CC BY
72
Художник и культурное пространство. Проблемы литературного краеведения
«Я ХОТЕЛ БЫ, МАМЕНЬКА,
ПРОСЛАВИТЬ ТВОИ ДОБРОДЕТЕЛИ...»:
ИЗ ИСТОРИИ ДВОРЯНСКОЙ УСАДЬБЫ БОРАТЫНСКИХ
М. А. Климкова
из
гм 00
Статья посвящена особенностям воспитания детей в дворянской усадьбе Боратынских Мара Кирсановского уезда Тамбовской губернии - «приюте младенческих годов» поэта Евгения Боратынского.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Боратынские, русская усадьба, воспитание, культура.
Главная роль в воспитании детей в дворянской усадьбе Мара Кирсановского уезда Тамбовской губернии принадлежала матери поэта Александре Федоровне Боратынской (1777-1853). Современники вспоминали о ней как о женщине необыкновенной: «В ней благородство характера, доброта и нежность чувства соединялись с возвышенным умом и почти не женской энергией» [Е. А. Боратынский... 1916: 136]. Дочь Авдотьи (Евдокии) Сергеевны и подполковника Федора Степановича Черепановых, она с сестрой Анной получила воспитание и образование в институте благородных девиц при Смольном монастыре в Петербурге, окончив его в 1797 году с высшей наградой — фрейлинским шифром.
Чтобы представить достоинства Александры Федоровны, надо обратиться к особенностям Воспитательного Общества благородных девиц при Смольном монастыре, одной из лучших учениц которого она являлась.
Воспитательное Общество было учреждено в 1754 году императрицей Екатериной II, которая считала, что девочки должны получать знания наравне с мальчиками. Мечтой императрицы, следовавшей идеям французских просветителей, было создание новой «породы людей» — улучшение человечества посредством воспитания, поэтому период ее правления был ознаменован открытием ряда учебных заведений. До того времени воспитанием девушек в России, кроме семьи и некоторых монастырей, занимались частные пансионы, содержавшиеся преимущественно иностранцами. Екатерина II замыслила создать первую отечественную общественную школу для женщин — институт благородных девиц при Смольном монастыре в Петербурге.
Согласно уставу, разработанному попечителем института И. И. Бецким, в него принимались девочки 5-6 лет, имевшие дворянское происхождение (предпочтение отдавалось детям из обедневших семей). Родители ребенка давали подписку, что по своему желанию препоручают его Обществу и не будут пытаться возвратить в семью до исполнения им 18 лет.
По теории Екатерины II, заимствованной у Ж.-Ж. Руссо, плохие качества в человеке рождала не природа, а порочный жизненный опыт, поэтому для создания «новой породы» людей следовало, как можно раньше, изолировать детей от дурных влияний общества,
о
Г\|
го
го
Ol A
(K
ГО ^
Ol
о о
поместив в закрытое учебное заведение, каким и являлся институт благородных девиц при Смольном монастыре. Там к девочкам был приставлен штат опытных воспитателей: правительниц, надзирательниц, учителей и мастеров, которые должны были наставлять подопечных «в основании благоразумия, добронравия, благопристойности, благородной и не принужденной учтивости, и всех добродетелей» [подробнее см.: Иван Иванович Бецкой 1904: 258-302]. Сношение девочек с внешним миром было ограничено: их редко отпускали домой, за исключением больших праздников; посещения родственников разрешались только в определенные дни с позволения начальницы и в ее непосредственном присутствии. Все содержание воспитанниц, которые разделялись по возрастным группам на 4 класса, брал на себя институт. Для девочек из бедных дворянских семей заведение готовило приданное.
Считалось, что праздность рождает пороки, поэтому все время смолянок было занято учебой и полезными занятиями. Большое внимание уделялось иностранным языкам, музыке, истории, поощрялось чтение книг. Девочек также учили арифметике («для содержания впредь в добром порядке домашней экономии») и рукоделиям (шитью, вязанию, вышиванию). Наказания применялись редко, а воспитателям рекомендовалось: «не поступать суровым и неприятным образом с теми, кои не так понимают преподаваемые им наставления»; «принимать меры для возбуждения в них вящей к обучению ревности похвалами их успехов или каким-нибудь награждением». Для того чтобы привить девицам непринужденные манеры и придать лоск в общении, по воскресеньям в Смольном проводили любительские спектакли, концерты, вечера, на которые приглашались кавалеры — ученики Шляхетского кадетского корпуса. Подобные мероприятия порой являлись единственной возможностью для родственников барышень увидеть их [Соловьев 1965: 553].
Недоброжелатели закрытого женского обучения второй половины XVIII века оставили критические оценки деятельности Смольного института, считая, что оторванность девиц от жизни рождало у них идеальные представления о мире и, как следствие того, житейскую непрактичность. Однако наряду с негативными оценками сохранился ряд положительных отзывов. Ф. Ф. Вигель вспоминал: «...встретил Степаниду Андреевну Кох; женщина умная, воспитанная в Смольном монастыре, украшена вензелем Екатерины II; в ней можно видеть разницу между просвещением и образованием. Занятия ея жизни были новостию для пензенских барышень; она любила много читать и даже переводить книги, сама учила детей, украшала свой сад, выписывала редкие растения» [Записки. 1891: 211].
С полным основанием можно полагать, что Александра Федоровна Черепанова представляла собой пример положительного воплощения педагогической системы Воспитательного Общества. Высокая образованность, блестящие манеры, прекрасные внешние данные и душевные качества позволили ей стать одной из любимых фрейлин императрицы Марии Федоровны, которая умела ценить человеческие достоинства в людях своего ближайшего окружения. Выйдя замуж за Аврама (Абрама) Андреевича Боратынского (1768-1810), Александра явила пример хорошей хозяйки дома и преданного друга мужа и детей. Очевидно, ей, привыкшей к высшему обществу и императорскому двору, было нелегко смириться с уединенной сельской жизнью, но вскоре и в ней она нашла применение своим знаниям и талантам, привнося в тамбовскую провинцию «высокий нравственный склад и живые умственные интересы». Наравне со своим мужем она принимала участие в строительстве усадьбы Мара, занималась устроением сада и парка, воспитывала и обучала детей, выписывая книги и ноты из столицы.
Проживая в Маре, Боратынская поддерживала связь с подругами по Смольному институту: А. Вилламовой и Ел. Ланской (урожд. Вилламовой), Ек. Мордвиновой и Ел. Полетикой (урожд. Мордвиновой), И. Фандиной, С. Вит. Одна из них, Елизавета Ивановна Вилламова, вышла замуж за Сергея Сергеевича Ланского и поселилась в имении Та-линка недалеко от Тамбова, что дало возможность подругам встречаться. (Публикация фрагментов переписки А. Ф. Боратынской и Е. И. Ланской хранится в РГАЛИ [см.: Климкова 2006: 173-174]).
Когда дело «о взаимных неудовольствиях» Аврама Боратынского и тамбовского губернатора Д. И. Кошелева рассматривалось в Правительствующем Сенате, подруги-смолянки Александры Федоровны постарались оказать ей поддержку, мобилизовав для оказания помощи своих влиятельных братьев и мужей [подробнее см.: Песков 1990: 331].
Одной из близких подруг-смолянок Александры Федоровны была Мария Андреевна Боратынская. Являясь тетушкой и крестной матерью Евгения Боратынского, она вышла замуж за Ивана Давыдовича Панчулидзева, который вызывал у племянников чувство восхищения «рыцарским» благородством и душевной прямотой. В сентябре 1817 года Евгений писал к маменьке в Мару из Подвойского о Панчулидзеве: «...в нем есть некая прямота, некая чистота помыслов, нечто от древнего рыцарства. Говорит он чрезвычайно громко, как будто желает, чтобы каждый мог знать, что у него на сердце.— Как мало людей, имеющих такое желание! — Я назвал его рыцарем без страха и упрека, и что-то говорит мне, что он достоин этого имени» [Летопись
1998: 83]. После 1820 г. Мария Андреевна, похоронив мужа и получив в наследство от покойного брата Богдана часть села Вяжли Кирсановского уезда, жила по соседству с Марой в усадьбе, получившей название Марьино. (О расположении и названиях усадеб Боратынских Кирсановского уезда Тамбовской губернии подробнее см.: [Климкова
2006: 245-264]).
Воспитание своих детей Александра Федоровна основывала на тех же принципах, которые были присущи Смольному институту: доверительные отношения, поощрения, приобщение к чтению книг и развитие естественного желания учиться, эстетическое воспитание, идеальные представления о мире. Без этого в семье Боратынских не смог бы вырасти поэт — романтик в душе и поборник строгого классицизма в стихотворной форме, человек «не от мира сего» с жаждой неосуществимого идеала.
Для обучения детей в усадьбу Боратынских, как и в других дворянских семьях, приглашались иностранные учителя, поэтому читать и писать по-французски они начинали быстрее, чем на родном языке. Но все же главную роль в формировании личности детей играли не столько преподаватели, сколько пример и образованность родственников, особенно матери, а также тот идеальный мир, который был во многом создан ее трудами и который определялся красивым словом «Мара».
Александра Федоровна сама занималась с детьми русской грамотой и иностранными языками. Она в совершенстве знала французский язык, владела итальянским, немецким и английским языками [Хет-со 1973: 8]. Кроме того, в воспитании малышей ей помогала бедная дворянка — «госпожа» Елизавета Андреевна, имя которой несколько раз встречается в документах Боратынских. Она была крестной матерью Софьи, что отражено в метрической книге Покровской церкви села Вяжли 1801 г. (17 сентября родилась, 19 — была крещена «Господина Генерал лейтенанта и кавалера Авраама Андреевича Боратынского дочь Софья. Восприем: госпожа Елиса... Анд...ев» [ГАТО. Ф. 1049, оп. 2, д. 590, л. 8 (об.)]). Александр Андреевич Боратынский писал о ней в октябре 1803 г. Авраму и Александре: «Желаю вам постоянного здоровья и счастия вместе с милыми Бубинькой [Евгением], Сошичкой [Софьей] и Ашеч-кой [Ираклием], которых я живо содержу в моем воображении. Я уверен, Елиз[авета] их любит.» [РГАЛИ. Ф. 51, оп. 1, ед. х. 165].
Когда сыновьям и дочерям Боратынских исполнялось четыре-пять лет, для их обучения в усадьбу приглашались специальные учителя. Аврам Андреевич писал отцу 15 июня 1804 г. про четырехлетнего Евгения: «Бубинька уже выучился грамоте и теперь пишет. У него благодаря Бога понятие очень хоро-
шее, и мы игравши с ним учим.— Мы выписали учителя, которого мы ждем из Петербурга» [Летопись. 1998: 51]. Показательны слова «игравши с ним учим», говорящие не только о решающей роли родителей в первоначальном образовании детей, но и о самом методе обучения.
Среди приоритетов Боратынских было эстетическое воспитание: детей учили рисованию, живописи, музыке, литературе. Чтению книг придавалось особое значение. Развивая любознательность и мышление, любовь к книге, по мнению Александры Федоровны, являлась стимулом образования, способствовала рождению потребности в самообучении. Отношение Боратынской к этой проблеме характеризует ее письмо к дочери Варваре, которая в ту пору сама стала матерью и занималась воспитанием собственного ребенка. « .Отчего ты так отчаивалась насчет твоих познаний,— писала Александра Федоровна.— Насильно никого не выучить, а ежели сын твой не будет любить читать, так и учить не стоит. В противном случае, он сам больше вовнутрь горевши, нежели долбивши наизусть.» [РГАЛИ. Ф. 427, оп. 1, ед. х. 425, л. 76].
С младенчества детей в Маре окружала патриархальная дворянская культура, которая ко времени императора Александра I достигла наивысшего расцвета. Сложившийся уклад жизни, быт, привычки, склад мыслей, усадебная эстетика, впитавшие и переработавшие влияние Запада, легко проникали в само существо ребенка и без особых усилий с его стороны формировали сознание. Читая письма Евгения Боратынского отроческого периода, удивляешься зрелости его мыслей и точности слога. В 10 лет он писал про свои впечатления об «Иллиаде» Гомера; в 12 лет — рассуждал о лицемерии отношений в человеческом обществе и о чувстве одиночества, которое в нем испытывал; в 14 — сочинял «роман» и маленькие «пьесы»; в 16 — философствовал об эфемерности счастья и тленности земного бытия. Раннее развитие дворянских детей — отличительная черта времени, которую находим в лучших представителях «золотого» поколения русских поэтов-аристократов — Пушкине, Чаадаеве, Жуковском, Вяземском.
В архивах сохранились письма четырнадцатилетнего Евгения Боратынского, адресованные Александре Федоровне. Несмотря на то, что их тексты написаны под влиянием французской литературы, прочитанной мальчиком, они очень искренни и характеризуют трогательно-нежные, доверительные отношения, существовавшие между матерью и сыном:
« .Вы пишете мне, что мне нечего тревожиться о матери, но разве есть для меня в мире кто-нибудь дороже матери, да еще такой доброй и нежной,
и
го а о 1-0
ъ
иэ .о
го и
О ^
х
к а о со с!
^р о
О!
н
О!
с!
о р
иэ о с!
О со
со
го ^
О р
го
-О X
О! 2 го 2
Ъ
иэ
О!
н о
X
го со
о ^
2
СТ1
о
гм
го
го
О!
а
(К
го ^
и О!
о о
как вы? Ах, маменька, сын, который не тревожится о матери,— не сын.»
«.Воображение переносит меня в ваши объятия, любезная маменька; мне даже кажется, что я говорю с вами. Желал бы я, чтоб какой-нибудь добрый волшебник заколдовал меня, и мне вечно бы казалось, будто я нахожусь подле вас.»
«.Как бы мне хотелось сейчас быть с вами в деревне! О! Как ваше присутствие приумножило бы мне счастье! Природа показалась бы мне милее, день — ярче.» (из писем Евгения из Пажеского корпуса к Александре Федоровне в Мару 1814 г.) [Летопись. 1998: 63, 66, 70].
В воспитании детей Александре Федоровне помогала ее младшая сестра Екатерина Федоровна Черепанова, не имевшая собственной семьи и постоянно проживавшая в Маре. Обитатели усадьбы любили ее за сердечность, душевную простоту и тактичность (она умела жить, не утруждая своими личными проблемами окружавших людей).
Екатерина Федоровна была привязана к сестре и ее семье. К племянникам она относилась как к родным детям. Когда они выросли, женились и вышли замуж, любовь тетушки распространилась на их потомство. Сохранились письма Черепановой, адресованные племяннице Варваре Рачинской [РГАЛИ. Ф. 427, оп. 1, ед. х. 496, л. 1-5].
После скоропостижной кончины Аврама Андреевича Боратынского в судьбе детей Александры Федоровны принимали участие его ближайшие родственники. Благодаря поддержке братьев Аврама, Богдана и Петра Боратынских, мальчики получили возможность получить отличное образование: Евгений и Ираклий были определены в Пажеский корпус; Лев и Сергей первоначально учились в одном из столичных пансионов; Сергей впоследствии окончил Медико-хирургическую академию. Блестящую военную карьеру сделал Ираклий Аврамович.
Поступление Евгения и Ираклия в привилегированное учебное заведение, основанное в середине XVIII века и превращенное при Павле I в военное училище — Пажеский корпус, стало возможным благодаря высокому классу, занимаемому их отцом в системе «Табели о рангах». По закону, пажами могли быть сыновья и внуки сановников только первых трех классов из четырнадцати. Аврам Андреевич, имея чин генерал-лейтенанта, состоял в третьем классе военных чиновников, что открыло его сыновьям и внукам дорогу к придворной службе.
В конце обучения в корпусе пажи привлекались к службе при дворе, где участвовали в церемониях и празднествах: сопровождали членов императорской фамилии, несли шлейфы, держали накидки дам и т. п. Лучшие ученики Пажеского корпуса (по успехам в учебе, происхождению и внешним данным) получали звания камер-пажей и распре-
делялись для постоянного дежурства при Государе и дамах его семьи. С производством в офицеры пажи и камер-пажи теряли придворные звания, однако личное знакомство с членами императорской фамилии способствовало их дальнейшей карьере. В той системе перед Евгением и Ираклием Боратынскими открывалось блестящее будущее, что и было продемонстрировано жизнью последнего из них.
Провожая брата Ираклия на военную службу, Евгений Боратынский обращался к нему со словами:
Итак, мой милый, не шутя, Сказав прости домашней неге, Ты, ус мечтательный крутя, На шибко-скачущей телеге, От нас, увы! далеко прочь, О нас, увы! не сожалея, Летишь курьером день и ночь Туда, туда, к шатрам Арея! Итак, в мундире щегольском, Ты скоро станешь в ратном строе Меж удальцами удальцом!
(Из стихотворения Е. Боратынского «К**** При отъезде в армию», 1820).
Ираклий Авраомвич Боратынский являлся одним из видных представителей рода своего поколения, соперничая известностью со славой брата-поэта. Выпускник Пажеского корпуса, участник русско-персидской (1826-1827) и русско-турецкой (1828-1829) войн, он окончил военную карьеру генерал-лейтенантом, был отмечен: пятью орденами Св. Анны разных степеней и тремя орденами Св. Владимира, Св. Георгия 4-го класса, Св. Станислава 1-й степени, Белого Орла и других. В качестве вознаграждения он жаловался денежными пособиями и получал личное выражение признательности от императрицы за постоянную заботу о нуждах детских приютов.
Одним из главных помощников Александры Федоровны в воспитании детей был ее деверь Богдан Андреевич Боратынский. Уволившись со службы в 1805 году, отставной вице-адмирал некоторое время жил в тамбовской усадьбе с детьми Аврама и Александры, когда последние уезжали в столицу. После смерти брата он принимал участие в судьбе его сына Евгения. Александра Федоровна писала к Богдану Андреевичу, выехавшему из Смоленска в Петербург на помощь племяннику после его отчисления из Пажеского корпуса: «Любезный братец Богдан Андреевич! На прошлой почте писали ко мне сестрицы о выезде вашем в Петербург. Я не знаю, как благодарить вас за родственную и беспримерную вашу попечительность о Евгении. Каменские писали ко мне от имени Катерины И. [Нелидовой]. Советовали взять его к себе в деревню на год, обещая, что по истечении года он будет прощен — но до тех пор
как мне предохранить его от многих вещей, которые по летам его неизбежны!» [Летопись. 1998: 76, 60, 77, 59]. Для того чтобы «предохранить» Евгения «от многих вещей, которые по летам его неизбежны» Богдан Андреевич взял его на некоторое время в свою усадьбу при смоленском с. Голощапово, заменив в сложной ситуации отца.
Богдан Боратынский не создал собственной семьи, но, окруженный родственниками, он, как видно, не чувствовал одиночества. Особую привязанность Богдан Андреевич испытывал к дочерям сестры Марии Андреевны Панчулидзевой, проживавшим в соседнем смоленском имении. Любопытно, что первое сохранившееся стихотворение Евгения Боратынского на русском языке посвящено дяде — «Хор, петый в день именин дяденьки Богдана Андреевича Боратынского его маленькими племянницами Панчулидзевыми» (1817):
Родству приязни нежной
Мы глас приносим сей,
В ней к счастью путь надежный,
Вся жизнь и сладость в ней.
Не менее значимую роль в жизни молодого поколения Мары играл другой холостяк — Петр Андреевич Боратынский, который тоже не имел своей собственной семьи. Он был не только братом, но самым близким другом Аврама Андреевича, а после его смерти принял участие в воспитании племянников и племянниц. Петр Андреевич ходатайствовал об определении Евгения в Пажеский корпус, взяв на себя содержание: «Желая доставить благородному юношеству воспитание и обучение сыну покойного брата генерал-лейтенанта Абрама Андреевича Боратынского Евгению, определенному по высочайшему повелению в оный корпус в пажи, .прошу оный корпус о приятии упомянутого сына покойного брата моего в число пансионеров на собственное содержание, с получением от меня следующего числа денег по пяти сот рублей в год, которые по назначению корпуса имею всегда взносить сполна. из имеющегося собственного моего капитала. Август 31-го дня 1812 года. Генерал-майор Петр Боратынский» [Летопись. 1998: 76, 60, 77, 59].
Евгений часто жил у Петра Андреевича в Петербурге в период учебы в пансионе и Пажеском корпусе. Из писем узнаем, что дядя, заботясь об образовании мальчика, нанимал учителей для занятий математикой и музыкой. О благодарности, которую испытывал Евгений к Петру Боратынскому свидетельствуют строки письма: «Я не знаю, чем вам когда-нибудь доказать мою благодарность за все милости, коими я вам обязан! .Будьте уверены, любезный дяденька, что слова ваши никогда не изгладятся
из моей памяти. Нужно быть более развращенным, или лучше сказать, совсем без души и сердца, чтобы не чувствовать всю цену ваших наставлений. будьте уверены, что я никогда не позабуду, что вы столько времени были мне отцом, наставником и учителем» [Летопись. 1998: 76, 60, 77, 59].
Образ жизни Богдана, Ильи и Петра Боратынских, служивших на флоте, впечатлял юного Евгения, который впоследствии писал о своей любви к морскому делу:
С детства влекла меня сердца тревога
В область свободную влажного бога;
Жадные длани я к ней простирал.
(Из стих. Е. Боратынского «Пироскаф», 1844).
Находясь под присмотром «морских» дядюшек в петербургском пансионе, Евгений посылал брату Ираклию игрушечные кораблики. «Любезная маменька.,— обращался он к Александре Федоровне.— Вы пишете, что игрушки, посланные братьям и сестрам, в их вкусе. Очень этому рад, досадно только, что вскоре после того, как я послал Ашу кораблик с такими плохо сделанными снастями, однажды, идя с дядюшкой из пансиона, я увидел матроса, продающего кораблик в два раза больше и несравненно лучше, чем тот, что я отправил, и всего на рубль дороже, но, впрочем, это неважно — наши столяры сделают лучше, лишь бы у них был образец, только нужно его покрасить. Пожалуйста, напишите мне, хорошо ли плавает посланный кораблик? Скажите Ашу, чтобы он не боялся пускать кораблик по воде, только надо прикреплять грузик к днищу, чтобы он не опрокинулся» [Летопись. 1998: 76, 60, 77, 59].
В другом письме Евгений умолял маменьку перевести его из Пажеского корпуса на морскую службу: «Представьте, моя дорогая, меня на палубе, среди разъяренного моря, бешеную бурю, подвластную мне, доску между мною и смертью, морских чудовищ, дивящихся чудесному орудию — произведению человеческого гения, повелевающего стихиям» [Цит. по: Гофман 1914: 33].
Особенно ценными для получения представления о культуре Мары и воспитании детей являются письма сестры поэта Софьи Боратынской 1822 года из Петербурга к Александре Федоровне. Пространно-длинные, с множеством подробностей, характерных для женского общения, они представляют собой не только дневник путешественницы, но своего рода «энциклопедию» жизни тамбовской усадьбы Боратынских, будто сквозь призму преломляющуюся через образ маменьки. Чрезвычайно интересно, как ведет себя девятнадцатилетняя девушка, получившая домашнее образование в «деревне» и приехавшая
и
го р
о 1-0
Ъ иэ .о
го
О ^
х
к р
о со с!
р о
О!
н
О!
с!
о р
иэ о с!
О со
со го
о р
го
-О X
О! 2 го 2
Ъ
иэ
О!
н о
X
го со
о ^
2
СТ1
о
гм
го
го
О!
а
(К
го ^
и О!
о о
в столицу: как она одета, на что обращает внимание, где бывает и чем занимается, как оценивает окружавшую обстановку.
По письмам Софья предстает энергичным, жизнерадостным и вполне уверенным в себе человеком, каким можно было вырасти лишь в счастливой семье. Прежде всего, она сообщала Александре Федоровне те новости и впечатления, которые матери хотелось узнать в первую очередь — о Евгении: встреча брата и сестры была радостно-восторженной; Евгений «совершенно здоров и телом, и душою, очень похорошел, прекрасно выглядит», постоянно помнит о матери («все то же сердце, которое живет только надеждой видеть вас; его любовь к вам неизъяснима»); в его квартире, где он живет с Антоном Дельвигом, порядок и чистота [Песков 1990: 209-219; Летопись. 1998: 113-118]. Следующие впечатления — о дядюшке Петре Андреевиче: он встретился с племянниками «как нежнейший отец» — «после обеда не мог заснуть более чем на несколько минут, сказав, что ему мешает радость», он не отпускал их от себя ни на минуту.
Петр Андреевич вместе с Евгением показывали Софье достопримечательности Петербурга. Город ей, безусловно, понравился («это красиво, очень красиво»,— писала она), но все же его строгая красота не могла вытеснить из сердца девушки любви к маленькой и никому неизвестной тогда Маре («но мы с братом не уставали повторять, что нет ничего лучше нашей деревушки!») [Песков 1990: 209-219; Летопись. 1998: 113-118].
Софья посетила Казанский собор, Смольный монастырь, Эрмитаж, оперу; осмотрела скульптурные памятники Петру I, Кутузову, Румянцеву; полюбовалась решетками Летнего сада. Ее взор не просто скользил по окружавшим лицам и предметам, он был наполнен живой любознательностью, желанием составить обо всем собственное мнение.
Рассуждения Софьи об искусстве обнаруживают хорошую осведомленность в данном предмете. Ее восхитила архитектура и росписи Казанского собора: «. кажется, Богородица дышит; а Христос — просто шедевр. Лица и матери и ребенка необыкновенно меня поразили. Очень эффектна мраморная колоннада» [Песков 1990: 209-219; Летопись. 1998: 113-118]. В Эрмитаже ей не понравились французские пейзажи, но портрет русского Государя, выполненный французским художником в рост, привел ее в восхищение своим живоподобием.
Софью Боратынскую, как любую образованную девушку своей эпохи, в Петербурге привлекали, прежде всего, музыка и театр.
Первая треть XIX столетия в России характеризовалась возрастанием общественного интереса к светской музыке. В тот период начала складываться особая музыкальная среда и музыкальная атмосфера; профессиональные занятия музыкой перестали быть уделом низшего класса, а все более становились делом профессионалов из высшего сословия, принося им почет, славу и популярность; расширился круг исполнителей-дилетантов; усилился интерес к опере, симфонической и концертной музыке. В 1822 году, когда Софья Боратынская посетила столицу, в ней насчитывалось около 40 магазинов музыкальных инструментов и 20 дипломированных учителей музыки.
Совершая вояж из Мары через Москву в Петербург, Софья интересовалась нотными новинками, оперными постановками, музыкальными инструментами. В Москве она купила и отослала сестрам ноты. Александра Федоровна писала: «Поищите для сестер не такую сложную музыку, как сочинения Фильда,— еще до того, как мы получили из Москвы эти ноты, они уже нещадно терзали его концерты, не забудьте также купить им по несколько французских и немецких книг» [Песков 1990: 209-219; Летопись. 1998: 113-118]. В Петербурге Софья слушала оперы, смотрела спектакли, размышляла об игре актеров и декорациях, брала уроки музыки у «первого метра в Петербурге» И. К. Черлицкого 1.
Александра Федоровна, зная об увлечениях дочери, дала ей поручение — купить для Мары фортепиано: «Дорогое дитя, нам совершенно необходимо. английское фортепиано в Маре, может быть, даже стоит купить два хороших инструмента, помня о числе теперешних и будущих виртуозов». Евгений, как старший брат, был призван в главные помощники: «Дорогой Евгений, у вас легкая рука, постарайтесь купить фортепиано. Прошу вас выбрать самое лучшее для ваших сестер, особенно же смотрите, чтобы оно было новым и прочным» (из письма от 29 июня) [Лямина и др. 1993: 245-247]. Софья тут же озаботилась этой проблемой и посвятила ей немалое время: «Меня водили смотреть клавесины; они не вполне хороши; нам бы следовало поехать к Феверье выбрать рояль, как вы мне советуете в письме». Из другого письма Софьи Боратынской узнаем, что во всем Петербурге она не нашла такого хорошего инструмента, как тот, что находился в тамбовской «деревне»: «В вашем последнем письме, любезная маменька, вы говорите мне об английском рояле. Я спросила у месье Терлицкого [Черлицкого], можно ли их найти? Он отвечал, что в Петербурге они бывают только случайно, когда кто-то продает
1 Иван Карлович Черлицкий (1799-1865) — ученик Дж. Филда, педагог, автор трудов по методике преподавания фортепианной игры.
рояль, привезенный из-за границы. Я хотела бы купить обычное фортепиано в шесть октав, и даже видела одно подходящего тона, но не знаю, сколь оно тяжело. У всех клавесинов есть педаль, которую можно нажимать коленом, что ужасно неудобно, особенно детям. Но у этого фортепиано педали расположены, как у рояля; за него просят шестьсот рублей с перевозкой. Что же касается до роялей, то я не видела ни одного, который бы походил на наш, все они крайне неуклюжи» [Лямина и др. 1993: 245-247].
Пока Софья жила в Петербурге, ее ни на минуту не покидали мысли о Маре, и чем дольше она оставалась в столице, тем чаще вспоминала родной дом:
«.Натали пишет мне, что вишни уже стали краснеть; передайте же ей, что здесь розы едва распустились, а клубника только цветет. Здесь все позднее; здесь совершенно другой климат, он совсем мне не по душе.— Сохраните для нас, милая маменька, одно или два вишневых деревца с ягодами, быть может, мы приедем вместе с братом и поедим вишен с вами.» [Лямина и др. 1993: 245-247].
«. Мне кажется, милая маменька, наш сад должен быть очень красив в этом году; много ли там клубники? Мне чудится, я вижу, как вы прогуливаетесь там среди роз и вырываете время от времени сорняки. Почему я не могу перенестись к вам — помочь вам и обнять вас?..» [Лямина и др. 1993: 245-247].
«.Вы все занимаетесь постройками, любезная маменька, мне думается, вы сделали уже много с тех пор, как нас нет дома.» [Лямина и др. 1993: 245-247].
«.Обнимаю вас от всего сердца, а также Авдотью Николаевну [Зайцову], благодарю ее за заботы о моих голубях, в Петербурге же их совсем нет; здесь вообще ничего нет, кроме камней.» [Лямина и др. 1993: 245-247].
Из писем Софьи узнаем, что ее маменька обладала безупречным вкусом стилиста и прекрасно вышивала. «Несколько дней назад,— писала дочь Александре Федоровне,— мы познакомились с нашими родственницами, живущими недалеко от дядюшки; это барышни Воиновы.: это особы из большого света., они прекрасно одеты. Они восхитились моими платьями, сшитыми в деревне, ибо такой их фасон здесь относят к самой последней моде; особенно изящным признали платье, вами вышитое. Я надену его, когда отправлюсь к г-же Нелидовой» [Лямина и др. 1993: 245-247].
В свою очередь Александра Федоровна просила Софью уделять больше внимания одежде, в которой она появлялась в обществе:
«.С необычайным удовольствием я читаю ваши сообщения о нарядах, прошу обращать на них внимание, в свете очень за этим следят, и в таких
условиях следует избегать всякого своеобразия. Купите себе розовой тафты на платье. Представляю, как оно вам будет к лицу. Закажите еще какой-нибудь приятный наряд из миткаля. Если запросят большие деньги за вышивку по муслину, мы вышьем здесь на досуге.» [Лямина и др. 1993: 245-247].
« .Посылаю вам воланчики с кисейной вышивкой — для наряда, который вы себе заказали; непременно надобно сделать крылушки на рукавах — или используйте их в каком-нибудь другом платье, их я тоже вышила, немного улучшив рисунок, но потому только, что рукава гораздо более на виду, чем оборка платья.» [Лямина и др. 1993: 245-247].
Евгений Боратынский, развлекая сестру в Петербурге, был ей доволен: «Я именовал Софи ангелом не потому, что такова моя прихоть, но потому, что она того заслуживает. Если она будет и впредь вести себя столь прекрасно, как ныне, я не премину возвести ее в серафимы. Она взяла учителя музыки, она носит новые наряды, которые велела себе пошить, она с удовольствием сопровождает нас в театр и не знает ничего лучшего, чем летать по городу,— это ли не бытие сущего ангела?» [Летопись. 1998: 117].
К 1822 году относится стихотворение Евгения Боратынского, посвященное Софье:
И ты покинула семейный мирный круг! Ни степи, ни леса тебя не задержали; И ты летишь ко мне на глас моей печали — О милая сестра, о мой вернейший друг! Я узнаю тебя, мой ангел-утешитель, Наперсница души от колыбельных дней; Не тщетно нежности я веровал твоей, Тогда еще, тогда достойный твой ценитель!.. Приди ж — и радость призови В приют мой, радостью забытый, Повей отрадою душе моей убитой И сердце мне согрей дыханием любви! Как чистая роса живит своей прохладой Среди нагих степей,— спасительной усладой Так оживишь мне чувства ты.
(Из стихотворения Е. Боратынского «<Сестре», 1822).
Евгения и Софью Боратынских связывала крепкая дружба. Сестра боготворила брата как человека и как поэта. Поэтому неслучайно смерть Софьи Аврамовны последовала через несколько месяцев после кончины Евгения в 1844 году.
Мысли о Маре, часто звучавшие в письмах Софьи, рисуют образ ее маменьки. Она предстает музыкальной и начитанной женщиной, хорошо знающей мировую литературу и следящей за новинками во всех областях искусства, а также неутомимой рукодельницей, огородницей, садоводом, строителем, воспитателем. Если попытаться представить
и
го р
о 1-0
Ъ иэ .о
го
О ^
х
к р
о со с!
р о
О!
н
О!
с!
о р
иэ о с!
О со
со го
о р
го
-О X
О! 2 го 2
Ъ
иэ
О!
н о
X
го со
о ^
2
от
о
гч|
го
го
OI Œ
(К
го
OI
о о
величину тамбовского хозяйства Боратынских и того круга дел, каким приходилось заниматься Александре Федоровне, то можно с уверенностью утверждать, что мать поэта являла собой образ человека вполне незаурядного.
В фондах Тамбовского литературно-художественного музея (в 2007 году присоединенного к Тамбовскому областному краеведческому музею) хранилось письмо А. Н. Тарховой, жившей в Маре в начале XX века, к коллекционеру В. Г. Шпильчи-ну (датировано 22 декабря 1975 года). В него было вложено стихотворение, написанное, по словам адресанта, юным Евгением Боратынским и посвященное Александре Федоровне:
Je voudreis bien, ma mère, Célébrer tes vertus, Que de la main divine En naissant tu recus;
Pourrais — je m'en défendre Voyant ta bonté, Ton âme douce et tendre, Ton esprit, ta beauté. Je pense au nom de Flore,
De Venus, de Psyché, De Pallas et d'Aurore. Mais, hélas, quel péché! Comparereis — je un être Si vrai, si beau, si bon, Aux beautés, dont peut-être N'existe que le nom. Une beauté céleste Si pleine de vertus, Si douce et si modeste
Que toi — n'existe plus.
Перевод с французского языка:
Я хотел бы, маменька, Прославить твои добродетели, Что от божественного промысла Достались тебе от рождения;
Смогу ли я быть достойным, Видя твою доброту, Твою душу нежную и кроткую, Твой ум и твою красоту. Я думаю об образах Флоры,
Венеры, Психеи, Паллады и Авроры. Но, увы, какой грех! — Сравнивать существо
Столь истинное, столь совершенное, столь доброе, С прекрасными символами, Которым есть только имя.
Красоты небесной, Столь полной добродетелей, Столь кроткой и простой
Как ты — не существует больше.
