CC BY
29
так и заметные различия в лексическом развертывании, связях, что также отражается в не полностью совпадающих средствах смены регистров. Типизированным является участие средств сниженного регистра. Отмечается также своеобразная лексикализация прагматических характеристик.
Литература
1. Большой толковый словарь русского языка / Сост. и гл. ред. С.А. Кузнецов. СПб., 1998.
2. Кошелев В.А., Чернов А.В. Мудрая фантазия сказочника... // Вельтман А.Ф. Сердце и думка. М., 1986.
3. Степанов Н.Л. Антоний Погорельский // Погорельский А. Двойник, или Мои вечера в Малороссии. Монастырка. М., 1960.
4. Штат К.Э. Гармония поэтического текста: Склад: Ткань: Фактура. Ставрополь, 2006.
Э.П. ЛЕОНТЬЕВ
взаимодействие автора и читателя в рассказах в.м. шукшина с повышенной ролью авторской субъективности
тересно рассмотреть взаимодействие автора и читателя в рассказах Шукши-а с повышенной ролью авторской субъективности - «от первого лица». Это рассказы с эмоционально окрашенными высказываниями повествователя - восклицаниями, вопросительными предложениями, которые свободно вторгаются в повествовательные отрезки, данные в аспекте героя, и тогда голос героя вытесняется речью повествователя, что означает отход от объективной манеры.
Уже «Воскресной тоске» (далее - «ВТ») писатель избирает субъективное повествование и наделяет внешне простое содержание такими фундаментальными проблемами, как цели и законы творчества, отношение искусства к жизни, цели и смысл бытия. Рассказ, несмотря на свою принадлежность к раннему периоду, можно назвать программным для творчества Шукшина, потому что в нем ярко проявился образ автора-рассказчика, который демонстрирует перед читателем свои эстетические принципы: боязнь «нравоучительного» сюжета, отказ от «книжности», «учености» стиля и стремление собственную рефлексию, сомнение, недовольство собой сделать предметом творчества. На примере этого рассказа проследим отношения автора и читателя в структуре повествования.
Содержание рассказа можно истолковать как авторскую исповедь: это повествование от 1-го лица, прямые ссылки автора на работу над собственным романом «Любавины», штрихи собственной биографии в характере повествователя: подобно ему, автор, в то время «полубезработный», тридцатилетний, «как-никак писатель», ютился по чужим общежитиям, где и написал свой первый роман. Действительно, повествование представляет собой исповедь-размышление автора над своим состоянием, которое можно назвать муками творчества, творческой тоской. Героя-повествователя сосед по комнате Серега называет «романтиком», а себя - «реалистом», в понятие «реализм» вкладывая значение принципов, ценностей, которыми живет общество - правдивость, практичность, расчетливость и даже бесчувственность. В
то время как лирический персонаж, в отличие от Сереги, исповедует другие принципы жизни. Он испытывает муку покаяния в создании плохого романа, муку человека, находящегося в разладе с реальностью, живущего в мире, где разъединены все и вся: человек с родной землей, возлюбленный с любимой девушкой, писатель со своим произведением. В таком мире и может родиться спор между «физиками» и «лириками», реалистами и романтиками как зеркало всеобщего разлада.
В целом мотив тоски может претендовать на доминантный мотив рассказов Шукшина. «По воскресеньям наваливалась особенная тоска», от которой «начинал вдруг каяться в чужих мерзких грехах» Максим Яриков («Верую»). В канун воскресного дня очищает свою душу от накопившейся тревоги Алеша Бесконвойный. Колька Паратов «выплясывает какую-то свою затаенную горькую боль» («Жена мужа в Париж провожала»). «Разлад в душе» Тимофея Худякова разрешается покаянием перед Николаем-Угодником («Билетик на второй сеанс»). В рассказе «Охота жить» «тоска наваливается, и не догадаешься, отчего тоска такая».
Но в отличие от этих рассказов с объективным повествованием «ВТ» не представляет собой рассказ в собственном смысле слова. Повествование возникает как будто в момент пробуждения сознания, фиксирующего во внутренней речи самоощущения субъекта и его самоопределение в пространстве и времени. «Моя кровать в углу, его - напротив. Между нами стол, на столе - рукопись... Только что перечитал... Теперь лежу и думаю». Серега - это новое действующее лицо, но читатель может представить его и как внутренний голос, внутреннего двойника героя-повествователя. На это указывает тождество, равноправие прямой речи и речи героя-повествователя, одинаково испытывающих муки разлада: один тоскует так, что «на белый свет смотреть тошно», другому тоскливо от своего романа - такая это «тягомотина, что уши вянут». Это тождество двух героев рассказа свидетельствует о наличии одного субъекта речи, ведущего внутренний диалог с самим собой [1].
