CC BY
197
УДК- 82.091
«ДЫМ» И.С. ТУРГЕНЕВА: ЛИЧНЫЕ ИМЕНА СОБСТВЕННЫЕ В КОНТЕКСТЕ
РОМАНА
И ПУШКИНСКАЯ АНТРОПОНИМИКА
А.А. Вельская
В статье рассматриваются личные имена собственные женских персонажей романа «Дым». Тургенев, помимо создания в романе собственного антропонимического фонда (Ирина, Матрёна), избирает для одной из героинь имя Татьяна, которое является именем-аллюзией: оно несёт информацию о предшествующем пушкинском тексте и в результате взаимодействия с другими его элементами порождает дополнительные смыслы.
Ключевые слова: антропонимика, имя-аллюзия, текст-реципиент, модель личности, «верная жена», «неверная жена».
Функция личных имён собственных, которые выбирает и включает писатель в состав литературного произведения, чрезвычайно значима: они «выразительны», «социально характеристичны» [6] и становятся символом образов. Долгое время к изучению антропонимики, к проблеме имён в произведениях И.С. Тургенева учёные почти не обращались. В 1950-е годы в книге «Мастерство Тургенева-романиста» А.Г. Цейтлин категорически отверг значимость личных имён в произведениях писателя, заявив, что он, вслед за А.С. Пушкиным, «отказывается» придавать именам и фамилиям героев «особую выразительность» и отражать в них «характер персонажа» [15, с. 139]. Между тем с конца 1960-х годов в науке активизируется рассмотрение антропонимов Тургенева (М.С Альтман) [1, с.41-42]. В начале 1970-х годов СЕ. Шаталов в статье «О характерологической значимости имен персонажей у Тургенева» уже авторитетно пишет о присущем писателю «особом внимании» «к выбору имени персонажа в соответствии с его характером» [16, с.253-259]. Сам учёный в основном анализирует фамильные имена тургеневских героев, правда, или уже прокомментированные писателем, или так называемые «говорящие фамилии» (Бамбаев, Губарев, Кукшина, Нежданов, Сипягин и др.). Позволим заметить, что, конечно, не имена тургеневских персонажей соответствуют их характерам, а имя определяет их личность и судьбу. Что касается личных антропонимов, то они мало изучены в науке. В статьях и монографиях тургеневедов, безусловно, присутствуют отдельные наблюдения над антропонимикой писателя (Ю.В. Лебедев и др.). Современные исследователи проявляют больший интерес к проблеме тургеневского «именника» и убедительно доказывают, что фамильные и личные имена обладают у писателя семантической нагрузкой и служат характеристикой персонажей. В поле зрения учёных (литературоведов и лингвистов) оказываются русская антропонимия «Записок охотника» (СИ. Зинин, М. Лесюв); антропонимика «Рудина» (В.А. Мысляков, В. Мершавка и Н. Чернышова), философия и мифология имени главного героя романа (СМ. Аюпов, СБ. Аюпова); поэтическая ономастика «Отцов и детей» (СМ. Аюпов, И.П. Исакова, Е.Ю. Полтавец); вариативность ан-тропонимии «Нови» (Т.Ф. Шумарина) и др. Обращаются исследователи к анализу личных имён героинь «Дыма» в аспекте специфического нарративного осмысления мира (Н.В. Васильева) [5, с.493-499]. Тем не менее, признать данную проблему до конца изученной вряд ли возможно.
Наша цель - выявить специфику функционирования личных женских имён собственных в контексте романа и литературный диалог Тургенева с Пушкиным.
