CC BY
520
34
МЕТОДОЛОГИЯ
ЛИТЕРАТУРА
Бахтин М.М. Литературно-критические статьи.
М., 1986.
14. Лакан Ж. Семинары. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. Книга 2. — М., 1999.
Бергсон А. Непосредственные данные сознания // 15. Лакатос
И.
Фальсификация
и
методология
Анри Бергсон. Творческая эволюция. Материя и научно-исследовательских
память. — Минск, 1999.
Вацлавик П., Бивин Дж., Джексон Д. Прагматика
программ
Т.
Кун.
Структура научных революций / Сост. В.Ю. Кузнецов. М., 2002.
человеческих коммуникаций: изучение паттернов, 16. Левинас Э. Время и другой. Гуманизм другого
патологий и парадоксов взаимодействия. — М., 2000.
человека. — СПб., 1998.
Витгенштейн Л. Философские исследования
17. Леонтьев А.А. Деятельный ум. — М., 2001.
Языки как образ мира / Сост. К. Королев. — М.-СПб., 18. Мамардашвюш
М.
Классический
и
2003.
Вульф
Э.
Перечеркнувшая
себя
интенциональность: бред как попытка субъекта изъять
себя
из
общественных
отношений
и
Независимый психиатрический журнал. №2.
истории
1994.
неклассический идеалы рациональности. — М., 1994.
19. Мамардашвили М. Мой опыт нетипичен. 2000.
20. Мауро Т. де. Введение в семантику. — М., 2000.
М.,
Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. — М., 2000. Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. СПб., 1999. М., 1985.
21. Мерло-Понти М. В защиту философии.
1996.
22. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия.
М.,
23. Михайлов Ф.Т.
поисках causa sui психического
Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и // Михайлов Ф.Т. Избранное. — М., 2001.
феноменологической философии. — М., 1999.
Гуссерль
Э.
Картезианские
размы шления
24. Михайлов
Ф.Т.
Общественное
сознание
и
самосознание индивида. — М., 1990.
Эдмунд Гуссерль. Логические исследования. 25. Рено А. Эра индивида: К истории субъективности.
Картезианские размышления. 2000.
др.).
Минск-М.,
10. Гуссерль
Э.
СПб., 2002.
26. Рильке P.M. Избранные сочинения. — М., 1998.
Логические
исследования: 27. Эльконин
ДБ.
Избранные
психологические
Исследования по феноменологии и теории познания, труды. — М., 1989.
М., 2001.
11. Деррида Ж. Голос и феномен. — СПб., 1999.
12. Ильенков
Э.В.
Диалектика
абстрактного
и
28. Bergeret J. (ed). Psychologie pathologique: théorique et clinique. — Paris, 2000.
29. Birdwhistell R.L. Contribution of Linguistic-Kinesic
конкретного в научно-теоретическом мышлении.
М., 1997.
13. Кассирер Э. Логика наук о культуре
Эрнст
Кассирер. Избранное. Опыт о человеке. — М., 1998.
Studies
to
Ле
Understanding of Schizophrenia
Schizophrenia. An Integrated Approach / A. Auerback
(ed.).
КУ., 1959.
30. Strawson P. Individuals: An Essay in Descriptive Metaphysics. — London, 1959.
Е.Ф. Тарасов
ЯЗЫКОВОЕ СОЗНАНИЕ
Актуальные проблемы анализа
словаря
5
как
академические
грамматики
и
языкового сознания
толковые словари
Отечественная психолингвистика, пытаясь
новы й
Языковое сознание психолингвистического сформированный за последние 20 лет.
объект анализа,
качестве материала для анализа языкового
исследовать внутренние психические процессы
>
обеспечивающие
производство
и
восприятие
речи
центральные
проблемы
любой
психолингвистической школы, последние 20 лет
сознания
стало использоваться ассоциативное интенсивно занимается проблемами языкового
поле
экспериментально создаваемый артефакт, сознания, и это не случайно
который
авторы
«Ассоциативного
тезауруса
процессах производства и восприятия речи
русского языка» (1993-1999) ставят в один ряд с существуют, и их целесообразно различать в
такими формами фиксации общенационального анализе,
две
стороны:
О)
производство
тел
языковых знаков (в устной и письменной форме) и создание из этих тел речевых высказываний и (2) их восприятие (слуховое или зрительное) с одной стороны, и манипулирование знаниями в виде образов сознания различной психической модальности, с другой. В этом случае имеется в виду (I) «одевание» бессловесной мысли, формируемой говорящим в начале высказывания, в слово при производстве речи и (2) конструирование реципиентом из имеющихся у него образов сознания содержания воспринимаемой речи.
В предельно упрощенном виде этот тезис можно объяснить так: коммуниканты при общении пытаются указать друг другу на свои мысли, которые, как они считают, необходимо продемонстрировать собеседнику. Так как мысли нельзя непосредственно воспринять органами чувств, то собеседники используют знаки, т.е. предметы в знаковой функции, предметы, специально приспособленные людьми для указания на свои мысли и, следовательно, для их опосредованного обнаружения. Этими предметами являются воздух, колеблемый органами речи (и поэтому звучащий), графические знаки, а также множество неязыковых знаков, в основном воспринимаемых зрительно.
Материал речевых патологий показывает, что нарушение производства речевой цепи (афазии Брока и Вернике), нарушение производства тел языковых знаков и построение знаковой цепи может протекать при определенной сохранности операций манипулирования знаниями (образами сознания).
Если мы отвлечемся от метафоры, описывающей человеческую речь как «передачу информации», т.е. передачу- знаний в процессе производства речи (письмо и говорение), производства, тел знаков, предъявляемых для восприятия собеседнику, то мы неизбежно вынуждены будем различать два рода знаний. Во-первых, это постоянные знания коммуникантов, с которыми они входят в процесс общения, и во-вторых, знания, которые коммуниканты формируют в самом процессе общения из своих постоянных знаний.
Различие двух родов знания известно в психологии и лингвистике. В психологии это различие трактуют как различие первичных и вторичных образов сознания. В упрощенном виде это можно представить как формирование образов сознания в ходе предметной (познавательной) деятельности — это первичные образы — и как формирование новых образов
сознания — это вторичные образы в ходе обработки и часто контаминации первичных образов (А.А. Леонтьев). Эти два процесса, естественно. неразрывны, и поэтому в психологии весь образ сознания рассматривают как явление, состоящее из умственной и чувственной частей, полагая, что чувственная часть формируется в предметной (познавательной) деятельности, а умственная в общении, где субъект сознания формирует новые знания в ходе речевого общения, когда он воспринимает речевые сообщения и формирует новые знания как содержание воспринятых сообщений.
Эту традицию различения двух видов знания, локализованных в образе сознания, можно возвести в ближайшей ретроспективе к Л.С. Выготскому, показавшему наличие в сознании двух уровней — бытийного и рефлексивного; бытийный уровень содержит знания, сформированные при познании внешнего, предметного мира, на рефлексивном уровне находятся знания, полученные при рефлексии над знаниями бытийного уровня.
