CC BY
136
ГУАМ И РЕГИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА БЕЗОПАСНОСТИ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Джаннатхан ЭЙВАЗОВ
кандидат политических наук, заместитель директора Института стратегических исследований Кавказа, ответственный секретарь журнала «Центральная Азия и Кавказ»
(Баку, Азербайджан)
В е е д е н и е
Дезинтеграция СССР привела к кардинальной трансформации политической структуры данного пространства. С появлением 15 новых независимых государств (ННГ) здесь оформился переход от жестко иерархизированного единого актора к региональной системе, организованной по анархическому принципу. Хотя такая структурная трансформация и привела к функциональности, присущей региональному комплексу1 взаимозависимости центральных интересов безопасности ННГ, образовавшаяся региональная система обладала определенной спецификой.
1 О теории региональных комплексов безопасности (РКБ) см: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the PostCold War Era. Second Edition. Colorado: Lynne Ri-enner Publishers Boulder, 1991. P. 190; Buzan B., Weaver O., De Wilde J. Security. A New Framework for Analysis. London: Rienner Publishers Boulder, 1998. P.10—19.
Пространственные масштабы и структурно-политические особенности не позволяют рассматривать ее как классический, «стандартный» РКБ, в условиях которого тесная взаимозависимость интересов безопасности участников основывается на их географической близости2 и где «динамика безопасности региона не определяется одной державой, расположенной в его центре»3. По мнению Б. Бюзена и О. Вивера, региональная система постсоветского пространства есть «сконцентрированный вокруг великой державы региональный комплекс безопасности»4.
Вместе с тем отделившиеся от бывшей метрополии ННГ сами формировали ло-
2 Cm.: Buzan B. Op. cit. P. 188, 189, 191, 195.
3 Buzan B., Weaver O. Regions and Powers. The Structure of International Security. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 55.
4 Ibid. P. 55, 62, 343.
кальные межгосударственные системы — региональные субкомплексы безопасности: Прибалтика — Латвия, Литва, Эстония; Восточная Европа — Украина, Беларусь, Молдова; Центральный Кавказ — Азербайджан, Армения, Грузия; Центральная Азия — Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан. Несмотря на то что образовавшиеся региональные субсистемы начали функционировать в условиях определенной автономности, Россия сохранила за собой функцию «центра», связывающего их в единой «паутине» взаимозависимости постсоветского макрокомплекса безопасности (ПМБ).
В структуре ПМБ Россия осталась единственным геополитическим актором с возможностями устойчивой проекции своего влияния в региональном масштабе и ключевым фактором безопасности для ННГ во всех отмеченных субсистемах. Соответственно развитие локальных комплексов, в частности динамика отношений безопасности между государствами-участ-никами и их связи с внешними силовыми
центрами, формировалось, наряду с эндогенными факторами, и в зависимости от геополитической активности России.
Образование объединения четырех постсоветских государств — Грузии, Украины, Азербайджана и Молдовы (ГУАМ) и его дальнейшее развитие подтверждает существование отмеченных особенностей системы безопасности на постсоветском пространстве. Возникновение ГУАМ есть естественный результат, с одной стороны, процесса развития сферы безопасности в «незрело»-анархич-ной5 и несбалансированной политической структуре ПМБ, с другой — конкурентных геополитических отношений между Россией и «внешними» силовыми центрами. Следовательно, перспектива данного объединения неотделима от внутреннего развития ПМБ, а также его связей и отношений с внешним миром.
5 О понятии «зрелой» и «незрелой» анархии см.: Buzan B. Op. cit. P. 175—181.
Развитие региональных субсистем и векторы институционализации
Развитие региональных субсистем ПМБ демонстрировало различия как в особенностях протекающей в соответствующих государствах секьюритизации, так и в динамике отношений безопасности между ними. В одних регионах относительная «зрелость», умеренность и миролюбивость этих отношений была достигнута сравнительно быстро (Прибалтика), а в других развитие сферы безопасности сопровождалось значительно менее очевидными «прорывами» в сторону формирования «плюралистичного сообщества бе-зопасности»6 (Центральный Кавказ, Центральная Азия, Восточная Европа). Отмеченные различия в динамике внутрирегиональных процессов в сфере безопасности были связаны с особенностями как внутреннего социально-политического и экономического, так и в значительной мере эгзогенно-геополитического характера.
6 Под «плюралистичным сообществом безопасности» принято понимать группу политических единиц (государств), отношения между которыми определяются «зависимыми ожиданиями изменений в сторону миролюбия» и «реальной убежденностью, что члены сообщества не склонны воевать друг с другом, а будут регулировать свои конфликты иными (мирными. — Дж.Э.) путями». При этом тенденцию «изменения к миролюбию» К. Дойч с соавторами объясняет формированием межобщественных связей доверия, взаимного уважения, единства и «чувства сообщества» (об этом подробнее см.: Deutsch K., et al. Political Community and the North Atlantic Area. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1957. P. 5, 36).
Весьма важным в этом отношении представляется то, как формировались первичные геополитические ориентации в этих регионах, то есть то, частью какого политического пространства стали воспринимать себя социумы государств рассматриваемых регионов и насколько это отражалось на их политическом поведении7.
Прибалтийские государства сразу и четко определили вектор своего развития на интеграцию в европейское сообщество и НАТО, в соответствии с чем в них был выбран и, как показало реальное развитие событий, успешно осуществлен8 процесс социально-политической и экономической трансформации. Они отказались участвовать в реинтеграционных проектах на постсоветском пространстве даже с учетом того, что это изначально предполагало умеренные формы и не исключало возможности параллельной активности, направленной на интеграцию в европейские и евро-атлантичес-кие структуры.
Отход от постсоветской политической идентичности и исторически подкрепляемые опасения, связанные с возможностью постсоветской реинтеграции (при доминировании Москвы), превратились, пожалуй, в наиболее важный императив безопасности, разделяемый всеми тремя прибалтийскими государствами, который фактически оставил в тени все другие проблемы, существующие в их взаимоотношениях. Это способствовало формированию в данном регионе чувства сообщества и кооперативности — и в плане решения внутрирегиональных проблем безопасности, и в аспекте интеграции этого политического пространства в европейские и евро-атлантические структуры.
