CC BY
60
УДК165.1
ПОЗНАВАТЕЛЬНЫЕ СТРАТЕГИИ МЕЖДУ РЕЛИГИОЗНЫМ И ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫМ ДИСКУРСАМИ: ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
Статья посвящена описанию существенных черт познавательных стратегий и операций, осуществляемых в различных дискурсных практиках. Автор сопоставляет политический, религиозный, юридический и образовательно-педагогический дискурсы на предмет различий содержания их когнитивного параметра.
Ключевые слова: дискурс, познание, политический дискурс, религиозный дискурс, юридический дискурс, образовательнопедагогический дискурс.
Как принято считать в неклассической и постнеклассической философии, метафора зеркала вряд ли применима к процессу познания действительности. Мы не можем утверждать о непосредственно-прямом соответствии знания действительности без учета эпистемических, дискурсных условий его формирования. Адекватное знание в терминах неклассической парадигмы трактуется как императив дискурсных практик, в контексте которых оно вырабатывается, но не как реальность. От того, какие формы и методы познания традиционно или консенсусно применяются в рамках той или иной дискурсной практики, зависит тип и содержание знания, а также критерии оценки его адекватности. Наблюдаются значительные различия в способах обоснования, характерных, например, для религиозного и научного дискурсов; в моделях объяснения в медицинском и юридическом дискурсах; в логических принципах юридического и религиозного дискурсов, etc. В этой статье мы предпринимаем попытку сопоставления содержания познавательных операций и процедур в четырех наиболее влиятельных сегодня «институционализированных» дискурсах - политическом, религиозном, юридическом и образовательнопедагогическом.
Мы исходим из того, что опосредованное языком и дискурсом познание имеет три наиболее специфичные особенности, на которые указывает Л.А. Микешина1: обращение познания к внеопытным структурам-посредникам (модели, символы, логические и математические системы); интерсубъективность познания (соотнесение с принятыми в обществе правилами и нормами, а также с убеждениями, оценками, установками других людей); гетерогенность (познание не сводится только к логико-методологическим процедурам, оно включает в себя и интуицию, и творческие процедуры). Таким образом, когнитивный аспект дискурса включает в себя такие базовые познавательные операции, как репрезентации, категоризации, интерпретации, конвенции, роль и «значимость» которых в различных типах дискурса отличается.
Политический дискурс
Поскольку политический дискурс используется во властных целях, то очевидна тенденция к охвату массовой аудитории за счет её идеологического противопоставления иной, такой же массовой, но «чужой» социальной категории. Иными словами, речь идет о разделении социального поля на «своих» и «чужих». В этом отношении одним из наиболее типичных для политического дискурса способов познания является генерализация, обобщение, при котором происходит упрощение категорий по принципу их объединения: например, разнородные части целевой аудитории политического дискурса представляются как имеющие ряд существенных объединяющих их черт, в то время как разъединяющие их качества демонстрируются как несущественные или вовсе игнорируются. Од-
Е.А. КОЖЕМЯКИН
Белгородский
государственный
университет
e-mail:
kozhemyakin@bsu. edu.ru
1 Микешина, Л.А. Эпистемология ценностей. - М.: Российская политическая энциклопедия, 2007. - С.101-102.
ной из таких генерализованных категорий политического дискурса является категория «народ». Такому же обобщению подвергается и противопоставляемая целевой аудитории группа. В этом измерении политический дискурс демонстрирует диалогическое противопоставление «верной» («своей») и «неверной» («чужой») точек зрения.
В когнитивно-эпистемическом отношении политический дискурс отличается от иных типов дискурса тем, что оценка истинности высказываний осуществляется на основе, во-первых, оценки их авторства и, во-вторых, оценки их соответствия центральной (идеологической) точке зрения на ключевые объекты дискурса. Если для религиозного дискурса одним из ключевых критериев «приемлемости» высказывания является его соотнесенность с субъективным опытом веры, то для политического - его соответствие прецедентным высказываниям группы «власти». С другой стороны, существуют и точки пересечения между политическим и религиозным дискурсами: таковыми является «презумпция истинности» тех высказываний, которые соответствуют догматическим установкам и/или картине мира, принятым в институте (например, идеологическим установкам в политике или церковным догмам в религии).
Этим тенденциям «принуждения к правильному знанию» и истинностной оценки высказываний по принципу оценки автора подчиняются все основные познавательные операции - репрезентация, категоризация, интерпретация и конвенция.
Политическая репрезентация как способ познания представляет собой не отражательную процедуру по отношению к объективной политической реальности, а опосредованные институциональными нормами, языком, стереотипами и т.д. восприятие и представление объектов, которым приписывается политический статус. Репрезентировать в политическом дискурсе означает не просто выразить с помощью языковых средств и механизмов образ реальности, но предопределить его содержание и возникновение в сознании адресата, что достигается с помощью целенаправленного и осознанного использования определенных знаково-символических форм. Политик, репрезентируя, не столько представляет образ реальности, существующий в его сознании, сколько моделирует идеальный в определенном политическом контексте тип реальности. В этом смысле репрезентация как познавательная операция выполняет конструирующую функцию в политическом дискурсе. Политические высказывания, формально содержащие в себе операторы репрезентации («я думаю, что...», «мне представляется, что...», «нам кажется, что...»), фактически реализуются так, как если бы они содержали операторы долженствования («необходимо, чтобы...», «требуется, чтобы...»), а описание ситуации фактически реализуется как ее проектирование. Политика располагает специфичным языком, применение которого к повседневности может способствовать построению особой политической картины мира, в которой доминируют не обобщения повседневного опыта, а убеждения и верования идеологического порядка.
