CC BY
147
* ИЗ ИСТОРИИ ПРАВА *
Язык закона и техника законотворчества в дореволюционной России
Е. А. Юртаева
Исторический опыт создания текстов законодательных документов, получивший признание и апробацию, является безусловной ценностью не только в научном плане. Исследование технико-юридического, стилистического оформления законодательных текстов является важным потому, что дает возможность проследить эволюцию формы внутреннего (содержательного) и внешнего (структурного) выражения законодательного правила, чем облегчается понимание закономерностей структурирования правовых величин в современной законодательной практике. Кроме того, такой исторический опыт представляется чрезвычайно интересным и как замечательная иллюстрация русской государственной и общественной жизни, нравов российского общества.
Технико-юридическим вопросам правотворческой деятельности в целом внимания уделялось (по объективным причинам) немного. Те отдельные правила, которые формулировались в виде законодательных норм, отражали главным образом потребности не только и даже не столько собственно законотворческие. На протяжении всего XVIII в. внедрялись (и это нашло принципиальное отражение в законодательстве) по меньшей мере два «сквозных» нововведения: во-первых, согласование национальной
Юртаева Евгения Анатольевна — ведущий научный сотрудник ИЗиСП, кандидат юридических наук.
традиционности во всех проявлениях социальной жизни, включая правовую сферу, с поиском приемлемых западноевропейских норм, и, во-вторых, реформирование русского литературного языка. Эти нововведения не обошли и технико-юридическую область законотворчества.
Наиболее очевидным внешним проявлением заимствования западноевропейской политической формы стало «нормативное» обоснование идеи «государственного интереса»: «общее» благо культивировалось Петром I и его преемниками вместе с призывами к пожертвованию личными, частными интересами ради целей военного, промышленного, образовательного, культурного развития государства и просвещения ее подданных. В законодательстве это нашло отражение в расширении сферы нормативной регламентации (понимание «общей пользы» далеко не сводилось к констатации идиллических представлений о всеобщем благоденствии), значительно разнообразившейся формально-источниковой базе. Наряду с указными статьями в законодательстве множатся регламенты, положения, грамоты, учреждения, наказы.
С именем Петра I справедливо связываются многие новшества, введенные в государственную жизнь России. Немалым было его участие и в модернизации технико-юридической практики в законотворчестве. Так, реформы начала XVIII в. суще-
ственно затронули русскую словесность.
Закон, предписания законодательного акта не существуют вне языкового выражения: язык является той знаковой системой, которая выражает содержание воли законодателя — творца права. Язык — это еще и важнейший элемент национальной идентичности. А символы языка — алфавит и шрифт — играют ключевые роли в процессе формирования идентичности. Поэтому вмешательство государственной власти в вопросы языка, орфографии — явление частое и вполне объяснимое.
Процесс нормирования стилистической системы русского языка, начатый при Петре I, продолжался все XVIII столетие. В орбиту этого процесса, начатого как русификация церковнославянского языка, были втянуты разнообразные экспериментаторские проекты: заимствование иностранных (главным образом западноевропейских) словоформ, введение новаторских лексических единиц и т. п. Переход от церковнославянского языка к русскому языку, тому, «которым говорят», от славянской книжной традиции к живой русской речи довольно скоро показал стилистическую и грамматическую ограниченность народно-разговорной русской речи и русской письменности: косвенно на это обращали внимание В. К. Тредиаковский, М. В. Ломоносов, А. П. Сумароков. Поэтому очень скоро возникла и другая проблема — необходимость уйти в книжных литературных текстах от стилистики «пишущегося разговора»1.
В языковой культуре на протяжении всего XVIII в. присутствовали различные «жанровые» пласты, относящиеся в то же время к языку
1 Эту особенность впервые исследовал в 1846 г. автор магистерской диссертации о Ломоносове, будущий известный философ, публицист, поэт К. С. Аксаков (см.: Аксаков К. С. Полн. собр. соч. Т. II. Ч. 1. Сочинения филологические. М., 1875. С. 293—296).
официальной сферы. В поэтических и в прозаических, включая документальные тексты, произведениях стало заметно проявление нового, своего рода «синтетического» языка. Объяснялось это довольно просто: отказ от преимущественно церковной старославянской лексики в пользу более простой, ясной стилистики, с одной стороны, и обширное заимствование иностранной специальной лексики — с другой, породили такое смешение языковых форм, что иногда русские тексты напоминали плохой перевод иноязычных источников. Даже первые из более или менее успешных литературных и драматургических опытов были не столько попыткой формирования собственно российской словесности, сколько подражанием западным, прежде всего французским, образцам, переживавшим в XVIII в. расцвет. Некоторую отсталость языковых форм российской стилистики объясняют отсталостью отечественных «слова и мысли»2, что в целом видится справедливым — социальное и культурное развитие страны не имело, как правило, современного вербального сопровождения: летописные и иные аналогичные источники использовали архаичную стилистику, литература существовала главным образом в эпической форме и не всегда фиксировалась письменно, в других жанрах использовался церковный стиль3. В законодательных памятниках петровской эпохи неслаженность письменной речи особенно заметна. Объяснение тому видится в том, что как раз в это время язык закона претерпевает известное преоб-
2 См.: Сапронов П. А. Русская культура IX—XX вв. Опыт осмысления. СПб., 2005. С. 564.
3 Необходимо заметить, что формой внешнего выражения культурного эволюционирования страны были по преимуществу изобразительные средства, в первую очередь зодчество, прикладное и изобразительное искусство (главным образом, по известным причинам, — иконопись).
разование через преодоление книжно-славянского стиля и сближение лингвостилистических элементов официально-деловой речи. Кроме того, происходит пополнение языка значительным количеством иноязычных заимствований, которыми выражались предметы и явления из сферы административной и судебной деятельности, общественно-политической, научной жизни, военного и морского дела.