Двух главных героинь «Дыма» писатель называет именами Ирина и Татьяна, которые в XIX веке были распространены в основном в низших социальных группах. В дворянских семьях имя Ирина в то время почти не встречалось и считалось «крестьянским». В народном обиходе в имени заменялась начальная гласная - Арина (Орина). Так, няню Пушкина звали Арина Родионовна (Яковлева). Это дорогое имя в ещё более опрощенном озвучении и написании - Орина
- поэт использует при наименовании няни Владимира Дубровского (Орина Егоровна Бузырева). У Тургенева Ариной зовут мельничиху из рассказа «Ермолай и мельничиха» («Записки охотника»). Этим же именем в «Отцах и детях» писатель называет мать Базарова (Арина Власьевна), миролюбивую, набожную, чувствительную «русскую дворяночку прежнего времени», которой «бы следовало жить лет за двести, в старомосковские времена», и мать Фенечки (Арина Савишна). В
«облагороженной» форме - Ирина - писатель использует имя в «Дыме», причём, нарекает им представительницу обедневшего семейства чистокровных князей Рюриковичей - Ирину Павловну Осинину (в замужестве - Ратмирову). При выборе имени героини писатель долго колеблется между именами Александра и Наталья и в одном из списков даже использует такой вариант, как Наталья Алексеевна. Однако, заметив, что имя совпадает с именем героини «Рудина», Тургенев отказывается от него как от неподходящего для женщины совершенно иного психологического типа и меняет его на Юлию, потом - на Ирину. Другую героиню романа писатель намеревался назвать Ольгой (по имени прототипа Ольга Александровна Тургенева, в замужестве Сомова), но впоследствии, желая приглушить соответствие героини с прообразом, даёт ей имя пушкинской добродетельной Татьяны, на которую были похожи или стремились быть похожими многие девушки того времени.
В науке давно замечено, что «метания» главного героя Григория Литвинова между Татьяной и Ириной уподоблены в романе «свету и тьме, влечению к ангелу-хранителю и бесу-искусителю» [9, с.245]. Симптоматично, что «бесом-искусителем» является носительница имени Ирина, которое приходит из греческого языка и в переводе означает «мир, покой» (от греч. слова -£1р£|уг|). Древние греки, особенно афиняне, почитали богиню Эйрену - дочь Зевса и Фемиды, охранительницу мирной и спокойной жизни. От богини Эйрены произошло имя Иренион (Б1р£]уг|)
- «мир», увековеченное в стихах поэтов Древней Греции. В православной традиции святую Ирину называют «утешительницей». В «Дыме» имя героини приобретает противоположный смысл. Впервые в романной прозе Тургенева наблюдается противоречие между значением имени и его носителем, несоответствие имени и образа. Чтобы отвечать смыслу имени, Ирина должна была поддерживать покой, равновесие, гармонию своего внутреннего мира. Она, напротив, проявляет себя резко и даже агрессивно в отношении с близкими людьми и, будучи натурой «властолюбивой», пытается управлять ими. Так, Ирина дважды (в Москве и в Баден-Бадене) не утешает, а уносит покой Литвинова, нарушает мирное течение его жизни, и дважды он оказывается не устроителем, а разрушителем собственной судьбы. В романе возникает традиционная для Тургенева оппозиция сильная женщина/слабый мужчина. Многие исследователи (А.И. Батюто и др.) сближают Ирину с пушкинской Татьяной. Думается, в образе Ирины Тургенев запечатлевает иной психотип, чем Татьяна Ларина: инфернальный тип женщины с демонической красотой. Н.О. Лосский в своём известном сочинении «Мир как осуществление красоты» отличительными признаками этого типа называет «очень утонченную и привлекательную» внешность и «полное изумительных каверз и интриг» поведение. С точки зрения русского философа, носители демонической красоты - «инфернальные» натуры - всегда бывают «глубоко раздвоенными»: «Это люди, одаренные незаурядными способностями. Они не только инстинктивно, как все существа, стремятся к полноте бытия, своего и вселенского, но сознательно предъявляют к жизни высокие требования и бывают глубоко неудовлетворены средою и самими собою». В то же время «внимательный анализ чуткого ко злу человека» непременно откроет в демонической красоте «изъяны, например, что-нибудь жестокое, колючее, дисгармоническое» [7, с.284-285]. Тургенев изображает Ирину «поразительно» красивой женщиной, с изящными, почти изысканно правильными чертами лица. Но во всём облике Ирины есть «что-то темное», «что-то своевольное и страстное <...> опасное и для других и для нее» [14, с. 180]. Недаром красота и любовь Ирины опьяняют и одновременно обезволивают Литвинова. В героине оказываются сокрытыми «опасная» сила и власть женщины, и по мере того, как в Литвинове растёт подчинение красоте и женскому началу, в нём заглушается нравственное. В самой Ирине любовь тоже не устанавливает мира в душе. У героини отсутствуют гармонические отношения не только с ненавистным аристократическим обществом, но и с возлюбленным. Ирина подчиняет его своей воле, больше того, заставляет принести в жертву судьбу другого человека - Татьяны.