Повествователь «ВТ» отказывается от приговора, его слово не является конечной оценкой. В «Дяде Ермолае» снова появится подобный герой-повествователь, человек образованный, городской, который сознается читателю, что не знает, был ли смысл в жизни дяди Ермолая, других таких же вечных тружеников, не знает, «кто из нас прав, кто умнее». Само сомнение Шукшин делает объектом размышления. Это сомнение в одних рассказах сменяется тревогой, в других - выльется в чувство недовольства и тоски. Это чувство ведет героев к желанию исповеди и покаяния, что и станет одной сюжетной ситуацией: герой с настойчивостью и страстью ищет «духовника» для исповеди, для разговора, точно его преследует и гнетет некий тайный, неосознаваемый грех («Раскас», «Чудик», «Миль пардон, мадам», «Срезал», «Митька Ермаков», «Залетный», «Верую», «Беседы при ясной луне», «Выбираю деревню на жительство», «Штрихи к портрету»). Ситуация обостряется еще и потому, что в своем естественном желании высказать наболевшее, исповедаться герой чувствует стеснительность и противоестественность своего желания, настолько остро стоит проблема некоммуникабельности.
Перед читателем «ВТ» создается впечатление естественного течения жизни, будничного воспроизведения случайного фрагмента жизни: один обыкновенный воскресный день в одном обыкновенном студенческом общежитии. Сюжетным линиям - роман Леночки и Сереги, работа над романом героя-писателя - нет начала и конца, их завязка и развязка условны. Настоящий сюжет откроется читателю как внутренний монолог, мучительный творческий акт, картина творческой духовной
работы человека: «Пишу. Время летит незаметно. Пишу!». Такой сюжет довольно часто встречается у Шукшина. «Стенька Разин», «Мастер», «Упорный» - в этих произведениях состояние души творца, праздничное, одушевленное, передано языком динамичной прозы. В «ВТ», напротив, творческий процесс протекает скрыто, вяло, уныло. Он воспроизводит не столько вдохновенные муки творчества, сколько мучительные сомнения и поиски выхода из мучительной рефлексии. В повествовании это выражено в синтезе различных стилей: вполне «реалистическая» запись естественной речи героев, деловые прозаизмы, «телеграфный стиль» модной «молодежной» прозы и даже «тихий голос библейской притчи»: «Стало тихо. Вот так же тихо, наверно, стало, когда Иисус сказал ученикам: «Братцы, кто-то один из вас меня предал»[2:76]. Фамильярное «братцы мои» выдает ироническую тональность, т.к. объектом иронии становится герой-писатель. Эта ирония автора, наложенная на размышления героя, позволяет вскрыть парадоксы сходства и различия между ними. Таким образом, перед читателем раскрывается драма индивидуального сознания человека, сдающегося под напором массовых стереотипов, - в конечном результате своего творчества герой боится обнаружить «постыдную беспомощность» лакировочной картинки, принадлежности псевдолитературы. Перед нами иронический портрет «как-никак писателя», писателя-романтика, сочинителя «толстых и глупых» романов, который решил стать рассказчиком-реалистом, но из этого ничего не вышло. Финалом «ВТ» становится общий для всех рассказов Шукшина финал несостоявшегося «праздника» творчества. А сама драма индивидуального сознания предстает как следствие общего состояния мира несвободы, в условиях которой душа скована, ограничена в своих творческих потенциях.
Можно выделить смысл читательской активности, предложенный Шукшиным в «ВТ». Она направлена на объединение разрозненных элементов произведения. А также на переживание и преодоление читателем противоборства житейского материала, из которого «произрастает» произведение, и расположения этого материала по законам художественного построения. «В этом диалектическом противоречии... заключается истинный психологический смысл эстетической реакции», - писал Л.С. Выготский о динамике восприятия произведения на рецептивном уровне. За одним планом - будничной, унылой действительности вскрывается - на уровне автора и читателя - вечная духовная драма художника. В основе этого противопоставления лежит закон «читательского противочувствия», когда одновременное переживание читателем противоположных чувств разрешается через «короткое замыкание противоположных токов»[3:140]. Происходит эстетизация, победа эстетического идеала в художественном мире произведения: читатель проникает в сокровенное духовное «я» автора.
