CC BY
213
УДК 94(4) «13»+342.52 Б. И. Ключко
Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2015. Вып. 2
ЗАКОНОДАТЕЛЬ В ТРАКТАТЕ МАРСИЛИЯ ПАДУАНСКОГО «ЗАЩИТНИК МИРА»
Концепт «legislator humanus», занимающий центральное место в трактате Марсилия Паду-анского «Защитник мира» («Defensor pacis»), кажется очень похожим на термины современной юриспруденции. Цель данной статьи — выяснить место, которое идея законодательства, содержащаяся в трактате Марсилия Падуанского «Защитник мира», занимает в процессе развития европейской политической и правовой мысли. Автор дает краткую характеристику проблеме законодательства к началу XIV в., анализирует концепт «legislator humanus», определяет его место и значение в этом трактате, а также устанавливает соотношения между идеями Марсилия и современными ему представлениями о законодательстве. В заключение делается вывод о том, что идея законодательства в политических и правовых доктринах Нового времени не имеет связи с трактатом «Защитник мира». Библиогр. 33 назв.
Ключевые слова: Марсилий Падуанский, «Защитник мира», «Defensor pacis», законодательство, «legislator humanus».
B. I. Klyuchko
LEGISLATOR IN THE DEFENSOR PACIS
The concept of legislator humanus, which occupies a central place in the treatise Defender of the world (Defensor pacis) by Marsilius of Padua, seems to be very similar to the terms of modern jurisprudence. This article deals with the meaning of the term of legislation used by Marsilius of Padua in his "Defensor pacis". The author analyses the concept of legislator humanus, defines its place within treatise and seeks its importance in relation between the ideas of Marsilius and notions of legislation among his contemporaries. The author rejects the broadly accepted idea that notions of legislation in Modern political and legal thought are the some value as those which have been treated by Marsilius of Padua. Refs 33.
Keywords: Marsilius of Padua, "Defensor pacis", "The Defender of the Peace", legislation, "legislator humanus".
Представление о том, что человеческое общество должно обладать четко зафиксированными нормами справедливости, актуализированными в виде законов, неразрывно связано с западноевропейской цивилизацией. В связи с этим неизбежно возникает вопрос, кому и на каком основании принадлежит власть создавать законы, т. е. кто разрешает саму проблему законодательства. Цель данной статьи — выяснить место, которое идея законодательства, содержащаяся в трактате Марсилия Падуан-ского «Защитник мира», занимает в развитии европейской политической мысли. Эта цель определяется тем, что трактат «Защитник мира» содержит термины, похожие на те, которые используются в современной юриспруденции. Один из них — это термин «legislator humanus» (в буквальном переводе — «человеческий законодатель»). Для решения поставленной в статье задачи необходимо: во-первых, дать краткую характеристику проблемы законодательства к началу XIV в., во-вторых, исследовать концепт, определивший содержание «legislator humanus», выявить его характерные черты, а также функцию и место в представлениях Марсилия Падуанского, наконец,
Ключко Борис Игоревич — аспирант, Санкт-Петербургский государственный университет, Институт истории, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7-9; boris-klyuchko@mail.ru
Klyuchko Boris Igorevich — post graduate student, St. Petersburg State University, Institute of History, 7-9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation; boris-klyuchko@mail.ru
в-третьих, проанализировать соотношение идей из трактата «Defensor pacis» как с современными ему юридическими теориями, так и с последующими политическими доктринами.
Еще в древнегреческом полисе и долгое время в республиканском Риме законы появлялись единовременно, сохранялись в неизменном виде в течение долгого времени; количество норм, выраженных в них, было ограничено [Утченко 1977, с. 23]. В роли законодателя выступал мифический или реальный мудрец [Syros 2007, S. 67].
Развитие римского права привело к переосмыслению таких представлений. На момент создания Corpus iuris civilis власть формулировать и провозглашать законы принадлежала императору [Lewis 1963, p.561]. Однако император получал ее от римского народа на основании «lex regia». Исследователи расходятся во мнениях о природе этого «царского закона»: одни полагают, что само понятие «lex regia» было введено византийскими юристами, которые пытались обосновать неизбежность перехода от республики к империи; другие видят в нем реально существовавшую практику легитимации полномочий императора через передачу ему власти от народа [Canning 1996, p. 8].
