"я люблю смотреть. . . " загадка Московского текста раннего Маяковского Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 82.091

«Я ЛЮБЛЮ СМОТРЕТЬ...»

ЗАГАДКА МОСКОВСКОГО ТЕКСТА РАННЕГО МАЯКОВСКОГО*

В.Н. Дядичев, В.В. Никульцева

Аннотация. В статье анализируется стихотворение «Я люблю смотреть, как умирают дети...» (1913), вошедшее в раннюю книгу В.В. Маяковского «Я!». Особое внимание уделено трактовке первых строк произведения с позиции литературной критики 1910-1920-х гг. Опровергается ложное представление о содержании этого московского текста раннего Маяковского.

Ключевые слова. В.В. Маяковский, поэзия, урбанистические мотивы, сборник «Я», московский текст, лигвопоэтический анализ.

«I LOVE TO WATCH.» THE MYSTERY OF THE MOSCOW TEXT OF THE EARLY WORKS BY MAYAKOVSKY

V.N. Dyadichev, V.V. Nikultseva

Abstract. This article analyzes the poem «I love to watch the children die...» (1913), included in the early book of V.V. Mayakovsky «I!». Special attention is paid to the interpretation of the first lines of this poem from the standpoint of literary criticism of 1910-1920-s. The false conception about the content of this text of early Мауakovsky is refuted.

Keywords: V.V. Mayakovsky, poetry, urban motifs, book «I», Moscow text, linguopoetic analysis.

Ранний Маяковский - это поэт города. Пейзаж в его стихах - это почти всегда городской пейзаж. Но «адище города» (таково название и первая строка стихотворения 1913 г.) и «крохотные, сосущие светами адки» (вторая строка этого же стихотворения) - лишь конкретные образы общего неблагополучного, катастрофичного мира, открывающегося поэту.

С образом города в русской литературе связано немало художественных традиций, идущих ещё от русской классики XIX в. Город пушкинского «Евгения Онегина», Гоголя, Некрасова, Достоевского...

В начале XX в. город мистических предзнаменований, мерцающих трудноуловимых символов-впечатлений стал объектом внимания символистов. Маяковский же решительно отмежёвывается от эстетики русского символизма.

С первых строк «первого, печатаемого» (автобиография «Я сам», 1922) стихотворения «Ночь» (1912) чувствуется, что их создавал не только поэт, но и живописец:

Багровый и белый отброшен и скомкан, в зеленый бросали горстями дукаты, а черным ладоням сбежавшихся окон раздали горящие желтые карты. Бульварам и площади было не странно увидеть на зданиях синие тоги.

*Исследование выполнялось при финансовой поддержке РФФИ. Проект №2 17-04-00132-ОГН «Новые материалы к биографии В.В. Маяковского: историко-литературный и общественно-политический контексты».

Почти все основные хроматические цвета представлены в этой картине: зелёный, жёлтый, синий. Красный цвет, что традиционно для поэтики раннего Маяковского, представлен более тёмным оттенком - «багровый». Контрастирующими на фоне этих ярких красок выглядят ахроматические тона - чёрный и белый.

Картина ночного города этого стихотворения зримо дополняется картиной предрассветного города в следующем стихотворении - «Утро» (1912). Гамма ночных красок постепенно исчезает, обнажаются уродливые подробности городского раннего утра: «враждующий букет бульварных проституток», «шуток клюющий смех», «гам и жуть», «гроба домов публичных»...

На игре звуков и графических образов города строится, например, одно из ранних стихотворений Маяковского - «В авто» (1913):

Город вывернулся вдруг.

Пьяный на шляпы полез.

Вывески разинули испуг.

Выплевывали

то «О»,

то «Б»...

У Маяковского появляются стихи с характерными, говорящими заглавиями: «Вывескам» (1913) с их буйством красок и кричащих заголовков, «Шумики, шумы и шумищи» (1913) с градацией звуковых образов. Вообще стихи Маяковского 1912-1916 гг., кажется, писаны непосредственно на городской улице, никак не в помещении, не за письменным столом (да такового у поэта в те годы и не было). Припомним ещё несколько заглавий стихотворений тех лет: «Уличное» (1913), «Из улицы в улицу» (1913), «Театры» (1913), «За женщиной» (1913), «По мостовой.» (1913).