В лингвистике различие двух видов знания Ю.С. Степанов связывает со значениями корня зна- (знание, относящееся к высшей сфере, к мудрости, к истинному знанию) и корня вед-(знание, переданное, поведанное другому человеку) [13, с.339 и сл.]. В современном русском языке глаголы с корнем зна описывающие процессы познания, указывают на знания, полученные в предметной (познавательной ) деятельности, а глаголы с
корнем вед--на знания, обретаемые в ходе
общения.
Вернемся к анализу двух сторон речевых процессов, позволяющему различать производство и восприятие тел языковых знаков (звуков и графем), с одной стороны, и овнешнение своих мыслей говорящим (и пишущим) в речевой цепи и формирование реципиентом знаний при смысловом восприятии речевой цепи. Иначе говоря, мы настаиваем на необходимости различать процесс производства и восприятия овнешнителей, т.е. процесс производства и восприятия цепи предметов-знаков, с одной стороны, и процесс манипулирования знаниями, т.е. процесс производства мысли адресантом,
предшествующий «одеванию» её в слово, и процесс производства мысли (содержания воспринятой цепи предметов-знаков) адресатом, который ориентируется в этом производстве
мысли на семантические и грамматические характеристики цепи предметов-знаков.
Развитие когнитивной психологии позволило сформировать в виде так называемой компьютерной метафоры представление о знаниях, которые суть достояние сознания человека, и об их внешних «носителях», существующих за пределами тела человека. Анализ познавательных процессов за последние полвека привел к выраженному делению когнитивных процессов на ментальные, внутренние (по отношению к человеку), ведущие, в конечном счете, к идеальным образованиям, и внешние предметы, являющиеся носителями этих идеальных образов, в естественном языке эти две стороны известны как значения (слов) и как звуковая и графическая оболочка слов. Такое разделение знаний и их материальных носителей и, самое главное, осознание преимуществ этого разделения для анализа речевого общения делает его привлекательным.
Создание речевых сообщений — не только объект лингвистики, анализом знаний пытаются заниматься и философия, особенно философская семантика, и логика, и герменевтика, а также психология, особенно психология сознания, и когнитивная психология.
Проанализируем эвристические возможности понятия образ (языкового) сознания для анализа значения слова и содержания языковых высказываний.
Языковое сознание в отечественной психолингвистике трактуется как совокупность образов сознания, овнешняемых при помощи языковых средств — слов, свободных и устойчивых словосочетаний, предложений, текстов и ассоциативных полей. Главное в этой дихотомии «сознание и язык», естественно, сознание.
Для дальнейшего изложения необходимо ответить на вопрос, где же возникают новые знания? Один из возможных ответов может бьггь таким: новые знания возникают при формировании образов сознания в предметной деятельности, в ходе которой субъект деятельности воздействует на предметы-объекты. Они реагируют на это воздействие, и реакции позволяют субъекту судить о свойствах объектов, языковые знаки выполняют функцию носителя знаний, медиатора (В.П. Зинченко). Знания, ассоциированные в нашем сознании с этим медиатором, дают возможность субъекту категоризировать сенсорные данные, получаемые от органов чувств при познавании объекта деятельности. Очевидно, что в предметной
деятельности на долю языка выпадает роль средства оргстизации фиксации, переработки и хранения знаний, полученных в предметной деятельности.
При продуктивной мыслительной деятельности, которая выступает аналогом и деривативом предметной деятельности, объект на основе знаний, аккумулированных в первичных образах сознания в ходе предметной деятельности, формирует вторичные образы сознания. При этом во внутренней мыслительной деятельности субъект использует не знаки-предметы, а знаки-образы предметов. Если продукт мыслительной деятельности предназначен самому себе и если решаемая при этом проблема была стандартной и привычной, то организация фиксации, переработки и хранения новых знаний может осуществляться и без образов языковых средств. (См. по этому вопросу работы А.Н. Соколова и Н.И. Жинкина). Однако если результаты мыслительной деятельности должны быть переданы другому, они овнешняются предметами-знаками и предъявляются другому для восприятия. При этом мысль другого не только оформляется в слове, но и неизбежно формируется принятым для данного сообщества способом [16].
Речевое общение можно рассматривать как процесс взаимного управления общающимися внешним и внутренним коммуникативным и посткоммуникативным поведением.
В норме коммуниканты вступают в общение для регуляции своей совместной деятельности, которая, как правило, следует за актом общения. Отсюда возможен вывод, что активность коммуникантов распадается на активность по организации самого общения (привлечение непроизвольного и произвольного внимания, ориентировки в собеседнике и ориентирование собеседника в себе, установление социальных отношений и создание желаемой атмосферы общения) и по организации совместной деятельности (мотивирование участия в совместной деятельности, ориентирование в этой деятельности, определение е£ цели и мотива).
Управление внутренней активностью собеседника целесообразно понимать как управление его мыслительным процессом или как побуждение его к формированию мыслей, которые, необходимы субъекту речевого воздействия (РВ). В общем виде это достигается путем предъявления объекту РВ речевых сообщений, понимание которых должно вызвать мысли, необходимые субъекту РВ. Предпосылкой для достижения требуемого
результата является общность сознаний коммуникантов, которая достоверно позволяет прогнозировать знания, ассоциированные у объекта РФ с употребляемыми языковыми знаками. Общность сознаний коммуникантов, необходимая для речевого общения, состоит и общности знаний о мире и общности знаний о языке. Эта общность формируется при присвоении идентичной этнической культуры и при овладении одним и тем же национальным языком.
Необходимо подчеркнуть, что коммуниканты вступают в контакт на базе этой общности сознаний; все остальные знания, которые возникнут в ходе общения, будут новыми, сиюминутно сформированными, хотя степень их оригинальности будет различной, но это не важно, главное, что мысли, возбуждаемые смысловым восприятием речевых сообщений формируются каждый раз заново, здесь и сейчас, и не существовали в данной конкретной конфигурации ранее.
Следует также подчеркнуть, что сами тела знаков никаких знаний, существенных для общения, не содержат, для каждого человека предмет является знаком только потому, что с ним ассоциированы знания, которые хранятся только в сознании человека и больше нигде. Мы настаиваем на этом утверждении, которое, по нашему мнению, является трюизмом, только потому, что существует так называемая гипотеза Р. Поппера о третьем мире — мире знаний.