Верно подмечено, что законодательство Петра, особенно в первые два десятилетия царствования, составлялось из писем, главным образом из его писем. Дружескими или интимными они были только к самым близким. Но даже к близким соратникам «дружеская» часть письма содержалась в приписке или вложенной в письмо записке. Большая часть писем — это «указы, выраженные в эпистолярной форме»4.
Позднее, в 1724 г., император меняет свое отношение к письмам и дает распоряжение относительно содержания частной переписки: в ней не дозволялось сообщать о тайных государственных делах. Однако лингвистическая схожесть языка деловой и личной переписки оставалась заметной на протяжении всего XVIII в.5
Попытки нормировать вопросы техники законодательного творчества, хотя и единичные, но уже предпринимались. Чаще в документах ограничивались рекомендациями для какой-либо узкой области юридической техники, но и закрепление таких рекомендаций было вкладом в
4 Подъяпольская Е. П. Об истории и научном значении издания «Письма и бумаги императора Петра Великого» // Археографический ежегодник за 1972 год. М., 1974. С. 64.
5 См.: Лукашевич А. А. Модернизация фор-
муляра документа государственного делопроизводства законодательством первой четверти XVIII в. // Исследования по источниковедению истории России дооктябрьского периода. М., 1993. С. 203.
дело упорядочения законосостави-тельной практики. Например, Генеральный регламент — документ, составлением которого занимался лично император Петр I, — касался и вопросов законодательной техники. Во всех формах письменного общения культивировалась лексика деловой речи: образцом выступал язык, как считают исследователи, делопроизводства в Посольском приказе, в силу того что составление документов для дипломатических целей проводилось с особенным старанием, тщательно выверялся синтаксический строй текста, с учетом того, чтобы в последующем его можно было без специальных усилий перевести на иностранные языки. Позднее ведущей становится тенденция доступного с точки зрения понятности выражения мысли: писать «внятно» — становится основным требованием Петра как к чиновникам-составителям деловых бумаг, так и переводчикам6.
Объяснение тому, что в целом архитектонике и стилистике законодательных актов и юридических текстов отводилось немного внимания, находим и в особенностях повседневной делопроизводственной практики в государственных учреждениях. Введенная при Петре I коллегиальность в отсутствие реальной возможности обеспечить всех членов присутствия коллегии письменными материалами приводила к тому, что тексты обсуждаемых документов зачитывались секретарем, членами коллегий воспринимались на слух, а подготовка окончательной редакции осуществлялась большим штатом канцелярских служащих, писцов, от добросовестности которых в конечном счете зависело содержание окончательного текста документа (часто — законодательного акта). Действительно, типографский набор применялся лишь в отношении документов, тиражиро-
6 См.: Кожин А. Н. Литературный язык допушкинской России. М., 1989. С. 19.
вание которых предполагалось в довольно значительном числе экземпляров, а техника переписывания деловых бумаг гусиными перьями на толстой и шершавой бумаге делала этот труд чрезвычайно утоми-тельным7.
Доступность текста для понимания обеспечивалась главным образом техническими приемами членения письменного текста: выделением абзацев, пунктов, использованием разных шрифтов и т. п. Петр I, увлеченный западной культурой и западными «технологиями», стремился к вестернизации и на законо-оформительской стезе. Следует отдать должное Великому реформатору в том, что его избирательность при заимствовании образцов из западных наук (как и искусств), хотя она и отражала предпочтения и симпатии самого императора, основывалась на чутком восприятии того, что может «прижиться» на русской почве, а что будет отторгнуто как чужеродное. Заимствование западного опыта осуществлялось никак не на уровне сущностных смысловых и содержательных образцов, а лишь только — технологических приемов, инструментария и средств.
Между тем следует специально отметить, что сложившаяся к XVIII в. российская законодательная практика если и признавала «технологическую обработку» нормативного документа как неизбежную составляющую законодательного текста, то не считала ее необходимым элементом законосозидающей деятельности, поскольку формализованный визуально и стилистически текст неизменно сопровождается стремлением к максимально возможной условности его содержания, эмоцио-
7 Металлические перья пришли на смену гусиным только в середине XIX в., тогда же улучшилось качество бумаги и стали использоваться в делопроизводстве министерств пишущие машинки; машинописные тексты пришли на смену рукописным в официальном делопроизводстве лишь к концу XIX в.
нальной «сухости» текста. В России долгое время легкость восприятия текста считалась второстепенной по отношению к описанию деталей и образов, выявлению глубинных смыслов. В этих условиях изучение, обучение и воспроизведение правил законодательной стилистики не только не предполагалось; «законописание» не считалось сколько-нибудь нужным навыком, так как грамотность сама по себе предполагала освоение словесности на уровне, позволяющем овладеть стилистикой во всем многообразии ее экспрессии. Выразительность текста никогда не увязывалась с внешней гармоничностью его формы.
С начала XVIII в. положение меняется. Стремление Петра I к единообразной внешней форме, строгой, отточенной стилистике, а на их основе — к облегченной доступности восприятия выливалось в его разрозненные наставления по оформлению текстов законодательных актов. Его же идеей было введение в школах специального длительного обучения стилю речи. Но переход в письменной речи на «нормальную» лексику, «простое русское слово» требовал времени, серьезной научной проработки. Начавшая активно практиковаться книжная форма изложения русскоязычных текстов требовала создания нового литературного языка с унификацией грамматических правил, норм синтаксиса. Изменения затронули все средства языковой семиотики — и лексические, и морфологические.
Рекомендации о правилах законо-писания исходили не только от монархов. Например, принципы, которыми при издании законов должен руководствоваться монарх, разрабатывал В. Н. Татищев. Законы, по его мнению, необходимо согласовывать с пониманием справедливости и общей пользы. Кроме того, составление законов должны осуществлять «в законах искусные» и «отечеству беспристрастно верные» специалисты. В качестве обязательных требо-
ваний к действующим законам Татищев выдвигал требование «внятного ...сложения» закона (закон должен быть написан понятно, т. е. языком, на котором говорит большая часть народа), соответствие закона естественному праву (закон должен защищать позитивные ценности: зло не должно быть под защитой закона)8.
