CC BY
25
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 11. ПРАВО. 2023. Т. 64. № 5
ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА РОССИИ И ЗАРУБЕЖНЫХ СТРАН
Научная статья УДК 340.158
П. Л. Полянский*
ЗАРОЖДЕНИЕ ИНСТИТУТА НЕОПРЕДЕЛЕННЫХ ПРИГОВОРОВ В СОВЕТСКОМ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВЕ 1918-1921 гг.
Аннотация. На основании разнообразных источников автор настоящей статьи исследует процесс зарождения института неопределенных приговоров в советском законодательстве. Раскрываются его американские и европейские корни, отражение в законодательстве отдельных стран, дискуссии по вопросу о неопределенных приговорах на международных конференциях и конгрессах. Также рассмотрена научная позиция дореволюционных российских ученых по отношению к неопределенным приговорам. Некоторые из дореволюционных правоведов состояли на государственной службе сначала в период Временного правительства, а затем — в начальный советский период. В связи с этим автор исследует специфику кадрового состава Центрального карательного отдела наркомата юстиции в начальный период его деятельности. Установлено, что целый ряд видных дореволюционных криминологов мог повлиять на содержание советского законодательства в части введения элементов института неопределенных приговоров. В связи с этим анализируются первые нормативные акты советского государства уголовно-правовой и исправительно-трудовой отраслей (1918—1921 гг.). Автор приходит к выводу о том, что в период формирования Советского государства в России сложились важные предпосылки к закреплению в законодательстве института неопределенных приговоров. Статья может представлять интерес как для историков права, так и для специалистов в сфере уголовного и уголовно-исполнительного права.
Ключевые слова: история советского права, советское уголовное право, неопределенные приговоры.
Для цитирования: Полянский П. Л. Зарождение института неопределенных приговоров в советском законодательстве 1918—1921 гг. // Вестник Московского университета. Серия 11. Право. 2023. № 5. С. 3—27.
* Павел Львович Полянский — доктор юридических наук, доцент; профессор кафедры истории государства и права, юридический факультет, МГУ имени М. В. Ломоносова
(Москва, Россия); iogp@yandex.ru_
© Полянский П. Л., 2023. |(сс)Ш^и|
001: 10.55959/М^Ш130-0113-11-64-5-1
Суть института неопределенных приговоров сводится к тому, что никто из осужденных не должен быть удерживаем в заключении после того, как будет установлено его исправление, и что он больше не опасен для общества. Напротив, никто не должен быть освобожден из-под стражи до тех пор, пока не исправился и не перестанет представлять опасность для общества. Роль суда, таким образом, сводится к определению минимального или максимального срока, который должен провести в заключении приговоренный (относительно неопределенный приговор). Либо суд в приговоре указывает лишение свободы как вид наказания, возможно — специфику режима его отбывания. Реальный же срок пребывания в местах заключения зависит от администрации, которая наблюдает за проявлением в осужденном признаков исправления или же констатирует отсутствие таковых (абсолютно неопределенный приговор).
Специально историей института неопределенных приговоров в России почти никто не занимался. Для дореволюционного периода такое исследование практически не имеет смысла. Уголовное законодательство царской России, как и почти во всем мире в XIX — начале XX вв., было построено на той основе, что наказание являлось справедливой мерой возмездия за содеянное. «Неопределенный приговор» совершенно из другого понятийного аппарата. Однако научная мысль дореволюционной России вполне одобряла идеи, согласно которым в уголовное законодательство мог быть введен рассматриваемый институт. Об этом далее.
Неопределенность в приговоре имеет смысл, если принципиально меняется характер репрессии. Когда репрессия начинает рассматриваться как инструмент защиты общества («мера социальной защиты») от опасных для него элементов, то и избирается она согласно диагностированному судом «опасному состоянию» правонарушителей. Поскольку при таком подходе наказание — не кара, то и продолжаться оно должно лишь до момента утраты осужденным опасного для общества состояния.
Применительно к лишению свободы это означает, что изоляция приговоренного в местах заключения должна определяться не столько приговором, сколько итогами наблюдения за исправлением осужденного. Утратил «критическую дозу» общественной опасности до истечения определенного судом срока? Будешь досрочно освобожден. Демонстрируешь в местах лишения свободы свою неисправимость и нежелание приспосабливаться к жизни в нормальном обществе? Будешь изолирован от общества и по окончании срока приговора.
Представляется, что для российского законодательства следы такого подхода могут быть обнаружены только на очень ограниченном временном отрезке. И этот отрезок является частью истории советского права до конца нэпа. Из исследований по этому периоду специально стоит отметить лишь работы С. А. Га-ранжи. В 2012 г. им была защищена кандидатская диссертация об исправительно-трудовой политике Советского государства в период 1917—1934 гг., где приведены материалы относительно неопределенных приговоров. В том же 2012 г. вышла статья того же автора, специально посвященная институту неопределенных приговоров в законодательстве РСФСР 1918—1929 гг.1
К неоспоримому достоинству этих работ стоит отнести использование материалов нескольких фондов Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ). В научный оборот эти материалы тогда были введены впервые. Однако есть и за что покритиковать молодого талантливого автора.
Например, он не увязал институт неопределенных приговоров с новыми теоретическими основами в советском уголовном и исправительно-трудовом праве. Эти основы, имея корни в социологическом направлении уголовно-правовой науки, явно отражены в законодательстве периода нэпа (УК РСФСР 1922 и 1926 гг., Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г., Исправительно-трудовой кодекс РСФСР 1924 г.). Соответственно, элементы института неопределенных приговоров присутствовали в названых законах. Например, условно-досрочное освобождение. С. А. Гаранжа не выявил эти элементы, поэтому и в статье, и в диссертации утверждает: советское (нэповское) уголовное законодательство не восприняло этот институт2.
В этом утверждении, помимо его спорности, кроется важный методологический недочет: автор по вопросу о неопределенных приговорах рассматривает уголовное законодательство в отрыве от исправительно-трудового. Но в том-то и была суть нового подхода, что «опасное состояние» подсудимого, констатированное судом на основании уголовного кодекса (УК), продолжало наблюдаться и диагностироваться в местах лишения свободы на основании кодекса исправительно-трудового (ИТК). И деятельность распределительных комиссий, по «диагнозу» которых за-
1 См.: Гаранжа С. А. Институт неопределенных приговоров в законодательстве РСФСР 1918-1929 гг. // Вестн. Северо-Кавказского гуманитар. ин-та. 2012. № 1. С. 67-75.
2 Там же. С. 68; его же. Исправительно-трудовая политика Советского государства (на примере общих мест заключения РСФСР) в 1917-1934 гг.: дис. ... канд. юрид. наук. М., 2012. С. 68.
ключенный мог быть условно-досрочно освобожден на основании норм ИТК РСФСР 1924 г.,3 фактически придавала приговору суда неопределенный характер. Так что промежуток времени с 1920 по 1927 г., который не заинтересовал С. А. Гаранжу по вопросу о неопределенных приговорах, насыщен интересным материалом о фактическом укоренении их элементов в советской правовой действительности.
Наконец, стоило бы обратить внимание на публикации по вопросу неопределенных приговоров периода нэпа тех, кто был связан с советской исправительно-трудовой системой. Речь идет о публикациях, скажем, А. А. Жижиленко, М. М. Исаева, С. В. Познышева, Е. Г. Ширвиндта, В. Р. Якубсона. Для одних государственная служба по линии исполнения наказания уже осталась в прошлом, другие в период нэпа ее возглавляли. Их публикационная деятельность позволяет понять мотивы разработки тех интересных законопроектов, которые С. А. Гаранжа нашел в архивных фондах.
