CC BY
60
УДК 82.09:821.161.1
UDC 82.09:821.161.1
А.О. СЕРЕДИНА
аспирант, кафедра истории русской литературы, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова E-mail: Serenaphil@mail.ru
A.O. SEREDINA
Graduate student, Department of history of Russian literature, Lomonosov Moscow State University E-mail: Serenaphil@mail.ru
ЖЕНСКИЙ ПОРТРЕТ В РАННЕЙ ПРОЗЕ А.А. ГРИГОРЬЕВА И И.С. ТУРГЕНЕВА WOMAN'S PORTRAIT IN EARLY PROSE OF A.A. GRIGORIEV AND I.S. TURGENEV
А.А. Григорьев и И.С. Тургенев одновременно дебютируют как прозаики в середине 1840-х годов. При создании портретов своих героев Григорьев следует отходящему в прошлое романтическому канону. Тургенев разрушает этот канон, что отвечает духу времени и поэтике натуральной школы. Однако у обоих писателей обнаруживаются общие принципы в созданных ими женских портретах.
Ключевые слова: Аполлон Григорьев, Иван Тургенев, проза, женский портрет, описания женщин, романтический канон.
A.A. Grigoriev and I.S. Turgenev debuted as prose writers at the same time in the middle of1840s. Creating portraits of his heroes, Grigoriev followed the romantic canon that passed away. Turgenev destroyed this canon, what corresponds to the spirit of time and the poetics of the natural school. However, both writers have the general principles in portraits of women, created by them.
Keywords: Apollon Grigoriev, Ivan Turgenev, prose, woman's portrait, women's descriptions, romantic canon.
Сопоставительное изучение творчества Ап. Григорьева и И.С. Тургенева в основном ограничивается двумя темами: эволюцией восприятия Григорьевым-критиком прозы Тургенева и сравнением литературных позиций писателей по отношению к творчеству современников. Данные проблемы нашли отражение, например, в статье С.Н. Носова «Тургенев и Аполлон Григорьев» [7] и в многочисленных работах М.Я. Сарриной, среди которых «Тургенев и Ап. Григорьев: Творческий диалог (1852-1853)» [8].
Нет никаких свидетельств того, что Ап. Григорьев и И.С. Тургенев могли быть лично знакомы друг с другом в 1840-е годы. Известны лишь две статьи Ап. Григорьева, содержащие в себе печатный отклик на прозу Тургенева. Первая из них - опубликованная в «Финском вестнике» рецензия 1846 г. на изданный Н.А. Некрасовым «Петербургский сборник», в который вошла тургеневская повесть «Три портрета». Во второй статье «Русская литература в 1849 году» критик отдает «первое место в ряду беллетрических произведений истекшего года» [3] трем новым тургеневским Рассказам Охотника. Неизвестно также, был ли знаком И.С. Тургенев с прозой Ап. Григорьева 1840-х годов. Вопрос взаимного интереса писателей в 1840-е важен для того, чтобы определить, оказался ли кто-то из них под влиянием идей другого или же общие черты их поэтики имеют иной корень.
Ап. Григорьев дебютировал в качестве прозаика практически одновременно с Тургеневым - в середине 1840-х годов. При этом анализу общих черт поэтики
обоих писателей практически не уделялось внимания. Среди немногочисленных работ на эту тему можно назвать статью Е.Е. Гродской «Автобиографический герой Григорьева и герой Тургенева» [4]. Тем не менее художественная проза писателей дает большие возможности для сопоставительного анализа: ведь, как известно, Ап. Григорьев постулировал себя «последним русским романтиком», И.С. Тургенев же закрепил в отечественной литературе тип «лишнего человека», показав несостоятельность романтического мировидения. При этом в поэтике обоих писателей можно обнаружить общие принципы. Особенно интересным нам кажется проследить и обосновать сходства в создании И.С. Тургеневым и Ап. Григорьевым женских портретов.
Для анализа нами будут взяты все изданные в XX веке тексты Ап. Григорьева 1840-х [1], [2]. В круг анализируемых произведений И.С. Тургенева входят повести «Переписка» (1844-1854), «Андрей Колосов» (1844), «Три портрета» (1846), «Бретер» (1847), «Петушков» (1848), «Дневник лишнего человека» (1849, опубл. 1850), рассказ «Гамлет Щигровского уезда» (другие рассказы из «Записок охотника» мы не рассматриваем, так как даже когда герой и проявляет себя через любовь, как в рассказах «Ермолай и мельничиха», «Малиновая вода», все-таки описанию женщины не уделяется такого большого внимания, как когда Тургенев обращается к изображению рефлексирующего интеллигента, чей характер лучше всего раскрывается через отношения к женщине).
