Юридический дискурс как культурный феномен: структура и смыслообразование Текст научной статьи по специальности «Право»

Е. А. Кожемякин

ЮРИДИЧЕСКИЙ ДИСКУРС КАК КУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН: СТРУКТУРА И СМЫСЛООБРАЗОВАНИЕ

Под юридическим дискурсом мы понимаем регламентируемую определенными историческими и социокультурными кодами (традициями) смысло-образующую и воспроизводящую деятельность, направленную на формулирование норм, правовое закрепление (легитимацию), регулирование и контроль общественных отношений. Процессы смыслообразования, протекающие в рамках юридического дискурса, связываются с регулированием социальных отношений между индивидами и с полномочиями (легитимностью), свободами и ответственностями субъектов юридического дискурса. В этой статье мы рассмотрим, каким образом проблема регуляции социальных отношений решается на уровне элементов структуры юридического дискурса -целей, предметной области, языковых средств , когнитивных стратегий, текстов, контекстов и коммуникативных условий реализации. При этом юридический дискурс рассматривается в ракурсе его культурных свойств, то есть как такой феномен, который фундирован укорененными в определенных общественных условиях правилами смыслообразования («эпистемическими практиками»), представлениями о базовых прагматических и аксиологических «осях » («допустимо - недопустимо», «естественно - неестественно», «полезно - вредно» и т.п.), нормами познания и коммуникации.

Цели юридического дискурса. Юридический дискурс направлен не просто на точное описание положения дел (например, обстоятельств совер-

шенного преступления, деталей самого преступления или требующей норма-лизации ситуации) в соответствии с категориально-понятийным аппаратом дискурса, но и реализацию таких стратегий, как диагностика личности со-вершившего преступление, придание наказанию «терапевтического» и ис-правительного характера, разделение судебного решения между различными инстанциями, etc. Юристы не только констатируют, разъясняют и осуждают, но и реализуют комплекс действий по коррекции, реконструированию, ис-правлению действительности в соответствии с установленными в рамках юридического дискурса нормами и конвенциями. Это свидетельствует о пре-следовании юридическим дискурсом цели нормирования и регулирования социальной реальности -социальных отношений между индивидами, вы-полнение ими социальных функций, их позиции в социальной структуре и т.д.

Имея политические, общественно-культурные и экономические основания реализации этой цели , юридический дискурс базируется также на системе социального контроля , которая создается с помощью иных институтов, например, образования или религии. Право функционирует в поле уже сформированных социальных отношений, значений и смыслов, используя те из них, которые эффективно используются в качестве инструментов контроля. Проблема поддержания системы социального контроля как цели юридиче-ского дискурса имеет отношение к ценностям культурных институтов. Так, риск потенциального наказания - лишения жизни, свободы, собственности -базируется на представлении о ценности того, что можно потерять, которая в свою очередь, формируется и закрепляется как ценность в процессе, например, школьного образования или профессионального опыта. Аналогичным образом юридический дискурс не формирует представления о моральных категориях, в соответствии с которыми осуществляются наказание или поощрение; он использует уже сформированные (например, в ходе религиозной или образовательно-педагогической дискурсной практики) представления о моральных категориях для того, чтобы на их основе строить системы дефиниций , доказательства, разъяснения, диагностики. Так, юридическое определение убийства отличается предельной дефинитивной строгостью, но в то же время основано на ценностном представлении о недопустимости лишения жизни другого человека, что является результатом не юридической, а, например, религиозной дискурсной практики. Таким же образом используются и поддерживаются в юридическом дискурсе представления о причинении имущественного вреда, сформулированные в рамках экономического дис-курса, или вреда здоровью, выработанные в медицинском дискурсе.

Юридический дискурс, «разворачиваясь» в межинституциональной и межкультурной среде, с одной стороны, основывается на ценностях и принципах таких культурных институтов, как политика , религия и экономика , но с другой стороны, он также «обслуживает» иные институты, формируя устойчивые и эффективные механизмы демаркации легитимного и нелегитим-

ного, поддержки социального контроля, регулируя институциональные от-ношения. Правовые действия характерны практически для всех культурных институтов, и некоторые юридические категории прочно укоренены в пред-метных областях политической, религиозной, образовательно-педагогической и прочих культур. «Онтология» как система предметов юри-дического дисурса также содержит «следы» предметных областей иных дис-курсов.