Между тем работы С. А. Гаранжи до сих пор были единственными по данной проблематике, а судьба института неопределенных приговоров, строго говоря, не являлась основной целью его исследований.
В какой-то мере восполнить выявленные пробелы может небольшой цикл статей, первая из которых представляется вниманию читателя. В ней дан необходимо краткий обзор истории зарождения института неопределенных приговоров в науке и законодательстве отдельных стран, в том числе в дореволюционной России. Кроме того, исследованы предпосылки восприятия этого института советским законодательством, а затем и закрепление элементов
этого института в отдельных нормативных актах с 1918 по 1921 г.
* * *
Неопределенные приговоры о заключении «до исправления» встречались в законодательстве Европы еще в конце XVIII в. Например, согласно Прусскому земскому уложению 1794 г. рецидив кражи влек заключение в рабочем доме до исправления и до удостоверения, что преступник может зарабатывать хлеб своим трудом4.
3 Деятельность распределительных комиссий в этом направлении начинается с 1918 г., когда издана временная инструкция НКЮ «О лишении свободы как о мере наказания и о порядке отбывания такового» (СУ РСФСР. 1918. № 53. Ст. 598).
4 См.: Шавров К. В. Судейское усмотрение и неопределенные приговоры // Журнал министерства юстиции. 1903. № 9. С. 66.
В виде системы неопределенные приговоры были впервые введены, вероятно, в США. В 1876 г. в г. Эльмира (Elmira), штат Нью-Йорк, был приглашен З. Р. Броквей (Z. R. Brockway) для того, чтобы возглавить новое исправительное учреждение. Именно он разработал проект закона штата об абсолютно неопределенных приговорах. Согласно проекту, заключенный, невзирая на конкретный определенный приговором суда срок лишения свободы, должен был находиться в местах заключения вплоть до исправления. Законодательное собрание штата не одобрило такой формулировки, поэтому 24 апреля 1877 г. проект был принят в иной редакции. Она предусматривала ограничение срока наказания максимумом, предусмотренным законом за преступление, за которое был приговорен осужденный5. Таким образом, суды штата, приговаривая осужденного к заключению в реформаторий Эльмиры, определяли лишь максимально возможный для отбывания срок (относительно неопределенный приговор). Реальное же время нахождения в заключении определялось руководством исправительного учреждения в пределах установленного судом максимума.
Вслед за штатом Нью-Йорк аналогичный закон был принят в Пенсильвании, Массачусетсе. А ко времени Вашингтонского тюремного конгресса (1910) 23 штата ввели неопределенные приговоры в различных формах. Из европейских стран, поддержавших американский законодательный почин, можно привести Англию. Там по закону, вступившему в силу в 1909 г., для привычных преступников (habitual criminals) наказание могло дополняться «предупредительным заключением» на срок от 5 до 10 лет. Освобождение во время течения этого срока могло наступить, если была бы констатирована вероятность того, что освобождаемый будет вести полезную и трудовую жизнь6.
Согласно норвежскому уголовному уложению 1902 г. суд присяжных заседателей мог признать обвиняемого представляющим особенную опасность для общества или жизни, здоровья и благосостояния отдельных личностей (§ 65). В этом случае следовало осуждение к тюремному заключению на неопределенный срок. Однако после отбытия назначенного приговором минимума и при выявлении признаков исправления заключенный мог быть освобожден на испытание. Испытание длилось 5 лет, после чего
5 Lindsy E. Historical sketch of the indeterminate sentence and parole system // J. Crim. L. & Crimin. 1925. Vol. 16. P. 21.
6 См.: Чельцов-Бебутов М.А. Неопределенные приговоры. Памяти З. Р. Броквей // Право и жизнь. 1927. № 4. С. 66.
(если освобожденный снова не попадал в тюрьму) освобождение считалось окончательным7.
Помимо введения неопределенных приговоров в законодательство отдельных стран, они становились предметом дискуссий на международных научных мероприятиях. Например, на пенитенциарных (тюремных) конгрессах: Стокгольмском (1878), Римском (1885), Петербургском (1890), Парижском (1895), Брюссельском (1900).
Особняком стоит упомянутый ранее Вашингтонский пенитенциарный конгресс 1910 г. Он ознаменовался широкими дебатами по вопросу о неопределенных приговорах. С докладом выступил сам основатель американской системы З. Р. Броквей. Говоря о стимулах к исправлению, докладчик особо подчеркивал значение неопределенных приговоров8.
Проблема неопределенности наказаний стала одной из центральных в секции конгресса по вопросам уголовного права под председательством профессора Принса. Были высказаны аргументы как против принципа неопределенности (профессор Шерман), так и за (профессор Касторкис). В итоге большинством голосов (18 против 2) научный принцип неопределенности приговоров конгресс одобрил9.
Следующий раунд баталий на том же конгрессе был по вопросу — к какой разновидности преступников следует применять принцип неопределенности? Итоговое решение: применять «к нравственно и умственно дефективным», однако, допустимо и в отношении юных преступников10.
Наконец, конгресс высказался за полную, абсолютную неопределенность в отношении назначения пределов наказания. В качестве исключения, вызванного новизной системы, предполагалась возможность установления максимального предела11. В работе конгресса принимал участие профессор из России П. И. Люблинский, внесший свою лепту в редакцию окончательной резолюции по данному острому вопросу.
Вопрос о неопределенных приговорах также стоял на конгрессах Международного союза криминалистов: Парижском (1893), Антверпенском (1894), Копенгагенском (1913). На послед-
7 См.: Гогель С.К. Курс уголовной политики в связи с уголовной социологией. М., 2009. С. 184-185.
8 См.: Люблинский П. И. Итоги международного тюремного конгресса в Вашингтоне. Спб., 1911. С. 26-27.
9 Там же. С. 55.
10 Там же. С. 56.
11 Там же. С. 57.
нем представитель русской группы союза В. Д. Набоков выступал против набирающей популярность теории неопределенности наказаний. Представитель итальянской школы Р. Гарофало, напротив, поддерживал полную неопределенность санкций. Итоговая резолюция съезда содержала следующую формулу: вместо лишения свободы «привычный» (закоренелый) преступник мог быть подвергнут «детенированию» в специальные предназначенные для этого места. При этом определялся минимальный, но не максимальный срок такого детенирования. Условия содержания в подобных местах должны быть максимально приближены к условиям жизни свободных рабочих, дабы детенированный смог продемонстрировать признаки исправления.
Надо еще отметить, что идея о введении неопределенных приговоров обсуждалась на VII Международном конгрессе уголовной антропологии в Кельне (1911). В резолюции конгресса указывалось: преступники, являющиеся упорными рецидивистами и профессионалами и представляющие серьезную опасность для общества, должны быть лишены свободы на все время, пока будут представлять опасность. Их освобождение по общему правилу является условным. По отношению к лицам, преступления которых порождены отсутствием способности социального приспособления, конгресс также рекомендовал заменять строго определенные наказания на санкции с неопределенным сроком12.
До начала Первой мировой войны международная общественность больше не имела возможности широко обсуждать данный вопрос. Но уже в 1920-е гг. состоятся новые научные мероприятия по этой же проблематике. Поскольку советские ученые-юристы следили за подобными событиями, о них будет упомянуто применительно к годам нэпа. Равно как и будет упомянуто об отдельных европейских проектах того же периода, вводящих в национальное уголовное законодательство институт неопределенных приговоров.