«Падение» Римской империи не привело к прерыванию традиции римского права в Западной Европе. Церковь, еще со времен императора Константина включенная в имперское правовое пространство, транслировала принципы и использовала терминологию права. Ее главным инструментом стал латинский перевод Библии, переполненный юридическими терминами1.
Долгое время считалось, что западноевропейские монархи Высокого средневековья, якобы лишь облекали в форму законов обычаи своих подданных [Brynten-son 1966, p. 420]. Они не обладали законодательными прерогативами, но выполняли только функцию обнародования и закрепления уже действовавших норм обычного права. Появление у средневековых правителей возможности создавать собственные, независимые от обычаев, законы связывали с открытием Дигест в конце XI в. [Canning 1996, p. 115], где были закреплены законодательные прерогативы императора, и латинским переводом работ Аристотеля в XIII в., влияние которых на юристов проявилось в том, что тексты Corpus iuris civilis перестали восприниматься буквально, и их толкование приблизилось к реальности XIII-XIV вв. [Skinner 1978, р. 9]). Подобные утверждения ученых подверглись обоснованной критике [Bryntenson 1966, p. 423], однако нельзя отрицать того, что именно в XIII-XIV вв. (когда произошел всплеск законодательной активности [Tierney 1966, p. 5]) вновь встал вопрос о том, кому принадлежит законодательная власть. Главными «претендентами» стали римский понтифик, светские государи и городские общины Северной Италии, осознавшие свою независимость от имперского влияния.
Папский престол был одной из самых развитых монархий средних веков. Именно поэтому юристы, близкие к римской курии, первыми попытались обосновать законодательную власть верховного понтифика2. Результатом этих усилий стала концепция так называемой «фкшШйо potestatis», т. е. полноты папской власти. С ее помощью постулировалось, что римский папа получил свою власть непосредствен-
1 При переводе Ветхого Завета на латинский язык Иероним использовал термины римского права [Ullmann 1976, р. 42-45].
2 «До начала XIV века теория папского верховенства по своим интеллектуальным ресурсам во многом превосходила своего основного контрагента» [Федоров 2012, с. 183].
но от Иисуса (как в свое время получил ее апостол Петр), следовательно, ему подчинены все, а он сам неподотчетен ни одному земному авторитету [Willock 1952, p. 92].
В основе представлений о «plenitudo potestatis» лежал евангельский текст, поэтому в своем исходном виде заложенные в ее основе принципы не подходили для обоснования законодательных полномочий светских монархов. Фома Аквинский и Эгидий Римский (не юристы) оставляли за правителями законодательные функции, исходя из убеждения, что монархия является самой естественной формой организации власти [Canning 1996, p. 131; Dunbabin 2008, p. 483-487] [Lewis 1963]. Юристы-цивилисты пытались сделать то же самое, но опираясь на вышеупомянутый lex regia [Battaglia 1928, p. 66; Pennington 2008, p. 425-426]. Похожим образом поступал Уильям Оккам, полагая, что вся земная власть происходит от Бога; при этом каждый человек обладает ею, однако добровольно отчуждает ее в пользу государя [Shephard 1932, p. 1020].
Как известно, средневековая практика ограничивала законодательные полномочия монарха базовым принципом «Quod omnes tangit ab omnibus approbari debet» («Что касается всех, должно быть одобрено всеми»)3. Он подчеркивал важность согласия самих подданных государя подчиняться правителю, одобрение ими законов, но не право влиять на процесс принятия политических решений [Lewis 1938, p. 864]. Без такого согласия власть и созданные ею законы приобретали насильственный (тиранический) характер [Tierney 1987, p. 649]. Подчинение трактовалось им как преступное действие4.
Прежде чем обратиться к трактату Марсилия Падуанского «Defensor pacis» следует отметить, что Марсилий использовал для обозначения своих представлений о власти главным образом аристотелевские термины и, утверждая, что его собственная задача весьма скромна (а именно — борьба с доктриной plenitudo potestatis), рекомендовал читателю обращаться к «Политике» знаменитого философа [Defensor pacis 1933, I. I. 7]. При этом почти в каждый аристотелевский концепт Падуанец вложил собственное содержание. Даже базовый для построений Марсилия термин «leg-islator» в трактате «Defensor pacis» почти никак не связан с vo^oöexn^ Аристотеля5.
Начнем с того, что Марсилий определял «civitas», т. е. гражданскую общину как высшую форму общения людей6. Civitas отличается от низших человеческих общностей (например, семьи или селения) не только количественно, но и качественно.
3 Этот принцип появился в Кодексе Юстиниана как часть частного права [Codex Justinianus, 5. 59. 5. 2]. Впоследствии активно использовался как канонистами, так и цивилистами [Lee 2008, p. 4041].
4 Существует, однако, точка зрения, согласно которой принцип «Quod omnes tangit» на практике означал лишь необходимость законодателя информировать своих подданных о принятом решении [Lee 2008, p. 41].
5 Во-первых, Марсилий Падуанский хаотично смешивает аристотелевские, библейские и схоластические термины. Во-вторых, ему был доступен латинский перевод Мёрбеке XIII в., а не греческий оригинал [Gewirth 2001, p. LXII]. Для Аристотеля vo|io9ÉTr|t; означал правителя вроде Ликурга или Солона [Gewirth 2001, p. LXXXVI].
6 Термин «civitas» традиционно переводится на русский язык как «город», поскольку «для римлян единственно возможный вариант гражданского корпоративного сосуществования был связан с определенными формами городской жизни» [Федоров 2012, с. 180]. Однако представляется более точным переводить «civitas» как «гражданская община» или вообще оставлять этот термин без перевода, поскольку даже в античности civitas не отождествлялся исключительно с городом [Утченко 1977, с. 19].
Важнейшим условием его существования является особый стандарт справедливости (т. е. законов) и механизма его соблюдения [Defensor pacis 1933, I. 4.4]. В этом смысле высшая власть в гражданской общине принадлежит законодателю, ведь вся организация civitas основывается на законах [Defensor pacis 1933, I. 8.1]. Законодателем выступает вся совокупность граждан7 или их «превалирующая часть» (valendor pars)8. Граждане сами могут создавать и провозглашать законы или доверять эту функцию одному лицу или коллегии. При этом гражданская корпорация остается законодателем (legislator humanus), а те, кому они доверили законотворчество, являются лишь наемными служащими [Defensor pacis 1933, I. 12.4].
Передачу законодательных прерогатив всем гражданам Марсилий обосновывал тем, что законы должны создаваться теми, кто сделает их наиболее справедливыми. По его мнению, именно «гражданская корпорация» (civium universitas) более всего подходит для этих целей. Развивая далее этот принципиальный для его взглядов тезис, Марсилий приводит следующие доводы.
Во-первых, по его мнению, отдельный человек подвержен страстям и соблазнам, а также не способен учесть всего, что необходимо для каждого гражданина. Коллегия законодателей также далека от идеала, поскольку может выродиться в олигархию [Defensor pacis 1933, I. 12.8]. Во-вторых, законы должны исполняться: даже в том случае, если закон несправедлив, но ему подчиняются, ситуация представляется Марсилию более благоприятной, чем когда самый прекрасный закон не исполняется. В том случае, если закон создается не гражданами, необходимо их согласие. В противном случае либо закон будет игнорироваться, либо его исполнение будет сопряжено с насилием, что в конце концов разрушит гражданскую общину [Defensor pacis 1933, I. 12.6].
Наиболее правильной Марсилий видел следующую процедуру принятия законов: на общем собрании избираются самые образованные и мудрые граждане, которые обязаны найти и сформулировать правила и нормы, требующие законодательного закрепления. Затем общее собрание рассматривает представленные «законопроекты», причем каждый гражданин (даже самый необразованный) имеет право внести свои предложения и поправки. В том случае, если все граждане или их «превалирующая часть» (valencior pars) высказывают свое одобрение, закон провозглашается и публикуется [Defensor pacis 1933, I. 13.8].
В «Defensor pacis» прилагательное «humanus» неизменно присутствует рядом с существительным «legislator», когда речь идет о законодателе гражданской общины. Марсилий Падуанский четко отделял божественный закон от законов человеческих. Божественный закон непосредственно установлен Богом и выражен в текстах Священного Писания. Исполнение божественного закона приведет человека к спасению и вечному блаженству. Единственным законодателем и судьей такого закона является Иисус. Нарушивший божественный закон обречен на посмертные муки и духовную погибель. Все правила и принципы, которые не вошли в текст Библии, таким образом, с точки зрения Марсилия, составляют часть человеческого закона.
7 Следуя Аристотелю, Марсилий считал гражданами только половозрелых мужчин. Дети, рабы и женщины гражданских прав не имеют [Defensor pacis 1933, I. 12.4].
8 «Valencior pars» здесь переведено как «превалирующая часть», чтобы сохранить созвучие и смысловые оттенки между латинским и русским терминами.
Человеческий закон создается людьми, он предназначен для достижения счастья (или, пользуясь аристотелевским термином, «достойной жизни»). За его неисполнение человек обречен на санкции в этом мире. Исходя из вышесказанного, очевидно, что каноническое право — это человеческие законы (поскольку они созданы людьми и не содержатся в текстах Ветхого или Нового Заветов). Марсилий Падуанский пытался бороться с вмешательством римского понтифика в сферу светской власти, поэтому главной целью трактата «Защитник мира» было опровержение доктрины папской «полноты власти» (plenitudo potestatis).
Представление о «plenitudo potestatis» возникло в богословской полемике раннего Средневековья, «но со временем, утратив известную актуальность, вышло из оборота и оставалось невостребованным вплоть до расцвета канонического права в начале XIV века» [Федоров 2012, с. 184]. Эта доктрина первоначально использовалась для описания власти папы внутри церкви (чтобы отличить его статус — «plenitudo potestatis officii», от статуса других епископов, чья власть была «не полной», а «частичной» — «in partem sollicitudinis») [Федоров 2012, с. 184] [Pennington 1976, p. 35]. Однако со времен Иннокентия III (1198-1216 гг.) «plenitudo potestatis» все чаще означало мирскую власть римского престола.
Именно в этом значении представление о «plenitudo potestatis» закрепилось в декреталиях Гонория III (1216-1227 гг.), Григория IX (1227-1241 гг.) и Иннокентия IV (1243-1254 гг.) [Canning 1996, p. 116]. Несмотря на то, что возможность правового обоснования власти римского папы вызывала сомнения и критику уже тогда9, к началу XIV в. каноническое право (ius canonicum) проникло в повседневность и смогло закрепиться там.10 Именно поэтому Марсилий Падуанский сосредоточился на критике самого феномена церковного законодательства, которое, по его мнению, происходит от олигархического, несправедливого и неразумного законодателя. Между тем ему представлялось полезным установить единообразие в вопросах церковного ритуала, а также ввести упорядоченность и единство в церковную организацию [Defensor pacis 1933, II. 22.1]. Он стремился создать нормы человеческого закона, которые регламентировали бы отношения внутри церкви. Поскольку церковь одна для всех христиан, законодателем должна выступить «их» совокупность (universitas fidelium), которая соберется на Вселенский собор и образует собой «humanus fidelis legislator» («верующего человеческого законодателя») [Defensor pacis 1933, II. 22.11].
Анализ самого концепта «legislator humanus» у Марсилия Падуанского создает впечатление, что многое в нем оказывается необычайно прогрессивным и опережающим свое время. Действительно, Марсилий призывал к созданию единого законодательства в рамках одной гражданской общины. На основании этого он отвергал мирскую власть церкви и подчинял ее светским властям. В «Защитнике мира» утверждалась необходимость того, чтобы все законодательство исходило от одного законодателя, и таким законодателем является вся совокупность граждан11. При этом процедура принятия законов оказывалась удивительно современной. Так, напри-
9 Бонавентура, Фома Аквинский, Роджер Бэкон и Данте отвергали возможность согласования декреталий с каноническими текстами и церковным преданием [Shogimen 1999, p. 418-420].
10 Каноническое право стало частью английского common law в XIV в. [Seipp 1993, p. 390].
11 Марсилий использовал термин «universitas» («корпорация»). Корпоративная теория, возникшая и развивавшаяся в правовом дискурсе XIII-XIV вв. как попытка осмысления феномена итальянских городов-республик, считается основой генезиса территориальных государственных объединений [Федоров 2012, c. 189].
мер, Николай Кузанский, спустя более чем век после написания «Защитника мира», не мог смириться с тем, что даже самые необразованные люди могут участвовать в принятии законов [Sigmund 1962, p. 400]. В английском переводе этого трактата 1535 г. (который по современным меркам лучше определять как вольный пересказ) функции «legislator humanus» преднамеренно размыты между королем и парламентом, причем парламент не обладает законодательной автономией и подчинен воле правителя [Lockwood 1991, p. 96-97].
Существует несколько препятствий, которые не позволяют провести прямую преемственность между Марсилием Падуанским и современными концепциями законодательной власти. Во-первых, Марсилий Падуанский не знал современного понятия «государство», а рассуждал о гражданской общине (civitas). Civitas Марсилия столь же мало похож на территориальное государство Нового времени как древнегреческий полис, республиканский Рим или средневековый итальянский город. Во-вторых, понятие «legislator humanus» не следует воспринимать как синоним современного законодателя, поскольку Марсилий Падуанский не знал концепции разделения властей и теории суверенитета [Scholz 1937, S. 101]12. «Legislator humanus» помимо законодательной обладал также судебной и контрольной функциями. Его власть правильнее называть не «законодательной», но «конституционной» [Passerin d'Entreves, 1959, p. 59]. В-третьих, законодательная власть в «Защитнике мира» основана на средневековой концепции согласия. Марсилий полагал, что каждый гражданин может принять участие в законотворческой деятельности не столько потому, что таким образом будут созданы лучшие законы, сколько потому, что это гарантирует согласие на дальнейшее подчинение созданным законам [Defensor pacis 1933, I. 12.6]. Это очень похоже на принцип «Quod omnes tangit» [Syros 2007, S. 212-213; Lee, 2008, p.141] и согласуется с средневековыми практиками (если поставить под сомнение знакомство Марсилия с римским правом) [Passerin d'Entreves 1959, p. 57]. Отсюда следует, что в случае согласия граждане могут передать законодательные полномочия коллегии или одному человеку (правда, с возможностью ее впоследствии отозвать) [Defensor pacis 1933, I. 13.8]13. В-четвертых, процедура принятия законов в современном демократическом государстве связана с выборным представительским институтом, традиционно называемым парламентом [Tierney 1966, p. 5]. «Превалирующая часть» (valencior pars) в «Защитнике мира» означает либо численное большинство, либо что-то вроде средневекового патрициата [Quillet 2008, p. 560] [Godoy 2003, p. 347]. Тот принцип, по которому valencior pars представляет всю гражданскую общину, абсолютно отличается от нынешнего европейского парламентаризма14. В-пятых, Марсилий, борясь с притязаниями римского престола на светскую власть,
12 Франческо Майоло, различая термин «суверенитет» (не использовавшийся в Средние века) и концепт «суверенитет» (который может быть применим современными исследователями для описания средневековых реалий), утверждает, что можно говорить о теории суверенитета у Марсилия Падуанского [Maiolo 2007, p. 178-216].
13 Фактически речь идет об упомянутом выше lex regia [Garnett 2006, p. 115]. Глоссаторы также разделяли представление о том, что делегированные полномочия могут быть отозваны, но минимизировали «возможные условия из отзыва до чрезвычайных» [Федоров 2012, c. 183].
14 Только английский переводчик 1535 г. У Маршалл отождествил valencior pars с Парламентом: «the byggest parte of the sayde multytude, by theyr eleccyon or wyll by wordes expressed in the generall con-gregacyon parlyament» [The defence of peace... 1535, f. 18]. В оригинале: «valenciorem partem, per suam eleccionem seu voluntatem in generali civium congregacione per sermonem expressam» [Defensor pacis 1933, I. 12.3]. См.: [Passerin d'Entreves 1940, p.142-143].
отвергал только каноническое право и не видел противоречий между другими видами правовых норм (обычное право, феодальное право, ius civile и т. д.).
Отдельную исследовательскую проблему составляет вопрос, насколько востребованным оказалось в реальности XIV в. то, что кажется нам сейчас столь современным.15 Не является ли «современность» представлений Марсилия о законодательстве ошибкой нашего восприятия? Доказательств прямого влияния «Защитника мира» на юридические теории Нового времени в этом вопросе обнаружено не было, а различного рода совпадения могут привести только к бессмысленным спекуляциям. В этой связи представляется крайне важным рассматривать трактат Марсилия Падуанского в контексте начала XIV в. Очевидно, что такой подход может принести больше результатов в изучении развития европейской юридической и политической мысли.
Источники и литература
Утченко 1977 — Утченко С. Л. Политические учения Древнего Рима (III—I вв. до н. э.). М.: Наука, 1977. 256 с.
Федоров 2012 — Федоров С. Е. Универсализм vs этноцентризм: империя и монархии к исходу Средних
веков // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 2012. № 6. С. 176-189. Battaglia 1928 — Battaglia Felice. Marsilio da Padova e la filosofía politica del Medio Evo. Firenze: Felice le Monnier. 1928. 271 p.
Bryntenson 1966 — Bryntenson William E. Roman Law and Legislation in the Middle Ages // Speculum.
1966. Vol. 41, N 3. P. 420-437. Canning 1996 — Canning J. A history of medieval political thought 300-1450. London; New York: Routledge, 1996. 215 p.
Codex Justinianus — Codex Justinianus ( Based upon the Latin text of Krueger's edition) // URL: http://droi-
tromain.upmf-grenoble.fr/Corpus/CJ5.htm 59 (дата обращения: 10.12.2014). Defensor pacis 1933 — Marsilius de Padua. Defensor pacis / Monumentis Germaniae Historicis. Fontes iuris
germanici antique. Hannover: Hahnsche Buchhandlung, 1933. 638 S. Dunbabin 2008 — Dunbabin Jean. Government // Cambridge history of medieval political thought c. 3501450 / ed. by J. H. Burns. Cambridge: Cambridge University Press, 2008. P. 483-487. Garnett 2006 — Garnett George. Marsilius of Padua and "the Truth of History". Oxford. Oxford University Press, 2006. 221 p.
Gewirth 2001 — Gewirth A. Language and Translation // Marsilius of Padua. Defensor pacis. Translation and Introduction by Alan Gewirth / With an afterword and bibliography by Cary J. Nederman. New York: Columbia University Press, 2001. P. LXVI-XC. Godoy 2003 — Godoy A. Óscar. Antología del Defensor de la Paz, de Marsilio de Padua // Estudios Público. 2003, N 90. P. 335-444.
Lee 2008 — Lee Hwa-Yong. Political Representation in the Later Middle Ages: Marsilius in Context. New
York: Peter Lang Publishing. 2008. 218 p. Lewis 1938 — Lewis Ewart. Organic tendencies in Medieval Political Thought // The American Political Science Review. 1938. Vol. 32, N 5. P. 849-876. Lewis 1963 — Lewis Ewart. The "Positivism" of Marsiglio of Padua // Speculum. A journal of medieval studies. 1963. Vol. XXXVIII, N 4. P. 541-582. Lockwood 1991 — Lockwood Shelley. Marsilius of Padua and the Case for the Royal Ecclesiastical Supremacy: Te Alexander Prize Essay // Transactions of the Royal Historical Society. 1991. Sixth Series. Vol. 1. P. 89119.
Maiolo 2007 — Maiolo Francesco. Medieval Sovereignty. Marsilius of Padua and Bartolus of Saxoferrato.
Amsterdam; Delfi: Eburon Academic Publishers. 2007. 330 p. Passerin d'Entreves 1940 — Passerin d'Entreves A. La fortuna di Marsilio da Padova in Inghilterra // Giornale degli Economisti e Annali di Economia. 1940, Nuova Serie. Anno 2, N P. 135-150.
15 В XIV-XV вв. «Защитник мира» воспринимался исключительно как антипапский трактат [Garnett 2006, p. 13-22].
Passerin d'Entreves 1959 — Passerin d'Entreves A. The Medieval Contribution to Political Thought. Thomas Aquinas, Marsilius of Padua, Richard Hooker. New York: The Humanities Press. 1959. 148 p.
Pennington 2008 — Pennington K. Law, legislative authority and theories of government, 1150-1300 // Cambridge history of medieval political thought c. 350-1450 / ed. by J. H. Burns. Cambridge: Cambridge University Press, 2008. P. 425-426.
Pennington 1976 — Pennington Kenneth. The Canonists and Pluralism in the Thirteenth Century // Speculum. 1976, Vol. 51, N 1. P. 35-48.
Quillet 2008 — Quillet Jeannine. Community, counsel and representation // Cambridge history of medieval political thought c. 350-1450 / ed. by J. H. Burns. Cambridge: Cambridge University Press, 2008. P. 520572.
Scholz 1937 — Scholz Richard. Marsilius von Padua und die Genesis des modernen Staatsbewusstseins // Historische Zeitschrift. 1937. Bd 156, H. 1. S. 88-103.
Seipp 1993 — Seipp David J. The Reception of Canon Law and Civil Law in the Common Law Courts before 1600 // Oxford Journal of Legal Studies. 1993. Vol. 13, N 3. P. 388-420.
Sigmund 1962 — Sigmund Paul E., Jr. The Influence of Marsilius of Padua on XVth-Century Conciliarism // Journal of the History of Ideas. 1962. Vol. 23, N 3. P. 392-402.
Shephard 1932 — Shephard Max. A. William of Occam and the Higher Law // The American Political Science Review. 1932. Vol. 26, N. 6. P. 1005-1023.
Shogimen 1999 — Shogimen Takashi. The Relationship between Theology and Canon Law: Another Context of Political Thought in the Early Fourteenth Century // Journal of the History of Ideas. 1999. Vol. 60, N 3. P. 417-431.
Skinner 1978 — Skinner Quentin. The foundations of modern political thought. Vol. I. Cambridge: Cambridge University Press, 1978. 305 p.
Syros 2007 — Syros Vasileios. Die Rezeption der aristotelischen politischen Philosophie bei Marsilius von Padua: eine Untersuchung zur ersten Diktion des Defensor pacis (Studies in medieval and reformation traditions, vol. 134). Leiden; Boston: Brill, 2007. 364 S.
The defence of peace... 1535 — Marsilius of Padua. The defence of peace: lately translated out of laten in to englysshe. with the kynges moste gracyous priuilege. [London]: Prynted by me Robert Wyer, for wyl-lyam marshall, and fynysshed in the moneth of Iuly in the yere of our Lorde god a. M. CCCCC. xxxv. [1535]. 141 f.
Tierney 1987 — Tierney Brian. Hierarchy, Consent, and the "Western Tradition" // Political Theory. 1987. Vol. 15, N 4. P. 646-652.
Tierney 1966 — Tierney B. Medieval Canon Law and Western Constitutionalism // The Catholic Historical Review. 1966. Vol. 52, N 1. Р. 1-17.
Ullmann 1976 — Ullmann Walter. Law and Politics in the Middle Ages. An Introduction to the Sources of Medieval Political Ideas (Sources of History). Cambridge: Cambridge University Press, 1976. 320 p.
Willock 1952 — Willock I. D. A Civil Lawyer Looks at the Canon Law // The International and Comparative Law Quarterly. 1952. Vol. 11, N 1. P. 89-107.
Статья поступила в редакцию 11 декабря 2014 г.