Предметная область юридического дискурса включает в себя три «онтологические сферы»: во-первых, это объекты «фактуальные» (относящиеся к действительному положению дел, индивидуальным и коллективным действиям), во-вторых, объекты «поведенческие» (относящиеся к действиям и отношениям) и, в-третьих, «абстрактные» объекты (относящиеся к отвлеченным категориям, позволяющим совершать когнитивные операции с «факту-альными» и «поведенческими» объектами - то есть классифицировать, обобщать, оценивать положения дел и действия, etc.).

К объектам первого типа относятся предметы материального мира, вещи. Однако юридическое понятие «вещи» не совпадает с аналогичным естественно -научным понятием. Различия касаются преимущественно двух аспектов. Во-первых, вещи как объекты юридического дискурса и объекты права располагаются в пределах человеческой деятельности и имеют матери-альные границы, придающие им собственно физический смысл вещи, в от-ношении которой представлялось бы возможным распространить волю ин-дивида или группы индивидов. Так, нефть не может мыслиться как объект права до тех пор, пока не установлено ее местонахождение и возможность ее добычи ; при этих условиях она наделяется статусом объекта права и «приоб-ретает» субъекта права - государство или определенные группы людей. Предметы юридического дискурса, как правило, имеют или могут иметь оп-ределенные физические границы. Так, объектом права не может быть вся во-да, но только те водные ресурсы, которые имеют четкие физические границы в виде берегов, сосудов, водопроводов, etc. Во-вторых, к предметам юриди-ческого дискурса относятся также и так называемые «ожидаемые вещи» (res futurae), которые не существуют в настоящем, но их появление ожидается в будущем (например, урожай). Эта особенность свидетельствует о том, что онтология юридического дискурса актуализирует не только настоящее, но и будущее , что в значительной степени отличает его от иных типов дискурса. То, что, например, в политическом дискурсе рассматривается как предмет прогнозирования, в юридическом - как предмет описания настоящего поло-жения дел (например, продукты труда). В то же время, характерное для юри-дического дискурса представление о «вещах» как о предметах, на которые может быть распространено наше влияние, максимально совпадает с онтоло-гическими характеристиками политического дискурса.

Эти особенности свидетельствуют о том, что предметы физического мира трактуются в юридическом дискурсе как участвующие в системе цен-

ностных отношений, то есть - как часть социальных отношений, поскольку в качестве объектов права они устанавливаются только в связи с их отношени-ем к человеческой деятельности и их использованием в ценностно нагружен-ной социальной практике.

Второй тип объектов юридического дискурса - «поведенческие» объ-екты

- выражает действия и отношения индивидов и групп индивидов в ка-честве объектов права. Как и в случае с объектами первого типа, речь не ве-дется о наделении статусом объекта права любых действий и отношений, но только тех, которые имеют или могут иметь ценностное содержание, а также которые обусловлены законами природы и возможностями индивида. Так, многие нерационализируемые повседневные действия (например, прием пи-щи, чтение газеты, зевание, обзор товаров на витрине, посадка в транспорт и т.п.) крайне редко имеют статус объекта права, поскольку не имеют доста-точно четко выраженного ценностного содержания, то есть не могут в значи-тельной степени ограничить свободу чьей-либо воли и не обладают явным социальным смыслом. Как и в отношении «фактуальных» объектов, право-вой статус может быть закреплен за возможными, потенциальными, ожидае-мыми действиями и отношениями (например, правовой статус получают бу-дущие воспитательные действия родителей новорожденного ребенка). В свя-зи с этим еще раз подчеркнем проективный характер юридического дискурса. Ожидаемые действия часто связываются с текущим социальным статусом субъекта: выполнение индивидом определенных социальных ролей, а точнее

- социальная категоризация индивида , формирует систему экспектаций в от-ношении его поступков, а нарушение экспектаций часто трактуется как про-тивоправные действия. Иными словами, юридический дискурс содержит сис-тему социальной идентификации индивида и его возможных действий, при этом ожидаемые действия трактуются в связи с социальной идентичностью. В этом очевидна связь юридического дискурса с социологическим: конвен-циональное знание о социальных характеристиках и обусловленных ими конкретными действиями индивида очевидно «инвестировано» в право со-циологией.

