CC BY
59
С Т А Т Ь И
В.И. Дурновцев
ВРЕМЯ, ПРОСТРАНСТВО, СОБЫТИЯ В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ ИСТОРИКА: ВСПОМИНАЯ В.А. МУРАВЬЕВА
25 октября 2009 г. ушел из жизни видный российский историк, доктор исторических наук, профессор кафедры источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин (в настоящее время - Высшая школа источниковедения, вспомогательных и специальных исторических дисциплин) Историко-архивного института РГГУ, заслуженный профессор РГГУ Виктор Александрович Муравьев. В научном сообществе историков с горечью восприняли кончину Виктора Александровича1. В октябре 2010 г. в Историко-архивном институте РГГУ прошли историографические чтения его памяти, по итогам которых подготовлен сборник статей. В январе 2011 г. состоялась XXIII научная конференция кафедры источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин «Историческая география: пространство человека vs человек в пространстве», посвященная 70-летию со дня рождения ученого.
Эти заметки не претендуют на исчерпывающий анализ научного наследия и педагогической деятельности яркого российского историка и преподавателя, каким был и останется в памяти его друзей, коллег и учеников Виктор Александрович Муравьев. Их задача иная и куда более скромная - соотнести воспоминания всех, кто знал В.А. как ученого и человека с основными этапами его жизненной и творческой судьбы и споспешествовать переизданию самых ценных и очевидно значимых в настоящем и ближайшем будущем отечественной науки истории его работ. В.А жил и работал в годы, хотим мы этого или нет, предопределившие, что многое из написанного тогда неизбежно покроется патиной времени. Но даже эти, слишком явно принадлежащие прошлому, работы, представляют теперь, по прошествии десятилетий, определенную значимость и уж, во всяком случае, являются составным и неизбежным фрагментом истории национальной историографии в ХХ в. В другие времена жизнь ученого могла сложиться иначе, как и творчество. Людей - единомышленников, верных и настоящих друзей - найти, выбрать можно. Чтобы не разочаровываться в них, а через них и в себе. Но времена не выбирают...
«Сороковые, роковые»
Родившегося за несколько месяцев до начала войны (17 января 1941 г.), Виктора Александровича Муравьева напрямую не коснулись «свинцовые, пороховые». Но в его служебной автобиографии, написанной при поступлении на работу в МГИАИ в 1968 г., неявно содержится некоторое указание, что именно, наряду со многими другими обстоятельствами, предопределило выбор профессии - война и отец на войне. Александр Григорьевич охотно делился с сыном, находя в нем внимательного и благодарного слушателя, воспоминаниями о войне, они не только запечатлевались в памяти подростка, но осовременивали и оживляли прошлое. История войны становилась неотделимой от действительности, а то и другое воплощалось в отце, первом наставнике будущего историка. Спустя много лет, В.А., перебирая в памяти отцовские военные рассказы и делясь с ними с друзьями, едва ли не готов был выступить и сам в роли мемуариста, замещающего отца - такой яркий след оставили его свидетельства, навсегда врезались в детскую память, стали частью формирующегося мировоззрения. Через минувшую войну стал пробуждаться интерес к истории.
В общем, В.А. мог бы стать историком Второй мировой, Великой Отечественной. В дальнейшем он блестяще ориентировался в проблематике войны и ее историографии2. А одной из последних работ В.А. стал отзыв на книги выпускника Историко-архивного института С.И. Садовникова, посвященные поиску незахороненных останков воинов, предании их земле и восстановлению имен погибших, деятельности историкоархивного поискового центра «Судьба», методам полевых поисковых работ. Два края жизненной канвы В.А. соединились в таких строках:
«Исторические науки и дисциплины, источниковедение, историография заняты изначально благородным делом - поиском, восстановлением, введением в культуру современности деяний
людей прошлого, определением нашего отношения к ним. Мы можем забыть или постесняться включить эту простую формулу в современные постмодернистские суждения об объекте и смысле изучения истории, но это не значит, что этот смысл изучения прошлого исчезает. Но какие же слова надо найти, чтобы определить то, что делает автор этих книг? Он восстанавливает не деяния людей, известных истории, не забытых тем самым потомками, но имена людей, либо, казалось, бесследно исчезнувших, забытых всеми, кроме уходящих из жизни последних близких родственников, либо имена, оторванные от их когда-то живых носителей, воинов, превращенные в абстракцию штабных документов... Он связывает эти имена с незахороненными останками воинов. предает эти останки Земле, а имена делает известными. И люди, вычеркнутые даже из прошлого, это прошлое - свою современность - обретают»3.
Но задолго до того, как В.А. стал размышлять об истории как людях во времени и ее постмодернистской парадигме, пришла
«Оттепель».
На исходе лета 1958 г. порог Московского государственного историкоархивного института переступил невысокий черноволосый юноша, почти подросток. По всем признакам, а основным были шаровары, не москвич. Тогда, конечно, юный костромич не мог представить, что своим выбором места обучения и избранной профессией на более чем полвека, до самой своей кончины, определит судьбу, что ему суждено сыграть важную и, может быть, пока должным образом не осмысленную и оцененную роль в истории такого феномена в отечественной науке и образовании, каким был МГИАИ и остается ИАИ РГГУ.
О студенческих годах В.А. вспоминает Т.Г. Архипова: «На курсе было около ста человек, он учился в другой группе, в ней было много студентов - не москвичей (к ним относился и он), им была свойственна какая-то обособленность и в то же время сплоченность. Они были дружны и по прошествии многих лет остаются тем костяком курса, который периодически собирает нас на очередную встречу. Был он с Волги, какое-то время немного окал, потом перестал. Его отец, как и мой отчим, был военным, и впоследствии это обстоятельство дало нам один из сюжетов для общения. Он любил рассказывать об отце.
С моей точки зрения, ничем особенным среди ребят он не выделялся. На курсе молодых людей было больше, чем сейчас, и многие из них прекрасно учились. Витя был в их числе. Вообще, в истории факультета архивного дела наш курс знаменит тем, что чуть ли не половина его выпускников стали кандидатами и докторами наук. Помню, сдав экзамен, выходит Витя из аудитории своей знаменитой походкой (вразвалочку, вращая верхнюю
часть торса, выставляя по очереди вперед то одно плечо, то другое). Мы бросаемся к нему: “Ну, как?” А он неизменно, несколько небрежно, отвечает: “Конечно, отлично”. Тогда он казался мне несколько заносчивым»4.
В.А. принадлежал к поколению советских и российских историков, которые развивались духовно, формировали историческое мировоззрение, приобретали профессиональные навыки в годы «Оттепели». Что и говорить, идейные, научные, образовательные условия во второй половине 1950-х гг. были несопоставимы с лютыми зимами, вопреки всякой природе и календарю, предшествующих годов. Прошел ХХ съезд КПСС, который, как вскоре оказалось, не только не смог преодолеть в политике, идеологии, культуре, массовом сознании страшное наследие сталинизма, но, больше того, на долгие три десятилетия породил двусмысленную и двойственную психологию миллионов людей, причудливо и странно сочетавших в своем облике черты очевидного конформизма и глубочайшего внутреннего несогласия, молчаливого сопротивления существующему порядку вещей. На обеих полюсах этой коллективной психологии были и те, кто сознательно выбрал путь безоговорочного согласия («все действительное - разумно, и все разумное - действительно»), и те, кто очень скоро встал у истоков диссидентского движения. Большинство все же оказалось там, где оно оказалось.
Но это в масштабе страны. А в ее бесчисленных микромирах мог быть и свой отсчет времени, и свои ценности, и свои герои. Для МГИАИ 1940-1950-е гг. - это время А.И. Андреева, В.К. Лукомского, А.А. Новосельского, Л.В. Черепнина, В.К. Яцунского... Это время высочайшего авторитета в научных кругах кафедры вспомогательных исторических дисциплин.
