CC BY
206. Пильский П. Марина Цветаева. После России. Стихи 1923-1925 годов // Сегодня. 1928. № 229. С. 8.
7. Седых А. У Марины Цветаевой // Сегодня. 1925. № 291, С. 10.
8. Цветаева М. Собрание сочинений в семи томах. Москва, Эллис Лак. 1995. Т. 7. С. 298.
9. Barisnikova Т. Nepabeigtie teksti Marinas Cvetajevas dailradë. Promocijas darbs ñlologijas doktora gräda iegüsanai. Literatürzinätnes nozarë. Cittautu literatüras vestures apaksnozarë. Riga, Latvijas Universitäte. 2007.
10.Cvetajeva M. Lirika. Riga, Liesma. 1982. 183 pp.
1 Í.Marina Cvetajeva | Марина Цветаева. URL: http://dirtydeal.lv/ teatro/2013/09/15/marina-cvetajeva [25.06.2016].
12.GrInvalds D. Sniegputenis rudenl // Rigas Balss. 1997. 17.okt. 7. pp.
13.Radzobe S. Stasts par Marinas Cvetajevas „Teatra romanu" // Literatüra un Mäksla Latvijä. 2000. 21.09. - 16.11. 16. pp.
14.Radzobe S. Amazones mïts M. Cvetajevas dzlvë un dailradë // Antiquitas viva. Studia classica. LU ZR 645. sëjums. Riga, Latvijas universitäte. 2001. С. 84-90.
15.Radzobe S. Meginäjums definët Marinu Cvetajuvu. URL: http://www.satori.lv/raksts/6389 [25.06.2016].
lô.Radzobe Z. Lasït Marinu. URL: http://www.kroders.lv/verte/185 [25.06.2016].
17.Vilkaste P. Latviesu Cvetajeva atplaukst pie Nevas / / Literatüra. Mäksla. Mës. 1997. 3. /10. Jul. 12. pp.
Женщина-Мадонна в творчестве русских литераторов Латвии 1920-1930-х годов
Н.И. Шром
Женщина-Мадонна - одна из надындивидуальных, тяготеющих к архетипичности моделей репрезентации феминно-сти, самый традиционный стереотип идеальной женственности. Навязывание гендерной роли идеальной жены/матери в качестве единственно возможной реализации женщины, оправдываемой самой природой, привело к активному переосмыслению этой модели в европейском общественном и культурном сознании XX века. Подключение к полемике русских писательниц Латвии привело к формированию нового жанра - женского романа инициации. Основной проблемой романов Э. Арене, С. Тасовой, А. Казаровой становится онтологический и этический выбор между традиционной ролью жены/матери и новой женщиной, выступающей с проповедью материальной и сексуальной свободы.
Ключевые слова: русская литература Латвии, феминистская критика, гендер, феминность, репрезентация, женский роман инициации.
Woman-Madonna in the Works of the Russian Writers of Latvia in the 1920s-30s
N. âroma
Woman-Madonna is one of the above-individual, gravitating towards the archetypal nature, models of representation of femininity, the most traditional stereotype of the ideal womanhood. Imposition of the gender role of an ideal wife/mother as the only possible realization of a woman, justified by the nature itself, led to the active réévaluation of the model in the European social and cultural consciousness of the XX century. Russian female writers of Latvia joined the polemics; their works make it possible to talk about a new genre - a female initiation novel. The main problem of the novels by E. Arens, S. Tasova, A. Kazarova is the ontological and ethical choice between the traditional role of a wife/mother and a new woman that preaches the material and sexual freedom.
Key words: Russian literature of Latvian, feminist criticism, gender, femininity, representation, female initiation novel.
Латвийское общество 1920-1930-е годов, как и европейское сообщество в целом, переживает период активной социально-политической и культурной модернизации, что не могло не затронуть сферу гендерных отношений. В общественном сознании начинают размываться и даже рушатся границы привычных гендерных ролей, наступает время активного пересмотра традиционных культурных моделей фе-минности. Как пишет один из постоянных сотрудников самой крупной латвийской русскоязычной газеты «Сегодня» Петр Пильский в статье 1936 года «Новая женщина», «происходят великие перевороты, и они не только в наших укладах, быту, навыках, режимах - они еще и душах: в Мир пришла другая женщина. Ее эволюция проходит в спешных и поражающих преобразованиях» [11, с. 3].