Третий тип объектов юридического дискурса - абстрактные - представляют собой целостные образования, отражающие существенные свойства предметов первых двух типов, и составляют едва ли не наиболее многочисленную группу объектов юридического дискурса. К ключевым объектам это-го типа относятся «право», « закон», « справедливость», «достоинство», «ви-на», «нарушение», «мораль», «честь», «приговор», «наказание» и другие. С помощью « абстрактных» объектов субъект юридического дискурса может обобщать и отождествлять объекты первых двух типов, идеализировать их, фиксировать их существенные свойства, а также определять их потенциаль-ную осуществимость. Ценностное содержание « вещей» и действий определя-ется абстракциями юридического дискурса, что в некоторой степени отлича-ет его от одних типов и сближает с другими типами дискурса: например, для

политического дискурса характерна скорее контекстуальная и прагматиче-ская (зависящая от конкретной «расстановки» политических сил и конкрет-ных политических интересов) обусловленность содержания его объектов, в то время, как онтология религиозного дискурса, как и юридического, осно-вывается на абстрактных представлениях.

В то же время, несмотря на то, что абстрактные объекты юридического дискурса конституируют как «фактуальные», так и «поведенческие» объекты и «наполняют » их определенным содержанием, сами юридические абстракции не всегда имеют однозначное, неамбивалентное содержание и обладают, скорее, конвенциональным, нежели абсолютным характером . Например, справедливость как абстрактный объект юридического дискурса может трак-товаться как то, содержание чего определяется решением суда, основанным на интерпретации судьей конкурирующих заявлений, что фактически лишает категорию справедливости метафизического или даже социально-экономического статуса и приписывает ей исключительно текстовую приро-ду. Справедливость в таком аспекте может трактоваться не как прямая экст-раполяция интересов определенной группы людей , не как трансценденталь-ный феномен, а как то, что выводится из текстов участников юридической дискурсной практики в соответствии с формальнологическими, риториче-скими и консенсусными нормами.

Язык юридического дискурса представляет собой один из наиболее своеобразных коммуникативных кодов, традиционно использующихся в институциональной среде. Его уникальность выражается в широком использовании понятийно-смысловых языковых средств (терминов), клише и канцеляризмов, отсутствием (и даже целенаправленным вымещением) экспрессив-ных средств, сложностью синтаксических структур, устойчивым использова-нием ограниченного спектра жанрово-стилистических средств, низкой кон-текстуальностью, etc. Весь характерный для юридического дискурса «набор» языковых и стилистических средств, а также типов речевых актов свидетель-ствует об их подчиненности цели юридического дискурса - нормализации отношений между индивидами. Однозначность, константность использова-ния, экспрессивная нейтральность - эти и другие качества юридической тер-минологии, во-первых, позволяют провести непосредственные аналогии с научными терминами и, во-вторых , позволяют закрепить за объектами дис-курса определенные толкования и представления , избегая, таким образом, нежелательных интерпретаций и строго обозначая область, содержание и ха-рактер действия права.

Языковые единицы и средства юридического дискурса образуют в своем роде герметичную систему, не всегда имеющую аналоги (например, « иск», «презумпция », «правореализация») или имеющую «ложные аналоги» в обыденном языке (например, «государство», «свидетель», « риск»). Это обстоятельство не просто затрудняет понимание «языка права» «наивным» реципиентом. Язык юридического дискурса занимает доминантную позицию

по отношению к языку бытового дискурса: только институционально закрепленная трактовка юридических терминов представляется правильной, в то время как обыденная интерпретация априори номинируется как неверная. Тем не менее, объем понятий, выражаемых юридическими терминами, имеет отношение к некоторой реальности, которую воспринимают и описывают как юристы-специалисты, обладающие знаниями верной (то есть легитимной и приемлемой в рамках определенной юридической культуры) интерпретации терминов, так и неспециалисты, «пользователи» юридических текстов. Язык юридического дискурса фиксирует своего рода примат юридической над обыденной картиной мира, а это непосредственно характеризует ориентацию юридического дискурса на реализацию цели нормирования общественных отношений. Языковая система юридического дискурса выражает некоторый идеал общественного устройства и общественных отношений, в соответствии с которым реализуются дискурсные стратегии конструирования и реконструирования социальной реальности.