В дореволюционной России система неопределенных приговоров не была законодательно закреплена. Однако в качестве научной проблемы неопределенные приговоры серьезно обсуждались. Среди участников российской дискуссии были, например, профессора А. А. Жижиленко13, С. К. Гогель14, В. Д. Набоков15.
12 См.: Люблинский П. И. Международные съезды по вопросам уголовного права за десять лет (1905-1915). М., 2012. С. 338.
13 См.: Жижиленко А. А. Наказание. Его понятие и отличие от других правоохранительных средств. Пг., 1914. С. 298 и др.
14 См.: Гогель С.К. Указ. соч. С. 301-307. Издание 2009 г. воспроизводит издание 1910 г.
15 См.: Набоков В. Д. Меры социальной защиты против рецидивистов // Журнал уголовного права и процесс. 1913. № 1. С. 15-21; его же. Об «опасном состоянии» преступника как критерии мер социальной защиты. Спб., 1910. С. 7-10.
На собраниях русской группы Международного союза криминалистов (куда входили и упомянутые профессора) эта тема также поднималась неоднократно еще с конца XIX в.16.
Кроме того, в 1909 г. принимается закон «Об условном досрочном освобождении»17. Условно-досрочное освобождение представляется важным элементом института неопределенного приговора, и история принятия этого закона требует отдельного исследования. Но уже сейчас понятно, что институт условно-досрочного освобождения до Октябрьской революции выглядел явно инородным телом среди норм Общей части уголовного права, проникнутого духом «классического» подхода к наказанию как к возмездию за преступление.
Итак, уже в начале XX в. вопрос о неопределенных приговорах не только был предметом широкой международной общественной дискуссии, но и решался закреплением соответствующих норм в законах отдельных государств. Российские правоведы были активными участниками этой дискуссии, выражали свою позицию на международных и на отечественных конференциях, в научных публикациях. Так формировалась важная субъективная предпосылка того, чтобы уже в Советской России о неопределенных приговорах вспомнили и даже попытались провести закрепление этого института законодательно.
Первые же нормативные акты Советской России в уголовно-правовой сфере демонстрируют знакомство с неопределенными приговорами.
23 июля 1918 г. НКЮ РСФСР утвердил временную инструкцию «О лишении свободы как о мере наказания и о порядке отбывания такового»18. Она предусматривала возможность продления изоляции для хулиганов, погромщиков и рецидивистов и после отбывания ими срока заключения. Представление об этом в местный революционный трибунал могла вносить местная распределительная комиссия (§ 29). Она же могла ходатайствовать о применении к заключенному условно-досрочного освобождения (§ 20). Таким образом, установленный приговором срок суда мог быть скорректирован исходя из эволюции личности осужденного в заключении.
16 См., напр.: Международный союз криминалистов. Русская группа. Спб., 1902. С. 7, 14, 236 и др.; Доклады Вашингтонскому тюремному конгрессу. Представлены Комиссией Юридического общества при Императорском С.- Петербургском университете и русской группы Международного союза криминалистов. Спб., 1912. С. 3-4, 26; Русская группа Международного союза криминалистов. Общее собрание группы в Москве 21-23 апреля 1910 года. Спб., 1911. С. 99-102, 135-136.
17 ПСЗРИ-3. Т. XXIX. Отд. I. № 32241.
18 СУ РСФСР. 1918. № 53. Ст. 598.
То, что эволюция осужденных в местах лишения свободы предполагалась в сторону исправления, видно из структуры Карательного отдела НКЮ, которая также регулировалась инструкцией от 23 июля 1918 г. В частности, в него входило Отделение по выработке воспитательно-трудовых методов и карательных мер. К задачам отделения относилась установление принципов применения различных режимов в зависимости от действия исправительных мер (§ 7).
Причиной, по которой неизвестный дореволюционному российскому праву институт появляется буквально сразу после победы Октябрьской революции, видится специфика кадрового состава Наркомата юстиции. В 1920 г. Л. А. Саврасов, член коллегии НКЮ РСФСР (с 1918 г. возглавлял Карательный отдел этого наркомата19), на III Съезде деятелей советской юстиции указывал на наличие «старого элемента» в руководимом им под-разделении20.
Среди представителей «старого элемента» в кадровом составе НКЮ первых лет Советской власти можно встретить, например, А. А. Жижиленко и М. М. Исаева. Профессор Жижиленко, согласно данным В. Б. Лебедева21, до декабря 1917 г. возглавлял Главное управление местами заключения (с мая 1918 г. — Карательный отдел) НКЮ. А помощником у него в это же время был М. М. Исаев. Этот тандем сложился еще при Временном правительстве. Однако если профессор А. А. Жижиленко возглавил Главное тюремное управление министерства юстиции уже в марте 1917 г. по предложению министра юстиции А. Ф. Керенского22, то приват-доцент М. М. Исаев стал его помощником только к концу лета того же года23. И начальник Главного тюремного управления, и его помощник обозначены в циркулярах именно как «профессор» и «приват-доцент», т. е. указанные лица совмещали государственную службу с преподаванием.
Ученый-криминолог, ставший государственным служащим, получил при А. Ф. Керенском возможность провести свои научные воззрения в жизнь. Уже в своем первом приказе в должности
19 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 613. Л. 1 об.; см. также: Лебедев В. Б. К вопросу о структуре и кадровом составе Центрального карательного отдела НКЮ РСФСР // Правоохранительные органы России: проблемы формирования и взаимодействия: Сб. мат. Межвуз. науч.-практ. конф. с междунар. участием. 5-6 ноября 2020. Псков, 2020. С. 287.
20 Материалы НКЮ. Протоколы III всероссийского съезда деятелей советской юстиции с приложением резолюций съезда. М., 1921. С. 49.
21 См.: Лебедев В. Б. Указ. соч. С. 285.
22 См., напр., циркуляр Главного тюремного управления за подписью А. А. Жижиленко от 17 марта 1917 г. (ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 1. Д. 92. Л. 17).
23 Первый циркуляр Главного тюремного управления, подписанный совместно А. А. Жижиленко и М. М. Исаевым, обнаружен за 17 августа 1917 г. (там же. Л. 74- 75 об.).
начальника управления А. А. Жижиленко определил главную задачу наказания — перевоспитание преступника24. Наказание рассматривалось им уже не как возмездие, а как мера социальной защиты. При этом не надо забывать, что еще в своей работе 1914 г. о понятии наказания А. А. Жижиленко писал: если относиться к санкции как к мере социальной защиты (мере охраны), то она должна назначаться на неопределенный срок25.
Факт, что наказание не воспринималось чиновником-ученым как возмездие, доказывается постановкой им в должности начальника управления перспективной задачи — создание пенитенциарной системы, основанной на началах прогрессивности. Иными словами, судьба заключенного целиком ставилась бы в зависимость от его поведения: от предоставления тех или иных льгот вплоть до условно-досрочного освобождения. О постановке этой задачи 5 сентября 1917 г. были циркулярно оповещены местные комиссары Временного правительства и общественные градоначальники26. Под этим документом также стоит «скрепа» М. М. Исаева. В этой связи стоит напомнить о приведенных выше нормах инструкции НКЮ от 23 июля 1918 г., которые вполне соответствовали планам Жижиленко-Исаева.