Три остальных постсоветских региона — Восточная Европа, Центральный Кавказ и Центральная Азия — не смогли достичь такой общности в определении ключевого вектора своего развития и обеспечения безопасности. Соответственно процесс отдаления от постсоветской идентичности носил здесь значительно менее стабильный и более плюралистичный характер. Политические элиты одних государств изначально попытались взять курс на интеграцию в евро-атлантическое пространство (Украина, Молдова, Г рузия, Азербайджан), других — на умеренную реинтеграцию в рамках постсоветского пространства (Беларусь, Армения, Таджикистан). В большинстве же случаев имело место состояние, при котором государство не определяло четко вектор своего развития и чаще всего пыталось одновременно участвовать как в одном, так и в другом интеграционном процессе. Кроме того, определенные «перепады» в ту или иную сторону происходили (и до сих пор происходят) в зависимости от изменений внутриполитической конъюнктуры в этих государствах. Вполне привычным продолжает оставаться и то, что официально декларируется приверженность одному вектору, а реально претворяется в жизнь совершенно другое.
Начнем с того, что все государства отмеченных регионов, включая даже те, которые изначально декларировали свою приверженность евро-атлантическому вектору интеграции, в разное время и по разным причинам присоединились к СНГ. Большинство из них участвуют в различных организациях по более конкретным «областям» постсоветского реинтеграционного вектора, доминирующую роль в которых сохранила за собой Россия. В числе последних фигурируют Организация договора о коллективной безопасности (ОДКБ) — Беларусь, Армения, Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Узбекистан; Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС) — Беларусь, Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Узбекистан; Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) — Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Узбекистан и др. При этом некоторые из перечисленных
7 Подробнее о внешнеполитических приоритетах новых независимых государств см.: Kuzio T. Geopolitical Pluralism in the CIS: The Emergence of gUuAM // European Security, Summer 2000, Vol. 9, No. 2. P. 81—114.
8 В 2004 году Латвия, Литва и Эстония вступили в НАТО и Европейский союз.
государств весьма неоднозначно определяли свою приверженность упомянутым интеграционным проектам. Азербайджан и Грузия официально стали участниками СНГ только в 1993 году, Молдова — в 1994-м, да и то в силу объективных геополитических факторов, связанных с вооруженными этнополитическими конфликтами, в которые эти государства были вовлечены, и той роли, которую в данных конфликтах играла Россия9. Молдова, Украина и Туркменистан так и не ратифицировали устав Содружества. Более того, в 2005 году Туркменистан вышел из состава действительных членов СНГ и получил статус государства-наблюдателя.
Более ощутимые «флуктуации» испытывали на себе ключевые профильные организации в рамках постсоветского вектора реинтеграции — ОДКБ, ЕврАзЭС. Самым наглядным в этом отношении является случай с ОДКБ. В 1999 году Азербайджан10, Грузия и Узбекистан вышли из ДКБ. В том же году Узбекистан подключается к двумя годами ранее инициированному Грузией, Украиной, Азербайджаном Молдовой прозападному вектору межгосударственной консолидации — ГУУАМ.
Присутствие государств рассматриваемых регионов в этих структурах преимущественно обусловливается не общеразделяемыми надгосударственными подходами к безопасности, а скорее их индивидуальными геополитическими пристрастиями, временами совершенно очевидно связанными с вопросами внутриполитической конъюнктуры. Еще один пример. Отмеченные выход Узбекистана из Договора о коллективной безопасности и участие в ГУУАМ оказались весьма недолговременными. Вследствие жесткой критики Соединенными Штатами и Евросоюзом политического режима в Узбекистане, в частности его действий по подавлению волнений в Андижане (май 2005 г.), руководство страны резко изменило свои геополитические ориентиры в сторону сближения с Россией11. Как отражение такой переориентации Узбекистан выходит из ГУУАМ12, подписывает дого-
9 Речь идет о неофициальной российской поддержке сепаратистских движений на территориях этих республик — Нагорный Карабах, Южная Осетия, Абхазия, Приднестровье, посредством чего Москва пыталась удержать, соответственно, Азербайджан, Грузию и Молдову в орбите своего влияния (подробнее см.: Coppieters B. The Politicisation and Securitisation of Ethnicity: The Case of the Southern Caucasus // Civil Wars,
2001, Vol. 4, No. 4. P. 74—75; Малашенко А. Постсоветские государства Юга и интересы Москвы // Pro et Contra, 2000, Т. 5, № 3. С. 42—3; Cornell S.E., McDermott R.N., O'Malley W.D., Socor V., Starr F.S. Regional Security in the South Caucasus: The Role of NATO. Washington D.C.: Central Asia — Caucasus Institute, 2004. P. 16; Cornell S.E. Undeclared War: The Nagorno-Karabakh Conflict Reconsidered // Journal of South Asian and Middle Eastern Studies, Summer 1997, Vol. XX, No. 4. P. 12; Уткин А.И. Мировой порядок XXI века. М.: Алгоритм,
2002. С. 400—401; Morike A. The Military as a Political Actor in Russia: The Cases of Moldova and Georgia // The International Spectator, July — September 1998, Vol. XXXIII, No. 3 [http://www.ciaonet.org/olj/iai/iai_98moa01. html], 13 December 2007.
10 В частности, отказ Азербайджана от дальнейшего участия в Договоре о коллективной безопасности объяснялся рядом причин, в том числе возможным размещением на его территории российских вооруженных сил и неэффективностью данного договора в решении конфликта с Арменией, в ходе которого были нарушены его безопасность и территориальная целостность (см: Тищенко Г.Г. Военно-политический курс и вооруженные силы Азербайджана. В кн.: Независимый Азербайджан: Новые ориентиры. Т. I. М.: Российский институт стратегических исследований, 2000. С. 240).
11 Об этом подробнее см.: Laumulin M. Multi-Vector Foreign Policies in Central Asia. В кн.: Central Asia and South Caucasus Affairs: 2006 / Ed. by B. Rumer, L.S. Yee. Tokyo: Sasakawa Peace Foundation, 2007. P. 38— 45; Лаумулин М. Стратегия и политика США в Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 4 (52). С. 60; Толипов Ф. Россия центральноазиатская: уход, удержание или возвращение? // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 5 (53). С. 31—32; Князев А. Россия возвращается в Центральную Азию // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 5 (53). С. 37; Норлинг Н. Политика Европейского союза в Центральной Азии: принятие нового стратегического документа на 2007—2013 годы // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 3 (45). С. 15.
12 Официальное уведомление об этом было направлено 5 мая 2005 года. В качестве основной причины президентом И. Каримовым было озвучено то, что «политическая ориентация, которая сегодня характерна для Украины, Грузии и Молдовы, заставляет Узбекистан пересмотреть свое отношение к ГУАМ» (см.: Камилов А. Международная жизнь. В кн.: Центральная Евразия 2005. Аналитический ежегодник, Швеция: CA&CC® Press, 2006. С. 350).