Трудно, невозможно представить, как сложилась бы дальнейшая биография В.А., если бы не Кружок (именно так - с заглавной буквы) источниковедения на кафедре вспомогательных исторических дисциплин и его руководитель С.О. Шмидт.
Печальная весть об уходе из жизни 22 мая 2013 г. Сигурда Оттовича Шмидта, выдающегося советского и российского историка, талантливого педагога, обладавшего удивительным и неподражаемым даром творческого и человеческого общения с молодежью, яркого просветителя, беззаветно преданного идеалам служения науки и людям, пожелавшим осознать свое место и призвание в пространстве научной истории, горестно воспринят всеми, кто его знал, бесконечно уважал, почитал и любил. Поразительный, до конца, быть может, не проясненный, не изученный, а тем более не освоенный, «феномен Шмидта» впервые отчетливо проявился именно в руководстве легендарным Кружком.
О Кружке написано много, точно, хорошо5. Писал о нем и В.А., староста Кружка после Ю.Я. Рыбакова, Е.Б. Рашковского, В.С. Мингалева.
Его заметки о Кружке по большей части хроникальны, насыщены информацией, в которой, как теперь известно, что ни фамилия, то имя, что ни доклад или дискуссия, то заметный историографический факт6.
Вряд ли ошибемся, если скажем, что никогда в дальнейшем В.А. не было так духовно, интеллектуально и по-человечески комфортно, как в Кружке. Рядом с С.О. Шмидтом, А.А. Зиминым, С.М. Каштановым. С не одним десятком верных товарищей. Кружок был братством. Содружеством единомышленников. Что-то в нем было если не от легендарного Лицея, то наверняка от неповторимого ИФЛИ в Москве. Впрочем, у Кружка источниковедения было свое, ни на что не похожее, очень умное и красивое лицо. Е.Б. Рашковский, учившийся примерно в те же годы (1959-1964 гг.), что и В.А. вспоминает: «В те годы еще держались в последних своих представителях традиции старой русской интеллигентной образованности, а также традиции того преклонения перед знанием, того доверия к знанию, которые были характерны для первых пореволюционных лет и которые были во многом мистифицированы и обесценены тремя десятилетиями сталинской диктатуры. Это были годы общественного подъема, вызванного ХХ съездом, концом всевластия ГУЛАГа, тенденциями более либерального отношения к культурной сфере, нежели в предшествующие годы»7.
Инициатором выбора первой строго научной темы исследования, а она была посвящена Н.П. Павлову-Сильванскому, был С.О. Шмидт, обративший внимание В.А. на опыт изучения С.Н. Валком архива автора «Феодализма в Древней Руси» и «Феодализма в удельной Руси»8. В.А. было предложено для начала подготовить обзор материалов Н.П. Павлова-Сильванского в ленинградских архивах.
Существенную роль в выборе В.А.темы сыграли и другие факторы: возросший в 1960-е гг. интерес исследователей к историографической проблематике, занятия в семинаре по источниковедению и историографии, объявленном С.О. Шмидтом, немедленно откликавшимся на новые тенденции в развитии исторической науки, даже едва заметные на первых порах.
Первая опубликованная статья9, затем дипломная работа дали толчок разработке В.А. темы, к которой он будет обращаться часто и охотно - история научного освоения проблемы феодализма в России10. Потом В.А. продолжил архивные изыскания. В разные годы он опубликовал лекционные курсы Н.П. Павлова-Сильванского в высших вольных учебных заведениях С.-Петербурга, две лекции историка в годы Первой российской революции11. Позднее С.О. Шмидт отметит пионерскую роль В.А. в общей разработке темы «Н.П. Павлов-Сильванский» и особенно ее источниковедческом оснащении12.
Трудно найти более представительную фигуру для изучения проблемы феодализма в русской историографии, чем Н.П. Павлов-Сильванский. Разумеется, это могла быть тема кандидатского и даже докторского исследования.
Но после окончания института В.А. по понятным для того времени причинам не был оставлен в институте «для приуготовления к профессорскому званию»: только обязательные два года работы по распределению открывали путь в аспирантуру. Нет худа без добра. В.А. проходит решительно необходимую для историка-архивиста практическую работу. Он - старший научный сотрудник Архивного отдела при Совете министров Башкирской АССР (1963-1965 гг.) и короткое время старший научный сотрудник Костромского областного государственного архива.
С 1965 г. В.А. - аспирант. С декабря 1968 г. - преподаватель кафедры истории СССР досоветского периода (в настоящее время - кафедра истории России Средневековья и раннего Нового времени). У него - новый научный руководитель, Владимир Евгеньевич Иллерицкий (но «старый» всегда рядом; в анкете для известного биобиблиографического словаря «Историки России ХХ века» В.А. на вопрос об учителях отвечает: С.О. Шмидт и В.Е. Иллерицкий), новая, но, в сущности, старая, тема кандидатской диссертации. Теперь она сформулирована как «Теории феодализма в русской историографии конца XIX - начала ХХ вв.» и дополнена именами Б.И. Сыромятникова (не без влияния доцента кафедры И.А. Кудрявцева, предоставившего подаренную ему в свое время Б.А. Сыромятниковым, не увидевшую свет, первую часть диссертации «Происхождение феодальных отношений в Древней Руси» под названием «Традиционная теория русского исторического развития»13, М.Н. Покровского и М.С. Ольминского.
В 1970 г. В.А. успешно защищает кандидатскую диссертацию. Его оппоненты - А.А. Зимин и В.Б. Кобрин.
По сути, исследование В.А. выходит за пределы персонифицированной и хронологической характеристик теорий феодализма. Анализ взглядов Н.П. Павлова-Сильванского, Б.И. Сыромятникова, М.Н. Покровского и М.С. Ольминского предваряется первой главой - «Вопрос о феодализме в русской историографии до начала ХХ века».
В диссертации рассыпаны, как бы невзначай, мысли о передовых представителях «буржуазной» (читай: русской) исторической науки, таких, как Н.П. Павлов-Сильванский, о «тонких» противниках марксизма. Так называемая историография эпохи империализма предстает не чем иным как русской исторической наукой в начале ХХ в.
Показательно и то, что контрапунктом истории изучения в России вопроса о феодализме является именно творчество Н.П. Павлова-Сильванского, меньше Б.И. Сыромятникова и в самом общем виде - М.Н. Покровского и М.С. Ольминского.
Статьи С.О. Шмидта и С.В. Чиркова и примечания последнего к известной публикации наследия Н.П. Павлова-Сильванского в серии «Памятники исторической мысли» хорошо показывают, что сделал В.А. в изучении творчества выдающегося историка начала ХХ в14.
Главной задачей своего диссертационного исследования В.А. считал анализ причин и сущности постановки вопроса о феодализме в России, содержания концепций феодализма в творчестве тех исследователей, которые внесли в конце XIX - начале ХХ вв. наибольший вклад в разработку и распространение этого взгляда»15. Что касается истории изучения вопроса, то «снят лишь первый пласт историографических фактов, наиболее доступный для изучения - книги и наиболее известные статьи историков этого периода. “Лаборатория” историков, дискуссии, споры, их реальная подоплека, методология и методика исследований историков конца XIX -начала ХХ вв. еще слабо затронуты изучением»16.
Каков же «сухой остаток» анализа В.А. проблемы феодализма в России с конца ХУШ и до начала XX вв? Речь идет о результатах, которые сохраняют свое научно-историографическое значение и спустя 40 лет после того, как ним пришел исследователь.
В частности, В.А. показал и доказал, что сама постановка вопроса во всех случаях была вызвана мотивами определения места России во всеевропейской истории, общности развития национального и всемирно-исторического. Понятие и содержание феодализма долгое время применялось для объяснения происхождения и политической истории «удельного периода». «Феодализм как политическая система противопоставлялся “единодержавию” и абсолютизму и находил всеобщее порицание». В первые десятилетия XIX в. проблема феодализма, с одной стороны, была связана с убеждением в общности исторических путей России и Европы, а значит с надеждами на либеральные преобразования, с другой - отрицания какого бы то ни было сходства процессов образования государства, форм земельной собственности, отношений «народа» и «правительства», существования противостоящих общественных групп, наличия городской жизни в Древней Руси. Государственная школа в русской историографии не исключала факт зарождения феодальных отношений по типу с европейским, но личные феодальные отношения, считали ее представители, не переросли в классические феодальные поземельные отношения.