Вопрос о сущности новой женщины становится одним из самых дискуссионных в латвийской периодике этого времени. «В поисках идеала» (название одной из полемических статей еще одного журналиста газеты «Сегодня» Николая Та-
сина) общество пытается обозначить контуры идеальной женщины, идеальной жены, самой желанной женщины: «Студент-медик рассказал своему другу об одном случае из своей любовной практики. Поцеловал он как-то, без всяких серьезных намерений, 16-летнюю гимназистку, девушку из очень хорошей семьи; он ждал протеста, возмущенного сопротивления, но вместо этого она ... предложила ему поехать с ним в отель. - С такой девицей Фаусту даже не понадобилось бы содействие Мефистофеля! - заключил студент-медик» [13, с. 3]. В свою очередь журналист приходит к не менее «неожиданному» заключению: «Оказывается, что мужчинам нравятся женщины, каких теперь очень немного: целомудренные, хозяйственные, могущие быть хорошими супругами и матерями. Мужчины - народ отсталый: не идут в ногу с веком! Даже архипередовые из них хотят, чтобы жены их были домовыми хозяйками, примерными супругами, хорошими матерями» [13, с. 3].
Убедительной иллюстрацией мужской «отсталости» может служить лирический триптих Михаила Айзенштадта «Renaissance» [1, с. 2], в котором поэт воспевает женщину-Мадонну в классических стихотворных формах - в сонете, в терцинах, в клаузульных строфах:
I
Мне нравятся странные сонеты -Они полны неясных благовоний, А пели их закованные в брони, Воинственно-суровые поэты.
Или монахи, несшие Мадонне Всю жизнь свою, - свою весну и лето, Безумцы, давшие Ей страстные обеты Навек бежать от светских беззаконий. <...>
II
Певцы сражений и любовных ласк! Я ваши имена втесню в терцины <...> III <...>
О, скорее скинуть тяжесть мантий! Ты, Инфанта, так красива нынче, Как Мадонны Рафаэля Санти ИДа-Винчи.
Итак, великий переворот создал новую женщину и к этому, возможно, оказался не подготовленным прежний муж-
чина. Но были ли связаны прогрессивные тенденции в сфере гендерных отношений только с женским взглядом на мир, а регрессивные - только с мужским? Разделилось ли общество на новых женщин, пропагандирующих финансовую самостоятельность и сексуальную свободу, и отсталых мужчин, чьи представления об идеальном взаимоотношении полов так и не вышли за рамки патриархатной культуры, чей женский идеал по-прежнему связывался с культом женщины-Мадонны - домовитой хозяйки, примерной супруги, хорошей матери?
Уже к началу 1930-х годов противостояние двух ролевых моделей - современной новой женщины и традиционной женщины-Мадонны - достигло трагического накала. Один из романов 1930-х годов о подлинном лице современной женщины начинается с авторского обращения-крика: «Я не могу молчать! Женщины! Когда-то вы были звезды путеводные, мадонны, добродетельные матери, верные жены, прекрасные возлюбленные, теперь вы - женский пол» [14].
На первый взгляд, «вину» за переосмысление самого традиционного стереотипа идеальной женственности можно возложить на сторонниц идеи эмансипации женщин. Действительно, феминистская критика образа Мадонны-Матери-Жены была резкой, что вызвано навязыванием этой ролевой модели как единственно возможной реализации женщины, оправдываемой самой природой. В 1931 году, выступая с докладом о профессиональных возможностях женщин, Вирджинии Вульф говорит о том, что смогла стать профессионалом только после того, как убила в себе Ангела домашнего очага1. Этот образ предельного женского самоуничижения и был подвергнут писательницей сатирической критике: "Она (идеальная жена) удивительно душевна. Немыслимо обаятельна. И невероятно самоотверженна. В совершенстве владеет трудным искусством семейной жизни. Каждый божий день приносит себя в жертву. Если к столу подают курицу, она берет себе ножку; если в комнате дует, садится на сквозняке. Словом, устроена она так, что вообще не имеет собственных мнений и желаний, а только сочувству-
1 Центральный образ поэмы Ковентри Патмора (Coventry Patmore "The Angel in the House", 1854), ставший воплощением идеальной жены/матери в английской викторианской литературе.