В общей структуре законодательной комиссии времен Екатерины II, которая должна была осуществить подготовку проекта общегосударственного уложения, кстати, предусматривалось образование специальной «экспедиционной» комиссии, которая после получения текстов проектировавшихся законоположений для включения их в текст нового уложения должна была единообразно оформлять их «по правилам языка и слога, не переменяя самого существа дела». Кроме того, эта комиссия выступала и своеобразным экспертом: замеченные в ходе работы противоречия самой экспедиционной комиссией исправляться не могли, но о них обязательно следовало сообщать в «дирекционную» комиссию, которая являлась координатором работы всей екатерининской комиссии9 .
В отличие от Петра I, мало считавшегося с чьим-либо мнением, Екатерина II признавала, что на законотворческом поприще успеху дела заинтересованное участие специалистов будет только споспешествовать. «Мы ничего лучше не делаем, как то, что делаем вольно, непринужденно, и следуя природной нашей склонности», — обоснованно считала Екатерина II10. Кстати, регламент деятельности екатерининской комиссии — «Наказ Комиссии о сочинении проекта нового уложения» — один
8 См.: Татищев В. Н. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 1. М., 1994. С. 80, 83.
9 См.: Труды Комиссии составления законов. Ч. 1. СПб., 1804. С. 14—15.
10 Ст. 57 Наказа Комиссии о сочинении проекта нового уложения // ПСЗ-! Т. XVIII.
1767—1769. № 12949.
из тех немногих более или менее полноценных документов, которым осуществлялось методическое сопровождение законопроектной работы. Его полезность для подготовки законопроектов оставалась значимой еще многие годы. Как инструкция для ведения технико-содержательной работы над законопроектом Наказ обеспечивал потребности стилистической, лингвистической, а отчасти и структурной работы над проектами законодательных документов.
Необходимость такого «руководства» для работы над текстами новых законов, а также в ходе проводившейся в начале XIX в. систематизации законодательства была признана с самого начала. Более того, «книгу оснований права» в виде отдельного законодательного акта предполагалось разработать и включить в текст планировавшейся общей «Книги законов» в качестве отдельной — одной из первых — части. Но довольно скоро после начала работы было признано, что эта — «труднейшая» — часть «Книги законов» требует особенной осторожности в «выборе, изложении и объяснении предметов», составляющих сферу данного закона, и политической обоснованности11 .
К концу екатерининского правления претерпевают изменения структура построения законодательного акта, последовательность расположения обязательных реквизитов. Известно и о языковой реформе конца XVIII в. В 1796 г. подведомственным Правительствующему сенату лицам было сообщено о рекомендации «во отношениях ваших. и во все судебные места по каким бы то ни было делам изъяснялись самым чистым и простым слогом, употребляя всю возможную точность и стараясь изъяснить лучше самое дело, а высокопарных выражений, смысл потем-няющих, всегда избегать!», а в 1797 г. императором Павлом I была прове-
11 См.: Труды Комиссии составления законов. С. 70.
дена отмена употребления некоторых слов. Цель ее современники оценивали как замену (или запрещение) словоупотребления главным образом в области политики. Например, слово «отечество» повелением императора заменялось на «государство», «граждане» — на «жители или обыватели», «пособие» — на «помощь», преследование — на «посланной в погоню», «приверженность» — на «привязанность или усердие»; о слове «общество» было сказано: «этого слова совсем не писать». Но наряду с заменой «политических» терминов отменялись и некоторые другие, например вместо «выполнение» предписывалось употреблять «исполнение», а вместо «врач» и «степень» соответственно «лекарь» и «класс»12.
В конце XVIII — начале XIX в., в карамзинско-пушкинскую эпоху, литературная форма русского языка сложилась как «синтаксически достаточно сложная, интеллектуа-лизированная и более всего приспособленная для выражения отвлеченного содержания в новых жанрах и стилях»13. Высокая синтетичность русского письменного языка сохранилась до сих пор; именно этим свойством языка ныне порождается большинство дефектов законов, выявляемых в процессе проведения лингвостилистической экспертизы.
Реформированный в течение XVIII в., в том числе на «подражательной» основе, русский язык начала XIX столетия — это уже в значительной мере тот «великий и могучий», который показал очевидные преимущества и достоинства языка и словесной культуры. Не случайно одним из первых авторов, показав-
12 См.: Распоряжение императора Павла об улучшении русского языка и Высочайшее повеление 1797 г. об изъятии из употребления некоторых слов и замене их другими // Русская старина. 1871. Апрель. С. 531—532.
13 Акимова Г. Н. Язык Ломоносова и рус-
ский литературный язык // Ломоносов. Сборник статей и материалов. Т. VIII. Л.,
1983. С. 40.
ших мощь русского языка, был министр юстиции Г. Р. Державин.
В течение XVIII в. произошли большие изменения в общественном быте. Многочисленные преобразования алфавита, изменение летоисчисления и другие реформы общесоциальной значимости сказались на терминологическом оформлении законодательных актов.
Отдельные правила законодательной техники вырабатывались по ходу кодификационной работы по составлению сначала отраслевых актов (уголовного, торгового уложений), затем Свода законов Российской Империи. Одним из создателей русского юридического языка первой половины XIX в. Е. А. Скрипилёв считал М. М. Сперанского: «большой ковач слов», Сперанский давал современникам примеры того, как применять юридическую терминоло-гию14.
Уже в начале XIX в. настойчиво отмечается мысль, что «отличительной чертой совершенства законоположения» служит расположение его норм «по правилам строгой систематической методы». Но, несмотря на констатацию такого подхода в качестве ключевой задачи, технико-юридическая проработанность актов, обеспечивающих государственные преобразования Александра I в начале XIX в., незначительно отличается от той, которая характеризует более ранний период. Впрочем, недостатки технико-юридической проработанности законодательных текстов того периода возникали главным образом из-за особенной интенсивности общей работы: она была значительной по объему, часто для подготовки актов определялись предельно краткие сроки. Поэтому иногда приходилось «выбирать» между содержанием проекта и качеством его текстуаль-
14 См.: Скрипилёв Е. А. Государственная уставная грамота Российской империи 1820 г. (Из истории правительственного «конституционализма») // Советское государство и право. 1980. № 7. С. 103.
