CC BY
15^ „ ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА 2014 № 4 (20)
СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВ
Желаемое и действительное
Заметки ангажированного историкА
Что может ранить сильнее, чем осколки разбитых иллюзий?.. Острота и болезненность нынешнего кризиса русского национализма именно отсюда: он «весомо, грубо, зримо» показал, что представления русских националистов о своей политической значимости и их реальное положение в политическом поле — «две большие разницы». Всем людям свойственно выдавать желаемое за действительное, русским националистам и даже их интеллектуальным лидерам семи пядей во лбу тоже ничто человеческое не чуждо.
В самый разгар «крымско-донецкого» кризиса один мой близкий друг выложил в Фейсбуке откровения нашего общего знакомого — весьма успешного московского филолога, начинавшего свою карьеру во вполне «русско-патриотической» среде и, несмотря на свои украинские корни (по отцу), в украинском национализме ранее не замеченного: «Пусть бы этот народ-"богоносец" сдох поскорее, ей-богу! Как же я рад, что я на 50% процентов — нерусский! Впервые в жизни для меня имеют значение вопросы крови... Был... пару недель назад на конференции... один австрийский коллега с пониманием сказал своему соседу за банкетом, когда я начал "выступать": "Он хохол..."...А потом одна болгарка. подошла ко мне и сказала: "Я хочу, чтобы вы знали, что здесь есть люди, которые вас поддерживают. Мы с вами". Я в слезах отвернулся. Сейчас я понимаю людей, которые шли работать в чёрные СС, в концлагеря.
Там — в печах концлагерей — место русским ублюдкам. Я бы их там сжигал, и их отвратительный зловонный жир растекался бы по сковородке, как старое прогорклое сало. Пусть лучше эта мерзость растекается на сковородке, чем по Стране святых чудес, по любимой Украине, по Европе. Надо их сжечь, вот что я думаю. Ненавижу язык, страну, народ.»
В этом тексте меня лично более всего удивил не высокий градус русофобии (к подобным перлам русским не привыкать!) и даже не то, что она исходит от человека, специальность которого именно русский язык (пикантное сочетание русофоба и учёного-русиста в одном лице для нашей интеллигенции отнюдь не редкость). Меня поразило прежде всего то, что автор данного пассажа (а подобное далеко не каждый «свидомый» решится написать!), украинец лишь наполовину, выросший и работающий в Москве, совершенно интегрированный в русскую культуру — и профессионально, и на бытовом уровне — сделал однозначный выбор в пользу украинской идентичности и расценил русских как экзистенциальных врагов, достойных полного уничтожения.
Что это, пресловутый «голос крови»? Но среди столь многих сегодня «украинствующих» либеральных интеллигентов отечественного производства более чем достаточно тех, кто никаким боком не причастен к Незалежной и, тем не менее, гордо ходит под жовто-блакитными прапорами и протестно носит вышиванку, при том, что аналогичные манифестации при-
34
частности к русскости с их стороны были и есть абсолютно невозможны, как нечто глубоко неприличное и «фашистское». Парадоксально, но и немалую часть русских националистов охватила эпидемия «украинобесия». С другой стороны, на Украине к местному национализму, несмотря на его очевидную русофобскую компоненту, охотно примыкают тамошние русские, как, впрочем, и тамошние евреи, совершенно не склонные почему-то вспоминать о туземной многовековой погромной традиции и легко закрывающие глаза на нацистскую символику батальона «Азов».
Приходится констатировать неприятный факт: украинский национализм работает гораздо эффективнее, чем русский, — он более привлекателен. Но как такое может быть? Русская культура — великая и мировая, украинская — локально-местечковая; вес России в мире по всем показателям несопоставим с украинским... И тем не менее украинский национализм — это бурный поток, увлекающий за собой всё вокруг, это сила, на которую можно беспроигрышно (хотя бы в ближайшей перспективе) поставить, это не просто романтическая мечта, но и перспективная массовая «движуха», дающая ощущение «ты — не один». Какой контраст с практически загнанными в подполье русскими националистическими организациями, лидеры которых по большей части либо сидят в узилищах, либо получили «предупредительные» приговоры, либо спасаются от судебных преследований за границей! И хотя, если судить по социологическим опросам, русские националисты вроде бы выражают чаяния миллионов, на практике их социальная база вряд ли превышает несколько десятков тысяч.