Предпосылками возвращения русской историографии к вопросу о феодальных отношениях являлись усиление революционного и общественного движения, тотальное увлечение методологией «экономического материализма», общее состояние исторической науки в России и на Западе, связанное с распространением позитивистской методологии, введение в научный оборот актовых источников, писцовых, кабальных и других книг, изучение русской общины, землевладения, вотчинной организации, иммунитета. С именем Н.П. Павлова-Сильванского связан важный шаг в изучении феодализма в России. «Он полагал, что периоду натурального хозяйства соответствует общинная организация управления, первой стадии накопления капиталов в вотчинах и городах еще на основе
натурального хозяйства - феодализм, денежному хозяйству - “автократия”, капитализму - “гражданский строй”. Однако Н.П. Павлов-Сильванский не обратил должного внимания на «основное отношение феодала и феодально-зависимого крестьянина»17.
Что касается концепции Б.И. Сыромятникова в части ее, касающейся феодальных отношений на Руси, то стадии феодализма тот рассматривал как закономерный период существования натурально-хозяйственной формы государства, как такую социально-политическую организацию, когда земля является основной хозяйственной и политической ценностью, определяющей все общественные отношения (ТихоновВ.В. В.А. Муравьев как исследователь теорий русского феодализма в отечественной историографии: Доклад на Историографических чтениях памяти В.А. Муравьева. 30 октября 2010 г.; подготовлен к печати).
Показателен основной вывод В.А.из изучения представлений о феодализме М.Н. Покровского и М.С. Ольминского. Тут важно не столько заявление, что эта проблема ставилась в непосредственное отношение к их стремлению рассматривать историю России с классовой точки зрения, сколько весьма аккуратное, но, тем не менее, недвусмысленное замечание о том, что эти марксистски ориентированные историки «делали значительные уступки, по ряду конкретно-исторических вопросов» другим специалистам в русской исторической науке18.
Спустя без малого 20 лет в серии «Памятники исторической мысли» увидели свет два знаменитых исследования Н.П. Павлова-Сильванского -«Феодализм в Древней Руси» и «Феодализм в удельной Руси». Рецензентами издания были С.М. Каштанов и В.А. Муравьев.
Откат: время «черных полковников»
С конца 1960-х гг. наступает непростой и болезненный период в истории исторической науки. Отразился он и на МГИАИ.
Вынужден был оставить пост ректора талантливый историк и дипломат Л.А. Никифоров. Новый руководитель вуза, С.И. Мурашов, сталинист, историк КПСС, и по указанию сверху, и, так сказать, «по велению сердца» взял отчетливый курс на обеспечение «идеологической безупречности» и студентов, и профессорско-преподавательского состава. В результате институт покинули почти полтора десятка преподавателей. Одни ушли сами, как, например, профессор Е.В. Чистякова, ученица академика М.Н. Тихомирова. Блестящий знаток «бунташного» XVII в., народных движений, она обладала независимым и стойким характером и не смогла смириться ни с методами, ни с практикой «оздоровления» вуза и насаждавшейся «мурашовцами» концепции отечественной истории в духе слегка подправленного «Краткого курса ВКП(б)». Других «ушли». Их место заняли те, кого на кухнях звали не иначе, как «черные полковники», «в честь» Хунты, установившей в Греции военную диктатуру19.
Кафедра истории СССР досоветского периода, на которой работал В.А., никак не вписывалась в «новые условия» хотя бы потому, что она была «досоветской», а ее заведующий, В.Е. Иллерицкий, слыл либералом. Он и не мог быть другим в глазах нового руководства институтом и его «сопровождения»: историография «с Соловьевым да Милюковым» была неуместной в «идеологическом вузе», «такая историография нам не нужна», хотя, конечно, терпеть ее приходилось из-за министерского учебного плана. Не могли поколебать подозрительность «черных полковников» -кстати, среди них были и вполне «гражданские» - даже научные занятия Владимира Евгеньевича: история революционной исторической мысли. Опасения институтскую власть предержащих были отчасти не напрасны: В.Е. Иллерицкий заканчивал первую, увидевшую свет в советские годы, работу о «буржуазном историке» С.М. Соловьеве20.
«Профилактика» началась с невинного во всех отношениях методического пособия по историографии. для заочников. Закончилась она в общем ничем. Если не считать инфаркта Владимира Евгеньевича.
«Черные полковники» вознамерились пойти по стезе историографии и на скорую руку подготовили альтернативное учебное пособие по советской историографии. В.А. и автор этих заметок не отказали себе в удовольствии провести анализ этого опуса, свидетельствующий о вопиющей безграмотности и невежественности авторов, очевидной даже для ума, не слишком искушенного в историографической сфере.
В.А. был учеником С.О. Шмидта и В.Е. Иллерицкого, и этого было достаточно для подозрительного отношения к нему нового руководства. Иногда он сам давал основания для усиления сомнений в лояльности. Принципы повиновения и послушания в иерархии ценностей «черных полковников» стояли на одном из первых мест. Деятельная общественная натура В.А. в этих условиях не могла проявиться с должной силой и энергией. Она находила выход вне институтских стен. Впрочем, научные занятия и преподавание искупали все издержки работы в то не простое и для него время. А детали . они не портили общей картины и даже вносили в нее некоторую изюминку.
После защиты диссертации В.А., естественно, сосредоточивается как преподаватель и исследователь на историографической проблематике21. Проблемы преподавания отечественной истории исторической науки корреспондируются и увязываются с конкретной историографической практикой. Развиваются творческие связи с историографическими школами страны - Московским, Воронежским, Днепропетровским, Томским университетами, академическими институтами, научно-историческими журналами.
В эти годы он сближается с профессором исторического факультета МГУ А.М. Сахаровым (1923-1978). Предмет их общей заботы - развитие историографических исследований и повышение качества преподавания
историографии в высшей школе22. В.А. осваивает новый для себя жанр -рецензию. Его отклики на работы коллег, инициативные и по заказам редакций, свидетельствуют о тонком анализе, умеренной принципиальности, умении увидеть в рецензируемой работе, сборнике то ценное, что не заметили даже сами авторы или составители. Этот историографический жанр сопровождает все дальнейшее творчество В.А. Он вообще с удовольствием откликался на труды коллег. Новую удачную монографию он рассматривал как шаг в научном познании, который должен быть замечен, оценен и понят, а он, историк науки, должен выполнить свою работу. Сюда же примыкает, отнимающее много творческих сил и времени, официальное и неофициальное оппонирование кандидатских и докторских диссертаций. Добавим постоянно ведущийся им мониторинг научной жизни, многочисленные информации о конференциях, симпозиумах, научных заседаниях.
Так В.А. стал историком текущей историографии, собирателем постоянно пополняющихся историографических фактов. Не случаен, по-видимому, и был выбор в качестве доклада на популярных в свое время «Историографических средах» в Институте истории АН СССР темы «Рецензия как историографический факт». Позднее В.А. так сформулирует смысл работы историографа: до появления ученого, при нем, после него. Если расширить эти представления, так сказать, додумать за В.А., то это научная ситуация до выхода в свет той или иной монографии, публикации источников, серийного издания, изменившаяся научная ситуация после их выхода в свет и возможные перспективы развития научного направления, или изучения проблемы, или даже частного вопроса в дальнейшем. «Условный формуляр» научной историографический критики, выработанный В.А., в общем, ясен. При этом он отчетливо понимал, что реальная конкретно-историческая практика, масштаб деятельности отдельного ученого легко может опрокинуть схему, и легко отказывался от нее, когда было очевидно, что историографическое явление не укладывается в прокрустово ложе выработанного формуляра.
Осваивался им и жанр энциклопедических статей, свидетельство безусловной эрудиции и широкого кругозора автора. И, в сущности, осознаваемой им просветительской миссии. Если некоторые энциклопедические статьи носили частный и случайный характер, то другие требовали от автора сочетания ценнейших качеств: точности в передаче фактов, лаконичности, умения соединить воедино трудно сводимые точки зрения, то есть раскрыть энциклопедическую тему на уровне современной науки. Статьи В.А. в «Советской исторической энциклопедии», «Советском энциклопедическом словаре», энциклопедиях «Москва», «Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года» в полной мере отвечали этим требованиям.
В.А. много и охотно писал в соавторстве. Нередко в этих временных творческих содружествах его роль была первенствующей. В перечне его
соавторов - В.Е. Иллерицкий, А.И. Комиссаренко, О.М. Медушевская,
А.Д. Степанский, Л.Н. Простоволосова, Л.В. Волков, М.П. Мохначева, Л.И. Демина, В .И. Дурновцев (коллеги из институтских кафедр), ученые из университетов и академических институтов (И.Д. Ковальченко, А.М. Сахаров, Ю.А. Мошков, В.П. Шерстобитов), коллеги из научно-педагогических центров (О.В. Волобуев, А.Г. Болебрух).
В 1970-е - середине 1980-х гг. В.А. много сил отдает анализу вышедших и разработке новой учебной литературы по историографии. После опубликования в 1971 г. «Историографии истории СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции» под редакцией В.Е. Иллерицкого и И.А. Кудрявцева - учебника, в подготовке которого принимал участие и В.А., - начинается совместно с В.Е. Илле-рицким работа над учебником по отечественной историографии «в эпоху социализма».
Историография отечественной истории в советский период - проблема, которой В.А. занимался увлеченно и добросовестно. Сейчас, в новую эпоху истории российской государственности, в принципиально иных условиях развития гуманитарного знания, другой историографической ситуации все, что сделал В.А. индивидуально или в составе авторских коллективов, как будто не востребовано ни исторической, ни социальной практикой. И сам В.А. в дальнейшем старался не напоминать (и он тут отнюдь не одинок), что являлся не только автором ряда глав упомянутого учебника под редакцией И.И. Минца, но, как известно, неявным соавтором абсолютного большинства текстов, его образующих.
А еще были учебное пособие в соавторстве с Л.В. Волковым23, многочисленные статьи и доклады по этой проблематике.
Не надо торопиться в оценке этих работ, и в самом деле написанных в другую эпоху. Принципиально иной оценка советской исторической науки в деталях и в целом могла быть только за пределами СССР и «мирового социалистического лагеря». Что можно было сделать в тех условиях для издания учебника по советской историографии, было сделано. Заручились поддержкой И.И. Минца, собрали авторский коллектив, обеспечили хороший высокий уровень подачи материала (ведь учебник!), а главное, в той мере, в какой было возможно, изложили фактическую сторону истории исторической науки. Естественно, с «черными дырами», «белыми пятнами», «фигурами умолчания» и прочим. Это была вынужденная сделка, и так поступали многие. Это была цена, которую приходилось платить за то, чтобы остаться в профессии.
Не без сомнений приступает В.А. к работе над темой, разработка которой может привести к докторскому исследованию, - исторические взгляды большевиков: так сказать, неакадемические формы выражения исторической мысли, которые в тогдашних условиях явно претендовали на приоритет по сравнению с профессиональной историографией24.
Отчетливая конъюнктурность тематики, относящейся к большевистской историографии, бросалась в глаза. Постепенно у В.А. зрела мысль о разработке другой большой проблемы - историография Первой российской революции (наиболее значимые опубликованные результаты проделанной В.А. работы в этом направлении - монография в соавторстве с О.В. Волобуевым, учебное пособие по историографии революции 1905-1907 годов и статья об истории революции в творчестве М.Н. Покровского25). И параллельно - воздействие революционных событий на судьбы историков и в целом на русскую историческую науку. Конечно, она возникла под непосредственным изучением воздействия революции на проблематику и идейные позиции русских историков, при этом не только Н.П. Павлова-Сильванского, но и Б.И. Сыромятникова, М.Н. Покровского, П.Н. Милюкова, А.А. Кизеветтера, Ю.В. Готье, Е.В. Тарле, В.П. Волгина, Н.П. Лукина и других. Вывод В.А. в постановочной части проблемы однозначен: Первая российская революция явилась каналом, через который социальные противоречия России в наибольшей степени, непосредственно воздействовали на историческую науку, на общественную и профессиональную активность русских историков. Кризисные явления в отечественной историографии, присутствующие в ней и до 1905 г., в период революции быстро развивались, созревали и в своей совокупности вылились в состояние кризиса26.
Впрочем, кризис исторической науки на рубеже ХІХ-ХХ вв. В.А. никогда не понимал в его упрощенном и даже примитивном истолковании (а таких суждений в литературе было сколько угодно) и в многочисленных дискуссиях той поры высказывался по этому поводу вполне определенно и недвусмысленно. Отправной точкой его рассуждений был тезис: кризис как момент развития. Кризис в условиях безусловного расцвета, зенита русской исторической науки, конкретно-исторической практики, «альпийских лугов» проблематики, растущего авторитета «русской исторической школы» на Западе, выхода на арену науки русской и всеобщей истории ученых, достижения которых в некоторых отношениях являются до сих пор непревзойденными (П.Г. Виноградов, М.М. Ковалевский, И.В. Лучицкий, Н.И. Кареев, Д.М. Петрушевский, М.И. Ростовцев, Е.В. Тарле.). Кризис как методологическая авторефлексия исторической науки, за которой стоял неустанный поиск новых идей.
После назначения в 1976 г. ректором МГИАИ Н.П. Красавченко27 и последовавшей «демобилизации» «черных полковников» способности, знания, опыт В.А. оказались востребованными. Как полезен В.А. институту, как нужен институт ему, показало, в частности, празднование 50-летнего юбилея МГИАИ. Тогда впервые был издан сборник материалов к истории МГИАИ, где В.А. - член редколлегии и автор введения, совместно с Н.П. Красавченко и Д.М. Эпштейн28.
Не дай вам Бог жить в эпоху перемен?
Нет, дай вам Бог жить в эпоху перемен!
Вторая половина 1980-х гг. До четвертой в ХХ в. революции в России оставалось каких-то несколько тысяч дней и ночей.
Вскоре после прихода в МГИАИ нового ректора, Ю.Н. Афанасьева, В.А. назначен проректором по научной работе. В институте в рамках ставших широко известных чтений «Социальная память человечества» начались бурные дискуссии по вопросам национального прошлого, вышедшие по своему значению далеко за пределы академической науки, вызвавшие всеевропейский и даже мировой резонанс, и сыгравшие свою, не исключено, что строго отведенную им роль в дальнейшей судьбе советской цивилизации. Кто-кто, а В.А. знал о нерасторжимой связи революции и историографии. Теперь эту связь он увидел воочию.
Освещая ход конференции (в Тбилиси), посвященной юбилею Первой российской революции (1985 г.), одна из ведущих местных газет поместила статью с изложением доклада В.А., предпослав ей редакционный заголовок: «Революция, точка над которой еще поставлена». Она и самом деле оказалась многоточием.
В эти годы В.А. не только решительно поддержал, но и всемерно способствовал подготовке и реализации программ преподавания политической истории России, которая должна была заменить тотальную в системе высшего образования историю КПСС.
Потом была докторская диссертация, защищенная в 1987 г., в значительной мере написанная по лекалам «доперестроечной эпохи», но как и все, что выходило из-под пера В.А., выполненная профессионально и точно29. Эмпирическая составляющая этого текста, а также теория «среднего уровня», представленная в этой работе, может сослужить хорошую службу для так давно ожидаемого спокойного и взвешенного изучения судьбы отечественной историографии в ХХ в.
