CC BY
810 Современная история российской социологии
Телескоп / №4 (100) / 2013
Записки о нашем детстве: из воспоминаний А.Г.Здравомысловой1
Историко-биографические исследования — это создание из множества фрагментов разного цвета и разной формы целостного мозаичного панно. Оно собирается годами. Несколько лет назад в "Телескопе" (2006, №5) было опубликовано обстоятельное биографическое интервью с А.Г. Здравомысловым. Недавно ("Телескоп" 2013, №3) я привел некоторые выдержки из нашей переписки; они дополняют его профессиональный и личностный образ. Ниже — короткие воспоминания об Андрее
Григорьевиче, написанные его сестрой. Конечно же, это прежде всего рассказ о брате, о том, как формировался его характер. Но это и о социологах его поколения, переживших в ранней юности войну, ленинградскую блокаду. Не зная всей этой реальности, трудно понять внутренний мир наших учителей и дать обоснованный анализ их творчества.
Профессор Борис Докторов
До войны мы жили в Ленинграде в Петроградском районе на ул. Гулярной, д.25, кв.52 на пятом этаже в коммунальной квартире. Там жили еще две семьи, и их две комнаты отделялись от наших комнат кухней и коридором с туалетом и ванной. Общий вход со двора был на кухне, а наши три комнаты выходили в другой коридор, где был еще один выход на улицу на парадную лестницу. Эти выходом пользовалась только наша семья. Наша семья состояла из четырех человек: мама, папа, мой брат — Андрей (дома все называли его Андрюшей) и я. Все три комнаты были изолированы и выходили в коридор. Окна во двор. У папы был отдельный кабинет, у мамы была своя комната, а мы с Андреем жили в самой большой комнате — в столовой. Там стояло пианино, большой обеденный круглый стол и наши детские кровати. Родители окончили университет в 1924 году и преподавали русский язык и литературу, мама — в школе, а папа в техникуме. Ежегодно он принимал экзамены в Кораблестроительном институте.
Я не помню, чтобы нас когда-нибудь наказывали. Папа всегда шутил. Помню, я как-то жаловалась на брата: "Андрюша дерется". Папа спросил: по швам или не по швам? И все превратил в шутку, и мы все смеялись. У нас была огромная библиотека, везде по стенам стояли стеллажи с книгами. Каждый день папа приносил нам какую-нибудь книжку. Часто это были детские книги из серии "Книга за книгой". Авторитет отца был огромен. Мама нам постоянно объясняла, какой папа необыкновенный человек: он знает 12 языков, он — самый умный, его нельзя ничем огорчать, мы должны строго соблюдать режим дня, вовремя ложиться (в 9 часов вечера) и вовремя вставать и т.д. До войны у нас была приходящая домработница
Кроме школьных уроков мы должны были ежедневно выполнять дополнительные задания, которые нам задавал папа. Это были задачи и упражнения следующего класса. Когда я училась в первом классе, дополнительные задания делала за второй класс. Это было святое дело. Пока уроки и дополнительные занятия не сделаем — гулять нас не отпускали. Но мы не жаловались. Нас подстегивал дух соревнования. Кто первый выполнит все задания, того ожидала награда. Папа сажал нас на шкаф; он был очень высоким (194 см) и тот, кого он сажал на шкаф, гордился необыкновенно и хвастался: "Я меня папа сегодня посадил на шкаф!". Это была высшая награда.
Каждое лето мы проводили у бабушки и дедушки в деревне Ульяшово Новгородской области. Бабушка, Федосья Васильевна, мамина мама, а дедушка — Кузьма Петрович. Но он нам был неродной дедушка. Родной дедушка, Василий Иванович, погиб на Японской войне в 1904 году, и бабушка вторично вышла замуж в той же деревне. В деревне у нас была полная свобода — никаких занятий.
Когда началась война, мы были в деревне, а у мамы в это время в Ленинграде родился наш братик, Мишенька (5 июля 1941 года). Начались бомбежки и обстрелы Новгорода. Нам все это было слышно и видно. Немцы приближались к нашей деревне. Дедушка повез нас в Ленинград к родителям. Пассажирские поезда уже не ходили, мы добирались на попутных машинах, на воинских эшелонах. Приехали в Ленинград, когда город уже бомбили. Кажется, это было в начале августа.