ет желаниям и мнениям других. Но главное, как вы сами понимаете, это то - что она чиста»2.
Но образ Мадонны подвергся смысловой переоценке и вне феминистского дискурса - в рамках самой патриархат-ной («мужской») культуры, причем задолго до 1930-х годов. Поэты-модернисты (начиная с Шарля Бодлера) увидели в женском предназначении быть матерью природное, а, следовательно, низкое, животное начало, превращающее женщину в похотливую самку. Дискредитация модели женщина-Мадонна осуществлялась как минимум в двух направлениях. Во-первых, модернисты воспользовались смысловой двойственностью образа Мадонны, восходящего к амбивалентному культу Девы Марии: с одной стороны, она - Богоматерь, воплощение материнства, с другой, она - Дева, воплощение чистоты и непорочности. Выбор был сделан в пользу образа Девы. Так, в стихотворении Николая Гумилева «Ева или Ли-лит» (1911) предпочтение отдано асексуальной, недоступной Аилит, а не хранящей очаг праматери Еве с детьми, уютным домом, стадом овец и огородом картофеля. В сонете латышского поэта Андрея Курция (Andrejs Kurcijs) «Песни черно-белой мадонне» пугающая мужчину телесная - с чувственными губами и рубенсовскими формами - Джоконда противопоставлена другой мадонне - «холодно-сладкой», «детски-асексуальной», стилистически восходящей к античным (эллинским) богиням [18, с. 5].
Второй пути дискредитации образа был подсказан Отто Вейнингерем [5]. Его идея о «непрерывной женской сексуальности», о сущности женщины, проявляющейся в «желании нравиться всем мужчинам», подводит к мысли не столько о существовании двух женских типов - абсолютной матери и абсолютной проститутки, - сколько о сходстве этих типов [4]. Эту идею активно эксплуатируют авторы популярной прозы 1930-х в сюжете о неверной жене. Например, в романе Ариэля (Н. Брешко-Брешковский) «Мадонна»: «Вей-нингер ошибался, когда говорил, что на свете существует
2 "She [the perfect wifel was intensely sympathetic. She was immensely charming. She was utterly unselfish. She excelled in the difficult arts of family life. She sacrificed daily. If there was a chicken, she took the leg; if there was a draught she sat in it - in short she was so constituted that she never had a mind or a wish of her own, but preferred to sympathize always with the minds and wishes of others. Above all - ... she was pure" [19, p. 285].
лишь два типа женщины: Мадонна и гетера. Это неверно. В каждой женщине можно найти начала того и другого. Все зависит от того, какой тип ей нужно в данный момент отразить, чтобы привлечь к себе мужчину» [3, с. 11]; или в рассказе Евгения Чирикова «Веста»: «У моей Психеи уже Амур! Сперва я остолбенел, точно увидел нечто сверхъестественное <..> Как? Моя жена, эта непорочная мадонна, нежная и стыдливая Mama, с любовником?» [16, с. 4].
Развенчивание классических мадонн затрагивает сферу массовой культуры в целом. Так, один из журналистов, описывая набирающие популярность конкурсы женской красоты и размышляя о наиболее привлекательных женских фигурах, обращается к классическим - «мадонистым» - идеалам и резюмирует: «Впрочем, Венеру теперь на конкурсах красоты забраковали бы. Провалилась бы на экзамене и Диана, и рафаэлевская Мадонна, а Клеопатру, которая две тысячи лет назад сводила с ума цезарей, по всей вероятности, даже не допустили бы к участию в конкурсе красоты. Потому что идеалы красоты меняются, как меняются представления о морали, праве, дозволенном и недозволенном» [17, с. 3].
Высокая полемичность женского вопроса приводит к появлению в русской литературе Латвии нового жанра - женского романа инициации. Важно подчеркнуть, что сама дефиниция романа как женского является многозначной.
