CC BY
135
РЕГИОНАЛЬНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ
ЗАПАД И
ПОСТСОВЕТСКАЯ ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЕВРАЗИЯ: НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ СТРАТЕГИИ БЕЗОПАСНОСТИ США И ЕС В РЕГИОНЕ
Джаннатхан ЭЙВАЗОВ
кандидат политических наук, заместитель директора Института стратегических исследований Кавказа, заместитель главного редактора журнала «Центральная Азия и Кавказ»
(Баку, Азербайджан)
Введение
С распадом СССР угроза широкомасштабного вооруженного нападения на США и их европейских союзников стала неактуальной. Вместе с тем превращение постсоветского пространства в зону постоянной политической нестабильности привнесло в повестку безопасности стран Запада немало новых вызовов. Кроме того, изменение геополитической структуры и богатые энергетические ресурсы способствовали превращению региона в объект соперничества мировых держав.
Все это требовало от триумфаторов холодной войны сформировать соответствующий стратегический курс в отношении данного пространства.
В данной статье мы попытаемся пролить свет на основные особенности стратегии безопасности США и ЕС в Центральной Евразии1; в частности, выявить их
1 Здесь используется концепция Центральной Евразии и Центральной Европы, предложенная Э.М. Исмаиловым. В соответствии ней политичес-
ключевые интересы безопасности в регио-
кая структура Центральной Евразии включает в себя три постсоветских региона: Центральную Европу — Беларусь, Молдова, Украина; Центральный Кавказ — Азербайджан, Армения, Грузия; Центральная Азия — Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан (об этом подробнее
не и специфику их политической активности, направленной на реализацию этих интересов.
см.: Исмаилов Э.М. О геополитической функции Центральной Евразии в XXI веке // Центральная Азия и Кавказ, 2008, № 2 (56). С. 7—33).
Западный тандем в Центральной Евразии
Почему для целей данной статьи мы склонны рассматривать этих акторов в тандеме, хотя, разумеется, каждый из них может отличаться какими-то специфическими интересами в регионе и вытекающей из этого политической активностью?
Во-первых, это объясняется социально-ценностной идентичностью ЕС и США, основанной на их цивилизационной общности, или же, если пользоваться понятиями С. Хантингтона, на их принадлежности к единой «Западной цивилизации». Это представляется весьма важным с точки зрения секьюритизации. Безусловно, социально-ценностная общность не снимает факторы, основанные на относительно статичных материальных обстоятельствах, скажем на географической близости/отдаленности. Так, для ЕС смежность с Центральной Евразией неминуемо приводит к большей актуальности данного региона в плане безопасности, для США отдаленность стимулирует обратное. Вместе с тем идентичность ценностей способствует если не единой концептуализации своей безопасности, то по меньшей мере общности подходов и стандартов в оценке того или иного явления/ процесса как угрозы/уязвимости, а также в ранжировании соответствующего явления/ процесса и порождаемой им угрозы/уязвимости по степени приоритетности. В качестве примера можно сослаться на отношение в западных обществах к транснациональным угрозам безопасности.
Как в Европе, так и в Соединенных Штатах комплекс проблем окружающей среды или, скажем, международной организованной преступности превратился в достаточно устойчивый и актуальный объект секьюритизации, причем без принципиальной ссылки на степень географической отдаленности источников соответствующих угроз. То же можно сказать и об интересах, связанных с распространением демократии, стандартов прав человека и рыночной экономики: их концептуализация в плане безопасности связана с необходимостью создать стабильное, бесконфликтное, экономически процветающее политическое окружение.
Экономическое и технологическое развитие этих субъектов западного мира также наложило отпечаток на концептуализацию ими своей безопасности. США и ЕС сегодня представляют собой наиболее совершенные примеры постиндустриализма со всеми связанными с этим общими стандартами секьюритизации внешнего мира, включая стремительно растущую значимость энергетической составляющей проблем безопасности.
Во-вторых, общим оказывается и подход к механизмам обеспечения безопасности. НАТО пережила холодную войну и сохраняет за собой фактический статус системы коллективной безопасности США и ЕС, предполагающей, в частности, совместное реагирование на внешние угрозы и участие в военных операциях по их предотвращению, в том числе и в регионах, не относящихся к формально принятой зоне ответственности альянса.
Единые стандарты концептуализации безопасности в сочетании с общим механизмом ее обеспечения дают достаточно оснований рассматривать ЕС и США не просто как ситуационно консолидировавшихся политических акторов на «центральноевразийской шахматной доске».
Сегодня это реальный геополитический тандем, в котором две указанные особенности в значительной мере компенсируют различие в уровне географической близости к Центральной Евразии. Соответствующим образом следует оценивать и их влияние на систему безопасности в регионе. Вместе с тем особенности географии и глобального политического статуса не позволяют полностью отождествлять американскую и европейскую мотивацию. Так, если основываться на примате географии, к системе безопасности в Центральной Евразии следовало бы отнести только ЕС, тогда как роль США можно было бы рассматривать в контексте глобальной заинтересованности и вовлеченности единственной сверхдержавы.
Расширение Евросоюза привело к его непосредственному географическому контакту с Центральной Евразией. С интеграцией Литвы, Латвии, Польши, Словакии, Венгрии и Румынии в 2004 и 2007 годах сформировалась граница ЕС с государствами европейской части региона (Беларусь, Молдова, Украина) протяженностью в 3 172 км2. И это не могло не внести серьезных изменений в его повестку безопасности.
■ Во-первых, комплекс этнотерриториальных проблем, существовавших у новых членов Евросоюза с этими странами, фактически перешел в общеевропейскую повестку.
■ Во-вторых, исчезла буферная зона, ограждавшая ЕС от политической нестабильности и конфликтов на постсоветском пространстве и связанных с этим угроз, в том числе и транснационального характера (международная организованная преступность, международный терроризм, нелегальная миграция, наркотрафик и др.).
■ И, в-третьих, изменилась конфигурация геополитической связи ЕС с главным силовым полюсом постсоветского пространства — Россией. В результате волн расширения 2004 и 2007 годов Евросоюз вплотную приблизился к сфере российских жизненных интересов, а местами (Прибалтика, Польша) — и к границам самой РФ. Опасения относительно дальнейшего расширения ЕС на постсоветском пространстве, подпитываемые стремлением Украины, Молдовы, Грузии и некоторых других ННГ влиться в объединенную Европу, поставили Москву перед необходимостью ответных действий. И их объектом стали как отмеченные ННГ, так и сам Евросоюз.
Наиболее наглядный пример усилившейся функциональной взаимозависимости безопасности по вектору ЕС — центральноевразийские ННГ — Россия дает процесс взаимодействия по поводу «газовой проблемы», которая возникла, в частности, из-за попыток Москвы использовать энергетические рычаги, применявшиеся в ее политике на постсоветском пространстве и в отношении ЕС3. Под влиянием приостановки поставок российского газа в страны Евросоюза, стремления Москвы монополизировать нефтегазотранспортную сферу на постсоветском пространстве, а также попыток «Газпрома» получить контроль над газораспределительной системой Европы в ЕС усилилась секьюритизация проблемы энергозависимости от РФ. Новый импульс получила политика диверсифика-
2 Подсчитано на основе данных из «CIA — The World Factbook 2010».
3 Речь здесь идет о разгоревшемся в 2005 году «газовом конфликте» с Украиной, в ходе которого российская сторона приостанавливала поставки своего природного газа украинским и европейским потребителям.
е
ции источников нефтегазоснабжения ЕС, в том числе путем формирования энерготранспортных систем на постсоветском пространстве в обход России.
Вместе с тем, когда рассматриваешь европейскую вовлеченность в Центральную Евразию и, в частности, пытаешься понять, насколько она функциональна в плане отношений безопасности с другими акторами, — невольно задаешься вопросом о состоятельности ЕС как единого носителя интересов и субъекта соответствующей политики. При всех успехах интеграции эту структуру еще очень трудно классифицировать как государство, тем более как державу. Основываясь на теории региональных комплексов безопасности, можно допустить возможность эволюции ЕС из, выражаясь терминами Б. Бюзена и О. Вивера, «институционального» регионального комплекса безопасности4 в более амальгамного политического актора5. Однако пока это скорее перспектива, чем реальность, причем сопряженная со множеством вопросов. Три из них были сформулированы цитированными выше авторами: «...способен ли ЕС позаботиться о своей собственной безопасности без зависимости от внешних держав? Какова межрегиональная динамика безопасности между ЕС-Европой и окружающими ее комплексами? И в какой мере и как ЕС может выйти на глобальный уровень в качестве державы определенного типа?»6 То, что в данной статье ЕС рассматривается в тандеме с Соединенными Штатами, несмотря на все различия в параметрах их геополитической связи с Центральной Евразией, в определенной степени связано как раз с этими проблемами.