Быть русским националистом — значит не только обречь себя на репрессии со стороны власти, но и — самое печальное — на опасливое отчуждение со стороны большинства
единоплеменников, одобряющих твою деятельность в режиме шёпота на кухне и окончательно теряющих дар речи, когда дело начинает «пахнуть керосином». Русский националист — вовсе не герой своего народа, которого готовы нести на руках восторженные толпы, а действующий на свой страх и риск маргинал, которому очень многие сочувствуют, но мало кто хочет разделить с ним хотя бы малейшую долю риска. Этакие разведчики на вражеской территории, которых никто не признает своими, когда их схватят. Грубо говоря, быть русским националистом невыгодно.
Впрочем, указанное общественное равнодушие — пусть и не в такой драматической форме — испытывают на себе и другие общественно-политические направления. Скажем, судьба левых в чём-то даже плачевней, у них нет даже организаций, сопоставимых с националистическими. В каком-то смысле лучше ситуация у либералов, благодаря влиятельному «интернациональному» ядру отечественной интеллигенции и покровительству Запада. Но, так или иначе, широкой общественной поддержки не имеет ни одно из оппозиционных движений. Ибо нет и общества как такового.
Я знаю, что говорю банальности, но у меня есть ощущение, что их значение плохо осознаётся. Поэтому не грех к ним снова обратиться.
Ещё совсем недавно многие (в том числе и автор этих строк) питали пылкие надежды на скорое падение правящего антинационального режима РФ. И нельзя сказать, что надежды эти были столь уж беспочвенны, ибо пути-низм к 2011 г. из-за своей очевидной неэффективности стремительно терял популярность. Но он устоял, и вовсе не потому, что был силён, а потому, что слабы оказались его противники. И дело не только в невысоком качестве лидеров оппозиции, а в том — прежде
всего — что последней недоставало массовости, «энергитичности» и развитого политического сознания.
Причины этого просты, и не надо в их поисках в очередной раз мистифицировать «смиренную» / «рабскую» «русскую душу». Как известно из истории, успешными революционными переворотами руководят политические силы, опирающиеся не только на свой собственный энтузиазм, но в первую очередь на определённые, влиятельные и хорошо организованные социальные группы, которые своей поддержкой питают эти политические силы, приводят их к победе и помогают её закрепить, поскольку они в этом заинтересованы и у них есть для этого возможности. Это либо оппозиционная часть правящего класса, либо средние слои, либо и первая и вторые вместе.
Так вот, «по причинам историческим» — у нас таких групп нет. Для русской истории, для русского социума (как минимум, с эпохи Петра I) характерна гипертрофия государства и очень слабые, плохо структурированные и маловлиятельные средние и даже высшие социальные группы. Но зато имеется гигантский пласт низов, совершенно не структурированный и, более того, погруженный в архаику, а иногда сознательно в неё погружаемый верхами. Поразительно, сколь мало в этом отношении менялась ситуация. Точнее, она менялась, но за движением вперёд обыкновенно следовал откат назад, её только ухудшавший.
Десять лет назад под нашей с Е.Ф. Морозовым редакцией вышел в свет сборник трудов замечательного русского военного и политического писателя, родного дяди С.Ю. Витте и Е.П. Блаватской, генерала Ростислава Андреевича Фадеева (1824-1883). Среди прочего туда была включена, без преувеличения, одна из вершин русской политической мысли — книга «Русское общество в настоящем и будущем (Чем нам быть?)» (1874).
Фадеев в этой работе пишет о специфике России ровным счётом то же самое, о чём я говорил выше. Он, разумеется, не революционер, он — умеренный консерватор, желающий своей родине не застоя, а нормального, эволюционного развития. Но в том-то и дело, что таковое возможно только, если его двигателем является само общество: «связное и сознательное общество составляет. жизненную потребность наступившей эпохи [эпохи Великих реформ]. Без общества мы можем прозябать, но жить не можем». Но «мы покуда, — с грустью констатирует генерал, — только государство, а не общество».
Более того, в русском социуме практически отсутствуют «дрожжи» для формирования общества — самостоятельные и влиятельные «средние» социальные группы: «Русская жизнь сложила лишь два пласта людей — привилегированный и непривилегированный. В каждом из этих пластов. есть свои верхи и свои низы, своя аристократия и демократия; но в середине между ними нет ничего и не мелькает даже зародыша чего-нибудь для будущего...»
В связи с отсутствием социальных «дрожжей» («самодействующих общественных сил») общественная жизнь неизбежно парализуется: «Как иметь влияние на общество, когда оно не представляет ни сборных мнений, ни общих интересов, ни сложившихся групп, на которые можно было бы действовать; влиять же на людей поодиночке значило бы черпать море ложкой. Недостаток гражданской доблести, вялость в исполнении своих обязанностей и равнодушие к общему делу, в которых мы постоянно себя упрекаем, происходят, в сущности, от бессвязности между людьми. Немудрено быть гражданином там, где человек видит перед собою возможность осуществить всякое хорошее намерение; но нужна непомерная, чрезвычайно редкая энергия, чтобы тратить силы
при малой надежде на успех (здесь и далее выделения мои. — С.С.). Это чувство одиночества, действующее очень долго, повлияло, конечно, и на склад русского человека, сделало его относительно равнодушным к общественному делу, лишило веры в себя. Невозможно вылечиться от равнодушия, пока продолжается обстановка, его создавшая. Государство, населенное восемьюдесятью миллионами бессвязных единиц, представляет для общественной деятельности не более силы, чем сколько ее заключается в каждой отдельной единице. В таком состоянии, при отсутствии общественной организации, ни умственная, ни деятельная жизнь России не сложится не только в пятнадцать, но и в полтораста лет; сухой песок никогда не срастется сам собой в камень».
Узнаваемо, не правда ли? Перед нами тот самый феномен социальной атомизации, о которой так много пишут современные социологи.
В результате, иронизирует Ростислав Андреевич, «нам приходится. возложить упование только на сокровенную внутреннюю мощь русского народа, то есть на общее место, лишенное всякого значения в действительной жизни». (Не такими ли «упованиями» является большинство современных позитивных прогнозов о будущем нашей страны?)
Таким образом, «Россия представляет единственный в истории пример государства», в котором существует только одна реальная общественная сила — «верховная власть ».
Но если это положение дел не менять, то русские останутся «навеки народом, способным жить только под строгим полицейским управлением», а «наша будущность ограничится одной постоянной перекройкой административных учреждений». «Следуя нынешним путем, мы неизбежно придем к исходу слишком явному, чтобы можно было в нем усомниться: к тому исходу, что русское общество, то есть вся наша
историческая культурная сила, рассыпется сухим песком, утратит всякую способность к какому-либо сборному делу, к какому-либо умственному или практическому почину, утратит всякое определенное сознание о различии между нравственно должным и недолжным, всякую мысль об общем деле, сохраняя почтение к одной только истине — к практической истине личных интересов».
Фадеев здесь, по сути, говорит о всем известном социальном феномене наших дней — «приватизации» человека, замыкании его в частную жизнь, утрате им гражданских добродетелей. Ясно, что эта «приватизация» напрямую вытекает из описанной выше социальной атомизации.
Ещё ранее Ростислава Андреевича о том же феномене (и также увязывая его с господством неограниченной верховной власти и с ато-мизацией общества) писал великий французский мыслитель Алексис де Токвиль в своей классической работе «Старый порядок и революция» (1856) (сочинение это была весьма популярно среди русских интеллектуалов 1860-1870-х гг. и несомненно повлияло на фадеевские размышления): «Люди в этих [деспотических] обществах, не связанные более друг с другом ни кастовыми, ни классовыми, ни корпоративными, ни семейными узами, слишком склонны к занятию лишь своими личными интересами, они всегда заняты лишь самими собой и замкнуты в узком индивидуализме, удушающем любую общественную добродетель. Деспотизм не только не борется с данной тенденцией — он делает ее неукротимой, поскольку лишает граждан общих страстей, любых взаимных потребностей, всякой необходимости взаимопонимания, всякой возможности совместного действия; он, так сказать, замуровывает людей в их частной жизни. Они и так уже стремились к разобщенности — деспотизм окончательно их изолирует; они и так
уже практически охладели друг к другу — он их превращает в лед.
В такого рода обществах, где нет ничего прочного, каждый снедаем страхом падения или жаждой взлета. Поскольку деньги здесь стали мерой достоинства всех людей и одновременно обрели необычайную мобильность, беспрестанно переходя из рук в руки, изменяя условия жизни, то поднимая до общественных высот, то повергая в нищету целые семейства, постольку не существует практически ни одного человека, который ни был бы принужден путем постоянных и длительных усилий добывать и сохранять деньги. Таким образом, желание обогатиться любой ценой, вкус к деловым операциям, стремление к получению барыша, беспрестанная погоня за благополучием и наслаждением являются здесь самыми обычными страстями. Они с легкостью распространяются во всех классах, проникая даже в те сферы, которым были ранее совершенно чужды, и, если их ничего не остановит, в скором времени могут привести к полной деградации всей нации. Итак, самой природе деспотизма свойственно как разжигать, так и заглушать эти страсти. Расслабляющие страсти помогают деспотизму: они занимают внимание людей и отвращают их от общественных дел, заставляют трепетать от одной идеи революции. Один только деспотизм способен создать покров тайны, дающий простор алчности и позволяющий извлекать бессчетные барыши, бравируя своей бесчестностью. В отсутствие деспотизма эти пороки сильны: при деспотизме же они правят миром».
Разве это не фотографически точное описание путинской России с её «баблоцентризмом»? Между тем речь идёт о Франции Наполеона III, что вносит в наши пессимистические рефлексии нотку оптимизма: русский опыт вовсе не столь уж уникален, это случалось и с другими, как-то данные проблемы решавшими; чем мы хуже?
Внимательный читатель может заметить, что я будто бы сам себе противоречу: с одной стороны, утверждаю, что революционный переворот невозможен без наличия в обществе сильных и независимых социальных групп, с другой же — привожу в пример императорскую Россию, бытие которой оборвалось как раз в результате революции. Но противоречие это мнимое.
В России несколько раз побеждали революции. Но были ли они успешными? Не в техническом только смысле — захват власти оппозицией, а в смысле реализации в нашей стране базовой модели общества Модерна — национального демократического государства. Ни Февраль и Октябрь 1917-го, ни Август 1991-го этой задачи не решили. Более того, по результатам, Октябрь и Август, осуществив некоторые принципиально важные аспекты Современности (в первом случае — индустриализацию и всеобщее среднее образование, во втором — пусть ущербную и относительную — свободу слова и экономической деятельности), продвинулись в деле социальной ато-мизации русского общества и «приватизации» русского человека куда дальше императорской России, о которой так печалился генерал Фадеев.
Как ни странно, но проигравшая (точнее, победившая частично) революция 1905 года была по сравнению с сёстрами-победительницами в этом отношении гораздо более успешной: относительно самостоятельный парламент и аграрная реформа Столыпина, финалом которой должно было стать появление класса средних крестьян-собственников, подводили хороший фундамент под строительство полноценного русского гражданского общества. Но всё это было смыто большевистским переворотом, суть которого точно почувствовал ещё в 1919 г. Максимилиан Волошин: «Не в первый раз мечтая о свободе, / Мы строим новую тюрьму».
Та атомизация русского общества,
которую произвели большевики, и не снилась старорежимной России. Все прежние социальные группы были либо уничтожены, либо переформатированы до неузнаваемости и поставлены под тотальный контроль государства. Любые новые, естественно возникающие «снизу» общности тут же разрушались или «возглавлялись».
Тем не менее на закате СССР сформировался-таки вовсе не запланированный его вождями некий советский вариант «среднего класса» с ядром в виде технической интеллигенции (которую из всех слоёв населения «прессовали» значительно меньше). Именно он стал главной движущей силой Августа 91-го, и именно он же стал его главной жертвой — в 90-е новые «демократические» правители России успешно стёрли этот ещё не слишком отвердевший «камень» в «песок».
Вот так и вышло, что в начале XXI века, как и в 70-е годы позапрошлого столетия, мы всё ещё «только государство, а не общество». Причём сегодня ситуация даже хуже. Во времена Фадеева существовало, по крайней мере, дворянство — сословие с большим социальным, политическим и культурным капиталом, имевшее определённую автономию от государства (именно на дворянство генерал делал ставку в своём проекте формирования русского общества). Сравнимых с ним по влиянию социальных групп в РФ нет и в помине. Т.н. «средний» и «креативный» класс есть просто социологические симулякры. В реальности же имеются отдельные социально активные предприниматели и интеллигенты. Даже в этих слоях большинство предпочитает «не связываться с политикой», чтобы не повредить своему бизнесу или вузовской карьере. Один мой близкий друг-предприниматель, сочувствующий националистам, тем не менее постоянно отклонял все мои предложения публично выразить своё сочувствие, хотя бы сходив на Русский Марш. Его бизнес связан с государ-
ственными заказами, и он просто боится последствий «засветки» на оппозиционном политическом мероприятии. И кто сможет сказать, что его опасения беспочвенны?
И если уж бизнес- и интеллектуальное сообщество, имеющие хоть какую-то степень независимости, столь политически деликатны, то что можно сказать о подавляющем большинстве (70 и более процентов) российского социума — «низах», полностью зависящих от государственных подачек? Можно сколько угодно презирать их за «патерналистские иллюзии», за то, что они видят не более чем на шаг вперёд, но общественное бытие чётко определяет общественное сознание — «низы» страшно боятся потерять и те жалкие крохи, которые перепадают им сверху, поэтому они за «стабильность» и за «Путина». Любая же оппозиция — в том числе и националисты — могут эту «стабильность» разрушить, а дадут ли они что-то надёжное взамен — большой вопрос. Поэтому те или иные вспышки народного гнева (вспомним хотя бы Пугачёв и Бирюлёво) остаются в политическом плане пустым выхлопом, не инвестируясь ни в реальную поддержку существующих оппозиционных политических организаций, ни в создание каких-то новых структур общественной самоорганизации. Пошумели, добились того, что власть пообещала наказать виновных, и разошлись по домам — вот типичная схема подобных инцидентов.
Понятное дело, что этими людьми власть может легко манипулировать с помощью своей в последнее время затмевающей лучшие советские образцы массированной телепропаганды. Ибо обмануть их нетрудно, они сами обманываться рады. Ясно осознать, насколько безотрадна и бесперспективна твоя судьба, психологически очень сложно. Я не думаю, что русские «при-родно» склонны к мифологизации действительности, напротив, по моим наблюдениям, русский ум — преиму-
щественно практический и реалистический (недаром русские не слишком хорошо воспринимают условности в искусстве и всё ищут в нём «правду жизни»). Но бегство в иллюзии тоже может иметь вполне практический смысл: например, стремление избежать отчаяния, — как бы иллюзии ни были вредны, отчаяние «биологически» вреднее. Так что нынешняя вакханалия иллюзорного сознания имеет своим источником просто элементарный животный страх перед действительностью, трезвый взгляд на которую не может породить ничего, кроме горького пессимизма. (Это соображение, впрочем, не индульгенция для интеллектуалов, иначе пришлось бы «понять-простить» офицеров, дезертировавших с поля боя).
Надеяться на появление в ближайшее время социально и политически активных ячеек гражданского общества вряд ли приходится. Власть такие потенциальные ячейки будет только давить по испытанным рецептам, превращая всё хоть чем-то напоминающее «камень» в «сухой песок». Она и дальше будет культивировать в качестве основной единицы российского социума «приватного человека», «замурованного в частной жизни». А народное большинство будет и дальше идти по линии наименьшего сопротивления.
Уместно снова вспомнить Токви-ля, на сей раз пассаж из его «Демократии в Америке», написанный как будто специально про наше сегодня: «Общество сохраняет спокойствие, но не потому, что оно осознает свою силу и свое благополучие, а, напротив, потому что оно считает себя слабым и немощным; оно боится, что любое усилие может стоить ему жизни: всякий человек ощущает неблагополучие общественного состояния, но никто не обладает необходимым мужеством и энергией, чтобы добиваться его улучшения. Желания, сожаления, огорчения и радости людей не создают ничего ощутимого и прочного, подобно
тому как страсти стариков приводят их лишь к бессилию».
Формирование основ русского гражданского общества сможет начаться не раньше, чем падёт режим «суверенной бюрократии». Но без наличия первого устранить второй практически невозможно. Замкнутый круг!
Как ни странно, но вся эта лежащая на поверхности социология не привлекала ни малейшего внимания со стороны лидеров русского национализма. Они были окрылены Кондопогой, Ма-нежкой, Болотной, многолюдностью Русских Маршей, результатами опросов общественного мнения, по которым получалось, что лозунг «Россия для русских» поддерживают более 50 процентов опрошенных, а за потенциальную партию русских националистов готовы уже сейчас проголосовать порядка 15-ти. При этом не замечалось, что Манежка-2, о которой столь много говорилось, так и не состоялась, ибо фанатское сообщество не стало включаться в активную политическую деятельность; что массовка Русских Маршей, состоящая в основном из «правого движа», вдруг куда-то испаряется, когда дело доходит до действительно политических акций, — даже такие резонансные мероприятия как митинг «Хватит кормить Кавказ!», отдельный митинг националистов на Болотной или митинг «За визовый режим!» собирали лишь несколько сотен легко друг другом узнаваемых лиц; что участие националистов в протестах 2011-2012 гг., повысив их популярность в СМИ, вовсе не повлияло на расширение их общественной поддержки, о чём свидетельствовали, в частности, выборы в Координационный Совет Оппозиции, куда националистические лидеры сумели попасть только благодаря квотам, и т.д.
Говоря афористически, в сознании националистических вождей воля к власти полностью затмила волю к исти-
40
не. Они не хотели думать о социально-политических механизмах реализации своих программ, о том, на какую социальную базу будут опираться (туманно предполагалось, что это «средний класс»), надеясь, что волна народного возмущения поднимет их на свой гребень и внесёт если не в Кремль, то уж, по крайней мере, в Думу. В реальности же националистические организации продолжали оставаться немногочисленными клубами единомышленников без серьёзных социальных связей.
Будучи человеком «скептического складу», я пытался инициировать серьёзное обсуждение указанной проблемы, но живого интереса это не вызывало. В частных беседах мне говорили, например, о том, что гражданское общество у нас уже есть, и это Интернет-сообщество (а товарищи «слева» поведали даже о новом чудо-классе «информалиате»), которое вполне способно к политической мобилизации. В июле 2011 г. я выступил практически с теми же тезисами, что содержатся в данной статье, на круглом столе «ВН» «Национальная революция: сущность, движущие силы, русский опыт» (его материалы опубликованы в №7). И что же? Никто не захотел их обсуждать, хотя там присутствовал почти весь цвет национал-интеллектуалов. Доктор исторических наук В.Д. Соловей в ответ на мои экскурсы в прошлое сказал, что очень не любит «историческую казуистику», и предложил присутствующим думать о будущем, ибо «русское общество готово к радикальным методам борьбы за изменение своего положения», а политолог Павел Святенков, сформулировав дилемму: «Россия либо обречена на национальную революцию и построение современного государства, либо на деградацию по сценарию стран "третьего мира"», — тут же выразил надежду, что «первый вариант более вероятен, ибо во всем мире идет процесс демократизации».
События зимы 2011/12 г. вроде бы
подтвердили правоту оптимистов и поколебали даже скептицизм автора этих строк, спровоцировав его на написание нескольких эйфорических по настроению заметок на ныне почившем сайте «Русская платформа», которые ему сейчас стыдно перечитывать. Однако ж сегодня мы видим, что всё вернулось на круги своя, более того, в некоторых отношениях мы отброшены к уровню до 2005 г.: Русский Марш, по сути, приказал долго жить, русский национализм находится в состоянии жёсткого раскола, а главное, не осталось никаких иллюзий насчёт политической активности «ширнармасс».
Украинский кризис со «стеклянной ясностью» продемонстрировал слабость русского национализма — последний оказался не в состоянии предложить какую-то собственную стратегию, а был вынужден прислониться к одной из двух противоборствующих сил: либо к украинскому национализму и его отечественным либеральным симпатизантам, либо к кремлёвскому официозу (и там, и там в качестве «пятого колеса»). Символической иллюстрацией этой катастрофы стало размежевание Русского Марша в Казани: одна его часть продефилировала под жовто-блакитными прапорами, другая провозгласила здравицу великому Путину.
Об «украинобесии» людей, называющих себя русскими националистами, много говорить не стоит — очевидно, что они просто не понимают элементарной азбуки националистической идеологии, её первооснов. Но и история с поддержкой националистами проекта «Новороссия» также свидетельствует о неблагополучии внутри движения. Ибо в конечном итоге весь дискурс и практика сторонников «Русской весны» основывался на одной только надежде, что в пламени русско-украинской войны путинская неофеодальная «много-националия» превратится в русское национальное государство. Порази-
тельно, насколько оказалась живучей старая патриотическая мантра о неизбежном перерождении антинационального режима в национальный под воздействием внешних угроз (а родом она ещё из XIX столетия, о чём см. мою статью «Русский национализм и войны императорской России» в №14 «ВН», см. также мои аргументы против этого заблуждения в статье «Прощание славян» — №18). Сам был её приверженцем до конца 2007 г., а семь лет спустя стал удивлённым свидетелем того, как её озвучивают не только завзятые охранители, но и некоторые из тех, кто помог мне в своё время от этой иллюзии излечиться. Главный аргумент «перерожденцев» — «у "кремлёвских" нет иного выхода: либо переродятся, либо погибнут» — на самом деле не стоит выеденного яйца. Любой, «кто жил и мыслил», знает, что есть множество людей, которых никакие обстоятельства не могут заставить изменить свою внутреннюю сущность, а историку известно, сколько правящих режимов погибло из-за своей органической неспособности к вроде бы вполне очевидным и необходимым изменениям. Вообще же, бурная активизация «перерожденческого» дискурса — ещё одно печальное свидетельство политического бессилия русского общества.
