CC BY
828
УДК 811.1/.8 «ЯЗЫК ВРАЖДЫ» КАК КОММУНИКАЦИЯ
Гладилин А.В.
Целью исследования является теоретическое осмысление феномена «языка вражды» с позиций теории коммуникации, с одной стороны, и с точки зрения таких явлений, как предубеждения, стереотипы и дискриминация, с другой стороны. Необходимость такого осмысления обусловлена возникшей в последние годы насущной потребностью выработать объективные методы судебной лингвистической экспертизы текстов, предположительно содержащих признаки экстремизма.
В качестве основного в работе используется аналитико-синтетический метод. Подход к функциям и другим элементам теории коммуникации в данной работе основывается на известной модели Р.Якобсона
В работе выдвигаются следующие положения.
Коммуникация, основанная на предубеждениях и дискриминации, особым образом выполняет свои функции.
Реализацией референтивной функции коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации, является делегитимизация, то есть отказ какой-либо группе в праве считаться человеческой. На уровне лексики в качестве компактных юнитов делегитимизации выступают слова-этнофолизмы.
Эмотивная функция коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации, может состоять в выражении отрицательных эмоций и враждебности адресанта по отношению к мишени, а также в поддержании самооценки адресанта, в снятии напряжения (катарсис) и укреплении позиций в группе.
Фатическая функция состоит в поддержании и укреплении чувства товарищества и сплоченности ингруппы.
Конативная функция направлена на то, чтобы нанести психологическую травму мишени путем отрицания ее человеческого статуса, и, возможно, на то, чтобы спровоцировать мишень на деструктивные действия.
Металингвистическая функция направлена на то, чтобы скрыть код языка вражды, однако попытки подобного рода часто бывают неудачными.
Рассмотрение функционирования «языка вражды» в терминах стереотипии, предвзятости и дискриминации может стать действенным способом идентификации и изучения паттернов языка вражды, а, возможно, и адекватной правовой оценки текстов, предположительно содержащих признаки экстремизма.
Ключевые слова: лингвистическая экспертиза; язык вражды; Р. Якобсон: функции коммуникации; стереотипы; предубеждения; делегитимизация; этнофолизмы.
HATE SPEECH AS COMMUNICATION
Gladilin A.V.
The purpose of the paper is a theoretical comprehension of hate speech from communication point of view, on the one hand, and from the point of view of prejudice, stereotypes and discrimination on the other. Such a comprehension caused by the need to develop objective forensic linguistics methodology to analyze texts that are supposedly extremist.
The method of analysis and synthesis is the basic in the investigation. Approach to functions and other elements of communication theory is based on the well-known Yakobson’s model.
The paper put forward the following assertions.
The prejudiced and discriminatory communication functions in a special way. The referential function of prejudiced and discriminatory communication is the delegitimization that is denial of categorized group's humanity. The ethnophaulisms are compact delegitimization units at the level of vocabulary.
The emotive function may be to negative emotions and hostility to the target, as well as for the addressee’s stress relieving (catharsis), and to strengthen his or her position in the group.
The phatic function is to identify membership of the group, to maintain and strengthen the fellow-feeling that exists among its members.
The conative function is to cause psychological damage of the target by denying his or her human status and to provoke target destructive actions.
The metalinguistic function is to hide the code of hate speech but such attempts are often unsuccessful.
Consideration of the hate speech functioning in terms of stereotypes, prejudice and discrimination can be an effective way to identify and examine patterns of hate speech and perhaps correct legal assessment of suspected extremist texts.
Keywords: forensic linguistics; hate speech; Jakobson; functions of communication; stereotypes; prejudice; delegitimization; ethnophaulisms.
Проблема «регулирования» речи граждан является одной из самых спорных в любом демократическом государстве. Понятие «свобода слова» оказывается не вполне корректным в современном мире, так как правовые и социальные институты каждого государства вынуждены контролировать речь граждан, чтобы защитить общество. В России, как и во многих других странах, общество защищается законом от речи оскорбительной, клеветнической и возбуждающей вражду и ненависть. Впрочем, корректнее говорить здесь не о речи, а о коммуникации, так как все перечисленные качества могут быть присущи не только вербальным текстам, но и любым другим продуктам символической деятельности.
«Язык вражды» (hate speech) - преследуемая по закону «... коммуникация, которая не несет никакого иного смысла, кроме выражения ненависти к некоторой группе, особенно в условиях, когда коммуникация может спровоцировать насилие. Это подстрекательство к ненависти в первую очередь в отношении группы лиц, определяемой по признаку расы, этнической принадлежности, национального происхождения, пола, вероисповедания, сексуальной ориентации и т. п. «Языком вражды» может быть любая форма выражения, расценивающаяся как оскорбительная для расовых, этнических и религиозных групп и других выделяемых (discrete) меньшинств или женщин» [9]*. Данное определение, размещенное на американском сайте юридических дефиниций, на наш взгляд, наиболее точно определяет сущность явления, о котором пойдет речь в данной статье.
С проблемой «языка вражды» российские лингвисты неожиданно столкнулись в середине 2000-х. В связи с расширившейся практикой противодействия экстремизму, в том числе такому, который проявляется в форме коммуникации, лингвисты (можно сказать, в массовом порядке) стали привлекаться к лингвистической экспертизе «подозреваемых» в экстремизме текстов.
Массовое обращение правоохранительных органов за помощью к лингвистам, как, впрочем, и другим специалистам, например, психологам, культурологам и т.д., объясняется, по нашему мнению, двумя причинами.
Первая причина кроется в несовершенстве российского «антиэкстремист-ского» законодательства, о чем не раз говорили и писали известные российские юристы, правозащитники и общественные деятели (см., например, [2]). Имея дело с нечеткими формулировками законов, правоохранители не решаются самостоятельно принимать решения и стремятся переложить это бремя на плечи экспертов.
Вторая причина - отсутствие опыта. Закон, направленный против «языка вражды», существовал в Уголовном Кодексе Советского Союза с 1927 года, однако он ни разу не применялся за все годы советской власти. Это объясняется
очень просто: в соответствии с принятыми в те времена идеологическими установками, советский человек, то есть представитель великой исторической общности «советский народ», не может допустить враждебные высказывания и враждебные действия по отношению к другим людям только потому, что они принадлежат к другим расам, национальностям и т.д. Поэтому все «преступления ненависти», которых в Советском Союзе, конечно же, случалось не меньше, чем в любом другом месте, где живут люди, квалифицировались как совершенные по каким-то иным мотивам.
В 90-е годы, возможно, по инерции случаи осуждения кого-либо за «язык вражды» были единичными. И только во второй половине нулевых, после того как страна осмыслила печальный опыт чеченских войн, после прокатившейся по России волны чудовищных терактов, после событий 11 сентября 2001 г., уголовные дела, связанные с экстремизмом и «языком вражды», стали обычным видом судебной практики.
