CC BY
659История русской философии
П.П. Шитихин
Взгляды евразийцев и Л.Н. Гумилева на особенности цивилизационного развития России
X
На рубеже XX и XXI веков специфика российской цивилизации, феномен ее расположения между Западом и Востоком, не только в географическом, но и культурно-историческом и общественно-политическом измерении, стали объектом внимания многих российских ученых, политиков и публицистов. Актуализации этой тематики способствовали серьезные изменения в экономике, политике и культуре России конца XX века. В научной и общественной среде появилось осознание необходимости поиска новой национальной идеи, определения российской самоидентификации, своеобразия национального, государственного и общественно-политического устройства России. Ярко демонстрирует современную потребность в решении обозначенных проблем обращение в работах современных авторов к наследию евразийцев 20-30-х годов XX века.
Реанимация евразийства произошла в начале 1990-х годов усилиями Льва Николаевича Гумилева. Действительность конца ХХ столетия требовала переосмысления идеологического наследия евразийства, но процесс корректировки и приведения его в соответствие с требованиями исторического момента никоим образом у Гумилева не затронул концептуальных основ евразийского мировоззрения.
Евразийцы разделяли основные принципы русского национального самосознания, которыми определялась жизнь России в допетровские времена и которые получили освещение в творчестве российских мыслителей ХК века. В их теоретических разработках важное место занимают понятия евразийского мироощущения и евразийского умонастроения, истоки которых находим у Гоголя, Тютчева, Блока, Волошина, Ломоносова, Карамзина, Менделеева, Мечникова и др. Поэтому существует мнение, что евразийство могло бы считать себя «не младше младших славянофилов, а старше старших»1.
Славянофилы второй половины XIX века разделяли мир на «Святую Русь» и «гниющую Европу», по принципу противопоставления России и Европы. Особое внимание концентрировалось на проблеме культур-но-цивилизационной самобытности России и необходимости защиты и сохранения этой самобытности как важнейшего условия жизнеспособности и исторических перспектив российской государственности. Хотя славянофилы и не переставали говорить о своей любви к «великой старой Европе», они сформулировали и последовательно защищали тезис об особом пути развития и высокой миссии России. У славянофилов евразийцы восприняли прежде всего идею соборности как «единства во множестве». Соборность — высший принцип существования личности, социальной группы, класса, государства, этноса.
Очень близко евразийцам учение неославянофила Н.Я. Данилевского, которому принадлежит заслуга в разработке теории культурно-исторических типов: нет культур высших и низших — есть различные. Схожи взгляды евразийцев и Данилевского и по проблеме противостояния России и Запада. Они резко критикуют попытки европейской цивилизации абсолютизировать свои ценности, выдать свою культуру за общечеловеческую. Евразийцы противопоставляли «общечеловеческому» национальное, всеобщему — отдельное, индивидуальное.
Данилевский также считал, что прогресс — это возможность «исходить поле истории во всех его направлениях»2. Однако евразийцы не разделяли идей панславизма Данилевского.
Многократно сосредотачивал внимание на тематике «Россия — Европа» Ф.М. Достоевский. В своих «Дневниках» он писал: «Русскому ни за что нельзя обратиться в европейца, оставаясь хоть сколько-нибудь русским, а коли так, то и Россия, стало быть, есть нечто совсем самостоятельное и особенное, на Европу совсем не похожее и само по себе серьезное»3. Не случайно, поэтому, у евразийца Н. Трубецкого есть целый блок серьезных работ о творчестве Достоевского4. Нужно, однако, отметить и особенность взглядов Ф.М. Достоевского, который, как позже и В. Соловьев, придерживался тезиса о всечеловечности и универсальности русской культуры.
Ближе всего к евразийцам подходил К.Н. Леонтьев, считавший, что российская государственность должна быть не чем иным, как развитием своей собственной оригинальной славяно-азиатской цивилизации. По Леонтьеву, чисто славянское содержание русской идеи слишком бедно для всемирного духа России. Считая Запад постоянной угрозой для России, он призывал искать и готовить союзников на Востоке. Предлагая славянам активнее сливаться с азиатскими народами, он создает концепцию не славянской, а славяно-восточной или даже славяно-азиатской цивилизации. Россия, будучи правопреемницей Византии, идеологически должна продолжить и ее историко-географическую судьбу. Это и является концом России Петра и возвращением России в Азию. Россия не является просто славянской страной. «Азиатские, подвластные Короне русской провинции обширны, многозначительны по местоположению и весьма характерны по идеям своим, и при каждом политическом движении своем Россия должна неизбежно брать в расчет настроение и выгоды этих драгоценных своих окраин»5.
Параллельно с работами евразийцев на Западе появилась книга О. Шпенглера «Закат Европы» (1918), направленная против европоцентризма и говорящая об упадке германо-романской цивилизации. Русский автор В. Иванов, защищая евразийцев, тогда писал: «Движение евразийцев должно быть приветствуемо всеми любящими свою страну русскими людьми... Они правильно вносят поправку в дело славянофилов, ища на Востоке
того, чего не хватало Аксакову, Хомякову, Константину Леонтьеву, чтобы обосновать наше отличие от Европы. Только перетряхивая с полным пересмотром историю Востока, найдем мы самих себя»6.
Евразийское течение, родившееся в конце XIX века и получившее свое полное развитие в эпоху первой русской «белогвардейской» эмиграции, было неоднородным по своему составу, сложным и противоречивым. В 1925 году Н. Трубецкой писал: «Людей, именующих себя „нашими", чрезвычайно мало: человек 70 в Берлине, десятка полтора в Вене, с десяток в Риме и отдельные единицы в других пунктах, в общем немножко больше ста; а из них настоящих — не больше трети (это по самому максимальному расчету)»7.
Основными фигурами евразийского сотрудничества были следующие: историк Георгий Вернадский (1887-1973), в последние десятилетия своей жизни — профессор Йельского университета США, автор пятитомной «Истории России»; географ Петр Савицкий (1895-1968) — первый профессиональный русский геополитик, ко-чевниковед, как он сам себя называл, друг Л.Н. Гумилева; филолог с мировым именем, историк, глубокий специалист по межнациональным проблемам князь Николай Трубецкой (1890-1938); философ, позже — выдающийся историк Церкви и богослов Георгий Флоровский (1893-1979), с 1948 года — профессор и декан Свято-Владимирской духовной академии в Нью-Йорке; эссеист, критик, музыковед Петр Сувчинский (1892-1985) — основатель Русско-Болгарского издательства в Софии, в котором вышла первая книга евразийцев; профессор Николай Алексеев (1879-1964) — специалист по «философии государства и права», идеолог политической программы евразийцев; профессор Лев Карсавин (1882-1952) — известный религиозный мыслитель, в 1930-х годах возглавивший семинар в Кламаре (Франция), подготовивший пробольшевистское течение в евразийстве; профессор, филолог Роман Якобсон (1896-1982), обосновавший концепцию своеобразного евразийского языкового союза.
Уже в начале 1930-х в евразийском движении произошел раскол, приведший его к кризису и окончательному распаду, несмотря на то, что группа вождей евразийства состояла из талантливых людей, равных которым в других политических организациях было нелегко найти8.
Но мыслительный потенциал создателей евразийства был настолько велик, что их идеи не угасли во времени и продолжают давать современным философам пищу для размышлений.
Одновременно с О. Шпенглером евразийцы отрицали линейную схему исторического развития, призывая к признанию относительности достижений европейского сознания, особенно в идеологической и нравственной областях. Н. Трубецкой отмечал, что, хотя европейцы и присвоили себе право считать романо-германскую культуру венцом эволюции, однако никакой «лестницы культур» не существует: все культуры и народы равноценны и качественно несоизмеримы. «Момент оценки, — полагал Трубецкой, — должен быть навсегда изгнан из этнологии и истории культуры. Оценка всегда основана на эгоцентризме. Нет высших и низших. Есть только похожие и непохожие»9. Кроме того, не существует никакой «общечеловеческой цивилизации», которой должны бы подчиниться, слиться с ней, приняв ее веру, язык и культуру, другие народы10, и «долг всякого неромано-германского народа состоит в том, чтобы, во-первых, преодолеть всякий собственный эгоцентризм, а во-вторых, оградить себя от обмана „общечеловеческой цивилизации"»п.
Осмысливая происхождение своеобразной культуры России, евразийцы, в отличие от славянофилов, не искали ее корни в собственно «славянской» культуре, а более склонялись к мысли о преимущественном влиянии на нее «европейских» и «азийских» элементов. Под «азийской» культурой они понимали не только культуру эллинистическую и византийскую: вслед за Леонтьевым евразийцы акцентировали внимание на влиянии «туранского», восточного элемента, отмечая важную роль в формировании русской национальности тюркских и угро-финских племен.
Евразийцы утверждали, что «между миром восточно-православным и миром западно-католическим существовали глубокие силы отталкивания, и это отталкивание древнерусского человека от „поганой латини" едва ли не было сильнее отталкивания его от „поганых басурман"»12. П.Н. Савицкий утверждал: «Без „татарщины" не было бы России»13. Такие атрибуты Монгольской империи, как жесткая государственность, единоначалие, служение подданных высшей идее, жертвенность и вместе
с тем веротерпимость, вошли в самосознание российско-евразийского народа, определили его социальную психологию и поведение.
Евразийцы представляли Россию как совершенно самостоятельный, особый культурный, исторический и географический мир, «срединную цивилизацию». Исторически и географически русской нации предопределено объединить разноязычные этносы, населяющие гигантскую равнину Евразии, в единую многонародную нацию — евразийскую. По Савицкому, природа Евразии зовет к политическому, культурному и экономическому объединению: «Громадная система равнин, именуемая российско-евразийским миром, как бы самой природой созданный колоссальный ассимиляционный котел. Тогда как в Европе и Азии временами можно было жить только интересами своей колокольни»!4. Всю историю Евразии евразийцы считали последовательной цепью попыток создания этого единого всеевразийского государства. Все народы, заселяющие Евразию, связаны общностью исторической судьбы: «Судьбы евразийских народов переплелись друг с другом, прочно связались в один громадный клубок, который уже нельзя распутать, так что отторжение одного народа из этого единства может быть произведено только путем искусственного насилия над природой и должно привести к страданиям»!5. Попытку объединения в свое время предпринимали монголо-татары, двигавшиеся с востока на запад. Россия, вобрав в себя многие характерные черты монгольской культуры, совершила продвижение с запада на восток. Это второе объединение евразийских народов происходило не столько посредством военно-политической силы, сколько путем создания духовной связи народов на основе Православия.
Приоритетными в формировании полинародного субъекта российской истории являются не язык и не кровь, ибо есть много двуязычных и трехъязычных этносов и, наоборот, разных этносов, говорящих на одном языке. Культура, идеология, экономические связи и даже общность происхождения также никогда не бывают монолитными. Объединяющим фактором для этноса является прежде всего общая историческая судьба, во многом обусловленная «месторазвитием». П. Савицкий писал: «Понятие „месторазвитие" останется в силе, будем ли мы считать, что географическая обстановка односторонне влияет
на социально-историческую среду, или наоборот, что эта последняя односторонне создает внешнюю обстановку, или же мы будем признавать наличие процессов обоих родов»!6. Высказывания Н. Трубецкого как бы предваряют определение Л.Н. Гумилева — «кормящий ландшафт», близкое по своему смыслу к понятию «месторазвитие». «Для личностей многочеловеческих (народных и многонародных), — писал Трубецкой, — эта связь с физическим окружением (с природой территории) настолько сильна, что приходится говорить прямо о неотделимости данной многочеловеческой личности от ее физического окружения»!7.
Основой российского миросозерцания евразийцы считали Православие, которое, по мысли Л.П. Карсавина, определяет симфоническое всеединство соборных личностей, выражающих и осуществляющих сверхиндивидуальное сознание. Христианская соборность, в отличие от коллективизма, не отрицает и не ограничивает индивидуальное: «.для бытия соборного целого необходимо как выражение его множества, т. е. сферы индивидуального бытия, так и выражение его единства, т. е. взаимная согласованность индивидуумов»!8. Историческая задача русского народа виделась евразийцам в том, чтобы, раскрывая и развивая себя в своей Церкви, он помог создать возможность для самораскрытия в Православии других народов.
Евразийцам, в отличие от славянофилов, Данилевского, Леонтьева и других, не пришлось возлагать надежды на самодержавное государство — они исходили из уже свершившегося факта крушения старой России. Не считая революцию концом русской истории, в большинстве своем евразийцы позитивно приняли действия большевиков по сохранению и укреплению территориального единства России, полагая, что коммунисты последовательно реализуют вековые устремления России. И это несмотря на то, что русскую революцию евразийцы считали неизбежным следствием процесса европеизации России, начатого Петром I и продолженного его преемниками. Как и Н.Я. Данилевский, евразийцы полагали, что европеизация (у Данилевского — «европейничанье») привела к резкому социальному расслоению и отрыву правящих и привилегированных кругов от широких народных масс и, как следствие, к взрыву. Евразийская позиция — это «третий путь» — ни большевизма,
19
ни царизма, некая «консервативная революция» 9.
В большинстве своем русская эмигрантская интеллигенция приняла евразийские идеи довольно прохладно, если не сказать отрицательно. Среди особенно активных критиков евразийства были Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, П.Н. Милюков, Ф.А. Степун, Г.П. Федотов. В 1928 году наметившийся ранее раскол внутри движения завершился полным размежеванием на парижскую и пражскую группы. К началу 1930-х годов от евразийства отошли самые решительные его сторонники и даже основоположники: Н. Трубецкой, Г. Флоровский, Г. Бицилли и др.
Причин, объясняющих, почему евразийство как культурно-политическое движение преждевременно замолкло и сошло со сцены, конечно, много, но главная заключается в том, что евразийское культурно-политическое миросозерцание выросло из ненависти к тем силам, что привели Россию на край гибели, к порожденной Петром Великим западнической интеллигенции. Под влиянием такого озлобления против внутреннего и внешнего Запада в евразийцах созрело ощущение, что и советская Россия — это «тоже Россия» (и это впоследствии превратилось в тенденцию примирения с большевистской властью)20.
На евразийство нападали не только либералы-западники, но и русские патриоты. Н. Бердяев обличал их в том, что они «неверны русской идее... порывают с лучшими традициями нашей религиозно-национальной мысли... делают шаг назад по сравнению с Хомяковым и Достоевским»2\ Евразийцы считали возврат к дореволюционной действительности невозможным, и это навлекло на них гнев монархистов. Религиозная и национальная терпимость евразийцев сделала их движение неприемлемым для крайних националистов, считавших, что евразийцы не ценят традиционные русские духовные ценности. Наконец, по версии ура-патриотических критиков 1920-х годов, евразийцы — просто тайные большевики. Но тот же Бердяев видел положительную заслугу евразийцев в том, что «они поддерживают достоинство России и русского народа в эпоху, когда русские, почитающие себя патриотами, его унижают. Евразийство может сыграть положительную политическую роль, но оно должно освободиться от соблазнов утопии, от вожделений диктатуры партии»22.
Наследие евразийцев оказало влияние на развитие самобытной русской философской мысли, обеспечив через интеллектуальное движение эмиграции преемственность творчества философов дореволюционной
эпохи и современности. «Великим евразийцем» называли современники русского ученого, историка, географа и философа Л.Н. Гумилева, развившего евразийскую концепцию об объективном характере единства евразийского суперэтноса. Гумилев встречался и беседовал с Савицким, переписывался с Г. Вернадским, знал работы Н. Трубецкого и даже написал солидную обобщающую статью «Историко-философские сочинения князя Н.С. Трубецкого (Заметки последнего евразийца)»23. Евразийцем называли Гумилева не только его приверженцы^, но и критик^5.
Мы можем рассматривать труды Л.Н. Гумилева как продолжателя евразийской традиции, как «неоевразийца». Термин «неоевразийство» понимается нами как новая актуализация евразийской традиции, произошедшая в другой исторической обстановке и часто несущая в себе совершенно новые тенденции, навеянные современностью.
В своих исследованиях Л.Н. Гумилев пытался ответить не только на типичные для этнографии вопросы «кто, что и где», но и «почему» и «как», создавая основы этнологии — науки о развитии и взаимодействии этносов. Одним из основных выводов ученого является утверждение, что пригодное для одной общности не всегда годится для других. Увлеченность Гумилева никогда не приводила его к односторонности: ни одного этноса он не возвышал в ущерб другим. Он первым выступил против европоцентристской «черной легенды» о татаро-монгольском иге, об извечной вражде кочевников Степи с земледельцами Леса2б, о патологической жестокости и склонности к разрушению достижений культуры у народов Великой степи. Конечно, стереотипы поведения этих народов были отличны от европейских, но это не значит, что они были хуже — они были просто другими.
В трудах Гумилева складывается новое видение истории, при котором евразийский Восток выступает как самостоятельный и динамичный центр этногенеза, культуры, политической истории, государственного и технического развития. Евразия представляет собой полноценное «месторазвитие», богатейшую почву этногенеза и куль-турогенеза. Следовательно, надо научиться рассматривать мировую историю не как однополярную («Запад и все остальные»), а как многополярную, причем северная и восточная Евразия представляют собой особый интерес, так как являются альтернативным Западу источником
важнейших планетарных цивилизационных процессов. Более того, западная цивилизация, считал Гумилев, находится в последней, нисходящей стадии этногенеза, являясь конгломератом «химерических» этносов. Следовательно, центр тяжести обязательно переместится к более молодым народам.
Исследователь утверждал, что при анализе этнической истории Руси-России «необходимо принимать во внимание этногенезы всех народов нашей Родины. Каждый из этих этносов, обладая своим этническим возрастом и соответствующим ему пассионарным потенциалом, оказывал мощное влияние на ход этногенеза всего суперэтноса. И только учтя весь спектр этнических контактов и их социальных последствий, можно приблизиться к истинному представлению о прошлом Отечества»27. Гумилев развивает идею о том, что великороссы, русские представляют собой не просто ветвь восточных славян, но особый этнос, сложившийся на основе тюркско-славянского слияния. Именно геополитическое сочетание Леса и Степи составляет историческую сущность России, предопределяя характер ее культуры, цивилизации, идеологии, политической судьбы.
Система поведения, созданная российским суперэтносом на идейной основе древнерусского суперэтноса — Православии, позволила России объединить евразийский континент. При этом созидание государственности происходило на основе принципа первичности прав каждого народа на присущий ему образ жизни. Каждому народу находилось приемлемое место: русские осваивали речные долины, финно-угорские народы и украинцы — водораздельные пространства, тюрки и монголы — степную полосу, а палеоазиаты — тундру. При большом разнообразии географических условий для народов Евразии объединение всегда оказывалось гораздо выгоднее разъединения. На Руси неукоснительно соблюдался принцип соборности; и пока за каждым народом признавалось право быть самим собой, объединенная Евразия сохраняла свою государственность, выдерживая натиск враждебного ей окружения.
Многолетнее изучение древней и средневековой истории и культуры народов Евразии позволяло Гумилеву вслед за Н.С. Трубецким и другими евразийцами утверждать, что культура, одинаковая для всех, — невозможна. Общечеловеческие ценности действительны лишь
при слиянии всех этносов в гиперэтнос, а это, по мнению Гумилева, с позиций этнологии маловероятно: российский суперэтнос возник на 500 лет позже, поэтому как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Гумилев считал, что в XX веке Россия отказалась от своей традиционной политики, перейдя к европейским принципам одинаковости народов, и предупреждал: «Конечно, можно попытаться „войти в круг цивилизованных народов", то есть в чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не дается даром. Надо осознавать, что ценой интеграции России с Западной Европой в любом случае будет полный отказ от отечествен-
_ о я
ных традиций и последующая ассимиляция» .
Л.Н. Гумилев не ограничился лишь популяризацией концепции евразийства, не стал эпигоном своих великих предшественников29. Прежде всего это видно из его целостной теории этногенеза с ее ключевым звеном — учением о пассионарности. Гумилев выделяет в евразийской концепции те положения, которые близки его собственным, и придает им свой смысл. Излагая, в частности, взгляды евразийцев на значение монгольского ига в русской истории, он дополняет их результатами своих изысканий. Евразийцы критиковали предшествующую историографическую традицию, объявлявшую татарское иго своего рода «провалом» в русской историиЗо. Они настаивали на том, что нельзя считать это влияние сплошь деструктивным: благодаря ему у нас появились фискальная система и ямская служба, перепись населения и южнорусское хлебопашество, валенки, пельмени, колокола и кофе3\ К монголам восходят особенности русского костюма и русского военного искусства. Именно благодаря монголам прекратились княжеские междоусобицы и были созданы предпосылки для формирования централизованного государства. Евразийцы видели в монгольском периоде русской истории идеальный русско-татарский симбиоз. Однако Г.В. Вернадский отмечает среди последствий ига упадок ремесел, ликвидацию вечевых свобод, подрыв авторитета и позиций боярского сословия, общее ужесточение жизни (распространение пыток, телесных наказаний, смертной казни)32. Н.С. Трубецкой представляет монгольское завоевание так: «Разгром удельно-вечевой Руси ... и включение этой Руси в монгольское государство не могли не произвести в душах ... русских людей самого глубокого потрясения... С душевной
подавленностью, с острым чувством унижения национального самолюбия соединялось сильное новое впечатление... Иноземное иго воспринято было религиозным сознанием как кара Божия»33. П.Н. Савицкий, хотя и доказывал благотворность «татарщины», тем не менее писал: «Татары... пали на Русь как наказание Божие»34.
Иной представляется позиция Л.Н. Гумилева, который отстаивал парадоксальный тезис, что никакого ига вообще не было, что «поход Батыя по масштабам произведенных разрушений сравним с междоусобной войной, обычной для того времени»35. Мало того, Гумилев указывал на непоследовательность мнений евразийцев по этому вопросу: «Взаимосвязь... событий дает право на понимание ситуации Русь — Орда как военно-политического союза... Н.С. Трубецкой придерживался традиционной точки зрения о существовании татарского ига на Руси, что не вполне увязывается с представлениями автора о евразийском единстве... Тезис Трубецкого ... неверен как по существу, так и с позиций евразийства, отстаиваемого автором»з6.
В одном из интервью, говоря о том, что он разделяет взгляды евразийцев на проблему «Восток-Запад», Гумилев поясняет: «Евразийский тезис: надо искать не столько врагов. а надо искать друзей. и союзников нам, надо искать искренних. Так вот, тюрки и монголы могут быть искренними друзьями, а англичане, французы и немцы, я убежден, могут быть только хитроумными эксплуататорами». По глубокому убеждению Гумилева, «если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство»з.
Возрождение, развитие Л.Н. Гумилевым в новых исторических условиях и на огромном уникальном материале идей классического евразийства во многом определило постевразийство, неоевразийство не просто как моду, но как веление времени. Актуальность евразийского учения сегодня правомерно объяснить тем, что вопросы, поставленные его приверженцами почти столетие назад, так и остались без ответов. Интернационалистический универсализм, по сути своей оказавшийся ложным, не пережил испытания временем, и история снова поставила Россию перед выбором национально-государственной идеологии, необходимой для интегрирования разобщенных частей суперэтноса в единое сообщество.
Взгляды евразийцев и Л.Н. Гумилева на особенности ... развития России Примечания и библиографические ссылки
1. См.: Хоружий С. Русь — новая Александрия: страница из предыстории евразийских идей // Начала. 1992. № 4(6). С. 17.
2. См.: Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 34.
3. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений. СПб.: Наука, 1994. Т. 13. С. 203.
4. Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 617-725.
5. Леонтьев К.Н. Письма о восточных делах // Он же. Восток, Россия и Славянство. М., 1996. С. 355.
6. Иванов В. Культурно-исторические основы русской государственности. Харбин, 1926. С. 29.
7. Цит. по: Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992.
С. 155.
8. См.: Степун Ф.А. Россия между Европой и Азией // Новый журнал. 1962. № 269. С. 251-277.
9. Трубецкой Н. Европа и человечество. София, 1920. С. 42.
10. См.: Там же. С. 5.
11. Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. Указ. изд. С. 331.
12. Пушкарев С. Россия и Европа в их историческом прошлом // Евразийский временник. 1927. С. 145.
13. Савицкий П.Н. Степь и оседлость // Мир России — Евразия: Антология. М.: Высшая школа, 1995. С. 59.
14. Он же. Географические и геополитические основы евразийства // Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов. Указ. изд. С. 117.
15. Трубецкой Н.С. Общеевразийский национализм // Мир России — Евразия: Антология. Указ. изд. С. 198.
16. Савицкий П. Географический обзор России-Евразии // Он же. Континент Евразия. М., 1997. С. 293.
17. Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. Указ. изд. С. 107.
18. Карсавин Л.П. Основы политики // Мир России — Евразия: Антология. Указ. изд. С. 113.
19. См.: Дугин А. Евразийский триумф // Савицкий П. Континент Евразия. Указ. изд. С. 437.
20. См.: Степун Ф.А. Цит. соч. С. 251-277.
21. Бердяев Н. Евразийцы // Путь. Париж, 1925, № I. С. 135.
22. Он же. Утопический этатизм евразийцев // Мир России — Евразия: Антология. Указ. изд. С. 334.
23. В сборнике: Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. Указ. изд.
24. См.: Ключников С. Восточная ориентация русской культуры // Русский узел евразийства. М., 1997. С. 48.
25. См., напр.: Чемерисская М.И. Лев Николаевич Гумилев и его научное наследие // Восток. 1993. № 3. С. 174.
26. См.: Гумилев Л.Н., Куркчи А.И. Черная легенда: Историко-психологический этюд // Хазар. 1990. № 1-2.
27. Гумилев Л.Н. От Руси к России: Очерки этнической истории. М.: Экопрос,
1994. С. 293.
28. Там же. С. 299.
29. См.: Лавров C.Б. Завещание великого евразийца // Послесловие к книге Л.Н. Гумилева «От Руси к России: Очерки этнической истории». М.: Экопрос, 1994.
30. См.: ВернадскийГ.В. Начертание русской истории. Прага, 1927; СавицкийП.Н. Геополитические заметки по русской истории // Он же. Континент Евразия. Указ. изд. С. 303-331.
31. См.: Хара-Даван Э. Чингис-хан как полководец и его наследие. Белград, 1929. С. 200-208.
32. См.: Вернадский Г.В. Монголы и Русь. Тверь, 1997. С. 10, 346-363.
33. Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана // Он же. История. Культура. Язык. С. 260.
34. Савицкий П.Н. Степь и оседлость. Указ. изд. С. 333-334.
35. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1989. С. 519.
36. Он же. Историко-философские сочинения князя Н.С. Трубецкого (Заметки последнего евразийца) // Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. С. 40-41.
37. См.: Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии. М., 1993. С. 31.