ного исполнения. Разработчики законопроектов из Комиссии составления законов выбирали, как правило, первое, при этом всякий раз в отчетах замечая: «Недостатки, которые могут открыться в вышеозначенных проектах, не будут касаться самого существа оных, но разве только порядка в изложении оных и образа выражения, что, конечно, Комиссия в последствии. исправит надлежащим образом»15.
С течением времени закон и его технико-юридическое исполнение становятся предметом внимания не только официальных кругов, но и специалистов из числа ученых. Современники нового российского законодательства, формируемого с 30-х гг. XIX в., были настолько внимательны к текстам действующих законов, что не оставляли без строгой оценки не только такие серьезные погрешности в их текстах, как устарелость, неполнота, казуистичность, бессистемность, но и неясность и тяжеловесность языка, и даже «несамобытность» законодательного документа. Например, в качестве недостатков Свода гражданских законов, размещавшихся в части 1 тома X Свода законов Российской Империи, называли большое количество определений частного характера, при отсутствии тех необходимых общих положений, которые могли бы служить целям юриспруденции и судебной практики в целом, а не только указания на содержание нормы, заключенной в той или иной статье.
«Тяжеловесность» языка российских законов главным образом объяснялась продолжающимся широким использованием церковнославянского языка, который в официальной письменной речи сохранял преобладание, распространенным использованием славянских наречий, иноязычных
15 См., например: Из рапорта от 4 июня // Труды Комиссии составления законов. Ч. 1. СПб., 1804. С. 74.
заимствований чуждых языков16. Кодификация 30-х гг. XIX в. не сумела избежать этого недостатка официального языка, борьбу с которым начинал еще Петр I, однако некоторое исправление ситуации все же происходило. «Известно, что наш деловой язык не отличается совершенством и далеко отстал от языка литературного. Бездна слов, никогда не встречающихся в общежитии и книге, как, например, поискуемый, гвалтовно и самоправно, обольно, дельчий акт и проч., обороты, в которых не соблюдены иногда и первоначальные правила грамматики, озадачат хоть кого от непривычки», — замечает автор официального издания в середине XIX в. Правда, при этом он делал оговорку: «разумеется, я не говорю о высших учреждениях»17.
Трудности применения языковых средств в законопроектной работе и в XIX в. часто объясняли неприспособленностью русского языка к «науке правоведения». «Приспособление» языка к официальной стилистике проходило постепенно. Поэтому и спустя столетие после петровских указаний об упрощении языка закона составители законодательных текстов, преодолевая объективные трудности, стремились бережно относиться к текстам, «избегать смешения слов и выражений, дабы не произвесть смешения понятий»18.
Определенные нарекания вызывали и другие параметры технико-юридического оформления законодательства. Например, отсутствие должной системности. Но бессистемность, или погрешности структуриро-
16 См.: Качановский В. В. Об историческом изучении русского языка. Казань, 1887. С. 44.
17 Д. М. Рецензия на: «Архив исторических и практических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. В. Калачовым. Книга 1-я и приложение к ней. СПб., 1859» // Журнал министерства юстиции. 1859. Октябрь. С. 103.
18 См.: Труды Комиссии составления зако-
нов. С. 90.
вания текста закона и систематизации законодательного материала, также отмечавшаяся исследовате-
19
лями , в условиях немногочисленности единопредметных актов преодолевалась правоведами, а также юристами-практиками и иными правоприменителями легче, чем другие недостатки.
Еще одно замечание — о «несамобытности», «ненациональности», приписываемых в качестве дефекта русским законам. Оно основывалось на практике создания кодифицированных актов, проведенной М. М. Сперанским, как известно, активно заимствовавшим законодательный материал из аналогичных актов, действовавших в Европейских государствах, учебников немецких специалистов-правоведов и др.
Впрочем, в заимствовании иностранных норм уличались и более поздние составители крупных кодифицированных российских законов, например редакционная комиссия Гражданского уложения, составленного в конце XIX в. с отсылками к законодательству Франции, Германии, Австрии, Сербии, Пруссии, Италии, Швейцарии, Черногории, а также гражданским законам Прибалтийских губерний, Финляндии, Польши, но при этом совсем не учитывавшего кассационную практику Правительствующего сената, которой, в общем-то, поддерживалось в пригодном к применению состоянии российское гражданское законодательство только лишь систематизированное, но не модернизированное в 1832 г. в части 1 тома X Свода законов Российской Империи.
Безусловно, заимствование из иностранных законодательств — это в целом необходимый элемент правового развития. Исторических примеров, когда законодательный опыт одних государств служил из-
19 См., например: Синайский В. И. Необходимо ли нам спешить с изданием гражданского уложения, и можем ли мы создать его в настоящее время? Варшава, 1911. С. 8.
вестным правовым эталоном для других, предостаточно. Однако всякое заимствование должно осуществляться на базе и с учетом отечественного социального опыта вообще и его культурологической составляющей в частности. Для большей иллюстративной выразительности тезиса о том, что для того чтобы сделать какое-либо явление, традиционное в одной национально-культурной среде и трансформируемое в другую, не только «понятным», но и правильно «понимаемым», необходим учет соответствующих цивилизационных, включая сакраментальные, условий; напомним, как звучал перевод названия первого издания пушкинской «Капитанской дочки» на японский язык: «Редкие слухи из России, или Записки о раздумьях бабочки о сердце цветка»20.
Образцы нормативного регулирования в других странах могут и должны быть примерами для российской правовой регламентации, но никак не ее источником. Одинаковое регулирование для стран и народов, различающихся оттенками сформировавшейся в них культурной среды, не будет являться нормальным. Национальное законодательство может стать действенным, если реально отображает ту рационально-ценностную и ту эмоционально-оценочную базу, которые составляют стержень социально-культурной и политической жизни страны. Где-то в законодательстве больше внимания объективно уделяется культивированию добросовестности, где-то — охране человеческого достоинства, а где-то — и человеческой жизни. Условия жизни того или иного общества должны порождать законодательные нормы, а не наоборот. Не обоснованный общественной потреб-
20 См.: Багно В. Е. Русская классическая литература и формирование образа России в мире. Доклад чл.-корр. РАН на Общем собрании РАН 19 декабря 2007 г. // Вестник Рос-
сийской академии наук. Т. 78. 2008. № 5. Май. С. 408.
ностью закон в лучшем случае может оказаться фикцией.
Замечания о непригодности для российского государственного опыта очевидных иностранных законодательных заимствований чаще всего были обоснованными. «Нерус-скость» или «ненациональность» многих законов в XVIII в. или их проектов в начале XIX в. виделась современникам в том, что использованные в них заимствованные законодательные формулировки (статьи, нормы) предполагали наличие в России таких условий, которые в реальности не существовали. Например, на рубеже XIX—XX вв., когда шла активная работа над проектом Гражданского уложения, планировалось введение обязательной письменной формы гражданско-правового договора в России, где доля неграмотного населения составляла более 76% от общего числа
21
российских подданных21 .
Технико-юридической обработке законодательных текстов большое значение придавалось при подготовке Судебных уставов 1864 г. После того, как основные принципиальные положения актов судебной реформы были поддержаны монархом, была образована специальная комиссия под председательством государственного секретаря В. П. Бутко-ва для подготовки окончательной редакции законов. Состав комиссии, определенный Бутковым, включал не только наиболее крупных столичных знатоков гражданского и уголовного права, но и провинциальных чиновников. В комиссию вошли: почетный член Академии наук К. П. Победоносцев, профессор гражданского права А. И. Вицын, профессор истории русского права Н. В. Калачов, известный юрист А. А. Книрим, сенаторы М. Н. Любощинский и А. Е. Матюнин, статс-секретари Государ-
21 По результатам общероссийской переписи населения 1897 г. (см.: Новая российская энциклопедия: В 12 т. Т. 5 (I). М., 2008. С. 166).
ственного совета С. М. Жуковский, С. И. Зарудный, А. П. Заболоцкий-Десятовский, председатели гражданских палат Курской, Полтавской, Черниговской губерний и др. В качестве особой процедуры при подготовке Судебных уставов был выделен юридический анализ всех статей проектов уставов с точки зрения выявления недоразумений, могущих возникнуть из-за использования неудачных выражений. Министр юстиции Д. Н. Замятнин, видевшей в обязательном проведении такой работы залог успешности общих усилий, все замечания по словесным формулировкам текста проектов уставов снабжал указанием на конкретные трудности и недоразумения, которые могли произойти вследствие нечеткого или неясного формулирования содержания статей22 .
Потребность в совершенствовании подходов к составлению законов, использовании достижений правовой науки и привлечении к этой деятельности представителей научной юридической мысли со временем становилась все более очевидной. К примеру, требовали глубокого теоретического осмысления и обоснования вводимые в текст законодательного акта термины и понятия. Еще в начале XIX в. обращалось внимание на то, как часто («сплошь и рядом») авторы законодательных текстов «не удерживаются от соблазна» включить в текст законодательного акта определение юридических понятий23 . Законодательный документ, считали современники, это не учебник, включение юридических понятий должно всякий раз иметь объяснение с точки зрения его необходимости.
В то же время важность вопроса о юридических понятиях осознавалась уже в XVIII в., причем людьми, не являющимися специалистами в
22 См.: Куломзин А. А. Дмитрий Николаевич Замятнин // Журнал министерства юстиции. 1914. № 9. Ноябрь. С. 308—309.
23 См.: Синайский В. И. Указ. соч. С. 21.
правоведении. В проекте регламента Санкт-Петербургской академии наук, подготовленном на рубеже 1764—1765 гг. и написанном как один из вариантов плана переустройства Академии наук, М. В. Ломоносов так объяснял задачу академической правовой науки и ее представителей: «Юриспрудент, наподобие историографа, должен собирать все, что надлежит до российских новых и древних прав и для их объяснения, и приводить в систематическое расположение для пользы при сочинении прав российских. Паче же всего должно юристу, яко знающему довольно философию, всякому юридическому термину изобретать и составлять точные дефиниции, полные, без излишеств, ибо употребление слов неограниченных и сомнительных и двузна-менательных производит в суде великие беспорядки и отдаляет от правды к заблуждению и к ябедам. Оные дефиниции, надлежащие к одной материи, могут от юриспрудента, как новые изобретения, в форме диссертации Собранию быть представлены на рассуждение и по апробации оного в «Комментариях» напечатаны с оговоркою, что они не ради того изданы, дабы по ним суды производились, но ради лучшего рассуждения в установлении и поправлении впредь зако-нов»24. Ломоносов исключительно точно подметил разницу между научным юридическим творчеством и практической деятельностью в области законосоставления.
Исключительное неудобство в правоприменении создавалось тем, что одни и те же понятия по-разному дефинировались в разных отраслях законодательства. Отчетливое понимание того, что вводимые в законодательство понятия призваны
24 Ломоносов М. В. Новое примерное расположение и учреждение Санкт-Петербургской императорской академии наук, на высочайшее рассмотрение и апробацию сочиненное. Регламент Санкт-Петербургской императорской академии наук // Полн. собр. соч. Т. 10. М.-Л., 1957. С. 149.
были обслуживать весь его массив безотносительно к отраслевой принадлежности, при наличии продолжающейся практики включения их определений в отраслевые акты, изменить правоприменительную ситуацию не могло. Например, в гражданском законодательстве находка определялась как обретение вещи с обязательным принятием мер к поиску ее хозяина (а в случае с дорогостоящей вещью — к публично объявленному поиску), а в уголовном — иначе: просто как неизвестно кому принадлежащие деньги или вещи25 . Различные дефиниции одних и тех же понятий, которые встречались в актах разных отраслей законодательства, создавали крайние неудобства в правоприменении. Поскольку законодательная норма начиная с середины 30-х гг. XIX в. подлежала дальнейшему включению в Свод законов Российской Империи и ее расположение не всегда подразумевалось вместе с актом, в котором она была впервые издана, то приданием понятию своего рода «универсальности» попросту определялась сама возможность практической реализации нормы или акта.