вор о союзнических отношениях с Россией13, восстанавливает свое членство в ОДКБ14 и присоединяется к ЕврАзЭС15.
Наряду с участием в постсоветском реинтеграционном векторе эти государства стараются быть вовлеченными — с различной степенью глубины и интенсивности — и в евро-атлантическое пространство. Скажем, все они, включая официально нейтральный Туркменистан и Россию, в 1994—2002 годах присоединились к рамочной программе НАТО «Партнерство ради мира». Грузия (2004 г.), Азербайджан (2005 г.), Молдова (2006 г.), а также Армения (2005 г.) и Казахстан (2006 г.) подписали с НАТО План действий индивидуального партнерства, в рамках которого взаимодействуют с Североатлантическим альянсом16.
Естественно, с формальной точки зрения одновременное участие, скажем, Армении и Казахстана в ОДКБ и в программах расширенного сотрудничества с НАТО вполне допустимо. Фактически же это может носить какой-либо смысл в плане функциональности механизма обеспечения безопасности на региональном уровне только в условиях умеренности и стабильности в отношениях основных силовых центров этих структур — соответственно, России и США. Ибо в ином случае, как это сейчас, впрочем, и происходит, такого рода «комплементарность» со стороны этих ННГ может иметь смысл только с точки зрения обеспечения их определенных краткосрочных интересов как способ «игры» на противоречиях отмеченных силовых центров, тогда как на региональном и макрорегио-нальном уровнях это не может способствовать образованию эффективных систем коллективной безопасности.
ГУАМ: экономика, демократия или все же геополитика?
Консолидация в 1997 году Грузии, Украины, Азербайджана и Молдовы в региональное межгосударственное объединение ГУАМ была в какой-то мере отражением отмеченной в первом разделе нестабильности постсоветского реинтеграционного вектора.
С одной стороны, неизбежность «институционального раскола» на политическом пространстве СНГ диктовалась все более очевидной нефункциональностью данной структуры в решении ключевых проблем безопасности государств-участников, с другой — попытками правопреемницы СССР закрепить за собой монопольную роль регулятора отношений этих государств с внешним миром в духе законов классической геополитики.
13 Подписан в Москве 14 ноября 2005 года (см.: Договор о союзнических отношениях между Российской Федерацией и Республикой Узбекистан [http://www.government.gov.ru/archiv/data/news_text.html-
he_id_103_news_id_19385.htm], 14 декабря 2007).
14 Решение о восстановлении членства Узбекистана в ОДКБ было принято в Сочи 16 августа 2006 года на заседании Межгосударственного совета ЕврАзЭС.
15 Соответствующий протокол был подписан 25 января 2006 года (см.: Протокол о присоединении Республики Узбекистан к Договору об учреждении Евразийского экономического сообщества от 10 октября 2000 года [http://www.evrazes.com/ru/main/documentpage/149/], 14 декабря 2007).
16 Украина и Грузия с 2005-го и 2006 года, соответственно, участвуют в «Интенсифицированном диалоге» с НАТО (см: NATO Launches «Intensified Dialogue» with Ukraine [http://www.nato.int/docu/update/2005/ 04-april/e0421b.htm]; NATO Offers Intensified Dialogue to Georgia [http://www.nato.int/docu/update/2006/09-september/e0921c.htm], 18 February 2008).
Этнополитическая конфликтность, которая сопровождала процесс формирования новых независимых государств, не нашла в СНГ эффективных механизмов решения. Более того, миротворческие инициативы, осуществляемые под эгидой этой структуры, способствовали не скорейшему разрешению вооруженных конфликтов, а скорее их «замораживанию», создавая дополнительные возможности для манипулирования уязвимостью непосредственно вовлеченных в них сторон. Система коллективной безопасности, попытка формирования которой была отражена в подписании в 1992 году в Ташкенте соответствующего Договора, также оказалась неспособной интегрировать в своей деятельности интересы безопасности всех постсоветских государств.
Усилия России «монополизировать» пространство бывшего СССР, в частности, через отмеченное манипулирование этнополитической конфликтностью приводили к еще большему «отторжению» идеи постсоветской реинтеграции в обществах, столкнувшихся с агрессией и сепаратизмом. Проходивший в них процесс секьюритизации выводил в качестве стимуляторов угроз безопасности не только «формальных» агрессоров и сепаратистские движения, но и неформально поддерживающую их Россию. Соответствующим образом оценивались как предлагаемые последней, так и осуществляемые под ее «патронажем» интеграционные инициативы17. Такая политика Кремля только частично смогла геополитически «привязать» постсоветское пространство к России, тогда как в целом это фактически приводило к девальвации бывшей метрополии и инициированных ею международных структур как эффективного механизма реализации интересов безопасности всех ННГ. Манипуляции этнополитической конфликтностью, которые по вполне понятным причинам использовались Кремлем накануне краха СССР18, приводили к неизбежности выбора между интересами безопасности ННГ. Явное определение своих «фаворитов» в тех или иных конфликтных ситуациях и предоставление им соответствующих возможностей для «победы» в них предопределили долгосрочное отдаление «побежденных» от пророссийского вектора институционализации, а также их поиски альтернативных «гарантов» своей безопасности. Это в конечном счете содействовало фактическому превращению СНГ скорее в конкурентное, нежели кооперативное политическое пространство со всеми особенностями анархичной макрорегиональной системы отношений безопасности: векторы дружественности/враждебности, игра на сталкивающихся интересах, политика балансирования и др.
Немаловажную роль, способствовавшую назреванию «институционального раскола» на постсоветском пространстве, сыграла позиция и политика западных стран, особенно США. Естественно, долгосрочная «монополизация» данного пространства Россией не входила в стратегические приоритеты Соединенных Штатов в Евразии. То, что они могли допустить после победы в «холодной войне», так это, как минимум, «геополитический плюрализм». Весьма показательна в этом плане следующая мысль Зб. Бжезинско-го: «В краткосрочной перспективе Америка заинтересована укрепить и сохранить существующий геополитический плюрализм на карте Евразии. Эта задача предполагает поощрение возможных действий и манипуляций, с тем чтобы предотвратить появление
17 Наиболее ярко такой «социальный тренд» проявлялся в Грузии, Азербайджане, Молдове и Украине, политическим элитам которых, даже при перспективности реализации определенных национальных интересов этих государств в рамках отмеченных инициатив, приходилось учитывать сформировавшиеся на общественном уровне негативные образы в отношении России как негласного источника их проблем безопасности.