Я помню тот страшный день 19 сентября 1941 года, когда в наш дом попала бомба. Мы все были дома. Папа с Андреем только что приехали — они ездили за город за картошкой, т.е. перекапывали землю там, где уже был собран урожай, собирали остатки нам на пропитание. К нам только что подселили пожилую пару беженцев из Московского района, мама пеленала Мишеньку. Все были в сборе, чтобы обедать. Ждали папу, который в ванной приводил себя в порядок после поездки. Вдруг...все загрохотало, засвистело, нас отбросило в коридор, зазвенели стекла, как будто все провалилось в бездну. Когда мы очнулись, перед нами — улица, стены нет, нет флигеля, где жили соседи, где были кухня ванна и туалет. Мы оказались на открытой площадке без стен и окон, на пятом этаже. Первое, что мы с Андреем закричали оба: "Где папа? Где он?". Смотрим вниз — там огромная груда кирпичей и штукатурки, это все, что осталось от флигеля. Все, кто находился в нем, погибли. Прибежали пожарные. Папу откопали, он был в верхнем слое этой груды, так как уже взялся за ручку двери в нашу комнату, когда упала бомба. Он был контужен, без сознания, но живой. Его сразу везли в больницу Эрисмана.
Так мы остались без крова. Мама и трое детей. Нас переселили в квартиру номер 10 этого же дома, в другой флигель в од-
1 Автор этих воспоминаний Александра Григорьевна Здравомыслова, сестра Андрея Григорьевича Здравомыслова.
Телескоп / №4 (ioo) / 2013 Современная история российской социологии 11
ну небольшую комнату. В этой квартире проживали еще две семьи. Мы получали карточки уже по 125 грамм хлеба на человека. Был холод и голод. У мамы не было молока, чтобы кормить ребенка. Но для малыша выдавали рожки — бутылочки с искусственным питанием. Нужно было ходить за ними в больницу, и этим занимался Андрюша. Он мужественно, невзирая на обстрелы и бомбежку, бегал туда почти ежедневно. Ленинград тогда обстреливали из дальнобойных орудий непрерывно.
Однажды осколок снаряда попал Андрею в спину. Он упал, немного полежал, встал и побежал дальше. Никто на это не обратил внимания в то время. Но это было началом его страшной болезни — туберкулеза позвоночника. Он, как и его сверстники, считал своей обязанностью тушить зажигательные бомбы на чердаке. Я не помню, чтобы он чего-нибудь боялся или трусил. Ему было тогда 13 лет, и он считал себя уже совсем взрослым. Особенно по сравнению со мной — я на четыре года его младше. Чувство ответственности и долга у него уже тогда было развито довольно сильно. Пока папа лежал в больнице, он считал себя главным в семье. Папа вышел из больницы только в конце октября и был крайне истощен.
Никогда мне не забыть один случай. Однажды Андрюша нашел за сундуком, который стоял в общем коридоре напротив нашей комнате буханку хлеба и принес ее папе. Хлеб был припрятан — наша соседка работала шофером и развозила его по магазинам. Но мы ведь всегда хотели есть! Папа очень строго сказал ему, чтобы он положил эту буханку на место и никогда не брал ничего чужого!
Наш младший брат таял на глазах, это был очень спокойный чудесный мальчик. Меня часто оставляли с ним одну и мне нравилось с ним гулять во дворе. Мне было 9 лет. Я не помню, чтобы он плакал. Я одевала его, закутывала в пеленки-одеяла и выходила с ним на улицу. Несла на руках этот сверток, нижний конец которого почти доставал до земли. Несмотря на все наши старания, ребенка не удалось спасти от голодной смерти. Ему было 6 месяцев. Папа свез его на саночках на Се-рафимовское кладбище в начале январе 1942 года, и похоронили его в общей могиле.