Основной задачей категоризации как познавательной операции разделения на роды и виды, классы и типы объектов является сегментация выделенных в результате генерализации семантических пространств. «Свои» наделяются определенными свойствами, которые позволяют однозначно отличать их от «чужих». Распределение политических идентификаций, «реестр ценностей», иерархизация смыслов - всё это характеризует операции категоризации в политическом дискурсе. Категоризировать в политическом дискурсе - значит упорядочить поле репрезентаций таким образом, чтобы были поддержаны основные политико-идеологические ценности и цели. Именно идеологически и институционально закрепленные ценности той или иной политической системы являются критерием осуществления операции категоризации.
Политическая категоризация, с точки зрения Т. ван Дейка, строится на базе определенных идеологических ментальных схем, которые включает такие категории, как групповая идентичность (конструируемая чаще всего на национально-этнической основе), цели (например, дистанцирование, противостояние, консолидация), ценности и нормы, статусные отношения (превосходство и «исключительное право» «своей» группы), ресурсы (власть, территория, благосостояние и прочие)2. Каждая из этих категорий под-
2 Dijk T.A. van. On the analysis of the parliamentary debates on immigration // http:// www.let.uva.nl/~teun/categor2.html (July 1998).
Серия Философия. Социология. Право. 2010. № 14(85). Выпуск 13
чиняется политическим целям достижения и поддержки власти за счет общественного мнения, индивидуальных и коллективных убеждений и верований, коллективно разделяемых ценностей. Как утверждал Р.Барт, «язык - это средство классификации, и всякая классификация есть способ подавления»3.
Одним из наиболее важных способов категоризации в политическом дискурсе является историзация как своего рода расчленение действительности на прошлое, настоящее и будущее. Конструирование темпоральной преемственности, последовательности и перспективности предстает как создание трех измерений субъекта дискурса - прошлого, настоящего и будущего - причем их линейное расположение характеризуется как некоторое движение от простого к сложному, от несовершенного к идеальному, от неверного к истинному; негативный полюс такой линейности всегда расположен в прошлом, бифуркационный период (с постулируемой необходимостью индивида делать «правильный политический выбор», а, следовательно - «выбирать свое и общее будущее») - в настоящем, а идеальное и желаемое положение дел - в будущем. «Эсхатологические настроения» политического дискурса объясняются, главным образом, своеобразным способом легитимации власти, в соответствии с которым власть представляет оправдание и обоснование самой себя в эмпирически не наблюдаемом будущем, что позволяет ей снять вопрос верификации истинности собственных высказываний: факты будущего не проверяемы, в них следует поверить и ждать их свершения. Поэтому политические высказывания настолько богаты обещаниями: обещать - значит, отсрочить проверку искренности позиции говорящего и истинности его высказываний. Собственно, сам вопрос доказательства становится второстепенным в политическом дискурсе, уступая вопросу о потенциальной доказуемости и доверия (веры) содержанию дискурса адресанта.
Операция интерпретации, заключающаяся в «переводе формальных символов и понятий на язык содержательного знания»4, представляется одной из базовых познавательных операций в политическом дискурсе. Ее значимость объясняется преимущественно тем, что субъект политического дискурса находится в интердискурсном пространстве, наполненном различными смыслами, значениями, знаками, ценностями, репрезентация которых может совпадать в различных дискурсных средах, а категоризировать которые не всегда является достаточным для успешной ориентации в дискурсе. Интерпретации в политическом дискурсе ориентированы на создание и воссоздание реальности, факты которой организуются и упорядочиваются определенным образом. Более того, фактом в политическом дискурсе объявляется то, что соответствует определенной (идеологической) картине мира. Формальным элементом политической интерпретации является смысл, который, следуя идеям Макса Вебера, состоит в том, чтобы сделать возможными определенные точки зрения и оценки5.
Любое интерпретирующее высказывание политического дискурса может быть оценено как «истинное» при условии его соотнесенности с идеологической картиной мира. Косвенным аргументом в пользу этого, как утверждает Е.Г.Задворная, является отсутствие презумпции искренности субъекта: «в рамках данной (политической - Е.К.) дискурсивной сферы истинностная оценка легко переходит из области неконтролируемых заблуждений в область приписываемой оппоненту сознательной лжи (фальсификации, дезинформации и т.п.)»6. В реализации этой стратегии интерпретация в политическом дискурсе имеет ряд интенциональных характеристик, на которые указывает Е.И.Шейгал: эвфемизация и дис-фемизация как способы уклонения от истины, прогностическая эзотеричность, референциальная неопределенность. На наш взгляд, все перечисленные и прочие характеристики (например, перформативность) политической интерпретации свидетельствуют о том, что ее ключевым механизмом является связывание индивидуальных убеждений и мнений, с одной стороны, и коллективного политического знания, с другой стороны. Позиция инди-
3 Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1994. - С. 548.