18 В условиях экономического упадка и идеологического кризиса накануне распада СССР и после трансформации его в РФ, в качестве наиболее эффективного средства сохранения своего доминирования в бывших советских республиках в Кремле рассматривалось именно применение «классических» методов, в числе которых — прямая военная интервенция — Тбилиси (1989 г.); Баку (1990 г.); Вильнюс (1991 г.), а после обретения этими республиками де-юре независимости — негласная поддержка сепаратизма — Нагорный Карабах (Азербайджан); Абхазия и Южная Осетия (Грузия); Приднестровье (Молдова), Крым (Украина).
враждебной коалиции, которая попыталась бы бросить вызов ведущей роли Америки, не говоря уже о маловероятной возможности, когда какое-либо государство попыталось бы сделать это. В среднесрочной перспективе вышеупомянутое постепенно должно уступить место вопросу, при решении которого больший акцент делается на появлении все более важных и в стратегическом плане совместимых партнеров, которые под руководством Америки могли бы помочь в создании трансевразийской системы безопасности, объединяющей большее число стран. И, наконец, в долгосрочной перспективе все вышесказанное должно постепенно привести к образованию мирового центра по-настоящему совместной политической ответственности»19.
Достижение такого плюрализма, разумеется, предполагало, как минимум, создание условий для усиления де-факто независимости государств в регионах, отделившихся от бывшей метрополии. Демократизация ННГ и развитие в них механизмов рыночной эко-номики20 являлись общими тезисами. Более практическим средством было создание возможностей для независимого от России экономического, внутриполитического, а также военного усиления этих государств, в частности, через развитие неподконтрольных Кремлю транспортно-энергетических коридоров, связывающих их с рынками ЕС, интенсивное взаимодействие с НАТО и содействие модернизации вооруженных сил.
Кроме того, в условиях объективного дисбаланса в силовых показателях ННГ в пользу России относительно устойчивый геополитический плюрализм в рамках данного пространства требовал также формирования альтернативных СНГ межгосударственных объединений, тесно связанных с Западом и поддерживаемых им. Это, в свою очередь, предполагало на начальном этапе содействие консолидации группы из наиболее антикремлевски настроенных ННГ с последующим ее расширением и институциональным оформлением.
Таким образом, если образование ГУАМ фактически было для государств-участни-ков попыткой найти решение своих наиболее болезненных проблем без того, чтобы оказаться «запертыми» в пространстве, живущем по правилам, установленным бывшей метрополией, то для США это рассматривалось скорее как формирование механизма обеспечения благоприятных для себя геополитических условий развития постсоветского пространства. Интересы безопасности государств ГУАМ вполне соответствовали геополитическим интересам Соединенных Штатов в Евразии, что явилось одним из важнейших факторов его жизнеспособности. Общность интересов государств-участников — интеграция в европейские и трансатлантические структуры, борьба с сепаратизмом, сотрудничество в экономической и энергетической сферах, содействие формированию трансрегионального энергетического и транспортного коридоров, а также уменьшение соответствующей зависимости от России21, — превращала их в естественных союзников США, ибо реализация отмеченного содействовала тому геополитическому плюрализму, который остается важнейшим фактором американского влияния в Евразии.
Образование ГУАМ вызвало в российском истеблишменте, мягко говоря, настороженную реакцию, чему особенно способствовали достаточно видимая заинтересованность и поддержка данной инициативы Соединенными Штатами. «.. .Многие наблюдатели говорили о «санитарном кордоне», который Запад создает вокруг нее (России. —
19 Бжезинский 36. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М.: Международные отношения, 1998. С. 235.
20 В частности, в выработанной администрацией Б. Клинтона Стратегии национальной безопасности США для нового столетия это было обозначено в рамках соответствующих интересов США в Европе и Евразии (см.: A National Security Strategy for a New Century. The White House, May 1997. P. 22).
21 См.: Kuzio T. Op. cit. P. 85—86; Splidsboel-Hansen F. GUUAM and the Future of CIS Military Cooperation // European Security, Winter 2000, Vol. 9, No. 4. P. 96; Парахонский Б. Формирование модели регионального сотрудничества в системе ГУАМ // Центральная Азия и Кавказ, 2000, № 2 (8), 2000. С. 98.
Дж.Э.)»22, восприятие чего было усилено подключением к Организации в 1999 году «центральноазиатского сегмента» — Узбекистана.
Несмотря на политическую риторику по поводу экономического развития и демократизации, явно ощущался «геополитический компонент» ГУУАМ, вызывавший основные опасения Кремля. И хотя на Западе идея о «санитарном кордоне» особо не афишировалась, та геополитическая картина, которая складывалась на постсоветском пространстве с оформлением данного объединения во второй половине 1990-х годов, давала реальную пищу для размышлений относительно возможности такого сценария.
С подключением «центральноазиатского сегмента» к данному объединению геополитическая конфигурация постсоветского пространства начала приобретать контуры, необходимые для противодействия реинтеграции под эгидой Кремля. Все четыре постсоветские региональные субсистемы приобрели центры альтернативного влияния — Прибалтика (все три государства), Восточная Европа (Украина и Молдова), Центральный Кавказ (Азербайджан и Грузия), Центральная Азия (Узбекистан). При перспективности скорейшей интеграции прибалтийских стран в НАТО и ЕС23, развитие консолидации по вектору ГУУАМ предоставляло вполне осуществимые возможности формирования контролируемого Западом геополитического «буфера», присутствующего во всех отмеченных регионах бывшего СССР.
Естественно, такая перспектива не могла остаться без соответствующей контрактивности со стороны России, что нашло отражение, во-первых, в интенсификации экономической и военно-политической интеграции под эгидой Кремля в рамках СНГ (ЕврАзЭС, ЕЭП, ОДКБ), а также в расширенном формате (ШОС), во-вторых, в дипломатической активности, направленной на подрыв функциональности вектора консолидации ГУУАМ, в частности через привлечение государств-участников к сотрудничеству в отмеченных профильных структурах. Хотя это и способствовало окончательной формализации СНГ и его превращению из единого интеграционного поля в пространство геополитической и институциональной конкуренции, указанная активность Кремля оказалась достаточно успешной.
Процессы, проходившие в ГУУАМ в 2001—2005 годах, можно охарактеризовать по меньшей мере как кризис данной организации. «Его (ГУУАМ. — Дж.Э.) деятельность не удавалось наполнить практическим содержанием, а статус представителей государств-членов, участвующих во встречах ГУУАМ, постепенно снижался. В 2002 году Узбекистан приостановил свое членство в альянсе»24. Если рассмотреть международный политический контекст, в рамках которого имели место отмеченные процессы, то вполне убедительными представляются подходы, оценивающие ГУУАМ как преимущественно экзогенно стимулируемое объединение, не обладающее внутренними ресурсами для развития. Весьма примечательна в этом плане соответствующая оценка Н. Силаева: «Едва ли существовала прямая связь между улучшением отношений между Россией и Западом и стагнацией ГУУАМ, однако трудно избавиться от впечатления, что проекты, подобные этому блоку, представляют собой для элит новых независимых государств постсоветского пространства средство «утилизации» энергии политического противостояния между Москвой и ее евро-атлантическими партнерами»25.