США никак нельзя квалифицировать как державу географически смежную с Центрально-Евразийским регионом. Несмотря на это, сегодня, как и в течение всего постсоветского времени, их присутствие здесь ощущается значительно сильнее, чем европейское.
Глобальная вовлеченность США, основанная на потребностях, не ограниченных рамками определенных географических пространств, и на возможностях проекции влияния в мировом масштабе, не позволяет игнорировать их роль в функционировании и развитии центральноевразийской системы. Это же дает нам основание, говоря об относительной идентичности интересов объединенной Европы и США как двух субъектов Западной цивилизации, все же отмечать, что роль первой скрипки, в том числе и в определении этих интересов в регионе, остается за Америкой. Что временами отражается в чрезмерной геополитизированности даже тех вроде бы общих транснациональных проблем, к решению которых стремится Западный тандем7.
Ключевые интересы безопасности
Распад СССР, прежде всего, привнес в повестку безопасности США и Европы проблему огромного советского ядерного наследства. И хотя тактическое ядерное оружие
4 См.: Buzan B., W^ver O. Regions and Powers. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 62.
5 См.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. Second Edition. Colorado: Lynne Rienner Publishers Boulder, 1991. P. 218—219; Buzan B., W&ver O., Wilde J. de. Security. A New Framework for Analysis. London: Lynne Rienner Publishers Boulder, 1998. P. 12.
6 Buzan B., Wwver O. Op. cit. P. 373.
7 Речь в данном случае идет не только о том, что Соединенные Штаты могут использовать европейских партнеров для реализации своих геополитических интересов. Здесь также важна реакция других, конкурирующих с США держав — России, КНР. Американское лидерство в Западном тандеме зачастую побуждает их видеть во всем, что делает Запад, лишь очередной «геополитический проект США». При этом, помимо всего прочего, в глазах других акторов полностью нивелируется роль ЕС как носителя каких-то собственных интересов. Впрочем, отсутствие самостоятельных военно-политических механизмов действительно зачастую заставляет европейцев следовать за Соединенными Штатами даже в тех случаях, когда они не достаточно заинтересованы в той или иной конкретной политике в Центральной Евразии.
было в скором времени перевезено в РФ, большое число стратегических боеголовок оставалось в Беларуси, Казахстане и Украине8. С учетом политических и социально-экономических флуктуаций, которые переживали в тот период эти страны, все более актуальными становились опасения дальнейшего распространения этого советского «ядерного наследства», в особенности его попадания в руки «государств-изгоев» или негосударственных экстремистских группировок. Необходимость предотвратить эту угрозу сформировала один из ключевых мотивов вовлеченности Запада в постсоветское пространство9.
К счастью для Западного тандема, дезинтеграционные процессы на пространстве бывшего СССР были остановлены и не привели к разделу российского ядерного арсена-ла10. Кроме того, удалось договориться и с властями получивших советские ядерные арсеналы новых независимых государств. Украина, Беларусь и Казахстан согласились присоединиться к Договору о нераспространении ядерного оружия в качестве безъядерных стран и либо передать свои арсеналы России, либо самостоятельно ликвидировать их. К декабрю 2001 года этот процесс был завершен11.
Хотя проблема ядерного наследства СССР в постсоветской Центральной Евразии была тем самым в целом урегулирована, вопрос об эффективности режима нераспространения здесь до сих пор не снят с повестки безопасности западных стран. Регион граничит с наиболее радикально настроенными в отношении Запада державами, точнее, формирует их геополитическую связь друг с другом. Эта связь может быть использована для налаживания нелегального сотрудничества в ядерной области.
С середины 2000-х годов иранская ядерная программа неизменно остается ключевой проблемой в отношениях США и ЕС с Ираном. С учетом особенностей иранского политического режима12, контролируемых им нефтегазовых ресурсов и связанных с этим геополитических вопросов13, а также успехов Тегерана в разработке баллистических ракет перспективу появления иранских ядерных вооружений никак нельзя отнести к рядовым проблемам повестки безопасности Западного тандема. Ситуация усугубляется сотрудничеством Ирана в ядерной сфере с другими державами, в особенности Россией и Китаем.
Крупнейшим реализующимся на данный момент российско-иранским проектом является строительство АЭС в Бушере, в котором участвует около 300 российских пред-
8 См.: Simpson J. Nuclear Non-Proliferation in the Post-Cold War Era // International Affairs (Royal Institute of International Affairs 1944-), 1994, Vol. 70, Issue 1. P. 27. В момент распада СССР основная инфраструктура стратегических сил и ядерного комплекса, а также большинство стратегических носителей ядерного оружия оказались на территории РФ. В Украине находились 130 пусковых установок ракет УР-100НУ (SS-19) и 46 шахтных установок ракет РТ-23УТТХ (SS-24), были дислоцированы 19 бомбардировщиков Ту-160, 25 — Ту-95МС и 2 — Ту-95. На территории Беларуси был развернут 81 грунтовый ракетный комплекс «Тополь» (SS-25). В Казахстане — 104 шахтные пусковые установки ракет Р-36МУТТХ/Р-36М2 (SS-18) и 40 бомбардировщиков Ту-95МС (см.: Стратегические ядерные силы СССР и России [http://www.armscontrol.ru/ course/rsf/p9.htm]).
9 См., например: Cornell S.E. Small Nations and Great Powers. A Study of Ethnopolitical Conflict in the Caucasus. Surrey: Curzon Press, 2001. P. 367; Sokolsky R., Charlick-Paley T. NATO and Caspian Security. A Mission Too Far? Washington: Rand Corporation, 1999. P. 7; Fairbanks Ch., Nelson C.R., Starr S.F., Weisbrode K. Strategic Assessment of Central Eurasia. Washington D.C.: The Atlantic Council of the United States, Central Asia-Caucasus Institute, Johns Hopkins University, 2001. P. 11.
10 Одно из опасений Запада было связано с возможностью «советского сценария» распада и для других ядерных стран, в том числе и самой РФ, переживавшей в начале 1990-х годов не самый стабильный период в своей истории (см.: Simpson J. Op. cit. P. 27).
11 См.: Стратегические ядерные силы СССР и России.
12 Политическая идеология иранского режима построена на радикальном антагонизме западным ценностям.
13 Политическая мотивация контроля над огромными нефтяными и газовыми ресурсами Ирана вполне вписывается в логику усиливающейся конкуренции развитых стран за уменьшающиеся энергоносители и противодействия попыткам РФ использовать энергетические рычаги против Запада.
приятий14. В РФ заявляют об исключительно мирных целях этого сотрудничества, ссылаясь на свою незаинтересованность в появлении нового ядерного актора у своих южных границ и на отсутствие убедительных доказательств того, что иранское руководство намерено нарушить свои обязательства по ДНЯО и приобрести статус ядерной державы15. По мнению же американской стороны, российско-иранское сотрудничество по меньшей мере способствует росту научно-технических предпосылок для создания Ираном ядерного оружия16.
Спектр мер, предпринимаемых Соединенными Штатами и их европейскими союзниками, чтобы предотвратить получение Ираном ядерного оружия, достаточно широк, но пока остается малоэффективным. Среди них и режим санкций в отношении компаний, сотрудничающих с Тегераном в этой области, в соответствии с «Актом нераспространения в отношении Ирана»17 — объектом таких санкций по большей части становятся китайские и российские предприятия18, и декларирование возможностей применения силы против Ирана, включая внутреннюю политическую риторику и периодические демонстрации своей военной мощи в Персидском заливе.
Но Центральная Евразия образует не только геополитическое связующее звено между основными «ядерными конкурентами» Запада, но и одну из наиболее политически нестабильных зон евразийского материка. Это отражается и на потенциале угрозы распространения ОМП, и на других нетрадиционных вызовах безопасности (международная организованная преступность и терроризм, наркотрафик, нелегальная миграция). То, что данный регион составляют преимущественно слабые государства, сказывается не только на нестабильности и конфликтности превалирующих здесь отношений, но и на широких возможностях распространения генерируемых в этом пространстве и транслируемых через него угроз на смежные с ним региональные системы.