4 Микешина, Л. Эпистемология ценностей . - М.: Росспэн, 2007. - С. 137.
5 Вебер М. Критические исследования в области наук о культуре // Культурология. XX век. Антология. - М., 1995. - С. 32.
6 Задворная Е.Г. Дискурсивные эпистемические трансформации // Постмодернизм: Энциклопедия. - Минск, 2001. - С. 240.
вида подстраивается и включается в легитимную картину мира, поддерживаемую конкретной идеологией (понимаемой в узком смысле как система идей, обусловленных интересами правящего класса) политического института. В свою очередь это необходимо для унифицирования и интеграции индивидов в единое политическое поле.
Конвенция как познавательная операция связана с аспектом нормирования политического культурного института. Как и любой другой культурный институт политика базируется на комплексе норм-конвенций, которые носят искусственный характер. Вопросы достижения и удержания власти, ключевые для политического дискурса, решаются в преимущественно конвенциональном поле, причем это поле отличается высокой подвижностью: одни нормы, регулирующие познание в сфере политики, сменяются другими и зачастую - стремительно. Характерной особенностью политического дискурса является то, что не существует или практически не встречается преемственность и эволюция нормативной сферы, как это отмечается в отношении научного или даже религиозного дискурса. Довольно часто в истории мы можем обнаружить примеры того, как со сменой политического режима приходят новые политические нормы, отрицающие предыдущие. При этом вряд ли приходится говорить о ревизии или переоценке конвенций предыдущего политического порядка: поскольку смысл изменения политического режима состоит в перераспределении власти, то отношение к политическим оппонентам и к их нормативным системам мыслится исключительно как критически-оценочное.
Итак, политический дискурс ориентирован не столько на «отражение» объективной реальности, сколько на ее создание и воссоздание, и когнитивные операции в значительной степени подчинены этой особенности политики.
Одной из основных особенностей религиозного дискурса является открытое, а не завуалированное, как, например, часто в политическом дискурсе, представление (артикуляция) ценностей и норм как жизнедеятельности, так и самой религиозной коммуникации. Популярное изречение «вера не нуждается в доказательстве» свидетельствует о специфике религиозного познания: знание конструируется на основе догм и мистических переживаний, а истина понимается не как соответствие действительности, а как совпадение с Абсолютом, знание о котором зафиксировано в сакральном тексте. Открытая артикуляция ценностно-нормативных основ религии обусловлена ее нормативным статусом: адекватная трансляция сакрального знания и опыта предполагает максимально точное понимание религиозных максим, что достигается с помощью недвусмысленного их формулирования. Однако, это не означает, что религиозный дискурс не обладает или в недостаточной степени располагает аргументативными средствами. Напротив, толкование, пояснение содержания сакрального текста являются типичными когнитивными процедурами любой религии в силу их повышенного интереса к аутентичному смыслу, содержащемуся в сакральном тексте. Религиозный дискурс выстраивается субъектами таким образом, что каждая рутинная ситуация может быть оценена с позиций религиозного учения, ей может быть приписан определенный ценностный статус, а оценочные действия подкрепляются определенной аргументацией. Этот аспект свидетельствует об идеологическом характере дискурса, который разделяет не только религиозный, но и иные типы «институционализированного» дискурса: как политика, так и образование, и юриспруденция оперируют такого рода индуктивной схемой, при которой каждый частный случай категоризируется в институционально фиксированной «классификационной таблице» ценностей, принципов, идей, учений, законов, etc.
Одним из распространенных аргументативно-риторических приемов, используемых в религиозном дискурсе, является апелляция к авторитету. В качестве авторитетов выступают канонические фигуры, ученые-теологи, философы, поэты. Оставляя в стороне вопрос об основаниях наделения тех или иных субъектов дискурсной практики статусом авторитетности, обратим внимание на то, что для религиозного дискурса является характерным наделение статусом безусловного авторитета даже не столько субъектов дискурсной практики, сколько сакрального текста, который в таком контексте приобретает признаки чуть ли не полноценного коммуниканта. Обладание авторитетом означает наличие пережитого мистического опыта и безоговорочное разделение и понимание религиозных
Религиозный дискурс
Серия Философия. Социология. Право. 2010. № 14(85). Выпуск 13
догм. Сакральный текст в этом отношении обладает абсолютным авторитетом. Апелляция к образцу также является одной из распространенных аргументативных тактик, посредством которой адресант побуждает адресата воспроизводить необходимые модели поведения. По утверждению А.А.Ивина, в качестве образцов выступают субъекты, общественный престиж которых повышает значимость их действий7. Очевидно, что с помощью этого аргументативного приема реализуются описательные и нормирующие функции дискурса: во-первых, описывается порядок и характер выполнения определенных действий в рамках типа поведения, и, во-вторых, необходимое поведение презентуется как единственно «оправданное», допустимое и морально приемлемое. В качестве образцов служат как сакральные фигуры (например, Иисус, Будда), так и религиозные деятели (священнослужители, верующие, etc.). Уже этих двух примеров организации религиозной аргументации достаточно, чтобы судить о характере верификации как когнитивной процедуры в дискурсе религиозной культуры - она носит характер отсылки к Тексту как первоисточнику критериев истинности высказываний.