Конструирующие и побуждающие функции юридического дискурса фиксируются также с помощью таких специфичных типов речевых актов, как перформативы, декларативы, комиссивы. Особое внимание следует обратить на исключительно перформативный характер юридических высказываний, в соответствии с которыми само высказывание приравнивается к действию. Так, оглашение приговора - это не просто констатация юридического факта, но перформативный речевой акт, являющийся собственно правовым дейст-вием по реализации наказания. Такое же понимание сути речевых действий справедливо для подписания соглашения, визирования документов , объявления об амнистии, судебного отказа в пересмотре материалов дела и так далее.

« Перформативная сила» юридического дискурса достигается не только за счет использования определенных речевых актов в соответствии с целями нормирования, регулирования и принуждения, но и благодаря применению типичных, фиксированных (клишированных) языковых средств. Типичность судебных, законотворческих, пенитенциарных и прочих ситуаций, имеющих отношение к реализации юридических дискурсных практик, предполагает устойчивость номинаций и выполняемых в их границах действий («суд постановил», «на основании материалов дела», «установить легитимный характер», «выслушать мнение сторон», «с учетом смягчающих обстоятельств», etc.). Еще одним языковым средством усиления перформативного и принуж-дающего действия юридического дискурса является широкое использование в нем модальных высказываний («должен», «не обязан», «может»).

Акцентирование абсолютного и универсального ( в конкретных культурно-исторических и политических условиях) действия закона осуществляется в юридическом дискурсе с помощью пассивных конструкций («назначается», «преследуется», « требуется») и с помощью лексических средств с обобщающей семантикой - «каждый», «все», «никто», «во всех случаях». На наш взгляд, эта особенность свидетельствует не только о характерном для

юридического дискурса «коллективном авторстве», но и о своего рода «отчуждении» правового решения от обыденных действий индивидов и их волеизъявления, в том числе - от субъективности индивидуального или коллективного автора юридического текста. Присутствие в юридическом языке «объективированного субъекта» реифицирует и онтологизирует закон, переводя его из сферы субъективных речемыслительных операций в область объективно существующего. Этот «перевод» подкрепляется когнитивными средствами юридического дискурса: познание в рамках юридического дискурса также «отделяет» субъекта права от объективного характера последнего.

Познавательные стратегии, характерные для юридического дискурса, непосредственно обусловлены его целями и предметной областью. Во-первых, юридическое познание носит «диагностико -оценивающий» характер, что определяется целью дискурса - нормировать и регулировать обществен-ные отношения. В этом отношении в юридической дискурсной практике представляется недостаточным описать некоторое положение дел; необходи-мо установить степень и характер его отклонения от нормы или ее соблюде-ния в соответствии с принятой в качестве легитимной в юридической прак-тике когнитивной моделью, то есть - осуществить индивидуализирующую или типологизирующую диагностику [Кротков, 2006, а 13-15]. Во-вторых, специфика «юридических объектов» такова, что познающий субъект стре-мится к максимально точному их описанию, избегая двусмысленностей и смысловой неопределенности. Это существенно отличает юридический дис-курс от политического и позволяет провести аналогии с когнитивным пара-метром научного (в большей степени естественнонаучного, чем гуманитар-ного) дискурса.

Как отмечает Е.А. Кротков, когнитивный процесс диагностики вмеща-ет в себя три основных этапа или уровня: сначала субъект юридического дискурса формирует феноменологический профиль объекта познания (ситуа-ции, личности или деяния ), потом сравнивает его с принятым в той или иной юридической дискурсной формации когнитивным образом объекта и затем формирует ноуменальный профиль объекта [Там же].

Первый этап - конструирование феноменологического образа объекта - предполагает использование преимущественно репрезентативных когнитивных операций. В отличие от политического дискурса, в котором репрезентация означает не столько отражение реальности, сколько создание ее модели, юридический дискурс ориентирован на максимально достоверное и точное описание реального положения дел. Конечная цель такого описания -диагностика соответствия или несоответствия норме, и это сближает юридический дискурс с религиозным. Одна из специфичных черт связана с тем, что юридическое познание строится не на моральных принципах , а на системе формально-логического доказательства, и это означает, что недоказанные факты не могут быть интегрированы в систему юридического знания. Тогда как религиозный дискурс предполагает наличие своего рода «гарантии под-

тверждения догмы» - в юридическом дискурсе невозможно заранее устано-вить правовой характер действия: юрист априори располагает знанием о воз-можных признаках преступления, но ему всегда требуется статистически достаточные подтверждения наличия этих признаков, поэтому его описание будет максимально насыщенным.