С распадом СССР Центральная Евразия изобиловала конфликтами различного уровня интенсивности. Термин «Евразийские Балканы», примененный Зб. Бжезинским к югу постсоветского пространства по аналогии с «традиционными Балканами» начала 1990-х годов19, применим, по нашему мнению, и сегодня и останется применимым по меньшей мере до тех пор, пока здесь сохраняются очаги неурегулированных вооруженных конфликтов.
Конфликты в Нагорном Карабахе, Приднестровье, Абхазии и Южной Осетии сегодня квалифицируются как «замороженные», тогда как эти территории соответственно Азербайджана, Молдовы и Грузии де-факто находятся вне национального либо международного контроля. Отсутствие устойчивых и масштабных вооруженных столкновений здесь с середины 1990-х годов20 не намного уменьшает негативный эффект, порождаемый «мирной» неконтролируемостью этих зон. «Все сепаратистские регионы представляют вызовы и жесткие риски безопасности, поскольку формируют возрастающие угрозы возобновления вооруженного насилия в регионе и способствуют слабости государств, препятствуя экономическому и демократическому развитию на Южном
14 См.: Новиков В.Е. Проблема нераспространения ядерного оружия на современном этапе. Москва: Российский институт стратегических исследований, 2007. С. 229.
15 См.: Угрозы режиму нераспространения ядерного оружия на Ближнем и Среднем Востоке / Под ред. А. Арбатова, В. Наумкина. М.: Московский центр Карнеги, 2005. С. 25.
16 См.: Новиков В.Е. Указ. соч. С. 231.
17 С 2005 года — «Акт о нераспространении в отношении Ирана и Сирии».
18 Список этих предприятий опубликован на официальном сайте Государственного департамента США (см.: Iran Nonproliferation Act of 2000. U.S. Department of State [http://www.state.goV/t/isn/c15234.htm]).
19 См.: Бжезинский 36. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М.: Международные отношения, 1998. С. 149.
20 Такое состояние замороженности в конфликте в Южной Осетии было прервано в августе 2008 года российско-грузинским кризисом, вылившимся в масштабные военные действия.
Кавказе и в Молдове. С неразрешенными конфликтами связан и широкий спектр «мягких» проблем безопасности, так как они создают особый род неконтролируемых зон свободной торговли»21.
Уже сегодня можно констатировать присутствие здесь в больших масштабах военной техники, не регулируемое международными квотами в соответствии с Договором об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ). Ибо контроль в этих «замороженных» зонах осуществляется акторами, не обладающими для этого легитимной, международно признанной правовой основой. Тем не менее объемы нелегальной военной техники в их руках временами значительно превышают допустимый порог вооружений тех государств, из состава которых они стремятся выйти, применяя эти вооружения.
Более того, бесконтрольность отмеченных сепаратистских регионов привела к развитию здесь центров контрабанды оружия, наркотиков, а также торговли людьми и отмывания денег22 . В частности, Приднестровье дальше всех продвинулось в торговле вооружениями, что ввиду относительной близости к границам объединенной Европы и черноморским портам в Украине (Одесса) представляет для европейцев наиболее актуальную угрозу23. Однако и кавказские «зоны вне контроля», несмотря на свою относительную отдаленность от границ Западного тандема, вызывают не меньше евро-американс-ких опасений относительно контрабанды материалов военного характера. Факты говорят о возможности использования этих бесконтрольных пространств для торговли приобретенными в России компонентами, применимыми для создания ядерного оружия. Так, в феврале 2006 года на территории Грузии была предотвращена попытка контрабанды 100 граммов высокообогащенного урана, который был перевезен в Г рузию для продажи группой, возглавляемой российским гражданином Олегом Хинсаговым, через участок российско-грузинской границы в Южной Осетии24.
Иран, надо сказать, не единственный, кого на Западе воспринимают как опасного претендента на приобретение ядерного оружия. Не менее серьезные угрозы связываются с возможностью того, что эти технологии или материалы попадут в руки террористических организаций и будут использованы в атаках на американские и европейские города. События 11 сентября 2001 года не только оказались главным ускорителем секьюритизации проблемы международного терроризма в глазах Запада, но и до предела актуализировали угрозу так называемого ядерного терроризма. И источником такой угрозы может быть не только преднамеренная передача террористическим группам ядерных зарядов так называемыми государствами-изгоями, но и несанкционированный самостоятельный доступ таких групп к ядерному оружию.
Концептуализации Западом Центральной Евразии в качестве одного из источников отмеченной угрозы способствует не только наличие здесь «зон вне контроля» и «коридоров» нелегальной активности, но и другие присущие региону факторы. Прежде всего, Центральная Евразия — это одно из пространств наибольшей активности экст-
21 Cornell S., Jonsson A., Nilsson N., Haggstrom P. The Wider Black Sea Region; An Emerging Hub in European Security. Washington and Uppsala: Central Asia-Caucasus Institute and Silk Road Studies Program, 2006. P. 51.
22 См.: Ibidem.
23 В Приднестровье имеются определенные производственные возможности. С 1996 года здесь выпускается вооружение и амуниция, которые экспортировались в Косово, Чечню, Абхазию и арабские страны. В 2003 году содокладчики Парламентской ассамблеи Совета Европы Джозетте Дориу и Лаури Ватре подчеркнули угрозу, представляемую трафиком вооружений в Приднестровском регионе (см.: Radulescu B. The Transnistria «Republic» and Illegal Arms Export // EuropeFront News, 2 January 2007 [http://www.europefront. com/news/267/the_transnistria_republic_and_illegal_arms_export.html]).
24 См.: Bunn M. Securing the Bomb 2007. Project on Managing the Atom. Cambridge, MA: Harvard University. Belfer Center for Science and International Affairs, 2007. P. 17 [http://www.nti.org/e_research/securingthebomb 07.pdf].
ремистских группировок, в том числе «Аль-Каиды», которая рассматривается Соединенными Штатами и их европейскими союзниками как террористическая организация № 1 и главный организатор терактов 11 сентября 2001 года и против которой они до сих пор ведут войну в Афганистане с использованием возможностей, предоставляемых в числе прочих и центральноазиатскими ННГ. Регион является основным полем деятельности и другой группы, занесенной Соединенными Штатами в список зарубежных террористических организаций, — Исламского движения Узбекистана, а также ряда других группировок и движений, не слишком благосклонных к евро-американским ценностям и политике Запада по отношению к развивающемуся миру: «Хизб ут-Тахрир», «Братья мусульмане» и др.
Но в Центральной Евразии можно найти не только явных претендентов на получение ядерного оружия, стремящихся использовать его в борьбе с Западом, но и возможности для удовлетворения такого спроса. Во-первых, она граничит с несколькими ядерными державами — РФ, КНР, Индией, Пакистаном, которые, в принципе, могли бы стать источником нелегальных поставок этих вооружений и компонентов для их создания, в частности, вследствие несовершенства систем охраны и безопасности на ядерных объектах. Так, в докладе по вопросам предотвращения ядерного терроризма, подготовленном в Бельферском центре науки и международных отношений при Гарвардском университете, наибольшие риски в плане несанкционированного доступа к ядерным объектам и хищения соответствующих материалов связывают с Россией и Пакистаном25.
Во-вторых, сами центральноазиатские ННГ могут стать источником получения определенных компонентов ОМП. По крайней мере, именно так считают на Западе. В октябре 2005 года председатель подкомитета по делам Ближнего Востока и Центральной Азии Комитета по международным отношениям палаты представителей Конгресса США Илиана Роз-Летинен заявила: «К числу важнейших американских интересов в сфере безопасности относится ликвидация арсеналов ядерного оружия, оставшихся после краха советского блока... В Казахстане, Кыргызстане, Таджикистане и Узбекистане имеются действующие исследовательские реакторы, урановые шахты, установки для обогащения урана и склады ядерных отходов, причем многие из них, как сообщают, по-прежнему плохо охраняются. Также сообщают, что в Казахстане и Узбекистане в советские времена имелось немало средств ведения химической и биологической войны. Усилия США по демонтажу находящихся в регионе средств ведения химической, биологической и ядерной войны, с тем чтобы террористы не могли получить в свое распоряжение это смертоносное оружие, — одна из главных проблем, которыми занимается наш подкомитет»26.