Прежде чем мы перейдем к анализу гипотезы Р. Поппера о третьем; мире, необходимо указать на две характеристики культурных предметов, используемых в общении в качестве тел знаков. Вне ситуации общения культурный предмет находится с человеком-изготовителем этого предмета в субъект-объектных отношениях: человек — это субъект, а культурный предмет, следовательно, объект. Культурный предмет возникаем в процессе обработки человеком-деятелем некоторого природного материала, последний изменяет свою форму, и это изменение не было случайным: изготовитель культурного предмета соотносил его становящуюся форму с тем образом результата который находился в его сознании еще до начала обработки природного материала, а кроме того, в его форме отразились, «застыли», опредметились в превращенной форме действия по его изготовлению. Процесс изготовления культурного предмета описывается категориями опредмечивания и распредмечивания [1,с.154-155]. Естественно, изготовление культурного
предмета сопровождается производством идеального — это отображение в сознании деятеля (1) природного материала, (2) действий и (3) формирования способов операций их осуществления, (4) изготовленного культурного предмета, а также (5) формирование идеального культурного предмета в качестве образа результата.
Таким образом, культурный предмет в превращенном виде в своей форме о пред метил действия, в ходе которых он был создан. В процессе деятельности по его созданию было произведено идеальное, т.е. созданы знания. Но все эти качества, в том числе свойства субстанции культурного предмета, безразличны для его функции быть знаком: с культурным предметом как знаком ассоциированы другие знания, которые называются его значением. Это значение формируется членом общества в ходе присвоения культуры этого общества и «поселяется» в его сознании, оно связывает всех членов общества, присвоивших одну и ту же культуру. Для обнаружения значения, которое никогда не покидает голову, точнее, тело человека, оно нуждается в овнешнителях, которыми служат культурные предметы, ассоциированные с ними.
Подчеркнем ещё раз, воспользовавшись словами И.С. Нарского, что «материал знака, взятый сам по себе, в изоляции от значения, вообще теряет отношение к структуре знака, а знак в такой изоляции «гибнет» его знаковое бытие прекращается, бывший же материал знака остается тем же, чем он был до включения в знак, т.е. сочетанием звуков, черточек на бумаге, световых вспышек и т.д. И было бы неточностью сказать что знак «имеет» значение, словно значение «присоединяется» к знаку. В действительности знак есть единство материала знака т.е. «носителя» или вещественной основы значения» [11, с.85-86]. Из этой мысли И.С. Нарского следует, что тело знака приобретает «знаковые» свойства, т.е. становится элементом знака только в единстве со значением, которое хранится в теле человека общающегося и поэтому, неизбежен вывод, что культурный предмет становится знаком в общении, где присутствуют интерпретаторы-носители
значений.
Теперь вернемся к К. Попперу с его идеей третьего мира — мира знаний. По Попперу, существуют «...три мира, универсума: во-первых, мир физических объектов или физических состояний; во-вторых, мир состояний сознания, мыслительных ментальных состояний, и.
возможно, диспозиций к действию; в-третьих, мир объективного содержание мышления, прежде всего содержания научных идей, поэтических мыслей и произведений искусства» (К. Поппер).
Возражения оппонентов Поппера, которые он приводит, сводятся к утверждению, что средства существования третьего мира «представляют собой средства коммуникации, так сказать, символические или лингвистические средства вызывать у других людей подобные ментальные состояния и поведенческие диспозиции к действию» (К. Поппер).
В доказательство существования своего третьего мира он предлагает рассмотреть два мысленных эксперимента, из которых мы приведем только второй. Предположим, пишет Поппер, что разрушены машины и орудия труда, а также наши знания о машинах, орудиях труда и умение ими пользоваться. сверх того, уничтожены и все библиотеки (которые мы относим к третьему миру), и это делает невозможным обучение при пользовании книгами. Вывод Поппера не вызывает возражения, но не потому, что библиотеки содержат знания, а потому, что библиотеки содержат книги с текстами, чтение и понимание которых заставляет читателя, используя свои прежние знания, порождать новые знания о машинах, орудиях труда, и на основе этих новых знаний возникает возможность формировать умение пользоваться ими.
Лингвистическая или, что вернее, семиотическая некомпетентность Поппера не позволяет ему согласиться с его критиками. Совершенно очевидно, что книги не содержат знании, но они содержат цепочки культурных предметов — цепочки тел языковых знаков, построенных по законам грамматики конкретного национального языка, и если к этим цепочкам тел языковых знаков «присоединить» интерпретатора, в сознании которого есть знания о языке и о мире, описанном в текстах, то этот интерпретатор породит новые знания.
В связи с этим возникает любопытная ситуация с книгой «Константы. Словарь русской культуры», автор которой солидаризируется с Поппером, отвечая на критику своих оппонентов, которые полагают, «что представленные в нем (в Словаре. — Е.Т.) концепты не являются объективными сущностями, ... а представляют собой всего лишь некоторое объективированное выражение субъективных состояний некоторых людей — тех именно, мнения которых под соответствующими концептами приводятся, в
том числе и субъективные идеи самого автора Словаря» [13, C.347J.
Сначала о том, являются ли представленные в словаре концепты объективными сущностями. В качестве ментефактов концепты объективно существуют, формируясь в сознании при чтении Словаря, а затем сохраняясь в долговременной памяти интерпретатора текста Словаря, правда, уже не с опорой на тела языковых знаков Словаря, а с опорой на образы сознания различной психической модальности, которые создавались при чтении Словаря.
Теперь о том, являются ли концепты объективированным выражением субъективных состояний некоторых людей и самого автора. Без всякого сомнения, автор Словаря читал мнения других людей о концептах русской культуры, на основе этого чтения он сформировал свои идеи и зафиксировал их в тексте Словаря при помощи грамматически отмеченных цепочек языковых знаков. Текст Словаря — это знаковая форма существования ментефактов.
Автор Словаря Ю.С. Степанов создал уникальную энциклопедию концептов русской культуры, тексты Словаря суп» знаковая форма существования концептов. Однако концепты как ментефакты не «живут» в Словаре. Строго говоря, в Словаре содержатся не овнешннтелн самих концептов, а овнешнители рефлексии автора Словаря над этими концептами: ментефакты как объект анализа существуют всегда только в чьей-либо рефлексии, ибо в момент производства ментефакты не доступны для анализа, они анализируются только post hoc.
Теперь подведем промежуточный итог, прежде чем перейдем к анализу ассоциативных полей (АП) как внешней формы существования образов сознания, ассоциированных со словами-стимулами, из слов-реакций, из которых сконструировано АП.
АП формируется исследователем из ответов-реакций носителей языка на одно слово-стимул. На вопрос, что овнешняет АП, нет однозначных ответов. Можно полагать, что АП овнешняет знания, ассоциированные со словом-стимулом в данной конкретной национальной культуре. Если речь идет об «Ассоциативном тезаурусе современного русского языка», то можно утверждать, что слова-реакции — суть те слова, которые, вероятно, непосредственно связаны в ассоциативной вербальной сети, охватывающей с определенной полнотой весь лексикон современного среднестатистического носителя русского языка, другие слова этой сети, связаны со словом-стимулом уже опосредовано.
