CC BY
82
УДК: 81'367.622.21
ЯВЛЕНИЕ СОБИРАТЕЛЬНОСТИ КАК СВОЙСТВО ПАРАДИГМЫ ФОРМ ЧИСЛА РУССКОГО СУЩЕСТВИТЕЛЬНОГО
© Вера Николаевна ДАШКОВА
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, аспирант, кафедра русского языка, e-mail: weradaschkova@yandex.ru
Рассмотрено явление субстантивной собирательности в современном русском языке. Дано более последовательное, чем представлено в большинстве научных источников, толкование данного явления с точки зрения лексики и грамматики. Этому способствует анализ наиболее типичных способов выражения значения собирательности в системе русского существительного, производимый в рамках теории оппозиций. Его результаты позволяют пересмотреть статус существительных, традиционно относимых к лексико-грамматическому разряду собирательных, и считать их закономерным проявлением свойств грамматической оппозиции категории числа.
Ключевые слова: собирательное существительное; категория числа; форма числа; несчетное количество; нейтрализация оппозиции.
Принятому большинством ученых взгляду на собирательность как на особое лексическое наполнение, сопровождающееся особенностями грамматики и формирующее в языке лексико-грамматический разряд слов, в современной лингвистике противопоставлен грамматический подход, согласно которому собирательные существительные рассматриваются как явление грамматики. Идеи этого подхода были изложены в работах А.А. Колесникова [1], В.М. Никитина [2], А.Л. Шарандина [3] и других и развиваются в настоящей статье. Суть их состоит в том, что собирательные существительные в лексическом (предметно-понятийном) отношении не несут никакой новой информации в сравнении с формами мн. ч. тех существительных, от которых они образованы. Различие между образованиями, например, студенчество и студенты обусловлено способом восприятия и представления количества, а не свойствами денотата [4]. Поэтому мы вслед за названными представителями грамматического подхода считаем целесообразным рассмотрение собирательности как способа восприятия количества, а сами собирательные образования - как проявления свойств парадигмы форм числа существительного. В качестве объекта настоящей статьи выступает собирательность, проявляющаяся в формах числа существительных с полной парадигмой категории числа типа зверь, птица, и суффиксально выраженная собирательность типа студенчество, зверье.
В поле нашего зрения, таким образом, попадают наиболее типичные способы выражения собирательности.
Рассматривая собирательность как один из способов представления количества, необходимо выявить, какой признак лежит в основе различения собирательного количества, передаваемого собирательной формой (о статусе собирательных образований см.: [3-4]), и раздельного количества, передаваемого формами ед. и мн. ч. Иначе говоря, необходимо ответить на вопрос: какая реальная операция производится с раздельным количеством и невозможна с собирательным?
Думается, что эта операция - счет и этот признак - признак счетности. Он сопряжен с индивидуальной значимостью каждого объекта, что проявляется в возможности присвоения ему индивидуального номера. Иначе говоря, раздельное количество - это количество счетное, а собирательное - несчетное.
Счетное количество выражается в системе русского субстантива посредством оппозиции форм ед. и мн. ч.: когда речь идет о единице, то употребляется форма ед. ч., когда речь идет о количестве большем, чем единица или множестве - форма мн. ч. Сочетаясь с количественными числительными, эти формы становятся формами собственно счета или формами точного числа: я убил одного зверя - я убил двух зверей. Если же речь заходит о несчетном, например, собирательном количестве, то противопоставления форм числа не наблюдается, а напротив, оно
даже как бы «стирается»: Много зверя вокруг, много птицы в камышах. А добыча скудна (Д. Харламов, «Сказание о верном друге»). Признак счетности сознательно отодвигается на задний план, важным оказывается не количество индивидуальных качеств, а, прежде всего, качество, востребованное ситуацией. Такое качество выражалось бы вообще без оформления в числе, если бы это было возможно, но в русском языке «нет существительных, стоящих вне категории числа» [5, с. 51], поэтому оно должно принимать одну из форм числа, но принимать именно формально. Выбор формы числа, в которой на первый план выдвинуто качество, уже не регулируется счетом, а значит, ее количественная семантика вполне может не соответствовать плану выражения. На наш взгляд, именно это происходит, когда в собирательном существительном мы сталкиваемся с аномалией «по форме единственное, а по значению множественное» [6, с. 394].