Потом в коллективе МГИАИ велась напряженная работа над концепцией нового гуманитарного университета, и В.А. принял в ней деятельное и заинтересованное участие.
Потом была острая борьба за сохранение статуса Историко-архивного института.
Потом - остро пережитая и до конца не изжитая драма, в которой как будто не было виновных: события в административной карьере В.А., абсолютно понятные с точки зрения интересов большого дела, тысячного коллектива, но обидные и несправедливые по убеждению одного человека. Впрочем, не только В.А. испытал в те годы боль, разочарование и даже ощущение безнадежности своего существования. Из фильма «Никто не хотел умирать»: «Ты не знаешь, какая боль.» - «Не знаю».
Жизнь продолжалась. Больше того, жизнь, можно сказать, удалась. С 1990 г. В.А. становится заведующим кафедрой вспомогательных истори-
ческих дисциплин, которая вскоре по его инициативе и при единодушной поддержке коллег обретает и ко многому обязывающее название - кафедра источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин. Создавались уникальные возможности возрождения, если не самого Кружка источниковедения, то его духа, его традиций, обретения нового братства.
В личном деле В.А., хранящемся в архиве РГГУ, отложились отчеты о его работе в институте, в том числе и в должности руководителя кафедры. Изложим их с максимальным сокращением, сохраняя главное и напоминая, что, во-первых, сухая отчетная информация заведомо неполна и, как правило, не дает исчерпывающего представления об объеме, деталях и перипетиях жизни научно-педагогического коллектива и, во-вторых, это самооценка В.А. своей работы, а она, будем всегда помнить, начиналась не на пустом месте, и многое из того, что вошло в эти отчеты, возникло и развивалось в прошлые годы. И только те, кто был рядом с В.А., могут объяснить, каждый по-своему, разумеется, почему, едва достигнув рубежного для многих профессий возраста, но никак для историка, он, скажем так, освободил себя от обязанностей заведующего кафедрой «в связи с истечением второго срока полномочий».
Итак, в 1990-2002 гг., по словам В.А., был обновлен состав кафедры, которая стремилась, насколько это было возможно в условиях действующих принципов организации обучения и учебных планов, к «соответствию содержания и форм обучения студентов фундаментальным требованиям восстанавливающейся современности».
Созданы принципиально новые программы учебных дисциплин, а количество их росло: вещественное источниковедение, компаративное источниковедение, теория и методология истории, методология истории. Разработаны специализации «Памятники письменности Древней Руси» и «Памятники письменности средневековой Руси». Большая работа была проведена по учебно-методическому обеспечению читаемых курсов. Кафедра приняла деятельное участие в распространении преподавания «своих» дисциплин на других факультетах РГГУ.
Вошли в практику ежегодные научные конференции кафедры. Успешно развивались международные связи.
В 1994 г. Ученым советом РГГУ была одобрена концепция развития кафедры, в которой были определены основные направления ее учебнометодической и научно-исследовательской работы: теория и методология истории, методы исторического познания, источниковедение, вспомогательные науки истории; положительно оценена попытка определить место кафедры и ее дисциплин в системе гуманитарного познания, ее реальную роль как одного из центров источниковедения и вспомогательных наук истории в высшей школе России.
По гранту «Открытого общества» было подготовлено издание «Научно-педагогическая школа источниковедения Историко-архивного института»30.
В эти годы В.А. - весьма активен как ученый и преподаватель: он выступает с лекциями в России и за рубежом, организует и участвует в работе многочисленных университетских, российских и международных научных конференций, неизменно окружен студентами и аспирантами.
В новых условиях развития отечественной исторической науки В.А. -среди тех историков, кто решительно поддержал, конечно, известные им и прежде, новейшие методологические тенденции, которые раньше не могли быть реализованными в национальной научно-исторической практике.
В.А. доказывает, что историческая наука занимает особое место в системе гуманитарных наук, отмечает беспрецедентные процессы, в ней происходящие, акцентируя внимание на антропологически ориентированной истории. В иерархии гуманитарного знания, в дистанции, отделяющей человеческий опыт от его познания, историческая наука оказывается к нему ближе всего по сравнению с другими сферами гуманитарного знания31.
При этом отдельные опыты осмысления им современных проблем и тенденций развития исторической науки, вспомогательных и специальных наук истории не лишены изящества. Вместе с тем они порой вторичны, как будто В.А. говорит чужим, ранее не свойственным ему по тональности и тембру голосом.
А может быть, это естественная реакция профессионального историка, выученного и выучившегося на платформе марксистской теории, на деле, впрочем, являвшейся уродливой тенью оригинального марксизма, на перемены в обществе и научном познании? В новых историографических практиках В.А. мощно звучит тема феноменальности русской истории, она едва ли не намеренно усиливается, когда он, как кажется, понимает, что несколько «перегибает палку» российской самобытности. Но, возможно, это и поиск новых конформистских ниш. В сформулированном им вопросе - «предрасположена ли российская историографическая традиция к антропологически ориентированной истории?» - велика доля сомнения в положительном ответе. Основания для постановки вопроса В.А. видит в очевидной специфике российской реальности. «В первую очередь среди них - сравнительная удаленность от центров древних цивилизаций и от путей, соединивших общества, что наследовали этим цивилизациям; неблагоприятное соотношение пространства и населения и постоянная доминанта колонизационного центра (вырастающего в государственный центр) над слабыми колонизуемыми и присоединяемыми регионами; неблагоприятные условия для аграрной деятельности и труднодоступность минеральных ресурсов. неизменно общинная и рутинная организация материального производства, недостаточная экономическая активность и самодеятельность населения, постоянное «поравнение» внизу и особая, как казалось, жестокость в имущественных и социальных отношениях между «верхами» и «низами». Отсюда и историографический Левиафан оказывается мощнее историографического Ионы. Разработка антрополо-
гической истории России затруднена значительно меньшей, чем на Западе (в Европе), обеспеченностью источниками, отражающими ментальные явления. вне государственной традиции, источниками, способными полноценно обеспечить антропологически ориентированное историческое изучение»32.
Характерной и отличительной чертой научного облика В.А. была, как кажется, его редко встречающаяся в век специализации ученой работы способность одинаково комфортно чувствовать себя на двух полюсах исторического познания. На одном были глобальные, всеохватывающие, тотальные идеи и представления, на другом - предельно частные, детальные, конкретные исследовательские объекты. Сравнительно новая для него область изучения и преподавания - историческая география - позволяла максимально сблизить эти крайности познавательной деятельности.
В одной из первых специальных работ на эту тему размышления о месте и роли исторической географии в системе исторических наук по-истине стали возвышенными, соединились с пространством, временем и историей человека, вопросами взаимодействия гуманитарного и естественнонаучного знания в изучении проблемы «человек и пространство».
«Исторические процесс, создав авторефлексию и исторические науки, познает себя как многомерное явление. Отсчет событий; счет царствованиям, временам и эпохам; противоположение «своей» и «чужой» истории - от миров эллинов и варваров Геродота до европоцентризма и антитез «Запад-Восток», «Север-Юг»; видение сменяющихся или сосуществующих цивилизаций - от Книги пророка Даниила до трудов А. Тойнби; иерархия обществ, государств, территорий; созданные в различных эпистемологических системах шкалы форм, сущностей и ценностей исторического процесса - это неисчислимый корпус мер в историческом познании, возможность сосуществования и конкуренции их определенного сомножества, споры о мерах даже в рамках одной и той же методологии восходят к трем главным феноменам истории человека, проявляющим себя и в историческом процессе, и в его познании. Это -Время, Пространство, Событие»33.
Как историк исторической науки, В.А. определяет место исторической географии в системе исторического знания и науки в первую очередь через ее историю, и, следуя традиционным правилам, определяет ее вехи последовательно в границах Средневековья, Возрождения, рационалистической, романтической, позитивистской историографии, марксистской формационной методологии. Эта схема является, по-видимому, в его новейших представлениях универсальной, и реальная история исторической географии легко в нее укладывается, как, по его мнению, укладывается все в теории и практике исторического знания.