Приведем для примера случайно взятое из названного тезауруса АП:
АЛМАЗ: камень 33; глаз 8; бриллиант, граненый, твердый 5; дорогой 4; богатство, драгоценный камень, кольцо 3; блестит, драгоценность, изумруд, фальшивый 2; алмазные подвески, белый, блеск, блестящий, большой, гранит, графит, деньги, дерьмо, драгоценный, искры, как глаз, кинотеатр, корунд, красиво, красивый, кремень, крепкий, непобедимый, огранка, окись углерода, природный, прочный, рубин, сверкать, сверкающий, сокровища, топаз, точеный, точность, углерод, украшение, ум, хороший, чистой воды 1; 103+49+0+36.
Это поле содержит реакции на стимул АЛМАЗ, в качестве реакции это же слово алмаз появилось в ответах испытуемых, и эти ответы собраны в АП:
АЛМАЗ — бриллиант 8; бесценный 4; углерод 3; великолепный, грань, редкость, твердость, ценность 2; сверкать, Сократ 1; 29+13.
Пытаясь анализировать АП с целью ответить на вопрос, какие знания в сознании испытуемых ассоциированы со словом-стимулом, исследователь оказывается в той же ситуации, что и Ю.С. Степанов, когда он читает статьи этимологических словарей, или, к примеру, В.В. Колесов, автор другой замечательной книги о ментефакгах «Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека)» [7], когда он ан&зизирует древнерусские летописи: они оба формируют новые знания как содержание читаемых ими текстов. !>го формируемое ими новое знание, кстати, как мы уже упоминали, не действительные ментефакты прежних носителей русской культуры, а только гипотетические, однако для всех читателей указанных книг они отныне будут, подчеркнем этот факт, неотделимы от этой рефлексии.
Но познавательная ситуация для исследователя АП ассоциативного тезауруса существенно отличается от познавательной ситуации автора Словаря и автора «Древней Руси...» в одном пункте: конструкт АП в качестве объекта анализа является новым и непривычным объектом, навыки анализа которого ещё не сложились, поэтому, заметим мимоходом, эвристические возможности ассоциативных словарей оказались не умопостижимыми для многих современных русистов. Очевидно, что способ презентации слов в АП нуждается в некоторой реорганизации, которая приблизила бы внешнюю форму АП к имеющимся образцам лингвистических объектов.
Каждая статья тезауруса представляет собой список слов-реакций, ранжированных по частоте и расположенных по алфавиту в пределах одного ранга. В статье четко различимы частотные реакции и одиночные, частотная часть АП устойчива во времени и, вероятно, содержит реакции, обладающие узуальными связями со словом-стимулом.
Усилия исследователей на протяжении, по крайней мере, двух столетий были направлены на группировку и интерпретацию АП как овнешнителей сознания. Попытки группировки реакций в АП показывают необходимость разных способов группировки реакций, вызванных стимулами, принадлежащими к разным частям речи, к разным классам слов.
Анализ процессов производства и восприятия речи упирается в нерешенность проблем анализа языкового сознания, которые, как становится очевидным, не вскрываются при анализе таких овнешнителей, как тексты.
Поэтому появление такого нового способа овнешнения сознания, как АП, обещает определенный прогресс в анализе сознания, но требует, в свою очередь, решения традиционных, предстающих в новой форме проблем соотношения сознания и метасознания, соотношения форм существования сознания в претекстах, текстах, и метатекстах, и, наконец в виде проблемы адаптации формы АП (как овнешнителя сознания) к возможностям памяти человека.
1.2. Межкультурное общение — новая онтология анализа языкового сознания
Межкультурное общение (МО) целесообразно понимать как общение носителей разных культур (и обычно разных языков). При помощи метафоры «носитель национальной культуры» обычно описывают качества сознания человека, которое сформировалось при «присвоении» определенной национальной культуры. Под этими качествами сознания в современной когнитивной психологии в первую очередь имеют в виду знания: перцептивные (сформулированные в результате переработки перцептивных данных, полученных от органов чувств), концептуальные (формируемые в ходе мыслительной деятельности, не опирающейся непосредственно на перцептивные данные), процедурные (описывающие способы и последовательность использования
перцептивных и концептуальных данных) (27; 34; 40; 41]. Например носитель русской культуры
имеет сознание, состоящее из психических образов и представлений, бытующих в русской культуре.
Это знания в виде образов сознания и представлений (в лингвистике они описываются чаще всего понятием значения слова), ассоциированные со словами — точнее, с телами языковых знаков, — используются коммуникантами для построения мыслей при кодировании и декодировании речевых сообщений. Если говорящий производит высказывание «Я тебя люблю», то его можно рассматривать как отображение, как речевую форму мысли, которая сначала была построена
несовпадение этих образов будет служить причиной неизбежного непонимания при межкультурном общении.
Есть основание полагать, что главная причина непонимания при МО не различие языков — сформировать навыки говорения (письма) и слушания (чтения) сравнительно просто, — а различие национальных сознаний
коммуникантов.
Для анализа проблем взаимопонимания (непонимания) в МО целесообразно проблему общения носителей разных национальных культур понимать как проблему общения носителей разных национальных сознаний. Такое
говорящим в своем сознании, а затем воплощена^уточнение необходимо, т.к. для описания МО во внешней речи. Слушающий, восприня^=?йодей существуют различные, иногда довольно
речевое сообщение «Я тебя люблю», декодирует его и строит мысль, используя для этого образы, ассоциированные со словами «# ты. любить» и руководствуясь при этом строением синтаксической структуры высказывания. Это обобщенная и весьма приблизительная схема достижения взаимопонимания в знаковом общении при использовании любого национального языка.
Специфика общения при использовании конкретного национального языка состоит 1) в специфике построения речевой цепи, осуществляемого по грамматическим правилам этого языка, и 2) в специфике образов сознания, отображающих предметы конкретной национальной культуры. Следовательно, для достижения взаимопонимания необходимо, чтобы коммуниканты обладали I) общностью знаний об используемом языке (и общностью навыков речевого общения), а также 2) общностью знаний о мире в форме образов сознаний. Если носитель русского и носитель английского языков, общаясь по-английски, используют слово house или же оба, общаясь на русском, используют слово «дом» (как жилище), то в обоих случаях для понимания слов house и дом англичанин использует один и тот же образ сознания, аналогично поступает и русский, используя для понимания двух слов house и дом один образ сознания, но образ, бытующий в русской культуре. Эта картина, естественно, меняется при более глубоком знакомстве с чужой культурой: например, русский, постигая английскую культуру, со словом house будет ассоциировать образ, сходный с образом носителей английской культуры. Носители английского и русского языков будут понимать друг друга в той мере, в какой образы их сознаний пересекаются (обладают общностью),
непрозрачные метафоры: «влияние одной культуры на другую», «передача достижений одной культурно-исторической традиции другой», «диалог культур» (см. [10, с.228)). Все эти метафоры могут заслонить реальный процесс МО, который происходит, по выражению Л.С. Выготского, только в форме «общения сознаний». Диалог культур может проходить как обмен культурными предметами, деятельностями (точнее, в виде обмена способами осуществления деятельностей, т.е. обмена операциями) и как обмен образами сознания, ассоциированными с конкретными словами и описанными в текстах, но в любом случае и заимствуемый предмет, и новая инокультурная овладеваемая деятельность постигаются при помощи образов предметов и деятельностей твоей культуры только потому, что другого способа, как понять новое через старое, не существует. Иначе говоря, любой диалог культур реально протекает только в сознании ноаттеля конкретной культуры, которому удалось постигнуть образы сознания носителей другой (чужой) культуры в ходе рефлексии над различиями квазиидентичных образов своей и чужой культур.