Во-первых, это романы, написанные женщинами: «Женщина и любовь (интимные записки женщины)» Эльзы Арене (1932); «Трагедия Нади (из записок моей современницы)» С. Тасовой (1933), «Любовь погибших (Записки гимназистки)» Анны Казаровой (1938). Используемые авторами традиционные для женского письма нарративные формы - дневники и записки - позволяют говорить и об автобиографичности этих текстов.
Во-вторых, это женские тексты с точки зрения проблематики - авторы включаются в острую дискуссию о сущности современной женщины. Насколько это актуально, можно судить по авторскому предисловию к роману «Трагедия Нади»: «Эта книга вызовет большой шум. О ней будут спорить. Важно показать истинное, подлинное лицо современной девушки и женщины, весь трагизм ее нового пути... Я не могу молчать!» [14].
В-третьих, в центре повествования оказывается определенный женский персонаж - это девушка, молодая женщи-
на, гимназистка 6-го или чаще 7-го, выпускного, класса, «гимназистка пред экзаменом» [6, с. 10], персонаж, который к 1920-м годам уже стал литературным типом в европейской литературе3, в том числе и в латышской4 и русской. Востребованность данной инвариантной фигуры объясняется ее сюжетогенностью - актуальная проблема женской самоидентификации поддерживается соответствующей личностью, пограничной по своей основной сути. «Гимназистка пред экзаменом» - то есть не столько буквально, сколько накануне смены своего социального статуса, накануне главного - жизненного - экзамена, от успеха которого зависит ее счастье. Показательно, что эта смена восприниматься как инициальная практика, как выбор гендерной роли и испытание этим выбором.
Надо отметить, что уже в самых первых («мужских») русских текстах о гимназистках замужество и материнство перестают восприниматься как данность. Этот путь либо отвергается женщиной: в повести Сергея Охотского «Гимназистка» позиция 16-летней девушки вызывает понимание и одобрение повествователя-мужчины: «[утверждать], что «важнейшее назначение свободной женщины - деторождение», ...можно про животное-самку, но никак не про человека-женщину» [9, с. 26]. Либо именно этот выбор воспринимается как нечто неизбежное, сводящие все надежды к нулю: в рассказе Сергея Зархи «Гимназистка» героиня - 16-летняя Женя - мечтает о курсах, о «высшем знании», но понимает, что потом «что ж, замуж, дальше некуда нам идти. Женя с улыбкой, иронически добавила: Надо же поддерживать продолжение человеческого рода, это ведь обязанность всякой женщины, и природа все-таки берет свое» [6, с. 3]. Либо замужество рассматривается как новые партнёрские взаимоотношения. В этих отношениях задача материнства для женщины не единственная - на этом настаивает героиня женского романа «Дневник гимназистки», которая «отстаи-
3 Во французской литературе устойчивый сюжет и героиня сформировали жанр girls school novel. Его родоначальницей стала Габриэль Коллет с романом «Клодин в школе» (Sidonie-Gabrielle Colette." Claudine à l'école", 1900), роман ее последовательницы Габриэль Реваль «Гимназистки» был очень популярен в России (Gabrielle Réval. "Lycéennes", перевод на русский язык и издание в 1909 Анастасией Вербицкой).
4 Например, роман Аиды Ниедре «Красная ваза» (Aida Niedre. "Sarkanä Vâze", 1927).
вает свое право на личную жизнь» в будущем браке, понимая под «личным» возможность учиться, работать и участвовать в общественной жизни: «Задача матери, бесспорно, велика, но всецело завязнуть в семейном счастье и материнских обязанностях я не могу, как не могу закрыть глаза и заткнуть уши на окружающую жизнь, ее нужды и страдания» [12, с. 42].
Основной проблемой в латвийских женских романах инициации становится выбор - онтологический и этический. В большинстве случаев традиционной роли жены и матери противопоставляется желаемая самостоятельность (материальная и сексуальная). Самостоятельность понимается и как независимость от мужского мира: «Брак - клетка для женщины, <..> а я хочу быть совершенно свободной, самостоятельной и материально независимой. Я сама хочу завоевать себе мир. К тому же женщина должна думать об освобождении от мужского ига» [14, с. 14].
Отказываясь от традиционной роли жены и матери, женщина ищет себя в профессиональной реализации: «Другая на моем месте имела бы поклонников, успех, могла бы составить выгодную партию. <..> Я всему этому ... уделяла ... мало времени, стремясь к главной цели своей жизни - посвящению себя всецело искусству» [2, с. 23]. Важно, что традиционный путь отвергается и в профессиональном аспекте - обычная для выпускниц гимназий профессия учительницы воспринимается как крайне нежелательный вариант. Новые женщины мечтают о творческих, то есть свободных, профессиях актрисы, танцовщицы, писательницы, художницы. «Вместо того, чтобы поступить в театральную школу или же изучать искусство танца, я - учительница! Какое печальное недоразумение!» [2, с. 23].
Другим (если не творческим) путем профессиональной реализации женщины может быть медицина. Этот выбор также символичен, поскольку он направлен на углубленное, профессиональное изучение человеческого тела. Для героинь женских романов инициации - это способ понять свое тело. В женской прозе приобретение опыта означает, прежде всего, опыт общения со своим собственным телом (этот опыт более значим, чем сексуальный опыт общения с мужчинами). «Да бывают моменты, когда я чувствую себя лишь животным, самкой. <..> И никакие доводы рассудка или усилия
воли не в состоянии заглушить этого властного зова тела» [2, с. 99].
В желании понять, что делать с телом, героини охотно примеряют образ гетеры, роковой женщины, образ, в котором акцент делается на телесности, на сексуальном женском теле. Частотным в женской прозе5 становится мотив женщины, разглядывающей себя в зеркале: «Перед отъездом из дома я задержалась на минуту перед зеркалом. <..> Передо мной была высокая, стройная женщина, затянутая в блестящий золотистый шелк, плотно облегавший гибкие линии тела... «Саломея», - произнесла я, усмехнувшись своему отражению» [2, с. 116].
Новая женщина, проповедующая свободу, в том числе и свободную любовь, становится героиней романа инициации с сюжетом неудачи и трагическим финалом. Теоретические построения идеальной женской судьбы не выдерживают испытания реальностью. Героиням не удается реализовать себя на желаемом профессиональном поприще, не удается обрести финансовую самостоятельность - они либо остаются одинокими, готовыми к последнему отчаянному шагу - к суициду (героиня Тасовой), либо признают, что наилучшей для них является традиционная роль жены и матери (героини Арене, Казаровой). «Единственное естественное призвание женщины быть прежде всего матерью и женой. И горе той, которая невольно или сознательно уклоняется от этого прямого назначения! Она обрекает себя на неизбежные муки <..> От них не спасут ни наука, ни искусство, ни работа на каком бы то ни было поприще» [2, с. 80].
Жизнь Нади, героини романа Тасовой, - это полноценная трагедия, наполненная обманами, предательствами, тяжелой работой. Таков результат неправильного выбора, который совершает Надя. Она трижды отказывается выйти замуж за достойных и любящих ее мужчин: «Ну, что будет? - подумала она опять. - Со школьной скамьи соскочу - прямо на супружеское ложе. В загоне будут все мои интересы, книги, все, что так важно для моего развития. Семипудовая мамаша, <..> безысходное мещанство, портниха, магазины, сладко пить, сладко есть, мягко спать. <..> На мне будут сверкать бриллианты - я буду вроде показательной, выставочной,
5 О частотности этого мотива во французской женской прозе см. [15, с. 138139].
прекрасной половины господина банкира и заводчика Василия Нижинского. <..> Скучно, эгоистично, бесцельно» [14, с. 16].
Напротив, успешно проходят инициацию женщины, остающиеся в рамках традиции. В романе Анны Казаровой, написанном уже ближе к концу 1930-х годов, героиня без внутренних метаний принимает свое традиционное женское предназначение и следует ему вопреки страшной исторической трагедии. В ситуации революции, гражданской войны, вынужденной эмиграции она - 18-летняя молодая учительница, не снимающая форменное платье гимназистки, остается единственной хранительницей родового поместья и видит себя глазами влюбленного в нее мужчины: «Ваше назначение жить, быть любимой и давать счастье другому, а не заниматься такой ерундой, как эти тетрадки» [7, с. 69].
Петр Пильский, откликнувшийся рецензиями на романы Тасовой и Казаровой, справедливо заметил, что автор «Трагедии Нади» «страдает слабостью к преувеличениям, к накоплению бед и трагедий», неудачи сыплются на ее героиню, «как проливной дождь с разгневанного неба. <..> Все мужчины, встречающиеся на ее пути, оказываются извергами, развратниками, негодяями, и бедная Надя идет от одного страдания к другому» [10, с. 8]. Действительно, в тотальную мужскую подлость верится с трудом. Но дело не в достоверности или реалистичности персонажей и ситуаций. Тасову (разумеется, не по уровню дарования, а по авторской интенции) можно сравнить с Альбером Камю - она пишет не роман, а философский трактат, роман-манифест. В 1930-е годы С. Тасова занимает активную общественную позицию, из уст именно этой романистки и прозвучал крик-предупреждение: «Не могу молчать!». С точки зрения писательницы, итогом женской эмансипации стало разделение общества: с одной стороны оказались женщины - наивные мечтательницы, готовые совершать подвиги и совершающие эти подвиги во имя лучшего будущего, по другую сторону оказались подлые мужчины, бесстыдно воспользовавшиеся плодами эмансипации. При этом с точки зрения Тасовой больший вред женщины нанесли себе сами: «Эмансипация вылилась в совсем нежелательные формы и дала обратные результаты, она в сущности только ухудшила положение женщин. Теперь мужчины с одинаковым намерением подходят к студентке и к уличной женщине, к госпоже и к при-
слуге. <..> У него нет больше прекрасного культа - культа женщины и мадонны» [14, с. 215-216].
Таким образом, к выводу о том, что общество не готово к гендерной модернизации, приходят сами женщины. Во всяком случае, к такому выводу пришли писательницы, авторы женских романов инициации 1930-х годов, так или иначе повернувшие своих измученных современностью героинь к традиционному образу идеальной женственности - к женщине-Мадонне.
Литература
1. Айзенштадт M. Renaissance // Сегодня. 1920. 11 января. С. 2.
2. Арене Э. Женщина и любовь (интимные записки женщины). Рига: Издательство М. Дидковского, 1932. 128 с.
3. Ариэль (Н. Брешко-Брешковский). Мадонна // Для вас. 1939. № 15. С. 9-11.
4. Берштейн Е. Трагедия пола: две заметки о русском вейнингери-анстве // НЛО. 2004. № 65. URL:
http://magazines.russ.ru/nlo/2004/65/bernl3.html [28.06.2016].
5. Вейнингер О. Пол и характер: принципиальное исследование. Перевод с немецкого под ред. А. Грена. Москва: Сфинкс, 1909. 420 с.
6. Жак-Нуар. Читательнице // Сегодня. 1925. 12 апреля. С. 10.
7. Зархи С. Гимназистка. Рассказы. Петроград, 1915. 32 с.
8. Казарова А. Любовь погибших (Записки гимназистки). Рига: Издательство М. Дидковского, 1938. 160 с.
9. Охотский С. Гимназистка. Санкт-Петербург: Типография И.Н. Скороходова, 1905. 40 с.
Ю.Пильский П. Об одной трагедии // Сегодня. 1933. 12 октября. С. 8.
11 .Пильский П. Новая женщина // Сегодня. 1936. 11 июня. С. 3.
12.Поречанка. Дневник гимназистки. Поруганные идеалы. Санкт-Петербург: Издание И. Д. Чистякова, 1907. 100 с.
13.Тасин Н. В поисках идеала // Сегодня. 1933. 17 мая. С. 3.
14.Тасова С. Трагедия Нади. (Из записок моей современницы). Рига: Авторское издательство, 1933. 408 с.
15.Фетисова Н. Ю. «Дуб» и «плющ». Старые стереотипы в новом контексте // Диалог со временем. 2008. № 22. С. 118 - 145.
16.Чириков Е. Веста // Сегодня. 1928. 6 мая. С. 4
17.Яковлев Н. Самая желанная женщина // Сегодня. 1934. 18 июля. С. 3
18.Kurcijs A. Dziesmas melnbaltai madonnai // Rïtums. 1922. Nr. 2. Lp. 5.
19.Woolf, V. Professions for Women. Collected Essays. London: Hogarth Press. 1966. Pp. 284-289.