Определение исторической географии как географии прошлого признается В.А. устаревшим и недостаточным. «Современное определение
исторической географии как научной дисциплины, возможно, конституируется как исследование взаимоотношений, какие существовали и существуют между человеческим обществом и отдельными его частями и пространством планеты во временных координатах и событийном пространстве»34.
Став законным и естественным преемником А.И. Андреева, В.К. Яцун-ского, О.М. Медушевской, А.Л. Станиславского в преподавании исторической географии в Историко-архивном институте, оперативно войдя в сравнительно новую для него проблематику, В.А., конечно, адаптировал академические суждения и характеристики к особенностям студенческой аудитории. В лекциях он предпочитал возвращаться к традиционным определениям, не забывая при этом напомнить слушателям, что цели, задачи и возможные результаты исследований и изучения исторической географии гораздо шире всех определений, в которые вкладывается ее понятие. Напоминая также, что любое определение должна характеризовать некая целостность и, возможно, «осознание этой целостности - целостности природы, общества и человека, целостности пространства, времени и истории мира - единственный путь, сберегающий от разрушения»35.
Отсюда - «еретический» в тогдашних условиях и отнюдь и не такой уж риторический вопрос, который ученый однажды задал не столько своему читателю и слушателю, сколько самому себе: «Входят ли в состав исторических источников, т.е. свидетельств человеческой истории, независимые от человека явления природы?».
Это были сомнения в жестко очерченных границах определения исторического источника исключительно как продукта целенаправленной человеческой деятельности. И робкой попыткой вернуться к альтернативным и хорошо известным ему версиям, расширяющим познавательную деятельность в границах истории.
Уместно напомнить, что еще в 1960-е гг. С.О. Шмидт предложил включать в понятие исторического источника не только результаты «человеческой деятельности», но и естественно-географическую среду в самом широком понимании этого термина. Источниковедческая база исторической науки, «шкала ценности исторических источников», писал
С.О. Шмидт, меняется: климат, ландшафт, природные катастрофы, животный мир, эпидемии не менее значительные источники информации, чем продукты человеческой деятельности. Сетуя на игнорирование источников природного происхождения при изучении антропологически ориентированной истории, назревших вопросов взаимодействия общества и природы, С.О. Шмидт предлагал в первую очередь считать историческим источником все, что источает или может источать информацию, что является источником исторической информации36.
Точно так же, как С.О. Шмидт, считал и считает С.М. Каштанов. Он предлагает различать исторические источники на явления и произ-
ведения природы и проявления и результаты созидательной деятельности человека37. Для историка, реконструирующего прошлое, информация, заключенная в источнике, - на первом месте. Где и откуда он «взял», «добыл» эту информацию, конечно, важно. Но существеннее то, что эта информация необходима ему для целей, которые он перед собой поставил, научной темы, какую он сформулировал, задачи, которую ему предстоит решать. Скажем, «для изучения древнейшей истории с ее относительно ограниченной источниковой базой и очень тесной зависимостью общества от природной среды», наряду с источниками этнографическими, археологическими, антропологическими, лингвистическими и письменными, необходимо изучать источники и естественнонаучные. И среди них - как преобразованную человеком природную среду, так и не преобразованную38.
В общем, у В.А. были союзники и в этом, строго научном вопросе, и в других, относящихся, скажем так, к вопросам научной коммуникации. Но выйти за пределы однажды очерченного им (или другими) круга он уже был или не силах. Или не хотел.
В.А. был в первую очередь историком отечественной исторической науки, разумеется, ориентируясь в общемировых проблемах истории исторического знания. Новые и долгожданные требования к преподаванию историографии, историографической научно-исследовательской практике привели к решительному обновлению учебных программ и в целом крутому повороту в содержании, в методах и методике преподавания историографических курсов. Между прежними аналогичными опытами, а их было немало39, и новой программой дисциплины «История исторической науки» по специальности «Историко-архивоведение» лежит пропасть не только идейного и методологического характера, но в первую очередь содержательного. Теперь в программе и, следовательно, в курсе предусматривается освоения студентами эволюции исторического познания в его средиземноморско-европейской традиции с древнейших времен до настоящего времени, а развитие российской историографии рассматривается в контексте мировой исторической мысли и исторической науки. «Историография представляется в курсе как сложный процесс постоянного “rewriting of history” (переписывания истории), создания сменяющих друг друга моделей исторического прошлого»40.
Так исподволь нащупывается, а затем и обнаруживается один из путей «реабилитации» отечественной исторической науки советского периода. Советские историки создавали соответствующие тогдашней идеологии и методологии модели исторического прошлого, а в новых условиях наступило время переписывания истории (и, добавим, историографии). Выходит, что если опыты создания «управляемой истории» будут возобновлены, то историки просто обречены на очередное обновление исторических и историографических моделей. При этом проблема их моральной и социальной ответственности как будто снимается. Или перекладывается
на власть и обстоятельства. В конце концов, все ушли или уйдут, и те, кто, как мог, молча сопротивлялся, и те, кто обвинял, и те, кто каялся, немногочисленные адвокаты, тьма обвинителей, судьи, публика, «мир безмолвного молчания».
В докладе на одной из научных конференций В.А. демонстрирует, как можно в полете мысли, поднимаясь над сотнями историков и философов, веками, континентами, воспаряя ввысь и оставаясь в достаточных пределах точности, изложить на нескольких страницах историю мирового исторического знания. Сказав в заключение: «Точность исторического знания - прежде всего, понятие историчное и системное. Его современный смысл, как и современный смысл точности гуманитарного знания в целом, возможно обсуждать только в рамках существующих познавательных систем и познавательной ситуации.»41
Сохранились свидетельства о новых творческих замыслах В.А., которым, увы, не суждено было осуществится. В личном архиве его ученицы, историка культуры Т. А. Пархоменко, сохранился, написанный им план-проспект статьи «Историки и интеллектуальные круги России (конец XIX - начало XX века)», предназначавшейся для книги по истории творческого сообщества страны. История исторической науки уверенно включается в нем в общую ткань истории отечественной культуры. Предполагалось рассмотреть следующие вопросы:
«1. Эволюцию статуса истории как знания и как занятия в российском обществе, в российской культуре, российском политическом обиходе от оформления российской историографии (первая половина XVШ в.) до рубежа XIX-XX вв.
2. Проблемы, связанные со становлением и оформлением российского историка как профессионала (первая половина - середина XIX в.) и его “вписывание” в интеллектуальные круги России.
3. Место, занимаемое профессиональными историками, историками-“любителями” (коллекционеры; члены научных обществ; лица, принадлежащие к иным профессиональным кругам, но публично выступающие по вопросам истории), преподавателями средней школы в профессиональном спектре интеллектуальной России конца XIX - начала XX в. Придется, в частности, вернуться и к старому спору об определении, численности, составе, классификации русской интеллигенции рубежа веков (В.Р. Лейкина-Свирская, Л.Е. Ерман и др.), разделить понятия “интеллигенция” и “интеллектуальные круги”.
4. “Степень востребованности” и “степень авторитетности” областей интеллектуальной деятельности и наук по отношению к старым проблемам и проблемам, вставшим перед российским обществом на рубеже XIX-XX в. (литература, публицистика, философия, право, экономика, история и т.д.).
5. “Ответы” исторической науки на “социальные ожидания” времени. Дифференциация запроса и дифференциация ученых. Только ли в прошлое
обращена история? Не предвидели начала катастрофического развития событий начала XX в.: была ли история хуже или лучше других областей интеллектуальной деятельности в этом отношении? Крушение концепций “шествия венчанного царя с верноподданным народом”. Надежды и опасения либеральных историков. Активность и ожидания радикалов.
6. Авторитет историка в общественном мнении страны накануне, во время и после революции 1905-1907 гг. Новые издания и историк.