О научных взглядах М. М. Исаева и их эволюции будет в нескольких словах сказано далее. В период становления советской государственности они вполне соответствуют идеям социологического направления. Совместная работа с А. А. Жижиленко и, очевидно, одинаковые с ним взгляды на будущее пенитенциарной системы России позволяют считать М. М. Исаева одним из тех представителей «старого элемента» в НКЮ, которые вполне могли высказаться за введение института неопределенных приговоров.
Наконец, еще один представитель дореволюционной уголовно-правовой школы С. В. Познышев также оказался вовлечен в деятельность НКЮ. В одном из списков служащих Центрального карательного отдела (далее — ЦКО)27 НКЮ за 19191921 гг. он назван как «заведующий пенитенциарным отделом»28. Правда, в отличие от других перечисленных в этом списке лиц, по С. В. Познышеву нет информации о дате принятия на работу или
24 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 1. Д. 92. Л. 18.
25 См.: Жижиленко А. А. Уках. соч. С. 292.
26 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 1. Д. 92. Л. 81-82 об.
27 По данным В. Б. Лебедева, в течение 1918-1919 гг. в официальных документах отдел назывался и Карательным, и Центральным карательным. Угловой штамп «Центральный карательный отдел» появляется только с сентября 1919 г. (см.: Лебедев В. Б. Указ. соч. С. 287-288).
28 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 613. Л. 2 об.
увольнения. Есть только номер личного дела. Современный исследователь С. А. Гаранжа сообщает, что в мае 1919 г. ученый был зачислен в постоянную комиссию специалистов-тюрьмоведов при Карательном отделе29. Другой современный историк системы ФСИН РФ В. Б. Лебедев приводит сведения о том, что по состоянию на август 1919 г. С. В. Познышев числился в пенитенциарном отделе как «специалист по пенитенциарным вопросам»30. Но как бы ни сложилась карьера этого дореволюционного ученого в наркомате юстиции, его знания там были явно востребованы.
В дореволюционный период С. В. Познышев критически отзывался о системе неопределенных приговоров. Во-первых, согласно этой системе, единственная задача наказания — исправление преступника. Следовательно, размышлял ученый, игнорируется цель общей превенции, которая в свою очередь требует определенности в определении наказания и обеспечения его реального исполнения. Во-вторых, на имевшихся материалах американской пенитенциарной системы С. В. Познышев делал вывод, что система неопределенных приговоров допускала широкий произвол администрации. В-третьих, имевшиеся у него сведения доказывали, что заключенные при такой системе не исправлялись, а лишь приспосабливались31. Эту же позицию и эти же аргументы ученый-тюрьмовед приводил в работе 1923 г.32
Таким образом, С. В. Познышев был в НКЮ если не проводником идеи внедрении неопределенных приговоров в советскую практику, то наверняка — источником знаний об этом институте. Тем более что параллельно с работой в наркомате С. В. Познышев преподавал уголовное право на факультете общественных наук 1-го МГУ, где знакомил будущих работников пенитенциарной системы с новейшими достижениями мировой научной мысли. Одним его из студентов был В. Р. Якубсон, который по окончании факультета с 1 ноября 1920 г. занимал должность заведующего статистическим бюро в ЦКО НКЮ33. В. Р. Якубсон в период нэпа был одним из активных сторонников внедрения системы неопределенных приговоров.
Таким образом, в период становления советского государства в аппарате НКЮ РСФСР работали специалисты, которые еще до
29 См.: Гаранжа С. А. Исправительно-трудовая политика Советского государства.
С. 28.
30 Лебедев В. Б. Указ. соч. С. 291.
31 См.: Познышев С.В. Основные начала науки уголовного права. Общая часть уголовного права. М., 1912. С. 569-570.
32 См.: Познышев С.В. Учебник уголовного права. Очерк основных начал общей и особенной части науки уголовного права. I. Общая часть. М., 1923. С. 242.
33 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 613. Л. 6.
революции были готовы провести пенитенциарную реформу на новой научной основе. Прогрессивная система отбывания наказания, о которой эти специалисты говорили еще при Временном правительстве, учитывала возможность уменьшения общественной опасности осужденного и его исправления в местах заключения. В свою очередь, обнаружение признаков исправления могло быть основанием к предоставлению различных льгот и послаблений режима отбывания наказания. Напротив, отсутствие признаков исправления могло стать основанием задержать осужденного в местах заключения и после окончания срока лишения свободы. Поэтому неудивительно, что определенные элементы института неопределенных приговоров могли появиться в инструкции НКЮ «О лишении свободы...» от 23 июля 1918 г.
В развитие этого документа была подготовлена новая инструкция об организации местных распределительных комиссий. Документ от 19 ноября 1918 г. дублировал положение временной инструкции НКЮ «О лишении свободы.» в части права местных распределительных комиссий входить с представлением в революционные трибуналы об изоляции хулиганов, погромщиков, упорных рецидивистов и после отбытия ими срока по приговору суда34. Появление норм о неопределенных приговорах в нескольких документах с разницей во времени говорит о том, что это не случайность, а показатель устойчивой позиции работников советской юстиции.
Руководство ЦКО НКЮ уже в период Гражданской войны начало осуществлять мероприятия по изучению поведения осужденных и выявлению признаков их исправления в местах заключения. Об этом говорит, в частности, содержание распространяемого наркоматом бланка сведений, который следовало заполнять на каждого осужденного в местах отбывания наказания. К вопросам, на которые администрация карательного учреждения должна была дать ответы, относились следующие: «работает ли в карательном учреждении и какую исполняет работу», «выполняет ли ее с любовью, старательно или нет», «на что и как расходует свой заработок в карательном учреждении (помогает ли семье, потерпевшему или тратит на себя и на что», «каковы отношения к администрации и надзору», «каковы отношения с товарищами по заключению», «не заметно ли в характере осужденного жестокости, мстительности, вспыльчивости, неумения владеть собой, корыстолюбия, бесчестности, лживости; как относится к религии», «не заметно ли в осужденном черт профессионального
34 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 619. Л. 2 об.
преступника и опытности в технике какого-либо преступления (взломщик и т. п.)», «какие хорошие черты замечаются у осужденного», «занимается ли в школе, сколько времени и как относится к занятиям» и т. д.35.
Собранные сведения о личности заключенных могли, согласно постановлению НКЮ 25 ноября 1918 г. стать для распределительных комиссий основанием поставить вопрос о досрочном освобождении36. Это еще один нормативный акт, который лишний раз подтверждает твердую линию НКЮ на создание прогрессивной системы и установление возможности корректировать реальный срок отбывания наказания.
Летом 1919 г. ЦКО констатировал недостаточную постановку работы распределительных комиссий и должен был специально остановиться на их задачах. Провозглашая важнейшую цель пенитенциарной системы — исправление преступников, ЦКО рекомендовал допускать разнообразие режимов заключения для разных категорий заключенных. В свою очередь, распределение по категориям требовало изучения личности осужденных. При этом процесс изучения должен продолжаться во все время отбывания наказания. Подлежало учету отношение к работе, учебе, наличию дисциплинарных взысканий в местах лишения свободы37. Таким образом, зачатки прогрессивной системы, о необходимости которой при Временном правительстве говорил А. А. Жижиленко, видны уже в распоряжениях его преемников сразу после Октябрьской революции.
Итак, временная инструкция НКЮ от 23 июля 1918 г. «О лишении свободы...» содержала нормы, вводящие элементы неизвестного прежде российскому праву институт неопределенных приговоров. То, что это нужно понимать именно так, доказывают особенности кадрового состава ЦКО НКЮ, последующие принимаемые акты и проводимые наркоматом мероприятия в период Гражданской войны.
Другим нормативным актом, давшим путевку в жизнь неопределенным приговорам, явились Руководящие начала по уголовному праву РСФСР, утвержденные наркоматом юстиции 12 декабря 1919 г. В качестве одного из рекомендованных наказаний допускалось лишение свободы на определенный срок или на неопределенный срок до наступления известного события (п. «н» ст. 25)38. Практика рекомендацию учла. В 1928 г. Н. В. Крыленко,
35 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 591. Л. 68 об.
36 СУ РСФСР. 1918. № 85. Ст. 890.
37 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 619. Л. 3-4.
38 СУ РСФСР. 1919. № 66. Ст. 590.
бывший тогда заместителем наркома юстиции РСФСР, вспоминал первые годы Советской власти, когда суды помещали того или иного преступника в концентрационный лагерь «до конца гражданской войны»39. То, что неопределенные санкции (лишение свободы «до конца гражданской войны», «до начала мировой революции») применялись судами в первые годы советской власти нередко, отмечал в середине 50-х гг. советский исследователь И. Б. Стерник40.
Для первых революционных лет от неопределенности в том смысле, что лишение свободы применяется до исправления преступника, следует отличать неопределенность санкции как особенность законодательства периода становления советского государства. Множество декретов этого времени (в сносках приведены указания более чем на 30 декретов и постановлений) знают такую санкцию как наказание «по всей строгости революционных законов» («по всей строгости законов», «по всей строгости военно-революционного времени» и т. д.)41.
Тон неопределенности этого типа задал еще Декрет о суде № 1, который «революционную совесть» и «революционное правосознание» сделал мерилом для местных судов в решении вопроса о применении дооктябрьского законодательства (ст. 5)42. Положение о народном суде РСФСР 1918 г. определяло революционное правосознание как средство восполнения пробелов и устранения противоречий в советском законодательстве при его применении в суде43.
Советский законодатель эпохи Гражданской войны пойдет и дальше. В феврале 1919 г., определяя полномочия революционных трибуналов, постановление ВЦИК «О Всероссийской Чрезвычайной Комиссии» закрепило, что они «ничем не связаны в определении меры наказания» (п. «в» ст. 4)44. В апреле того же года вышло Положение «О революционных трибуналах», предоставившее им «ничем не ограниченное право в определении меры
39 Крыленко Н. Принципы переработки Уголовного кодекса РСФСР // ЕСЮ. 1928. № 22. С. 643.
40 См.: Стерник И.Б. Становление революционной законности в Туркестане // Советское государство и право. 1958. № 6. С. 143.
41 См., напр.: СУ РСФСР. 1918. № 14. Ст. 197; № 24. Ст. 331; № 34. Ст. 457; № 69. Ст. 751; № 70. Ст. 758; № 73. Ст. 794; № 78. Ст. 821, 825; № 93. Ст. 929; № 97. Ст. 990; № 99. Ст. 1007; там же. 1919. № 1. Ст. 16; № 2. Ст. 24; № 2. Ст. 28; № 6. Ст. 67; № 14. Ст. 152, 157; № 17. Ст. 189; № 30. Ст. 320; № 36. Ст. 359, 361; № 41. Ст. 386; № 47. Ст. 462; № 48. Ст. 469; там же. 1920. № 10. Ст. 64; № 11. Ст. 68; № 44. Ст. 199; № 49. Ст. 217; № 59; Приложение. № 67. Ст. 303; № 93. Ст. 512; там же. 1921. № 66. Ст. 500.
42 Там же. 1917. № 4. Ст. 50.
43 Там же. 1918. № 85. Ст. 889.
44 Там же.1919. № 12. Ст. 130.
репрессии» (ст. 1)45. Такая же возможность была в 1919 г. предоставлена революционным военным трибуналам46.
Появление в эти годы подобных уголовно-правовых и уголовно-процессуальных норм связано с особенностью взглядов советского правительства данного периода, а также с чрезвычайной обстановкой в годы Гражданской войны. Во-первых, революционное правосознание трудящихся рассматривалось в качестве полноценного источника права, который равноценен советскому закону. Именно это, например, закреплялось в Положении о народном суде РСФСР 1918 г. (ст. 22). Во-вторых, власть в то время рассматривала собственное законодательство в основном как форму пропаганды. Об этом говорил В. И. Ленин в 1922 г. на XI съезде РКП(б)47. Наконец, в период Гражданской (как и позднее — Великой Отечественной) войны неопределенные формулировки «по всей строгости законов», «по законам военного времени» и др. служили превентивной цели и означали готовность правительства в чрезвычайных условиях применить к правонарушителям любую меру репрессии.
Представляется, что неопределенность в сроках лишения свободы по Руководящим началам 1919 г., в отличие от неопределенности санкций, в законах периода Гражданской войны имеет иную основу. Эта основа состояла в теоретических установках авторов-разработчиков Руководящих начал.
Современные авторы не оспаривают, что авторство текста этого документа хотя бы отчасти принадлежит М. Ю. Козловскому, сотруднику НКЮ48. Во всяком случае проект Руководящих начал обсуждался по частям с середины 1919 г. на заседании коллегии НКЮ именно по его докладам49. Теоретические же воззрения самого М. Ю. Козловского не оставляют сомнений в его симпатии социологическому направлению в уголовном праве. Его тезис 1918 г. о том, что советская карательная политика совершенно порвет с принципом возмездия50 совершенно четко отразился в тексте Руководящих начал 1919 г.: «Наказание не есть возмездие "за вину",
45 Там же. № 13. Ст. 132.
46 Там же. № 58. Ст. 549.
47 ПротоколыXI съезда РКП(б). Партиздат ЦК ВКП(б). 1936. С. 43.
48 См., напр.: Окунева М. О. Влияние социологической школы уголовного права на кодификацию советского уголовного законодательства (1917-1922 гг.) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 11. Право. 2016. № 4. С. 121; Чучаев А.И., Грачева Ю.В., Маликов С.В. Руководящие начала по уголовному праву: предыстория разработки, прообраз общей части первого УК РСФСР, значение (к 100-летию принятия) // Союз криминалистов и криминологов. 2020. № 2. С. 108.
49 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 3. Д. 841. Л. 100, 154, 156.
50 См.: Козловский М.Ю. Пролетарская революция и уголовное право // Пролетарская революция и право. 1918. № 1. С. 27.
не есть искупление вины» (ст. 10). Однако еще до М. Ю. Козловского этот же тезис звучал, например, у С. В. Познышева в одной из его дореволюционных работ: «Во взгляде не вину необходимо окончательно отрешиться от всяких следов принципа возмездия и смотреть на наказание только как особую предупредительную меру»51.
Для М. Ю. Козловского преступник — продукт социальной среды, поступками преступника движет «благоприобретенное им от среды»52. В соответствии с этим взглядом и Руководящие начала при выборе меры наказания требовали изучения образа жизни и прошлого преступника (с. 11). А при определении меры наказания первоочередными были вопросы о принадлежности преступника к имущему классу (п. «а» ст. 12), совершено ли преступление в интересах восстановления власти угнетающего класса (п. «б» ст. 12). И для социологической школы характерен тезис, что преступника создает социальная среда53.