Представление о том, что диалог культур не столько общение разных сознаний, сколько общение образов разных культур в рамках одного сознания, является хорошо развитым и освоенным [2; 3, 4]. Следует настоятельно подчеркнуть мысль, что первоначальный диалог культур происходит в сознании бикультурного билингва который, владея образами сознания своей и чужой культур, рефлексирует над различием этих образов и описывает это различие в текстах, которые затем осмысляются, интерпретируются, комментируются,
тиражируются и т.п.
Образы сознания как совокупность перцептивных и концептуальных знаний личности об объекте реального мира для своего ментального существования у личности и, в первую очередь, в обществе требуют овнешнений, доступных для стороннего наблюдения. Эти овнешнения (ингерсубъекгная форма существования образов сознания) могут быть предметами, действиями, словами (последние, строго говоря, являются также предметами),
Овнешнения необходимы для «передачи» образов сознания от одного поколения к другому. Образы сознания как принадлежность сознания конкретного человека не могут покинуть его тело, но подобные образы сознания могут быть сформированы его ближайшими и дальними потомками, если им предъявить для «присвоения» овнешнения этих образов.
Образ дома, например, у русского, можно сформировать, предъявив ему для восприятия дом снаружи и изнутри, позволив пожить в семье русских, занимающих дом, и показав ему атмосферу тепла, которая обычно царит в русских семьях, и убедив его в незащищенности русского жилища от вторжения любой власти и любого насильника — поэтому русский не может назвать свой дом крепостью.
Овнешнениями образа сознания дом являются предмет (дом), действия с этим предметом (пожить в доме) и слово дом, а также текст, в котором при помощи других обрязои сочняиия (т.е. при помощи значений других слов) описан и зафиксирован образ дома. Отсюда очевидно, что языковое сознание — это образы сознания, овнешняемые языковыми знаками, практически большинство образов сознания имеют языковое овнешнение, хотя и не все. Постоянно в обществе формируются новые образы сознания при помощи старых образов в процессе производства и восприятия развернутых текстовых описаний и только затем получают овнешнение в виде отдельного слова.
В период перестройки и сейчас, в постперестроечное время, в России происходит интенсивное создание новых культурных предметов, новых образов сознания и новых языковых и неязыковых овнешнений. Например, путем реформирования КГБ на основе определенного представления — образа сознания — были созданы два новых органа и подобраны языковые овнешнения: СВР (Служба Внешней Разведки) и ФСК (Федеральная Служба Контрразведки). В Москве вновь построен Храм Христа Спасителя как новое предметное
овнешнение для реанимированных старых и формируемых новых образов российского национального сознания.
Постановка проблемы МО и ЯС, на первый взгляд, не вносит ничего нового в исследовательский обиход лингвистов: МО — это один из видов общения, образ сознания, ассоциированный со словом, — это одна из многих попыток, хотя может быть и более полная, описать знания, используемые коммуникантами при производстве и восприятии речевых сообщений.
Но такой вывод был бы поспешным. Обращение лингвистов к анализу МО оправдано и связано с надеждами получить данные о закономерностях речевого общения Дело в том, что МО является в известной мере патологичным, отклоняющимся от нормы, т.к. в МО общность сознаний коммуникантов не оптимальна, и поэтому нарушается обычно автоматизированный процесс речевого общения и становятся заметны составляющие его части, не различимые в норме.
Использование психологического
представления образ сознания вместо привычного понятия значение как знания, ассоциированного со словом, общего для всех носителей языка, также связано с надеждой получить дополнительные выгоды. Когда лингвист исследует знания, используемые носителями языка в речевом общении, обслужиияемом языковыми знаками, он выхолит на периферию своей профессиональной деятельности и даже покидает ее и действует во многом как профан: поэтому закономерны попытки сотрудничества лингвистов в этой области и с философами, и с логиками, и с психологами. Для того, чтобы воспользоваться выгодами корректного сотрудничества лингвистов с психологами и возникла психолингвистика. Поэтому обращение к образу сознания при анализе содержательной стороны речи характерно прежде всего для психолингвистов, которые более четко ориентируются в психологических
представлениях об образах сознания.
Достаточно упомянуть, что последние четыре Всесоюзных симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации, организованные Институтом языкознания РАН, были посвящены проблемам МО и образа сознания, анализируемого на стыке национальных культур. Более того, в отечественной психолингвистике существует мнение, что психолингвистика XXI века — это психолингвистика сознания. Это
мнение представляется вполне оправданным, если учесть прогресс в разработке проблемы знаний в когнитивной лингвистике. Закономерно, что XI] Всероссийский симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации 1997 года назывался «Образ мира и языковое сознание».
Естественно предположить, что интерес к МО и образам сознания возник не на пустом месте — действительно для этого были внешние (прагматические) и внутренние (научные) причины. Сейчас во всем мире и особенно в Европе чрезвычайно велик интерес к проблемам МО: этим в первую очередь занимаются психологи, лингвисты, культурологи, политологи. Европа второй половины XX века — это континент, в западной части которого сформировались мультикультурные государства, где различные национальные общины сосуществуют, не ассимилируя друг друга. Экономическая заинтересованность в таком совместном сосуществовании преобладала над культурным и национальным эгоизмом и неизбежным антагонизмом и вынуждала искать оптимальные формы МО.
Особенно интенсивно проблемы МО разрабатывались в ФРГ, которая в значительных количествах принимала преследуемых по политическим мотивам и интегрировала их в немецкое общество [23; 25; 26]. После распада социалистического лагеря в ФРГ усилился поток этнических немцев из России и других стран Восточной Европы, что в свою очередь поставило проблему их интеграции в немецкую культуру [20; 21; 30; 39].
Экономическая интеграция стран Западной Европы стимулировала создание
межнациональных фирм и зарубежных филиалов многих национальных компаний, а это вызвало необходимость работы сотрудников в инокультурной сфере и совместную работу в одной фирме представителей разных культур. Сейчас существуют несколько областей деятельности, где происходит интенсивный «межкультурный» обмен людьми: политика и дипломатия (в многочисленных международных организациях, которые созданы в объединенной Европе, сотрудничают носители разных национальных культур); СМИ (обслуживаемые зарубежными корреспондентами, которые работают в инокультурной среде); частные фирмы с зарубежными филиалами; зарубежный туризм; обучение иностранных студентов; культурный обмен — гастроли деятелей искусства за рубежом [24].