Вне сомнения, имя невесты Литвиновой - Татьяна - имеет знаковое значение: оно отсылает к пушкинской Татьяне и указывает на некую эталонную совокупность её черт и качеств. Татьяне Шестовой присущи та же глубина чувств, преданность в любви, чистота души, жертвенность, высота нравственных принципов, что и Татьяне Лариной. В восприятии Литвинова Татьяна «милая, добрая, святая»: «... как чиста, благородна казалась она ему!»; «Ты одна мой ангел, мой добрый гений, тебя я одну люблю и век любить буду». В Татьяне Шестовой доминируют два уникальных качества пушкинской Татьяны - нравственная стойкость и нравственное благородство, которые позволяют невесте Литвинова сначала стоически перенести измену жениха, а затем великодушно простить его. Стало трюизмом утверждение, что тургеневские романные героини близки Татьяне Лариной. Между тем Л.И. Шестов справедливо отмечает, что в отношении к
женщинам и любви Тургенев «гораздо дальше от Пушкина, чем это принято думать». При внешнем сходстве тургеневских идеальных женщин с пушкинской Татьяной они созданы не по её образу и подобию. У Пушкина Татьяна является «весталкой, приставленной охранять священный огонь высокой нравственности». У Тургенева женщина - вдохновительница, руководительница и даже судья над мужчиной [17, с. 17]. Действительно, Татьяна Шестова предстаёт не только доброй, кроткой «смиренницей», хранительницей высоких нравственных ценностей, но и «судьёй» Литвинова. Её характер наиболее отчётливо проявляется в драматических ситуациях, важным «знаком» в которых является статуарность героини. Первым на «странное» сходство чистых, сосредоточенных тургеневских девушек со статуями обращает внимание И.Ф. Анненский [2, с.141]. В «Дыме» в сцене, когда Литвинов сообщает невесте об измене, он видит превращение живого человека в статую-повелительницу, статую-судью: «Перед ним ... стоял его судья. Татьяна показалась ему выше, стройнее; просиявшее небывалою красотою лицо величаво окаменело, как у статуи <...> платье, одноцветное и тесное, как хитон, падало прямыми, длинными складками мраморных тканей к ее ногам <...> Татьяна глядела прямо перед собой, не на одного только Литвинова, и взгляд ее, ровный и холодный, был также взглядом статуи. Он прочел в нем свой приговор...» [14, с.298]. Напротив, в финале романа в сцене встречи после трёх лет разлуки с Татьяной Литвинов наблюдает преображение статуи в живого человека. Татьяна не презирает, не осуждает жениха, а, проявляя доброту и великодушие, прощает его: «Перед ним, вся застывшая, стояла Татьяна. Она взглянула на него своими добрыми, ласковыми глазами (она несколько похудела, но это шло к ней) и подала ему руку. Но он не взял руки, он упал перед ней на колени. Она никак не ожидала и не знала, что сказать, что делать... Слезы выступили у ней на глазах, испугалась она, её лицо расцвело радостью...» [14, с.324]. Очевидно, что статуарность - это собственно тургеневское средство характеристики героини, тогда как ситуации, когда Татьяна отвергнута Литвиновым и когда он, приобретя мучительный опыт истинной любви, преклоняет колено перед любимой женщиной, отсылают к пушкинскому «Евгению Онегину». Содержательная структура исходного текста выступает мотивирующей базой интертекстового включения. Признаком пушкинского текста является также имя героини, основными чертами которой являются высокий духовный потенциал личности, верность и долг. Как у Пушкина, так и у Тургенева имя героинь выполняет важную информационно-стилистическую функцию. Современные учёные-филологи сходятся в мнении, что Татьяна (от греч. Тошау£|, Тах1<1уа) - очень сильное, эмоциональное женское имя, которое в переводе с греческого языка означает «устроительница», «учредительница» (с латинского - «повелительница»). Уже своими
филологическими корнями имя означает силу, руководство, назначение. Показательно, что пушкинская и тургеневская героини полностью оправдывает скрытый смысл, значение и тайну собственного имени. Татьяна Ларина является учредительницей старинных форм народного бытия и устроительницей семейного уклада в традиционных национальных представлениях; Татьяна Шестова - устроительницей судьбы Литвинова (и собственной судьбы) и учредительницей семейных отношений. Конечно, ошибочно отождествлять разных носителей одного имени. Между тем посредством имени Тургенев, вне смонения, кодирует определённую информацию и передаёт дополнительный смысловой пласт в текст. При этом возникает «неполная ассоциация», «неожиданное сближение имен и их носителей» [8, с.32].