«Ходьбой усталые трамваи» и «кривая площадь» («Уличное»), «лебеди шей колокольных» и «лысый фонарь», который «сладострастно снимает с улицы чёрный чулок» («Из улицы в улицу»), «зрачки малёванных афиш» («Театры») и «дрожанья улиц» («За женщиной»), «озноенный июльский тротуар» со стоящей на нём женщиной, которая «поцелуи бросает - окурки» («Любовь», 1913), - эти и многие другие образы, подмечаемые острым зрением художника и поэта, ложатся в основу урбанистических пейзажей. Магическое зрение поэта повсюду улавливает черты уродства и ущербности, приобретающие зримые формы городского апокалипсиса.

С марта 1913 г. Маяковский становится частым гостем дома своего товарища по Училищу живописи, ваяния и зодчества Льва Жегина (Шехтеля). Этот особняк известного архитектора Ф.О. Шехтеля, построенный в Москве на Большой Садовой ул., д. 4 по его собственному проекту, был одним из центров притяжения художников, архитекторов, средоточием искусств. Семья Маяковских в это время переселилась буквально напротив, сняв квартиру на Владимиро-Долгоруковской ул. (с 1930-х гг. - ул. Красина). Маяковский знакомится с сестрой своего товарища Верой Федоровной Шехтель (1896-1958 гг.), в то время ещё гимназисткой VI класса частной женской гимназии Л.Е. Ржевской на Садово-Самотёчной. Будущая художница одновременно занималась в студии К.Ф. Юона, затем - у И.И. Машкова. Позднее (1940 г.) Вера Шехтель вспоминала о тех днях: «Сходились мы вчетвером: брат (Л.Ф. Жегин), Василий Чекрыгин, Маяковский и я. Нами в то время владели общие для всех четверых мысли протеста, бунта против закостенелых форм искусства. Мы спорили, говорили, готовили вещи для выставок. Маяковский часто читал новые стихи. Новые образы, новые формы встречались с бурной радостью [8, с. 37].

Весной 1913 г. были написаны и четыре стихотворения, объединённые поэтом в цикл «Я!», вошедший в первый поэтический сборник Маяковского, отпечатанный в мае 1913 г.

литографским способом тиражом в 300 экземпляров с иллюстрациями художников Л. Жегина и В. Чекрыгина и с обложкой Маяковского.

«Штаб-издательской квартирой была моя комната, - вспоминал Л. Жегин. - Маяковский принес литографской бумаги и диктовал Чекрыгину стихи, которые тот своим чётким почерком переписывал особыми литографскими чернилами. Четыре рисунка, сделанные Чекрыгиным тем же способом (литографским), сами по себе замечательны, однако только внешне вяжутся с текстом Маяковского. "Ну вот, Вася, - бурчит Маяковский, - опять ангела нарисовал. Ну, нарисовал бы муху. Давно муху не рисовал". Книжка имела, несомненно, некоторый успех. Маяковский быстро завоёвывал популярность» [4, с. 99-102].

Первым в цикл «Я!», составившем сборник, было уже упомянутое нами стихотворение «По мостовой.» (1913):

По мостовой

моей души изъезженной

шаги помешанных

вьют жестких фраз пяты.

Где города

повешены

и в петле облака

застыли

башен

кривые выи -иду

один рыдать, что перекрестком распяты городовые.

Перед взором читателя предстаёт не поэт, зажатый городскими строениями, а город, расположившийся внутри стихотворца. Между двумя мирами - внутренним и внешним - исчезает граница, что делает их неразличимыми. В одиночестве лирический герой идёт рыдать на перекрёсток, ступая по «изъезженной мостовой души».

В ранней лирике Владимира Маяковского редко встречаются образы внутреннего убранства дома. Герой постоянно пребывает в движении, шагая по городским улицам.

«Шаги помешанных», «распятые городовые», «повешенные города», «кривые выи башен» - эти слова с пейоративной окраской участвуют в создании семантического поля «Насильственная смерть», что угнетающе действует на психику читателя. В произведении поэт демонстрирует удивительное умение создавать яркие, ошарашивающие, запоминающиеся образы. В первых четырех строках текста душа героя уходит в пятки сумасшедших людей, которые вьют по мостовой речь, словно верёвку. Далее возникает образ повешенных городов. В финале появляются служители закона, распятые перекрёстками дорог. Маяковскому жаль мир, в котором в роли Христа выступает городовой.