Необходимо подчеркнуть, что основная масса психологических работ, пытавшихся исследовать биологическую и культурную детерминацию психических процессов, появилась в англоамериканском культурном пространстве. Психологические работы в этой области тяготеют к двум подходам, противоположным по своим установкам: универсализму и культурному релятивизму. Практические проблемы конкретного культурного пространства влияли на постановку научных задач: психологи США в основном занимались анализом адаптации к американской культуре носителей других культур: иммигрантов, студентов, обучающихся в вузах США, и т.п.
Европейский культурный регион, прежде всего Германия и Франция, до 80-х годов занимались импортом научной продукции в области сравнительного изучения психических процессов у носителей разных культур.
В Европе, кроме процессов адаптации к чужой культуре, изучались также и новые проблемы — проблемы создания мультикультурного общества, которое предполагает не ассимиляцию культуры пришельцев культурой коренных жителей страны, а диалог культур. Практически этот диалог культур выливается, например, в возможность для турецкого меньшинства в ФРГ иметь определенную культурную автономию, позволяющую туркам сохранять свою национальную и культурную идентичность при наличии антагонизма на бытовом уровне.
Анализ проблем мультикультурного общества и межкультурного общения стимулируется не только фактом существования национальных общин в рамках одного государства (это, в основном, проблема ФРГ, имеющей на своей территории крупную общину турок), сколько фактом создания объединенной Европы и неизбежным увеличением общности сознаний жителей европейских стран, которое осмысливается как «европейское сознание».
Наличие европейского сознания — некоторой общности представлений о мире, присущей народам европейского культурного региона и выражающейся в заметной схожести образов предметов и образцов общения и деятельности европейцев, — никогда не оспаривалось и объяснялось единством источников европейских национальных культур (античной культурой, римским правом и христианством). Более того, европейское сознание являлось всегда предметом культивирования, хотя это не вело к нивелированию национальных культур, так как в
Европе было всегда сильно стремление к утверждению национального своеобразия.
Сейчас, когда экономическое единство Европы воспринимается и поддерживается как несомненная ценность (Sussmith 1993), возникает опасность дисбаланса между центробежными и центростремительными тенденциями в культурном развитии Европы, которая (опасность) осознается как возможность утраты национального и культурного своеобразия отдельных европейских стран. Формируется представление, что действие
центростремительных экономических сил, грозящих разрушить многообразие европейских стран, может быть нейтрализовано стремлением к культурной автономии. Отсюда идея мультикультурности и отчасти
гипертрофированное внимание к МО (Boteram 1993) [31; 44]. МО рассматривается не только как средство создания общего европейского сознания, но и как средство сохранения и поддержания собственной культуры: оригинальность собственной культуры осознается только в МО на рубеже культур, точнее — на границе двух сознаний. Другими словами, экономическая интеграция и неизбежная интенсификация МО обращаются во благо: МО может быть трансформировано в межкультурное обучение, которое понимается как познание чужих культур (Interkulturelles Lernen) [42]. Таким образом, экономическая и политическая жизнь Европы (и ее традиционная культурная экспансия стимулировали интерес к проблемам МО.
Этот интерес к проблемам МО совпал по времени с вытеснением бихейвиорнзма из психологии и формированием интереса к анализу процессов приема, передачи, переработки и хранения информации, что привело к созданию теории информации, когнитивной психологии, когнитивной лингвистики и даже когнитивной науки. Смена бихейвиористской парадигмы, внимание психологов к исследованию познавательных процессов, формирование новых подходов к исследованию общения и использование моделей коммуникативного акта как методологических схем анализа (так называемый коммуникативный подход), применение ЭВМ и компьютерных программ для изучения мыслительных процессов человека (искусственный интеллект) — все это получило название когнитивного поворота (См. по этому поводу обобщающие работы [22; 29; 36; 37; 38].
МО всегда в той или иной степени входило в объектную область лингвистики, но в настоящее
время стало объектом исследования не только собственно лингвистики, а, что особенно важно, объектом стыковых дисциплин:
психолингвистики. социолингвистики,
когнитивной психологии и когнитивной лингвистики, объяснительные возможности которых существенно возросли [5; 9; 18].
Когнитивную психологию (КП) и когнитивную лингвистику без всякого сомнения можно отнести к стыковым (пограничным) дисциплинам: КП, охватывающая традиционные области психологии восприятия, научения, языка и памяти, в своем понятийном аппарате использует, хотя и в качестве методологических схем, представления из психологии, лингвистики, нейрофизиологии, искусственного интеллекта. Поэтому современный этап исследования МО можно рассматривать как принципиально новый период анализа традиционного объекта лингвистики: изменился и стал сложнее сам объект анализа (возрос объем, интенсивность, многообразие межкультурных контактов), существенно изменился исследовательский инструментарий (коммуникативный подход, нейрофизиологический функционализм,
компьютерная метафора, новые углубленные знания о памяти человека, о процессах переработки и восприятия речи).
Когнитивный поворот в психологии естественным образом обусловил и очертил предметную область в анализе МО: это, в первую очередь, закономерности использования знаний при достижении взаимопонимания в МО.
Итак, в качестве промежуточного вывода следует указать, что МО стало новой онтологией анализа сознания. Дело в том, что функционирование образов сознания в человеческой психике может исследоваться, например, в их генезисе, в восприятии, в индивидуальной предметной деятельности, при производстве и восприятии речевых сообщений во внутрикультурном общении и в МО. Исследование сознания, и, прежде всего, языкового сознания, функционирующего в МО, обладает неоспоримыми преимуществами: сопоставление образов сознания, овнешняемых квазиэквивалентными словами в двух языках, например английским house и русским дом (жилишеХ дает возможность рефлексировать над неосознаваемыми знаниями в образе сознания своей культуры, которые не осознаются и, естественно, не замечаются.
Роль своей культуры в качестве средства познания чужой культуры, а также и чужой для познания своей, хорошо осознается и достаточно
широко используется в преподавании иностранных языков как интеркультура (Hullen 1995). Интеркультура возникает в межкультурном общении как совокупность I) познавательных средств своей культуры, привлеченных для познания средств культуры чужой; 2) нового знания о чужой культуре, сформированного в процессе ее познания; 3) нового знания о своей культуре, созданного при познании чужой культуры.
Для такого межкультурного сопоставления образов сознания необходимо предварительно описать и зафиксировать знания, входящие в эти образы. Трудность подобного описания состоит в том, что знания — это достояние сознания конкретного человека и оно недоступно для внешнего наблюдения — оно раскрывается только самому субъекту сознания в интроспекции и может быть описано для стороннего наблюдателя при помощи других образов сознания, которые являются общими для субъекта сознания и стороннего наблюдателя.