Все рассказы Шукшина отличаются эмоциональным тоном, интонация в них служит для читателя рецептивным сигналом, ведущим к авторскому откровению. Общая интонация «ВТ» - неуверенность, сомнение, горькое удивление, недоумение («Что с нами происходит?») - связана с мировоззренческим, духовным содержанием личности автора. Недаром в рассказах субъективной структуры этот «эмоционально-оценочный эквивалент мировоззрения» заключен внутрь лирического героя: ведь это автор испытывал сомнение в себе, даже в своем праве на творчество: «Представьте себе, такая глупая, в общем штука, но все кажется, что должны мне отказывать в этом деле - в праве на искусство» [4:233].
Герой цикла «Внезапные рассказы» также испытывает чувство тоски, сталкиваясь с другими людьми, слушая их исповеди. Шукшин так характеризует этот цикл
в рабочих тетрадях: «Цикл рассказов, нечаянно рассказанных людьми. Вовсе не придуманных и рассказанных случайно, в самых неподходящих условиях» [5:655]. В «Мечтах», открывающий цикл, передает чувства и внутренние переживания героя-повествователя, который при посещении ресторана в официанте узнал друга юности. Вспомнил герой, как когда-то давно, приехав из деревни, начинали они трудную жизнь в городе, мечтали о будущем, вспомнил и мечту друга - стать официантом, и свою - «в офицеры выйти». Видеть, наблюдать за работой официанта и при этом быть неузнанным доставляет герою «какое-то жестокое удовольствие». Это парадоксальное чувство: с одной стороны, его задевает то презрение к нему, рядовому посетителю, неважно одетому, «с солдатским лицом», которое читается в глазах опытного официанта, ведь герой гордится тем, что даже в самые голодные годы он не мечтал об этой профессии. С другой стороны, он не может не восхититься человеком, достигшим большого искусства в своей профессии. Обслуживая посетителей за соседним столиком, он «таким изящным полупоклоном изогнулся, так весело, беззаботно, добро улыбнулся... Помурлыкал что-то насчет закуски, посоветовал, покивал причесанным на пробор шарабанчиком, взмахнул салфеткой и отбыл в сторону кухни... Ах, славно он кланяется! Именно - с достоинством, не угодливо, нет, - красиво, спокойно, четко, ни на сантиметр выше...» [5:182]. И так причудливо соединились в герое искреннее восхищение и досада, зависть, злость -начала настолько взаимоисключающие, что, в самом деле, иначе и не назовешь это чувство, как только «жестоким удовольствием». А в сознании читателя становится возможным соединение, совмещение, как эффект «взаимосгорания», двух противоположных чувств, т.е. это и есть момент одновременного авторского и читательского прозрения.
Можно сказать, что и объективные, и субъективные рассказы Шукшина предлагают рассмотреть в странностях и чудачествах героев авторские мучительные раздумья о поведении человека на крутом переломе времени. И здесь диалог сокровенного «я» автора и проницательного читателя-собеседника ближе всего позволяет подойти к объяснению тайны шукшинского рассказа. Повествование «от первого лица» вызывает у читателя предположение: нет ли в «чудике», «рыжем» автобиографических черт, не отпечаталась ли в нем драма самого автора, который всю жизнь испытывал двойственное состояние: «одна нога на берегу, другая в лод-ке»[6:36], т.е. в рассказах писателя авторское сознание неотделимо от созданного мира и драма героев в сублимированном виде содержит драму автора. Другими словами, в разладе героев отразился собственный внутренний разлад писателя, его-то он и сделал предметом творчества.
Литература
1. Подробный лингвостилистический анализ текста рассказа сделан в кн.: Козлова С.М.
Поэтика рассказов В.М.Шукшина. Барнаул, 1992.
2. Шукшин В.М. Собр. соч.: В 3-х т. М., 1985. Т. 2.
3. Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1968.
4. Шукшин В.М. Вопросы самому себе. М., 1981.
5. Шукшин В.М. Собр. соч. М., 1998. Т. 3.
6. Шукшин В.М. Вопросы самому себе. М., 1981.