Считая, что революционные массы сами проявят способность к правотворчеству, а «здоровый классовый инстинкт рабочих укажет им надлежащий путь», М. Ю. Козловский считал кодификацию уголовного права напрасным трудом. А задачей советской власти деятель юстиции видел лишь инструктирование масс54. Согласно с этим воззрением, Руководящие начала и представляли собой, по сути, инструкцию55. Так, перечень наказаний в этом документе примерный (ст. 25), что оставляло широкий простор для народного правотворчества.
Приведенные обстоятельства показывают, что воззрения одного из авторов-составителей Руководящих начал весьма близки идеям социологического направления. Возможно, сам М. Ю. Козловский, будучи уличен в симпатиях к буржуазным теориям, горячо возражал бы против этого. Трудно, однако, отрицать очевидное сходство идей. Разумеется, тезисы социологической школы были взяты советским законодателем не напрямую из монографий или выступлений ее представителей. Однако за творческой переработкой научных идей и приспособлением их к революционному моменту все же нужно видеть корни. А симпатии у М. Ю. Коз-
51 См., напр.: Познышев С. В. Основные начала науки уголовного права. Общая часть уголовного права. М., 1912. С. 268.
52 Козловский М. Ю. Указ. соч. С. 27.
53 См., напр.: Гернет М. Н. Социальные факторы преступности. М., 1905. С. 16.
54 Козловский М. Ю. Указ. соч. С. 27.
55 Рекомендательный характер Руководящих начал виден, например, в том, что его проект обсуждался на заседании коллегии НКЮ чаще под названиями «уголовный наказ» или «наказа по уголовному праву», или «наказа народным судам по применению уголовных норм» (ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 3. Д. 841. Л. 55, 110, 150, 152, 154, 156).
ловского к идеям социологической школы вполне могли возникнуть в поры его студенчества. Уголовное право в Московском университете будущему деятелю советской юстиции преподавал М. В. Духовской, один из основоположников социологического направления в российской уголовно-правовой науке56.
В связи с неопределенными приговорами принципиально важно еще раз подчеркнуть влияние на авторов Руководящих начал европейской научной концепции. Социологическое направление в уголовно-правовой науке при назначении наказания как меры социальной защиты делало акцент, прежде всего, на свойствах личности преступника. Многие нормы Руководящих начал прямо об этом говорят (ст. 11, 12, 20, 26 и др.). И суть неопределенных приговоров состоит именно в учете свойств личности осужденного при коррекции продолжительности отбывания наказания и определении режима пребывания в местах лишения свободы.
Поэтому Руководящие начала по уголовному праву РСФСР 1919 г. здесь важны не только потому, что прямо допускали возможность назначения наказания на неопределенный срок. Гораздо важнее, что новый подход к понятию и принципам назначения наказания пропитывает весь документ. Сформирован соответствующий контекст, без которого неопределенные приговоры смотрелись бы в Руководящих началах инородным и случайным телом.
Таким образом, неопределенность приговоров в законодательстве и практике периода становления советского государства имеет различную природу. Абсолютная неопределенность санкций, о которой, например, писали авторы монографии «Сорок лет советского права»57, была вызвана таким обстоятельствами, как чрезвычайные условия революции и гражданской войны, а также взглядами большевиков на роль правосознания трудящихся в правоприменении. Возможность же вынесения неопределенных приговоров, указанная в Руководящих началах 1919 г., была определена скорее теоретическими установками создателей этого документа о роли наказания с точки зрения социологического подхода.
Вслед за Руководящими началами увидел свет ряд проектов Общей части Уголовного кодекса. В них также прослеживаются следы института неопределенных приговоров.
Один из проектов Общей части УК был разработан в 1920 г. Комиссией Общеконсультационного отдела НКЮ РСФСР. В пространной объяснительной записке к документу говорилось о том, что судья не может заранее предугадать меру наказания. Таким
56 См.: Окунева М. О. Указ. соч. С. 117.
57 Сорок лет советского права. 1917-1957. Т. 1. Л., 1957. С. 506.
образом, установленная в приговоре санкция могла быть впоследствии подвергнута переоценке. По мысли авторов проекта, это могло быть возможным, если «наказание, начатое отбыванием, может. обнаружить свое действие в период значительно более краткий, чем это первоначально предполагалось»58. Соответственно, проект предполагал институт досрочного освобождения (ст. 35), когда суд приостанавливал исполнение наказания окончательно или условно в зависимости от обстоятельств, свидетельствующих об устранении опасности со стороны правона-рушителя59.
Альтернативой указанному выше проекту выступил вариант Института советского права, опубликованный в декабре 1921 г. в журнале «Пролетарская революция и право». Проект допускал (ст. 4) для суда возможность по конкретному делу определить минимум и максимум срока наказания (относительно-неопределенный приговор)60. Кстати, одним из авторов проекта был М. М. Исаев, который, видимо, тогда еще оставался верным своим прежним научным взглядам.
Анализируя указанные проекты через полвека, советский ученый Г. В. Швеков утверждал, что они являлись попыткой претворения в жизнь чуждых идей социологической школы уголовного права, и что эта буржуазная школа существенно не повлияла на разработку Уголовного кодекса61. Такой же позиции придерживался и другой советский исследователь О. Ф. Шишов. Причем в доказательство того, что социологическое направление в советском уголовном праве не имело влияния, О. Ф. Шишов показал эволюцию взглядов М. М. Исаева. Того самого Исаева, который при А. Ф. Керенском был сотрудником Главного тюремного отдела Министерства юстиции, а затем короткое время — сотрудником Главного управления местами заключения НКЮ. Согласно анализу О. Ф. Шишова, в 1924 г. М. М. Исаев утверждал, что теория опасного состояния («реакционная сторона социологического направления в уголовном праве»62) отразилась в «Руководящих началах» 1919 г.63 А в 1948 г., как сообщал О. Ф. Шишов, М. М. Исаев от своих прежних взглядов отказался64.
58 Цит. по: Исаев М.М. Общая часть уголовного права РСФСР. Л., 1925. С. 178.
59 Там же. С. 182.
60 Там же. С. 185.
61 Швеков Г. В. Первый советский уголовный кодекс. М., 1970. С. 130.
62 См.: Шишов О. Ф. Становление и развитие науки уголовного права в СССР. Проблемы общей части (1917-1936 гг.): Дис. .д-ра юрид. наук. М., 1985. С. 263.
63 Там же.
64 Там же.
Однако если во второй половине XX в. советские ученые отрицали влияние буржуазных школ на советское уголовное право, то видные деятели советской юстиции первой трети столетия совершенно не стеснялись признаваться в заимствованиях.
Например, о частичном проникновении теории опасного состояния в советское уголовное законодательство писал М. С. Строгович в 1926 г., указывая при этом на ст. 22 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г.65 Статья содержала норму, в соответствии с которой лицо, признанное судом социально-опасным, могло быть удалено из пределов союзной республики или из конкретной местности. Важным здесь является то, что признание лица социально-опасным могло быть произведено независимо от привлечения к судебной ответственности за совершение преступления. Таким образом, опасное состояние могло быть согласно Основным началам 1924 г. самостоятельным основанием для назначения мер социальной защиты. Сопоставляя трактовку опасного состояния по советскому закону с трактовкой, которую давала антропологическое направление социологической школа права, М. С. Строгович видел различие лишь в отсутствии у нас «биопсихического содержания», характерного для западного подхода66.