Таким образом, в России сложилась парадоксальная правовая ситуация, не имеющая аналогов в других странах: судьбу людей, книг и других текстов, подозреваемых в словесном экстремизме, решают не прокуроры и судьи, а ученые и преподаватели вузов.
Однако и последние в большинстве оказались не готовыми к работе подобного рода. В лингвистической экспертизе текстов, предположительно содержащих признаки экстремизма, господствует субъективизм, а порой и просто отсутствие здравого смысла, о чем красноречиво свидетельствуют многочисленные резонансные случаи.
Пожалуй, одним из самых одиозных примеров подобного рода явилось судебное разбирательство в г. Томске, в котором рассматривался вопрос о включении в общероссийский список экстремистских материалов древней книги «Бхагавад-гита», одного из самых уважаемых и ценимых духовных и философских текстов не только в традиции индуизма, но и в религиознофилософской традиции всего мира. Примечательно, что ученые-филологи од-
ного из государственных университетов, проводившие лингвистическую экспертизу, согласились с мнением прокурора о том, что эта книга содержит в себе экстремизм. И только многочисленные протесты известных российских ученых вкупе с заявлением Парламента Индии, а, может быть, просто торжество здравого смысла привели в конце концов к тому, что великая книга была «оправдана» судом.
Часто разные эксперты или бригады экспертов приходят к диаметрально противоположным заключениям относительно одного и того же текста. К сожалению, бывают и такие случаи, когда специалист принимает обращение к нему правоохранительных органов просто как руководство к действию, и, если в тексте нет признаков языка вражды, он считает своим долгом их найти.
В последние годы в стране стали появляться глубокие исследования по вопросам лингвистической экспертизы, в которых достаточно много внимания уделяется текстам, предположительно содержащим «язык вражды» (см., например, [1]). Весьма плодотворно в плане публикации исследований подобного рода, а также результатов экспертной практики работают ассоциации экспер-тов-лингвистов [3; 4]. Тем не менее, необходимо признать, что на сегодняшний день не выработаны какие-либо, хотя бы даже приблизительные, принципы идентификации паттернов «языка вражды» и анализа текстов, предположительно содержащих такие паттерны.
Любые прикладные научные исследования какого-либо объекта (а лингвистическая экспертиза принадлежит к числу таких исследований) будут эффективными только тогда, когда они строятся на базе теоретического осмысления исследуемого объекта. По нашему мнению, теоретическое осмысление «языка вражды» в современных русскоязычных дискурсивных практиках - одна из важнейших задач, стоящих перед современной российской лингвистикой.
Данная работа представляет собой попытку сделать шаг по направлению к решению этой задачи. На наш взгляд, одним из важнейших факторов, определяющих сущность «языка вражды», является то, что он основан на та-
ких явлениях, как социальные стереотипы, предубеждения и дискриминация, и является частью более крупного и сложного феномена, который в науках, изучающих коммуникацию, получил название коммуникация, основанная на предубеждениях и дискриминации (Prejudiced and Discriminatory Communication).
Коммуникация, основанная на предубеждениях и дискриминации (КОПД), имеет характерные особенности реализации функций коммуникации, выделенных Р. Якобсоном: референтивной, экспрессивной, конативной, фати-ческой, металингвистической.
Таким образом, цель данной статьи - осмыслить феномен «языка вражды» с точки зрения теории коммуникации и выявить особенности его функционирования как коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации.
Основные понятия и термины
Коммуникация есть социальное взаимодействие посредством сообщений [7, с. 2]
В соответствии с моделью Р. Якобсона, коммуникация строится по следующей схеме. Адресант посылает сообщение адресату. Якобсон учитывает тот факт, что сообщение должно соотноситься с чем-то другим, чем является оно само. Это что-то он называет контекстом или референтом. Есть еще два элемента: это контакт, под которым имеется в виду и физический канал, и психологическая связь между адресантом и адресатом, и код - общая для адресата и адресанта система значений, посредством которой порождается сообщение [5, с. 198].
Прототипический сценарий коммуникации выглядит так: какой-нибудь человек, произнося какие-то слова, тем самым посылает сообщение другому человеку или группе людей. Например, крупный региональный чиновник на каком-то собрании порождает речь, в которой определенная этническая или социальная аутгруппа обвиняется в том, что она создает некие социальные про-
блемы в регионе. Адресатами сообщения здесь будут присутствующие на собрании чиновники и журналисты. Однако количество получателей такого сообщения может быть многократно увеличено посредством технических средств коммуникации (так называемых механических медиа), например, телевидения или радио.
Сообщения могут быть письменными. Например, подросток ночью может написать краской на поверхности бетонного ограждения железнодорожных путей что-нибудь вроде «Россия для русских! Остановим черных!». Адресатами этого сообщения станут пассажиры поездов и электричек, причем они будут являться таковыми, даже если они вовсе не хотят получать подобные сообщения.
Речь чиновника может быть опубликована в газетах или на страницах интернет-изданий. Кроме того, содержание его речи может быть передано в разного рода вторичных текстах: печатных новостях, пресс-релизах и т.д. Чтобы воспринимать письменные сообщения, адресаты должны обладать умением читать.
Сообщением могут быть не только слова. Некто может создать карикатуру или картинку-демотиватор, утрированно изображающую типичного представителя аутгруппы таким образом, чтобы вызвать у зрителя отвращение, презрение и насмешку, и разослать ее как спам по электронной почте большому количеству людей.
Помимо слов, изображений, фотографий, фильмов и т.п., функцию сообщений могут выполнять и некоторые, казалось бы, далекие от коммуникации предметы. Так, на российских стадионах в последнее время среди болельщиков получила распространение практика кидать в чернокожих футболистов-легионеров бананы. В таких случаях банан становится сообщением, а его получателями являются чернокожий футболист и все люди, присутствующие на матче.
Коммуникация может осуществляться и без автора сообщения. Скучающая сотрудница офиса может получить по электронной почте карикатуру, о которой шла речь выше, и разослать ее своим знакомым. Студент может разместить на своей страничке в социальной сети ссылку, к примеру, на антисемитский материал. Ни девушка из офиса, ни студент не являются создателями этих сообщений, однако они являются их отправителями (адресантами).