Ряд исследователей8 обращают внимание также на такую особенность религиозного дискурса, как презумпция искренности субъекта дискурсной практики, высказывания которого могут быть оценены как «ложные» или «истинные», «правильные» или «неправильные», но никогда - «преднамеренно ложные» или «манипулятивные». Субъект, с точки зрения религиозной дискурсной практики, может заблуждаться, но никогда не обманывает, высказываясь в «режиме» религиозного дискурса. Эта особенность существенно отличает религиозный дискурс от политического и сближает его, как это ни парадоксально, с научным дискурсом.
Репрезентативные познавательные операции реализуются в дискурсном поле религии с помощью двух ключевых механизмов - обобщения и конкретизации, которые позволяют выделить классы явлений и сущностей в предметном поле религиозного дискурса и оперировать абстрактными именами. Суть абстрактных понятий («Бог», «спасение», «грех», «благо», «зло») раскрывается за счет конкретизации, своего рода их индуктивной «адаптации» к повседневным ситуациям, знакомым и понятным адресатам религиозной коммуникации. И напротив, повседневные ситуации дедуктивно обобщаются в религиозном дискурсе, что позволяет унифицировать все поле возможных поступков, намерений, интересов индивидов и «заключить» их в единую религиозноидеологическую рамку.
Операции обобщения и конкретизации в религиозном дискурсе выполняют функцию демонстрации не только действительного, но и должного положения вещей. Синхронное применение двух операций позволяет встраивать религиозный текст по образцу «морального размышления», при котором «частный случай» (конкретизация) сравнивается с абсолютной ценностью или нормой (обобщение). Более того, частное трактуется в религиозном дискурсе как производное от общего, то есть - Абсолюта. Это отличает этот тип дискурса от, например, политического дискурса, в котором общее может конструироваться как сумма частного (сравним: «Мы все во власти Бога» и «Судьба страны зависит от твоего выбора»). В целом, если в политическом дискурсе репрезентация выполняет скорее конструирующую функцию, то в религиозном - нормирующую (если в политике «описать» означает смоделировать ситуацию, то в религии - оценить ситуацию с моральной точки зрения).
Основной задачей категоризации как познавательной операции религиозного дискурса является разделение предметной области на значимые сегменты, противопоставление которых имеет определенный смысл для реализации задач религиозного дискурса. Как и для политического дискурса, для религии характерно выделение категорий «свои» и «чужие»: к «своим» традиционно относятся представители разделяемой конфессии, религии или все верующие, к «чужим» - представители иной конфессии, религии или неверующие. Более того, для религиозного дискурса характерно также распределение категориальных статусов среди объектов сверхъестественного, физического и со-
7 Ивин, А.А. Теория аргументации. - М., 1997.
8 См., например: Карасик, В.И. Религиозный дискурс // Языковая личность: проблемы лингво-культурологии и функциональной семантики. - Волгоград: Перемена, 1999- - С. 5-19; Мечковская, Н.Б. Язык и религия. - М.: ФАИР, 1998.
циального мира: «высшие существа» располагаются друг относительно друга в иерархическом порядке (в зависимсоти от «близости к Абсолюту), определенным образом упорядочены физические предметы (в зависимости от степени их мифологизации, представленности в религиозных нарративах или использования в религиозных культах), индивиды (в зависимости от наличия или отсутствия, а также характера и степени их мистического опыта, соответствия их образа жизни, поступков, деятельности религиозным нормам), священнослужители (в зависимости от характера и степени мистического опыта).
На основе категоризации строятся процедуры аналогии, позволяющие организовать и реорганизовать когнитивный опыт и систему знаний в соответствии с религиозными ценностями и догмами. Распространенными являются стратегии соотнесения канонизированных и типичных повседневных ситуаций: адресанты религиозного дискурса, объясняя конкретные действия, поступки и положения дел, приводят в качестве аналога примеры из сакральных текстов, обращение к которым является основной и «предельной» объяснительной процедурой.
Религиозная категоризация предполагает также применение процедур сравнения и оценивания, поскольку догматический характер религиозного дискурса «требует», чтобы индивид регулярно соотносил личный и «идеальный» мистический опыт, индивидуальные убеждения и догмы разделяемой им религии, личные модели поведения и поддерживаемые в институте религии нормы деятельности. Сравнение строится на объяснении незнакомой ситуации через известные, и часто - текстуально зафиксированные (преимущественно в сакральном тексте) знания. Оценивание основано на моральных и нравственных положениях, формирующих основы религиозного учения. Базовая оппозиция «добро -зло», определяющая ключевые концепты и тезисы религии, выражается в конкретных операторах оценивания «хорошо» и «плохо», «приемлемо» и «неприемлемо», «допустимо» и «недопустимо». Основной задачей использования таких оппозиций является ориентация адресата на этические нормы (заповеди, правила, идеалы). Как правило, положительная оценка связывается с каноническими либо с аналогичными им явлениями, в то время как негативная оценка фиксирует отклонение от религиозных норм и правил.