Не будет преувеличением отметить, что международный политический контекст упомянутого периода «стагнации» ГУУАМ определялся началом антитеррористической кампании США в Афганистане, при которой позиция и поддержка Кремля приобретала
22 Силаев Н. ГУАМ и «малая игра» на постсоветском пространстве // Центральная Азия и Кавказ, 2006, № 4 (46). С. 109.
23 Что и произошло в 2004 году.
24 Силаев Н. Указ. соч.
25 Там же.
первостепенное значение. Компромисс, достигнутый Вашингтоном и Москвой относительно военной операции Соединенных Штатов, в частности по вопросу о размещении американских баз в Центральной Азии26, мягко говоря, не предусматривал необходимости обострения двусторонних отношений из-за интересов развития ГУУАМ. С размещением военных баз в Центральной Азии США получали непосредственную возможность влиять на геополитические процессы в ключевом региональном сегменте постсоветского пространства. И хотя это не входило в долгосрочные интересы России, антитеррористи-ческая операция в целом способствовала реализации ее интересов, связанных с ликвидацией потенциальной угрозы южным рубежам РФ со стороны талибского режима Афганистана. О. Барабанов отмечает: «Главным аргументом в пользу наличия вооруженных сил США на юге СНГ называлось то обстоятельство, что американцы примут на себя первый удар в случае активизации исламистов в центральноазиатских ННГ и тем самым фактически выступят в защиту российских национальных интересов»27.
Изменения международного политического контекста оставались ключевым фактором развития ГУАМ и в «посткризисный» период данной организации28. Во-первых, со свержением режима талибов в Афганистане угроза российским интересам безопасности с юга была нейтрализована, следовательно, отпадала необходимость в американской помощи в этом вопросе. Более того, Кремль волновало укрепление военного присутствия США в регионе, что стимулировало политическую активность по его скорейшему сворачиванию. Во-вторых, процессы «централизации власти», инициированные администрацией В. Путина, Соединенные Штаты оценивали как отход от демократических преобразований и тенденцию к авторитаризму. «В. Путина критикуют в США за «сворачивание демократических реформ, за контроль государства над средствами массовой информации и назначение губернаторов вместо прямых выборов»29. Кроме того, обострению американо-российских отношений способствовали различия в подходах к иракскому, иранскому и северокорейскому вопросам, а также к проблеме продажи российского вооружения в КНР, Сирию и Венесуэлу30. Не могли «радовать» Соединенные Штаты и все более откровенные попытки Кремля использовать экономические рычаги для усиления своего влияния в ННГ31.
Кризис американо-российских отношений проявился в двух тесно взаимосвязанных геополитических процессах на постсоветском пространстве, которые способствовали «реанимации» ГУАМ. Во-первых, это волна так называемых «цветных революций». Трудно спорить с тем, что такое «обновление» политической власти, особенно в Грузии (2003 г.) и Украине (2004 г.), было, мягко говоря, поддержано Вашингтоном. Однако имеется не меньше оснований полагать, что это было своего рода реакцией на форсированные попытки Кремля получить решающее политическое влияние в указанных странах32.
26 См., например: Йuгumaлuев Ш., Kapuмoвa А. О некоторых моделях отношений между США, КИР и РФ в контексте их стратегии в Центральной Азии и на Кавказе // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 2 (50). С. 51—52.
27 Бapaбaнoв O.H. Политика США в Центральной Азии и Закавказье. С. 13—14 [http://www.riss.ru/ library/US-SRAZ.pdf], 11 февраля 2008.
28 2005 год можно считать началом ее «реанимации».
29 Цит. по: Йuгumaлuев Ш., Kapuмoвa А. Указ. соч. С. 53.
30 Там же.
31 В этом плане заслуживает внимания концепция «либеральной империи», в соответствии с которой России следует восстанавливать свое влияние в HHT посредством экономической экспансии (см.: 4y6aйс А. Mиссия России в XXI веке // ^зависимая газета, 1 октября 2003). Контуры практической реализации данной концепции можно было наблюдать в скупке за долги экономических объектов в Армении, попытке получить таким образом контроль над объектами энергосистемы Грузии и др. (об этом подробнее см.: Papava V., Starr F. In the Caucasus, a «Neo-Imperial» Russian Revival // The Daily Star, 20 January 2006).
32 В Грузии — через приобретение ключевых объектов энергосистемы, а в Украине — посредством содействия приходу к власти пророссйского кандидата в президенты В. Януковича.
Во-вторых, это институционализация под лозунгами демократии и борьбы с авторитаризмом. На волне «революционных» тенденций в 2005 году возникает так называемое «Сообщество демократического выбора» («сообщество демократий Балто-Черноморс-ко-Каспийского региона»), создание которого инициировали Украина и Грузия33. Фактически формирование данного объединения было попыткой создания пояса демократических государств вокруг «скатывающейся к авторитаризму» России, в частности, посредством содействия «революционным» трансформациям в государствах постсоветского пространства наподобие того, что имело место в Грузии и Украине.
Аналогичный «идеологический базис» был использован и в усилиях по выводу ГУУАМ из затянувшегося кризиса. В апреле 2005 года был проведен Кишиневский саммит, по итогам которого принимается декларация «Во имя демократии, стабильности и развития», а также совместное заявление «Создавая демократию от Балтики до Черного моря»34. А на саммите в Киеве (май 2006 г.) этот «идеологический базис» был зафиксирован в новом названии объединения — «Организация за демократию и экономическое развитие — ГУАМ»35.
В целом процессы, проходившие в данной организации в 2005—2007 годах, можно охарактеризовать как консолидационные, и примечательно, что официальный выход Узбекистана не привел к полной потере ее функциональности. Скорее, наоборот, была облегчена консолидация оставшихся участников на базе общих интересов, что вылилось в соответствующее скоординированное политическое поведение. При том что экзогенная стимуляция оставалась ключевым фактором развития ГУАМ, в деятельности этой структуры все более отчетливо проявлялся внутренний консенсус интересов. Последнее предопределило международную активность по ключевым проблемам развития государств-участников Организации: во-первых, решение вопросов, связанных с конфликтами на их территориях; во-вторых, реализация трансрегиональных энергетических и транспортных проектов.