Второй этап - сравнение феноменологического профиля с когнитивным образом объекта, что предполагает реализацию категоризирующих когнитивных операций. То или иное деяние или ситуацию необходимо отнести к определенной институционально установленной категории деяний или ситуаций, что подразумевает выделение в объекте познания существенных для категоризации признаков. Для юридического дискурса абсолютно не допус-тимой представляется ситуация разделения предметного поля на «свои» и «чужие» объекты, как это свойственно политическому и религиозному дис-курсам. Беспристрастность как один из принципов юридического познания подразумевает безоценочное, не основанное на определенной ценностной системе отношение к объектам категоризации. Однако заметим, что сами ос-нования установления норм, в соответствии с которыми выделяются те или иные категории («преступление», «порядок», «вменяемость», «наказание», etc.), могут иметь ценностный характер -например, быть основанными на религиозных идеалах.

Категоризация объектов юридического дискурса предполагает применение операции аналогии, в ходе которой единичные факты сопоставляются друг с другом на основании общих признаков, составляющих ту или иную категорию. С помощью аналогии разрабатываются законы, которые обязательным образом носят универсальный характер и «покрывают» ряд аналогичных ситуаций: идентифицируются преступления на основе аналогичных прецедентных деяний; выявляются серии однотипных деяний с целью установления «почерка преступника» и т.д. Однако центральной функцией аналогии является контроль над реализацией морального принципа, согласно которому закон должен применяться в аналогичных случаях.

Категоризация не является конечной целью юридического познания; нормативный характер дискурса означает, что юрист не просто идентифици-рует объект познания, но осуществляет определенное регулятивное действие: оправдывает, наказывает, приговаривает и т.д. Однако переход от категори-зации к правовым действиям требует еще одного этапа - интерпретации объ-екта познания.

Третий этап - формирование ноуменального объекта - характерен реализацией интерпретативных когнитивных операций. Интерпретация в юридическом дискурсе выполняет исключительно диагностико-нормирующую функцию, то есть квалифицирует объект как соответствующий либо несоответствующий норме, а также, в случае девиации, определяет степень нарушения нормы и характер последующих правовых действий. Отличие от политического и религиозного дискурсов заключается в том, что интерпретация

как «перевод на язык содержательного знания» не подразумевает никакой идеологической или догматической основы, по крайней мере, не рационализируется самим агентом действия как идеологически обусловленная и / или манипулятивная деятельность. И тем не менее, в современной теории права - и, в частности, в судебной лингвистике - достаточно часто в последнее время высказываются идеи о том, что формальные - риторические, речевые, стили-стические - аспекты интерпретации оказывают существенное воздействие на юридическое заключение. Однако, несмотря на значимость риторической со-ставляющей, юридический дискурс специфичен наличием жестких требова-ний к логико -аргументативным процедурам . Жесткое следование логическим правилам на « микроуровне» юридического дискурса - то есть на уровне вы-сказываний и рассуждений -регулирует следование моральным правилам универсальности на «макроуровне» - то есть на уровне конструирования знания.

Конвенция имеет отношение к каждому из трех этапов юридического познания и представляет собой подчиняющую себе все остальные познавательные операции, в большей степени интерпретативные, в меньшей -репре-зентативные операции. Проблема конвенций в юридическом дискурсе связа-на с априорным и апостериорным типами знания. Если содержание апосте-риорного знания в значительной степени зависит от индивидуальных аргу-ментативных навыков и компетентности субъекта, то априорное знание име-ет дискурсную и - в более общем смысле - культурно-историческую приро-ду. По терминологии Фуко, оно представляет собой ту «эпистему», которая характерна для конкретной культурно-исторической эпохи: «юридическое производство знания» ( М. Фуко) основано на представлении об истинности, инвестируемом иными дискурсными средами -педагогической, религиоз-ной, политической, научной и прочими.

По своему результату юридическое познание адаптивно или конструктивно - но не автономно - по отношению к иным типам «институционализированного» познания; однако по своему процессу оно специфично и независимо. Примером тому может служить известный курьезный случай, произошедший в судебной практике: в суде был не принят к рассмотрению иск, предъявленный Богу с требованием прекратить « смерть, разрушения и стра-дания», при этом обоснование отказа включало в себя формулировку «за не-возможностью установить точный адрес ответчика, чтобы отправить ему по-вестку». Этот пример, несмотря на свою нетипичность, тем не менее, демон-стрирует основные черты юридического дискурса: с одной стороны, не отри-цается и не оспаривается знание, произведенное в иной дискурсной системе (в данном случае - существование Бога); но с другой стороны , соблюдаются все требования к логико-формальной стороне юридического высказывания (объект правовых отношений, как мы упоминали ранее, мыслится как нахо-дящийся в пределах человеческой деятельности).

Тексты юридических документов содержат и раскрывают базовые понятия и категории юриспруденции (например, законодательные акты), содержат критерии оценки правомерности действий (например, Уголовный кодекс), описывают технологию правореализации (например, договор или устав), создают информационные прецеденты (например, заявление или обращение). Однако именно тексты преимущественно фиксируют нормы и правила человеческого общежития. Юридическая дискурсная практика принципиально невозможна без текстовой основы, выступающей и как практический ориентир, и как догматическое «оправдание» юридических действий, и как знаковая форма права. В этом отношении очевидны некоторые аналогии с религиозным сакральным текстом, который также вмещает в себе картину мира и моделирует частные речемыслительные и поведенческие ситуации. Однако различие между функциональностью текста в юридическом и религиозном дискурсах состоит в том, что юриспруденция оперирует текстом как методом, а для религии характерно восприятие сакрального текста как высшей ценности, абсолютного объекта и одновременно субъекта коммуникации.

Если политический или религиозный дискурсы характерны тем, что реальность становится эффектом высказываний и текстов, то в юридическом -она также и репрезентирована ими через призму базовых концептов права, справедливости, государства, etc. Познание в юриспруденции принципиально сводится к познанию на основе текстов и посредством текстов.

Итак, юридический текст не только описывает, но и предписывает: за-коны и подзаконные акты ориентированы на регуляцию отношений между людьми. Однако, независимо от своей функциональности и своего содержа-ния, юридические тексты обладают гомогенными структурами, жанровыми особенностями, лексическими характеристиками, то есть они формально го-могенны.

Характерным свойством всех юридических текстов является их особая терминологическая (понятийно-смысловая) «нагруженность», что объясняется необходимостью точной и формализованной оценки действий людей как правовых или внеправовых. Юридический термин выступает в роли маркера нормы поведения или отклонения от нее, обеспечивая однозначную интерпретацию и универсальную трактовку содержания текста. Однако слишком высокая «терминологичность» юридических текстов имеет также и другой эффект: их «наивный» реципиент может не понять его содержания и не сформировать никаких интерпретаций, не имея соответствующего опыта или не прибегая к помощи специалистов. В этом мы видим специфичную пара-доксальность юридических текстов, с одной стороны, ориентированных на предельно точное формулирование и описание правовых феноменов и, с дру-гой стороны, предъявляющих достаточно высокие требования к интерпрета-ции и пониманию их содержания.

Следствием этой особенности юридического дискурса является необходимость в профессионализации института права. Юрист-профессионал на-деляется полномочиями составления и «легитимной» интерпретации юриди-ческих текстов, а также оценки адекватности действий индивидов закреплен-ному праву . Фактически «работа с юридическим текстом» является легитим-ной только при наличии двух условий: если ее осуществляет профессионал (юрист или политик, занимающийся законодательной деятельностью) и и/или она выполняется в соответствии с конкретными институционально закреп-ленными задачами и хронотопом (так, нелегитимным может считаться под-писание нотариусом юридических документов вне нотариальной конторы или внесение поправок в существующее законодательство вне заседаний правительства).

Профессиональная интерпретация, однако, не аналогична религиозной интерпретации текстов, так как не ориентирована на поиск «аутентичного» или латентного смысла текста. Напротив, профессиональная интерпретация юридического текста предполагает трактовку буквального значения высказываний и терминов. Юрист выступает не только в своеобразной роли «переводчика» с юридического на обыденный язык, но и в качестве автора тек-стов; однако его «творческий потенциал» как автора ограничен как принци-пом «коллективного автора» юридического дискурса, так и содержанием прецедентных юридических текстов.

Прецедентность текстов юридического дискурса представляется свойством, достаточно важным для понимания его сути. Каждый новый юридический текст становится возможным благодаря существованию и употребле-нию уже существующих текстов. «Преемственность» текстов необходима, с одной стороны, для более точного воспроизведения норм, правил, решений и, с другой стороны, для «блокирования» нежелательных (недопустимых, нелегитимных, внеправовых) интерпретаций базовых текстов законодательного характера. К прецедентным текстам безусловно следует отнести Конститу-цию государства, его Уголовный кодекс, различные акты и конвенции международного уровня - то есть тексты, которые фиксируют «волю общества» как правообладателя. Качественные и количественные характеристики субъ-екта права являются основанием иерархии юридических текстов, выражаю-щей более и менее легитимные тексты, а также тексты, могущие в большей или в меньшей степени стать прецедентом для иных юридических текстов.

По сравнению с текстами иных дискурсов, юридические тексты не отличаются большим жанровым разнообразием - преобладающими жанрами юридических текстов традиционно являются референциальные и тезисные тексты. Скорее, речь идет о разнообразии документов, типы которых различаются по признаку реализации коммуникативных функций и социально-прагматических целей (законы, указы, распоряжения, договоры, заявления и прочие) . Это обстоятельство делает возможным рассмотрение юридических текстов в терминах контекстуальности. Бесспорно, юридический дискурс в

меньшей степени определяется контекстом, чем, например, политический и в большей степени специфичен универсальным содержанием, чем, например, образовательно-педагогический дискурс; тем не менее, роль контекста в юридических дискурсных практиках представляется достаточно значимой и определяющей в ряде моментов.

Контекстуальность юридического дискурса определяется такими его специфичными чертами, как формализованность, «текстоцентричность», универсальность категорий, утверждаемых и реализуемых норм и конвенций, а также их объективность («отчужденность» от индивида). Тот или иной тип контекста юридического дискурса воспроизводит его определенные черты.

Как и в политическом, и частично в религиозном дискурсе ситуацион-ный контекст позволяет идентифицировать некоторую ситуацию как, во-первых, институциональную и, во -вторых, как юридическую. Строгие требо-вания к организации хронотопа юридической коммуникации, поведению участников, содержанию их действий и высказываний делают юридический дискурс в высшей степени ситуационно- обусловленным и легитимируют его. Судебные решения имеют силу только при условии проведения судебного разбирательства в определенное время и в определенном месте, выполнения участниками определенных ролевых действий, использования определенных речевых формул. Дознание также осуществляется определенными лицами в определенных пространственно-временных условиях. Фуко, размышляя о пенитенциарной системе, использовал термин «архитектура», подразумевая под ним единство содержания и формы наказания, материализацию концепта власти: например, пространственное устройство тюрьмы трактовалось французским мыслителем как предметное выражение самой идеи наказания как изоляции, контроля и надзора за индивидом, то есть - как текст и дискурс. Используя логику Фуко, можно предположить, что пространство и время (например, здание суда и время судебных заседаний) являются такими же элементами дискурсной практики, как и высказывания, вместе с которыми они образуют «архитектуру» юридического дискурса.

Особенности юридического дискурса, в первую очередь, универсальность и объективность юридических действий снижают значимость экзистенциального контекста. Основные категории юридического дискурса от-чуждены от индивида, в то время как в иных дискурсах они интериоризованы (сравним, например, политическое высказывание «отдать свой голос», религиозное «Бог внутри нас» и юридическое «незнание закона не освобождает от ответственности»). Юридический дискурс максимально унифицирует и категоризирует жизненные миры индивидов, оставляя за пределами своего «интереса» их экзистенциальные характеристики. Однако ориентация на экзистенциальный контекст прослеживается в случае реализации некоторых видов наказания : изоляция, исправительные работы, общественное порицание апеллируют к переживанию индивидом своей вины. В рамках юридического дискурса предполагается, что возможный «экзистенциальный эффект»

санкции - моральные переживания индивида - способствует профилактике правонарушений, и в этом также обнаруживает себя принцип универсальности. И тем не менее, это далеко не единственный эффект наказания, с расче-том на который организуется юридический дискурс.

Резюмируя, подчеркнем объективизацию условий производства юридического дискурса: его контексты организованы таким образом , что индивидуальные (субъективные) факторы сводятся к минимуму; более того, такие индивидуальные феномены, как знание закона, страх перед наказанием, «правовое исправление» индивида, конструируются абсолютной и универсальной силой закона . В этом проявляется монологичная природа юридического дискурса; закон говорит, даже если мы его не слышим.