Женскому портрету в прозе Ап. Григорьева прису-
© А.О. Середина © A.O. Seredina
щи следующие элементы: цвет волос, цвет глаз, описание взгляда, влага в глазах, улыбка, цвет лица (щек), воздушность движений, детскость и «змеиность». Для прозы Ап. Григорьева характерен женский портрет, создающий образ истинно романтической героини: красивой, но бледной и болезненной девушки с пылающим взором.
Ап. Григорьев следует байроновской типологии женских характеров, в которой различаются «два типа идеальной красавицы: восточная женщина, с черными глазами и темными волосами, и прекрасная христианка, голубоглазая и светловолосая... Контраст захватывает не только внешний облик героини, но распространяется на внутренний мир» [5].
Таким образом, среди героинь Ап. Григорьева можно выделить два типа женщин: ангелов и грешниц. Женщины-ангелы чисты и невинны, в натуре грешниц-«Магдалин» изначально заложено падение. Женщины-ангелы светловолосы и голубоглазы. У женщин-грешниц темные волосы и глаза, цвет которых нельзя однозначно определить: или темно-голубые, как у Лидии из примера выше, или излучающие двойственный свет, как у другой героини-грешницы Елены из рассказа «Офелия». Нужно только отметить, что в колористике Григорьева к светлым волосам относятся белокурые и темно-русые, а к темным - светло-каштановые и черные. Оба типа женщин имеют бледный цвет лица, так как румяность
- примета ни в коем случае не романтического идеала, а барышни «в полном смысле»: «свежей, как огурчик, румяной, как заря, и довольно глупенькой» [2].
Появление в портрете женщин остальных названных нами элементов обуславливается григорьевской «теорией женщины». Она постулируется в тексте рассказа «Офелия»: «Душа женщины, жизнь женщины
- водяная влага, бездна без образов, до тех пор, пока зиждительный дух мужчины не повеет на нее. Душа женщины, натура женщины глубока и бездонна, как бездна, но и темна, как бездна, пока не осветит ее свет любви мужчины. Душа женщины, глаза женщины -зеркало, в котором отражается воля мужчины <...>... Женщина - те же мы сами, наше я, но отделившееся для того, чтобы наше я могло любить себя, <...> могло видеть себя и могло страдать до часа слияния <.> жизни и смерти» [1].
Момент, когда начинает создаваться душа женщины, отражается на ее внешности. Вот как описывается влюбившаяся Лиза, одна из героинь «Офелии: «пришла ее минута <...>, та минута женщины, когда почка мгновенно раскрывается цветком <...>, и жажда любви пробилась на бледные ланиты ярким заревом румянца <...>, и быстрые голубые глаза подернулись влагою» [1]. Кроме влаги в глазах, обнаруживающей сладострастные помыслы, и румянца на щеках, у влюбившейся девушки появляется фосфорический, болезненный блеск в глазах. Болезненность во взгляде героинь связана с тем, что любовь зарождает в них зерно страдания, благодаря которому формируется личность, поэтому любовь для героинь сродни болезни.
У женщин на губах возникает или чистая «детски-простая улыбка ангелов Рафаеля» [1], или же «детски-насмешливая улыбка» [1], обнажающая переплетенность в натуре героини невинного детского и лукавого женского начал. Сочетание чистоты и соблазнительности появляется в момент «создания» души женщины. Крайним выражением женского лукавства становится «змеиность», которая впервые в текстах Ап. Григорьева проявляется в улыбке: «на ее губах про-змеилась улыбка женского торжества» [1].
Воздушность в описаниях героинь выражается в сравнении женщины с птичкой, тенью, паром, видением: «Она могла бы показаться скорее светлою тенью, тончайшим паром, чем существом из плоти и костей. <...> Она выпорхнула из магазина, как птичка» [1]. Воздушность подчеркивает неоформленность женской природы, ее принадлежность к состоянию «водяной влаги, бездны без образов» [1].
Каким же образом герои-мужчины «создают» из этой «бездны» душу женщины? Нужно сказать, что среди мужчин в прозе Ап. Григорьева можно выделить два типа: «наивные» герои и герои-«злодеи», «искусители». «Наивные» герои еще сами не являются сформировавшимися личностями. Они пытаются создать мировоззрение возлюбленных чтением книг А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Жорж Санд, пением романсов А.Е. Варламова, арий из оперы «Роберт-дьявол» Дж. Мейербера. «Искусители» же берут на себя право «создания» душ как женщин, так и «наивных» героев. «Злодеи» делают это, заставляя других страдать, то есть влюбляя в себя девушек-возлюбленных «наивных» героев.
По утверждению Б.Ф. Егорова, «теория женщины» «под стать аналогичным разоблачениям утрированного романтического эгоизма в философско-художественном труде Сёрена Киркегора "Или - или"» [1], опубликованного в 1843 г. Понятно, что Ап. Григорьев не мог читать датского философа, поэтому Б.Ф. Егоров справедливо видит в этом совпадении «воздействие духа времени» [1], вероятнее всего немецкой романтической философии [9].
Нужно отметить, что женский портрет в прозе Ап. Григорьева сводится к описанию внешности. Отсутствие психологического портрета женщин объясняется тем, что писатель показывает только момент зарождения внутреннего мира героинь.
В.А. Недзвецким в работе «И.С. Тургенев: логика творчества и менталитет героя» выделяются три типа женщин у И.С. Тургенева: «тип домовитой семьянинки, няньки для детей и супруга», тип «необычайно прель -стительной девушки», представляющей собой «неотразимый и опасный соблазн» и тургеневский «идеал женщины и женственности» [6]. Первому типу женщин у И.С. Тургенева соответствует тип неромантической героини у Ап. Григорьева, полной и румяной. Второй тип тождественен григорьевской женщине-грешнице. Третий же тип близок женщине-ангелу.
Однако в прозе И.С. Тургенева 1840-х мы не най-
Ученые записки Орловского государственного университета. №3 (72), 2016 г. Scientific notes of Orel State University. Vol. 3 - no. 72. 2016
дем полного соответствия женских портретов и типов описаниям героинь у Григорьева. Тургенев последовательно не маркирует чистоту и греховность женской натуры цветом волос и глаз. Так, сюжетную роль женщин-ангелов в рассказах Тургенева исполняют Варя («Андрей Колосов») и Маша («Бретер»). Однако в «Андрее Колосове» не найти описания цвета глаз и волос Вари, а Маша наделена русыми волосами и карими глазками. Кроме того, в каждом из портретов этих героинь есть снижающий элемент. Приведем описание Вари: «Девушка тотчас порхнула в другую комнату. Она была не очень хороша собой, довольно бледна, довольно худа; но я и прежде и после не видывал ни таких глаз, ни таких волос» [10]. Мы видим в этом портрете и воздушность, и бледность, и худобу, которая также является признаком болезненности. В портрете Вари отмечается и ее детскость: рассказчик называет девушку «этотребенок» [10]. Однако красота Вари не абсолютна, точнее она не отличается красотой. Впоследствии же рассказчик заметит, «что у ней руки немного красны» [10], а краснота, как и румяность - деталь, которая не может быть присуща героине, способной очаровать романтика.
Напоминают григорьевских женщин-грешниц Танюша («Андрей Колосов») и Ольга («Три портрета»). Не лишена искусительности жена Василия («Три портрета»), которая появляется только на медальоне «с портретом женщины чернобровой и черноглазой, с лицом сладострастным и смелым» [10].
Другие героини анализируемых текстов И.С. Тургенева (за исключением «Переписки» и «Дневника лишнего человека») напоминают больше пародию на романтическую героиню. Такова Линхен - первая любовь Гамлета Щигровского уезда - у которой «кудри в завитках и глаза бледно-голубые», но при этом нос такой великолепный и «руки красные с белыми ногтями» [10]. Такова и Василиса («Петушков»): «Лицо она имела полное, круглое, щеки румяные, глаза карие, небольшие, нос несколько вздернутый, русые волосы и великолепные плечи. Ее черты выражали доброту,лень и беспечность» [10]. Также здесь можно назвать танцовщицу («Переписка»): «Стоило взглянуть на ее низкий лоб, стоило хоть раз подметить ее ленивую и беспечную усмешку, чтобы тотчас убедиться в скудости ее умственных способностей. И я никогда не воображал ее необыкновенной женщиной» [10]. Как мы видим, кроме полноты, румяности, появления в портрете носа и пле-чей, к сниженным деталям относятся такие качества, как лень и беспечность. Осознание посредственности возлюбленной сродни отказу ей в невероятной красоте.
В описании Лизы Ожогиной из «Дневника лишнего человека» возникают элементы, которые наталкивают на мысль, что И.С. Тургенев следует той же концепции «создания женщины», что и Ап. Григорьев. Когда Чулкатурин гуляет с Лизой на закате, он замечает, как «началось в ней то внутреннее, тихое брожение, которое предшествует превращению ребенка в женщину» [10]. Этому брожению способствовало и чтение накану-
не «Кавказского пленника». Как мы помним, «наивные» герои Ап. Григорьева также пытались образовать возлюбленную при помощи чтения А.С. Пушкина. Лучи заходящего солнца разливают по лицу Лизы румянец. Чулкатурин признается: «Я вечно буду помнить <...> этот взгляд, еще детский и уже женский, эту счастливую, словно расцветающую улыбку, не покидавшую полураскрытых губ и зардевшихся щек» [10]. Мы видим в тургеневском портрете основные приметы зарождения женской души, которые были определены Григорьевым: соединение детского и женского, появившийся румянец. Как и в прозе Григорьева, решающую роль в формировании личности девушки сыграли не попытки «образования», предпринимаемые Чулкатуриным, а страсть, возникшая у Лизы к князю Н*.
Стремятся образовать своих возлюбленных и Андрей Колосов из одноименной повести, и Василий («Три портрета»). Однако эти герои родственны григорьевским злодеям, а не «наивным» героям. Кроме того, любовная ситуация в «Андрее Колосове» разрешается образом, совершенно не свойственным для прозы Григорьева. Возлюбленная наскучивает и Колосову, который по всем приметам мог бы претендовать на роль «злодея», но «между тем в нем не было <...> той таинственности, которою щеголяют юноши, одаренные самолюбием, бледностью, черными волосами и "выразительным" взглядом» [10], теряет интерес к девушке и рассказчик, сюжетно исполняющий роль «наивного» героя. Таким образом, «злодей» не губит ни неопытного юношу, ни возлюбленную, и коллизия не разрешается драмой.
Комически предстают перед читателем попытки Петушкова из одноименной повести образовать Василису. Девушка засыпает или смеется. Да и Петушков читает ей ни А.С. Пушкина и ни Жорж Санд, а второстепенного писателя-романтика - М.Н. Загоскина.
По-новому видоизменяется романтическое разрешение любовной коллизии в «Бретере». После общения со «злодеем» Лучковым у Маши «тихо бродила душа», «легкийрумянец пятнами выступал на ее бледном лице; <...> взгляды тихо разгорались и быстро погасали...» [10], то есть выступали все приметы зарождения влюбленности и души. Однако Маша предпочитает Лучкову «наивного» Кистера, который ведет с нет разговоры о Шиллере, Россини и Моцарте. У Ап. Григорьева же ни один «наивный» герой не был удачлив в любви. Таким образом, И.С. Тургенев привносит пародийный элемент не только в женский портрет, но и в разрешение любовных коллизий.
В отличие от прозы Ап. Григорьева, в рассказах И.С. Тургенева появляется психологический портрет женщины. Он наблюдается только в описании Марьи Александровны («Переписка»). Описание ее внешности отсутствует не только из-за более ограниченных возможностей эпистолярного жанра этого произведения. Марья Александровна - единственная героиня, показанная после «создания» ее души. Именно это способствовало фокусировке внимания автора на ее психо-
логическом портрете, а не на описании внешности.
Б.Ф. Егоров утверждает, что проза 1840-х годов писалась Ап. Григорьевым «с достаточной долей самоиронии», что в ней прослеживаются попытки изжить в себе романтическое мировосприятие. Однако в 1840-е годы Ап. Григорьев сознательно следует романтическому канону и не стремится к его разрушению, о чем свидетельствуют созданные им женские портреты. Выделение женщин-ангелов и женщин-грешниц впоследствии найдет отражение в критике Ап. Григорьева: в программных статьях второй половины 1850-х годов им будут выделены смиренный и хищный типы. Эта типология исторических и литературных героев в русской культуре легла в основу Пушкинской речи Ф.М. Достоевского,
в прозе которого также можно обнаружить противостояние двух типов женщин: кроткой и падшей. Таким образом, проза Ап. Григорьева 1840-х годов предвосхищает основные идеи его критики и органически вписывается в литературный процесс своего времени.
В 1840-е годы и И.С. Тургенева, и Ап. Григорьева интересовали схожие темы. Но несмотря на то, что писатели были почти современники, их отношение к романтизму было принципиально разным, что проявилось и в манере создания женских типажей, и в разрешении любовных коллизий. Таким образом, смену романтической и реалистической эпох они пережили по-разному: И.С. Тургенев ушел вперед вместе с «натуральной школой», Ап. Григорьев же остался верен старой парадигме.
Библиографический список
1. Григорьев А. Воспоминания. Изд. подготовил Б.Ф. Егоров. М.: Наука, 1988. 433 с.
2. Григорьев А. Другой из многих. В кн.: Проза русских поэтов XIX века. Сост., подготовка текста и примеч. А.Л. Осповата. М.: Сов. Россия, 1982. С. 127-128.
3. ГригорьевА.А. Русская литература в 1849 году. Отечественные записки. Т. 1. 1850. С. 15-31.
4. ГродскаяЕ.Е. Автобиографический герой Григорьева и герой Тургенева. В кн.: Памяти Анны Ивановны Журавлевой: Сборник статей. Сост.: Г.В. Зыкова, Е.Н. Пенская. М.: Три квадрата, 2012. С. 384396.
5. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л.: Наука, 1978. С. 161, 164.
6. Недзвецкий В.А. И.С. Тургенев: логика творчества и менталитет героя: Курс лекций. Отв. ред. В.А. Беглов; Отв. за вып. Ю.А. Буксман. М.: Мос. гос. ун-т им. М.В. Ломоносова; Стерлитамак: Стерлитамак. гос. пед. академия, 2008. 232 с.
7. Носов С.Н. Тургенев и Аполлон Григорьев. В кн.: И.С. Тургенев. Вопросы биографии и творчества. Л.: Наука, 1990.
С. 32 - 45.
8. СарринаМ.Я. Тургенев и Ап. Григорьев: Творческий диалог (1852-1853). В кн.: И.С. Тургенев. Новые исследования и материалы. Отв. ред. Н.П. Генералова, В.А. Лукина. М.; СПб.: Альянс-Архео, 2012. Вып. 3. С.165-203.
9. Тахо-Годи Е.А., Середина А.О. Женский портрет, или теории «создания женщины» в ранней прозе Ап. Григорьева. В кн.: Острова любви БорФеда: Сборник в честь 90-летия Бориса Федоровича Егорова. ИРЛИ РАН; СПбИИ РАН; Ред.; сост. А.П. Дмитриев и П.С. Глушаков; Под общ. ред. Е.П. Щегловой. СПб.: Издательство «Росток», 2016. С.861-873.
10. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 30 тт. Сочинения: в 12 тт. Т. 3, Т. 4. М.: Наука, 1978.
References
1. GrigorievA. Memories. Ed. by B.F. Egorov. M.: Nauka, 1988. 433 p.
2. Grigoriev A. Another of the many. In: Prose of Russian poets of the XIX century. Comp., preparation of the text and notes by
A.L. Ospovat. M.: Sov. Rossiya, 1982. Pp. 127-128.
3. Grigoriev A.A. Russian literature in 1849. Annals of the Fatherland. Vol. 1. 1850. Pp. 15-31.
4. Grodskaya E.E. The autobiographical hero of Grigoriev and hero of Turgenev. In: In memory of Anna Ivanovna Zhuravleva: Collected papers. Comp.: G.V. Zykova, E.N. Penskaya. М.: Three squares, 2012. Pp. 384396.
5. Zhirmunsky V.M. Byron and Pushkin. Leningrad: Nauka, 1978. Pp. 161, 164.
6. Nedzvetsky V.A. I.S. Turgenev: the logic of creativity and mentality of the hero: Lectures. Executive editor V.A. Beglov; Responsible for issue Yu.A. Buksman. M.: Lomonosov Moscow State University; Sterlitamak: Sterlitamak. State Ped. Academy, 2008. 232 p.
7. Nosov S.N. Turgenev and Apollon Grigoriev. In: I.S. Turgenev. Matters of biography and works. Leningrad: Nauka, 1990. Pp. 32 - 45.
8. Sarrina M.Y. Turgenev and Ap. Grigoriev: Creative Dialogue (1852-1853). In: I.S. Turgenev. New researches and materials. Executive editor N.P. Generalova, V.A. Lukina. M.; SPb.: Alliance-Archeo, 2012. Vol. 3. Pp.165-203.
9. Takho-GodiЕ.А., Seredina А.О. Woman's portrait, or The theory of «creation of woman» in Ap. Grigoriev's early prose. In: BorFed's Islands of love: Collected papers in honor of Boris Fedorovich Egorov's 90th Birthday / IRLI RAN; SPbII RAN; ed.; comp.
A.P. Dmitriev and P.S. Glushakov; Edited by E.P. Shcheglova. SPb.: «Rostok» Publisher, 2016. Pp. 861-873.
10. Turgenev I.S. Complete works and letters: In 30 vol. Works: in 12 vol. Vol. 3, Vol. 4. M.: Nauka, 1978.