Отправители и получатели сообщений могут быть отдалены друг от друга как пространством, так и временем. Так, в тексте Нового Завета, древней священной книги, созданной около двух тысячелетий назад, мы можем найти место, в котором выражается негативная оценка и даются уничижительные характеристики жителей острова Крит, что являет собой признаки языка вражды:
10 Ибо есть много и непокорных, пустословов и обманщиков, особенно из обрезанных, 11 каковым должно заграждать уста: они развращают целые домы, уча, чему не должно, из постыдной корысти. 12 Из них же самих один стихотворец сказал: «Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые». 13 Свидетельство это справедливо. По сей причине обличай их строго, дабы они были здравы в вере, 14 не внимая Иудейским басням и постановлениям людей, отвращающихся от истины. 15 Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть. 16 Они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются, будучи гнусны и непокорны и не способны ни к какому доброму делу (Послания Апостола Павла. Послание к Титу. Синодальный перевод).
Около двух тысячелетий назад у этого текста был конкретный адресат -человек по имени Тит, которому предназначалось данное послание. Возможно, что жители острова Крит тех времен, узнав о том, как характеризуются они в этом тексте, почувствовали бы себя оскорбленными и предъявили автору соответствующие претензии. Однако современные читатели совсем по-иному воспринимают этот текст. И адресат, и адресант, и содержание этого текста, ча-
стью которого являются описанные автором люди, принадлежат теперь категории сакрального и воспринимаются совсем не так, как воспринимаются обычные мирские дела обычных мирских людей, если даже эти люди жили во времена Римской империи.
Прототипический получатель, восприняв сообщение, должен продемонстрировать какой-то эффект. Так, представители аутгруппы, которую обвинил чиновник, возмутившись содержанием его речи, могут устроить беспорядки. Речь чиновника может вызвать критику его высказываний в СМИ со стороны журналистов, политиков и общественных деятелей. Но всего этого может и не быть. Кто-то из пассажиров электрички, испытывая возмущение и отвращение к граффити, оставленному подростком на бетонном заборе, позвонит в Управление железной дороги и потребует закрасить надпись. А другой пассажир воспримет надпись как часть пейзажа и проявит полное равнодушие к ее смыслу. Одна из характерных особенностей коммуникации состоит в том, что получатель не обязан (вернее, не всегда обязан) соглашаться или не соглашаться с сообщением, выражать какие-либо чувства по отношению к нему или демонстрировать какой-либо эффект, произведенный сообщением.
Коммуникация, основанная на предубеждениях и дискриминации (КОПД)
- это коммуникация, базирующаяся на стереотипных когнитивных схемах, негативных установках (предубеждениях) и дискриминационных интенциях по отношению к каким-либо группам людей или отдельным индивидуумам как членам этих групп.
Стереотип - это основанная на категоризации когнитивная схема, на базе которой члены ингруппы представляют себе людей, принадлежащих к аут-группам. Атрибуты, которые составляют стереотип, часто являют себя как черты характера членов аутгрупп. Например, женщины интуитивны, любят детей и плохие водители.
Часто утверждается, что существуют как отрицательные, так и положительные социальные стереотипы. Однако, по словам Чарльза Стэндора, «...хотя
стереотипы могут быть положительными, прежде всего они отрицательные. Мы генерируем намного больше негативных, чем позитивных стереотипов, когда нас об этом попросят, и даже выражение положительных стереотипов не выглядит положительно. Посмотрите, как мы можем реагировать на людей, которые утверждают, что афроамериканцы имеют положительные черты, такие, например, как спортивность и музыкальность. Проблема, в частности, в том, что если мы выражаем положительные стереотипы, предполагается, что мы имеем в виду и отрицательные тоже» [12, с. 2].
Так, такая женская черта, как интуитивность, не содержит в себе ничего плохого, однако ее существование молчаливо приписывает женщинам неспособность к рациональному мышлению. Никто не посмеет назвать отрицательным качеством любовь к детям, однако это может предполагать, что дети и есть удел женщин, а во всех других сферах им не место.
Предубеждение - это негативная установка (аттитюд) к какой-либо группе. Слово предубеждение - наиболее распространенный в настоящее время перевод английского слова Prejudice. По нашему мнению, синонимами слова предубеждение в значении, приведенном выше, являются слова предрассудок и предвзятость.
Наконец, дискриминация - это несправедливое отношение к людям за то, что они являются членами какой-то группы. Дискриминация часто позиционируется как поведенческая сторона предубеждений. Например, решение кадрового менеджера какого-нибудь предприятия принять на работу члена ингруп-пы, отказав при этом члену аутгруппы, несмотря на то что последний в большей степени соответствует вакантному рабочему месту, не имеет очевидных коммуникативных аспектов, если менеджер не обсуждал свое решение с кем-нибудь. Тем не менее, многие дискриминационные акты являются сообщениями, то есть имеют коммуникативную природу. Необходимо отметить, что и предубеждение может проявляться только на уровне поведения, не затрагивая коммуникации. Так, человек, попав, к примеру, в вагоне электропоезда в круг
членов аутгруппы, может тихо перейти в другой вагон, никак не выразив своей предвзятости.
Виды коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации
«Язык вражды» - это самая кричащая (блатантная) часть КОПД. Это та часть КОПД, от которой в большинстве стран мира гражданин защищен криминальным или гражданским правом, или тем и другим.
Однако гораздо чаще люди встречаются с другой формой КОПД, хотя часто не замечают этого. Это «тихая», скрытая, или, говоря научным языком, имплицитная КОПД. Она может быть вербальной и невербальной.
Например, невербальным способом предубеждение часто демонстрируется через выражение лица. Пожилая женщина может морщить нос, оказавшись в троллейбусе рядом с девочкой-эмо. Говоря с представителями аутгруппы, люди могут принимать более раскованные позы, чаще перебивать и перекрикивать собеседников, чем они обычно практикуют это в беседах с членами ингруппы. Показная симпатия тоже может отражать предвзятость. В отличие от эмпатии (сопереживания), которая предполагает наличие точно таких же чувств, как у другого человека, показная симпатия сопряжена с чувством превосходства и презрения.
Люди не всегда могут осознавать, что такое поведение показывает, что аутгруппа в их глазах менее достойна, чем ингруппа, или даже что она презираема.
Сходным образом вербальные сообщения о членах аутгруппы могут не быть открыто предвзятыми или дискриминационными, но при этом имплицитно выражать предубеждения. Примерами могут послужить шутки и анекдоты, персонажами которых являются чукча, блондинка и т.п. Но предубеждения могут быть «спрятаны» не только в фольклоре. Так, европейскими психолингвистами выявлена так называемая «Лингвистическая категориальная модель» (Linguistic Category Model)[11]. Действие этой модели можно проиллюстриро-
вать примерами, в которых мы будем использовать героев популярных мультфильмов. Допустим, Бивис совершил действие, которое отрицательно оценивается среди людей, например, ударил Батхеда. Это действие можно описать словами разных категорий, выделяемых на основе шкалы конкретности/абстрактности.
1. Глагол конкретного действия: Бивис ударил Батхеда.
2. Глагол интерпретативного действия: Бивис повредил Батхеда.
3. Глагол состояния: Бивис ненавидит Батхеда.
4. Прилагательное: Бивис агрессивен.
Теперь допустим, что Бивис совершил действие, положительно оцениваемое среди людей, например, погладил щенка. Данное действие тоже можно описать словами, расположенными на шкале конкретности/абстрактности в той же градации от п.1 до п.4.
1. Глагол конкретного действия: Бивис погладил щенка.
2. Глагол интерпретативного действия: Бивис приласкал щенка.
3. Глагол состояния: Бивис полюбил щенка.
4. Прилагательное: Бивис добрый.
Ученые обнаружили следующие закономерности. Если Бивис - член ин-группы и он совершил негативный поступок, то люди имеют тенденцию говорить о нем, используя более конкретные категории. Если же он, будучи членом ингруппы, совершил позитивный поступок, то члены ингруппы имеют тенденцию говорить о его поступке, используя более абстрактные категории.
То есть если грубо обобщить, то Бивис как член ингруппы просто ударил Батхеда, но Бивис не агрессивен, однако Бивис добрый, хотя он только погладил щенка.
Если же Бивис - член аутгруппы и он совершил негативный поступок, то люди имеют тенденцию говорить о нем, используя более абстрактные категории, а если он, будучи членом аутгруппы, совершил позитивный поступок, то члены ингруппы имеют тенденцию говорить о его поступке, используя более
конкретные категории. Иными словами, если грубо обобщить, то Бивис как член аутгруппы агрессивен, ведь он ударил Батхеда, и Бивис не добрый, он всего лишь погладил щенка.
Еще одна модель речевого поведения людей по отношению к членам аутгруппы получила название «Предпочтение стереотипных объяснений» (Stereotypic Explanatory Bias)[13]. Суть ее состоит в том, что, когда представители аутгруппы ведут себя не в соответствии со стереотипом, люди склонны давать этому объяснение, которое подтверждает их стереотипное мнение. Например, среди некоторых белых американцев бытует мнение о том, что черные американцы имеют низкий уровень интеллекта. И когда белый американец узнает о противоречащих этому мнению фактах (некий афроамериканец сдал тест на самую высокую отметку или некто из афроамериканцев был принят на работу в компанию «Майкрософт») он дает этим фактам объяснения типа «тест был легкий» или «в «Майкрософт» его приняли по знакомству». Таким образом, он помогает себе не разрушить свои стереотипы.
Коммуникация, основанная на предубеждениях и дискриминации, проявляется не только на интерперсональном уровне, но и на более широком уровне культуры и социальных институтов. Например, люди имплицитно предъявляют требование, чтобы аутгруппа придерживалась языковых паттернов ингруп-пы, и, если представителям аутгруппы это не удается, могут наступить негативные для них последствия. Члены аутгруппы, говорящие с сильным акцентом, рассматриваются как люди более низкого статуса, осмеиваются и даже могут ощущать дискриминацию, когда попытаются войти в какую-то социальную институцию.
Доминантные группы могут использовать масс-медиа, чтобы защитить свою социальную силу путем изображения аутгрупп в стереотипном качестве. Примером могут служить образы Равшана и Дшамшута, ставшие почти фольклорными в современной России, которые выставляют гастарбайтеров из Сред-
ней Азии в негативном свете. Другим известным примером являются образы русских в голливудских фильмах.
Доминантная группа может проявлять предубеждения, уделяя в своих средствах массовой информации незначительное внимание проблемам аутгруппы или освещая в СМИ проблемы аутгруппы только тогда, когда эти проблемы связаны с негативными явлениями.
Важно отметить, что грань между блатантной формой ДОПД, то есть «языком вражды», и ее имплицитной формой имеет весьма нечеткий характер. Различие между двумя сторонами одного явления состоит только в том, что «язык вражды» в большинстве стран находится вне закона; таким образом, разделительная черта здесь проводится правом, а не лингвистикой или теорией коммуникации. Впрочем, и с точки зрения права, граница между двумя сторонами ДОПД легко преодолима. «Неявное» может стать явным. Вполне допустимо, например, обращение в суд женщины, которая сочла себя оскорбленной анекдотом про блондинку, или человека нетитульной национальности, который может обвинить руководство предприятия, где он работает, в дискриминации, связанной с тем, что он говорит по-русски с акцентом. В России не раз на самом высоком уровне обсуждались предложения о принятии законодательной нормы, запрещающей журналистам указывать национальную принадлежность персонажей криминальной хроники. Если такая норма будет принята, ее нарушение станет расцениваться как «язык вражды».
Функции коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации
Знаменитая модель Р.О. Якобсона предполагает существование следующих функций коммуникации:
Эмотивная функция описывает отношение сообщения к адресанту, или отправителю. По отношению к ней также часто используется слово экспрес-
сивная. Роль эмотивной функции в сообщении - выражать эмоции адресанта, его или ее психологический настрой, статус, класс, то есть все те элементы, которые делают сообщение личным, персонифицированным.
На другом конце процесса коммуникации находится конативная функция. Ее сущность состоит во влиянии сообщения на адресата.
Референтивная функция - это «отношение сообщения к реальности».
Фатическая функция существует для того, чтобы держать открытыми каналы для поддержания отношений между адресантом и адресатом, она служит для того, чтобы подтвердить, что коммуникация между ними существует. Таким образом, она ориентирована на фактор контакта, то есть на существующие физические и психологические связи между адресатом и адресантом.
Металингвистическая функция идентифицирует код, который используется в том или ином акте коммуникации.
И, наконец, последняя функция - поэтическая. Это главная функция в эстетической коммуникации, но Якобсон отмечает, что эта функция работает не только в искусстве, но и в обычных актах коммуникации. Выбор тех или иных слов, сочетаний, конструкций обусловлен, по мнению Р. О. Якобсона, их благозвучием, ритмическим рисунком, внутренней формой и т.д.[5, с.198-203].
В англоязычной версии своей знаменитой работы, с тем чтобы проиллюстрировать поэтическую функцию коммуникации, Якобсон анализирует политический слоган I like Ike ”Мне нравится Айк ”, который использовался во время предвыборной кампании Эйзенхауэра [14, с.357]. Слоган состоит из трех односложных слов, каждое из которых содержит дифтонг ай. Два из этих слов рифмуются. В них используется только два согласных звука. И все это делает слоган элементом поэзии и, следовательно, выразительным и запоминающимся.
Дж. Фиск [5, с.37] пошел в этом анализе дальше. Чтобы проиллюстрировать действие всех функций коммуникации, он предложил представить себе лозунг начертанным на круглом нагрудном знаке.
