CC BY
157
Затеева Татьяна Владимировна, профессор, заведующая кафедрой русской и зарубежной литературы Бурятского государственного университета, доктор филологических наук.
E-mail: [email protected]
Zateeva Tatyana Vladimirovna, рго1е880г, head, department of Russian and foreign literature, Buryat State University, doctor of philological sciences.
Ленхобоева Татьяна Робертовна, преподаватель кафедры рекламы и связи с общественностью Восточно-Сибирского государственного университета технологий и управления. E-mail: [email protected]
Lenkhoboeva Tatyana Robertovna, lecturer, department of advertisingof and public relations, Eastern-Siberian State University of technologies and management.
УДК 82-1
© И А. Романов
Ю. Кузнецов: между мифом и реальностью
Рассматривается художественная концепция поэзии Ю. Кузнецова, позволяющая поэту актуализировать древнейший миф о превращении-метаморфозе, представить трагические коллизии ХХ в. в контексте мировой истории и вечных ценностей.
Ключевые слова: миф, метаморфоза, реальное и метафизическое, мифологизация, транзитность, неопочвенничество, зеркальная перспектива, метаметафоризм.
I.A. Romanov
Yuri Kuznetsov: between myth and reality
The article discusses poetry of Kuznetsov, whose artistic concept is based on the intersection of two realities - the everyday and mythological. This view allows the poet to actualize the ancient myth of transformation, metamorphosis, to present the tragic conflicts of the twentieth century in the context of world history and the eternal values.
Keywords: myth, metamorphosis, real and metaphysical, mythologizing, transit, neopochvennichestvo, mirror perspective metametaphorism.
Творчество Ю. П. Кузнецова (1941-2003) стало большим поэтическим открытием 1970-х гг., по утверждению литературных критиков. Для широкого читателя поэзия уже перестала быть объектом всеобщего поклонения, как это было в период «поэтического бума» конца 1950-х - 1960-х гг. Поэзия семидесятников оказалась не столь пафосной, публицистичной и «шумной», зато более философичной, негромко размышляющей о мире, истории и человеке. Выразились в ней и совершенно объяснимые после провала гуманистической и «реформаторской» доктрины шестидесятников, чувства разочарования, некоторой горечи, сомнения.
Творчество Кузнецова совместило в себе образы фольклора, мотивы философской поэзии XIX в., советской поэзии и новейших модернистских течений. В художественном мире Кузнецова, по мнению В. Агеносова и К. Анкудинова, прослеживается четкое противопоставление реальности обыденной (материальной) и реальности мифологической (духовной) [1, 162]. Однако, как представляется, стихи этого поэта демонстрируют скорее не противостояние реальностей, что соответствует духу литературы романтизма, а их взаимодействие, доходящее в самых кульминационных моментах до взаимопроникновения.
И. Шайтанов отмечает: «Первое, чем запомнился Ю. Кузнецов, были его поэтические воспоминания (поэмы, стихи) о войне, не виденной своими глазами, но вошедшей в детскую, сиротскую память. Многих покоробил тон - жесткий, если не сказать жестокий <...> трагически погибшим отцам он противопоставляет трагедию оставленных ими жен и детей. Из этих военных воспоминаний поэт черпает свою интонацию, и они формируют образ его поэтического мира» [Шайтанов, с. 407].
Конкретные переживания, вызванные воспоминаниями о войне, зачастую соединяются с символическим, восходящим к фольклорным архетипам, содержанием. Миф вмешивается в жизнь. Так, например, стихотворение Кузнецова об отце «Возвращение» завершается строфой: Всякий раз, когда мать его ждет, -Через поле и пашню Столб крутящийся пыли бредет, Одинокий и страшный.