«Анти-Татьяной» в «Дыме» предстаёт Ирина. Любопытно, что А.А. Ахматова однажды заметила, что Пушкин долго вынашивал замысел образа «анти-Татьяны», «страшной темной грешной женской души» [12, с. 158]. Свой замысел поэт отчасти осуществляет, создав образ Клеопатры, сладострастной «красавицы-полубогини». Несомненный интерес представляют наблюдения Л.Г. Пановой, которая находит в героине «Дыма» «рефлексы пушкинской Клеопатры»1 : Ирина «царствует», но «скучает», а своих многочисленных любовников «мучает». Исследователь не только называет Ирину «аналогом пушкинской Клеопатры» (среди младших сестёр тургеневской героини есть, кстати, Клеопатринька), но и считает, что лейтмотив страстного романа в Баден-Бадене «имеет приметы пушкинской "Клеопатры": смерть (Литвинов чувствует, что он "погиб", "умирает", стал "покойником") и женскую власть над рабом-мужчиной» [10]. Стоит согласиться, что образ героини «Дыма» актуализирует пушкинские реминисценции из «Египетских ночей»: лейтмотив слова «царица» в монологах Литвинова после ночи, проведённой с Ириной; его «рабство» и её требование максимальной цены за свою любовь - жизни
1 Исследователь обнаруживает «рефлексы» пушкинской Клеопатры также в Тамаре М. Лермонтова («Тамара»), Марии Египетской И. Аксакова («Мария Египетская»), Настасье Филипповне Ф. Достоевского («Идиот»), Нефоре Н. Лескова («Еора. Египетская повесть. (По древним преданиям)»), Астисе А. Куприна («Суламифь»), Наташе Г. Еазданова («Шарм»).
возлюбленного и одновременно привязанность к нему. Однако Ирина, которая, как и пушкинская Клеопатра, задыхается в окружающем обществе, презирает его и утверждает себя в мире через любовь, принимающей вид чувственной страсти, не стремится, подобно Клеопатре, наполнить своё существование только «одним насущным» и броситься в «телесный разврат» (Ф.М. Достоевский). Ирина мечтает начать новую жизнь и в последнем письме умоляет Литвинова спасти её, не отрицает своей вины перед ним. Правда, Ирина, укоряя себя в малодушии, сообщает Литвинову, что не в силах оставить свет, отказаться от его ложного блеска и «постылой» жизни [14, с.306-307]. Индивидуальность Тургенева сказывается в том, что, рисуя сложные, запутанные отношения героев, страсть как проявление «тайных сил», показывает не только её «зло», но и особую «красоту». В то же время у писателя отсутствует «оправдание страстей», несущих «ложь» и «смерть». Так, по замечанию автора, «людям положительным, вроде Литвинова», увлекаться страстью противопоказано. В свою очередь, Ирина изображена роковой женщиной, которая дважды предаёт Литвинова. Хотя в Баден-Бадене герой пытается оправдать возлюбленную («она не хотела обмануть его, она сама в себе обманулась»), «теперешний удар» становится для него «гораздо сильнее» прежнего, перенесённого в Москве [14, с.308;310]. В полной душевной омертвелости Литвинов возвращается в Россию («ему казалось, что он собственный труп везёт»).
Поразительная внешняя красота и эгоцентрическое желание любви, женственность и страстность, стихийность натуры и готовность своевольно подчинить себе другого человека -внешняя некрасивость и внутреннее благородство, обращённость к солнцу, свету и умение распространять его вокруг себя, чувство долга и альтруистическое стремление дарить любовь -таковы две главные героини «Дыма». Моделирующими категориями, с помощью которых автор раскрывает их нравственный облик, являются красота - некрасота: Ирина -«точно красавица», Татьяна - некрасива («девушка великоросской крови, русая, несколько полная и с чертами лица немного тяжелыми»). Примечательно, что Пушкин при описании
Татьяны Лариной опирается на аналогичные категории. В романе «не красавица» Татьяна («Ни красотой сестры своей, / Ни свежестью ее румяной / Не привлекла б она очей») противопоставлена и типичной русской красавице-сестре («Глаза как небо голубые, / Улыбка, локоны льняные...»), и «светским красавицам», «холодным, чистым, как зима», в частности,
ослепительной, «мраморной красе» Нине Воронской - «Клеопатре Невы» [11, с.40;146]. Для поэта красота внешняя без красоты душевной несовершенна и обманчива. У Тургенева, наряду с любовью-страстью, роковой силой выступает женская красота, причём красота, не совпадающая с добром, а заключающая в себе «какие-то неведомые глубины и дали», что-то от стихии хаоса, а значит, опасное, угрожающее и в то же время пленительное, влекущее своей таинственностью. Мир красоты в «Дыме» тесно переплетён с миром зла, и на определённом этапе красота и добро оказываются в романе в разных плоскостях. Так, в Баден-Бадене обворожительная и одновременно «злая» красота Ирины действует на Литвинова сильнее, чем доброта и душевность Татьяны.
