CC BY
564
УДК 811
ЯЗЫКОВАЯ ИГРА: ВОЗМОЖНЫЕ ПОДХОДЫ И ТРАКТОВКИ ЯВЛЕНИЯ
© С. Ж. Нухов
Башкирский государственный педагогический университет им. М. Акмуллы
Россия, Республика Башкортостан, 450000 г. Уфа, ул. Октябрьской революции, 3а.
Тел./факс: +7 (347) 273 25 37.
E-mail: [email protected]
В статье рассматриваются существующие подходы к пониманию языковой игры — широкое и узкое толкование термина. Дается краткий обзор содержания нескольких книг по общей теории игры. Особое внимание уделяется одному из возможных подходов, который предусматривает исследование языковой игры как вида речевого поведения человека.
Ключевые слова: языковая игра, игра в культуре и искусстве, эстетическое воздействие, художественный эффект, взаимодействие, индивидуальный стиль.
Языковая игра (ЯИ) привлекает внимание исследователей разных научных дисциплин. Существуют два основных подхода к пониманию ЯИ. Основоположником широкого толкования термина явился Людвиг Витгенштейн. В «Философских исследованиях», вышедших в 1953 г. уже после смерти автора, термином «языковая игра» обозначается «целое, состоящее из языка и тех видов деятельности, с которыми он сплетен» [1, с. 82].
Выбранный Витгенштейном термин призван, по мысли автора, подчеркнуть, что говорение на языке представляет собой компонент целенаправленной и регламентированной деятельности человека, характеризующейся множественностью целей. Отсюда разнообразие языковых игр, примерами которых будут:
- приказывать и исполнять приказы;
- описывать внешний вид предмета или его размеры;
- изготовлять предмет в соответствии с описанием (рисунком);
- докладывать о ходе событий;
- строить предположения о ходе событий;
- выдвигать и доказывать гипотезу;
- представлять результаты опыта в виде таблиц и диаграмм;
- сочинять рассказ и читать его;
- притворяться;
- петь хороводные песни;
- отгадывать загадки;
- шутить, рассказывать анекдоты;
- решать арифметические задачи;
- переводить с одного языка на другой;
- просить, благодарить, проклинать, приветствовать, молиться [1, с. 88-89].
В рамках лингвистической философии под влиянием идей Витгенштейна о множественности назначений языка и их неотделимости от форм жизни сформировалась теория речевых актов, которая развивается совместными усилиями философов, логиков, лингвистов и психологов (работы Дж. Остина, П. Ф. Стросона, Дж. Р. Серля и др.).
Дж. Серль, американский логик, сводит все разнообразие различных употреблений языка к ос-
новным пяти. Он заключает свою статью «Классификация иллокутивных актов» следующими словами: «Наиболее важный вывод: множество языковых игр, или способов использования языка (вопреки тому, как считал Витгенштейн, в некоторых трактовках его концепции, а также многие другие) не бесконечно и не неопределенно. Иллюзия неограниченности употреблений языка порождена большой неясностью в отношении того, что составляет критерии разграничения для различных языковых игр или для различных употреблений языка. Если принять, что иллокутивная цель - это базисное понятие, вокруг которого группируются различные способы использования языка, то окажется, что число различных действий, которые мы производим с помощью языка, довольно ограничено: мы сообщаем другим, каково положение вещей; мы пытаемся заставить других совершить нечто; мы берем на себя обязательство совершить нечто; мы выражаем свои чувства и отношения; наконец, мы с помощью высказываний вносим изменения в существующий мир. Зачастую в одном и том же высказывании мы совершаем сразу несколько действий из этого списка» [2, с. 194].
Однако, как бы то ни было, основная идея Витгенштейна остается неизменной: «Взаимодействие языка и жизни оформляется в виде «языковых игр», опирающихся на социальные регламенты» [3, с. 412].