С точки зрения металингвистической функции, мы должны идентифицировать здесь код политической коммуникации. Владелец знака, возможно, не знает лично генерала Эйзенхауэра, и нравится в данном случае означает политическую поддержку. Айк означает не только конкретного человека, но и политическую партию, кандидатом от которой является и чью политику представляет Эйзенхауэр. В другом коде, например, в коде личных отношений, Мне нравится Айк будет иметь совсем другие значения.
Эмотивная функция «говорит» нам об адресанте, а именно о его политической позиции и о том, как сильно он подвержен этой позиции.
Конативная функция состоит в том, чтобы убедить адресата оказать поддержку той же политической программе, согласиться с адресантом.
Референтивная функция состоит в отсылке к реальному человеку и его политической программе, с тем чтобы заставить адресата думать о генерале Эйзенхауэре и его политике.
И, наконец, фатическая функция заключается в ощущении адресантом себя как члена группы сторонников Эйзенхауэра, в поддержании и укреплении чувства товарищества, которое существует между ее членами.
Коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации, присущи все указанные функции. Мы попытаемся продемонстрировать их действие на материале самой яркой и «кричащей» формы КОПД - «языка вражды», однако все сказанное ниже может быть отнесено и к «тихим» формам коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации.
Начнем с реферативной функции, то есть с тех способов, какими КОПД представляет реальность. Основной объект референции языка вражды - аутгруппы и отдельные индивиды как члены аутгрупп. Человек, имеющий стереотипы, видит аутгруппу сквозь призму своих стереотипов и предубеждений, поэтому сообщения, которые он порождает, отражают этот искаженный образ.
В первую очередь, «язык вражды» - это выраженная языковыми средствами делегитимизация аутгруппы. Этот термин применительно к социальным
группам ввел в научный обиход израильский психолог Д. Бар-Тал. «Делегитимизация определяется как категоризация групп в экстремально негативные социальные категории, которые исключаются из числа человеческих групп, считающихся находящимися в пределах приемлемых норм и/или ценностей. Делегитимизация может рассматриваться как отказ категоризируемой группе в праве считаться человеческой» [6, с.170].
Делегитимизация включает в себя следующие процессы.
Дегуманизация - лишение аутгрупп статуса человеческих и «превращение» их в нечеловеческие или недочеловеческие. Представители таких аутгрупп часто уподобляются животным (зверьки, макаки) или негативно оцениваемым потусторонним существам (бесы, черти).
Негативная характеризация, состоящая в том, что черты личностей членов аутгрупп оцениваются как негативные и неприемлемые в обществе. Например, Роберт Риттер, глава отдела расовой гигиены и биологических исследований населения Министерства здравоохранения нацистской Германии, характеризовал цыган следующим образом: «...Несбалансированные, бесхарактерные, неблагонадежные, ленивые, колеблющиеся, вспыльчивые. Короче, асоциальные бездельники»[6, с.173].
Отвержение состоит в том, что члены делегитимизируемых аутгрупп обвиняются в нарушении общепринятых социальных норм. Часто они позиционируются как головорезы, бандиты, воры или, может быть, психопаты, маньяки и извращенцы. В таких случаях используется и политическая риторика: агрессоры, террористы, сепаратисты, сионисты. Поэтому ингруппа требует, чтобы нарушители были исключены из общества, изгнаны, выселены, депортированы и т.п.[6, с. 172-173].
Делегитимизация может проявляться в разных формах «языка вражды», от призывов к уничтожению или изгнанию какого-либо народа (особенно часто это практикуется в условиях войны, ограниченности в ресурсах и т.п.) до более «мягких» форм, таких, например, как скандирование лозунга «Чемодан. Вокзал.
Баку!» во время «Русского марша». «Тихая» КОПД тоже основывается на делегитимизации, хотя в силу ее особенностей это не бросается в глаза.
В «языке вражды» (причем независимо от конкретного естественного языка) имеются специальные лексические средства, в которые ингруппа как бы спрессовывает, как в компактные брикеты, свою негативную установку к аут-группе, включая все три составные части делегитимизации: дегуманизацию, негативную характеризацию и отвержение. Это слова, которые до сих пор не имеют устоявшегося в науке терминологического обозначения. В отечественной литературе их называют «прозвищные этнонимы», «этнические клички», «пейоративные этнонимы», «вторичные этнонимы», «эктронимы», «экспрессивные этнонимы», «этнофолизмы»; в англоязычной литературе - «derogatory group labels», «derogatory ethnie labels», «ethnie slurs», «ethnophaulisms».
На наш взгляд, наиболее удачным является термин «этнофолизмы», поскольку он интернационален, состоит из одного слова и наиболее полно отражает сущность обозначаемого им явления. Этнофолизм (от др.-греч. s0voç — «племя, род» и 9aïïXoç — «дурной, ничтожный») — негативно окрашенное именование представителя другого этноса. Например, чурка, хач, чучмек, жид и т.д. Однако мишенями этнофолизмов могут быть не только представители других народов, но и представители иных «чуждых» социальных групп, в том числе люди той же национальности, что и члены группы, использующей этнофо-лизм. По нашему мнению, это не противоречит внутренней форме термина «этнофолизм». У древних греков слово s0voç имело отрицательную коннотацию и обозначало любое чужое племя или чужой род. Кроме того, и в современном дискурсе элемент этно может обозначать не только какие-то чужие этносы: к примеру, выражение «этнографические исследования» употребляется не только по отношению к исследованиям каких-то экзотических народов, но и по отношению к различным социальным группам того народа, к которому принадлежит исследователь.
Русские этнофолизмы, обозначающие людей различных социальных групп, высвечивают «магнитные поля ненависти», существующие в нашей стране в настоящее время и существовавшие в другие эпохи. Так, кто-то из современных жителей Москвы может называть современных московских гастарбайтеров - выходцев из Средней Азии - чурбанами и чучмеками, что обнажит одно из самых больших и болезнетворных «полей» ненависти в современной России - национализм. Но этот же москвич может вспомнить, что 3 - 4 десятилетия назад московские гастарбайтеры были выходцами не из Таджикистана и Узбекистана, а из Нечерноземья, Поволжья, Урала, Сибири и т.п., и большинство из них составляли русские, а возможно, и наш герой был одним из них. В те времена некоторые коренные москвичи называли этих людей словом лимита, которое имеет все признаки этнофолизма. Это слово стало одним из символов советской эпохи. Оно вошло в фольклор, например, в анекдоты и песни тех времен, а в начале 90-х был снят художественный фильм с одноименным названием.
Еще одно «поле» ненависти, получившее, на наш взгляд, в последнее время особенное напряжение в нашем обществе, являясь неким инвариантом, может быть спроецировано на разные плоскости социальных отношений: на отношение элиты к «простым людям»; жителей столицы к провинциалам; интеллигенции к «народу»; «золотой молодежи» к детям рабочих окраин. Это «поле» проявляется в таких этнофолизмах, как быдло, совок и колхоз.
Другое «поле» - это ненависть «нормальных» граждан к социальным низам: бичи, бомжи, алкаши, нищета, гопота. Существуют и политические поля ненависти, подробное описание которых потребовало бы много места и времени, поэтому ограничимся самыми свежими, по нашему мнению, примерами -либераст и толераст.
Во всех обществах и во все времена мишенями для этнофолизмов были гомосексуалисты, умственно отсталые и старики. И это далеко не полный спи-
сок областей напряжения в социальных отношениях и социальных групп-мишеней, для обозначения которых используются этнофолизмы.
Этнофолизмами могут быть не только слова, но и сообщения, переданные другими медиумами: карикатуры, картины, фотографии, обработанные программами типа «Photoshop», бананы, брошенные в черных футболистов; а также сообщения, медиумом которых является человеческое тело: обезьянье «уханье», иногда сопровождаемое обезьяньим «танцем», которое практикуется некоторыми болельщиками при выходе на футбольное поле чернокожего футболиста, сексистский «танец», который исполняют иногда некоторые представители сильной половины человечества, пытаясь карикатурно изобразить женскую походку и женские манеры.
Тем не менее чаще всего в роли этнофолизмов выступают слова естественного языка, и говоря об особенностях этнофолизмов, мы будем прежде всего говорить о словах
Первая особенность этих слов заключается в том, что этнофолизмы выступают в качестве мощного средства категоризации. Этнофолизмы стимулируют мыслить мир людей в терминах ингрупп и аутгрупп. Они делят этот мир на «мы» и «они»: «.простое существование непохожих других неизбежно несет в себе угрозу, потому что непохожие другие угрожают консенсуальной валидации, которая нам требуется, чтобы поддержать веру в тот способ, которым мы конструируем мир»[8, с.76 - 77]. Таким образом, осуществляя категоризацию и подчеркивая различия между ингруппой и аутгруппой, этнофолизмы увеличивают потенциал членов ингруппы для враждебности к тем, кого эти слова обозначают.
Вторая интересная особенность этнофолизмов - это их способность концентрировать, сжимать в себе, то есть в одном слове, все негативные стереотипные убеждения, ассоциирующиеся с группой. Именно по этой причине они являются сильнодействующим коммуникативным инструментом. Эти слова имеют способность превращать концепты, которые они обозначают, в нечто та-
кое, что кажется реально существующим в мире. Например, среди русских существуют негативные убеждения и эмоции по отношению к выходцам из Средней Азии и Кавказа, но слово чурка кристаллизует эти убеждения в концепт или прототип, который имеет статус конкретной реальности для тех, кто использует это слово.
Кроме того, этнофолизм именует аутгруппу безотносительно к ее национальной принадлежности, культуре и истории, тем самым удаляя любые ассоциации с какими-либо позитивными чувствами, связанными с данной аутгруп-пой. Таким путем члены аутгруппы дегуманизируются, то есть осознаются не как человеческие существа, имеющие какую-либо географическую, национальную или культурную принадлежность, но скорее как некие недочеловеческие создания (чурки, хачи, чуреки, чучмеки и т.д.).
Еще одна особенность этнофолизмов состоит в том, что они делают людей, их употребляющих, «когнитивными скрягами» (cognitive misers) [10, с.5]. Стереотипы представляют мир более предсказуемым путем компактирования информации, исходящей из мира, в определенным образом размеренные юни-ты. Этнофолизмы есть языковые формы выражения некоторых из этих юнитов. Уникальные атрибуты определенных личностей теряются в процессе компак-тирования. Так, стереотипное восприятие, к примеру, бездомных (стимулируемое этнофолизмами типа бичи, бомжи) заставляет людей думать о них только как о грязных спившихся лентяях, оставляя в стороне все остальные человеческие качества этих людей. Таким образом, этнофолизмы обеспечивают экономию когнитивных усилий. Думая о бездомных в простых стереотипных терминах и ведя себя по отношению к ним так, как предписывает стереотип, человек имеет больше времени для выполнения других задач. Приводя пример с бездомными, Дж. Рашер так пишет о человеке, стереотипно их воспринимающем: «Если бы он считал бездомных такими же людьми, как он сам, то вместо того, чтобы заниматься инвестициями, он чувствовал бы себя обязанным стать во-
лонтером на благотворительной кухне или писать письма конгрессменам о бедах бездомных)[10, с.5].
Таким образом, делегитимизация и этнофолизмы есть проявления рефе-рентивной функции «языка вражды».
Посмотрим, как работают другие функции. Эмотивная (экспрессивная) функция, состоящая, по Р. Якобсону, в выражении эмоций говорящего и его психологического настроя, в КОПД часто действует совместно с фатической функцией, направленной на поддержание отношений в ингруппе, а также с ко-нативной функцией, состоящей в воздействии на адресата. Таким образом, три функции часто сосуществуют в одном коммуникативном акте.
Когда «язык вражды» употребляются в присутствии мишени, он выражает презрение, гнев и враждебность говорящего по отношению к мишени. Однако, поступая таким образом, говорящий может пытаться побудить дружественных ему членов ингруппы к тому, чтобы они тоже направили сходные негативные чувства на мишень. Такое использование «языка вражды» может, к примеру, иметь место, когда достаточно большое количество членов ингруппы вступает в конфронтацию с одним или несколькими членами аутгруппы. Исторические примеры таких ситуаций - войны, линчевание черных, акции Ку-Клус-Клана, расовые и национальные конфликты и беспорядки. В присутствии мишеней «язык вражды» может быть также использован для того, чтобы спровоцировать мишень совершать деструктивные поступки, которые могут затем вызвать негативное отношение к ним.
«Язык вражды» также часто можно встретить в виде граффити на стенах домов, заборах, в туалетах, в метро и т. д. Отправители таких сообщений тоже таким образом выражают свой гнев и неприязнь по отношению к какой-то аут-группе. Но так как в таких случаях «язык вражды» не направлен ни на кого конкретно, такие граффити часто выполняют функцию катарсиса. Они на время ослабляют чье-то внутреннее напряжение удовлетворением потребности выразить гнев и агрессивные импульсы по отношению к группе-мишени. Выражая
таким образом презрение к аутгруппе, кто-то имплицитно утверждает свое превосходство. Таким образом, «язык вражды» может функционировать как средство поддержания самооценки. Делегитимизация аутгруппы в граффити также может служить защитной проекцией, при помощи которой адресант сообщения может перевести собственные моральные и интеллектуальные недостатки на аутгруппу.