Не всегда в текстах законодательных актов понятия представлялись логически завершенными. Неуказание на какой-либо из признаков предмета, явления могло быть причиной его неправильного применения. Действительно, если, например, сделки определять лишь как действия, направленные на установление, изменение либо прекращение гражданских правоотношений, то к их числу можно отнести и многие из корыстных преступлений против собственности. Такого рода огрехи легко могли быть выявлены специалистами еще на стадии подготовки законопроекта.
Или другой пример. Когда вместо определения четко устоявшегося
25 См.: Ст. 179 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями // Российское законодательство X—XX веков. Т. 8. Судебная реформа. М., 1991. С. 419.
отраслевого принципа в законе наличествуют только общие указания, косвенные характеристики. Этим недостатком грешила, например, ст. 683 части первой тома X Свода законов. Упущение законодателя тогда заставило Правительствующий сенат — орган, уполномоченный давать официальное толкование законов, — дважды в течение года обращаться к этой статье и при этом оба раза предлагать ее толкование в совершенно противоположных смыслах26.
Нужно заметить, что отдельные дефиниции, на которые предлагалось ориентироваться в правоприменении, содержались не в нормативных актах светской власти, а в иных. Например, понимание брака, которое имело общенормативное значение, определялось в Кормчих
книгах27 .
Вопрос о целесообразности включения в тексты законодательных актов дефиниций серьезно обсуждался в связи с масштабными работами по кодификации уголовного и гражданского законодательства во второй половине XIX в. «Не дело законодателя заниматься определениями», — обоснованно утверждал в начале прошлого века В. И. Синай-ский28. Определения, к формулированию которых так стремятся в современном законодательстве, в значительной своей массе являются весьма неудачными. Кроме того, относясь только к данному акту, они придают законодательству совершенно ненужную, ничем не оправ-
26 См.: Решения гражданского кассационного департамента Правительствующего сената. 1894. № 7. С. 22—27; № 103. С. 311—313. Речь идет о принципе ответственности, как мы сейчас сказали бы, владельца источника повышенной опасности при эксплуатации им железных дорог и пароходных сообщений.
27 Сборники актов и правил, как церковных, так и светских, которые составлялись начиная с XIII в. и предназначались для религиозного и нравственного сопровождения жизни подданных.
28 Синайский В. И. Указ. соч. С. 21.
данную казуистичность. Не стоит упускать из вида приведенное замечание М. В. Ломоносова, что законодательный акт — не учебник права и не имеет цели правового просвещения.
Включение определений в тексты законодательных актов ни тогда, ни сейчас не представляется необходимым. Более того, настоятельная потребность их невключения в тексты нормативных правовых актов предопределяется особенностями формирования статутной структуры позитивного права в странах, где его основным элементом служит нормативный правовой акт. Структурирование всей нормативной правовой системы осуществляется посредством одновременного формирования прямых зависимостей между общими нормами и специальными, без установления каких-либо опосредующих механизмов. Поэтому принципиальной особенностью формирования статутного права является жесткая семантизация используемых в текстах правовых актов языковых единиц. Это — непререкаемый «закон» «языка закона» в континентальном праве. Какое-либо побочное сопровождение законодательных текстов указанием на смысловое наполнение той или иной лексической единицы «утяжеляет» текст закона не имеющей практического значения информацией. Это — в лучшем случае. А в худшем — служит «двухслойной» основой для порождения конфликта норм, где первый слой — это объективные трудности формулирования законодательного текста, проистекающие из свойств языка (неоднозначность лексического значения многих слов, двусмысленность синтаксических конструкций и др.), а второй — несоответствия и противоречия, которые возникают из факта существования двух норм, сформулированных с использованием различных логико-лингвистических приемов (норма-дефиниция и норма-предписание) по поводу одного и того же явления.
Другой типичный пример часто встречавшегося в практике и практически трудноразрешимого вопроса — перечни, предлагавшиеся в законодательной норме. Всякий раз при применении таких норм возникала проблема с установлением факта — примерный ли это круг вопросов или исчерпывающий. Позднее преодоление этого законодательного дефекта было предложено в Правилах изложения законопроектов 1913 г.29
О том, что такое требование законодательной техники, как содержательная внятность, должно быть обязательным свойством закона, потому что это — условие его практической применимости, в конце XIX в. говорили довольно настойчиво. В 1885 г. применительно к циви-листическому закону в связи с завершенной работой по подготовке текста проекта крупного кодифицированного акта ее автор, профессор Новороссийского университета В. В. Богишич, писал: «Постановления кодекса должны быть составлены и формулированы так, чтобы они могли быть применяемы без труда и при помощи тех средств, которыми располагает страна... Кодекс должен быть составлен так, чтобы, не прибегая ни к какому принуждению, введение новых элементов не побуждало ни к его нарушению, ни к его обходу»30 . Закон, если его содержание выражено доступным языком, а текст понятен, гораздо реже побуждает подданных к нигилистическому его восприятию, нежели неясный закон.
Язык закона был весьма обсуждаемой проблемой и начиная с середины XIX в. Нужно специально отметить, что с этого времени появление сколько-нибудь значительного законопроекта становилось предметом активного обсуждения, в том числе научного сообщества; живые отклики на те или иные правотворческие решения публиковали периодические издания. В свою очередь и ученые становились объектом конструктивной критики своих коллег, если допускали огрехи, будучи членами подготовительных комиссий по работе над законопроектом. «Доставалось» от коллег и за пристрастие к заимствованной и неоправданно используемой в проектах законодательных актах (и не только в них) лексике. Однако в большинстве случаев признавалось, что «установление терминологии дело столь трудное, что мы, приветствуя попытку перевода содействовать делу установления терминов, не ставим в упрек отдельных промахов, неизбежных в таком деле»31 .
