CC BY
34
© 2004 г. В.Н. Сергеев
ЗАПИСКИ ДОНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННИКА (М.П. БОГАЕВСКИЙ. ОТВЕТ ПЕРЕД ИСТОРИЕЙ. ВЕЛИКОКНЯЖЕСКАЯ. МАРТ 1918 г.)
Митрофан Петрович Богаевский (23.XI. 1881 — 14.IV.1918) - из донских дворян, по профессии историк-педагог (в 1911 г. окончил историко-филологический факультет Петербургского университета), в 1911 - начале 1917 г. - директор гимназии в станице Каменской. В 1917 - начале 1918 г. стал вторым, а в отдельных случаях и первым лицом (корниловский мятеж) в донском казачьем государстве (после атамана Области войска Донского, генерала А.М. Каледина), являлся его заместителем (товарищем), председателем возрожденного 25 мая - 18 июня 1917 г. казачьего круга, где Каледин был избран атаманом. После большевистского Петроградского вооруженного восстания - член антисоветского Всероссийского правительства Донского гражданского совета (под председательством создателя Добровольческой белой армии генерала М.В. Алексеева), председатель Объединенного антисоветского правительства Донской области, возникшего 5 января 1918 г. и претендовавшего на объединение казаков и неказаков, депутат от населения Дона в Учредительное собрание. Самоубийство Каледина (29 января 1918 г.) воспринял как личную трагедию (заявил, что теперь и ему идти на плаху). На последнем заседании Объединенного правительства 29 января 1918 г. сложил свои полномочия. Арестован в станице Великокняжеской авантюристом Н.М. Голубовым, пытавшимся использовать М.П. Богаевского в корыстных целях борьбы за атаманский пост. Свой труд «Ответ перед историей» [1] М.П. Богаевский написал в тюрьме станицы Великокнияжеской, где находился (по инициативе Голубова) с 10 по 19 марта 1918 г. Переведен Голубовым в Новочеркасск, где был взят красногвардейцами и стал советским пленником. После расследования антисоветской деятельности следственной комиссией в Ростове был осужден и расстрелян.
Источником написания труда «Ответ перед историей» - политической автобиографии М. П. Богаевского - была память автора, ибо, находясь в заключении, он не имел в своем распоряжении документов. Но основные положения были отработаны им еще до ареста и опубликованы в донской печати, а также изложены частично в речи 7 февраля 1918 г. на заседании Донского войскового круга. Своеобразный ориентир структуре этого труда задали и 13 вопросов, которые М.П. Богаевскому доставил на гауптвахту «командующий революционными войсками сотник Смирнов» по просьбе самого подследственного, желавшего знать, в чем его обвиняют (по-видимому, после написания рукописи в Великокняжеской она дорабатывалась в конце марта 1918 г. в Новочеркасске). Поэтому важным является сравнительный анализ трудов автора от первого его выступления на Всероссий-
ском казачьем съезде 23 - 29 марта 1917 г. до его последних публикаций, речи на круге 7 февраля 1918 г. и в Новочеркасске (конец марта 1918 г.).
Политическая карьера Богаевского началась на мартовском 1917 г. общеказачьем съезде в Петрограде. 25 марта 1917 г. была сформирована комиссия из представителей 11 казачьих войск (всего 28 человек). От Донской области вошли три делегата: М.П. Богаевский, К.И. Попов, Я.И. Крохин. По предложению комиссии на время заседаний съезда председателем был избран член прогрессивного блока депутатов IV Государственной думы, названный этим блоком кандидатом в министры центрального правительства, донской казак И.Н. Ефремов. Но вследствие его экстренного выезда из Петрограда по поручению исполнительного комитета Государственной думы председателем съезда был рекомендован мало кому известный тогда делегат станицы Каменской Богаевский, который в числе 11 делегатов (по одному от каждого войска) был избран в президиум съезда.
О роли председателя на заседаниях вообще трудно судить, ибо по стенограмме почти не прослеживаются его большие выступления. Первая речь Богаевского на общеказачьем съезде состоялась 26 марта 1917 г. на второй день работы съезда. Председатель говорил от имени комиссии съезда о финансировании формирующегося Союза казачьих войск, отстаивал основной принцип новой организации как атрибута самоуправления - принцип самофинансирования. Причем весомость такого финансирования предлагалась им не по величине войск, а «пропорционально их доходным сметам». Богаевский предложил изучить вопрос «о смете содержания Союза» во временном совете съезда и сделать специальный доклад [2].