Стихотворение «По мостовой.» - рассказанная с помощью сложных метафор история про распятие. Остальные тексты, входящие в цикл «Я!», также несут в себе черты христианской мифологии.

Четвёртое, последнее стихотворение цикла «Я!» - «Несколько слов обо мне самом» (1913).

Я люблю смотреть, как умирают дети. Вы прибоя смеха мглистый вал заметили за тоски хоботом?

А я -

в читальне улиц -

так часто перелистывал гроба том.

Полночь

промокшими пальцами щупала меня

и забитый забор

и с каплями ливня на лысине купола скакал сумасшедший собор. Я вижу, Христос из иконы бежал, хитона оветренный край целовала, плача, слякоть. Кричу кирпичу,

слов исступленных вонзаю кинжал в неба распухшего мякоть: «Солнце! Отец мой!

Сжалься хоть ты и не мучай!

Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.

Это душа моя

клочьями порванной тучи

в выжженном небе

на ржавом кресте колокольни!

Время!

Хоть ты, хромой богомаз, лик намалюй мой в божницу уродца века! Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека!»

Персонификация образов («Полночь / промокшими пальцами щупала / меня / и забитый забор / и с каплями ливня на лысине купола / скакал сумасшедший собор»; «хитона оветрен-ный край / целовала, плача, слякоть»), метафоризация понятий («прибоя смеха мглистый вал»; «за тоски хоботом»; «в читальне улиц»; «перелистывал гроба том»; «кричу кирпичу»; «слов исступленных вонзаю кинжал / в неба распухшего мякоть»; «в божницу уродца века»), эпитетика («мглистый вал»; «промокшими пальцами»; «сумасшедший собор»), сравнение («как последний глаз / у идущего к слепым человека») и метаморфоза («клочьями порванной тучи»), инверсированный порядок слов («умирают дети»; «Вы прибоя смеха мглистый вал заметили»; «гроба том»; «хитона оветренный край»; «Это тобою пролитая кровь моя льётся дорогою дольней»; «лик намалюй мой»), наложение («щупала меня и забитый забор»), антитеза (жизнь - смерть; вера - безверие), риторическое обращение («Солнце! / Отец мой!»; «Время!.. хромой богомаз») и восклицание («Это душа моя / клочьями порванной тучи / в выжженном небе / на ржавом кресте колокольни!»; «Я одинок, как последний глаз / у идущего к слепым человека!»), аллитерация («кричу кирпичу»; «вонзаю кинжал») и ассонанс на [о] и [а] - те стилистические черты, по которым узнаётся ранний Маяковский.

«Загадочная первая строчка» (по определению В.О. Перцова, одного из исследовате-лей-маяковедов) этого стихотворения уже многие десятилетия вызывает особые споры литературоведов. По мысли того же Перцова, это был «"полемический гротеск", "несомненный

футуристический эпатаж", но все-таки её прямой смысл настолько противоречит духу поэзии Маяковского, что одно голое указание на "эпатаж" не могло быть объяснением» [6, с. 177-178].

В воспоминаниях молодого тогда поэта Л. Равича есть запись о встрече с Маяковским ранней весной 1930 г. в Ленинграде: «Мы шли <.> по улице <.> Из школы выбежали дети <.> Много детей. Очевидно, у них вечер был или это была вторая смена. Маяковский остановился, залюбовался детьми. Он стоял и смотрел на них, а я, как будто меня кто-то дёрнул за язык, тихо проговорил: "Я люблю смотреть, как умирают дети." Мы пошли дальше. Он молчал, потом вдруг сказал: "Надо знать, почему написано, когда написано и для кого написано." Я не помню, что я ответил, но. с того вечера многие "загадочные" черты его облика для меня прояснились» [7, с. 18-20].

Поэт, конечно, был прав в своей досаде, но, видимо, к тому времени (конец 1920-х гг.) и он допускал возможность поверхностного, неглубокого, а то и преднамеренно искаженного восприятия этой строки. В период рубежа 1980-1990-х гг., когда особенно рьяно сбрасывалось «с парохода современности» всё советское только потому, что оно именно советское, досталось и Маяковскому. И эта строка, вырванная из контекста и перетолкованная, не раз служила для обвинения поэта в кровожадности, кощунстве и т.п. Литераторы, «защищавшие» поэта, напоминали, что «ошарашивающие образы», «полемические гротески» раннего Маяковского нельзя воспринимать буквально. Отмечалось и влияние на Маяковского поэтики И. Анненского с его «Тоской припоминания» («Я люблю, когда в доме есть дети / И когда по ночам они плачут.»), акцентированное тем обстоятельством, что в другом раннем стихотворении - «Надоело» (1916) - Маяковским очерчивается круг чтения, включающий авторов, не являющихся для поэта приоритетными, но вызывающими его пристальный интерес:

Не высидел дома.