Но даже если оставить в стороне вопрос доступа террористических групп к ядерным арсеналам, проблема международного терроризма в целом после событий 11 сентября, воспринимается на Западе как наиболее актуальная угроза. От нее, что показали теракты в США, мало защищает географическая отдаленность от основных очагов терроризма27. Террористические организации могут наносить удары по территории США и их европейских союзников из центров управления, расположенных на значительном расстоянии. Эти теракты, а также последовавшие за ними взрывы в Испании (март 2004 г.) и Великоб-
25 См.: Bunn M. Op. cit. P. 25.
26 Cм.: U.S. Security Concerns in Central Asia. Opening Statement of Hon. Ileana Ros-Lehtinen, Chair, Subcommittee on the Middle East and Central Asia Hearing, 26 October 2005 (цит. по: Ибрахим А. Эволюция политики Соединенных Штатов в каспийском регионе: неустойчивое равновесие // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 4 (52). С. 41).
27 См.: Oliker O. Conflict in Central Asia and South Caucasus: Implications of Foreign Interests and Involvement. В кн.: Faultlines of Conflict in Central Asia and the South Caucasus. Implication for the U.S. Army / Ed. by O. Oliker, Th.S. Szayna. Santa Monica, CA: Rand Corporation, 2003. P. 223.
ритании (июль 2005 г.) продемонстрировали уязвимость Запада относительно данной ас-симетричной угрозы и жизненную необходимость коллективных мер (в том числе и военного характера) по ее предотвращению.
Наряду с международным терроризмом и другими нетрадиционными угрозами, на 2000-е приходится и секьюритизация энергетических проблем в западных странах. Именно в это время обнаружилась жесткая связь вопросов энергоснабжения и энергозависимости с геополитикой и безопасностью.
Наиболее сильно логику новой, энергетической геополитики ощутила на себе объединенная Европа, а эпицентром соответствующих угроз для нее стало постсоветское пространство, точнее Россия и ее «энергетическая политика». В основе данной политики, по мнению С. Корнела и его соавторов, лежит следующее: государственный контроль над производством предназначенного для экспорта газа; сохранение монополии на доступ к центральноазиатскому газу по низким ценам; достижение доминирования на европейском рынке; использование своего контроля над импортом и экспортом газа стран СНГ в политических целях28.
Инциденты с прекращением подачи российского газа в Украину и в страны ЕС в 2005—2009 годах параллельно с попытками Кремля монополизировать газовый рынок всего постсоветского пространства свидетельствовали не только о ненадежности РФ как стабильного поставщика этого сырья, но и об очевидных ее намерениях использовать энергетическую зависимость европейских стран для реализации своих геополитических интересов в Евразии. А зависимость эта, сформировавшаяся в постсоветский период, весьма существенна29.
Соединенные Штаты напрямую не зависят от поступления энергоносителей из постсоветского пространства, но их не могла не обеспокоить геополитизация этого товара и в особенности попытки их некогда грозного евразийского соперника восстановить таким образом свое доминирование здесь. Монополизация нефтегазовой сферы постсоветского пространства могла повлиять и на объем предложения на мировом рынке энергоресурсов, что, естественно, ударило бы по эффективности американской экономики. Еще задолго до назревания энергетических коллизий с Россией США смотрели на Центральную Азию и Прикаспий как на возможность диверсификации глобальных энергоисточников и снижения зависимости от Персидского залива30.
Кроме того, какая бы то ни было зависимость ЕС от России грозит серьезным стратегическим негативом для Соединенных Штатов. Во-первых, она может привести к подрыву евро-американского единства в вопросах стратегии в Евразии, что, наряду с прочим, ограничит геополитические возможности США в рамках данного пространства. Во-вторых, получив контроль над энергетической и коммуникационной системами постсоветской зоны, Россия фактически восстановит свое доминирование в ННГ, что создаст необходимые геополитические условия для реставрации здесь империи советского типа либо для формирования широкой коалиции (союза) пророссийски ориентированных государств. Еще в середине 1990-х годов Зб. Бжезинский достаточно точно сформулировал главный геополитический императив американской стратегии в постсоветской Евразии:
28 См.: Cornell S., Jonsson A., Nilsson N., Haggstrom P. Op. cit. P. 76.
29 На Россию приходится примерно 46% европейского импорта природного газа и 17% импорта нефти (см.: Норлинг Н. Политика Европейского союза в Центральной Азии: принятие нового стратегического документа на 2007—2013 годы // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 3 (51). С. 12; Бурханов А. Стратегия Европейского союза в Центральной Азии: успехи и неудачи // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 3 (51). С. 24—25).
30 См.: например: Burnashev R. Regional Security in Central Asia: Military Aspects. A ei.: Central Asia. A Gathering Storm? / Ed. by B. Rumer. New York: M.E. Sharpe, 2002. P. 116; Sokolsky R., Charlick-Paley T. Op. cit. P. 69; Oliker O. Op. cit. P. 221; Fairbanks Ch., Nelson C.R., Starr S.F., Weisbrode K. Op. cit. P. 98.
сохранение существующего здесь геополитического плюрализма и предотвращение появления враждебной коалиции или государства, способного бросить вызов ведущей роли Америки31. При успешном осуществлении целей энергетической геополитики России реализация этого императива оказывается под угрозой.
Таким образом, в условиях объективного истощения энергоносителей и общемирового повышения спроса на них геополитизация нефтегазовой сферы постсоветского пространства в итоге становится пагубной как для ЕС, так и для его заокеанского союзника. Весьма примечателен в этом отношении закон «Об энергетической дипломатии и безопасности», принятый Конгрессом США в 2007 году. Там, в частности, фиксировалось императивное значение для национальной безопасности и процветания Соединенных Штатов наличия надежных, приемлемых по ценам, качественных, достаточных и стабильных источников энергии32. Один из авторов данного закона, американский сенатор Ричард Лугар, еще в 2006 году в ходе Рижского саммита НАТО отметил: «Наиболее вероятным источником вооруженных конфликтов на европейском театре и в окружающих его регионах в ближайшее десятилетие будет недостаток энергии и манипулирование этим. Было бы безответственным для НАТО отказываться от вовлеченности в вопросы энергетической безопасности, в то время когда становится совершенно очевидным, что рабочие места, здоровье и безопасность наших современных экономик и обществ зависят от достаточности и своевременного доступа к различным энергетическим ресурсам»33.
Хотя, конечно, для Европы это представляет более непосредственную угрозу в более краткосрочном плане и, наверное, правильнее было бы говорить о наличии значительно более фундаментальных оснований именно для европейской вовлеченности в Центральную Евразию. Тем не менее и для США эта проблема достаточно сильно стимулировала активность в регионе, которая, как и при реагировании на другие традиционные и нетрадиционные угрозы безопасности, осуществлялась преимущественно в тандеме с европейскими союзниками. Надо сказать, что на том идеологическом фоне, который сопровождал окончание холодной войны, стратегические задачи, сформулированные Западом в отношении Центральной Евразии, выглядели более привлекательными и для самих ННГ, и для международного сообщества. По форме они казались менее геополитизированны-ми и ориентированными на успешное развитие освободившихся государств, что предоставляло Западу большие возможности применения «мягкой силы» для реализации своей стратегии в Центрально-Евразийском регионе.
Реализация интересов безопасности
Тезис о необходимости создания на постсоветском пространстве зоны сильных государств с функциональной демократической системой и рыночной экономикой — это не только и не столько дань идеализму, победившему на Западе после Второй мировой войны и в практическом отношении ориентированному скорее на собственный западный электорат. На самом деле речь шла не только о гуманитарных пристрастиях побе-
31 См.: Бжезинский 36. Указ. соч. С. 235.
32 См.: Energy Diplomacy and Security Act of 2007 [http://thomas.loc.gov/cgi-bin/query/D?c110:2:./temp/~c 110JBKdrz::].
33 См.: Richard Lugar Speech in Advance of NATO Summit at Opening Gala Dinner of the Riga Conference
27 November 2006 [http://www.rigasummit.lv/en/id/speechin/nid/36/].
дителей холодной войны. Фактически именно это могло гарантировать долгосрочный геополитический плюрализм на постсоветском пространстве, а также создание условий для реализации более масштабной цели США и их союзников в Евразии — формирование открытой системы, приспособленной к более прозрачному и взаимозависимому миру34.