Весьма значимо, что Ирину постоянно сопровождает цветок гелиотропа, который является важным компонентом сюжетного повествования: «...она вышла к нему в белом тар-латановом платье, с веткой небольших синих цветов в слегка приподнятых волосах»; «Он подал ей букет из гелиотропов»; «...он очень мил, и я очень люблю этот запах»; «Сильный, очень приятный и знакомый запах поразил его»; «Он оглянулся и увидел на окне в стакане воды большой букет свежих гелиотропов»; «...запах не давал ему покоя, и всё сильней и сильней разливался в темноте, и всё настойчивее напоминал ему что-то, чего он никак уловить не мог»; «... вдруг он приподнялся с постели и, всплеснув руками, воскликнул: "Неужели она, не может быть!"». В московских главах букет из гелиотропов выступает метафорой любовного чувства Литвинова. В баден-баденских главах, напротив, образ Ирины уподоблен гелиотропам («...принесла дама, которая не хотела назваться, но сказала, что он, мол, «герр Злуитенгоф», по самым этим цветам непременно должен догадаться, кто она такая»), и здесь проступают аллюзивные моменты греческого мифа о происхождении данного цветка. По преданию, снедаемая любовью нимфа Клития превращается в гелиотроп, чтобы всегда следовать за предметом своей безответной страсти - богом солнца Гелиосом. Современная символика трактует гелиотроп как символ преданности. Данный символический смысл присутствуют в тургеневском романе, но образ гелиотропа выполняет в нём ещё одну важную текстовую функцию. Известно, что гелиотроп является символом власти римских и азиатских императоров. Мотив «любви-власти» становится основным в сюжете Ирины, которая царствует и порабощает Литвинова. В свою очередь, для него всё заветное и мучительное, отрадное и тягостное, что связано с возлюбленной, сосредоточивается в синих цветках страсти. Коннотация власти героини заострена в тексте с помощью «неотступного, неотвязного, сладкого,
тяжелого запаха» гелиотропов [14, с. 178]. Между тем в жизни Литвинова наступает момент, когда красота Ирины теряет своё могущество и привлекательность: «<...> образ Ирины <...> тихо предстал перед ним <...> Но ненадолго... Он опомнился и с новым порывом негодования оттолкнул прочь от себя <...> тот обаятельный образ» [14, с.309]. Большое значение в романе имеет сцена возвращения героя к Татьяне, когда он, собираясь в дорогу, радуется, как дитя: «<...> уже давно и ни от чего так весело не билось его сердце. И легко ему стало вдруг и светло... Так точно, когда солнце встает и разгоняет темноту ночи, легкий ветерок бежит вместе с солнечными лучами по лицу воскреснувшей земли» [14, с.320]. Сравнивая изображаемые в романе реалии и лица с явлениями природы, автор уподобляет «тёмной ночи» всё, что связано с Ириной: её красоту, любовь, - соотносит со светом, солнечным лучом, лёгким ветерком образ Татьяны; проводит аналогию между «воскреснувшей землёй» и душевным состоянием Литвинова, который не только возвращается к жизни, но и собственным внутренним опытом постигает истинное отношение между красотой и добром. Встреча героев подтверждает, что даже некрасивый человек, излучающий доброту и нежность, является по-настоящему прекрасным. Так из несоответствия красоты и добра в романе проступает их соответствие и одновременно антиномичность красоты, добра и зла: у блистательной, чувствительной красавицы Ирины «злая улыбка», «злорадное небрежение», «злое...лицо» «озлобленный ум», у некрасивой Татьяны - «добрые... глаза», она -«добродушна», «добрый гений» и воплощает в художественной концепции Тургенева (как у Пушкина Татьяна Ларина) нравственную Красоту.
Не вызывает сомнения, что сопоставление двух типов женщин в «Дыме» не только связано с дискурсом женственности, но и имеет метафизическое значение. Это не просто оппозиция демонической красоты и нравственной красоты, а и демонического и ангельского начал в человеке: Татьяна - «ангел)), Ирина - падший ангел («грязью осквернены... белые крылья»). Симптоматично, что Ирина сравнивается в романе то с «бесом» («горда как бес»), то с «чёртом)) и её сопровождают образы тьмы, мглы, тумана, Татьяну - света, лучей, солнца. В цветописи Ирины доминирует чёрный цвет, Татьяны - белый. Таким образом, «ключом» к пониманию личности героинь у Тургенева являются оппозиции ангел/бес, добро/зло, свет/ тьма, луч/туман (мгла), чёрный/белый. Важно также, что в их образах воплощена, помимо традиционных для писателя антитез: слабый (мужчияа)/сильный (женщина), страсть/долг, - антитеза смерть/жизнь. Любовь-страсть (Ирина) дважды разрушает жизнь Литвинова (состояние героя автор уподобляет «смерти»), а любовь-долг (Татьяна) дважды «отчетливо ясно» определяет его жизненный путь. Кроме того, с образом Ирины связан мотив адюльтера, «неверной жены», Татьяны - «верной жены». Заметим, что тема супружеской неверности в русской литературе первым затрагивается Пушкиным («Арап Петра Великого», прозаические отрывки «Гости съезжались на дачу...», «На углу маленькой площади...»). Но им же, Пушкиным, утверждается в отечественной словесности идеал «верной жены» (Татьяна Ларина). Надо отметить, что в «Дыме» мотив предательства обнаруживается не только в отношении Ирины к мужу, но и в её «двойной измене» Литвинову и проявляется, по справедливому замечанию И.А. Беляевой, и в поступках героини, и «на уровне образно-символическом: в ее девичьей фамилии - Осинина» [3, с.145]. Фамилия героини, действительно, мотивирована в тексте (от названия дерева - осина, символизирующей предательство, страх, неопределенность, несущей отрицательную энергию и связанной с женским началом) и раскрывает её личностные качества. В то время как характер Ирины не соответствует смыслу её имени2. Несмотря на то, что обе героини романа являются носительницами греческих имён, одна из них воплощает жизнеотрицание и саморазрушение (Ирина), другая -жизнеутверждение и самосохранение (Татьяна). В отличие от Ирины, у Татьяны имя является идейным ядром её личности, характера, судьбы. Будучи одной из основных единиц текста, имя героини становится важнейшим знаком, который, наряду с заглавием романа, актуализируется по мере его прочтения.
Заглавие «Дыма», выполняя важную функцию предиката, выделяет в качестве главного смыслового признака не планетарное состояние, а газообразность, которая распространяется на всё изображаемое в романе: общественно-политическую жизнь России, эмоционально-
психологические отношения людей, человеческое бытие в целом. Между тем связь заглавия с текстом не статична. В финале романа отчётливо присутствует автореминисценция. В сцене встречи Литвинова с Татьяной имплицитно проводится мысль, что любовь и «добрые дела» - это те ценности, которые оправдывают человеческое существование на земле, т.е. мысль, впервые
2 Этимология имени героини отчасти находит отражение в романе: Ирина открывает Литвинову стихийный мир любви-страсти, но как мир бездны, гибели, смерти.
высказанная Тургеневым в статье «Гамлет и Дон-Кихот»: «Все пройдет, все исчезнет, высочайший сан, власть, всеобъемлющий гений, все рассыплется прахом...
Все великое земное Разлетается, как дым...
Но добрые дела не разлетятся дымом; они долговечнее самой сияющей красоты; "все минется, - сказал Апостол, - одна любовь останется "» [13, с. 195]. Недаром в конце романа противопоставляются два образа «дыма»: дым, сопровождающий Ирину, с её «заблудшей душой» и «озлобленным умом», и дым семейного очага, устроительницей и учредительницей которого должна стать Татьяна. «Заглавием» её личности является имя, которые выступает, к тому же, знаком пушкинского текста-реципиента («Евгений Онегин»). Правда, если поэт представляет в своём романе «Татьяны милый / Идеал», т.е. «идеальный лик Татьяны» (А.А. Григорьев); то Тургенев - образ земной женщины, которой дарована возможность стать идеальной женой («верная супруга и добродетельная мать»). В «Дыме», по сути дела, реализуется «возможный» пушкинский сюжет счастливого завершения истории любви героев. Помимо имени героини, содержательную и подтекстовую информацию романа выражает имя главного героя - Григорий (происходит от др.-греч. ypnyopsco - «бодрствую» и означает - «бодрствующий», «бдительный»). Очевидно, что в отношениях с Ириной Григорий Литвинов теряет свою «именную» сущность («словно потерял себя»). Напротив, начав заниматься «хозяйничаньем» и вернувшись к Татьяне, семантика имени которой отсылает к стихии земли, а значит, к национальным основам, обретает собственное имя во всей его полноте. После нравственных и психологических потрясений опытом собственной жизни Григорий Литвинов понимает, что Татьяна (не Ирина) способна устроить его счастье, спокойное и прочное.