В начале февраля родители решили эвакуироваться через Ладожское озеро. Как собирались, как ехали на грузовиках по льду, который трещал, как мы оказали в Кобоне, где нас высадили, а в комнате, куда нас разместили лежали трупы, я не очень хорошо помню. Все было как во сне. Когда мы уже ехали в товарном поезде дальше в сторону Вологды, папа уже не мог ходить. Он вообще не двигался. На станции Харовская, где была большая стоянка, папа был уже без сознания. Его увезли в больницу. С ним поехала мама. Мы остались без родителей в поезде. В Вологде нас высадили с нашими котомками прямо на перрон. Так мы и сидели: я плакала, Андрюша меня успокаивал. На улице зима. Наступило какое-то оцепенение. Сколько часов мы просидели так — не помню. Вдруг подходит какой-то товарняк, и мама — совершенно неузнаваемая. Она села рядом и ничего не говорила очень долго. Как будто она потеряла речь. Наконец, она сказала, что папа умер и похоронен в поселке Ха-ровское в общей могиле. Когда мама после похорон пришла на станцию, детей не было, поезд ушел. И никто ничего не мог ей объяснить. Ничего не соображая, мама прыгнула в тамбур какого-то эшелона, замерзла и уснула и была уже в другом мире. Это были уже предсмертные сны. И вдруг поезд дернулся и остановился. Мама очнулась, и вышла. И неожиданно увидела нас. Это мне мама рассказывала сама уже позже, конечно. Сколько времени прошло, пока мы все пришли в себя, я не помню.
Но вот с весны 1942 года мы уже живем в деревне Обросо-во Сокольского района Вологодской области как эвакуированные. Мама стала работать в колхозе в бригаде огородников, чтобы заработать трудодни, так как только на трудодни давали какие-то продукты. Нам выделили три сотки земли, и мы посадили картошку и завели двух коз. С сентября 1942 года мы с Андреем стали ходить в школу. Я — в четвертый класс, хотя в Ле-
нинграде я закончила только два класса. Не зря нас папа заставлял делать дополнительные уроки! Андрей учился в седьмом классе. Он с большим удовольствием ходил в школу, участвовал в художественной самодеятельности, и я тоже. Руководила кружком обаятельная Тамара Борисовна, тоже эвакуированная. Помню, как Андрей играл цыгана, отца Мариулы в спектакле по поэме Пушкина "Цыгане". С этой учительницей он и в дальнейшем не терял связи; позже писал ей из больницы, и она отвечала, поддерживая его дух. К несчастью весной 1943 года Андрей заболел — туберкулез позвоночника — и ему пришлось лечиться в детском туберкулезном санатории в городе Кадни-ково Вологодской области. Он часто писал нам с мамой письма, мы часто, как могли, навещали его. Невозможно без слез читать его письма. Они частично сохранились. Он писал, что ему не скучно, что он много читает, что весит уже 32 кг — поправился на 200 грамм. А ему было уже 15 лет. Что очень хорошо кормят: утром чай с сахаром и хлеб с маслом. В обед — суп, иногда даже с картошкой, и каша. На ужин — каша и иногда даже рисовая, и чай с сахаром. И всегда просил привести молоко.
В начале сентября 1943 года мама привезла его домой. Но дома наступило ухудшение, он не мог ходить и лежал в избе, не вставая. Однако никто не слышал от него слов отчаяния. Он никогда не плакал, не стонал и еще нас всегда подбадривал своими шутками. У него в середине позвоночника образовалась незаживающая рана. Он не мог даже на спине лежать, только на животе. В деревне не было врачей! Мама писала во все инстанции, куда только она не обращалась! И все бесполезно. Наконец она получила письмо от Василия Ивановича Здравомыслова, родного брата нашего папы, который работал врачом в Куйбышеве — был туда эвакуирован из Москвы. В.И. писал, что у него есть возможность устроить Андрея в свою больницу, но как его доставать туда из деревни под Вологдой? И вот весной 1944 года, в мае — мама бросила все, насушила мешок сухарей и отправилась с Андреем в Куйбышев. Она повезла его одна на носилках. Как она добралась — это просто чудо! Ехали на каких-то попутках, в воинских эшелонах. Но всегда находились добрые люди, которые помогали ей эти носилки ставить в вагон или втаскивать в машину. В Куйбышеве Андрей пробыл с мая 1944 по август 1945. В письмах он никогда не жаловался, успокаивал и меня и маму, чтобы не расстраивались, писал, что он много читает, собирается сдавать программу за восьмой класс и просил прислать учебники. Он учился заочно, никакие учителя туда к нему не ходили. И вот однажды произошел такой казус. Вместе учебников, которые мы достали с большим трудом и отослали ему почтой, он получил польско-русские словари. Мама писала: "Сейчас получила от тебя письмо и страшно расстроилась из-за учебников! Сколько трудов мне стоило достать их и послать! И вот кто-то воспользовался этим и украл их в дороге. Вот так почта!"