Не следует упускать из вида того, что иноязычные заимствования, включение в лексический состав языка новых слов происходили и раньше. Особенно интенсивно шло их освоение с начала XVIII в., когда вместе с новыми явлениями и предметами внедрялись и слова, их обозначающие. Примерно тогда же появляются и первые попытки пресечь неумеренное употребление иностранных слов, широко развернувшееся к середине столетия, когда в публикациях стали подчеркнуто использовать их русские эквиваленты32 .
29 См.: Правила изложения законопроектов. СПб., 1913. Подробнее о содержании Правил см.: Юртаева Е. А. Законодательная техника и основы языкового оформления текстов законодательных актов в Российской империи // Журнал российского права. 2000. № 8. С. 152—154.
30 Богишич В. В. О принципах и методе, принятых при кодификации гражданского права Черногории // Юридический вестник. 1889. Июнь-июль. С. 362.
31 А. К. Рецензия на «К. Гарейс. Германское торговое право, пер. Н. И. Ржондковского под ред. А. Г. Гусакова, вып. 2. М., 1895» // Журнал министерства юстиции. 1896. № 2. С. 323.
32 Эти инициативы по праву связываются с именами В. К. Тредиаковского, А. Д. Кантемира, М. В. Ломоносова, Н. И. Новикова, Д. И. Фонвизина, Н. М. Карамзина, позднее И. А. Крылова, А. Н. Радищева, А. С. Пушкина и их последователей (см.: Кожин А. Н. Литературный язык допушкинской России. М., 1989. С. 41).
Изданием закона преследовалась цель объявления правила социального поведения: объем затрачиваемых при этом лингвистических средств (как, впрочем, и способ внешнего структурирования текста) избирался разработчиками закона самостоятельно. Задачей законодательного текстосложения являлась подготовка понятного текста в любом целесообразном объеме: понятность текста выступала главным требованием к «букве» закона, вопрос же о величине, размере законодательного текста не ставился практически ни разу. «Legem brevem esse oportet» — эта мысль Сенеки о том, что закон должен быть кратким, какого-либо заметного подтверждения в российской законодательной практике императорской эпохи не нашла.
В то же время на полноту законодательного регулирования как на необходимое свойство разрабатываемого законопроекта обращал внимание еще М. М. Сперанский, когда обосновывал одинаково значимую правоприменительную ценность как ясности в тексте закона, так и обеспечиваемой им полноты законодательного регулирования. «Когда законы сами в себе недостаточны, тогда ясность их обнаруживает еще более их недостатки, — писал он 14 января 1828 г. — Все пропущенное, все неопределенное становится очевиднее. Сим ослабляется уважение, которое всегда должно сохранять к законам, даже и к недостаточным. Сверх сего, недостатку закона часто пособляют толкованием; но ясного толковать нельзя; следовательно, при ясных, но недостаточных законах большая часть дел осталась бы нерешенною»33.
Еще один вопрос — о казуистично-сти в законодательстве. Вообще ка-
33 Сперанский М. М. О Своде законов по гражданской части // Русская старина. 1876. Т. XV. С. 591.
34 См.: Вавилова А. А. Некоторые теоретические аспекты соотношения права и языка / / Вестник Московского университета. Сер. 11. Право. 2006. № 5. С. 129.
зуистичность законодательства — свидетельство его незрелости, недостаточной исторической апробиро-ванности. О казуистичности как существенном дефекте гражданского законодательства говорили на протяжении почти всего XIX и в начале XX в. Но и эпизодическая казуис-тичность в целом развитого законодательства, вообще-то, могла вызывать серьезные недоразумения в правоприменительной практике. Однако иногда она диктовалась потребностью, как говорится, текущего момента. Известно, например, о почти курьезном случае, когда в начале XX в. настоящим бедствием стало травмирование детей и подростков городским рельсовым транспортом. Тогда пришлось этому вопросу посвятить отдельный закон: этот закон установил запрет мальчикам ездить на буферах вагонов трамваев.
Выработка внешних способов, приемов и приспособлений для создания норм права происходила по мере накопления опыта законодательного творчества. Пусть и не всегда усвоенный опыт оказывается однозначно подходящим для новой практики, применение эмпирически выверенных средств и методов, способов и механизмов адаптации для создания норм права оказалось подходящим и после введения в России представительных учреждений. Вместе с тем практика Государственного совета и Думы дала немало нового для дальнейшего развития законодательной техники, «технологии» законотворчества.
Ясность и понятность законов — всевременное требование к закону. Однако недостаточная ясность — дефект, который практически всегда присущ правовой норме; он возникает за пределами права и правовой регламентации — это имманентная особенность языкового выражения нормы права. Справедливо замечено, что попытки юристов устранять неточности в процессе создания нормативных правовых актов могут
быть успешны лишь отчасти, поскольку «устранить. совершенно невозможно»34. Не следует забывать и о том, что оборотной стороной рельефной определенности текста является его гибкость: законодательный текст может охватывать всю бесчисленность явлений и безграничность реальности35 .
Рекомендации по технико-юридическому оформлению законодательных актов, разрабатывавшиеся в ходе совершенствования законо-подготовительной работы, вполне усваивались и творчески воспринимались практикой. Однако, как справедливо замечали в начале XX в., «совершенных законов, в которых была бы полная гармония между формою и содержанием, не существует». «Существование такого закона, — считал В. К. Случевский, — имело бы значение чудовища, не способного к жизни»36. Смысл цели, которая должна быть решена в процессе законодательной деятельности, довольно точно обнаружен современными исследователями: «законодателю следует понять действительность и так изложить законы», чтобы формируемый ими правовой порядок проникал во все «закоулки» реально-
сти37 .