В «Дыме» проявляется одна значимая для позднего творчества Тургенева тенденция: несоответствие личности имени, что воспринимается писателем как искажение сущности, жизненной правды. Это в полной мере относится не только к Ирине, но и к Матрёне Семёновне Суханчиковой. Пушкин лишь однажды в стихотворении «Сват Иван, как пить мы станем... (1833) использует имя Матрёна:
Сват Иван, как пить мы станем,
Непременно уж помянем
Трех Матрен, Луку с Петром... В собирательном употреблении имени поэт следует фольклорной традиции: «Понюхаем табаку носового, вспомянем Макара плясового, трех Матрен да Луку с Петром» [4, с.289]. В то же время ни одну из главных (и второстепенных) героинь Пушкин не называет Матрёной. В «Полтаве» он даже заменяет историческое имя дочери В. Кочубея Матрёна на имя Мария. Напротив, имя Матрёна составляет ядро антропонимикона Тургенева: Матрёна Семёновна («Андрей Колосов»), Матрёна Марковна («Затишье»), Матрёна («Пётр Петрович Каратаев»), Матрёна («Рудин»). Нередко выбор данного имени мотивирован у писателя социальным фактором (имя Матрёна было особенно популярно в среде русского крестьянства и потому его носят героини-крестьянки), и оно выполняет, как правило, лишь номинативную функцию. В «Дыме» имя Матрёна становится знаком авторской эмоциональноэкспрессивной оценки героини (эмоционально-стилистическая функция). Известно, что Тургенев меняет первоначальное имя героини Марья на Матрёну. Смена имени обусловлена рядом обстоятельств. Комментаторы Полного собрания сочинений и писем Тургенева, вслед за А.Б. Муратовым, считают, что некоторые черты характера героини романы подсказаны писаниями «Матери Матрёны», печатающейся в сатирическом листке гейдельбергского кружка «A tout venant je crache («Плюю на первого встречного» - франц.), или «Бог не выдаст - свинья не съест» [14, с.511]. Не исключено, что при выборе имени писатель ориентируется на мировой сюжет о Матроне Эфесской, известный русскому читателю по переводу новеллы Петрония. Впоследствии данный сюжет трансформируется и встречается как сюжет о «неверной жене» в ренессансных, средневековых, классицистических обработках, а в литературе Нового времени бытует в повестях о «злых жёнах» («Повесть о семи мудрецах»). У Тургенева нет прямых образных и мотивных пересечений ни с новеллой Петрония, ни с повестями, но семантика «зла» и «неверности» сохраняется. Не менее значим информационно-стилистический смысл имени, его этимологическое значение. Имя Матрёна, русская форма имени Матрона (происходит от ср.-греч. Maxpcova, далее от лат. Маггбпа), означает «почтенная дама», «мать семьи». Получается, что Тургенев наделяет именем примерной матери и уважаемой хозяйки дома бездетную вдову, странствующую, эмансипированную нигилистку. Очевидно, что Матрёна Суханчикова, которая поддаётся искушению «новыми» идеями, воплощает у писателя худший путь носительницы «римского» имени. Матрёна далека от духовной стороны жизни, фальшива в словах и поступках, пошла в
своей «революционности». Она сочиняет всякие небылицы, болтает обо всех и обо всём с «ожесточённым увлечением» и, в конце концов, отправляется в Португалию, возглавляет там партию «матреновцев», состоящую из двух человек. Именно смысловое несоответствие имени и сущности: почтенная дама/ эмансипированная дама - создаёт основу пародирования образа героини и формирования читательского отношение к изображаемому в романе. Созданию пародийного эффекта служит и неблагозвучие фамилии героини - Суханчикова, которая, кроме того, этимологически мотивирована и восходит к прилагательному сухой - в значении худой или чёрствый, бесчувственный человек.