Другая трактовка языковой игры является, по сравнению с первой, более узкой, хотя, сама по себе, она тоже стремится к широкому охвату наблюдаемых явлений, т.к. включает все возможные случаи употребления языка с целью оказания эстетического воздействия.
Примерами такого толкования ЯИ будут следующие:
- "The term word play includes every conceivable way in which language is used with the intent to amuse" [4, с. 2];
- «Языковая игра в самом широком смысле слова - это использование языка для достижения надъязыкового, эстетического, художественного (чаще всего - комического) эффекта» [5, с. 79].
Такие формулировки являются, по необходимости, всеобъемлющими, поскольку призваны охватить все виды проявления ЯИ в этой трактовке. Языковые же средства, формы и жанры, в которые выливается использование языка для достижения «надъязыкового, эстетического, художественного эффекта», весьма разнообразны: остроты, каламбуры, парадоксы, присловья, прибаутки, словесные дуэли, розыгрыши, детские дразнилки, разложение и обновление фразеологизмов, искажение орфографии, произношения, метафорические номинации, сравнения, шутки, насмешки, подтрунивание, загадки, модные словечки и фразы, аллюзии, пародии, ирония, сатира, рифмовки, повторы-отзвучия, анаграммы, акростихи, кроссворды, мнемоника, лимерики, литературный нонсенс, настенные надписи (граффити), шутливые призывы, лозунги, заголовки, подписи под рисунками, карикатурами и т.п.
Изучение языковой игры требует, по нашему мнению, более широкого подхода, чем могут предложить чисто лингвистические работы, целью которых является в основном описание отдельных приемов игры или игровых жанров. Это делает более объемными и точными перспективу и ракурс рассмотрения изучаемого объекта, приближает нас к пониманию сути ЯИ, ее природы. Такой подход предусматривает исследование языковой игры как вида речевого поведения человека, как части универсума человеческой деятельности.
Актуальность изучения ЯИ с таких позиций признается и находит воплощение в совместных исследованиях психологов, антропологов, фольклористов, психо- и социолингвистов (см., например, сборник статей [6]).
Одна из причин того, что ЯИ не так давно начала всерьез и полно изучаться, кроется в характере самого объекта исследования. Трудно найти более привычное явление для изучения, чем человеческий язык, который окружает нас с рождения и сопровождает всю жизнь. Мы не можем «выпрыгнуть» из своего языка, о языке думаем посредством языка, а как лингвисты, еще и наблюдаем язык в терминах самого языка. Человеку свойственно не обращать внимания на то, что «лежит под ногами», как бы не замечать привычных, примелькавшихся черт знакомых объектов. В результате мы мало задумываемся над тем, как мы говорим и что лежит в основе речепорождения и речепонимания.
В отношении же такого специфического объекта изучения, каким является игра, существует еще психологический барьер, который американский фольклорист Брайан Саттон-Смит назвал "triviality barrier" («барьер тривиальности», «барьер незначительности») [7, с. 5]. Суть барьера состоит в следующем. Все, что так или иначе не связано с борьбой общества и человека как биологического вида за выживание, не причисляется этим обществом к задачам первостепенной важности. Поэтому отсутствие серьезного интереса к изучению игры имеет исторические корни в характере человече-
ской цивилизации с ее уважением к труду, рацио -нальности и науке и пренебрежением к досугу, иррациональности и игре.
Прежде чем обозначить наш подход и понимание проблемы, считаем целесообразным рассмотреть основные идеи трех книг, каждая из которых имеет ценные для предмета нашего исследования наблюдения: «Теория игры» Элмера Митчелла и Бернарда Мэйсона [8], «Homo ludens. В тени завтрашнего дня» Йохана Хейзинги [9] и «Языковая игра: Что происходит, когда люди разговаривают» Питера Фарба [10].
В силу привычной повседневности и вездесущности объекта исследования мы не сможем избежать некоторых самоочевидных, на первый взгляд, формулировок. Не станем забывать, однако, что упомянутый барьер тривиальности часто препятствует или, скажем менее категорично, не способствует научному прогрессу.
Книга «Теория игры» написана специалистом в области физического воспитания (адъюнкт-профессор университета штата Мичиган Э. Митчелл) в соавторстве с социологом (доктор философии Б. Мэйсон, факультет социологии университета штата Огайо). Книга, представляющая собой достаточно объемный труд (547 с.), была, судя по полученным после опубликования отзывам, по достоинству оценена специалистами и сохранила теоретическую ценность по сегодняшний день.
Конкретно в этом исследовании нас интересует анализ существующих теорий игры и собственные выводы авторов. Здесь проводится также глубокий и полный обзор истории развития игры, начиная с первобытного общества, и рассматриваются много других вопросов общей теории игры. Мы не будем здесь на них останавливаться ввиду того, что это не имеет прямого отношения к нашему исследованию. Отметим лишь одно наблюдение обобщающего характера. Современное общество, по мнению ученых, построено на командной игре. Сама жизнь может рассматриваться как важнейшая из игр. Правила этой игры предоставляют свободу действий отдельному человеку лишь при условии, что он придерживается норм и устоев этого общества и руководствуется в своих поступках его идеалами. (Вспомним также весьма распространенное сравнение, которое делали многие поэты и писатели, что весь мир - театр, где всякий играет свою роль).
Существуют четыре основных теории, объясняющие суть феномена игры. Теория избыточной энергии (surplus energy theory), самая древняя, простая и распространенная из них, рассматривает игру как «выпускание пара». Согласно этой теории, которой придерживались немецкий поэт и драматург Фридрих Шиллер и английский философ Герберт Спенсер, дети резвятся и играют потому, что они переполнены бодрости и жизнерадостности -настолько они перегружены мускульной энергией, что не могут усидеть на месте.
Лорд Кэймс, английский философ и аристократ, около 300 лет назад высказал мнение, что игра необходима человеку, чтобы отдохнуть и набраться сил после трудовой деятельности. Теория восстановления сил (recreation theory) основана на том принципе, что после труда человеку необходимы отдых и сон, но этого недостаточно. Переход к активному и приятному времяпрепровождению, т.е. игре, более полезен для восстановления сил, чем полная праздность.
Швейцарский ученый Карл Гроос выпустил в конце девятнадцатого - начале двадцатого века две книги - «Игра животных» и «Игра человека» -которые, по признанию специалистов, внесли самый большой вклад в теорию игры, сделанный кем-либо до настоящего времени. Главная идея теории Грооса (instinct-practice theory) состоит в том, что игра служит целям подготовки к взрослой жизни и деятельности, что, безусловно, верно по отношению к роли игры в жизни животных и частично первобытного человека, но вызывает обоснованные возражения относительно жизни современной цивилизации.
Американский психолог Гренвилл Стэнли Холл, один из самых последовательных сторонников теории рекапитуляции (сокращенного повторения основных этапов развития человечества, recapitulation theory), считал игру проявлением биогенетического закона. Он рассматривал ее как проявление в настоящем духа и двигательной активности прошлых поколений, как рудиментарные функции, подобные рудиментарным органам. «В игре, - пояснял Холл, - каждое движение и настроение пронизано наследственностью. Через игру мы воспроизводим деятельность наших предков до самой глубокой древности и повторяем их жизненный труд» [8, с. 59].
Указав на недостатки традиционных теорий игры, Э. Митчелл и Б. Мэйсон предлагают свой взгляд на игру - теорию самовыражения (selfexpression theory).
От рождения одни люди бывают наделены большими способностями в одних видах деятельности, другие - в других. Одни лучше играют в теннис, поют, другие - занимаются гончарным ремеслом, рукоделием, отгадывают головоломки, пишут картины и т.п. Человек, будучи существом активным, руководствуется в поступках определенными мотивами и побуждениями. Он ищет воплощения своих замыслов, удовлетворения желаний. Игра есть вид деятельности, который способен принести ему такое удовлетворение.
«Человек играет, - пишут авторы книги, -чтобы добиваться, творить, завоевывать, приобретать, производить впечатление, получать одобрение. Поэтому, исходя из своих возможностей и способностей, он занимается теми видами деятельности, которые помогают ему достигать своих целей. Игра для него есть средство выражения его
индивидуальности» [8, с. 81]. Добившись своего, он испытывает радость свершения. Человек стремится к самовыражению во всех делах и занятиях - как в работе, так и в игре.
В целом игровая деятельность естественным образом подразделяется на три вида: моторную, сенсорную и интеллектуальную. Примерами двигательной (моторной) активности могут служить бег, прыжки, лазанье, метания. Сенсорная активность находит выражение в наблюдении за спортивным состязанием, конкурсом, шоу, в просмотре кинокартины. Интеллектуальная деятельность может проявляться в участии в дискуссии, чтении лекции, игре в шахматы.
Заметим, что языковая игра, предмет нашего исследования, в этой классификации в большей степени относится к интеллектуальной деятельности и в меньшей, в части восприятия реципиентом, к сенсорной.
Одну из самых интересных теорий об игре в культуре и искусстве предложил нидерландский историограф культуры Иохан Хейзинга, автор всемирно известного фундаментального труда "Homo ludens". Хейзинга выдвинул смелую, доведенную до крайности гипотезу о природе происхождения человеческой культуры, о генезисе социального человека как человека играющего.
Человеческая культура, по его мнению, возникает и развивается в игре, как игра. Важнейшие виды первоначальной деятельности человеческого общества уже переплетаются с игрой. Язык, самый первый и высший инструмент, создан человеком для того, чтобы сообщать, учить, повелевать. «Дух, формирующий язык, всякий раз перепрыгивает играючи с уровня материального на уровень мысли. За каждым выражением абстрактного понятия прячется образ, метафора, а в каждой метафоре скрыта игра слов. Так человечество все снова и снова творит свое выражение бытия, рядом с миром природы -свой второй, измышленный мир» [9, с. 14].
Творчество Хейзинги отражает многое из того нового, что наметилось на рубеже XIX-XX вв., в первую очередь широчайший спектр научно -гуманитарных устремлений, колоссальный интерес к мифологии, антропологии, психологии, искусству, этнографии. Оперируя огромным фактическим материалом, Хейзинга прослеживает игровой момент культуры в рамках различных форм цивилизации, от архаических обществ до современного западного общества.
Игра как импульс, более старый, чем сама культура, издревле заполняла жизнь и побуждала расти формы архаической культуры. Культ разворачивался в священной игре. Поэзия родилась в игре и стала жить благодаря игровым формам, музыка и танец были сплошь игрой. Мудрость и знание находили выражение в состязаниях. Право выделилось из обычаев социальной игры. На игровых формах основывались улаживание споров с помо-
щью оружия и условности аристократической жизни. Вывод, следовательно, может быть один: «культура в ее древнейших фазах «играется». Она не происходит из игры, как живой плод, который отделяется от материального тела; она развивается в игре и как игра» [9, с. 196-197].
Не уменьшается роль игрового фактора и в культурной жизни более поздних и более развитых эпох цивилизации. Игровой элемент Римского государства ярко предстает в лозунге «Хлеба и зрелищ». Римская публика не могла жить без игр. Для нее они были такой же основой существования, как и хлеб (театр, цирк, бои гладиаторов, щедрые подарки императора городскому населению, литература, искусство).
Средневековая жизнь полна движения, буйных народных игр, языческих элементов, которые утратили сакральное значение и преобразились в пышную и чинную игру рыцарства, в утонченную игру куртуазности и ряд других форм. Игровой элемент проявляется в полную силу в посвящении в рыцари, в турнирах, геральдике, рыцарских орденах и обетах.
Ситуация в эпоху Ренессанса также есть ситуация игры. Не будем, следуя за автором, передавать ход его рассуждений и аргументацию в подтверждение идеи о роли игры как всеобщего принципа становления человеческой культуры. Скажем лишь, что Хейзинга, шаг за шагом подводит нас к заключению, что категория игры составляет один из самых фундаментальных элементов жизни общества. «Арена цирка, игральный стол, волшебный круг, храм, сцена, экран синематографа, судное место, - пишет Хейзинга, - все они по форме и функции суть игровые пространства, то есть отчужденная земля, обособленные, выгороженные, освященные территории, на которых имеют силу особенные, собственные правила. Это как бы временные миры внутри обычного, созданные для выполнения замкнутого в себе действия» [9, с. 20].
Выделим теперь некоторые моменты из общей теории игры, постулированные Хейзингой, важные для предпринятого нами исследования.
Игра, подчеркивает автор, имеет склонность быть красивой. Этот эстетический фактор тождествен стремлению творить, что оживляет игру во всех ее видах и обликах. Игра приковывает и зачаровывает. Она исполнена двух благороднейших качеств, которые человек способен замечать в вещах окружающего мира и сам может выразить: ритма и гармонии.
Особое и важное место в игре занимает элемент напряжения. Напряжение означает неуверенность, неустойчивость, некий шанс или возможность. В нем есть стремление к разрядке, расслаблению. Чтобы нечто удалось, требуются усилия. Этот элемент присутствует уже в хватательных движениях грудного младенца, у котенка, гоняющего катушку ниток, у играющей в мяч ма-
ленькой девочки. Он преобладает в индивидуальных играх на ловкость или сообразительность - головоломке, мозаике, пасьянсе, стрельбе в мишень - и значение его возрастает по мере того, как игра приобретает все более соревновательный характер. В азартной игре и в спортивном состязании он достигает крайней точки.
Напряжение игры подвергает проверке играющего: его физическую силу, выдержку и упорство, находчивость, удаль и отвагу, выносливость и духовные силы играющего. «С детских лет и до высших ступеней культурной деятельности, - пишет Хейзинга, - одной из самых мощных пружин самосовершенствования и совершенствования группы выступает жажда похвалы и почестей за превосходство. Люди хвалят друг друга, хвалят сами себя. Взы-скуют чести за свою добродетель. Хотят удовлетворения тем, что хорошо сделано. Сделать хорошо
- значит, сделать лучше другого. Чтобы стать первым, нужно оказаться первым, показать себя первым. Для доказательства такого превосходства и служат соперничество, состязательность» [9, с. 79].
Привлекательным моментом концепции Хейзинги является постулирование условности установленных правил игры, т.е. произвольности, нестрогой детерминированности, допущение возможности иного выбора. Всякая форма культуры есть игра именно потому, что она разворачивается как свободный выбор и всегда потенциально предполагает форму, отличную от данной. Эта идея чрезвычайно плодотворна для нашего исследования.
Перейдем к рассмотрению последней из трех упомянутых книг. Ее автор, Питер Фарб, - лингвист по специальности, антрополог и культуролог по научным интересам. В предисловии к книге Фарб отмечает, что заимствовал факты из целого ряда дисциплин - антропологии, социологии, психологии, этологии, поэтики и др., а анализ языковых данных проводил посредством самого языка, что, по его остроумному замечанию, сделать так же нелегко, как оторвать себя от земли за шнурки ботинок.
Приблизительно с начала 1960-х гг., отмечает П. Фарб, некоторые лингвисты пришли к заключению, что речевое поведение человека можно рассматривать как взаимодействие (interaction), игру, в которой собеседники - как говорящий, так и слушающий - исходят из подсознательного следования правилам и стратегиям говорения, принятым в их языковой общности. Точно так же, как каждый говорящий интуитивно следует правилам грамматики родного языка, так же интуитивно он умеет правильно использовать свой язык в разных ситуациях. Этот взгляд на язык явился результатом развития сразу нескольких дисциплин, социолингвистики и психолингвистики, в первую очередь.
«Игра» в этом употреблении значительно шире узкого толкования термина как словесной игры с целью пошутить или позабавить собеседника. Игра в данном контексте означает взаимодействие со-
гласно четко определенным правилам, при котором «делается ставка», которую обе стороны стремятся выиграть.
Языковая игра в этом понимании имеет ряд общих признаков с другими видами игры. Во-первых, чтобы языковая игра состоялась, нужны как минимум два игрока. Во-вторых, любой посторонний человек, который оказался на достаточно близком расстоянии от говорящего, чтобы расслышать его слова, может оказаться втянутым в эту игру точно таким же образом, как случайный наблюдатель в любой другой игре может получить предложение участвовать в ней. В-третьих, что-то непременно должно «разыгрываться», и оба игрока стремиться одержать верх - будь то конкретная цель убедить босса повысить вам жалованье или менее осязаемая цель - получить удовлетворение от победы над оппонентом в споре. В-четвертых, игрока в любой игре отличает индивидуальный стиль и умение изменить его, когда того требует ситуация. Наконец, в-пятых, любая игра идет по правилам, которые в случае с языковой игрой говорящие усваивают бессознательно благодаря самому факту принадлежности к определенному языковому коллективу. Хотя участники языковой игры могут порождать теоретически бесконечное число высказываний, на самом деле их количество строго ограничено условиями ситуации. Говорящий не может в середине предложения вдруг перейти на тарабарщину точно так же, как игрок в покер не переходит на шахматные правила в середине партии.
Язык, по мнению П. Фарба, включает в себя грамматику и речевое поведение человека, которые можно анализировать с точки зрения теории интеракции и игры. Его можно также рассматривать как систему правил и конвенций, хорошо понятных всем членам языкового сообщества, но систему, которая одновременно предполагает свободу и творчество в использовании. Книга изобилует иллюстративными примерами, подкрепляющими выдвигаемые автором положения. Приведем один из них.
Предположим, по мнению Фарба, я встречаю на улице своего знакомого по имени Джон Смит, но я спешу, и у меня нет времени остановиться поговорить. Тем не менее я говорю ему на ходу: «Как дела, Джон?». Стереотипный вопрос, заданный мной, дает ему понять, что я продолжаю высоко ценить наше знакомство. Если вместо «Джон» в произнесенной фразе я употреблю «мистер Смит», моя фраза не будет содержать новой информации, но она, несомненно, обескуражит Джона Смита, который станет ломать голову, отчего я так официально к нему обращаюсь. Он может подумать, что чем-то обидел меня и я на него сержусь. А если я пройду мимо, вовсе не поприветствовав его, то и тогда это можно считать состоявшейся коммуникацией, прямо отражающей характер моих отношений с Джоном Смитом на тот момент. В этом слу-
чае перед Смитом стоят две альтернативы - либо также пройти мимо, не говоря ни слова, либо, преодолев унижение, заговорить первым, показывая тем самым, что он нуждается в поддержании социальных взаимоотношений, о которых свидетельствует речевая коммуникация. «Джон», «мистер
Смит» и Молчание в одинаковой мере выполняют контактоустанавливающую (фатическую) функцию по отношению к конкретному лицу в конкретное время и в конкретном месте. Но они, разумеется, не равнозначны в контексте социальной и языковой игры, в которой мы участвуем, будучи оба членами одного языкового коллектива. Все формы контакта между людьми - обмен репликами, молчание, любой понятный коммуникантам жест, такой, как, например, кивок головы или взмах руки - происходят по правилам, одинаково известным всем членам языкового социума.
