CC BY
99
УДК 821.161.1.09"20"
Огородникова Екатерина Александровна
Костромской государственный университет katogorod@gmail.com
ЖАНР ЭЛЕГИИ
В СБОРНИКЕ ИГОРЯ СЕВЕРЯНИНА «ГРОМОКИПЯЩИЙ КУБОК»
Статья посвящена проблеме функционирования жанра элегии в лирическом сборнике Игоря Северянина «Громокипящий кубок» (1913). В работе анализируются три стихотворения из первого раздела сборника «Сирень моей весны», которые Северянин называет элегиями. Это «Янтарная элегия» (1911), «Элегия» (1905) и «Маленькая элегия» (1909). В статье прослеживаются пути и формы освоения поэтом-эгофутуристом жанровой традиции элегии.
В статье показывается, что «Янтарная элегия» (1911) и «Элегия» (1905) обладают традиционными жанроо-бразующими признаками, характерными как для элегии античного образца, так и для классической русской элегии. Утверждается, что наиболее традиционным образцом представляется «Элегия» (1905). С классической элегией она соотносится через референтную систему ценностей жанра (ощущение «невозвратности потерянного», мотивы ритуального плача, эстетизация смерти). Подчёркивается, что в «Янтарной элегии» (1911) новаторство Северянина заключается в использовании пародийных элементов элегии в противовес идиллическому мироощущению. Оно проявляется также во фрагментировании и расщеплении данного жанра на формальном уровне (сокращении текстового объёма).
«Маленькая элегия» (1909) оценивается в исследовании как наиболее радикальная авторская трансформация жанра. Напрямую с жанровой традицией элегии её роднит только повествование в прошедшем времени, мотив воспоминания как жанрообразующий признак.
В статье делается вывод о том, что Северянин умело использует вариативность элегии и создает уникальный синтез романтических традиций классической лирики и футуристических приемов.
Ключевые слова: русская поэзия, Серебряный век, Северянин, идиллия, элегия, жанрообразующий признак, жанр, трансформация.
Элегия как жанр лирической поэзии уходит своими корнями далеко в прошлое. Данный жанр возник в античной поэзии; первоначально так называли плач над умершим. Исследователи подчёркивают, что античная элегия основывалась на жизненном идеале древних греков, в основе которого лежала гармония мира, соразмерность и уравновешенность бытия, которые были бы неполными без грусти и созерцательности [5]. Н.П. Гринцер считает, что слово «элегия» возникло раньше, чем лирический жанр, который ныне этим термином обозначается. По словам исследователя, «с этим жанром ситуация сильно запутана, начиная с самого слова, которым он обозначается. Традиционные ссылки на этимологическую связь ЭлЭгЭйпн «элегический стих» с ЭлЭгпт «мелодия флейты, плач» кажутся достаточно сомнительными, связь может быть и обратной, когда семантика «плача» начинает «вчитываться в соответствующий жанр» [2, с. 19-20]. Таким образом, к жанрообразующим началам элегии можно отнести меланхолическую рефлексию, переживание невозвратности, отрыв от идиллических мотивов, которые не всегда будут напрямую связаны со смертью и оплакиванием близких.
В поэтическом словаре Квятковского дано следующее определение жанра: «Элегия (греч. ЕлегеЯб) - лирический жанр античной поэзии, стихотворение, проникнутое смешанным чувством радости и печали или только грустью, раздумьем, размышлением, с оттенком поэтической интимности. В Древней Греции Э. писали Архилох, Калли-мах, из латинских поэтов - Овидий, Катулл. Форма античных Э. - ряд элегических дистихов. В рус-
ской поэзии первую Э. написал В. Тредиаковский; как жанр Э. развилась в конце XVIII и особенно в начале XIX в. Э. писали К. Батюшков, В. Жуковский, А. Пушкин, М. Лермонтов, Н. Языков, Н. Некрасов, А. Фет, а в XX в. - В. Брюсов, К. Фофанов, И. Анненский, А. Блок и др. Стихотворный размер русских Э. преимущественно ямбический» [3]. Ф. Прокопович в «Поэтике» пишет: «Элегия есть некое печальное поэтическое произведение», но «все же ей всего больше подходит содержание, исполненное переживаний, гнева, любви, радости, скорби и т. п.» [6, с. 439]. В.Г. Белинский называет элегию «песней грустного содержания» [1, с 334]. Л.Г. Фризман, размышляя над жанровой природой элегии, отмечает: «Есть в истории литературы знакомые незнакомцы. Такова русская элегия. О ней написано много и мало....» [11, с. 3].