Действительно, можно составить себе представление о содержании образа сознания, функционирующего в конкретной национальной культуре, если прочитать тексты, в которых описывается этот образ. При этом нужно иметь в виду, что чтение этих текстов приведет в лучшем случае к формированию у читателя только представления об образе сознания чужой культуры, т.е. то, что я знаю о чужой культуре — это только мои знания о чужих знаниях, чужие знания описаны мной для меня при помощи моих же знаний. Другой человек, который захочет воспользоваться моими знаниями о чужой культуре (а это стандартный способ постижения чужой культуры, когда знания специалиста по конкретной национальной культуре в форме текстов, написанных им, служат источником знаний), должен составить себе представление о моих знаниях.
Но приблизительность знаний о чужой культуре — это удел любого сознания, которое никогда не покидает «головы» субъекта сознания и доступно для стороннего наблюдателя только через свои овнешнения: предметы, действия, слова. Поэтому при описании образов сознания носителей чужой культуры желательно найти такие овнешнения, форма которых в наименьшей мере искажала бы содержание описываемых образов. Форма овнешнений образов сознания непрямо, незеркально, превращений отображает их содержание.
Визуальный образ человека, например, описанный в тексте, не имеет ничего общего с
речевой формой этого текста, так как форма текста отвечает логике языка описания (т.е. форма текста зависит от грамматических правил конкретного языка), а не логике визуального образа (визуальный образ в значительной мере прямо, зеркально, негтревращенно отображает реальность— человека).
Искажение образов сознания в их овнешнениях — это, пожалуй, наиболее существенная трудность описания сознания, но не единственная, другая трудность — описание неосознаваемых или неполностью осознаваемых слоев сознания.
При описании в речевом высказывании (тексте) образов сознания наиболее полно осознается (котролируется) объект описания, далее при лексическом, грамматическом, фонологическом, звуковом оформлении степень осознанности различных уровней языкового оформления мысли уменьшается от лексического уровня к звуковому. Но описывается в тексте только то, что осознается, неосознаваемые фрагменты образа поэтому и не могут описываться в текстах.
Неосознаваемые знания, входящие в образ сознания, могут быть овнешнены в речевом поведении испытуемых в свободном ассоциативном эксперименте (САЭ).
При анализе инокультурного национального сознания (ИНС) целесообразно исходить из некоторых гипотез о механизме восприятия чужой национальной культуры. Эмпирические включенные наблюдения автора позволяют утверждать, что чужая культура воспринимается как «отклоняющаяся от нормы», при этом естественным образом нормою считаются образы своей культуры и чужая культура постигается путем приведения чужих образов сознания к образам своей культуры.
При таком постижении чужой культуры возможны по крайней мерс два пути. Первый путь — это такое понимание чужой культуры, когда в своей культуре подыскивается «эквивалентный» образ и знания, входящие в содержание чувственной и умственной части образа, переносятся на предмет чужой культуры, отображаемый постигаемым чужим образом. Иллюстрацией такого способа постижения чужой культуры может служить пояснение из путеводителя по Москве для немцев и англичан: «Московский Кремль для русских то же, что и Биг Бен для европейцев». Такое знакомство с чужой культурой не ведет к увеличению знаний у субъекта анализа: познавательная ситуация
вынуждает не к выработке нового знания, а только к манипулированию со старым знанием.
Другой способ познания чужой культуры, формирование которого связывают с именами Бахтина и Гадамера, состоит в поиске различий в сопоставляемых (и сравниваемых) образах чужой и своей культур и в рефлексии над этим различием: предмет чужой культуры при знакомстве с ним не должен терять чуждости, т.е. образ своей культуры не должен заслонять образ чужой культуры, а побуждать к поиску различий, рефлексии над ними, следовательно, к выработке нового знания, которое «обогащает человека при знакомстве с чужой культурой».
Из этого следует важный вывод: нет одинаковых национальных культур, более того, нет одинаковых образов сознания, отображающих одинаковые или даже один и тот же культурный предмет. Если бы даже культурный предмет был перенесен из одной национальной культуры в другую, то, следовательно, чувственный образ должен был бы быть одинаковым, но этого не происходит, т.к. для его формирования используются не только перцептивные данные, полученные при чувственном восприятии этого предмета, но и априорные знания (перцептивные эталоны), содержащие концептуальные, культурные по природе, знания. Умственный образ этого предмета (перенесенного из одной культуры в другую) всегда несет в себе элементы национально культурной специфики.
Следовательно, новые знания при постижении чужой культуры формируются познающим только тогда, когда он побуждается к этому необходимостью искать различия между образами своей и чужой культур и выяснять суть этих различий, а это происходит в случае, когда познаваемый образ воспринимается как чужой, еще сохраняющий нечто непознанное. При таком способе познания чужой культуры нужно помнить, что новые знания о ней формируются (конструируются) из старых знаний субъекта анализа.
В связи с этим необходимо учитывать те качества сознания как объекта научного анализа, которые существуют у него как трансцеденгального феномена, не доступного прямому наблюдению. Эта трансцедентальность сознания обусловливает зависимость результатов его исследования от используемых «приборов», таковыми могут считаться метасознания
исследователей и используемые ими овнешнення. Результаты анализа сознания-объекта при помощи разных «приборов» можно рассматривать как непротиворечивые и дополнительные по отношению друг к другу.
Представления, например, англичан н русских о немцах могут быть достоверными, но различными, хотя и непротиворечивыми и дополнительными. Это различие неизбежно, и рефлексия над этим различием — источник новых знаний, но уже, естественно, не о немцах, а об англичанах и русских.
Очевидно, что онтология межкультурного общения создает оптимальные условия для анализа национальных языковых сознаний, и эта оптимальность в первую очередь определена тем, что она нарушает автоматизм восприятия языкового сознания благодаря использованию нового «прибора» — инокультурного сознания.
Нарушение автоматизма восприятия своего национального сознания — а это привычный объект анализа — делает контролируемыми такие уровни образа сознания, которые обычно не осознаются.
Никто не сомневается, что образ женщины в русской культуре ассоциируется с образом матери, но необходимо было проведение сопоставления ассоциативных полей на стимул «женщина» русских и болгарских респондентов, чтобы увидеть, что реакция на этот стимул у русских является одной из самых частотных, а у болгар находится на периферии. Самая частотная реакция на этот же стимул у русских и немецких респондентов «мужчина» и при этом можно сделать достоверный вывод, что его высокая частотность вызвана в основном ответами респондентов-женщин.
Именно межкультурные сопоставления дают возможность утверждать наличие значительной доли образа матери в образе женщины в русской национальной культуре. И эти же сопоставления позволяют делать вывод о соположенности образов женщины и мужчины по крайней мере в картине мира современных русских и немцев.
В заключение необходимо еще раз подчеркнуть, что межкультурноое общение — это действительно новая и многообещающая онтология анализа языкового сознания, но ставящая новые теоретические проблемы и требующаяся их решения.