Религиозная категоризация строится на базе определенных ментальных схем, которые включают в себя такие составляющие, как коллективная идентичность («соборность», «единство», «братство»), ценности и догмы, опыт («откровение», «прозрение», «греховность», «спасение», «покаяние»), представление об истине, индивидуальное и коллективное спасение, образ жизни и прочие. Эти феномены согласуются с представлениями об Абсолюте как центральном концепте предметной области религиозного дискурса.
Как и в политическом дискурсе, для религии характерны процедуры историзации и нарративизации как распространенные способы категоризации. Отличие заключается в том, что в религиозном дискурсе истинное положение вещей мыслится либо в прошлом (как идеальный опыт, который впоследствии был утерян), либо в будущем (например, «рай»), но никогда в настоящем, в то время, как для политического дискурса характерна преимущественно экстраполяция «истины» в будущее.
Интерпретация используется в религиозном дискурсе с целью разъяснения как повседневных ситуаций, так и фрагментов сакральных текстов. В первом случае интерпретация осуществляется с теологических позиций, в соответствии с которым «матрица значений и смыслов», зафиксированная в сакральном тексте, применяется к описанию конкретного положения вещей. Во втором случае эта «матрица» воспроизводится на материале самого сакрального текста. Для религиозного дискурса типичными являются достаточно жесткие предписания к организации коммуникативного аспекта интерпретации: толкование представляется привилегированным занятием адресантов (священнослужителей). Это отличает этот тип дискурса от иных: одним из главных условий реализации демократического политического дискурса является интерпретация, осуществляемая адресатом, а в юридическом дискурсе сопоставление интерпретаций адресанта и адресата (например, истца и ответчика) трактуется как операция, необходимая для принятия легитимного (например, судебного) решения.
Познавательная операция конвенции связана, на наш взгляд, с нормативным аспектом религиозного дискурса. В отличие от иных типов дискурса и в силу высокой степени догматичности, дискурс религии практически не использует нормы-конвенции; вся его нормативная сфера формируется однозначными и документально зафиксированными правилами (заповедями, предписаниями, принципами), конвенциональное отноше-
Серия Философия. Социология. Право. 2010. № 14(85). Выпуск 1З
ние к которым опасно с точки зрения стабильности и преемственности той или иной религиозной традиции. Однако, конвенциональные процедуры широко используются в отношении терминов, определенных схем декодирования ключевых высказываний, сюжетов и описаний, и в ряде случаев - в отношении создания и закрепления этикетных норм. Тем не менее, религиозный дискурс избегает использования четких дефиниций тех или иных терминов, что, на наш взгляд, объясняется установкой на использование таких более эффективных в отношении воздействия и «ускоренной» интериоризации методов, как апелляция к авторитету, к эмоциям, к канонам.
Познавательные стратегии, характерные для юридического дискурса, непосредственно обусловлены его целями и предметной областью. Во-первых, юридическое познание носит «диагностико-оценивающий» характер, что определяется целью дискурса -нормировать и регулировать общественные отношения. В этом отношении в юридической дискурсной практике представляется недостаточным описать некоторое положение дел; необходимо установить степень и характер его отклонения от нормы или её соблюдения в соответствии с принятой в качестве легитимной в юридической практике когнитивной моделью, то есть - осуществить индивидуализирующую или типологизирующую диагностику9. Во-вторых, специфика «юридических объектов» такова, что познающий субъект стремится к максимально точному их описанию, избегая двусмысленностей и смысловой неопределенности. Это существенно отличает юридический дискурс от политического и позволяет провести аналогии с когнитивным параметром научного - в большей степени естественнонаучного, чем гуманитарного - дискурса.
Как отмечает Е.А. Кротков, когнитивный процесс диагностики вмещает в себя три основных этапа или уровня: сначала субъект юридического дискурса формирует феноменологический профиль объекта познания (ситуации, личности или деяния), потом сравнивает его с принятым в той или иной юридической дискурсной формации когнитивным образом объекта и затем формирует ноуменальный профиль объекта10.
Первый этап - конструирование феноменологического образа объекта - предполагает использование преимущественно репрезентативных когнитивных операций. В отличие от политического дискурса, в котором репрезентация означает не столько отражение реальности, сколько создание ее модели, юридический дискурс ориентирован на максимально достоверное и точное описание реального положения дел. Конечная цель такого описания - диагностика соответствия или несоответствия норме, и это сближает юридический дискурс с религиозным. Одна из специфичных черт связана с тем, что юридическое познание строится не на моральных принципах, а на системе формально-логического доказательства, и это означает, что недоказанные факты не могут быть интегрированы в систему юридического знания. Тогда как религиозный дискурс предполагает наличие своего рода «гарантии подтверждения догмы», то в юридическом дискурсе невозможно заранее установить правовой характер действия: юрист априори располагает знанием о возможных признаках преступления, но ему всегда требуется статистически достаточные подтверждения наличия этих признаков, поэтому его описание будет максимально насыщенным.
Второй этап - сравнение феноменологического профиля с когнитивным образом объекта, что предполагает реализацию категоризирующих когнитивных операций. То или иное деяние или ситуацию необходимо отнести к определенной институционально установленной категории деяний или ситуаций, что подразумевает выделение в объекте познания существенных для категоризации признаков. Для юридического дискурса абсолютно не допустимой представляется ситуация разделения предметного поля на «свои» и «чужие» объекты, как это свойственно политическому и религиозному дискурсам. Беспристрастность как один из принципов юридического познания подразумевает безоценочное, не основанное на определенной ценностной системе отношение к объектам категоризации. Однако заметим, что сами основания установления норм, в соответствии с которыми выделяются те или иные категории («преступление», «порядок», «вменяемость», «наказание», etc.), могут иметь ценностный характер - например, быть основанными на религиозных идеалах.