Анненский, Тютчев, Фет.

Опять,

тоскою к людям влекомый,

иду

в кинематографы, в трактиры, в кафе.

Многие из подобных наблюдений в целом интересны и справедливы. Однако они как-то (даже если это не сказано прямо) предполагают, что поэт Маяковский нуждается в каком-то «оправдании» этого стихотворного «кощунства». Между тем, чтобы говорить о гротескности, метафоричности и т. п. образов, их надо все же просто понять. Понять, внимательно прочитав то, что же всё-таки написал Маяковский.

Ещё раз подчеркнём, что ранний Маяковский - это поэт улицы. Именно городская улица - объект и место действия стихотворения «Несколько слов обо мне самом». В первой строке поэт употребил глагол несовершенного вида во множественном числе - «умирают». Несовершенный вид глагола обозначает незавершённость действия в его течении без указания на его предел. Даже в том «адище города», который описан молодым Маяковским в его стихах, нигде и никогда не было на улицах каких-то многократных, постоянных «умираний» детей. Очевидно, речь идет о процессе, комплексе примет, уличных картин, о ритуалах, связанных со смертью ребенка, происходящих на улице и действительно хронологически растянутых. Речь идёт о медленно движущейся похоронной процессии, грустной веренице людей («хоботе тоски»). «Хобот», а чаще «хвост» - устойчивые образы, метафоры Маяковского, связанные с чем-то протяжённым во времени и пространстве. Именно их, процессии, видел поэт многократно: «в читальне улиц. часто перелистывал гроба том». Но равнодушный город после прохождения шевелящегося «тоски хобота» сразу же вновь оказывается во власти житейской суеты - на него вновь накатывается «прибоя смеха мглистый вал». Кстати, аллегорический

рисунок В. Чекрыгина, сопровождающий стихотворение в сборнике «Я!», изображает превращение безгрешной души умершего ребенка в Ангела Божьего, что, согласно христианской традиции, происходит на третий день, то есть в день похорон. Очевидно, созерцание этой пусть печальной, но полной высокого духовного смысла картины («тоски хобота») более отрадно для глаз страдающего поэта («люблю смотреть»), чем зрелище суеты погрязшего в пороках города («прибоя смеха»).

Современникам поэта (не говоря уж о друзьях) высокая символика его художественных образов, при всей их новизне и необычности, была понятна. Стихи сборника «Я!» воспринимались вполне адекватно. Вера Шехтель 17 мая 1913 г. записала в дневнике: «Поехали в Москву - Маяковский, Лёва и я. Книга Маяковского с Лёвиными и Васиными рисунками вышла, папа был тихо. возмущён. Книга милая, у Володи есть хорошие стихи. Рисунки Васины превосходны, Лёвины тоже, кроме двух.» [8, с. 37].

Сергей Бобров, представитель литературной группы, соперничавшей с футуристической группой Маяковского, в полемической статье «Чужой голос» писал тогда же: «В брошюре Маяковского "Я!" последнее стихотворение <то есть именно «Я люблю смотреть...» - В.Д., В.Н.> действительно совсем приятно, но большое влияние Анненского налицо. И там нет никаких "заумных языков"» [1, с. 7]. Валерий Брюсов в итоговом обзоре русской поэзии 1913 г. отмечал, что у Маяковского в его маленьком сборнике (то есть в «Я!») и в «стихах, помещённых в разных сборниках, и в его трагедии встречаются и удачные стихи и целые стихотворения, задуманные оригинально» [2, с. 30-31]. Отвечая журналисту на вопрос о своём отношении к русскому футуризму, тогда же высказался о Маяковском и его сборнике «Я!» Максим Горький: «Вот возьмите для примера Маяковского - он молод. но у него, несомненно, где-то под спудом есть дарование <.> Я читал его книжку стихов. Какое-то меня остановило. Оно написано настоящими словами» [3, с. 3-4].