Интересной представляется точка зрения В.И. Козлова, который в своей статье говорит о жанре как литературной традиции, посредством которой автор (осознанно либо бессознательно) отвечает запросам времени. Козлов подчеркивает, что элегия - жанр актуальный и современный, имеющий широкий творческий потенциал и активно используемый поэтами. По его мнению, элегия обладает некой формулой гармонии, которая позволяет этому жанру быть максимально разнообразным [4, с. 2]. С рассуждениями Козлова можно согласиться, ибо соотнесение данного жанра только лишь с традициями романтизма излишне консервативно и ограничивает возможности жанровых трансформаций, а следовательно, приводит к недооценке творческого потенциала элегии.
© Огородникова Е.А., 2016
Вестник КГУ ^ № 6. 2016
87
В.И. Тюпа в своей книге «Дискурс / Жанр» трактует жанрообразующие признаки элегии через призму противопоставления её с таким жанром, как идиллия. На содержательном уровне он выделяет следующие жанрообразующие признаки:
- бесприютное скитальчество как элегический способ присутствия «Я» в мире в противоположность идиллической бытовой укоренённости;
- ретроспективность, оглядывание назад, что актуализирует архитектонический мотив страннического пути;
- лирический эгоцентризм (данный признак элегии представляется наиболее важным при анализе лирики Северянина как представителя эгофутуризма. - Е.О.);
- высокий ценностный статус прошлого;
- освоение уникальности человеческого присутствия в мире;
- мотивы одиночества лирического героя, причем элегический лирический герой является субъектом самоопределения на ценностной оси настоящее/прошлое;
- апофатическое самоопределение, складывающееся из отрицательных автохарактеристик своей страдательности: недоступности идиллических ценностей, утраченности, невозвратности, остав-ленности, отрешенности и опустошенности;
- личностный кенозис, то есть самоумаление и самоограничение собственной причастности к жизни;
- осмысление собственной слабости как не менее эффективный путь самоактуализации, нежели ощущение собственной силы;
- самоуглубление как ключевой жанрообразую-щий момент;
- медитативность [10, с. 139-142].
Важно отметить, что элегия - достаточно живой и подвижный жанр, который активно используется поэтами даже в периоды «крушения жанрового мышления». Яркий тому пример - творчество Игоря Северянина. В своем сборнике «Громокипящий кубок» (1913) в первом разделе сборника «Сирень моей весны» Северянин публикует три стихотворения, которые называет элегиями. Это - «Янтарная элегия» (1911), «Элегия» (1905) и «Маленькая элегия» (1909).
Эпиграфом к «Янтарной элегии» служит цитата из романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин»: «Деревня, где скучал Евгений, // Была прелестный уголок». Отсылка к творчеству Пушкина в данном стихотворении неслучайна, потому что в творческом наследии Пушкина довольно большое количество стихотворений, относящихся к жанру элегии или имеющих элегические мотивы. Нельзя сказать, что «Янтарная элегия» служит только примером жанровой рефлексии и попыткой осмысления жанра посредством классического образца. Вторая глава «Евгения Онегина» не об-
ладает признаками элегии, в ней видны признаки другого жанра - идиллии. В пушкинском произведении деревня характеризуется как «прелестный уголок», также упоминается «господский дом уединенный». В тексте романа в стихах обозначены элементы ландшафта, связанные с домом - горы и долы, нивы, ручей, пруд, реже - река. Художественное пространство идиллии всегда связано с усадьбой, родовым имением:
Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,
Стоял над речкою. Вдали
Пред ним пестрели и цвели
Луга и нивы золотые,
Мелькали сёлы; здесь и там
Стада бродили по лугам,
И сени расширял густые
Огромный, запущенный сад,
Приют задумчивых дриад [7, т. 4, с. 36].
Жанр идиллии Пушкиным использовался не менее часто, чем элегия. Идиллия как собственно лирический жанр в русской литературе никогда не являлась доминирующей, но такие популярные жанры, как элегия и эпистола, испытали на себе заметное влияние идиллии. Идиллия Пушкина как классическая жанровая форма противопоставляется футуристичной элегии Северянина: Вы помните прелестный уголок -Осенний парк в цвету янтарно-алом? И мрамор урн, поставленных бокалом На перекрёстке палевых дорог?
Вы помните студёное стекло
Зелёных струй форелевой речонки?
Вы помните комичные опёнки
Под кедрами, склонившими чело? [8, т. 1, с. 39].
В стихотворении Северянина присутствует некая диалогичность с пушкинским метатекстом, выстраиваемая за счёт элементов пародии: окказиональные «комичные опёнки, склонившие чело» вместо традиционного штампа «золотых лугов и нив», осовремененная «трехкомнатная дача», «шалэ» вместо «уединенного господского дома». Если в идиллии герой живет внутри домашнего пространства, то герой элегический уже покинул его и может лишь вспоминать о «мирном уголке» как о недоступной ему более гармонии. Традиционная для элегии значимость прошлого всячески поддерживается поэтом на лексическом уровне: каждое четверостишие начинается с обращения «Вы помните...», «забыть нельзя // Того, что нечего и помнить» [8, т. 1, с. 39]. Лирический герой «Янтарной элегии» самоуничижается, ограничивает себя даже в воспоминаниях в своей причастности к жизни. Для полноценной рефлексии по утрате ему необходимы воспоминания «другого Я», в данном примере не «я-для-себя», а реального лица, бывшей возлюбленной.
В «Янтарной элегии» встречается лейтмотив-ный образ «форелевой речонки», проходящий че-
88
Вестник КГУ ^ № 6. 2016
рез образную систему всего сборника. «Мрамор урн, поставленных бокалом», «студёное стекло зелёных струй» - характерный для данного сборника образ ресторанно-барной культуры и культуры употребления алкоголя (бокалы, холодное стекло) как попытки забыться, как невозможность яркой и опьяняющей души поэта вырваться из ледяной стеклянной оболочки.
Картина осени, осеннего пейзажа создается автором не банальным перечислением осенних атрибутов, будь то опавшие листья, дождь, запах земли и т. д., а путем оригинальной цветописи, что заметно уже в названии. Янтарный, алый, палевый, форелевый - разнообразие сложных тёплых оттенков, контраст оранжевого с зелёным создают не идиллический образ «тихого уголка», а некую эстетическую категорию времени, но не только времени года, а определённого периода жизни. Это важно для элегии как жанра, так как элегический герой живет не в циклическом временном пространстве, а во времени индивидуальном.
Начало «Элегии» (1905) написано в традиционном жанровом ключе: герой вспоминает о своей жизни, ностальгирует о давно ушедшем, рефлексирует:
Я ночь не сплю, и вереницей Мелькают прожитые дни. эТеперь они, эКак небылицы.
В своих мечтах я вижу Суду И дом лиловый, как сирень. эОсенний день эЯ вижу всюду [8, т. 1, с. 60].
Лирическое повествование крайне субъективно, часто используется местоимение «я». Северянин задействует устойчивые элегические мотивы: бессонницы, тщетности существования, одиночества, воспоминания, скорби по утраченным чувствам, усиленно подчёркивает значимость прошлого: «эКак то давно! // Как то красиво!» [8, т. 1, с. 60].
Сосредоточение элегической эмоции на невозвратности и необратимости времени для отдельного человека нуждается в небольшом уточнении. В русской элегии 1810-30-х гг. нельзя не заметить повторяющийся у разных авторов тематический ход: осеннее увядание сменяется весенним возрождением, но для лирического героя это невозможно (например, в «Последней весне» К. Батюшкова, «Весне» Е. Баратынского). Этот тематический ход используется с целью противопоставить природное циклическое время времени человеческому, индивидуальному. Вообще, для творчества Северянина характерна антитеза образов весны и осени, как и для русской литературы в целом. Данная особенность художественного мира Северянина гармонично вписана в стихотворение как жанроо-бразующий признак, одновременно индивидуализируя антитезу как прием (в широком контексте его
лирики) и подчёркивая литературную преемственность в рамках данного жанра [9, с. 139-142]. Противопоставление это Северянин буквально воспроизводит в своей элегии, причём даже в одном четверостишии, что усиливает трагичность произошедшего: «В своих мечтах я вижу Суду // И дом лиловый, как сирень. // эОсенний день // эЯ вижу всюду» (лиловый и сиреневый как символы весны, возрождения, новой жизни); «Я не имею даже вести // О той, которой полон май»; «Прошла весна, // эНо я... спокоен» [8, т. 1, с. 60].
Н.И. Козлов называет элегию наиболее вариативным жанром. Если рассматривать референтную систему ценностей данного жанра, «невозвратность потерянного» как сформированную в его первичном источнике - древнем протожанре ритуального плача, то «Элегия» (1905) вновь представляется нам наиболее традиционным образцом. Доминирующий мотив ритуального плача - невозвратность того, чья жизнь прекратилась и больше никогда не продолжится. Смерть - непреодолимая граница между невозвратным прошлым и длящимся настоящим. Будущего ни оплакивание, ни литературная элегия не знают. В зависимости от того, насколько искренней была скорбь во время оплакивания, она выявляла субъективную значимость утраты для жизнь свою продолжающих. В качестве референтной для элегии эта жанрообразую-щая система ценностей открывает широкую перспективу для эгоцентризма лирики, проявления лирического «Я». Высокий ценностный статус прошлого в элегии как в жалобной песне (оплакивании), определяется неповторимостью прошлого, а значит и его уникальностью и единственностью. Постепенно освобождаясь от тематической привязки к смерти, элегия как жанр реализует индивидуальные возможности выражения чувств героем, стремясь к освоению уникальности бытия человека в мире. В «Элегии» (1905) мотивы ритуального плача довольно чётко просматриваются в обращении к «Царице грёз»: «О, я не требую ответа // ни сожаления, ни слёз!». Необходимо обратить внимание на метафору смерти в двух последних строчках стихотворения:
Меня не видишь ты, царица, Мечтаешь ты не обо мне. эВ усталом сне эТвои ресницы [8, т. 1, с. 60].
А вот «Маленькая элегия» (1909) может рассматриваться как авторская трансформация жанра элегии. Напрямую с жанровой традицией элегии её роднит только повествование в прошедшем времени, мотив воспоминания как жанрообразую-щий признак. Воспоминание это не индивидуализировано, отсутствуют сожаление, концентрация на чувственном переживании. Стихотворение это отличается небольшим объёмом, что создаёт ощущение некой фрагментарности. В основе тематики данной элегии лежит переживание безвозврат-
Вестник КГУ Ji № 6. 2016
89
но уходящего времени, потери молодости, утрата былых чувств. Условно эту элегию можно назвать «любовной», так как в тексте отсутствуют мотивы смерти и «кладбищенской» эстетики.
Она на пальчиках привстала И подарила губы мне. Я целовал её устало В сырой осенней тишине.
И слёзы капали беззвучно В сырой осенней тишине. Гас скучный день - и было скучно, Как всё, что только не во сне [8,т. 1,с. 70].
Повтор словосочетания «осенняя тишина» акцентирует традиционный «осенний» элегический хронотоп, сопоставляя физическую категорию времени года с индивидуальным периодом жизни лирического героя, создавая некую гармонию между его личным переживанием и состоянием окружающего мира. В рамках жанра этот мотив подталкивает нас к мыслям о невозможности возрождения, возвращения утраченного. Но лирический герой об этом не сожалеет, потому что эти чувства наскучили ему, как и существующая реальность: «Гас скучный день - и было скучно, // Как всё, что только не во сне» [8, т. 1, с. 70].
При анализе бытования жанра элегии в сборнике Северянина «Громокипящий кубок» выявляются два полярных показателя: лирический эгоцентризм как жанрообразующий признак элегии, что логично и традиционно для художественного принципа эгофутуризма, и ориентация на высокий ценностный статус прошлого, что для концепции футуризма как философии совершенно не характерно и абсурдно. Таким образом, элегии в «Громокипящем кубке» Северянина обладают традиционными жанрообразующими признаками, характерными как для элегии античного образца, так и для классической русской элегии. Новаторство поэта заключается в использовании пародийных элементов элегии в противовес идиллическому мироощущению. Оно проявляется также во фрагментировании и расщеплении данного жанра на формальном уровне (сокращении текстового
объёма). Автор помещает элегические произведения в первый раздел сборника, чтобы подчеркнуть свою преемственность по отношению к традициям русских поэтов, в этом он следует принципу «создания нового без отрицания старого». Северянин умело использует вариативность элегии и создает уникальный синтез романтических традиций классической лирики и футуристических приемов.
Библиографический список
1. Белинский В.Г. Собрание сочинений: в 9 т. -М.: Худож. лит., 1978. - Т. 3. - 614 с.
2. Гринцер Н.П. Древнегреческая «лирика»: значение термина и суть явления // Лирика: Генезис и эволюция. - М.: РГГУ, 2007. - С. 13-530.
3. Квятковский А.П. Поэтический словарь / науч. ред. И. Роднянская. - М.: Сов. энцикл., 1966 [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// feb-web.ru/feb/kps/kps-abc/ (дата обращения: 16.02.2016).
4. Козлов В.И. Элегия неканонического мира // Арион: журнал поэзии. - 2011. - № 2 [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://magazines. russ.ru/arion/2011/2 (дата обращения: 14.02.2016).
5. Литературный глоссарий [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.bukinistu.ru/ elegiya.html (дата обращения: 17.02.2016).
6. Прокопович Ф. Сочинения / под ред. И.П. Еремина. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1961. - 501 с.
7. Пушкин А.С. Собрание сочинений: в 10 т. -М.: ГИХЛ, 1959-1962 [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://rvb.ru/pushkin/toc.htm (дата обращения: 16.02.2016).
8. Северянин И. Собрание сочинений: в 5 т. / сост. В.А. Кошелева, В.А. Сапогова. - СПб.: Logos, 1995.
9. Тамарченко Н.Д., Тюпа В.И., Бройтман С.Н. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика. - М.: Академия, 2004. - Т. 1. - 513 с.
10. Тюпа В.И. Дискурс / Жанр. - М.: Intrada, 2013. - 212 с.
11. Фризман Л.Г. Жизнь лирического жанра: Русская элегия от Сумарокова до Некрасова. - М.: Наука,1973. - 170 с.
Вестник КГУ .J № 6. 2016
90