Юридический дискурс
9 Кротков, Е.А. Диагностическое познание. - Белгород: БелГУ, 2006. - С. 13-15.
10 См. там же.
Категоризация объектов юридического дискурса предполагает применение операции аналогии, в ходе которой единичные факты сопоставляются друг с другом на основании общих признаков, составляющих ту или иную категорию. С помощью аналогии разрабатываются законы, которые обязательным образом носят универсальный характер и «покрывают» ряд аналогичных ситуаций; идентифицируются преступления на основе аналогичных прецедентных деяний; выявляются серия однотипных деяний с целью установления «почерка преступника» и т.д. Однако центральной функцией аналогии является контроль над реализацией морального принципа, согласно которому закон должен применяться в аналогичных случаях.
Категоризация не является конечной целью юридического познания; нормативный характер дискурса означает, что юрист не просто идентифицирует объект познания, но осуществляет определенное регулятивное действие - оправдывает, наказывает, приговаривает и т.д. Однако переход от категоризации к правовым действиям требует еще одного этапа - интерпретации объекта познания.
Итак, третий этап - формирование ноуменального объекта - характерен реализацией интерпретативных когнитивных операций. Интерпретация в юридическом дискурсе выполняет исключительно диагностико-нормирующую функцию, то есть квалифицирует объект как соответствующий либо несоответствующий норме, а также, в случае девиации, определяет степень нарушения нормы и характер последующих правовых действий. Отличие от политического и религиозного дискурсов заключается в том, что интерпретация как «перевод на язык содержательного знания» не подразумевает никакой идеологической или догматической основы, по крайней мере, не рационализируется самим агентом действия как идеологически обусловленная и/или манипулятивная деятельность. И, тем не менее, в современной теории права - и в частности, в судебной лингвистике - достаточно часто в последнее время высказываются идеи о том, что формальные - риторические, речевые, стилистические - аспекты интерпретации оказывают существенное воздействие на юридическое заключение. Однако, несмотря на значимость риторической составляющей, юридический дискурс специфичен наличием жестких требований к логико-аргументативным процедурам. По мнению многих представителей современных теорий права (например, Р.Алекси), приемлемым юридическим решением необходимо считать только то, которое возникло в результате рациональной, а не риторической дискуссии. Жесткое следование логическим правилам на «микроуровне» юридического дискурса - то есть на уровне высказываний и рассуждений - регулирует следование моральным правилам универсальности на «макроуровне» - то есть на уровне конструирования знания.
Конвенция имеет отношение к каждому из трех этапов юридического познания и представляет собой подчиняющую себе все остальные познавательные операции, в большей степени интерпретативные, в меньшей - репрезентативные операции. Проблема конвенций в юридическом дискурсе связана с априорным и апостериорным типами знания. Если содержание апостериорного знания в значительной степени зависит от индивидуальных аргументативных навыков и компетентности субъекта, то априорное знание имеет дискурсную и - в более общем смысле - культурно-историческую природу. По терминологии Фуко, оно представляет собой ту «эпистему», которая характерна для конкретной культурно-исторической эпохи: «юридическое производство знания» (М.Фуко) основано на представлении об истинности, инвестируемом иными дискурсными средами - педагогической, религиозной, политической, научной и прочими.
По своему результату юридическое познание адаптивно или конструктивно - но не автономно - по отношению к иным типам «институционализированного» познания; однако, по своему процессу оно специфично и независимо. Примером тому может служить известный курьезный случай, произошедший в судебной практике: в суде был не принят к рассмотрению иск, предъявленный Богу с требованием прекратить «смерть, разрушения и страдания», при этом обоснование отказа включало в себя формулировку «за невозможностью установить точный адрес ответчика, чтобы отправить ему повестку». Этот пример, несмотря на свою нетипичность, тем не менее, демонстрирует основные черты юридического дискурса: с одной стороны, не отрицается и не оспаривается знание, произведенное в иной дискурсной системе (в данном случае - существование Бога); но с другой стороны, соблюдаются все требования к логико-формальной стороне юридического высказывания (объект правовых отношений, как мы упоминали ранее, мыслится как находящийся в пределах человеческой деятельности).
Серия Философия. Социология. Право. 2010. № 14(85). Выпуск 13
Образовательно-педагогический дискурс
Номотетический способ познания, организации и передачи знания, по-видимому, является доминирующим в образовательно-педагогическом дискурсе, поскольку речь здесь идет о задачах конструирования образа мира, о передаче знаний о мире, то есть о построении абстракций, основанных на типичном. Эффектом образовательнопедагогического дискурса является, в первую очередь, включенность индивида в общую структуру (действования, познания, артикуляции), делающую возможным каждое единичное, а нацеленность на этот эффект обусловливает специфичную организацию познавательных процессов в рамках этой дискурсной практики. В то же время, образовательный дискурс ориентирован на трансляцию и закрепление таких знаний, которые позволили бы адресату «справиться» с типичными жизненными ситуациями.