П. И. Стучка, рассуждая в 1923 г. о возможности введения в советский обиход неопределенных приговоров, писал о необходимости заимствовать эту меру из буржуазной науки и практики67. Н. В. Крыленко в 1927 г., выражая мнение о целесообразности вынесения приговоров без точного определения сроков лишения свободы, писал: «Нам скажут, что это тоже не новость, что это взято из буржуазного арсенала, ибо неопределенные приговоры существуют и в Западной Европе. Возможно. Но нас это, во всяком случае, мало интересует»68. А годом позже Н. В. Крыленко прямо говорил: «Мы можем и должны здесь воспринять от передовой буржуазной школы лишь теорию неопределенных приговоров»69.
А. А. Пионтковский, прямо ставя вопрос о реализации идей Э. Ферри70 в законодательстве РСФСР, находил разницу между его взглядами и советским законодательством в основном в фило-
65 СЗ СССР. 1924. № 24. Ст. 205.
66 Строгович М. Реформа уголовного кодекса // Советское право. 1926. № 1. С. 57.
67 Стучка П. Мысли о нашем правосудии // ЕСЮ. 1923. № 25-26. С. 581.
68 Крыленко Н. На рубеже // ЕСЮ. 1927. № 43. С. 1334.
69 Крыленко Н. Принципы переработка Уголовного кодекса РСФСР. Доклад на заседании Коллегии НКЮ от 24 мая 1928 г. // Революция права. 1928. № 4. С. 7.
70 Энрико Ферри — итальянский ученый-криминолог (1856-1829).
софском смысле. Советское уголовное право, писал А. А. Пи-онтковский, строится на основе диалектического материализма, а учение криминалистов-позитивистов, сторонников Э. Фер-ри — антидиалектическое, вульгарно-материалистическое. Западная теория исходила из задач специальной превенции, а советское законодательство — из сочетания общего и специального предупреждения преступлений. Западные криминалисты-позитивисты основанием применения ответственности полагали опасное состояние преступника, а советское уголовное право — социально-классовую опасность и преступного деяния, и самого преступника11. Сам Э. Ферри, кстати, считал, что советский законодатель реализовал его идеи72.
Последнее различие (об основаниях ответственности) действительно принципиально отличает подход отечественного законодателя от взглядов европейских буржуазных уголовно-правовых теоретиков. И сегодня российский уголовный кодекс 1996 г., хотя и считает основанием уголовной ответственности совершение преступления (ст. 8), но при назначении наказания требует учитывать и опасность личности преступника (ч. 3 ст. 60, ч. 3 ст. 47, ст. 48, 55, п. «а» ч. 1 ст. 58 и др.). Вероятно, не стоит стесняться того, что источником вдохновения для современного российского законодателя стали достижения советской уголовно-правовой науки. Не стоило и советским специалистам второй половины XX в. стесняться того, что современное им уголовное право кое в чем испытало влияние западноевропейских веяний.
Завершить небольшой обзор нормативных актов первых лет Советской власти необходимо декретом СНК от 21 марта 1921 г. «О лишении свободы и о порядке условно-досрочного освобождения заключенных»73. Данный декрет развивает нормы, заложенные рассмотренными ранее нормативными актами 1918 г. по этому же вопросу.
В этом декрете интересны несколько моментов. Во-первых, в преамбуле заслуживают внимания слова о лицах, признанных опасными для советского строя и лишенных свободы. Оградить общество от опасных лиц декрет 1921 г., как и Руководящие начала (ст. 9), предлагает следующими способами: поставить таких лиц в фактическую невозможность причинить вред и предоставить им возможность приспособиться к трудовой жизни.
71 См.: Пионтковский А. А. Энрико Ферри. Фашизм и позитивная школа уголовного права // Советское право. 1928. № 1. С. 67-68.
72 Там же.
73 СУ РСФСР. 1921. № 22. Ст. 138.
«Опасность лиц» (а не совершенных ими деяний) сразу отсылает нас к теории опасного состояния как самостоятельного основания для репрессии. А перечисленные способы ограждения общества от опасных лиц напоминают об отказе от карательной цели наказания. Данный декрет еще не знает термина «меры социальной защиты» (впервые он появится в УК РСФСР 1922 г.). Однако его преамбула показывает: законодатель вплотную подошел к необходимости закрепить в уголовно-правовых установлениях новый понятийный аппарат.
Во-вторых, декрет непосредственно касается исправительно-трудовой отрасли, так как определяет порядок возбуждения и рассмотрения ходатайств об условно-досрочном освобождении. Обращает на себя внимание деятельное участие губернских распределительных комиссий в этом процессе. Они имели право делать представления о досрочном освобождении (ст. 3), их представители обязательно присутствовали в качестве экспертов при рассмотрении ходатайств в суде или трибунале (ст. 6).
Условно-досрочное освобождение, процедура которого была урегулирована декретом от 21 марта 1921 г., явилось воплощением в жизнь элемента института неопределенных приговоров. Если лицо утратило общественную опасность, ему больше нет нужды находиться в заключении, даже если назначенный судом срок лишения свободы еще не истек. Представители распределительных комиссий должны были давать на суде экспертное заключение об утрате заключенным (или сохранении им) общественной опасности. Значимую роль в этой связи распределительных комиссий отмечали в циркуляре от 6 апреля 1922 г. нарком юстиции Д. И. Курский и заведующий Центральным исправительно-трудовым отделом (бывший ЦКО) Л. А. Саврасов74.
* * *
Итак, законодательство первых лет Советского государства вплотную подошло к закреплению института неопределенных приговоров. Важнейшей предпосылкой для этого стало наличие в аппарате НКЮ РСФСР кадров, которые еще с дореволюционных времен рассматривали наказание не как возмездие, а как меру защиты общества от опасных элементов. Соответственно этому понятию, утрата осужденным общественной опасности в процессе отбывания срока наказания отменяла необходимость «досиживать» отмеренное судом. Напротив, сохранение «опас-
74 ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 619. Л. 14.
ного состояния» могло стать решающим основанием продлить изоляцию и по отбытии наказания осужденным.
В той или иной степени эти воззрения разделяли «старые кадры» НКЮ, например А. А. Жижиленко, М. М. Исаев, С. В. По-знышев. Некоторые из них (М. М. Исаев, С. В. Познышев) достаточно долго могли влиять на пенитенциарную политику советского государства через законопроектную или консультационную деятельность. Представляется, что этот субъективный фактор во многом определил содержание нормативных актов в уголовно-правовой и исправительно-трудовой отраслях законодательства начального советского периода.
Первые же отраслевые акты Советской власти содержали в том или ином виде новый подход к наказанию. Как бы это ни отрицалось впоследствии, новейшие течения международной уголовно-правовой и пенитенциарной мысли отразились на содержании советского законодательства. В том числе в части учета исправления или неисправимости осужденных в местах лишения свободы для принятия решения об их условно-досрочном освобождении или, напротив, об их дальнейшей изоляции по истечении срока заключения.
Таким образом, с 1918 по 1921 г. подготовлялась почва для укоренения института неопределенных приговоров в советском законодательстве.
Список литературы
1. Гаранжа С. А. Институт неопределенных приговоров в законодательстве РСФСР 1918-1929 гг. // Вестн. Северо-Кавказского гуманитар. ин-та. 2012. № 1. С. 67-75.
2. Гернет М. Н. Социальные факторы преступности. М., 1905.
3. Гогель С. К. Курс уголовной политики в связи с уголовной социологией. М., 2009.
4. Жижиленко А. А. Наказание. Его понятие и отличие от других правоохранительных средств. Пг., 1914.
5. Козловский М. Ю. Пролетарская революция и уголовное право // Пролетарская революция и право. 1918. № 1. С. 21-28.