Погибший человек превращается в «крутящийся столб пыли». В стихотворении «Отцу» неродившиеся дети оказываются «летучими призраками». Кузнецов обращается здесь к древнейшему мифу о превращении - метаморфозе, который обрел свою литературную форму еще у Овидея и Апулея в ан-
И.А. Романов. Ю. Кузнецов: между мифом и реальностью
тичности, однако в его стихах этот миф актуализируется, увлекательная фантастическая история, пришедшая из прошлого, становится кошмарной иллюстрацией трагедии ХХ в. Война превратила в пыль миллионы людей, о которых осталась в лучшем случае лишь память.
Неудивительно, что при подобном подходе одним из центральных понятий поэзии Ю. Кузнецова становится «ничто». Именно оно напоминает об обреченности всего и вся на разрушение, распад, уничтожение в этом мире. Этим он близок И. Бродскому, у которого аннигиляция - превращение в Ничто, в Пустоту - один из лейтмотивов поэзии. Однако у Бродского Пустота, Ничто заполняются: либо через возрождение религиозного чувства («Пустота. Но при мысли о ней / видишь вдруг как бы свет ниоткуда...», ст. «24 декабря 1972 года»), либо творчеством ( «И новый Дант склоняется к листу / и на пустое место ставит слово», ст. «Похороны Бобо»). Для Бродского, как представляется, Пустота
- это не только отсутствие, но и неограниченная потенциальная возможность созидания. И в этом он близок мистической практике средневековья, например, Майстера Экхарда: «Конечная цель мистика
- постижение Бога, но такое постижение, которое нельзя перевести в зрительные образы, как мрак, в слуховые, как молчание» [Рабинович, с. 26].
Пустоту, Ничто в поэтическом мире Кузнецова заполнить невозможно, потому что она - везде, в еще зримых и осязаемых предметах реальной действительности. Что в этом слове «ничего» -Загадка или притча? Сквозит вселенной из него, Но Русь к нему привычна. Неуловимое всегда, Наношенное в дом, Как тень ногами, как вода Дырявым решетом. Оно незримо мир сечет, Сон разума тревожит. В тени от облака живет И со вдовой на ложе. Преломлены через него Видения пустыни, И дно стакана моего, И отблеск на вершине.
(«Дом»)
Метафорические перифразы позволяют Кузнецову словесно и образно выразить то, что выражению вроде бы и не поддается. Именно в этой точке пересечения образов и предметов реальности с пустотой, с потусторонним, неведомым и загадочным и пульсирует поэтический нерв многих стихов Кузнецова. А превращение - метаморфоза, происходящая с реальными объектами, наглядно демонстрирует тот метафизический сдвиг, который характеризует художественный мир этого поэта. Не случайно сюжет о превращении очень часто становится основой произведений. Рассмотрим, например, стихотворение «Змеиные травы»: Мчался поезд обычного класса, Вез мечты и проклятья земли. Между тем впереди через насыпь Серебристые змеи ползли. Людям снилась их жизнь неуклонно,
Снился город, бумаги в пыли. Но колеса всего эшелона На змеиные спины сошли. Всё сильней пассажиров шатало, Только змеи со свистом ползли. Незнакомая местность предстала, И змеиные травы пошли. Канул поезд в пустое пространство, И из вас никому невдомек, Если вдруг среди мысли раздастся Неизвестно откуда - гудок.
Автор сознательно создает в этом произведении атмосферу тайны, он будто бы что-то недоговаривает. Откуда и куда мчался поезд? Что за серебристые змеи, на спины которых сошли колеса поезда? Куда делся поезд, канув «в пустое пространство»? Ответы на это вопросы читателю вряд ли мож-
но найти. По крайней мере, однозначные ответы. Подобного рода тексты требуют не столько рассудочного, сколько ассоциативного подхода. «Транзитный» образ поезда наверняка здесь можно рассматривать как метафору самой жизни (не так ли и у В. Пелевина в «Желтой стреле»?), вечное движение неизвестно куда. Не случайно в стихотворении повторяется слово «снились»: сам сюжет стихотворения напоминает сновидение, которое очень сложно растолковать. Согласно древнейшим мифологическим представлениям, метаморфозы происходят, как правило, ночью, под покровом темноты. Именно ночью «поезд обычного класса» исчезает в пустоте, а змеиные спины превращаются в рельсы. Таким образом, сон, загадочные змеи, ночь, пустота, странный гудок, раздающийся «неизвестно откуда», выражают интуицию потустороннего, «другого» мира, а поезд становится символом движения от реальности к запредельному и неведомому.