Коммуникативный параметр юридического дискурса обладает рядом специифичных значений, к которым следует отнести, во-первых, высокую степень профессионализации отношений коммуникантов; во-вторых, «тотальность» коммуникативного эффекта и, в-третьих, посреднический характер трансляции сообщений. Рассмотрим эти свойства подробнее.

Несомненно, профессионализация отношений характерна для любого институционального типа дискурсной практики; различие заключается лишь в масштабе и степени профессионализации. Поскольку право мыслится в юридическом дискурсе как объективное (на зависящее от воли субъекта) и абсолютное явление, то все действия в отношении его должны быть также максимально объективированы; функцию «минимизации волевого фактора» выполняет профессионализация отношений.

Показателем профессиональности коммуникативных действий юриста является их соответствие содержанию законодательных текстов: юрист не только должен знать их содержание, но и уметь оценивать правовой статус ситуации и действий, а также уметь интерпретировать правовые тексты.

Такая связь между оценкой профессиональных качеств и содержанием базовых текстов наблюдается также в религиозной и, частично, образова-тельной дискурсной практике и свидетельствует о высокой формализации отношений коммуникантов.

С принципом объективности права связана «тотальность» коммуникативного действия в юридической дискурсной практике: сообщения о содержании и изменении юридических текстов, равно как и сами тексты, обраще-ны к каждому гражданину и носят обязательный характер. Тотальность коммуникативного эффекта связана также с монологичностью и директивностью актов коммуникации в юридической дискурсной практике: невосприятие или невозможность декодирования сообщения в юридической коммуникации отнюдь не является основанием считать коммуникативный акт неэффектив-ным. С другой стороны, эта коммуникативная особенность выражает мо-ральный принцип закона, фиксирующий требование универсальности права, в соответствии с которым социальный или коммуникативный статус индивида не предопределяет силу закона. Любые нарушения этого требования, на

наш взгляд , связаны с изменением или подменой дискурсного режима, когда под видом юридических высказываний фактически реализуются, например, политические . И напротив, соблюдение этого требования свидетельствует о юридическом характере совершаемых дискурсных действий.

Универсальность действия закона связана также с интерпретацией и пониманием сообщений юридического характера. Несмотря на то, что обратная связь, как мы упомянули, не влияет на статус сообщений , тем не менее, эффективность дискурсной практики, безусловно, зависит от субъективного восприятия адресатом высказываний и текстов. В то же время в процессе юридической коммуникации достаточно часто возникают терминологиче-ские, логические и формально-стилистические барьеры, и, следовательно, очевидна необходимость помощи адресатам в интерпретации и понимании юридических текстов. Эту роль также выполняют юристы-профессионалы, выступая в качестве медиаторов юридической коммуникации. Это обстоя-тельство позволяет сравнить юридический дискурс с религиозным: примеча-тельно, что в обоих случаях в качестве адресанта выступает сам текст, а «уполномоченные субъекты» - в качестве коммуникационных посредников.

Резюмируем сказанное о юридическом дискурсе. Во-первых, юридический дискурс организуется относительно решения проблемы регулирования социальных отношений между индивидами, что объясняет его «отчуждающее» действие в отношении субъекта дискурса. «Отчуждение» права достигается с помощью языковых средств и речевых актов, особенностей организации познавательного процесса, формализации коммуникации, нивелирования экзистенциального контекста дискурсной практики.

Во-вторых, объективная реальность и составление суждений о ней обусловлены в юридическом дискурсе риторическими, формально-логическими, аргументативными средствами. Так, судебное решение выносится на основании сопоставления аргументации адвоката и прокурора; легитимные дейст-вия совершаются на основании юридического документа (договора, контрак-та, закона, распоряжения, etc.), представляющего собой, помимо прочего, риторически и стилистически оформленный текст; следователь устанавливает личность преступника на основании описаний свидетелей. Собственно статус реальности определяется в ходе дискурсивной практики, и решения принимаются преимущественно на основе текста.

В-третьих, текстово-языковая прецедентность юридического дискурса - это важный специфицирующий его признак . Оценка истинности юридиче-ских высказываний осуществляется не только на основе их соответствия вне-языковой реальности (как, например, в естественно-научном или медицин-ском дискурсах), но и на основе их соответствия предыдущим текстам, высказываниям, понятиям, а также формально-логическим нормам.

Библиографический список

Кротков Е.А. Диагностическое познание. - Белгород: БелГУ, 2006. -С. 13-15.

145