6. Крыленко Н. Принципы переработки Уголовного кодекса РСФСР // ЕСЮ. 1928. № 22. С. 641-643.
7. Люблинский П. И. Итоги международного тюремного конгресса в Вашингтоне. Спб., 1911.
8. Люблинский П. И. Международные съезды по вопросам уголовного права за десять лет (1905-1915). М., 2012.
9. Набоков В. Д. Меры социальной защиты против рецидивистов // Журнал уголовного права и процесс. 1913. № 1. С. 15-21.
10. Набоков В. Д. Об «опасном состоянии» преступника как критерии мер социальной защиты. Спб., 1910.
11. Окунева М. О. Влияние социологической школы уголовного права на кодификацию советского уголовного законодательства (1917—1922 гг.) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 11. Право. 2016. № 4. С. 114-125.
12. Пионтковский А. А. Энрико Ферри. Фашизм и позитивная школа уголовного права // Советское право. 1928. № 1. C. 47-68.
13. Познышев С. В. Основные начала науки уголовного права. Общая часть уголовного права. М., 1912.
14. Стерник И. Б. Становление революционной законности в Туркестане // Советское государство и право. 1958. № 6. C. 139-143.
15. Строгович М. Реформа уголовного кодекса // Советское право. 1926. № 1. С. 52-58.
16. Стучка П. Мысли о нашем правосудии // ЕСЮ. 1923. № 25-26. С. 313-315.
17. Чельцов-Бебутов М. А. Неопределенные приговоры. Памяти З. Р. Брок-вей // Право и жизнь. 1927. № 4. C. 60-69.
18. Чучаев А. И., Грачева Ю. В., Маликов С. В. Руководящие начала по уголовному праву: предыстория разработки, прообраз общей части первого УК РСФСР, значение (к 100-летию принятия) // Союз криминалистов и криминологов. 2020. № 2. С. 106-121.
19. Шавров К. В. Судейское усмотрение и неопределенные приговоры // Журнал министерства юстиции. 1903. № 9. С. 53-94.
20. Швеков Г. В. Первый советский уголовный кодекс. М., 1970.
21. Lindsy E. Historical sketch ofthe indeterminate sentence andparole system// J. Crim. L. & Criminology. 1925. Vol. 16. P. 9-69.
Статья поступила в редакцию 13.06.2023; одобрена после рецензирования 01.10.2023; принята к публикации 30.11.2023.
Original article Pavel L. Polyanskiy*
THE ORIGIN OF THE INSTITUTE OF INDETERMINATE SENTENCES IN SOVIET LEGISLATION 1918-1921
Abstract. Based on various sources, the author of this article explores the process ofthe emergence of the institution of indeterminate sentences in Soviet legislation. Its American and European roots are revealed, reflected in the legislation of individual countries, discus-
* Dr. Sei (Law), Dozent; Professor of the Department of History of State and Law, Faculty of Law, Lomonosov MSU (Moscow, Russia).
sions on the issue of indeterminate sentences at international conferences and congresses. Also considered is the scientific position of pre-revolutionary Russian scientists in relation to indeterminate sentences. Some of pre-revolutionary scientists were in the public service, first during the Provisional Government, and then in the early Soviet period. In this regard, the author explores the specifics of the personnel of the Central Punitive Department of the Peo -ple's Commissariat of Justice in the initial period of its activity. It has been established that a number of prominent pre-revolutionary criminologists could influence the content of Soviet legislation in terms of introducing elements of indeterminate sentences. In this regard, the first normative acts of the Soviet state of the criminal law and correctional labor industries (1918—1921) are analyzed. The author comes to the conclusion that during the period of the formation of the Soviet state in Russia, important prerequisites were formed for fixing the institution of indeterminate sentences in the legislation. The article may be of interest both for historians of law and for specialists in the field of criminal and penitentiary law.
Keywords: history of Soviet law, Soviet criminal law, indeterminate sentences.
For citation: Polyanskiy, P.L. (2023). The origin of the institute of indeterminate sentences in Soviet legislation 1918—1921. Lomonosov Law Journal, 5, pp. 3—27 (in Russ.).
Bibliography
1. Garanzha, S.A. (2012). Institute of indeterminate sentences in the legislation of the RSFSR 1918—1929. Bulletin of the North Caucasus Humanitarian Institute, 1, pp. 67-75 (in Russ.).
2. Gernet, M.N. (1905). Social factors of crime. Moscow (in Russ.).
3. Gogel, S.K. (2009). Course of criminal policy in connection with criminal sociology. Moscow (in Russ.).
4. Zhizhilenko, A.A. (1914). Punishment. Its concept and difference from other law enforcement means. Petrograd (in Russ.).
5. Kozlovsky, M.Yu. (1918). Proletarian revolution and criminal law. Proletarian revolution and law, 1, pp. 21-28 (in Russ.).
6. Krylenko, N. (1928). Principles of revision of the Criminal Code of the RSFSR. Soviet Justice Weekly, 22, pp. 641-643 (in Russ.).
7. Lyublinsky, P.I. (1911). Results of the International Prison Congress in Washington. St. Petersburg (in Russ.).
8. Lyublinsky, P.I. (2012). International Congresses on Criminal Law for Ten Years (1905-1915). Moscow (in Russ.).
9. Nabokov, V.D. (1913). Social protection measures against repeat offenders. Journal of Criminal Law and Process, 1, pp. 15-21 (in Russ.).
10. Nabokov, V.D. (1910). About the "dangerous condition" of a criminal as a criterion for social protection measures. St. Petersburg (in Russ.).
11. Okuneva, M.O. (2016). The influence of the sociological school of criminal law on the codification of Soviet criminal legislation (1917-1922). Lomonosov Law Journal, 4, pp. 114-125 (in Russ.).
12. Piontkovsky, A.A. (1928). Enrico Ferri. Fascism and the positive school of criminal law. Soviet law, 1, pp. 47—68 (in Russ.).
13. Poznyshev, S.V. (1912). Basic principles of the science of criminal law. General part of criminal law. Moscow (in Russ.).
14. Sternik, I.B. (1958). The formation of revolutionary legality in Turkestan. Soviet State and Law, 6, pp. 139—143 (in Russ.).
15. Strogovich, M. (1926). Reform of the criminal code. Soviet law, 1, pp. 5258 (in Russ.).
16. Stuchka, P. (1923). Thoughts about our justice. Soviet Justice Weekly, 2526, pp. 313-315 (in Russ.).
17. Cheltsov-Bebutov, M.A. (1927). Indeterminate sentences. In memory of Z. R. Brockway. Law and Life, 4, pp. 60-69 (in Russ.).
18. Chuchaev, A.I., Gracheva, Yu.V. and Malikov, S.V. (2020). Guiding principles in criminal law: background of development, prototype of the general part of the first Criminal Code of the RSFSR, significance (to the 100th anniversary of its adoption). Union of criminologists and criminologists, 2, pp. 106-121 (in Russ.).
19. Shavrov, K.V. (1903). Judicial discretion and indeterminate sentences. Journal of the Ministry of Justice, 9, pp. 53-94 (in Russ.).
20. Shvekov, G.V. (1970). The first Soviet criminal code. Moscow (in Russ.).
21. Lindsy, E. (1925). Historical sketch of the indeterminate sentence and parole system. Journal of criminal law and criminology, Vol. 16, pp. 9-69.
The article was submitted 13.06.2023; approved 01.10.2023; accepted 30.11.2023.