Более того, существование сильных, демократических и экономически эффективных государств на пространстве бывшего СССР вполне обоснованно продолжает восприниматься на Западе как своего рода панацея от всех зол, создающая необходимые условия для осуществления всего комплекса американо-европейских интересов на этой территории — от предотвращения распространения вооруженных конфликтов и других угроз (ОМП, терроризм, религиозный экстремизм, наркотики, незаконная миграция) в зонах жизненных интересов Запада до создания надежных альтернативных возможностей обеспечения энергоресурсами.
Поэтому неудивительно, что необходимость поддерживать независимость, суверенитет, преобразования в сфере демократии и рыночной экономики ННГ, а также их интеграцию в политическую и экономическую систему мира остаются наиболее употребляемыми на Западе тезисами в отношении постсоветского пространства35. Для реализации этого требования использовался достаточно широкий арсенал средств: финансовая и техническая помощь, подготовка вооруженных сил ННГ и координация их деятельности с военными структурами НАТО36, политическая поддержка, в особенности в случаях обострения их проблем с РФ или с другими державами геополитического окружения37. Временами дело доходило до неформальной поддержки революционной демократизации в этих государствах, которая запомнилась под термином «цветные революции».
Надо сказать, что успехи Запада в достижении отмеченных целей были неоднозначны из-за крайностей в реализации его политики. Особенно это проявилось в вопросах демократизации политических систем в постсоветских государствах, включая РФ.
Американские подходы к демократизации ННГ демонстрировали черты то сверхрационалистичности, отдающей двойными стандартами, то чрезмерной идеологизирован-ности и показательной жесткости. Отсюда некоторые весьма болезненные стратегические неудачи Запада в Центральной Евразии.
Вспомним хотя бы начало 1990-х годов. Тогда одним из главных политических ориентиров США, наряду с предотвращением распространения советского ядерного наследия на территориях РФ, Беларуси, Украины, Казахстана, было преобразование России в демократическое государство с функциональной рыночной экономикой38. Перед лицом этой задачи все остальное, в частности необходимость добиваться аналогичных целей в других ННГ, фактически отодвинулось на задний план, а временами и вовсе приносились
34 См.: Чантуридзе Л. Евразия, геополитика и внешняя политика США // Центральная Азия и Кавказ, 2008, № 5 (59). С. 17.
35 Это же фиксировалось в стратегических документах США и ЕС (см., например: A National Security Strategy for a New Century. Washington, D.C.: The White House, October 1998. P. 39; European Community Regional Strategy Paper for Central Asia for the Period 2007-2013, 15 June 2006. P. 7 [http://www.delkaz.ec.europa. eu/pr/eng/REPOSITORY_assistance/Programmes_and_Projects/Geographic/DCI/CA_CSP&IP_2007-2010/ Regional_%20Strategy_Paper_%20CA_2007-13_%20rev_%20june-15-2006_En.pdf]).
36 В частности, отметим Программу иностранной помощи США, которая в соответствии с Актом в защиту свободы 1992 года была расширена на бывшие советские республики, Программу ТАСИС инициированную Европейским сообществом в 1991, программу «Партнерство ради мира» от 1994 года в рамках НАТО и другие, в том числе индивидуальное содействие финансового, военного и технического характера.
37 Здесь можно упомянуть поддержку Грузии во время военного столкновения с РФ в августе 2008 года или поддержку Азербайджана в ходе инцидента на Каспии с Ираном в июле 2001-го.
38 См.: Cornell S.E. Op. cit. P. 367.
в жертву отмеченным «высшим» мотивам. Подход «Russia first» оказался весьма контрпродуктивным для общей стратегии Запада в отношении ННГ, ибо способствовал реставрации восприятия Кремлем этого пространства как естественной сферы его доминирования, а в самих отколовшихся от бывшей метрополии государствах породил ощущение неопределенности относительно того, насколько Запад реально заинтересован в поддержке их фактической независимости со всеми связываемыми с ней «демократическими приложениями». Это, в целом, привело к усилению в данных государствах пророссийс-кой геополитической ориентации и впоследствии затруднило самому Западу формирование устойчивой альтернативы.
Ситуация еще больше осложнилась другой крайностью в вопросе демократизации ННГ, проявившейся в 2000-х годах с приходом республиканской администрации в США. Американская политика в этот период отличалась относительно более жесткими требованиями к соблюдению демократических стандартов, но при этом зачастую слабо учитывала реальные возможности для стабильного демократического транзита в том или ином ННГ. В практической плоскости это отразилось в феномене так называемых «цветных революций», волна которых с различным успехом прокатилась по Центральной Евразии в 2003—2005 годах. В стратегическом плане отмеченная «революционная волна» привела как к позитивам, так и к более ощутимым негативам для Запада.
Хотя в целом «розовая», «оранжевая» и «тюльпановая» революции39 способствовали транзиту к более демократичным режимам и усилению прозападной ориентации в этих ННГ, устойчивость сформировавшейся здесь властной системы остается под вопросом40. Более того, революционность трансформаций в этих государствах породила определенную настороженность политических элит других ННГ, особенно в Центральной Азии, относительно аналогичных планов внешних сил в отношении руководимых ими государств. И, соответственно, если на то время в Грузии, Украине и, в значительно меньшей степени, в Кыргызстане можно было говорить об определенном усилении прозападной политической ориентации, то в остальных центральноевразийских ННГ резкая смена власти у соседей при достаточно видимых признаках заокеанского стимулирования привела скорее к обратному эффекту. Элиты этих ННГ во имя сохранения власти были вынуждены договариваться со значительно менее прихотливой в плане демократических стандартов Россией, что для Запада в лучшем случае выливалось в их так называемый «сбалансированный» внешнеполитический курс, а в худшем — в резкое усиление здесь пророссийской ориентации. Наиболее наглядно этот тренд проявился в Узбекистане, и своего рода точкой кипения при этом стали андижанские события мая 2005 года.
Центральная Евразия с 2001 года является зоной военной активности Запада. Контртеррористическая операция США и их союзников по НАТО в Афганистане была ответом на теракты 11 сентября. Официальное обоснование ввода ВС США в Афганистан было связано с предоставлением талибским режимом убежища и поддержки международному
39 То, в какой мере и в какой именно форме США реально участвовали в трех этих революциях, остается достаточно закрытым, и к тому же этот вопрос выходит за рамки предмета настоящего исследования. Определенно можно утверждать, что США официально приветствовали эти революционные трансформации и тем самым усилили всеобщее впечатление их участия в данных процессах. Так, в Стратегии национальной безопасности США от 2006 года в разделе, посвященном успехам и вызовам после 2002 года, было зафиксировано: «Цветные революции в Грузии, Украине и Кыргызстане принесли новую надежду на свободу на всем Евразийском пространстве» (The National Security Strategy of the United States of America. Washington, D.C.: The White House, March 2006. P. 2).
40 Вспомним хотя бы результаты президентских выборов в Украине в январе 2010-го, на которых к власти пришел В. Янукович — тот самый лидер, против которого пятью годами ранее и была инициирована «оранжевая революция», или апрельскую революцию 2010 года в Кыргызстане, которая привела к свержению К. Бакиева — одного из лидеров «тюльпановой революции» 2005 года.
терроризму41 в лице совершивших теракты в американских городах Усамы Бен-Ладена и боевиков «Аль-Каиды».
Афганская операция стала сильнейшим стимулом для взаимодействия США с государствами Центральной Азии и Кавказа в военной сфере, в частности в вопросах права пролета американских ВВС через их территории и возможности дислокации здесь военных баз США42. Надо сказать, что нетрадиционные угрозы, исходящие с территории Афганистана, по меньшей мере на ранних стадиях антитеррористической операции, сплотили и побудили к активности не только западные страны43, но и их геополитических конкурентов в Евразии. «В этом вопросе США пользовались также беспрецедентным содействием Российской Федерации... В своих усилиях по борьбе с терроризмом США и Россия обменивались разведывательными данными и обещали продолжить сотрудничество на долгосрочной основе. В то время как многие в России по-прежнему выражали озабоченность американским присутствием на ее «задворках», президент Путин не уставал повторять, что Россия не выступает против действий США (в Афганистане. — Дж.Э.)»44.