Когда люди используют «язык вражды» в присутствии членов ингруппы, они таким образом укрепляют чувство принадлежности к группе (фатическая функция) и свою персональную ценность (экспрессивная функция). С этим связан тот факт, что многие российские политики перед выборами пытаются разыграть так называемую «русскую карту», то есть выразить свою симпатию националистическим настроениям, тем самым поднять свой авторитет среди русского населения и увеличить свой электорат. Но «язык вражды» может служить инструментом эго-драйва и для социальных аутсайдеров. Для индивидуумов, которые обеспокоены тем, как члены ингруппы воспринимают их, «язык вражды» может сместить фокус с их собственной неадекватности на неадекватность аутгруппы.
И, наконец, «язык вражды» может быть использован с целью воодушевить членов ингруппы на проявление ненависти и негативное поведение по отношению к членам аутгруппы. Как экстремальные примеры этого могут быть рассмотрены военные ситуации. Например, если кого-то посылают убивать, к примеру, афганцев или вьетнамцев, то для него будет проще это делать, если он будет воспринимать их как духов или gooks, а не как человеческих существ, обладающих национальной идентичностью и культурой.
Конативная функция связана с воздействием сообщения на адресата. Язык вражды способен произвести на адресата множество эффектов, наиболее очевидными из которых будут фрустрация и гнев. Паттерны языка вражды воспринимаются более болезненно, чем какие-либо иные коммуникативные еди-
ницы, потому что они отрицают человеческий статус мишени, а также статус мишени как индивидуального человеческого существа.
Многие психологи подчеркивают, что главное, чего ищет индивидуум в социальной интеракции - это подтверждение его персональной идентичности как человеческого существа; когда идентичность под угрозой, рушится все основание человеческого спокойствия. Язык вражды устроен так, что он абсолютно абстрагируется от всех индивидуальных черт членов аутгруппы («все на одно лицо»). Внутренняя форма многих русских этнофолизмов включает в себя значение собирательности (хакасня, лимита, гопота), что представляет аут-группу как одну неразличимую массу.
Другой аспект языка вражды, который может усилить фрустрацию мишени, это то, что делегитимизация выставляет в экстремально негативном свете не только саму мишень, но также и весь ее род: родителей, братьев и сестер, друзей и предков, то есть всех тех людей, кого мишень больше всех ценит в этом мире.
В работе американских психологов Дж. Гринберга, С. Кирклэнда и Т. Пишчински [8] реакции мишеней «языка вражды» иллюстрируются примерами из американской «черной» литературы. Так, героиней романа Ann Petry “Doby’s Gone” (1971) является черная девочка, которая страдает от того, что ее белые одноклассники дразнят ее словами nigger girl - девочка-ниггер. Реакция ребенка описывается сначала как неприятие и отвращение, затем гнев и ярость, сменяющиеся беспомощностью и самоунижением [8, с. 81].
О том, что такое поведение мишени стандартно, свидетельствует нашумевший видеоролик в сети Интернет: знаменитый бразилец Роберто Карлос, сильный и зрелый мужчина, один из лучших футболистов мира, показывает точно такую же реакцию, как чернокожая девочка из романа, после того как во время матча в Самаре один из болельщиков бросил в него банан.
Как говорилось выше, назначение металингвистической функции - идентифицировать и контролировать код, посредством которого осуществляется
коммуникация. В КОПД металингвистическая функция имеет свои особенности. Большинство говорящих осознает, что КОПД есть нечто неприемлемое и даже, возможно, находящееся вне закона. Поэтому люди часто пытаются «спрятать» или замаскировать код коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации.
Существует множество стратегий, направленных на его маскировку. Так, Дж. Рашер описывает стратегии бифуркации и концессии [10, с.13]. При бифуркации устанавливается разница между какой-то приемлемой субгруппой аутгруппы и ее типично неприемлемыми членами. Утверждения, начинающиеся «некоторые мои лучшие друзья...», часто кончаются указанием на негативные качества группы. Говорящий надеется убедить слушателя в том, что предвзятость присутствует только тогда, когда вся группа унижается.
В случае концессии говорящий допускает, что негативное утверждение об аутгруппе в какой-то мере касается и ингруппы. Например, датчанин, рассказывая о своем отношении к мигрантам из Турции, говорит: «Они разрушили наш парк, но, конечно, датские дети тоже постарались» [10, с.13]. Как и при бифуркации, говорящий пытается выглядеть непредвзятым, но высказывает предвзятое мнение.
И наконец, люди маскируют предубеждения, выдвигая разного рода «свидетельства» того, что их заявления правдивы. Они могут использовать статистику или примеры из сообщений медиа, игнорируя возможность неточностей в свидетельствах или тенденциозного их подбора. В конце концов, люди просто могут использовать так называемую «иллюзию универсальности», заявляя, что «все так считают».
Одной из форм маскировки предубеждений являются эвфемизмы («смягчающие» выражения). Так, в русских дискурсивных практиках, особенно в тех из них, которые связаны с правом, слова, обозначающие национальность, часто заменяются описательными выражениями типа лица еврейской национальности, лица узбекской национальности и т.п. Такая эвфемизация, вероятно, обу-
словливается тем, что пишущий пытается заменить существительные-этнонимы, имеющие высокий уровень эссенциальности (еврей, узбек и т.п.), соответствующими прилагательными, которые менее ессенциальны по своей грамматической природе. Тем не менее, эвфемистические перифразы подобного рода сами приобретают пейоративные смыслы. Для примера достаточно вспомнить известную шутку советских времен:
— Что такое лицо еврейской национальности?
— Это — государственный эвфемизм для выражения жидовская морда.
В некоторых из подобных выражений пейоративный эффект усиливается фактическими неправильностями: лицо кавказской национальности (такой национальности не существует); лица славянской внешности (к славянам принадлежат не только русские и украинцы, но и, к примеру, болгары и македонцы, которые имеют совсем не такую типичную внешность, как восточные славяне).
Таким образом, все попытки скрыть предубеждения все равно оборачиваются паттернами КОПД, близкими по степени воздействия к языку вражды. Так, многие кавказцы считают выражение лицо кавказской национальности оскорбительным.
В данной работе мы оставляем без внимания поэтическую функцию КОПД, которая, на наш взгляд, должна стать предметом отдельного исследования. Безусловно, язык вражды очень поэтичен. Это и особая пейоративная звукопись, и образность внутренней формы этнофолизмов, и экспрессивность риторических фигур, выражающих обвинение и угрозы.
Заключение
Для разработки эффективных методов лингвистической экспертизы текстов, предположительно содержащих «язык вражды», необходимо осмыслить это явление с точки зрения теории коммуникации. Его коммуникативная природа, как и любой иной коммуникации, определяется в таких терминах, как адресат, адресант, сообщение, референт, код, медиум и т.п.