7. Самоидентификация и идентификация историков на этих трех этапах (Павлов-Сильванский о Милюкове; Ключевский о политиканстве и науке своих учеников; авторитет Платонова; кумиры студенчества и др.)
8. Российская культура и историография; историография и российская культура: начало складывания новых отношений. Российский историк в мире (А.С. Лаппо-Данилевский и др.; подготовка Петербургского международного конгресса исторических наук)»42.
В последние годы жизни В.А. часто обращается к теме, с которой он, собственно, начинал свою научную деятельность - персонификации историографического процесса, антропологически ориентированной истории исторической науки43.
Его особым вниманием как «исторического географа» пользуется творчество В.К. Яцунского. Он находит самые нужные и верные слова, определяющие роль ученого в развитии отечественной исторической географии. Он набрасывает точные штрихи к портрету М.М. Богословского, раскрывая, может быть, сокровенные тайны его психологического и творческого облика.
В одну из знаменательных дат в жизни С.М. Каштанова В.А. «дарит» юбиляру «годами накопленные размышления о нем и об Историкоархивном институте».
Он пишет проникновенный очерк об А.А. Зимине, где милые сердцу студенческие воспоминания сопровождаются размышлениями историографа о поразительном феномене выдающегося ученого. Он находит еще один существенный - и неожиданный - ракурс для понимания судьбы национальной историографии в ХХ в. «Творчество Зимина, если воспользоваться термином того времени, хронологически полностью укладывается в т.н. период «расцвета советской исторической науки» (но, вопреки тогдашнему официальному пониманию этой формулы, размышляешь о том, что ведь действительным ее расцветом и были А.А. Зимин и
С.Б. Веселовский, Н.Н. Воронин и Л.В. Черепнин, С.Н. Валк и А.И. Андреев, М.Я. Гефтер и К.Н. Тарновский.)»44. Спустя двадцать лет после смерти ученого, В.А. находит ему точное место в новейшей российской историографии. Благодаря А.А. Зимину, «впервые в дореволюционной и советской “россике средневековья” оказалась сформированной альтернативная, построенная на иных основаниях, концепция исторического процесса и доказана самая возможность существования строго научной альтернативной русской истории. “Официально-государственный”
и “москвоцентристский” характер подходов был решительно заменен историей людей, общества и “полицентричным” подходом. Это было сделано А.А. Зиминым до появления в нашей науке понятий “историческая антропология” и “антропологически ориентированная история”, “альтернативная история” и “точки бифуркации”. В его трудах мы не найдем этих терминов. Но не Зимин ли был в числе тех, кто привел нас к этим, казалось бы, импортированным понятиям?»45
Терминологические и теоретические изыскания были несвойственны еще одному ученому МГИАИ. Светлую память о нем В.А. сохранял до конца жизни.
В 2006 г. выходит в свет книга Н.П. Ерошкина, включающая три работы - «Крепостническое самодержавие и его политические институты», «Законодательный механизм России периода буржуазных реформ 60 - 70-х гг. XIX в.» и «Самодержавие накануне краха». Ответственный редактором книги «Российское самодержавие» и автором вступительной статьи был В.А. По общему мнению многочисленных учеников, друзей и коллег Николая Петровича Ерошкина, статья В.А. была одной из лучших, если не лучшая, о замечательном ученом, педагоге и человеке, статья, далеко выходящая за пределы формального предисловия. И кому как не В.А., которого связывали Н.П. Ерошкиным далеко не формальные, очень близкие человеческие отношения, было найти самые нужные и точные слова, в том числе и при характеристике места ученого в истории науки русской истории, конечно, подверженной трансформации в результате давления извне, но и несгибаемой до тех пор, пока в ее рядах остаются те, для кого научная честь и совесть не являются пустым звуком.
В.А. писал, что труды Н.П. Ерошкина «достойно представляют одно из научных направлений, складывавшихся в Историко-архивном институте, со всеми особенностями этого направления: новой, уникальной тогда научной дисциплиной (история государственных учреждений), междисциплинарным синтезом (история, архивоведение, государствоведение, история права и др.), массированным введением в научный оборот новых архивных материалов, глубоким анализом исторических источников, приводившим, как правило, к отходу от репродуцируемых политикоидеологических штампов»46. Высказав необычайно важную не только в контексте наследия Н.П. Ерошкина мысль, - а на наш взгляд, ключевую для кардинального переосмысления «феномена советской историографии», когда речь идет о подлинно научной ее составляющей, - В.А. провел исключительно тонкий и образцовый историографический анализ концепции истории российского самодержавия, разработанной и последовательно отстаивавшейся Н.П. Ерошкиным.
Три десятилетия отделяют работы Н.П. Ерошкина от сегодняшнего дня российской историографии самодержавия, писал в заключение В.А. Налицо существенное приращение источников и литературы о династии
Романовых, государственности и учреждениям России XIX - начала ХХ вв. Но историческая концепция ученого, как принято говорить, выдержав испытания и искушения советской эпохи, уверенно выигрывает и в нынешних, вполне реальных «боях за историю». В последние годы «выявилась тенденция к некоему странному “отбеливанию” и “стерилизации” облика последнего самодержца. Главным аргументом здесь выступает действительно совершенное в 1918 г. Советской властью несмываемое преступление - бессудный и беззаконный расстрел царской семьи. Но меняет ли это сколько-нибудь представление о системном кризисе самодержавия, о тупике, в который оно зашло в 1917 г. как система управления страной? Не получается ли так, что российскому обществу, российскому читателю вновь пытаются преподнести теорию в перевернутых, как это было в 20-80-е годы, тонах? Не являются ли книги Н.П. Ерошкина. средством от нового черно-белого перевертывания исторического видения?»47
Вернемся к статье В.А., открывающей «Российское самодержавие» Н.П. Ерошкина. «Приличная профессура умирает стоя, - однажды заметил Николай Петрович в дружеском застолье с профессором Владимиром Евгеньевичем Иллерицким и автором этих строк. Владимир Евгеньевич осенью 1982 г, прочитав лекцию и проведя на кафедре консультации, один спустился в метро - ехать домой - и только что и успел, что схватиться за сердце. Николай Петрович 30 января 1988 г. возвращался из Ленинграда - счастливый, с горой материала для уже третьего тома «Высших и центральных государственных учреждений России». В вагоне было очень тепло, утро же стояло морозное, за 20. Позвонил домой, сел в такси бодрый настолько, что совершенно забыл о таблетках. Разницу температур почти в 50 градусов больное сердце не вынесло»48.
* * *
Виктор Александрович Муравьев утром 24 октября 2009 г. приехал в единственное место, где ему в последние годы было по-настоящему хорошо и покойно, где 20 лет он почти самостоятельно и самозабвенно, не особенно привлекая постороннюю рабочую силу, строил свой дом. Он не торопился: он вырастил детей, он посадил деревья, он написал книги. Оставалось малое: достроить дом, уже требовавший ремонта. Он ушел стоя, в нескольких сотнях метров от дома, оставшегося без своего зодчего.
Примечания
1 Памяти Виктора Александровича Муравьева // Новый исторический вестник. 2009. № 3(21). С. 6-8; Памяти Виктора Александровича Муравьева (17.01.1941 - 25.10. 2009) // Вестник РГГУ. 2010, № 7. С. 300-302; Пархоменко ТА. Портрет историка как явление культуры в творчестве Виктора Александровича Муравьева (1941 - 2009): памяти учителя // Культурологический журнал. 2010. № 2. С. 1-11; Дурновцев В.И. Виктор Александрович Муравьев:
историк в зеркале историографии // Вестник РГГУ. 2011. № 11. С. 261-275; Архипова Т.Г. Мои незабвенные: Ерошкин, Степанский, Смирнова, Муравьев // «Новый исторический вестник» к 80-летию МГИАИ-РГГУ: Избранное, 2005 - 2010. М., 2011. С. 64-72.