Образовательно-педагогический дискурс жестко увязывается не только с социальными, профессиональными, культурными и иными факторами познания, но и, главным образом, с возрастной спецификой когнитивной деятельности. Градуальность образовательно-педагогического дискурса связана преимущественно именно с его ориентацией на конкретные этапы психического и интеллектуального развития индивида. Эта особенность существенно отличает его от юридического дискурса, в котором, как известно, «перед законом все равны» и «незнание закона не освобождает от ответственности перед ним». В этом отношении в образовательно-педагогическом дискурсе действует принцип достаточности, смысл которого сводится к ориентации не только на полноту транслируемого знания, но и на его доступность («понятность») сознанию адресатов.
Репрезентация в образовательно-педагогическом дискурсе предполагает предъявление ученикам и воспитуемым некоторого положения дел, фрагментов реальности, фактов, из которых будет «собрана» коллективно разделяемая в конкретных историкокультурных условиях картина мира.
Одной из важнейших репрезентативных процедур в образовательнопедагогическом дискурсе является дефинирование. Важность дефиниций объясняется тем, что они содержат в себе в конденсированном и акцентированном виде основные признаки предмета. Впрочем, дефиниция используется не только для точной характеристики предмета. Как утверждает В.И.Карасик, «педагогическая дефиниция имеет тройную ориентацию: во-первых, требуется адекватная характеристика предмета (научная ориентация); во-вторых, определение предмета должно быть понятно получателю речи (адресатная ориентация); в-третьих, отсюда вытекает процессуальность дефиниции, ее временный и рабочий характер на каждом этапе обучения, поскольку в целом задача состоит не в том, чтобы дать дефиницию, в том, чтобы научить дефинировать (процессуальная ориентация)»11. Педагогическая дефиниция ориентирована не только на трансляцию точной информации о предмете, но и на формирование социокультурного представления о нем. Это, в свою очередь, означает, что педагогическая репрезентация никогда не свободна от социокультурного опыта самого учителя; и в этом смысле утверждение «ученики таковы, каков их учитель» следует признать справедливым, с той лишь ремаркой, что учителя многочисленны, и интериоризируемый учеником социокультурный опыт также не может быть сведен только лишь к одной модели.
Мы полностью разделяем точку зрения В.И. Карасика, утверждающего: «задача педагогической дефиниции - сформировать в сознании адресата культурный концепт, в состав которого входят разнородные признаки образного, понятийного, оценочного, инструментального характера»12. В этом обнаруживается существенное отличие от научного дискурса, в котором дефинирование ориентировано на репрезентацию и закрепление не концептов, а понятий. Здесь видны также аналогии с политическим или религиозным дискурсами, в которых дефиниции имеют отношение, скорее, к включению адресата в общее знаково-концептуальное поле, чем к созданию понятийной точности.
Категоризация в образовательно-педагогическом дискурсе нацелена на упорядочение репрезентируемых фактов реальности. Это достигается, преимущественно, за счет
11 Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. - М.: Гнозис, 2004. - С. 257.
12 Там же, С. 258.
сравнения и оценивания. Сравнивая предметы, учитель не только демонстрирует общность их признаков, но и формирует у учеников опыт поиска аналогий; не только сообщает что-то о предметах, но и упорядочивает ранее приобретенные знания; не только демонстрирует ученикам «связность» предметного мира, но и включает неизвестные ранее предметы в сформированные в сознании учеников категориальные схемы. Иными словами, для дискурса образования характерно то, что сравнение направлено не столько на работу с предметным миром, сколько на упорядочивание когнитивного опыта адресатов. В этом отношении очевидны отличия между образовательно-педагогическим и научным дискурсами; однако, по утверждению В.И. Карасика, «для ученика цели педагогического дискурса в значительной степени совпадают с целями научного общения»13, поскольку ученик получает новое для него знание.
Оценивание представляет собой специфичную для образовательно-
педагогического дискурса операцию, занимающую «промежуточную» позицию между категоризацией и интерпретацией. С одной стороны, учитель намеревается не просто передать ученику знание и научить его формировать собственную точку зрения, но и транслирует определенные модусы отношения к предмету, выражаемые операторами «хорошо -плохо», «красиво - некрасиво», «допустимо - недопустимо», «нравится - не нравится», «полезно - вредно», «правильно - неправильно», etc. Безусловно, такое оценивание предполагает размещение объекта оценки на некоторой воображаемой оценочной шкале, то есть - категоризацию предмета в системе устойчивых в определенной культуре оценочных отношений. Объектом оценки выступают также высказывания и действия самого ученика: учитель не просто категоризирует то, что говорит и делает его адресат, но и интерпретирует его самого как ученика и личность. Функции категоризации выполняют не только различные - преимущественно дискурсные - формы учебной деятельности, но и собственно многочисленные абсолютно или относительно легитимные номинации учеников («отстающие», «перспективные», «бесперспективные», «класс коррекции», «середнячки», «троечники», «крепкие хорошисты», «гордость класса»). Эти номинации выполняют не только функции оценки уровня знаний учащихся, но и определяют их статус в социальной иерархии определенной образовательно-педагогической среды. Таким образом, оценивание не просто формирует у ученика стратегии морально-эмоционального отношения к действительности, но и конструирует его идентичность.