Таким же символом движения, смысла которого не понять, оказывается и трамвай из стихотворения «И - по кольцу, и - по второму кругу, содержание которого очевидно перекликается с «Заблудившемся трамваем» Н. Гумилева. «Перенаселенный» трамвай уподобляется планете, вокруг которой «Зияет леденящее пространство, / Бессмысленная бездна пустоты». Вполне приземленные образы -булыжные улицы, забор, крыша, прохожие соседствуют с «космическими» звездолетом, метеорами. Земное и космическое тут неразделимы, как в древнем мифе. Земное пребывание оценивается автором как «иллюзия». Может именно поэтому поток образов в стихотворении вновь напоминает сно-видческие картины.
Пример взаимодействия реального мира и космоса можно наблюдать в стихотворении «Родство».
Ребенок соломинку взял, Увлекся простым подражаньем. И радужный шар воссиял, Наполненный чистым дыханьем.
Мыльный пузырь, пущенный ребенком, обрастает мхом и гиацинтом и превращается в планету. Интересно здесь движение авторского взгляда: земля (ребенок) - подъем в космическую высь (превращение мыльного пузыря в планету) - вновь земля (вой пса, пробуждение ребенка). Очевидно, что тут читатель сталкивается с зеркальной перспективой - приемом новой метафорики, позднее ярко реализовавшимся в поэзии метаметафористов (И. Жданов, А. Парщиков, А. Еременко). Отрыв от земли, метафизический взлет и возвращение характерны также для И. Бродского (например, «Осенний крик ястреба»). Метаморфоза и здесь соединяет землю и космос, реальное и метафизическое. Авторское сознание, двигаясь по символической параболе, обречено на «возврат» к земле, что выражает высший смысл творческого акта: заглянув в неведомые метафизические дали, поэт должен вернуться в реальность, чтобы поведать об увиденном людям на понятном им языке.
Ключевыми в поэтическом мире Кузнецова являются понятия семья, человек, женщина, Россия [1, 162]. При этом ведущей темой поэта, остро чувствующего раскол русского традиционного мира, переживающего катастрофизм отечественной истории, становится тема трагической пустоты, потери, дисгармоничности мира. Из-за гибели отца распадается семья («Отцу»), иллюзией, приносящей страдания, оказывается любовь к женщине («Ветер», «Это песня не нашего края»). Удел человека настолько трагичен, что и смерть не приносит покоя («После смерти, когда обращаться.»). Смерть изображается как уход в пустоту, символом которой становится буйство ветра (сгустка пустоты, напоминания о человеке): «Из лица пустота мировая / Всё пронзительней станет свистать».
Трагические интонации доминируют и в трактовке образа России. Этот образ также не избежал мифологизации (причем окрашенной почвеннической идеологией самого Кузнецова). Россия у него -Божья избранница: «И Господь возлюбил непонятной любовью / Русь святую, политую божеской кровью» («Видение»). Однако «вселенское зло», исходящее от «противника любви», обрушилось на Россию, которая оказалась по сути противопоставленной всему миру. Отсюда - стремление Кузнецова создать для России новое жизненное пространство, перенести её в другое место. Я скатаю родину в яйцо И оставлю чуждые пределы, И пойду за вечное кольцо, Где никто в лицо не мечет стрелы.
(«Я скатаю родину в яйцо.»)
Именно метаморфоза может помочь поэту превратить огромную страну, осажденную недругами, в яйцо, найти для нее райское место, где «всё на свете станет новым», и «раскатать» ее там.