То, что для выражения значения собирательности избирается форма ед. ч., продиктовано характером оппозиции категории числа. По мнению Л.А. Брусенской и А. В. Лазарева, в русском языке это прива-тивная оппозиция, отмеченная слабой асимметрией: оппозиция с маркированным мн. ч. и немаркированным ед. ч. носит основной, а с маркированным ед. ч. и немаркированным мн. ч. - вспомогательный характер [7; 8]. Именно поэтому случай собирательности, представленной в форме ед. ч., назван нами типичным, и лексико-грамматические разряды (ЛГР) собирательных существительных в большинстве работ исчерпываются образованиями в форме ед. ч.
Маркированность формы мн. ч. с семантической точки зрения обусловлена тем, что форма ед. ч. служит для обозначения единицы, а форма мн. ч. - такой же единицы + признак множественности. В сильной позиции, когда актуализируется счетное количество и единица противопоставлена множеству, план выражения данных форм соответствует семантике. Более того, именно благодаря форме числа мы узнаем, о единице идет речь или о множестве таких единиц. В слабой позиции - когда все сказанное о единице в равной мере соотносимо и с множеством, т. е. актуализируется в первую очередь качество, а не количество - множественность
может терять свой формальный признак и представляться, таким образом, в форме единственного как слабый член привативной оппозиции по числу. Другими словами, нейтрализация идет в сторону ед. ч. В этом случае формой ед. ч. обозначается не счетная единица, а единица - название объекта материального мира, которая противопоставляется только другим объектам.
Если взять слово зверь вне контекста, то неизвестно, содержательность какой формы - ед. или мн. ч. - в нем представлена. Формально, конечно, это единственное число, но вот, к примеру, к пушкинскому анчару «и птица не летит, и зверь нейдет» (А. Пушкин, «Анчар»). Это не конкретно взятая одна птица и не один зверь, а птица и зверь вообще, в том количестве, в котором они обитают «в пустыне чахлой и скупой», -скорее всего, их там больше, чем единица. Подтверждает нашу догадку возможность замены данных форм на формы мн. ч.: к нему и птицы не летят, и звери нейдут... От выбора той или иной формы смысл текста существенно не меняется, из чего следует, что формы числа в данной позиции не противопоставляются, иначе не различаются и находятся в слабой позиции.
Почему же автором избирается именно форма ед. ч., являющаяся по сути архиформой, в которой смешивается значение единичности и множественности, а не форма мн. ч.? Думается, это происходит по следующим причинам. Форма мн. ч. звери содержит следы противопоставления счетного множества единице, которое в данном случае неактуально. Она могла бы иметь силу в том случае, если бы, например, звери не шли к анчару, а один какой-нибудь зверь все-таки подбежал. В этом случае оппозиция по числу была бы актуализированной. Но этого не происходит, потому что актуализирует данный текст не количество птиц или зверей, а качество, само явление, сущность, и противопоставляется эта сущность другой сущности: Лишь вихорь черный / На древо смерти набежит / И мчится прочь, уже тлетворный... / Но человека человек / Послал к анчару властным взглядом... Противопоставление, как мы видим, лежит совсем в иной плоскости, в которой зверь предстает как факт или явление безотносительно количественных характеристик. Употребление формы звери
было бы возможно при условии перестановки маркированности, и тогда бы форма мн. ч. стала архиформой и также имела собирательное значение, но перестановка маркированности - работа, которую еще нужно произвести - как автору, так и читателю. Поэтому в данном случае и избирается форма зверь (и форма птица), передающая несчетное (собирательное) количество и в большей степени сориентированная на авторскую установку и ее восприятие читателем. Ср. также следующий контекст, в котором выбор в сторону собирательной формы обусловлен сходной мотивировкой: И Терек, прыгая, как львица / С косматой гривой на хребте, / Ревел, - и горный зверь и птица, / Кружась в лазурной высоте, /Глаголу вод его внимали... (М. Лермонтов, «Демон»).
В сильной позиции формы числа регулируют весь смысл высказывания, именно от выбора той или иной формы зависит, пойдет речь о единице либо о множестве. ...Передо мной /Была поляна. Вдруг по ней /Мелькнула тень, и двух огней / Промчались искры... и потом / Какой-то зверь одним прыжком /Из чащи выскочил и лег, / Играя, навзничь, на песок (М. Лермонтов, «Мцыри»).
Замена на форму мн. ч. не представляется возможной, т. к. это бы поменяло весь смысл текста. Зверь здесь - это один какой-то зверь, форма ед. ч. находится в сильной позиции. Приведем примеры форм мн. ч., оказавшихся в сильной позиции:
Спешу уведомить вас, что просьбу вашу я уважил и везу вам из плавания двух редкостных птиц, убитых мною в заливе Кара-Бугазском. Корабельный наш провизионер решился оных птиц обделать в чучела, каковые и стоят теперь в моей каюте. Птицы эти египетские, носят имя фламинго и покрыты розовым, тончайшей красоты оперением. Пребывание их на восточных прибрежьях Каспийского моря я почитаю загадочным, ибо до сего времени птицы эти водились в одной Африке. Обстоятельства, связанные с охотой на сих птиц, весьма замечательны и заслуживают пространного описания (К. Паустовский, «Кара-Бугаз»).
Германец выкормил орла, / И лев британцу покорился, / И галльский гребень появился / Из петушиного хохла... / В зверинце заперев зверей, / Мы успокоимся надолго... (О. Мандельштам, «Зверинец»).
Как мы видим, употребление формы мн. ч. в данных контекстах связано со счетным представлением количества. В первом случае это количество названо изначально, количество птиц изначально посчитано, что исключает возможность употребления формы птица на месте формы птицы - они оказываются противопоставленными. Во втором случае речь идет о разных зверях: орел, лев, петух и т. д., а не о звере вообще, поэтому форма зверь здесь противопоставлена форме звери.
При необходимости каждый из контекстов можно смоделировать так, что количество будет представлено несчетно, и формы зверь и птица будут обозначать не счетные единицы, противопоставленные счетному множеству таких же единиц, а единицы материального мира как таковые. Ср.: Спешу уведомить вас, что просьбу вашу я уважил и везу вам из плавания редкостную птицу, убитую мною в заливе Кара-Бугазском. Количество птицы здесь пока еще неизвестно, такая птица вполне может оказаться и единицей, и множеством, что уточнит последующий текст. А вот во фразе до сего времени птицы эти водились в одной Африке употребление формы птица вместо птицы даже предпочтительнее: речь идет не о счетном количестве конкретных особей, а о виде птиц - о фламинго. Однако в связи с тем, что в тексте уже задействована форма птицы, обозначающая счетное множество конкретных особей, такое употребление способно внести двусмысленность. Поэтому автор не прибегает к нему, последовательно используя только форму птицы для обозначения как раздельной, так и собирательной множественности.
Примерно то же самое происходит и в стихотворении О.Э. Мандельштама. Изначальное перечисление разных зверей исключает возможность использования формы зверь в значении множества, но потребность представления несчетного количества все равно возникает. Поэтому поэт использует особую форму, специально предназначенную для позиции несчетности, и вот мы встречаем ее: Я палочку возьму сухую, / Огонь добуду из нее, /Пускай уходит в ночь глухую /Мной всполошенное зверье!
Форма зверье употребляется исключительно для обозначения несчетного количе-
ства, в котором не противопоставлены единица и множество и которое может оказаться на самом деле и единицей, и множеством, т. е. обладает всеми признаками архиформы и представляет собой результат нейтрализации оппозиции форм числа. По сути форма зверье дублирует форму зверь в слабой позиции, что мотивировано большой задейство-ванностью форм зверь - звери как счетных и связанным с этим стремлением языка отличить результат нейтрализации оппозиции от формы, противопоставленной другой форме в сильной позиции.
Так, в стихотворении В. Набокова «Костер» мы встречаем то же противопоставление, что и в пушкинском «Анчаре» - противопоставление зверья как такового человеку, миру человека, а не одного зверя множеству зверей: Зверье, блуждающее в чащах, / лесные духи и ветра / бегут от этих глаз горящих / и от поющего костра. «Бежит» костра, опасается человека не один зверь и не множество, а каждый зверь, все зверье, которое на момент горения костра блуждает в чаще -неважно, один там зверь или несколько. В форме зверье в данном примере нет однозначной семантической определенности единицы или множества, как нет ее и в стихотворении Ф. Сологуба: Вот дама рощицей проходит, / Легки одежды у нее, / А за кустами уже бродит / Вблизи двуногое зверье. (Ф. Сологуб, «В душевной глубине бушует.»). Лишь далее по тексту мы узнаем, что за «двуногим зверьем» у Ф. Сологуба скрывается мужчина, причем именно один мужчина (Ф. Сологуб его называет «парень» и «мужлан»). Он оказывается в художественном восприятии поэта причисленным по своему поведению к зверью. И в другом стихотворении Ф. Сологуба мы встречаем: И первозданное зверье, / Теснясь вокруг меня, на тело / Еще невинное мое / С любовью дикою глядело (Ф. Сологуб, «Я был один в моем раю...»). Очевидно, что за формой зверье скрывается далеко не один зверь, т. к. вряд ли один зверь может тесниться вокруг - он может сидеть рядом или пробегать мимо, но никак не тесниться вокруг лирического героя.
Таким образом, оказывается возможным объяснить явление субстантивной собирательности с опорой на те случаи, «когда она возникает, так сказать, на наших глазах» [9, с. 25], а именно, исходя из свойств числовой
оппозиции русского существительного. Собирательность как несчетный способ представления количества находит языковое выражение в формах нейтрализации числа, происходящей в слабой позиции, где наблюдается отсутствие противопоставления форм ед. и мн. ч. Это справедливо не только в отношении существительных с полной парадигмой числа, собирательность в которых традиционно объясняется синекдохическим или символическим употреблением и якобы имеет мало общего с собирательностью слов, формирующих соответствующий ЛГР, но и в отношении последних. Особенностью форм типа зверь является то, что в слабой позиции по существу отсутствует числовое противопоставление, вызванное несчетным представлением количества, которое лежит в плоскости не значения, а словоупотребления, не лексики, а грамматики. Результатом этого является возникновение особых форм для позиции несчетности у лексем типа зверь (зверье). При подобном решении результат нейтрализации оппозиции форм числа существительного представляется как комбинация 1-го и 4-го случаев, указанных Н.С. Трубецким для фонем [10, с. 85]: либо оба члена замещают архиформу, один - в одних позициях нейтрализации, другой - в других, что вытекает из асимметрии числовой оппозиции существительного; либо представитель архиформы не совпадает ни с одним из членов нейтрализуемой оппозиции, что мы и наблюдаем при образовании особых форм, дублирующих либо саму оппозицию, либо результат ее нейтрализации.
1. Колесников А.А. Семантическое обеспечение грамматических форм имен существительных русского языка. К., 1988.
2. Никитин В.М. О статусе собирательных существительных // Деривация и полисемия. Тамбов, 1984.
3. Шарандин А.Л. Курс лекций по лексической грамматике русского языка. Морфология. Тамбов, 2001.
4. Шарандин А.Л. Способы представления субстанции как формообразовательная категория существительного // Среди нехоженых путей. Воронеж, 2012.
5. Соболева П.А. Лексикализация множественного числа и словообразование // Лингвистика и поэтика. М., 1979.
6. Реформатский А.А. Число и грамматика // Реформатский А.А. Лингвистика и поэтика. М., 1987.
7. Брусенская Л.А. Семантический и функциональный аспекты интерпретации категории числа в русском языке: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Краснодар, 1994.
8. Лазарев В.А. Обобщенно-собирательное значение в семантической парадигме единственного числа существительного: на материале
современного русского языка: автореф.
дис. ... канд. филол. наук. Ростов н/Д, 2002.
9. Потебня А.А. Предполагают ли существительные имена качества значение собирательности? // Потебня А.А. Из записок по русской грамматике: в 3 т. М., 1968. Т. 3.
10. Трубецкой Н.С. Основы фонологии. М., 2000.
Поступила в редакцию 11.12.2012 г.
UDC 81’367.622.21
PHENOMENON OF COMPARISON AS PATTERN OF PARADIGM OF NUMERAL FORMS OF RUSSIAN NOUNS
Vera Nikolaevna DASHKOVA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Post-graduate Student, Russian Philology Department, e-mail: weradaschkova@yandex.ru
The phenomenon of a substantive comparison in modern Russian language is considered. The more consecutive, than it is presented by the majority of scientific sources, interpretation of this phenomenon from the point of view of lexicon and grammar is given. It is promoted by the analysis of the most typical ways of expression of value of comparison in system of the Russian noun, made within the theory of oppositions. Its results allow to reconsider the status of the nouns which are traditionally carried to the lexical and grammatical category collective, and to consider them as natural manifestation of properties of grammatical opposition of category of number.
Key words: comparison noun; category of number; number form; incalculable quantity; opposition of neutralization.