Итак, все личные женские имена выступают стилистически значимой, информативно нагруженной константой тургеневского текста и имеют, помимо ярко выраженной мотивировки, косвенную мотивировку. Имя одной из героинь «Дыма» - Матрёна - составляет ядро антропонимического фонда Тургенева. Имя другой героини - Ирина - писатель первым включает в широкий литературный оборот (впоследствии его использует А.П. Чехов в «Трёх сестрах» и др.), как в своё время Пушкин «впервые» вводит в отечественное словесное искусство «простонародное» имя Татьяна. В послепушкинскую эпоху оно становится культурным знаком, символом национального характера, определённых качеств, модели личности и судьбы женщины. В «Дыме» данное имя не только является одним из важных средств создания образа невесты Литвинова, предопределяет форму её поведения, но и расширяет пространственные границы тургеневского текста, создаёт ассоциативный фон и актуализирует реминисцентную связь с пушкинским текстом. Создав образ Татьяны Шестовой, Тургенев включается в формирование «Татьяниного текста» (В.В. Крестовский, Ф.М. Достоевский, С.А. Есенин, В.В. Маяковский др.), развивая и наполняя новым содержанием поэтоним Татьяна. Писатель начинает в русской литературе новую типологическую линию от «неверной жены» к «верной жене» (кстати, Л.И. Толстой в «Анне Карениной» намечает противоположную, тоже идущую от Пушкина, линию в отечественной словесности).
The article is devoted to the study of the personal names of female characters in the novel «Smoke». Turgenev, besides creating its own antroponymics fund (Irina, Matrena) in the novel, chooses the name Tatiana for one of the characters, which is the allusion name: it brings the information about the prior Pushkin text and as the result of its interaction with its other elements gives rise to additional implications.
The key words: antroponymics, allusion name, recipient text, person model, «faithful wife», «unfaithful wife».
Список литературы
1. Альтман М. Персонаж с именем (на материале прозы И.С. Тургенева) // В мире книг. М., 1968. №10.
2. Анненский И. Белый экстаз: Странная история, рассказанная Тургеневым // Анненский И. Книги отражений. М.: Наука, 1979.
3. Беляева И.А. Система жанров в творчестве И.С. Тургенева. М.: МГПУ, 2005.
4. Берков П.Н. Вклад восточных славян в разработку так называемых «мировых образов» // Берков П.Н. Проблемы исторического развития литератур. Л.: Художественная литература, 1981.
5. Васильева И.В. Заметки о двух собственных именах у Тургенева // Семиотика. Лингвистика. Поэтика. К 100-летию со дня рождения А. А. Реформатского. М.: Studia Philologica, 2004.
6. Виноградов В.В. Проблемы русской стилистики. М.: Высшая школа, 1981.
7. Лосский О.Н. Мир как осуществление красоты. М.: Прогресс-Традиция, 1998.
8. Магазаник Э.Б. Ономапоэтика, или «Говорящие имена» в литературе. Ташкент: Фон,
1978.
9. Осмоловский О.Н. Ф.М. Достоевский и русский роман XIX века. Орел: Труд, 2001.
10. Панова Л. Пушкинская Клеопатра под чужими именами (A Short List) // Кириллица, или небо в алмазах. Сборник к 40-летию Кирилла Рогова. Электронная публикация: URL: http://www.ruthenia.ru document/ 539855.html. М.; Tartu, 2006. (08.11.2006).
11. Пушкин А.С. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10-ти т. Т.4. М.: Художественная литература, 1975.
12. Неизданные заметки Анны Ахматовой о Пушкине // Вопросы литературы. М., 1970.
13. Тургенев И.С. Гамлет и Дон-Кихот // Тургенев И.С. Поли. собр. соч.: В 28-ми т. С. Т.VIII. М.: Наука, 1964.
14. Тургенев И.С. Дым // Тургенев И.С. Поли. собр. соч.: В 28-ми т. С. TIX. М.: Наука,
1965.
15. Цейтлин А. Г. Мастерство Тургенева-романиста. М.: Советский писатель, 1958.
16. Шаталов СЕ. О характерологической значимости имен персонажей у Тургенева // Искусство слова: Сборник статей к 80-летию члена-корреспондента АН СССР Д.Д. Благого. М.: Наука, 1973.
17. Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. (Опыт адогматического мышления). М.: ACT,
2000.
Об авторе
Бельская А.А. - кандидат филологических наук, доцент, секретарь диссертационного совета Орловского государственного университета.