С началом войны в Афганистане позиция и поддержка Кремля приобрели для США первостепенное значение. Однако компромисс между Вашингтоном и Москвой относительно военной операции Соединенных Штатов и, в частности, по вопросу о размещении американских баз в Центральной Азии, отражал не только американскую заинтересованность. Да, с размещением военных баз в Центральной Азии США получали непосредственную возможность влиять на геополитические процессы в ключевом региональном сегменте постсоветского пространства, и это не входило в долгосрочные интересы России. Однако антитеррористическая операция в целом способствовала реализации ее интересов, требовавших ликвидировать потенциальную угрозу ее южным рубежам со стороны режима талибов.
Однако этот элемент сотрудничества Запада с Россией в Центральной Евразии носил ситуативный характер и был связан с ходом войны в Афганистане. Чрезмерное усиление позиций НАТО в регионе не входило в планы РФ, а также КНР и ИРИ. Все три региональные державы были заинтересованы в том, чтобы покончить с талибами руками Вашингтона и таким образом ликвидировать комплекс исходивших из Афганистана нетрадиционных угроз, и в особенности те опасности, что связаны с религиозным экстремизмом и наркоторговлей. И их сотрудничество определялось именно этим лимитом. Поэтому Западу в афганской операции не долго удалось пользоваться геополитическим нейтралитетом других игроков. Чем более очевидными оказывались успехи международной коалиции (ISAF) по дезорганизации талибского сопротивления и созданию альтернатив власти талибов под протекцией Запада, тем настойчивее его региональные конку-
41 См.: The National Security Strategy of the United States of America. Washington, D.C.: The White House, September 2002. P. 5.
42 С начала военной операции против талибов США дислоцировали свои ВС на территории Узбекистана — военно-воздушная база в Карши-Ханабаде, и Кыргызстана — военно-воздушная база в Манасе. В 2005 году в результате обострения американо-узбекских отношений Ташкент потребовал вывести американские ВС со своей территории. В ноябре того же года ВВС США были перебазированы на базу Манас в соседнем Кыргызстане.
43 Как до, так и после начала антитеррористической операции производство и трафик наркотиков рассматривались Западом среди наиболее серьезных угроз, исходящих из Афганистана. Эта угроза сама по себе стимулировала вовлеченность западных стран как в сам Афганистан, так и в сравнительно недавно появившиеся на сцене граничащие с ним центральноазиатские ННГ. После распада СССР это пространство стало перспективным рынком сбыта и наиболее доступной перевалочной базой для афганских наркоторговцев.
44 Oliker O. Op. cit. Р. 224.
ренты требовали определить предельные сроки пребывания ВС США в центральноазиатских ННГ.
Единая российско-китайская позиция по вопросу об американском военном присутствии в Центральной Азии была выражена на саммите ШОС в Астане 5—6 июня 2005 года. И хотя среди центральноазиатских ННГ — участников данной организации здесь не было фактического и твердого единогласия45, в целом они поддержали этот пункт итоговой декларации Астанинского саммита, в котором отмечалось: «Учитывая завершение активной военной фазы антитеррористической операции в Афганистане, государства — члены Шанхайской организации сотрудничества считают необходимым, чтобы соответствующие участники антитеррористической коалиции определились с конечными сроками временного использования упомянутых объектов инфраструктуры и пребывания военных контингентов на территориях стран — членов ШОС»46.
Отмеченная ситуация отражала обостряющуюся геополитическую конкуренцию между Западным тандемом и РФ, выходящую далеко за рамки Центральной Азии. В географическом плане речь шла скорее о Центральной Евразии в целом, чем о каких-то ее отдельных региональных сегментах, тогда как интересы военно-стратегического характера и потребность борьбы с нетрадиционными угрозами безопасности остаются сильно смешанными с энергетическими и коммуникационными вопросами.
Идея о необходимости создания системы нефтегазопроводов в Центральной Евразии не была непосредственной реакцией на попытки Москвы в 2000-х годах использовать энергетические возможности в политических целях. Последнее только стимулировало процесс секьюритизации этой проблемы на Западе и усилило общий конкурентный фон в его отношениях с Россией. Сама же идея появилась и стала развиваться еще до «газовых событий» в Украине и первоначально была ориентирована скорее на создание альтернативных источников предложения на мировом энергетическом рынке. К тому же от этого зависела успешная интеграция центральноевразийских ННГ в мировую экономическую систему, а также их внутреннее усиление, что снижало риски монополизации постсоветского пространства новой евразийской империей и, следовательно, повышало шансы на устойчивое и долгосрочное сохранение здесь условий для геополитического плюрализма.
Запустив в середине 1990-х годов Программу межгосударственной транспортировки нефти и газа в Европу (INOGATE), которая должна связать системой трубопроводов Европу с производителями энергоносителей в Каспийском регионе, ЕС косвенно признал Каспий альтернативой, балансирующей его энергобаланс и призванной снизить энергозависимость от РФ47. Однако реализация Программы в тот период оставляла желать лучшего, прежде всего из-за отсутствия в отношениях Запада с Россией конкурентного фона и связанных с ним практических свидетельств возможности применения энергогеополитики. Россия была слишком слаба и зависима от европейской и американской помощи, и в этих условиях увеличение импорта российских энергоносителей не рассматривалось как актуальная, непосредственная угроза энергетической безопасности Европы. Тем более что в РФ энерготранспортная инфраструктура уже существовала, а альтернативы надо
45 Так, фактический подход Кыргызстана к данному вопросу расходился с тем, что было зафиксировано в тексте Астанинской декларации. Уже в октябре 2005 года госсекретарь США К. Райс в ходе визита в Кыргызстан согласовала с властями республики условия перевода сюда американских ВВС из Узбекистана.
46 См.: Декларация глав государств — членов Шанхайской организации сотрудничества. Астана, 5 июля 2005 года [http://www.sectsco.org/html/00501.html].
47 См.: Маркетос Т.Н. Энергетическая безопасность Европы и Балканы: борьба между США и Россией за геостратегический контроль над Евразией // Центральная Азия и Кавказ, 2008, № 5 (59). С. 68.
было только создавать, причем в условиях относительно низких цен на углеводородное сырье, не сулящих высокой рентабельности этому проекту.
Однако уже в конце 1990-х годов появились свидетельства необходимости определенным образом переоценить геополитические, а в скором времени и энергетические аспекты безопасности Запада на постсоветском пространстве. Балканский кризис 1999 года48 фактически завершил «медовый месяц» в отношениях России с Западом, и бытовавшие на Западе представления о возможности превращения России в демократию западного типа лишились всяких рациональных оснований. Рухнули и надежды на то, что попытки Москвы восстановить влияние в бывшей советской периферии безвозвратно ушли в прошлое, как и перспектива налаживания отношений Запада с Россией, охарактеризованных З. Бжезинским как «зрелое стратегическое партнерство» или «глобальный кондоминиум»49.
Такому повороту в отношениях Запада с РФ способствовал и ряд других факторов, которые стали проявляться еще до операции НАТО против Сербии. Основным таким фактором стало решение о расширении НАТО на восток, по мнению Зб. Бжезинского, превратившемся к 1996 году в центральную политическую задачу для США в целях создания более крупного и более безопасного евро-атлантического сообщества50. Российская реакция на это решение заметно отличалась от подхода США и их союзников по Североатлантическому альянсу. В России все больше усиливалось ощущение, что действия Запада направлены на ее сдерживание и создание «санитарного кордона» вокруг России или же, в самой мягкой формулировке, на ее изоляцию. А. Уткин следующим образом характеризует «разочарование России» в связи с первой волной расширения НАТО: «Строго говоря, речь идет не о полумиллионной армейской «добавке» к семимиллионному контингенту НАТО, не о трехстах современных аэродромах вблизи наших границ и даже не о контроле над территорией, послужившей трамплином для наступлений на Москву в 1612, 1709, 1812, 1920 и 1941 годах. Речь идет о неудаче курса, начатого Петром Великим и патетически продолженного демократами-западниками в 1988—1993 годах. Мы говорим о расширении НАТО, а имеем в виду сигнализируемую этим расширением Североатлантического блока новую изоляцию нашей страны. Это уже третья за XX век попытка Запада исключить Россию из системы общеевропейской безопасности. Первая была предпринята с созданием версальской системы и «санитарного кордона» на наших западных границах... Вторая попытка ознаменована «планом Маршала» и созданием НАТО»51.