А вот как передал в журнале «20-ый Век» впечатление от чтения стихотворения самим автором один из писателей-реалистов, явно осуждавший новое литературное течение - футуризм: «Сидели в ресторане два человека с раскрашенными физиономиями <.> Я и мой друг <.> видели их в первый раз <.> Потом закричали: "Просим." Странный юноша встал на стул и сказал приблизительно следующее: "Я люблю смотреть, когда длинной вереницей идут маленькие больные девочки и когда их печальные глаза отражаются в светлых, нежных облаках." Ему захлопали. За точность этого текста я не ручаюсь, но смысл его был таков. И мне очень понравился. И показалось, что футуризм - это искусство того времени, когда на земном шаре не останется здоровых людей, - один из видов садизма.» [5, с. 10]. Противников у футуристов в те годы было много. Но, как видно из процитированных текстов, метафора «тоски хобота» - печальной движущейся похоронной процессии - была воспринята современниками Маяковского именно так, как он хотел.

Между тем, перспектива московской Владимиро-Долгоруковской улицы, почти перпендикулярно отходящей от Большой Садовой, была хорошо видна с балкона-крыши находящегося на противоположной стороне Б. Садовой особняка Шехтелей. А вела Владими-ро-Долгоруковская улица от центра Москвы к Тишинской площади и далее - по Тишинским переулкам - к Ваганьковскому кладбищу. Здесь-то Маяковский и его друзья нередко могли наблюдать печальную картину, описанную в стихотворении «Несколько слов обо мне самом».

Напомним, что в 1910-1920-е гг. (да и позднее) пешие похоронные процессии, движущиеся к городским кладбищам, зачастую сопровождаемые оркестром, исполнявшим «похоронные марши», были обычным явлением в городах. Крытых ритуальных автомобилей-автобусов, следовавших по назначению, не привлекая особого внимания, в те времена ещё не было. Впрочем, и пешие ритуальные процессии, ввиду их тогдашней обыденности, не слишком нарушали обычные «шумики, шумы и шумищи» городских улиц. Но иное дело -

похороны ребёнка (школьника, гимназиста...), когда процессия, движущийся «хобот тоски», состоит из печально идущих за гробом мальчиков, девочек... Это останавливает, заставляет «улицу» умолкнуть... Вот почему поэт создаёт столь необычный, яркий образ: «Я люблю смотреть... » Видимо, «в прозе» эти «Несколько слов обо мне самом» можно выразить примерно так: «Я не могу оторвать глаз от детской процессии, провожающей в последний путь умершего ребёнка... И только после её прохода "мглистый вал" уличной суеты и шума вновь становится для меня заметным... »

Символично, что и бронзовый памятник Владимиру Маяковскому в Москве стоит на Триумфальной площади, то есть в конце Большой Садовой улицы, на её пересечении с Тверской улицей. Стоит «почти что рядом» с бронзовым Пушкиным («После смерти нам стоять почти что рядом: Вы на Пе, а я на эМ.» - «Юбилейное», 1924 г.), на той же Большой Садовой, где рождались строки первых стихов Маяковского, где готовилась к изданию его первая книжка.

Библиографический список

1. Бобров С. Чужой голос // Развороченные черепа. Эго-футуристы. IX. СПб.: Петербургский Глашатай, 1913 (сентябрь).

2. Брюсов В. Год русской поэзии: Апрель 1913 - Апрель 1914 г. // Русская мысль. М., 1914. № 5.

3. Горький М. О футуризме // Журнал журналов. Пг., 1915. № 1 (апрель).

4. Жегин (Шехтель) Л. Воспоминания о Маяковском // В. Маяковский в воспоминаниях современников. М., 1963.

5. ЛазаревскийБ.А. О футуризме и футуристах (Анкета «20-го Века») // 20-ый Век. СПб., 1914. № 10, март.

6. Перцов В.О. Маяковский. Жизнь и творчество: в 3 кн. Кн. 1 (1893-1917). М., 1969.

7. Равич Л. Встречи с Маяковским // Краснофлотец. Л., 1940. № 7.

8. Шехтель В. Моя встреча с Владимиром Маяковским; Дневник // Литературное обозрение. М., 1993. № 6.

В.В. Никульцева

Кандидат филологических наук, доцент

Заведующий кафедрой социально-гуманитарных и общеправовых дисциплин Московский финансово-юридический университет МФЮА

В.Н. Дядичев

Кандидат технических наук Старший научный сотрудник

Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН