 Об усилении власти Медичи во Флоренции, об их способах контролировать властные структуры, о борьбе с противниками единовластия см.: Hale J. R. Firenze e i Medici. Storia di una citta e di una fa-miglia. Ursia, 1980. Cap.1; Antonetti P. P. Medicis. Paris, 1997. P. 11—18 (автор говорит о «простых правилах» политики Козимо Медичи: нейтрализации оппозиции путем изгнания, манипулировании конституционными органами путем введения туда людей, связанных с кланом Медичи, создании балий - экстраординарных комиссий с верными Медичи людьми: бальи могли нейтрализовать органы республиканской власти, проводя законы, которые те могли не принять).
на погибель родины вопреки справедливости (plus aequo), он противостоял им частным советом и приложил труд, чтобы их несомненно выкорчевать из государства . Отсюда та ненависть к Джаноццо. Отсюда налоги, тяжелейшим образом наложенные на этого человека, заботящегося о государстве, с тем чтобы он или удалился из государства и отправился как бы в добровольной изгнание, или подчинился воле тех, которые желали мочь больше, чем законы, чем права, чем религия. Но поскольку был Джаноццо чистым и открытым душой и ничего не скрывающим с целью обмана людей, то он обычно ненавидел тех, у кого одно было на устах, другое тайно в душе. Ведь от мудрейших мужей известно, что из всех [видов] несправедливости, никакую не следует считать более тяжелой, никакую более опасной, чем несправедливость тех, кто, пытаясь более всего обмануть прочих, заняты, однако, тем, чтобы казаться добрыми людьми.
41 Известны «Речи о справедливости» Манетти. Перевод одной из них, составленной на вольгаре, осуществлен О. Ф. Кудрявцевым. См.: Речь, составленная мессером Джанноццо Манетти и произносимая другими перед высокой Синьорией и Ректорами во дворце, в коей они побуждаются управлять справедливо // Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век) / Под ред. Л. М. Брагиной. М., 1985. С. 138-140.