Подпись А. Н. Тарховой под текстом этого стихотворения гласит: «Это стихотворение детских лет посвятил Е. А. своей матери А. Ф. Боратынской (урожд. Черепановой)» [ТОЛХМ. КП № 327, л. 5]. Впервые оно было опубликовано С. А. Рачинским [Татевский сборник. 1899: 59-60], затем — в академическом издании [Гофман 1914: 190].
Стихотворение вполне созвучно отроческим письмам Евгения Боратынского, представляя гимн матери, которой, как Прекрасной Даме (идеальному женскому образу), приносятся в дар рыцарская любовь, поклонение и прославление.
Стихотворение «Je voudreis bien, ma mère.» показывает, что Евгений Боратынский чувствовал мелодизм, ритм французского языка и обнаруживал прекрасную осведомленность в новейшем для конца XVIII — начала XIX веков. направлении европейской культуры — интересу к искусству Средних веков, сыгравшему решающую роль в развитии романтизма. Философия любви и почитания в данном стихотворении, как у средневековых рыцарей, имеет теологическую окраску, наделяясь божественными символами. Она заключена в рамки христианских добродетелей, в которых соединяются эстетика и этика, красота и благо, красота и истина.
Стихотворение апеллирует к средневековому мышлению не только образами и понятиями, но и попыткой «готически», рационально выстроить форму, модернизировать саму теорию средневекового творчества. Так, например, в сочинениях Блаженного Августина высказывалась мысль, что ничто не прекрасно, не будучи разумным, и ничто не соразмерно, не будучи прекрасным, что приводит к определению качеств прекрасного: разумная соразмерность частей, гармония, порядок, пропорциональность, ясность. Ими, по мнению средневекового богослова, должен руководствоваться художник в создании произведения: «Не то искусство, которое опытом наблюдается, а то, которое разумом доискивается» [Цит. по: Муратова 1988: 61].
Подобно средневековому художнику, юный автор стихотворения «Je voudreis bien, ma mère.» тщательно продумывает форму, пытается сделать ее логичной и ясной. Первая строчка, начинаясь местоимением «Я», вместе с тремя следующими представляет собой устойчивое основание, на котором, подобно готическому собору, строится повествование в виде вертикального восхождения (от описания человеческих качеств маменьки через
противопоставление ее образам античных богинь, обитающих на Олимпе, к христианским небесам — Богу). Стихотворение заканчивается строчкой, начинающейся словосочетанием «как ты». Таким образом, между «Я» (сыном, рыцарем), начинающим стихотворение, и «Ты» (маменькой, Прекрасной Дамой), венчающим его, возникает некое духовное пространство, которое можно преодолеть лишь путем восхождения по ступеням совершенства. Причем образ матери поставлен на такую недосягаемую высоту, вершину мироздания, за которой начинается пустота — ничего «не существует больше».
ЛИТЕРАТУРА
ГАТО (Государственный архив Тамбовской области).
Ф. 1049, оп. 2, ед. х. 590. Гофман М. А. Е. А. Боратынский: Библиографический очерк // Полное собр. соч. Е. А. Боратынского. СПб., 1914. Т. 1.
Е. А. Боратынский: Материалы к его биографии: Из Та-тевского архива Рачинских / введ. и прим. Ю. Вер-ховского. Пг., 1916. Записки Филиппа Филипповича Вигеля. М., 1891. Ч. 1. Иван Иванович Бецкой: Опыт его биографии / сост. П. М. Майков. СПб., 1904.
КлимковаМ.А. «Край отеческий.» История усадьбы Боратынских. СПб., 2006.
Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского / сост. А. М. Песков. М., 1998.
Аямина Е. Э., Пастернак Е. Е., Песков А. М. Баратынские // Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1993.
Муратова К. М. Мастера французской готики ХП-ХШ веков: Проблемы теории и практики художественного творчества. М., 1988.
Песков А. М. Боратынский: Истинная повесть. М., 1990.
РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства). Ф. 427, оп. 1, ед. х. 496.
РГАЛИ. Ф. 427, оп. 1, ед. х. 425.
РГАЛИ. Ф. 51, оп. 1, ед. х. 165.
Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1965. Т. XIV.
Татевский сборник С. А. Рачинского. СПб., 1899.
ТОЛХМ (Тамбовский областной литературно-художественный музей). КП № 327.
Хетсо Г. Евгений Баратынский: Жизнь и творчество. Осло, 1973.
ТОГУК «Центр по сохранению историко-культурного наследия Тамбовской области».
Поступила в редакцию 14.03.2013 г.
го
А
о
LO
ъ
иэ
-О d
го
IS
о ^
lj X
к а о со d
а о
UDC 821.161.1
"I WOULD LIKE TO MAKE YOUR VIRTUES, MOTHER, FAMOUS..." STORIES FROM NOBLE ESTATE OF BORATYNSKY
M. A. Klimkova
The article is devoted to the peculiarities of educating children in the noble estate Boratynsky — Mara Kirsanov County in Tambov province — "shelter infants" poet Evgeny Boratynsky. KEY WORD S: Boratynsky, Russian country estate, education, culture.
OJ i— OJ d о a to о d s о
CO
CO
ГО ^
о a
ГО
-O X
OJ 2 ГО 2
3
to
OJ i— о
X
ГО CO
о ^
2
s ^