В первом случае целью консолидированной деятельности было внесение в повестку дня 61-й и 62-й сессий Генеральной Ассамблеи ООН проекта резолюции «Затянувшиеся конфликты на пространстве ГУАМ и их последствия для международного мира, безопасности и развития». Одной из начальных целей этого было признание мировым сообществом неэффективности в зонах приднестровского, абхазского, а также югоосетинского конфликтов деятельности российских миротворцев и необходимости их замены, для чего странами-участницами ГУАМ предусматривалось создание собственных миротворческих сил36.
Во втором случае консолидация усилий государств ГУАМ была связана с решением вопроса о безопасном источнике поставок энергоносителей37. Фактически эта тема была не менее обсуждаемой на саммитах данной организации, чем вопрос о конфликтах. Так, в
33 Кроме Грузии и Украины в его состав вошли Молдова, страны Прибалтики, Польша, Румыния, Македония, Словения. Проводилась активная деятельность по привлечению в данное объединение «постре-волюционного» Кыргызстана.
34 Кроме глав государств-участников (за исключением президента Узбекистана) в саммите приняли участие президенты Румынии и Литвы, председатель ОБСЕ и представитель США (специальный переговорщик по Нагорному Карабаху и конфликтам в Евразии Стивен Манн).
35 См.: Киевская декларация о создании «Организации за демократию и экономическое развитие — ГУАМ» [http://www.guam.org.Ua/181.611.0.0.1.0.phtml], 4 февраля 2008.
36 Договоренности о создании миротворческого контингента ГУАМ были достигнуты в Баку на заседании Совета глав МИД стран-участниц Организации (июнь 2007 г.) (см.: Страны ГУАМ создают свой миротворческий контингент // NEWSru.com, Понедельник, 18 июня 2007 г. [http://www.newsru.com/world/ 18jun2007/baku_guam.html], 4 февраля 2008).
37 Актуализация данного вопроса была связана с проблемами поставок российских энергоносителей в Грузию и Украину в 2005—2006 годах, точнее — с попытками Кремля использовать свое энергетическое доминирование в целях политического давления на эти государства.
7-м и 8-м пунктах Киевской декларации говорилось, в частности, «о недопустимости экономического давления и монополизации энергетического рынка», подчеркивалась «необходимость активизации усилий в целях обеспечения энергетической безопасности, в т.ч. путем диверсификации маршрутов транспортировки энергоресурсов ЦентральноАзиатского и Каспийского регионов на европейский рынок», а также заявлялось о поддержке максимального использования «международного транзитного потенциала государств ГУАМ, в том числе для обеспечения стабильных поставок энергоносителей»38. Эти же вопросы были основными предметами обсуждений в ходе Вильнюсского саммита Организации (октябрь 2007 г.)39.
Особенности «посткризисного периода» ГУАМ свидетельствуют о некотором демократическом и экономическом смешении изначальных экзогенно-геополитических стимуляторов развития Организации. Налицо и внутренняя мотивация в консолидированной активности государств-участников. Однако дает ли это достаточно оснований для утверждений, что ГУАМ сегодня движим не геополитической конъюнктурой постсоветского пространства, а скорее внутренне мотивированными экономическими и демократическими тенденциями?
На наш взгляд, пока еще рано говорить о полноценной функциональности данного объединения в отсутствии экзогенного стимулирования. Демократические лозунги, как показала практика «цветных революций», остаются достаточно «геополитизированны-ми». По меньшей мере в таком плане они рассматриваются в большинстве ННГ, включая РФ, что, бесспорно, будет переводить эту тему в контекст отмеченной геополитической конъюнктуры и приводить к соответствующей контрактивности. Кроме того, сами государства ГУАМ еще находятся лишь на начальной фазе движения к устойчивым функциональным демократиям и достаточно далеки от того, чтобы претендовать на роль флагмана демократизации на пространстве бывшего СССР.
Как единая региональная экономическая структура ГУАМ, можно сказать, делает только первые шаги. Соглашение по созданию зоны свободной торговли было подписано еще на саммите в Ялте в 2002 году, однако это не привело к принципиальному увеличению товарооборота между государствами объединения, и сегодня сохраняется ситуация, при которой их товарооборот с внешними акторами превышает их взаимные торговые интеракции40. Более того, в региональном измерении ГУАМ придется конкурировать со значительно более мощными экономическими проектами под эгидой Кремля, в том числе с ЕврАзЭС. Эффективное сотрудничество в энергетической сфере, в частности через реализацию проекта нефтепровода Баку — Супса — Одесса — Броды — Плоцк (проектная мощность — 14,5 млн т в год), также вызывает определенные вопросы. В сегодняшнем формате ГУАМ единственной страной, обладающей нефтяными ресурсами, является Азербайджан, но он уже перекачивает основную часть своей нефти по трубопроводу Баку — Тбилиси — Джейхан мощностью 50 млн т в год. С учетом планов увеличения прокачки до 60 млн т в год заполнение упомянутого энергетического коридора ГУАМ останется проблематичным41.
38 Киевская декларация о создании «Организации за демократию и экономическое развитие — ГУАМ».
39 В частности, в ходе саммита были достигнуты договоренности о реализации проекта энергетического коридора Баку — Супса — Одесса — Броды — Плоцк (см.: Президент Украины на саммите ГУАМ призвал сделать упор на единой энергетической стратегии [http://www.newsru.com/world/10oct2007/guamm.html],
4 февраля 2008; Казахскую нефть развернут на Польшу. Консорциум для продления трубопровода Одесса — Броды расширяется // Коммерсантъ, 1 октября 2007, № 178 (3754) [http://www.kommersant.ru/doc-rss. aspx?DocsID=809878], 4 февраля 2008).
40 Об этом подробнее см.: Музаффарли (Иманов) Н. Политико-экономическая взаимодополняемость и совместимость государств-членов ГУАМ (см. настоящее издание, с. 15—36).
41 См.: Томберг И. Энергетическая политика и энергетические проекты в Центральной Евразии // Центральная Азия и Кавказ, 2007, № 6 (54). С. 49.
Таким образом, фактически в кратко- и, вероятно, среднесрочной перспективе геополитический компонент ГУАМ сохранится как доминирующий и определяющий «международный облик» этого объединения. Соответствующим образом будет определяться и его влияние на развитие сферы безопасности на постсоветском пространстве.
Развитие ГУАМ и изменения в региональной системе безопасности на постсоветском пространстве
На сегодня развитие ГУАМ остается, преимущественно, определяемым динамикой геополитической конкуренции России и Запада, и по меньшей мере слишком рано рассматривать данное объединение как субъект, способный к устойчивой самостоятельной геополитической активности. Следовательно, в рамках ПМБ ГУАМ останется в ближайшей перспективе объектом или механизмом реализации интересов безопасности более сильных полюсов влияния. Вместе с тем фактическая трансформация ГУАМ из преимущественно «геополитического проекта», скажем, в экономический, как это декларируется его названием, также не является бесперспективной. Однако все будет зависеть от соответствующих изменений в динамике отношений безопасности на «макроуровнях» системы — отношений между Россией и Западом и отношений между Россией и другими ННГ.
Динамика отношений безопасности в рамках первой диады ныне определяется приоритетностью военных и политических интересов. Достаточно остро проявляется классический для конкурентных международных политических систем феномен «дилеммы безо-пасности»42. Даже в сферах экономики и борьбы с транснациональными угрозами отношения между Россией и Западом все более отчетливо приобретают «несколько позабытые» с окончанием «холодной войны» контуры «игры с нулевой суммой».
Отношения безопасности между РФ и другими ННГ во многом имеют схожие с первой диадой характеристики. Однако в этом случае наряду с их подчинением развитию отношений в диаде «Россия — Запад» имеет место и определенная региональная специфика, базирующаяся, в частности, на значительно меньшем уровне поляризации системы и на существующем здесь слишком большом силовом дисбалансе. Используемое нами обозначение «Россия — другие ННГ» является в плане поляризации более чем условным, ибо в рамках ПМБ фактически существует только один «силовой полюс» — Россия, а остальные ННГ не формируют единого альтернативного полюса силы. Более того, налицо существенная разница в совокупных показателях национальной силы между РФ и другими ННГ.
Эти особенности (вкупе с прочими) способствовали нестабильности региональной системы в самом начале ее развития от «незрелой» к «зрелой» анархии. Учитывая, что угрозы в военном и политическом секторах доминируют в повестке дня безопасности государств ПМБ, основным фокусом их активности было нахождение возможностей для военного и политического усиления. Объективные различия в совокупных силовых показателях ННГ делали труднодостижимым решение этой задачи через самостоятельное внутреннее усиление, что, по известной логике политического реализма, приводит к поиску соответствующих внешних источников. Единственный силовой полюс — Россия — не мог стать таким источником решения военных и политических проблем для всех ННГ,
42 Об этом подробнее см.: Waltz K.N. Theory of International Politics. Boston: McGraw-Hill, 1979. P. 186.
ибо в качестве объектов противодействия они рассматривали в одних случаях друг друга (к примеру, Азербайджан и Армения), в других — саму Россию (Грузия, Украина, прибалтийские государства). Кроме того, блокирование с бывшей метрополией могло перерасти из источника предотвращения отмеченных вызовов в путь, ведущий к утрате суверенитета, ибо очевидное силовое доминирование РФ угрожало трансформацией альянса в фактическое «поглощение» последней государства, ищущего «внешнюю протекцию». При прочих равных условиях лучшим способом для России стабилизировать процесс развития системы к «зрелости» было бы не идти на де-факто альянсы с одними ННГ против других и отказаться от манипулирования этнополитической конфликтностью, что не было сделано по причинам, связанным уже с системой отношений безопасности на надре-гиональном уровне43.
Таким образом, сама политическая структура ПМБ — параллельно с объективной нестабильностью системы — предполагала трудности в формировании общих межгосударственных механизмов по обеспечению безопасности. Более того, указанные структурные особенности не предусматривают возможности индивидуального достижения относительной стабильности развития системы и через механизмы баланса сил. Серьезный разрыв в совокупных показателях национальной силы в пользу России ощутим, даже если теоретически принять в качестве альтернативного полюса все остальные ННГ.
Опять-таки теоретически, при функциональности отмеченных условий на уровне двух диад можно обозначить два сценария стабилизации сферы безопасности в рамках ПМБ: во-первых, окончательное «поглощение» ННГ единственным силовым полюсом44; во-вторых, формирование альтернативного России силового полюса посредством консолидации ННГ и «внешнего» центра силы.
И в том и в другом случаях рассматриваемое пространство трансформируется преимущественно из объекта конкуренции между различными интересами безопасности, хотя последствия этого для надрегионального уровня отношений будут разными. При первом сценарии исчезновение ПМБ приведет к увеличению возможности проекции влияния России и концентрации ее активности на надрегиональном уровне, что может способствовать возврату к конфронтационной международной системе периода «холодной войны» со всеми вытекающими последствиями для глобальной безопасности. При втором — к формированию относительно сбалансированной системы безопасности на региональном уровне и соответственно к меньшей остроте отношений на надреги-ональном.
Как уже отмечалось, состоятельность данных сценариев связана с условиями, которые сегодня определяют отношения безопасности, прежде всего на уровне «Россия — Запад». И изменение этих условий вполне может привести к актуализации других сценариев стабилизации системы безопасности на постсоветском пространстве. Скажем, если произойдет существенная десекьюритизация военных и политических угроз, а экономическое развитие и борьба с транснациональными угрозами сменят свой текущий геополитический «окрас» на социальный, то это непосредственно стимулирует альтернативные сценарии развития отношений безопасности в ПМБ, предусматривающие большую ставку на кооперативность и меньшую — на балансирование. Пока же, как показывают реалии рассматриваемого региона, говорить о подобных изменениях рано. Соответственно, можно обозначить и то, какую функцию способна выполнять ГУАМ, и как ее развитие повлияет на процессы в рамках ПМБ.
43 Опасения, связанные с возможностью усиления на «свободном от России» пространстве влияния внешних силовых центров, и вытекающие из этого угрозы.
44 В рамках теории региональных комплексов безопасности в качестве такой модели «стабилизации» рассматривается «перекрытие» ^б этом подробнее см.: В^ап В. Ор. ск. Р. 219—221).
Если учитывать текущие макрофакторы безопасности, то ГУАМ остается носителем балансирующей функции, которая изначально была предусмотрена внешними акторами, а также объективно вытекала из необходимости поддержания де-факто независимости госу-дарств-участников. Исходя из особенностей распределения силовых возможностей в политической структуре ПМБ, можно утверждать, что эффективность выполнения данной функции, следовательно, стабильность и умеренность отношений безопасности в системе будут зависеть, во-первых, от внутриорганизационной консолидированности участников ГУАМ, во-вторых, от уровня поддержки со стороны внешнего силового полюса.
Причем в отмеченном плане обязательным является выполнение обоих условий, хотя их реализация и небеспроблемна. Одна из основных трудностей связана с неопределенностью в реальных внешнеполитических целях государств ГУАМ и их геополитических ориентациях. Очевидно, ключевым эндогенным фактором изначальной «аморфности» данного объединения было фактическое отсутствие у его стран-членов единых подходов, в частности к основному целевому назначению Организации. Каждый из участников видел в данной структуре механизм для решения актуальных для него самого проблем (реинтеграция утраченных территорий, «легитимизация» статуса регионального «лидера», диверсификация источников энергообеспечения и др.). При этом не менее важные вопросы, связанные с определением общих геополитических ориентиров развития, оставались преимущественно на уровне деклараций. Отношения членов ГУАМ с Россией и Западом формировались индивидуально, временами напоминали игру на противоречиях данных силовых центров без четкого определения своей геополитической идентичности. Это — параллельно с фактической девальвацией ГУАМ как консолидированного объединения — приводило к расширению манипулятивных возможностей России по отношению к государствам-участникам, тогда как для Запада — к неопределенности целей поддержки этого союза как реального противовеса российской реинтеграционной политики45. Хотя текущая активизация ГУАМ и имеет достаточно видимые контуры внутриорганизационной консолидации, упомянутую проблему, на наш взгляд, пока еще рано сбрасывать со счетов.
Следует отметить, что такого рода неопределенность присутствовала и в подходах самого Запада. Она проявлялась, в частности, с одной стороны, в попытках лавировать между интересами ННГ (включая страны ГУАМ) с целью привлечь на свою сторону пророссийски ориентированные государства (Армения), особо не заботясь о том, как это скажется на активности других заинтересованных ННГ (Азербайджан). С другой стороны, непоследовательность и заигрывание имели место и в подходах Запада к самой России. Хотя подход «Russia-first», которым оперировали в Вашингтоне в отношении ННГ в начале 1990-х годов, и предусматривал реализацию определенных интересов безопасности в диаде «Россия — Запад»46, в рамках ПМБ он способствовал скорее реставрации восприятия этого пространства в Кремле как сферы своего «естественного» доминирования и неопределенности для «отколовшихся» от бывшей метрополии государств в том, насколько Запад заинтересован в поддержке их фактической независимости. Это повлияло на усиление в этих государствах пророссийской геополитической ориентации и впоследствии усложнило самому Западу формирование устойчивой альтернативы47.
45 Преимущественно индивидуалистские подходы имели место и в выстраивании отношений государств ГУАМ с европейскими и евро-атлантическими структурами.
46 Основные интересы США в период приоритетности отмеченного подхода (1991—1994 гг.) были сфокусированы на содействии преобразованию России в демократическое государство с функциональной рыночной экономикой, а также предотвращении распространения ядерного оружия, оставшегося в наследство от СССР на территориях РФ, Беларуси, Украины, Казахстана (см.: Cornell S.E. Small Nations and Great Powers. A Study of Ethnopolitical Conflict in the Caucasus. Curzon Press, 2001. P. 367).
47 Для большей убедительности можно вернуться к макрофакторам «кризиса» Организации, рассмотренным в предыдущем разделе.
Соответственно, при условии стабильности текущих макрофакторов, определенность и последовательность являются необходимыми основами для достижения по меньшей мере «зрелости», а значит, относительной стабильности анархической структуры ПМБ.
■ Определенность и последовательность в геополитических ориентациях и политике безопасности государств ГУАМ — формирование плюралистичного сообщества безопасности, ориентированного на евро-атлантические структуры, включая ставку на коллективность в решении вопросов безопасности и отход от лавирования между интересами «силовых полюсов».
■ Определенность и последовательность политики Запада в отношении данного объединения в целом и его государств-участников в частности — устойчивое военно-политическое, экономическое и организационно-техническое содействие формированию ГУАМ как регионального сообщества безопасности, а также усилению его балансирующей функции, включая однозначное содействие в решении ключевых проблем безопасности государств-участников.
■ Определенность и последовательность в отношении России со стороны Запада и членов ГУАМ — однозначное обозначение уровня и целей кооперации с РФ по решению общих проблем безопасности в регионе.
В м е с т о з а к л ю ч е н и я
С учетом текущих особенностей отношений безопасности в ПМБ и геополитических процессов вокруг него, говорить о возможности его трансформации в единое плюралистичное сообщество безопасности слишком рано. Скорее рассмотрение данного процесса более реально в применении к его оставшимся после интеграции Прибалтики в НАТО и ЕС субрегиональным сегментам, да и то с определенными особенностями. Основными вопросами в рамках обсуждения такой перспективы могут стать следующие. Во-первых, должен ли проходить этот процесс только в существующих географически и функционально локализованных региональных субкомплексах — Восточная Европа, Центральный Кавказ, Центральная Азия — или же возможно формирование сообщества безопасности, включающего их отдельные государства по модели трансрегиональной межгосударственной консолидации ГУАМ? Во-вторых, кто может стать своего рода «инициирующим и стимулирующим ядром» их формирования? В Дойчевской концепции такого рода ядром в формировании «североатлантического сообщества безопасности» были Соединенные Штаты48.
В рамках рассматриваемого политического пространства такая функция может быть условно отведена: 1) России; 2) определенным государствам данных региональных субкомплексов, обладающим соответствующими экономическими и политическими возможностями; 3) заинтересованному «внешнему» силовому центру. В соответствии со структурными особенностями ПМБ наиболее состоятельными представляются первый и третий варианты, хотя не исключается возможность комбинации второго и третьего.
Если оперировать сценарием развития в ПМБ трансрегиональных сообществ безопасности, то, по всей вероятности, может произойти формирование двух такого рода плюралистичных сообществ: 1) ориентированного на Россию и евразийские ценности; 2) ориентированного на Запад и евро-атлантические ценности, в роли фундамента которого
48 Deutsch К., et аі. Ор. сії. Р. 138.
вполне может выступить ГУАМ с перспективой его «расширения», в частности, в Центрально-Азиатский регион. Вполне реальными представляются и возможности их последующей амальгамизации, то есть формирования единого политического актора. В первом из отмеченных сценариев — это реинтеграция при доминировании России. Во втором — либо интеграция ориентированного на Запад сообщества в НАТО и ЕС, либо же, что менее вероятно, его «внутренняя» интеграция и преобразование в самостоятельное амальгамное сообщество безопасности в рамках ПМБ.
Однако все это реализуемо с условием достижения соответствующей зрелости отношений безопасности как в рамках ПМБ, так и вокруг него, в частности, посредством устойчивого внутреннего усиления ННГ, определенности и последовательности в политике их безопасности, а также в их отношениях с Россией и с внешними силовыми центрами.