ЛИТЕРАТУРА
1. Батищев Г. Опредмечивание и распредмечивание // Философская энциклопедия. Т. 4. — М, 1967.
2. Бахтин ММ. Проблемы поэтики Достоевского. — М, 1972.
3. Библвр В. С. Михаил Михайлович Бахтин или поэтика культуры. — M.. 1991.
4. Библер B.C. От наукоучения — к логике культуры. — М. 1991.
5. Вай>грайх У. Языковые контакты. — Киев. 1979
6. Иванов А. Мышление и сознание. — M , 1995.
7. Колесов В. В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. — СПб., 2000.
8. Леонтьев A.A. Национальные особенности коммуникации как междисциплинарная проблема. Объем, задачи и методы этнопсихолингвистики // Леонтьев A.A., Сорокин Ю.М., Тарасов Е.Ф., Национально культурная специфика речевого поведения. — М., 1977.
9. Леонтьев А. А. Сорокин Ю.А. Тарасов Е. Ф. Национально культурная специфика речевого поведения. — М., 1977.
10. Лотман Ю.М. Проблема византийского влияния на русскую культуру в типологическом освещении // Византия и Русь. — М., 1989.
11. Нарский И. С. Диалектическое противоречие и логика познания. — М. 1969.
12. Сорокин Ю.А. Метод установления лакун ках один из способов выявления специфики локальных культур (Художественная литература в культурологическом аспекте) // Леонтьев A.A. Сорокин Ю.А. Тарасов Е.Ф. Национально культурная специфика речевого поведения. — М., 1977.
13. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. —М., 1997.
14. Тарасов Е.Ф., Тарасова М.Е. Исследование ассоциативных полей представителей разных культур // Дубов И.О. (Ред.) Менталъностъ россиян. — М., 1997.
15. Тарасов Е.Ф. Сорокин Ю.А. Национально культурная специфика речевого и не речевого поведения // Леонтьев A.A., Сорокин Ю.А., Тарасов Е.Ф. Национально культурная специфика речевого поведения. — М., 1977.
16. Тарасов Е.Ф., Уфимцева Н.В. Становление символической функции в онтогенезе II Исследование речевого мышления в психолингвистике. — М., 1985.
17. Успенский БЛ. Языковая ситуация и языковое сознание в Московской Руси восприятие церковнославянского и русского языка // Византия и Русь. — М., 1989.
18. Шахнарович A.M. Национальное и универсальное в речи ребенка // Леонтьев A.A., Сорокин Ю.А.. Тарасов Е.Ф. Национально культурная специфика речевого поведения. — М., 1977.
19. Aallen W. Interkultur als alter und neuer Inhalt des fremdsprachlichen Unterrichts. In: Fremdsprachliches Handeln. 1995.
20. Bade K.J. (Hrsg). Deutsche im Ausland — Fremde in Deutschland. Migration im Geschichte und Gegenwan. München, Beck, 1992.
21. Baumeister H.P. (Hrsg) Integration von Aussiedlern. Eine Herausforderung für die Weiterbildung. Weinheim: Deutscher Studien Verlag, 1991.
22. Bobrow D.G. Collins A. (Eds) Representation und Understating: Studies in Cognitive Science, N.Y.: Academic Press, 1975.
23. Cropley A.J., Ruddat H., Dehn D. & Lucassen (Hrsg). Probleme der Zuwanderung. Bd. 2. Theorien, Modelle und Befunde der Weiterbildung. Gottingen Verlag für Angewandte Psychologie, 1995.
24. Danckwortt D. Forschungs- und Praxisfelder interkulturellen Personenaustausches. In: Thomas, 1996.
25. Emminghaus W.B. Kultur-Kontakt und Konfliktlösung: Psychologische Aspekte in der interkulturellen Beratung. In: Cropley, Ruddat, Dehn & Lucassen, 1995.
26. Emminghaus W.B., Haupert B. Fluchtlingsberatung als Basis interkultureller Erfahrungen und theoretischer Kontextualisierung. In: Thomas, 1996.
27. Felix SW.W., KanngieBer S., Rickheit G. (Hrsg) Sprache und Wissen. Studien zur Kognitiven Linguistik. Westdeutscher Verlag. Opladen, 1990.
28. Fremdsprachliches Handeln im Spannungsfeld von Prozess und Inhalt. Vorauspublikationnen für den 16. Kongress für Fremdsprachendidaktik veranstaltet von der Deutschen Gesellschaft für Fremdsprachenforschung Halle (Saale) 4-6. October 1995. Berlin, 1995.
29. Gardner H. The Mind's New Science. N.Y.: Basic Books, 1995.
30. Haberland J. Eingliederung von Aussiedlem und Zuwandern. Leverkusen. Heggen, 1988.
31. Hofmann M., Reich H.H. (Hrsg). Ein Europa für Mehrheiten und Minderheiten — Diskussion und inderkulturelle Erziehung. Münster, Maxmann 1989.
32. Knapp T.J. The Emergence of Cognitive Psychology in the Latter Half of the Twentieth Century. In: Knapp, Robertson, 1986.
33. Knapp T.J., Robertson (Eds) Approaches to Cognition: Contrasts an Condroversies. Hillsdale. N.Y.: Erlbaum, 1986.
34. Maturana H.R. Erkennen: Die Organisation und Verkörperung von Wirklichkeiten. Ausgewdte Arbeiten zur biologischen Epistemiologie. Friedr. Vieweg & Sohn, Braunschweig / Wiesbaden, 1982.
35. Palmer S.E. Fundamental Aspects of Cognitive Representation. In: [38]
36. Rickheit G., Strohmer H. Grundlagen der kognitiven Sprach Verarbeitung. Modelle, Methoden, Ergebnisse. Franke Verlag. Tübingen und Basel, 1994.
37. Robinson D.N. Cognitive Psychology and Philosophy of Mind. In: [33].
38. Rosch E., Lloyd B.B. (Eds) Cognition and Categorisation. Hillsdale, N.Y. Erlbaum, 1978.
39. Scmitt-Rodermund E. & Silbereisen R-K. Akkulturation und Jugendentwickllung in Aussiedlerfamilien. In: [43].
40. Seel N.M. Weltwissen und mentale Modelle. Hogrefc. Verlag für Psychologie, Göttingen, Toronto, Zürich, 1991.
41. Spinner H.F. Die Wissensordnung: Ein Leitkonzept für die dritte Gnindsordnung des Informationszeitalters. Liaske+Budrich. Opladen 1994.
42. Tarasov E. Russen und Deutsche in interkulturellen Lernen. In: Fremdsprachlisches Handeln... 1995. S. 108.
43. Thomas A. (Hrsg) Kulturvergleichende Psychologie. Göttingen, Bern, Toronto, Seattle. Hogrefc. Verlag filr Psychologie, 1993.
44. Thomas A. Psychologie interkulturellen Handelns. Göttingen, Bern, Toronto, Seattle. Hogrefe. Verlag fur Psychologie, 1996.