В образовательно-педагогической дискурсной практике происходит предъявление и передача как фактов реальности, так и (институционализированные и субъективные) мнения о них. Иными словами, образовательно-педагогический дискурс не только репрезентирует, но и интерпретирует, при этом, интерпретация предопределяется как историко-культурной эпохой («дискурсивной формацией»), так и интеллектуальнопсихическими характеристиками личности учителя. Конечно, мы можем утверждать, что в конкретных историко-культурных условиях распространены определенные модели интерпретации, которые транслируются от поколения к поколению в процессе образовательной дискурсной практики; но помимо этого, личный опыт учителя оказывает существенное влияние на характер, например, объяснения и детерминации как интерпретативных процедур. В других дискурсах интерпретативные стратегии в большей мере обусловлены установленными моделями - например, в научном дискурсе (особенно в дискурсе естественных наук распространены примеры решения задач или способы доказательства), в религиозном (например, интерпретация может воспроизводить стратегии, содержащиеся в текстах патриотического характера), в юридическом (нормативные тексты могут содержать критерии, на основании которых следует квалифицировать деяния). Образовательно-педагогический дискурс в этом отношении сближается с политическим, в котором роль «субъективного фактора» в интерпретации фактов действительности также достаточно высока.
На наш взгляд, конвенция как когнитивная операция образовательнопедагогической дискурсной практики имеет свою специфику преимущественно в отношении отношений «учитель - ученик» и теоретического нормирования дискурса. В первом случае нормативные высказывания способны буквально мгновенно изменить модус
13 Там же. С. 257.
Серия Философия. Социология. Право. 2010. № 14(85). Выпуск 13
восприятия и установить дистанцию между коммуникантами. Такие абсолютно педагогические высказывания, как «к доске!», «тишина в классе!», «кто вам давал слово?», «задержитесь после урока» оказывают сильный нормирующий эффект и вне педагогических ситуаций. Во втором случае теоретический уровень образовательно-педагогического дискурса представлен нормативными высказываниями относительно организации самой дискурсной практики: концептуальный аппарат педагогики, педагогические гипотезы, модели и теории в значительной степени предопределяют дискурсные действия учителя в конкретных образовательных ситуациях.
Однако, в значительной степени образовательно-педагогический дискурс базируется на нормах-конвенциях иных дискурсов - в первую очередь, научного. Познавательный процесс в сфере образования обусловлен нормами-конвенциями той научной или технологической области, знание которой транслируется в рамках определенных дисциплин. Так, нормы гуманитарного познания обусловливают специфику доказательства, описания, объяснения в гуманитарных дисциплинах, а нормы технического познания - в контексте профессиональной подготовки специалистов технического профиля.
Краткое рассмотрение когнитивного параметра некоторых видов общественно значимых дискурсов позволяет заключить, что познавательные стратегии и процедуры существенным образом определяются предметной областью и целями дискурсной практики. Например, содержание системообразующего для политического дискурса концепта «власть» и достижение «кратоцентрических» целей детерминируют особенности формирования знания в политическом дискурсе. Нам представляется, что это обстоятельство является и фактором распространенных междискурсных конфликтов: невозможность установить диалог между представителями различных дискурсных сред связано не столько с неадекватным использованием когнитивного инструментария (например, средств аргументации или понятий), сколько с существенными расхождениями в трактовке обсуждаемого предмета и в прагматике дискурсной практики.
1. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М.: Прогресс, 1994.
2. Вебер М. Критические исследования в области наук о культуре // Культурология. XX век. Антология. - М., 1995.
3. Задворная Е.Г. Дискурсивные эпистемические трансформации // Постмодернизм: Энциклопедия. - Минск, 2001. - С.240.
4. Ивин, А.А. Теория аргументации. - М., 1997.
5. Карасик, В.И. Религиозный дискурс // Языковая личность: проблемы лингвокультуро-логии и функциональной семантики. - Волгоград: Перемена, 1999- - С.5-19.
6. Карасик, В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. - М.: Гнозис, 2004.
7. Кротков, Е.А. Диагностическое познание. - Белгород: БелГУ, 2006.
8. Мечковская, Н.Б. Язык и религия. - М.: ФАИР, 1998.
9. Микешина, Л.А. Эпистемология ценностей. - М.: Росспэн, 2007.
10. Шейгал, Е.И. Семиотика политического дискурса. - М.: Гнозис, 2004.
11. Dijk T.A. van. On the analysis of the parliamentary debates on immigration // http:// www.let.uva.nl/~teun/categor2.html (July 1998).
COGNITION IN VARIOUS DISCOURSE PRACTICES: AN EPISTEMOLOGICAL VIEW
Список литературы
Belgorod State University
E. A. KOZHEMYAKIN
The article describes the most significant features of cognition strategies and operations in different discursive practices. Political, religious, juridical and educational discourses are compared with a view to differences in their cognitive parameter.
e-mail:
kozhemyakin@bsu. edu.ru
Key words: discourse, cognition, political discourse, religious discourse, juridical discourse, educational discourse.