Так началась публичная политическая деятельность Богаевского на общеказачьем съезде. Как удалось проследить по стенограмме, состоялось 15 его выступлений (в основном как председателя съезда), и он стал известен казачеству России, по сути дела политической элите всей страны. Частота выступлений на съезде объясняется его ролью как председателя: приходилось не только открывать каждое заседание, говорить от имени комиссии, президиума съезда, но и выступать по повестке дня, руководить ходом прений. Состоялось лишь одно большое выступление Богаевского 29 марта («записался в порядке»).
В нем он призывал к «единению народа с армией, правительством, единению правительства и армии с теми организованными группами, которые налаживают порядок (т.е. казачеством, выделено мною. -В.С.), это и есть первая задача русского гражданина, независимо от того, кто он - буржуа, солдат или офи-
цер». И все же в завуалированной форме Богаевский (уже тогда, в марте) стал на путь отрыва казачества от Советов, когда целенаправленно принижал их: «Совет рабочих депутатов увидел, что реальное соотношение сил не в его пользу...», «Совет рабочих и солдатских депутатов в Петрограде не является голосом всей страны.», «Совет рабочих и солдатских депутатов не является второй властью» [3]. Несомненно, в те мартовские дни Богаевский преувеличивал значение Думы: «Этот вопрос существенный, потому что на местах один из самых больных вопросов», потому что на Всероссийском съезде казаков о Думе «ни звука до сих пор не сказано», «опасным я считаю, что роль Государственной думы замолчана» [2]. Такая позиция председателя съезда объясняется действительной важностью для стабилизации обстановки в стране того времени «единения народа». Сказалось также и то, что начавшийся закат Думы тогда, в марте 1917 г., мало был заметен, и общество, и сами Советы не осознали еще своей исторической миссии.
Так, уже в начале карьеры идеолога и руководителя казачества у Богаевского проявилось, хотя и завуалированной форме, но все-таки негативное отношение к Советам. Этот зародыш развивающегося будущего антагонизма привел к тому, что противостоящих ка-лединскому штурму Ростова в конце ноября 1917 г. красногвардейцев заместитель атамана (в своем кругу) назвал сбродом [4]. В таком отношении к Советам, по своей народоправческой сущности весьма близким к народному собранию казачьего круга, изначально и заключались причины гибели Богаевского в возрасте 36 лет. Казачьи дворяне Каледин, Богаевский и другие руководители донского сословного государства, ревнители военного порядка в родном крае видели в движении угнетенных масс за свои права, в деятельности Советов проявление анархии, беззакония и безвластия и ушли из жизни с этой верой. Сволочью назвал Каледин демократов, руководителей Московского государственного совещания 12 - 15 августа 1917 г. [4]. Ими воплощалась такая казачья государственность, которая в условиях подъема демократической волны, Советов, не всегда делавших все с умом, сделала имена вождей казачества одиозными. Каледина, Богаевского, Волошинова, Назарова (последние два донских атамана пробыли на этом посту малый срок и также погибли в феврале 1918 г.) никто не хотел защищать. Повторилось нечто подобное «монархическому бессилию» весны 1917 г., когда никто не стал защищать руководителя страны (все съедали глазами А.Ф. Керенского, а весной 1918 г. на Дону как «мессию ждали большевиков»).
Перечитывая нижеприведенный текст «Ответа перед историей», написанного с неподдельной искренностью, профессиональным историком, который, по его собственному выражению, «стоял около величайших русских людей», исследователь найдет многое. Однако поскольку это специфический документ, написанный в заключении, в так сказать пограничной ситуации жизни, то требуются особые методы источниковедческого анализа: 1. Необходимо сравнить текст
«Ответа...» с предшествующими речами и публикациями заместителя атамана. 2. Выделить в тексте явно исторически достоверные положения (например, признание Богаевским ошибок донских государственников 1917 г.), которые совпадают с соответствующими выводами и наблюдениями иных социальных сил, находящихся тогда в противоборстве, к тому же и установленными научными исследованиями (т.е. требуется выделение в труде Богаевского объективных фактов, положений и выводов). 3. Выяснить ошибки сочинения, написанного по памяти, без использования документов и по иным причинам.