В Куйбышеве Андрей встретил Победу. Он нам прислал письмо, датированное 9 мая 1945 года, полное восторгов и восклицаний и трогательных забот о нашей с мамой жизни. Спрашивал, например: "Шура как ты учишься по музыке, что ты играешь? Знаешь ли ты Турецкий марш Моцарта. Я сейчас занимаюсь. Мне нужно писать сочинение на тему: Идейное содержание поэзии Ломоносова. Да здравствует Победа!"
Мы с мамой в это время жили уже в Ленинграде. В июле 1944 года она узнала, что в Ленинграде объявлена мобилизация на восстановление города и можно вернуться тем, кто эвакуировался в блокаду. Она завербовалась на восстановительные работы. Мы сразу собрались, оставили наших коз и участок с картошкой знакомым и уехали в Ленинград в товарном поезде.
Я уже закончила 5-й класс с похвальной грамотой. Когда мы приехали в Ленинград, нас поселили в общежитие на Макси-миллиановской улице. Там мы прожили несколько дней, и мама пошла в РОНО. Ее сразу направили работать учительницей
12 Современная история российской социологии теш^ш / №4 (юо> / 2013
русского языка и литературы в школу №78 на Зверинской улице, д. 21. Сначала мы жили в кабинете директора. А мне сразу дали путевку в пионерский лагерь на все лето. Вскоре мы получили комнату, 22 метра, в том же самом доме, но в другом флигеле, в квартире на втором этаже. В этой квартире, кроме нас, жили еще две семьи.
Я стала учиться в шестом классе 78-й школы, так что мне нужно было всего лишь перебежать двор, и я даже не надевала пальто и с первым звонком бежала из дома в класс.
В конце июля 1945 года мама отправилась за Андреем в Куйбышев и привезла его в августе на носилках. Они добирались через Москву. В Москве она поехала с ним прямо в народный комиссариат здравоохранения и добилась, чтобы ему дали направление в Ленинградский институт хирургического туберкулеза (ЛИХТ). Так в середине августа 1945 года Андрей попал в ЛИХТ и лежал там до полного выздоровления в 1949 году. Он и там продолжал учиться — единственный из всех ребят, лежавших на отделении. Хочется еще раз подчеркнуть, что каждый час, каждую минуту мама и я были духовно с ним. Мы жили его интересами. А какие письма мама писала ему! Например:
"Я недавно встретила папиного товарища по университету. Он преподает в университете латинский язык. Он вспоминал Григория Ивановича — как он хорошо читал стихи Горация, речи Цицерона... Как бы я хотела, чтобы ты был похож на папу. Я тебе советую не бросать английский язык. Он потом будет нужен, а у тебя не будет времени. Высылаю деньги на мандолину". Дело в том, что Андрей лежа выучился играть на мандолине, а потом на гитаре. Мама посылала ему также и струны.
Вот еще одно письмо, от 16 сентября 1945 года: "На твоем отделении будет работать наша старая знакомая учительница, Ольга Михайловна Сципион. Она еще работала вместе с твоим папой. Будь с ней поласковей и помни, что она для меня очень много сделала хорошего. Она очень интересно рассказывает о своем далеком предке, Сципионе Африканском, о том, который победил Ганнибала и разрушил Карфаген. Шура занимается музыкой неплохо (...) Занимайся и ты. Будь таким, как папа. Помни о нем. Он, хотя и не с нами, но все время около нас. Я чувствую его влияние каждый день, и поэтому я не теряюсь в этой жизни".
Нельзя не упомянуть о той огромной помощи, которую нам оказывал в эти тяжелые дни наш дядя, папин брат Яков Иванович Здравомыслов. Он жил в Казахстане в Кустанае, куда он был выслан из Москвы в 1937 году. Он, так же, как и второй наш дядя, Василий Иванович, окончил Ленинградскую Военно-медицинскую академию и работал врачом. Дядя Яша был гомеопатом, и когда его сослали в Казахстан, заведовал там больницей. Начиная с 1945 года, он ежемесячно посылал нам по 300 рублей. Это было большое для нас подспорье. Мы с мамой каждый выходной шли с утра на рынок, покупали продукты и все необходимое для Андрюши и сразу после этого ехали в ЛИХТ.