Место Ю. Кузнецова в поэзии 70-90-х гг. XX в. уникально. Эта уникальность определяется тем, что по своему мировоззрению поэт был близок неопочвенническому журналу «Наш современник»,
А.С. Собенников. «История одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина и «Михаилу Евграфовичу» В. Пьецуха: русская ментальность
на авторов которого он оказал безусловное влияние. Его воззрения, в том числе представленные в художественных текстах, вызывали обвинения в национализме и пропаганде изоляционизма, однако при этом его художественные поиски, по сути, предварили открытия поэтов модернистского и постмодернистского толка. Консерватор в идеологии, он оказался смелым новатором в поэтике. Его творческая судьба подтверждает тот факт, что настоящий талант никогда не умещается в какие-либо идеологические или эстетические рамки.
Литература
1. Агеносов В., Анкудинов К. Современные русские поэты. - М.: Мегатрон, 1998.
2. Рабинович В. А. Жить просто или просто жить?: ( Уроки святого Франциска) // Когнитивная эволюция и творчество. - М., 1995.
3. Шайтанов И. О. Художественные поиски и традиции в современной поэзии // Русская литература XX в.: В 2 ч. - М.: Дрофа, 2000. - Ч.2.
Романов Игорь Александрович, доцент кафедры литературы Забайкальского государственного университета, кандидат филологических наук.
Тел.: +7-9245021066; e-mail: [email protected]
Romanov Igor Aleksandrovich, associate professor, department of literature, Zabaikalsky State University, сandidate of philol-ogyical sciences.
УДК 82-1
© А. С. Собенников
«История одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина и «Михаилу Евграфовичу» В. Пьецуха: русская ментальность
Статья посвящена рецепции М.Е. Салтыкова-Щедрина современным писателем В. Пьецухом «Истории одного города». Анализируются «История города Глупова в новые и новейшие времена» и «Город Глупов в последние десять лет» В. Пьецуха, рассматривается мотив иррациональности русской государственной и общественной жизни, выделяются смысловые и ценностные аспекты «русскости».
Ключевые слова: сатира, ментальность, игра, деконструкция.
A.S. Sobennikov
"The history of a town" by Saltykov- Shchedrin and "To Michail Evgrafovich" by V. Pyetsuh: Russian mentality
The article is devoted to the V. Pyetsuh's reception of Saltykov -Shchedrin's satire "The history of a town". In "The history of the Town Glupov in new and modern times" and "Town Glupov in the last ten years" V. Pyetsuh develops the motive of irrationality in Russian government and public life . The article also analyzes the semantic and value aspects of "Russian-ness" in the V. Pyetsuh's texts.
Keywords: satire, mentality, game, deconstruction.
Вячеслав Пьецух свой диалог с классиками назвал плагиатом [Пьецух]. На самом деле, это определение игровое, в духе постмодернистской эстетики. Речь должна идти, скорее, о стилизации, о художественной памяти и памяти аксиологической. В диалоге с М.Е. Салтыковым-Щедриным аксиологическая память выступает на первое место. О чем бессмертная сатира классика? В «Истории одного города», конечно же, в пародийной форме представлена «История государства Российского» Н.М. Карамзина, в гротескной форме представлена сама российская история. Но есть в ней некое смысловое зерно, которое можно обозначить как «русскую ментальность».
Название города - Глупов - намекает на иррациональность русской государственности, иррациональность истории России. У Салтыкова-Щедрина иррациональность русской жизни и русской истории проявляется уже в главе «О корени происхождения глуповцев», в том, как головотяпы «Волгу толокном замесили», «в трех соснах заблудились», как «князя искали». Историческая ментальность -в типе власти, во взаимоотношении власти и народа. У Салтыкова-Щедрина в образах градоначальников, в сущности, представлены архетипы авторитарной власти в русском варианте.
Первое качество этой сатиры - бюрократическая механистичность. Органчик знал только два слова: «не потерплю» и «разорю». Второе качество - самодурство, отсутствие справедливости. Третье