Отметим исторически достоверные данные труда «донского баяна, златоуста» (так за ораторское искусство называли казаки Богаевского). Во-первых, это справедливое признание им слабости Войскового правительства, избранного I Большим войсковым кругом 25 мая - 18 июня 1917 г. (что подтверждается его постоянной дальнейшей реорганизацией). Во-вторых, признание ошибочности блока казачества с партией кадетов, заключенного на Малом войсковом круге 2-7 августа 1917 г. и расторгнутого 5-14 сентября 1917 г. на Большом войсковом круге. В-третьих, признание необходимости более раннего создания Объединенного правительства из представителей казачества и неказа-ков (а не 5 января 1918 г., как было). «Нами совершена большая ошибка. Мы проглядели внутренние сложные дела». Перечень объективных правдивых данных можно продолжить, в тексте «Ответа перед историей» они говорят сами за себя. Однако труд нельзя назвать покаянием перед победителями. Автор в нем защищает свои принципиальные позиции.
В тексте «Ответа.» имеются ошибочные положения. Во-первых, указывается, что на мартовском 1917 г. Всероссийском казачьем съезде было 600 делегатов, тогда как на самом деле - 300. Во-вторых, утверждение автора об его отдаленности от военных дел может быть признано верным лишь отчасти. Известно, что именно Богаевский был сторонником и участником организации вольных дружин молодежи для борьбы с большевиками. К тому же он примерно 20 дней августа - сентября 1917 г. являлся первым лицом в казачьем донском государстве. В связи с поездкой Каледина в северные округа Дона и потерей всяческих связей с ним Богаевский не только исполнял обязанности главы правительства, но и областного атамана. Официально передача атаманской должности Богаевскому Калединым состоялась в конце августа 1917 г. после получения приказа Керенского о снятии Каледина с этого поста [5]. В-третьих, автор приписывает своим политическим оппонентам видение его, Богаевского, «главным виновником гражданской войны». Натяжкой, хотя и небольшой, является его видение неравного права на землепользование казаков и неказаков как определяющего его политическое поведение, что он как председатель правительства Дона «являлся только орудием в некоторых явлениях социально-экономической жизни». Перечень приемов источникового анализа можно продолжить, однако предоставим возможность читателю самому
разобраться в тексте политической автобиографии М.П. Богаевского, публикуемой ниже. Текст «Ответа перед историей» дан в авторской редакции, но приведен нами в соответствие с современной орфографией и пунктуацией.
ОТВЕТ ПЕРЕД ИСТОРИЕЙ Статья М.П. Богаевского
29 января 1918 г. ат. Каледин кончил жизнь самоубийством. Его смерть была не только концом человека, но и началом конца очень сложного политического положения, выявившегося с первых дней революции на юго-востоке России. Положение это оказалось сложным прежде всего политически, ибо казачество, не порывая с Россией, стремилось к широкой автономии и даже федерации, но тем не менее сложным оказалось положение и в отношении социальноэкономическом: смешанный пестрый состав населения, численное преобладание «иногородних», которые владеют экономической жизнью, но не землей (огромная часть ее в руках казачества). Бытовые условия жизни казачества, людные торговые города, огромный рост промышленности - все это те сложные условия, тот запутанный узел, который нельзя разрубить одним ударом при помощи какой бы то ни было программы. Революция дала сильнейший толчок к началу перестройки, но это начало, к сожалению, не прошло без сильнейших потрясений всей краевой жизни, и трудно сказать, кому, когда и как удастся успокоить разбушевавшееся море. Судьбе было угодно с середины марта 1917 года по конец января 1918 года поставить меня близко к донским делам. На мне лежала большая работа и еще большая ответственность, ныне же «март», мне уже грозит и жестокий самосуд, ибо во мне хотят видеть одного из главных виновников гражданской войны на Дону и даже на юго-востоке России. Это одна из жесточайших ошибок, где сказывается политическая естественная близорукость современников, которые просто ищут виновника - лицо, но не хотят, а иногда и не могут вдуматься в первопричины некоторых явлений, и тогда уже браться за личности, столь часто являющиеся только орудием в некоторых явлениях социально-экономической жизни да в особенности в революционное время. Этим, однако, я не хочу сказать, что личность стоит на втором плане и с нее нечего спрашивать, нет, она также играет свою роль, тесно связываясь с общими явлениями. Мне задана нелегкая задача: беспристрастно осветить свою общественную деятельность в дни революции. Начну хронологически, давая справки главным образом на память, ибо никаких документов у меня под рукой нет в данное время.
Каменская станица, казаком которой я состою, в марте 1917 года послала меня в Петроград на общеказачий съезд. Мне пришлось на нем председательствовать. Огромная часть (более 2/3) этого съезда были фронтовики всех казачьих войск. Настроение было очень бурное, но там уже была назначена казачья программа по трем главным вопросам: общеполити-
ческому, местного самоуправления и земельному. По первому была признана республика, единая и неделимая, по второму - автономность, по третьему - неприкосновенность казачьих земель (войсковых и гуртовых). Мне как председателю в качестве оратора выступать не приходилось, как не мог я принимать участия и в комиссионных работах. Да к тому же нужно заметить, что я - учитель по профессии, директор общественной гимназии до 1-го марта 1917 года, не настолько был знаком с общественными делами, чтобы с первых же дней оказать серьезное влияние на выработку казачьей программы. Участники этого съезда оценивали меня главным образом как толкового, умелого председателя большого (500-600 человек), бурного и молодого съезда, впервые свободно решавшего свои дела. Здесь я не могу не признать за собой этого умения, выработанного в студенческие годы, когда с 1906 по 1908 год я был старостой Петербургского университета и пользовался полным доверием широких студенческих масс, хотя и был беспартийным.
В мартовской казачьей программе нужно видеть одну из тех первопричин, которые в дальнейшем очень осложнили положение казачества. К этому еще необходимо прибавить, что по вопросу о войне казачество очень упорно держалось не только в резолюциях, но и на деле - борьбы с Германией. Всплывал на первом съезде вопрос об «иногородних», о крестьянстве, живущем среди казачества - и тогда отчетливо определилось вполне благожелательное, добрососедское отношение к ним, но, благодаря своей тяжелой разорительной службе казачество не могло сразу же сделать такую огромную уступку, как отказаться от своих прав на войсковые и гуртовые земли. Это было бы огромным гражданским мужеством. Казаки же политически тогда стояли на уровне чуточку выше остальной России: они были немного дисциплинированней. В апреле в Новочеркасске собрался съезд депутатов для обсуждения чисто казачьих дел. Созван был съезд временным войсковым атаманом Волоши-новым по приказу военного министра Гучкова. И на этом съезде я был председателем и имел возможность присмотреться к широкой казачьей массе, главным образом старикам. Я утверждал: решительно враждебного отношения к крестьянству у них, безусловно, не было, потому что казаки были твердо уверены, что сумеют столковаться с крестьянством. Но и на этом съезде вопрос о гуртовых и войсковых землях стал очень остро: казаки считали их неприкосновенными, ни о каком дележе с крестьянством не могло быть и речи. И опять-таки как председатель я в земельной комиссии ни разу не был, и снова вся программа шла помимо меня: мне, бессменно ведшему заседание, нельзя было выступать и оратором. Я не могу отрицать лишь того, что мое отношение к этой программе было положительным: я не мог не признавать ее, так как будучи беспартийным все-таки как гражданин должен был держаться какого-либо берега; для меня в это время казачество было моей программой, и я ее держался. Но, спрашивается, как же я, образованный че-
ловек, не понимал, что донскому крестьянству трудно жить без войсковых и гуртовых земель? Да, я это знал, но знал, что казачеству многих станиц жилось не только не легче, но еще хуже, а воинская повинность разорила казачество окончательно; знал также и то, что у казачества на руках по Дону, Донцу, Хопру и Медведице - худшие земли, а крестьяне Таганрогского, Ростовского и Донецкого округов живут на лучших землях и их 3 млн надельных земель = 5 млн казачьей средней земли; знал и то, что частновладельческая земля, «а она не плоха», должна перейти к крестьянству, которому они ближе, и твердо я верил, что крестьянство на Дону обижено не будет, что и ему Дон будет родным отцом. И когда была весна революции, я не один так верил и думал. Место для здания новой жизни мы нашли, заложили и фундамент, да оказывается для здания материала не приготовили: вот здесь-то и начинается наша беда, которую и по нынешний день мы не разберем: программу выработали, но для ее практического осуществления нужно сделать еще очень и очень многое. Ничего же этого нет и не было!
По окончании съезда остался казачий исполнительный комитет, меня оставили в нем в качестве председателя. Комитету было поручено подготовить созыв 1-го Донского круга в мае месяце. Работа шла под моим руководством, но опять-таки я лично ни в одной комиссии не был, так как было много другого дела, но должен сказать, что работы комитета шли в рамках казачьей программы мартовского общеказачьего и апрельского донского съездов.
В середине мая собрался большой крестьянский съезд в Донской обл. - весь он от начала до конца прошел под знаменем партии эсеров. Вожди донского крестьянства, братья Мазуренко, были отстранены, а они как коренные жители области как раз искали пути соглашения с казачеством. Выступал на нем со знатоком земельного вопроса на Дону С. В. Макаровым и я. Мы изложили казачью земельную программу, доложили о земстве, в котором предполагалось объединить крестьянство и казачество в общей работе, указали, что казачество свое управление в старинном виде стремится восстановить, не мешая никак всему остальному населению устраивать свои дела по своему усмотрению; нужно заметить, что в то время вся хозяйственная жизнь страны перелагалась исключительно на земство и города. И для донского казачества мы подготавливали проект земства, где центр местной работы переходил в округа, и представительство там предполагалось пропорциональное, а еще дальше шло в земстве - станичном, где казаки и иногородние могли сойтись в общей работе. Наши объяснения мало удовлетворяли донское крестьянство, оно очень решительно и резко провозгласило: «Нет ни войсковых, ни гуртовых земель!».
Это было новым толчком, который не особенно сблизил обе части. И моей тут вины не было, ибо крестьянство шло за вождями, мало жившими и знавшими Дон. Когда состоялся в конце мая 1-й Большой войсковой круг, то настроение казачества к крестьянскому решению о земле было не очень одобрительное. На Кру-
ге было 500 человек от станиц и 220 - от фронтовых, последних приняли в огромной пропорции: от отдельных сотен были депутаты, и я полагаю, что будет жестокой натяжкой говорить, что мы не слушали молодых революционных казаков. И вот этот Круг очень дружно говорит: гуртовые и войсковые земли неприкосновенны; поспорили о частновладельческих землях и большинством голосов признали их за крестьянством. И снова я был председателем Круга, и снова не принимал участия ни в прениях, ни в какой бы то ни было комиссии, в особенности такой важной, как земельная. Следовательно, пока моя роль в казачьей жизни не так велика, как это может показаться по частым упоминаниям моего имени в газетах. Я держался казачьей программы, но вносить рознь между казачеством и крестьянством не собирался ни в коем случае: нельзя этому привести примеров. Можно поставить другой вопрос, справедлива ли была наша казачья программа. На это я отвечу: дело было в мае-середине июня 1917 года и еще никто не думал, что русская революция, в которой в те дни вершителями судеб были Керенский, Церетели, Чхеидзе, шагнет до коммуны! И не нам, маленьким провинциальным политикам, было возможно предвидеть ход революции. Мы и делали свое дело по своему разумению, и было бы жестокой ошибкой думать, что дело только в вождях. У казаков свой политический смысл, и оно его выявляло в те дни. Доверием, которым я пользовался среди казаков в те дни, я не злоупотреблял и демагогией не занимался, тому свидетели - участники кругов.
18 июня я был избран товарищем Войскового атамана. Войсковым атаманом, как известно, избрали А. М. Каледина. Его имя называли еще в апреле как подходящего кандидата. В мае он был гостем на Круге, но абсолютно никакого участия в делах не принимал. На избрание долго не соглашался и принял предложение после того, как все казачьи округа просили его баллотироваться. Он получил не только голоса станиц, но и огромную часть фронтовых голосов. Ему поверили оттого, что это был не только генерал с громкой боевой славой, но и, безусловно, умный и безукоризненно честный человек. Его программа, конечно, не могла иначе определяться как программа старого казака, да к тому же и военного - служилого. Но он был образованным и умным человеком, и потому в нем обнаружился высокосознательный гражданин и народный патриот прежде всего России, а потом уже Дона. Что это так, я докажу в дальнейшем. Сказать же о Каледине считаю нужным потому, что 6 мес. 10 дней я был его ближайшим сотрудником и многое валили на нас вдвоем, что не всегда было верно. Когда мы были избраны, мне впервые пришлось ближе познакомиться с человеком, который Каменскому В.Р.К. с горечью в январе сказал: «Я пришел с чистым именем и с проклятиями уйду». И действительно, жизнь его на атаманстве с первых дней стала для него жестоким испытанием. Войсковое правительство первого набора по своему составу было несильно: члены его были людьми, безусловно, честными и добросовестными, но не смогли сразу отметить всей колоссальности ра-
боты: тем не менее намечались некоторые планы, и мы надеялись на ближайших кругах кое-что провести по части главнейших реформ - земской и земельной. Но политические события пошли так, что нечего было и думать о реформах. 3 и 4 июля было выступление большевиков в Петрограде, донские казаки его ликвидировали, и в большевизм еще не поверили как в крупную политическую силу: силен был Сов. Рисд., влиятелен был Керенский, в нем видели надежду России. Началась подготовка в Учредительное собрание, мы спешили созвать Малый круг, чтобы решить вопрос о кандидатском списке. И здесь была совершена крупнейшая политическая ошибка: решено было блокироваться с кадетами. Мысль эта возникла и у нас, и у кадетов почти одновременно: особого агитатора в защиту этой идеи не было, так как из интеллигентских казачьих кругов кадетская партия во все Думы давала своих представителей в достаточном числе. Почему все-таки и я, и Каледин отстаивали этот блок? Ни я, ни он никогда не были кадетами, но, насколько нам позволял наш политический кругозор, мы считали, что блок этот был выгоден для казачества: в Учредительном собрании, мы знали, казаков должны были в земельном вопросе сильно затронуть. Отстаивая их интересы, мы искали в кадетах только союзников для Учредительного собрания. Я всеми силами души протестую против провокационной лжи, которая распускалась обо мне и Каледине, что мы - крупные земельные собственники. У него, я знаю, было 70 дес. отцовской земли, да и теми он не пользовался, отдавая их нуждавшейся сестре, а у меня ныне нет своего, как говорится, ни кола, ни двора, не говоря уже о земле. Если бы мы были сторонниками спасения частновладельческих земель, то мы не могли бы быть исполнителями воли казачества, поскольку она определялась казачьей программой (казачья программа частновладельческие земли оставляла за крестьянством). Часто в обществе были слышны голоса, что политика Дона ведется не столько Калединым, сколько мною. Это тоже весьма ошибочное мнение. Каледин хорошо относился ко мне, но был на 20 лет старше меня, а потому не могло быть и речи о моем влиянии на него. Кроме того, все, кто знал его, могут подтвердить, насколько он был самостоятельным и твердым человеком. Он был с большой волей, переходившей в упрямство, сломить которое было трудно не только мне, но и всему Войсковому правительству. За всеми политическими делами он следил очень зорко, к новым людям присматривался внимательно и относился крайне осторожно. Влияние его на казачество было очень велико и с его голосом считались всегда. Не я оказывал на него влияние, он его оказывал на меня и на кругах бывали случаи, когда мне приходилось выступать по его указанию. Этим я не хочу сваливать все на покойного, ибо я и сам имел свои точки зрения, но считаться с атаманом я должен был всегда. Блок с кадетами для атамана и Войскового правительства имел тяжелые последствия. Если большинство станиц относилось к нему довольно безразлично, то донские полки были сильно встревожены и увидели в этом
большую опасность реакции и контрреволюции. В течение многих дней впоследствии пришлось мне полковым депутациям выяснять причины приведения нас к блоку. На сентябрьском Круге блок был уничтожен, но его вредные для Дона последствия не изгладились. Здесь свою вину я, безусловно, признаю, но могу дать слово, что ни одной мысли, направленной против народа, у меня при этом не было. Во время Малого круга, кажется, 8 августа, Каледин уехал на Московское государственное совещание и там была сделана вторая крупная политическая ошибка: по решению казачьей группы, бывшей на совещании, Каледин читал декларацию этой группы и этим, вероятно, себе навредил, ибо декларацию везде выдавали за речь Каледина. Центр ее тяжести заключается в пункте об уничтожении военных комитетов. Каледин был их сторонником в хозяйственном обиходе роты и полка, но отвергал в остальном. В пределах законов о комитетах он (насколько я знаю, военные донские дела) никогда не отказывался иметь с ними постоянную связь. Должен попутно отметить, что мое отношение к военному делу никогда не было сколько-нибудь близким: здесь Каледин был полным хозяином. Каково же мое было отношение к московскому выступлению? В то время я не придавал ему большого значения, так как само Московское совещание ничего не дало России, кроме потока речей. Керенский на Каледина и донскую делегацию произвел весьма неважное впечатление в роли государственного человека. Вскоре по возвращении из Москвы Каледин по настоянию Войскового правительства отправился в объезд станиц, поехал он на север, в Хоперский округ. Поездка именно туда вызывалась неурожаем и винокурением, разорявшими эти места. Кроме того, он хотел увидеть казачью дивизию, расквартированную в этом округе. Поездка от Михайловской и до Усть-Хоперской станиц прошла очень гладко: атаман ехал с адъютантом и ординарцем-казаком. Везде его дружелюбно встречали, и он говорил речи, объясняя положение России, о войне, Учредительном собрании, о местных делах (неурожай и винокурение).
В конце августа разыгрывается корниловская история: Каледин, благодаря усердию или испугу Верховского и Рябцева, телеграммой Керенского объявлен отрешенным от должности, изменником и бунтовщиком, а Дону стала грозить гражданская война. Вся калединская история была невероятно раздута [6] благодаря нежеланию Керенского и временного правительства хорошенько осведомиться, что же делалось на Дону? Из-за этого пришлось в начале сентября созвать Войсковой круг, так как атаман был не только отрешен, но его приказано было арестовать и отдать под суд. Военные события первых месяцев революции привели к тому, что казачество оказалось в совершенно исключительном положении: ему пришлось сыграть роль неожиданную в военном отношении. Казачьи полки охраняли фронты, удерживали брошенные позиции, разоружали полки и т. д. Все это солдатскую массу настроило крайне враждебно к казакам.
Как в 1905 году среди крестьянства, так и в 1917 году среди солдат казаки стали предметом ненависти, и понятно, почему уже в августе и сентябре многие донские полки просились обратно на Дон, чтобы не выступать армии в качестве военной полиции. В то время казачьи полки сохраняли почти везде дисциплину и ладили со своими офицерами. Но на все просьбы о выводе полков (особенно тяжело было 1, 4, 14 и 43-му полкам) на Дон Каледин постоянно отказывал, указывая, что для поддержания порядка и охраны имущества достаточно и тех 12 полков, которые стояли в области, а отрывать с фронта части, которые там были нужны, он считал вредным для жизни государства и полковым депутациям всячески доказывал, что их работа и служба в такое тяжкое время особенно нужны России. Также верил он в возможность и необходимость борьбы с Германией. По своим обязанностям помощника войскового атамана я часто соприкасался с полковыми депутациями, так как некоторые из них имели указания от полков быть и в Войсковой правительстве. Я уже тогда видел, что между «отцами» и «детьми» появилась какая-то рознь, причины которой для меня глубоки еще и доныне: ведь не враги же отцы своим детям, как дети не могут задумать лихого дела против отцов? Единственно возможное объяснение - разница политического горизонта: фронтовик уже много видел и слышал, многое пережил за длинную войну и потому ищет новых путей жизни; отец же, сидя дома, естественно, держался привычного образа жизни и мысли: война изнурила всех, и одни ждали после нее мира и покоя, другие стали искать пути к перестройке всей жизни, чтобы впредь не было такого положения, какое создалось в нынешнюю войну. Смущает же меня до сих пор враждебность отношений, указывающая, что обеим сторонам нужно сделать уступки и тогда станет легче. Здесь я снова должен указать на то, что политика войскового атамана и правительства в августе и сентябре настолько стала внешней, т.е. связанной с временным правительством, что дела местные ушли из поля нашего зрения, и мы не имели возможности оказать ни хорошего, ни дурного влияния на ход событий среди крестьянства и казачества. И это была наша, хотя и невольная, но большая ошибка: мы проглядели внутренние сложные дела. Да к тому же в это время уже ярче стали определяться большевистские течения в широких массах народа, затронуто ими было и казачество, хотя и держалось еще пассивно. Почему атаман, я, войсковое правительство и войсковые круги стали, однако, на точку зрения активной борьбы с большевизмом и верили так долго в свою победу? Почему даже съезд иногородних в декабре - январе, несмотря на присутствие нескольких десятков большевиков, также признал необходимость этой борьбы? Вот здесь я подхожу к одному из самых острых вопросов русской жизни, и не в моих силах на него дать полный исчерпывающий ответ. В настоящее время становится более очевидным то заблуждение, когда в большевизме видели отголоски германизма, когда даже люди широкого политического кругозора еще не
предугадывали такого развития и укрепления большевизма в широких народных массах. Нельзя забыть и еще одного весьма серьезного обстоятельства. Не только русское интеллигентное общество, но и народ в первые месяцы революции жили верой в Учредительное собрание, считая его единственным правомочным хозяином России. Но многие причины постепенно убивали эту веру, и роспуск Учредительного собрания ни на кого не произвел особого впечатления. Поскольку донское казачество было представлено на своих кругах и съездах, оно постоянно стояло на позиции Учредительного собрания. Каледин и я никогда не сходили с этой позиции и лишь в последнее время от нее пришлось отказаться, так как то, что ждал народ от Учредительного собрания, он получил от совнаркома - мир, землю и волю. Мир казачеству нужен был не менее всей России, воля осуществлялась в самоуправлении, что же касается земли, то казачеству придется пройти несколько этапов перестройки своего хозяйства и своих понятий о казачьей собственности: этот процесс, вероятно, легче пройдет в северных станицах, значительно труднее в южных. Круг с сентября со всей очевидностью показал нелепую фантазию Керенского прихватить к делу Корнилова и Каледина. При полном единодушии Круг не только оправдал атамана, но и отказал в его выдаче, предлагая прислать следственную комиссию в Новочеркасск, так как начавшиеся самосуды в войсках не внушали надежды на то, что поездка Каледина пройдет для него благополучно. Сам он хотел ехать, и Кругу стоило труда удержать его от этого шага. Много говорилось и писалось о моей роли в этом деле: меня считали главным защитником «атамана - бунтовщика». Я не стану отрицать того, что дело это я близко принял к сердцу, ибо в нем с горечью видел поразительное легкомыслие временного правительства, не сумевшего привлечь на свою сторону казачество, проявлявшее в то время полную лояльность. По отношению к личности Каледина я видел грубую ошибку, так как нельзя было сомневаться в его послушании временному правительству. Я здесь настойчиво подчеркиваю характерную черту Каледина в политическом его кругозоре: он был решительным противником федеративных стремлений некоторых групп казачества, считая их запоздавшими мечтами. В этом взгляде мы были с ним вполне согласны и в своей работе никогда не стремились порвать тесных связей с Россией, ибо твердо верили, что без свободной России никогда не будет вольного Дона. Сентябрьский Круг важен еще в одном моменте. На нем выступали представители Сов. р. и с.д. во главе с М.И. Скобелевым. Еще во время мартовского съезда казачества в Петрограде оно ставило вопрос о том, нет ли двоевластия в параллельном существовании с.р. и с.д. и временного правительства. Понятен будет отсюда тот интерес, с каким на Круге встретили одного из главных деятелей первых дней революции. Его объяснения совершенно не удовлетворили Круг, так как вся речь сводилась больше к революционной фразеологии. Когда Скобелев не мог дать определенного отве-
та на вопрос Каледина, почему временное правительство не проверило на месте «мятежа», то Каледин с горечью бросил Кругу фразу: «Вы видите, чего нам ждать от такого правительства». В этой фразе впоследствии видели подтверждение мятежности Каледина. В связи с делом Каледина на Круге разбиралось дело войскового старшины Голубова, обвинявшегося в том, что он хотел арестовать атамана, ехавшего с севера области. Казачество, отстаивая своего выборного атамана, отрицательно отнеслось к такому предприятию казака же. В этом деле есть и другая сторона: в казачестве уже ярче определилось сильное движение главным образом среди молодежи, одним из вождей которых стал Голубов. Совершенно не касаясь его личных особенностей, я должен сказать, что борьба отцов и детей на этом Круге выяснилась уже довольно определенно, хотя и носила скрытый характер: пока это было недовольство обязательностью временного правительства и еще не было предъявлено категорических требований программного содержания, ибо большевизм в те дни на Дону не имел широкого распространения, особенно в казачьей массе. Большинство Круга к делу Голубова отнеслось нетерпимо, но выступление атамана и отчасти мои смягчили настроение, и дело было ликвидировано. Круг кончился дружно: атамана поддержали не только ста-
Северо-Кавказская академия государственной службы
ничные депутаты, но и бывшие в наличности фронтовики.
(Продолжение в следующем номере) Литература и примечание
1. Богаевский М.П. Ответ перед историей // Донская волна. 1919. № 22-25.
2. Труды общеказачьего съезда. Петроград, 1917.
3. В связи с приказом № 1 Петросовета по всей стране к Советам рабочих депутатов присоединились Советы солдатских депутатов, т.е. уже в марте 1917 г. во всех городах России они являлись силой, представляющей волю большинства. Так, Ростово-Нахичеванский Совет выражал интересы 60 тыс. рабочих и 30 тыс. солдат Ростова (т.е. 90 тыс. человек населения города из 150 тыс.).
4. Косов Ф.Г. М.П. Богаевский на IV круге // Донская волна, 1919. № 12. 26 авг.
5. Ростовская речь. 1917. 5 сент.
6. М.П. Богаевский не объясняет при этом: 1) неумышленно ли Калединым была «потеряна всякая связь» с Войсковым правительством примерно в течение 10 дней? 2) факт телеграммы Каледина в поддержку мятежа Корнилова (последний упоминает о такой телеграмме). См.: Шолохов М. Тихий Дон. Кн. 2. Ростов н/Д, 1978. С. 119.
30 декабря 2003 г.