В ЛИХТе Андрей закончил среднюю школу, получил аттестат зрелости и поступил на заочное отделение философского факультета ЛГУ. Конечно, мама проявила здесь необыкновенное мужество и целеустремленность. По ее просьбе приемная комиссия ЛГУ приехала в ЛИХТ, и Андрей благополучно сдал все экзамены лежа. И поступил в университет летом 1948 года. Все контрольные работы, методические пособия, все, что нуж-
но было, чтобы он заочно учился — мама привозила ему регулярно. И вот в 1949 году, в августе, Андрей наконец встал на ноги и был "выпущен на свободу". Он должен был ходить в корсете, принимать какие-то лекарства, но буквально через пару дней все это загадочным образом куда-то исчезло, и мама ничего найти не могла. А Андрей сразу поехал в Москву, чтобы добиться перевода с заочного отделения на очное. И ни о каком корсете, лекарствах, врачах не хотел даже слышать. С сентября 1949 года он продолжает учиться на дневном отделении философского факультета.
В том же сентябре Андрей поступает в хор ЛГУ под руководством Григория Сандлера. У брата был баритональный бас, и с Сандлером у него установились самые дружеские отношения. Андрей был старостой этого хора. Как раз в это время я окончила школу с медалью и поступила на первый курс физического факультета ЛГУ. Андрей меня буквально за руку привел в этот хор. А как он пел под свою гитару! Романсы Даргомыжского, Рахманинова, Мусоргского, Чайковского, русские и украинские народные песни! У него был абсолютный музыкальный слух, и чудесный бархатный голос проникал до самых глубин души. Помню, как-то раз гости уже расходились, одевались, и Андрюша вдруг взял гитару и запел романс. Мои гости быстро разделись и до самой ночи слушали и просили спеть еще и еще. Я думаю, что если бы брат не стал социологом, он мог бы стать музыкантом, и может быть, пел бы лучше многих, которые сейчас поют на сцене. Он очень любил Георгия Свиридова, часто пел его романсы на слова Пушкина — "Зимняя дорога", "Подъезжая под Ижоры" и другие. От него мы узнали песни Окуджавы и Галича.
Андрей успешно закончил ЛГУ в 1953 году. Во время учебы он активно участвовал в общественной жизни, читал лекции на различных предприятиях. Например, на фабрике Желябова он был секретарем комитета комсомола. По окончании ЛГУ его направили работать в Караганду, в Горный институт преподавателем кафедры марксизма-ленинизма. Туда он поехал со своей молодой женой, Надей Афанасьевой. Она одновременно с ним окончила исторический факультет. Там, в Караганде, в 1953 году 9 ноября у них родилась дочь Лена. Проработав три года в Караганде, Андрей приезжает в Ленинград и поступает в аспирантуру ЛГУ на тот же факультет, и его семья с тех пор живет в Ленинграде. Сначала мы все жили в комнате на Зверинской. Жили мы дружно, но тесно, организовали дежурство по кухне, у каждого был свой день, когда нужно было готовить обед на всю семью. Когда приходила его очередь, брат выполнял свои обязанности очень оригинально, даже не заходя на кухню. Он приносил всю еду из общественной столовой в судках. И мы были очень довольны! Для разнообразия, конечно.
Надя стала работать в РОНО, и довольно скоро они получили маленькую комнату в коммуналке в том же доме на первом этаже и потому общались мы все равно каждый день. В доме были замечательные музыкальные вечера — все пели и имели прекрасный вкус. Когда собирались гости, часто приходили Бранские2, Асеевы3, Горфункели4. Когда Андрюша защитил диссертацию. Владик Бранский подарил ему серебряную рюмку с гравированной надписью "За стойкость в борьбе!"
На этом я заканчиваю свои короткие воспоминания о нашем общем детстве и юности.
2 Бранский Владимир Павлович (1930 г.р.) — доктор философских наук, профессор. Один из основателей и руководителей Санкт-Петербургской научной школы социальной синергетики..
3 Асеев Юрий Алексеевич (1927-1993) — философ, социолог, переводчик.
4 Александр Хаимович Горфункель (1928 г.р.) — кандидат исторических наук, доктор философских наук, специалист по русской истории и культуре XVII века, истории и философии итальянского Возрождения (ХШ-ХУП вв.). С 1994 года живет в США.