В результате мы имеем два марионеточных по отношению к ни на йоту не поменявшей своей антинациональной сущности РФ (псевдо)государствен-ных образования — ДНР и ЛНР, видеть в которых центры «русской ирреден-ты» может только очень наивный или очень недобросовестный человек, и дискредитированную (вольным или невольным) сотрудничеством с Кремлём национал-демократию — ещё недавно наиболее перспективное направление русского национализма. Да, весной поддержка «Новороссии» была неизбежной для НДП, хотя осуществлять её в дискурсивном пространстве нужно было с большим дистанцированием
от официоза. Но то, что эта поддержка осталась мейнстримом партийной пропаганды даже в сентябре-октябре, когда ситуация стала предельно понятной, было кардинальной ошибкой. Похоже, что националистам, сумевшим не подхватить смертельный вирус «украинобесия», грозит опасность заразиться хронической формой «ново-россобесия», и в коалиции с разного рода ордынцами под чутким руководством полковника ФСБ Стрелкова изображать радикальных «ястребов», на фоне которых Кремль мог бы демонстрировать своё голубиное миролюбие. Продолжать эту линию — путь к окончательному краху.
Так что же нам делать?
Во-первых, перестать выдавать желаемое за действительное и осознать, что наши успехи оказались столь эфемерными прежде всего потому, что правящий режим РФ держится не только на насилии и обмане «сверху», но и на специфике структуры российского социума, которая во многом и предопределяет характер этого режима, последнему в таких условиях нет никакой прагматической необходимости куда-то эволюционировать, а у «ширнармасс» нет никакой возможности его к этой эволюции подталкивать. Наша ниша в реальной политике чрезвычайно скромна, и рычаги для каких-либо великих переворотов у нас полностью отсутствуют.
Во-вторых, пора снова активизировать те сферы нашей деятельности, которые ещё недавно были для нас ведущими и создали нам определённый авторитет: правозащитную и интеллектуально-аналитическую. Поводов для первой всегда предостаточно, а вторая должна в первую очередь сосредоточиться на «работе над ошибками».
В-третьих, «при всём при том», нужно помнить, что нынешняя «стабильность» недолговечна, её уже и
сейчас «потряхивает», поэтому стоит быть готовыми к любым поворотам истории (в России все великие события происходят внешне совершенно внезапно, как говорил ещё Н.Я. Данилевский), вплоть до неожиданного падения режима. Наивно думать, что при наших скромных ресурсах мы тогда «возьмём власть», скорее, это сделают либералы, но какие-то «окна возможностей» могут открыться и для нас. А следовательно, необходимо сохранить и крепить те структуры, которые у нас имеются.
В-четвёртых, нужно рассматри-
вать и самый пессимистический сценарий — невозможность русского национального государства, блокируемого как «чекистами», так и «либералами», а потому стоит задуматься о запасном варианте националистического проекта — национализме для националистов, т.е. создании некоего русского «государства в государстве» на принципах национальной диаспоры со своими инструментами выживания и лоббирования. Возможно, этот «субэтнос» со временем сможет стать и ядром новой русской нации.
Сайт журнала «ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА»: http://vnatio.org/
На сайте:
• Выпуски предыдущих номеров журнала, избранные статьи
• Анонсы новых материалов
• Интервью с авторами, статьи и рецензии
• Ориентировка для читателя: где приобрести новые выпуски журнала Кроме того:
• Новостная лента, ориентированная на читателя, интересующегося национальным вопросом в России и русским движением
• Библиотечка «ВН»: книги наших авторов
• Сообщество читателей журнала
• Путеводитель по Сети: коллекция ссылок на ресурсы русского движе-42 ния и мировые националистические ресурсы