В начале XX в. серьезное значение начинает придаваться оценке разноцелевых структурных частей закона. Так, присутствию в законе декларативной части давали практическое обоснование, что имело глубокий утилитарный смысл. Изложение текста законов не всегда могло быть сжатым и легко запоминающимся. Да это и не всегда было необходимо — к зафиксированному в письменном источнике закону можно обра-
35 Там же. С. 132.
36 Случевский В. К. О столкновении русских и финляндских уголовных законов // Журнал министерства юстиции. 1908. № 5. Май. С. 112—113.
37 См.: Козлихин И. Ю. О нетрадиционных подходах к праву // Известия вузов. Правоведение. 2006. № 1. С. 32.
щаться в любое время по мере надобности. Однако обязательным является усвоение и запоминание мысли, «разума» закона, его ratio legis. Этой-то цели в полной мере и отвечает включение в тексты законодательных актов вводной, вступительной части, или преамбулы, — декларации, отражающей общую концепцию и целевое назначение того или иного законодательного акта.
На протяжении почти двухсотлетнего периода с разной степенью успешности внедрялись порожденные в разные годы концепции логического, логико-психологического, логико-философского, лингвистического понимания законодательного текстосложения. Однако сколько-нибудь целостной системы на уровне теории либо практических рекомендаций, которые обеспечили бы решение возникающих практических задач, выработано не было. Впрочем, этот итог видится вполне закономерным. Для построения любого текста, не исключая и текст закона, бывает достаточным не углубляться в анализ, например, процессов мышления или содержания знаковых форм. Многие закономерности речевой деятельности бытийствуют вне зависимости от знаний о них. В то же время и механическое объединение отдельных частных рекомендаций в общую систему существенно сказаться на качестве языкового оформления закона не может: разнохарактерные рекомендации в состоянии корректировать лишь отдельно взятые, очевидные огрехи законодательных текстов.
Законодательные акты занимают совершенно особое место и играют исключительную роль в политическом и социальном структурировании государства. Тексты законодательных актов фактически являют собой пример структурно-семиотического оформления функционирования государственной власти и социальной жизни. Законодательный опыт Российской империи показал, что лексический подбор выражения
текстов законов или внешнее их структурирование свидетельствуют о поиске не только специфических каналов выражения нормативного содержания законодательного акта, но и внешних знаковых показателей государственного властвования. Не только оформление закона, не только терминология, но и символика закона в государстве приобретает особенное социальное значение.
Библиографический список
1. Акимова Г. Н. Язык Ломоносова и русский литературный язык // Ломоносов. Сборник статей и материалов. Т. VIII. Л., 1983.
2. Аксаков К. С. Полн. собр. соч. Т. II. Ч. 1. Сочинения филологические. М., 1875.
3. А. К. Рецензия на «К. Гарейс. Германское торговое право, пер. Н. И. Ржондковского под ред. А. Г. Гусакова, вып. 2. М., 1895» // Журнал министерства юстиции. 1896. № 2.
4. Багно В. Е. Русская классическая литература и формирование образа России в мире. Доклад чл.-корр. РАН на Общем собрании РАН 19 декабря 2007 г. // Вестник Российской академии наук. Т. 78. 2008. № 5. Май.
5. Богишич В. В. О принципах и методе, принятых при кодификации гражданского права Черногории // Юридический вестник. 1889. Июнь-июль.
6. Вавилова А. А. Некоторые теоретические аспекты соотношения права и языка // Вестник Московского университета. Сер. 11. Право. 2006. № 5.
7. Д. М. Рецензия на: «Архив исторических и практических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. В. Калачовым. Книга 1-я и приложение к ней. СПб., 1859» // Журнал министерства юстиции. 1859. Октябрь.
8. Качановский В. В. Об историческом изучении русского языка. Казань, 1887.
9. Кожин А. Н. Литературный язык допушкинской России. М., 1989.
10. Козлихин И. Ю. О нетрадиционных подходах к праву // Известия вузов. Правоведение. 2006. № 1.
11. Куломзин А. А. Дмитрий Николаевич Замятнин // Журнал министерства юстиции. 1914. № 9. Ноябрь.
12. Ломоносов М. В. Новое примерное расположение и учреждение Санкт-Петербург-
ской императорской академии наук, на высочайшее рассмотрение и апробацию сочиненное. Регламент Санкт-Петербургской императорской академии наук // Полн. собр. соч. Т. 10. М.-Л., 1957.
13. Лукашевич А. А. Модернизация формуляра документа государственного делопроизводства законодательством первой четверти XVIII в. // Исследования по источниковедению истории России дооктябрьского периода. М., 1993.
14. Новая российская энциклопедия: В 12 т. Т. 5 (I). М., 2008.
15. Подъяпольская Е. П. Об истории и научном значении издания «Письма и бумаги императора Петра Великого» // Археографический ежегодник за 1972 год. М., 1974.
16. Правила изложения законопроектов. СПб., 1913.
17. Распоряжение императора Павла об улучшении русского языка и Высочайшее повеление 1797 г. об изъятии из употребления некоторых слов и замене их другими // Русская старина. 1871. Апрель.
18. Сапронов П. А. Русская культура IX— XX вв. Опыт осмысления. СПб., 2005.
19. Синайский В. И. Необходимо ли нам спешить с изданием гражданского уложения, и можем ли мы создать его в настоящее время? Варшава, 1911.
20. Скрипилёв Е. А. Государственная уставная грамота Российской империи 1820 г. (Из истории правительственного «конституционализма») // Советское государство и право. 1980. № 7.
21. Случевский В . К. О столкновении русских и финляндских уголовных законов // Журнал министерства юстиции. 1908. № 5. Май.
22. Сперанский М. М. О Своде законов по гражданской части // Русская старина. 1876. Т. XV.
23. Российское законодательство X—XX веков. Т. 8. Судебная реформа. М., 1991.
24. Татищев В. Н. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 1. М., 1994.
25. Труды Комиссии составления законов. Ч. 1. СПб., 1804.
26. Юртаева Е. А. Законодательная техника и основы языкового оформления текстов законодательных актов в Российской империи // Журнал российского права. 2000. № 8.