«Весь день с самого пробуждения человек говорит, болтает, ворчит, спорит, бормочет, умоляет, заклинает, разглагольствует. Он задает вопросы и дает ответы на вопросы других, употребляет заранее заготовленные фразы и принятые клише, справляется о здоровье и говорит о погоде, хотя обычно его это вовсе не интересует. Человек Г ово-рящий осаждает ваши барабанные перепонки целым арсеналом языковых средств, но он никогда не произносит бессмысленных сочетаний слов и не допускает совершенно произвольных высказываний. Что бы он ни сказал, у него всегда был другой выбор. Он мог выразить эту же мысль по-другому, сказать нечто совсем иное, или даже промолчать. Одним словом, любой язык предоставляет говорящим на нем широкий выбор стратегий, прибегая к которым, они включаются в языковую игру» [10, с. 80].
Подводя краткий итог проведенного нами обзора, можно сделать некоторые выводы. Мы убеждаемся, что игра является элементарной функцией человеческой жизни и что человеческая культура без нее просто немыслима. Игру можно рассматривать как некий инстинкт, приводящий в действие творческие способности человека.
Относительно языковой стороны вопроса можно сказать, что говорящих отличает индивидуальный стиль, их речевые усилия могут выливаться в обыденную речь, достаточно нейтральную и бесцветную, а могут достигать вершин языковой виртуозности в художественной литературе, поэзии, ораторском искусстве. Но как в первом, так и во втором случаях это будет самовыражением языковой личности, проявлением ее лингвокреативных способностей.
Еще одним важным моментом представляется то, что игра, говоря словами одного из крупнейших философов прошлого столетия Ганса Георга Гада-мера, является «коммуникативным действием и в том смысле, что, собственно, не такая уж большая разница между тем, кто играет, и тем, кто наблюдает. Зритель явно больше, чем простой наблюдатель,
следящий за тем, что разворачивается перед ним. В качестве участника он - составная часть самой игры. ... Произведение для воспринимающего - это как бы игровая площадка, на которую он должен выйти» [11, с. 289, 292].
Игра (языковая в том числе) - традиционное занятие человечества. Игра универсальна, она имеет свою историю, она - сама жизнь, в том смысле, что там, где есть жизнь, в той или иной форме обязательно присутствует игра. Это относится как к человеку, так и к животным.
Что касается конкретно людической функции языка, как свидетельствует известный британский лингвист современности Дэвид Кристэл, эта тема, по состоянию на начало XXI столетия, в лучшем случае находится на периферии интересов языковедов, а в худшем - вовсе не упоминается. Однако, настаивает он, тема должна быть одной из центральных в современной лингвистике: “it should be at the heart of any thinking we do about linguistic issues” [12, с. 1].
ЛИТЕРАТУРА
1. Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1985. Вып. 16. С. 79-128.
2. Серль Дж. Р. Классификация иллокутивных актов // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1986. Вып. 17. С. 170-194.
3. Арутюнова Н. Д. Речевой акт // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 412-413.
4. Chiaro D. The language of jokes: Analyzing verbal play. L.; N.Y.: Routledge, 1992. 129 p.
5. Норманн Б. Ю. Грамматика говорящего. СПб.: изд-во С.-Петербург. ун-та, 1994. 228 с.
6. Speech play: research and resources for studying linguistic creativity / Ed. by B. Kirshenblatt-Gimblett. Philadelphia: University of Pennsylvania, 1976. 307 p.
7. Sutton-Smith B. Psychology of childlore: The triviality barrier // Western Folklore. 1970. Vol. 29, №1. P. 1-8.
8. Mitchell E. D., Mason B. S. The theory of play. N.Y.: Barnes, 1935. 547 p.
9. Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Прогресс, 1992. 464 с.
10. Farb P. Word play: What happens when people talk. N.Y.: Bantam Books, 1976. 421 p.
11. Гадамер Г. Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. 367 с.
12. Crystal D. Language play. Penguin Books, 1998. 249 p.
Поступила в редакцию 07.03.2012 г.