В 1997 году, на постсоветском пространстве появляется ориентированное на Запад и поддерживаемое им объединение четырех ННГ: Грузии, Украины, Азербайджана и Молдовы — ГУАМ, дополненное в 1999-м Узбекистаном и превратившееся в ГУУАМ. Несмотря на политическую риторику по поводу экономического развития и демократизации, в идее ГУУАМ явно ощущался «геополитический компонент», вызывавший основные опасения Кремля. И хотя на Западе мысль о «санитарном кордоне» особо не афишировалась, та геополитическая картина, которая складывалась на постсоветском пространстве с оформлением данного объединения во второй половине 1990-х годов, давала реальную пищу для размышлений о возможности такого сценария.
Не могло вызвать особого доверия Кремля также усиление заинтересованности и позиций США в Каспийском регионе, который рассматривался российскими властями в
48 Военная операция НАТО 1999 года в Югославии в связи с Косовским кризисом вызвала беспрецедентную по жесткости за предыдущее постсоветское время реакцию официальной Москвы и стимулировала рост антизападных настроений в российском обществе.
49 Бжезинский 36. Указ. соч. С. 121.
50 См.: Там же. С. 124.
51 Уткин А.И. Мировой порядок XXI века. Москва: Эксмо, 2002. С. 358—359.
рамках своего «ближнего зарубежья» — сферы особых интересов РФ. В 1997 году регион был объявлен зоной жизненно важных интересов США и включен в сферу ответственности Центрального командования ВС Соединенных Штатов. Это фактически означало, что Вашингтон перестал считаться с особыми интересами России здесь52. Примерно тогда же появляется идея о создании маршрута транспортировки азербайджанской нефти на Запад в обход российской территории по трубопроводу Баку — Тбилиси — Джейхан и обсуждается возможность строительства транскаспийского трубопровода для доступа к энергоносителям Казахстана и Туркменистана53.
По мере того как Россия приходила в себя после дефолта 1998 года и усиливалась вертикаль власти с приходом администрации В. Путина, ее противодействие Западу становилось все более организованным и жестким54. Их отношения начинали приобретать подзабытые было с окончанием холодной войны контуры идеологического противостояния. Америку критиковали за попытки легализовать однополярный миропорядок, за игнорирование многосторонних механизмов ООН, за упоминавшиеся уже бомбардировки Сербии и начало военной операции в Ираке. Российские власти — за чрезмерное использование силы во время второй чеченской войны, за жесткую централизацию власти, воспринимаемую на Западе как сворачивание демократических преобразований и возврат к авторитаризму. Не могли радовать Соединенные Штаты и их европейских союзников и все более откровенные попытки Кремля использовать экономические рычаги для усиления своего влияния в ННГ и, наконец, его ставка на энергетическую геополитику, апогеем которой стал отмеченный «газовый кризис» с Украиной.
Эти новые формы геополитики Москвы задевали стратегические интересы Запада, а в случае с ЕС — непосредственные интересы безопасности и стимулировали ответную активность. Прежде всего изменения коснулись концептуализации Центральной Евразии западными странами. Возникла реальная необходимость более интегрированного видения и соответствующих практических подходов к политике в отношении этого пространства. Такое видение региона было отражено, в частности, в концепциях «Большой Центральной Азии»55 и «Большого Черноморского региона»56.
Наиболее важным направлением активности Запада по парированию российской энергогеополитики являлась разработка и развитие альтернативных маршрутов поставок углеводородов на европейские рынки. В качестве необходимого компонента этой стратегии рассматривается усиление позиций Запада в энергодобывающих и важных для транзита государствах региона. Комплекс соответствующих действий включает, во-первых, усиление политической, а также экономической и военно-технической поддержки наиболее уязвимых из этих ННГ; во-вторых, содействие укреплению сотрудничества между самими этими ННГ, а также между ними и странами НАТО и ЕС (включая энергетическую и транзитную сферы) как на двустороннем уровне, так и в рамках общих ориентированных на Запад институтов.
52 См.: Лаумулин М. Стратегия и политика США в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 4 (52). С. 52.
53 Реализация такой перспективы обсуждалась министрами иностранных дел Турции, Азербайджана, Казахстана и Туркменистана еще в марте 1998 года ^м.: Bulent A. Turkey’s Policy in the Former Soviet South: Assets and Options // Turkish Studies, Spring 2000, Vol. 1, No. 1. P. 41).
54 Начавшаяся в 2001 году антитеррористическая операция в Афганистане внесла некоторую коопера-тивность в отношения Запада с Россией на базе общих антиталибских интересов, однако данная «оттепель» носила весьма краткосрочный характер. О причинах данной недолговечности было упомянуто выше.
55 Starr S.F. A «Greater Central Asia Partnership» for Afganistan and Its Neighbors. Silk Road Paper, March 2005. Washington, D.C.: Central Asia-Caucasus Institute, Johns Hopkins University-SAIS, 2005 [http://www.stimson.org/ newcentury/pdf/Strategy.pdf]; Starr S.F. A Partnership for Central Asia // Foreign Affairs, July/August 2005, Vol. 84, No. 4. P. 164—178.
56 Cornell S., Jonsson A., Nilsson N., Haggstrom P. Op. cit.
С вводом в эксплуатацию нефтепровода Баку — Тбилиси — Джейхан и газопровода Баку — Тбилиси — Эрзерум в 2006 и 2007 годах соответственно можно было говорить о создании основных маршрутов транспортировки нефтегазовых ресурсов Азербайджана. Следующим шагом в формировании независимой от РФ энерготранспортной системы в направлении Восток — Запад должно было стать подключение к этим линиям центральноазиатских производителей, в первую очередь Казахстана и Туркменистана.
Надо сказать, что сами эти производители остаются достаточно мотивированными к созданию альтернативных возможностей прокачки своих углеводородов на Запад — по меньшей мере для снижения их текущей транзитной зависимости от России. Поэтому, даже несмотря на негативное отношение последней, в центральноазиатских странах к соответствующей стратегии Запада относятся с определенным пониманием. В июне 2006 года президентами Азербайджана и Казахстана был подписан договор «О содействии транспортировке нефти из Казахстана через Каспийское море и территорию Азербайджана на международные рынки посредством системы БТД», и тем самым Казахстан официально присоединился к проекту нефтепровода. Договор предполагал перевозку казахстанской нефти танкерами из Актау в Баку через Каспий и ее последующую транспортировку по нефтепроводу БТД57. В январе 2007 года был подписан Меморандум о взаимопонимании основных принципов сотрудничества по проекту создания Казахстанской каспийской системы транспортировки, предполагающей транзит через Каспий нефти, добываемой на месторождениях Кашаган и Тенгиз, по маршруту Ескене — Курык — Баку — Тбилиси — Джейхан. Документ был подписан казахстанской национальной компанией «КазМунайГаз» и западными нефтяными компаниями, работающими в рамках проектов по Северному Каспию и месторождению Тенгиз («ENI», «Total», «ExxonMobil», «Royal Dutch/Shell», «ConocoPhillips», «Inpex», «Chevron»)58. В данном случае речь шла уже о 23 млн т казахстанской нефти в год (на начальном этапе)59.
Кроме того, на Западе вновь актуализировалась несколько позабытая с 1990-х годов идея создания транскаспийской трубопроводной системы — нефтепровода Актау — Баку и газопровода60 для транспортировки туркменского и казахстанского газа по линии Баку — Тбилиси — Эрзерум. Это придавало практический смысл газопроводам «Набукко»61, Турция — Греция — Италия (TGI)62, а также идее «Белого потока» — прокладке газопровода из Грузии в Румынию по дну Черного моря63.
В марте 2007 года в Вашингтоне госсекретарь США и министр иностранных дел Азербайджана подписали Меморандум о взаимопонимании и сотрудничестве по энергетической безопасности в Каспийском регионе, где подчеркивалось стремление правительств США и Азербайджана начать диалог на высоком уровне по энергетической безопасности в Каспийском регионе под совместным председательством госдепартамента США и МИД Азербайджана, а также их намерение взаимодействовать в реализации проектов по строительству газопроводов, которые различными маршрутами пройдут из Турции в Европу64.
57 На первом этапе речь шла о транспортировки до 10 млн т казахстанской нефти в год.
58 См.: См^нов С. Морской флот. Каспий не ждет //Международный деловой журнал «KAZAKHSTAN», 2007, № 3 [http://www.investkz.com/journals/52/500.html].
59 См.: Нефтепровод «Ескене — Курык» [http://www.kmg.kz/page.php?page_id=1128&lang=1].
60 Предполагается, что проектная мощность транскаспийского трубопровода будет в пределах
2 632 млрд куб. м (см.: ТоM6epz И. Энергетическая политика и энергетические проекты в Центральной Евразии // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 6 (54). С. 52).
61 Проектная мощность 26—32 млрд куб. м в год.
62 Проектная мощность 12 млрд куб. м в год.
63 См.: Grgic B., Petersen A. Escaping Gazprom’s Embrace // The Journal of International Security Affairs, Spring 2008, No. 14 [http://www.securityaffairs.org/issues/2008/14/grgicfcpetersen.php].
64 См.: Азербайджан и США подписали меморандум об энергетической безопасности // Day Az, 23 марта 2007 [http://www.day.az/news/politics/74232.html].
В том же году, в апреле, Румыния, Сербия, Хорватия, Словения и Италия подписали договор о строительстве нефтепровода Констанца — Триест от Черноморского к Адриатическому побережью мощностью до 100 млн т в год, который позволил бы доставлять казахстанскую и азербайджанскую нефть в Европу в обход территории РФ и Турции65. А в мае и октябре — соответственно в Кракове и Вильнюсе — по инициативе западных стран прошли два энергетических саммита с участием президентов Украины, Азербайджана, Грузии, Литвы, Польши, министра энергетики и минеральных ресурсов Казахстана, представителей ЕС, а также США и др. государств. По итогам Вильнюсского саммита был подписан ряд документов, в том числе Соглашение между Азербайджаном, Грузией, Литвой, Польшей и Украиной по сотрудничеству в области энергетического сектора, Соглашение между Азербайджаном, Грузией, Литвой, Польшей и Украиной о создании компании для развития проекта Одесса — Броды — Гданьск66 и Соглашение о создании литовско-польского энергетического моста67.
В мае 2009 года на саммите ЕС в Праге была одобрена идея о создании «Южного энергетического коридора» с целью обеспечить стабильные поставки каспийских и ближневосточных энергоносителей в Европу68. А в январе 2011 года в ходе визита главы Еврокомиссии Жозе Мануэля Баррозу в Азербайджан стороны подписали совместную декларацию по Южному энергетическому коридору. Тем самым ЕС удалось получить согласие азербайджанской стороны на участие в поставках каспийского газа в Европу по маршрутам данного энергокоридора.
Осознавая невозможность блокировать эти инициативы Запада, Кремль пытается минимизировать их эффект и еще сильнее привязать Европу к своим энергоносителям. Сразу же после одобрения проекта «Набукко» в 2006 году подконтрольный Кремлю газовый монополист «Газпром» объявил о заключении с Венгрией соглашения по увеличению пропускной способности газопровода «Голубой поток»69 и его продлению к этому государству ЕС по территории Турции и балканских стран. Сюда же можно отнести попытки «Газпрома» получить контроль над нефтегазовой компанией Венгрии MOL70 и Государственной нефтяной компанией Сербии NIS71; инициативы по строительству газовой магистрали «Южный поток»72 и Прикаспийского газопровода73; увеличение пропус-
65 См.: Томберг И. Указ. соч. С. 49.
66 Строительство реверсного нефтепровода Одесса — Броды, соединяющего терминал на берегу Черного моря и трубопровод «Дружба», завершилось в 2001 году. Предполагается, что постройка ветки от Броды до польского города Плоцк создаст возможность перекачивать каспийскую нефть в Гданьск для ее дальнейшей транспортировки европейским потребителям (см.: Томберг И. Указ. соч. С. 48).
67 См.: Энергетический саммит в Вильнюсе // ЭХО, 11 октября 2007, № 188 (1669) [http://www.echo-az.com/archive/2007_10/1669/politica03.shtml]; На саммит в Вильнюсе прибыл глава Евросоюза // ЭХО,
12 октября 2007, № 189 (1670) [http://www.echo-az.com/archive/2007_10/1670/politica04.shtml].
68 Южный энергетический коридор включает в себя несколько маршрутов трубопроводов — «Набук-ко», Турция — Греция — Италия, «Белый поток» и Трансадриатический газопровод.
69 Данный проложенный по дну Черного моря газопровод является основной линией поставки российского газа в Турцию. Пропускная способность 16 млрд куб. м в год, действует с 2003 года.
70 См.: Grgic B., Petersen A. Op. cit.
71 См.: Сербия готова уступить «Газпрому» национальную нефтяную компанию за 1 млрд евро // NEWSru.com, 27 декабря 2007 [http://palm.newsru.com/finance/27dec2007/srpska.html].
72 Проектная мощность «Южного потока» — 30 млрд куб. м в год. Предполагается прокладка данного газопровода по дну Черного моря в Болгарию. Далее рассматриваются два варианта его продолжения: югозападный — через Грецию, Адриатическое море в Южную Италию; северо-западный — через Болгарию, Румынию, Венгрию, Словению в Северную Италию. «Газпром» готов к реализации любого из этих вариантов, и примет вариант формирования обоих (Маркетос Т.Н. Указ. соч. С. 70).
73 В мае 2007 года Россия, Казахстан и Туркменистан подписали Декларацию о строительстве Прикаспийского газопровода мощностью 30 млрд куб. м. Его прохождение предполагается вдоль туркменского (360 км) и казахстанского (150 км) побережья с последующим подключением к магистрали «Средняя Азия — Центр» (см.: Томберг И. Указ. соч. С. 57).
кной способности нефтепровода Каспийского трубопроводного консорциума74 и строительство нефтемагистрали Бургас — Александруполис75, а также стремление закупить свободные объемы газа у потенциальных его поставщиков в Европу по Южному энергетическому коридору (Азербайджан и Туркменистан).
Заключение
Кардинально изменившаяся с окончанием холодной войны геополитическая ситуация в Центральной Евразии неизбежно потребовала переосмыслить значение данного пространства для безопасности США и их европейских союзников. Могущественной Советской державы уже не было, а вместе с этим исчезла и главная угроза существованию Западного мира. Однако пространство, освободившееся от советского контроля, стало превращаться в источник новых угроз безопасности западных стран.
Советское «ядерное наследие», а также наличие зон «вне контроля», образовавшихся в Центральной Евразии вследствие вооруженной конфликтности и внутриполитической нестабильности в региональных ННГ, обостряли угрозу распространения ОМП. На Западе данная проблема наиболее остро воспринимается в свете текущей ядерной программы Ирана, а также как возможность доступа к ОМП негосударственных экстремистских организаций.
Не менее важным для Запада представляется значение Центральной Евразии в качестве пространства, связывающего ключевых евразийских геополитических акторов (Россия, Китай, Турция, Иран) и обеспечивающего непосредственный выход к Афганистану — на сегодня главному театру борьбы с международным терроризмом, а также как одного из главных направлений диверсификации источников обеспечения углеводородным сырьем и снижения соответствующей зависимости ЕС от России.
Усиление центральноевразийских ННГ посредством демократизации и развития в них функционирующих механизмов рыночной экономики, геополитический плюрализм на региональном уровне и формирование разветвленной системы нефтегазопроводов для обеспечения поставок энергоносителей региональных стран в Европу относятся к числу наиболее важных целей политического курса Западного тандема в Центральной Евразии в течение всего постсоветского периода развития региона.
Отсутствие видимых успехов в «иранском» и «афганском» вопросах, неумолимое истощение мировых нефтегазовых ресурсов на фоне их увеличивающегося потребления в мире и конкуренции сильных мира сего за доступ к ним, успешное продвижение Китая к сверхдержавному статусу, а также попытки РФ реставрировать свой великодержавный статус, в частности через механизмы энергогеополитики, — факторы, позволяющие говорить о вероятном росте значимости Центральной Евразии для безопасности США и ЕС и, соответственно, усилении их консолидированной активности в регионе.
74 Первоначальная мощность — 28,2 млн т в год, предполагается увеличить ее до 67 млн т.
75 Соответствующее соглашение между РФ, Грецией и Болгарией было подписано в декабре 2007 года. Начальная мощность нефтепровода — 15 млн т год с возможностью увеличения до 50 млн т (см.: Подписано соглашение по нефтепроводу Бургас — Александруполис, 18 января 2008 года [http://top.rbc.ru/economics/18/ 01/2008/134533^^1]).