Кроме того, феномен «языка вражды» следует рассматривать вместе с такими явлениями, как предубеждения, стереотипы и дискриминация.
Коммуникация, основанная на предубеждениях и дискриминации, особым образом выполняет свои функции.
Реализацией референтивной функции коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации, является делегитимизация, то есть отказ какой-либо группе в праве считаться человеческой. На уровне лексики в качестве компактных юнитов делегитимизации выступают слова-этнофолизмы.
Эмотивная функция коммуникации, основанной на предубеждениях и дискриминации, может состоять в выражении отрицательных эмоций и враждебности адресанта по отношению к мишени, а также в поддержании самооценки адресанта, в снятии напряжения (катарсис) и укреплении позиций в группе.
Фатическая функция состоит в поддержании и укреплении чувства товарищества и сплоченности ингруппы.
Конативная функция направлена на то, чтобы нанести психологическую травму мишени путем отрицания ее человеческого статуса, и, возможно, на то, чтобы спровоцировать мишень на деструктивные действия.
Металингвистическая функция направлена на то, чтобы скрыть код «языка вражды», однако попытки подобного рода часто бывают неудачными.
Бесспорно, данный подход не способен решить всех проблем, связанных с «языком вражды», однако рассмотрение функций этой формы коммуникации в терминах стереотипии, предвзятости и дискриминации может стать действенным способом идентификации и изучения паттернов языка вражды, а возможно, и адекватной правовой оценки «спорных» текстов.
* В статье цитирование англоязычных текстов осуществляется в переводе автора.
Список литературы
1. Баранов А.Н. Лингвистическая экспертиза текста: теоретические основы и практика. М.: Флинта: Наука, 2011. 592 с.
2. Верховский А.М. Антиэкстремистское законодательство и злоупотребления при его применении. URL: http://www.sova-center.ru/racism-
xenophobia/ publications/2008/05/d13425/ (дата обращения: 14.10.12).
3. Глэдис: Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам. URL: http://www.rusexpert.ru/ (дата обращения:
15.10.12).
4. Сибирская ассоциация лингвистов-экспертов. URL: http://
http://siberia-expert.com/index/0-5/ (дата обращения: 15.10.12).
5. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М.: Прогресс, 1975. С.193-230.
6. Bar-Tal D. Delegitimization: The extreme case of stereotyping and prejudice // Stereotyping and prejudice: Changing conceptions. New York:Springer, 1989. P.169-182
7. Fiske J. Introduction to communication studies. London, New York: Routledge, 1990. 203 p.
8. Greenberg J., Kirkland S., Pyszczynski T. Some theoretical notions and preliminary research concerning derogatory ethnic labels // Discourse and discrimination. Detroit, Michigan, 1988. P.74-93.
9. Hate Speech Law & Legal Definition. URL: http://definitions.uslegal.com/h/hate-speech/(дата обращения: 15.10.12).
10. Ruscher J. Prejudiced Communication. New York, 2001. 243 p.
11. Semin, G. R., Fiedler, K. The cognitive functions of linguistic categories in describing persons: social cognition and language// Journal of Personality and Social Psychology. 1988. №54. P.558-568.
12. Stangor C. The Study of Stereotyping, Prejudice, and Discrimination Within Social Psychology: A Quick History of Theory and Research. // Handbook of Prej-
udice, Stereotyping and Discrimination. New York, Hove: Taylor & Francis Group, 2009. P.1-22.
13. Stereotypic explanatory bias: implicit stereotyping as a predictor of discrimination / Sekaquaptewa D., Espinoza P., Thompson M. Vargas P., Von Hippel W. // Journal of Experimental Social Psychology. 2003, №39. P.75-82.
14. Jakobson R. Closing statement: linguistics and poetics // Style and Language. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1960. P. 350-377.
References
1. Baranov A.N. Lingvisticheskaja jekspertiza teksta: teoreticheskie osnovy i praktika [Linguistic expertise of text: theory and practice]. Moscow: Flinta: Nauka, 2011. 592 p.
2. Verhovskij A.M. Antijekstremistskoe zakonodatel'stvo i zloupotreblenija pri ego primenenii [Anti-extremist legislation and abuse in its application]. http://www.sova-center.ru/racism-xenophobia/publications/2008/05/d13425/ (accessed October 14, 2012).
3. Gljedis: Gil'dija lingvistov-jekspertov po dokumentacionnym i
informacionnym sporam [Gladys: Guild of forensic linguists for documentation and information law]. http://www.rusexpert.ru/ (accessed October 15, 2012).
4. Sibirskaja associacija lingvistov-jekspertov [Siberian Association of linguistic experts]. http:// http://siberia-expert.com/index/0-5/ (accessed October 15, 2012).
5. Jakobson R. Strukturalizm: «za» i «protiv» [Structuralism: Pros and Cons] Moscow: Progress, 1975. pp.193-230.
6. Bar-Tal D. Stereotyping and prejudice: Changing conceptions. New York:Springer (1989):169-182
7. Fiske J. Introduction to communication studies. London, New York: Routledge, 1990. 203 p.
8. Greenberg J., Kirkland S., Pyszczynski T. Discourse and discrimination. Detroit, Michigan (1988): 74-93.
9. Hate Speech Law & Legal Definition. http://definitions.uslegal.com/h7hate-speech/ (accessed October 15, 2012).
10. Ruscher J. Prejudiced Communication. New York, 2001. 243 p.
11. Semin, G. R., Fiedler, K. Journal of Personality and Social Psychology, no. 54 (1988): 558-568.
12. Stangor C. Handbook of Prejudice, Stereotyping and Discrimination. New York, Hove: Taylor & Francis Group, 2009:1-22.
13. Sekaquaptewa D., Espinoza P., Thompson M. Vargas P., Von Hippel W. Journal of Experimental Social Psychology, no. 39 (2003):75-82.
14. Jakobson R. Style and Language. Cambridge, Mass.: MIT Press (1960): 350-377.
ДАННЫЕ ОБ АВТОРЕ
Г ладилин Алексей Владимирович, старший научный сотрудник, кандидат
филологических наук, доцент
Сибирский федеральный университет
Свободный проспект, д. 79, Красноярск, 660049, Россия
e-mail: ovyur@mail. ru
DATA ABOUT THE AUTHOR
Gladilin Aleksey Vladimirovich, senior researcher, Ph.D. Philological Science, Associate Professor
Siberian Federal University
79, Svobodny Prospect, Krasnoyarsk, 660041, Russia e-mail: ovyur@mail. ru
Рецензент:
Лесничева О.К., кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка и методики его преподавания Красноярского государственного педагогического университета