Pamyati Viktora Aleksandrovicha Muraveva // Novy istorichesky vestnik. 2009. No. 3(21). P. 6-8; Pamyati Viktora Aleksandrovicha Muraveva (17.01.1941 - 25.10. 2009) // Vestnik RGGU. 2010. No. 7. P. 300-302; Parkhomenko TA. Portret istorika kak yavlenie kultury v tvorchestve Viktora Aleksandrovicha Muraveva (1941 - 2009): pamyati uchitelya // Kulturologichesky zhurnal. 2010. No. 2. P 1-11; Durnovtsev V.I. Viktor Aleksandrovich Muravev: istorik v zerkale istoriografii // Vestnik RGGU. 2011. No. 11. P. 261-275; Arkhipova T.G. Moi nezabvennye: Eroshkin, Stepanskiy, Smirnova, Muravev // “Novyy istoricheskiy vestnik” k 80-letiyu MGIAI-RGGU: Izbrannoe, 2005 - 2010. Moscow, 2011. P 64-72.
2 Луцкий Е.А., Муравьев В.А. Историография истории СССР в годы Великой Отечественной войны // История СССР. 1980. № 3; Луцкий ЕА., Муравьев ВА. Глава 5. Историография истории СССР в годы Великой Отечественной войны // Историография истории СССР (эпоха социализма): Учебник. М., 1982.
Lutsky E.A., Muravev V.A. Istoriografiya istorii SSSR v gody Velikoy Otechestvennoy voyny // Istoriya SSSR. 1980. No. 3; Lutsky EA., Muravev VA. Glava 5. Istoriografiya istorii SSSR v gody Velikoy Otechestvennoy voyny // Istoriografiya istorii SSSR (epokha sotsializma): Uchebnik. Moscow, 1982.
3 Муравьев В.А. Безымянные герои войны (О книгах С.И. Садовникова) // Археографический ежегодник за 2005 год. М., 2007. С. 87; Муравьев ВА. Поиск, ставший судьбой // Вестник архивиста. 2006. № 6(96). С. 412^417.
Muravev VA. Bezymyannye geroi voyny (O knigakh S.I. Sadovnikova) // Arkheograficheskiy ezhegodnik za 2005 god. Moscow, 2007. P 87; Muravev VA. Poisk, stavshiy sudboy // Vestnik arkhivista. 2006. No. 6(96). P. 412-417.
4 Архипова Т.Г. Указ. соч. С. 65-66.
Arkhipova T.G. Op. cit. P 65-66.
5 Мир источниковедения: Сборник в честь Сигурда Оттовича Шмидта. М.; Пенза, 1994. С. 387-390.
Mir istochnikovedeniya: Sbornik v chest Sigurda Ottovicha Shmidta. Moscow; Penza, 1994. P. 387-390.
6 Кружку источниковедения истории СССР - 15 лет // Труды МГИАИ. Т. 24, вып. 2. Вопросы источниковедения истории СССР. М., 1966. С. 267-272.
Kruzhku istochnikovedeniya istorii SSSR - 15 let // Trudy MGIAI. Vol. 24, Part 2. Voprosy istochnikovedeniya istorii SSSR. Moscow, 1966. P. 267-272.
7 Рашковский Е.Б. Три урока (из философского дневника) // Мир источниковедения.
С. 452.
Rashkovsky E.B. Tri uroka (iz filosofskogo dnevnika) // Mir istochnikovedeniya. P. 452.
8 Валк С.Н. Вступительная лекция Н.П. Павлова-Сильванского // Труды Ленинградского отделения Института истории. Вып. 5. М.; Л., 1963. С. 617-626.
Valk S.N. Vstupitelnaya lektsiya N.P. Pavlova-Silvanskogo // Trudy Leningradskogo otdeleniya Instituta istorii. Vol. 5. Moscow; Leningrad, 1963. P. 617-626.
9 Муравьев В.А. Материалы Н.П. Павлова-Сильванского в ленинградских архивах // Труды МГИАИ. Т. 22. М., 1965. С. 279-292.
Muravev VA. Materialy N.P. Pavlova-Silvanskogo v leningradskikh arkhivakh // Trudy MGIAI. Vol. 22. Moscow, 1965. P. 279-292.
10 Муравьев В.А. Когда был поставлен вопрос о «русском феодализме»? // Проблемы истории русского общественного движения и исторической науки. М., 1981. С. 313-321.
Muravev VA. Kogda byl postavlen vopros o “russkom feodalizme”? // Problemy istorii russkogo obshchestvennogo dvizheniya i istoricheskoy nauki. Moscow, 1981. P. 313-321.
11 МуравьевB.A. Лекционные курсы Н.П. Павлова-Сильванского в высших вольных учебных заведениях Петербурга // Археографический ежегодник за 1969 год. М., 1971. С. 247-258; Муравьев B.A. Две лекции Н.П. Павлова-Сильванского («История и современность», «Революция и русская историография») // История и историки: Историографический ежегодник за 1972 год. М., 1973. С. 337-364.
Muravev VA. Lektsionnye kursy N.P. Pavlova-Silvanskogo v vysshikh volnykh uchebnykh zavedeniyakh Peterburga // Arkheografichesky ezhegodnik za 1969 god. Moscow, 1971. P. 247-258; Muravev VA. Dve lektsii N.P. Pavlova-Sil’vanskogo (“Istoriya i sovremennost”, “Revolyutsiya i russkaya istoriografiya”) // Istoriya i istoriki: Istoriograficheskiy ezhegodnik za 1972 god. Moscow,
1973. P. 337-364.
12 Шмидт С.О. Сочинения Н.П. Павлова-Сильванского как памятник истории и культуры // Павлов-СильванскийН.П. Феодализм в России. М., 1988. С. 591.
Shmidt S.O. Sochineniya N.P Pavlova-Silvanskogo kak pamyatnik istorii i kultury // Pavlov-Silvanskiy N.P. Feodalizm v Rossii. Moscow, 1988. P. 591.
13 Беленький И.Л. Борис Иванович Сыромятников (1874 - 1947) // Россия и современный мир. 2002. № 4. С. 204-213; Тихонов B.B. Историк «старой школы»: Научная биография Б.И. Сыромятникова. Pisa, 2008; Дурновцев B.И., Тихонов B.B. Жизнь и труды историка Б.И. Сыромятникова. М., 2012.
Belenky I.L. Boris Ivanovich Syromyatnikov (1874 - 1947) // Rossiya i sovremennyy mir. 2002. No. 4. P. 204-213; Tikhonov V.V. Istorik “staroy shkoly”: Nauchnaya biografiya B.I. Syromyatnikova. Pisa, 2008; Durnovtsev V.I., Tikhonov V.V. Zhizn i trudy istorika B.I. Syromyatnikova. Moscow, 2012.
14 Шмидт С.О. Сочинения Н.П. Павлова-Сильванского как памятник истории и культуры. С. 587-599; Чирков СЗ. Н.П. Павлов-Сильванский и его книги о феодализме // Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. С. 600-638.
Shmidt S.O. Sochineniya N.P. Pavlova-Silvanskogo kak pamyatnik istorii i kultury. P 587-599; Chirkov S.V. N.P. Pavlov-Silvanskiy i ego knigi o feodalizme // Pavlov-Silvanskiy N.P. Feodalizm v Rossii. P. 600-638.
15 Муравьев B.A. Теории феодализма в России в русской историографии конца XIX -начала XX вв.: Дисс. ... канд. ист. наук. М., 1969. С. X.
Muravev V.A. Teorii feodalizma v Rossii v russkoy istoriografii kontsa XIX - nachala XX vv.: Diss. ... kand. ist. nauk. Moscow, 1969. P X.
16 Ibidem. P. VIII.
17 Ibidem. P. 501-502.
18 Ibidem. P. 503.
19Хорхордина Т.И. Корни и крона: Штрихи к портрету Историко-архивного института (1930 - 1991) М., 1997. С. 86.
Khorkhordina T.I. Korni i krona: Shtrikhi k portretu Istoriko-arkhivnogo instituta (1930 -1991) Moscow, 1997. P. 86.
20 Иллерицкий B.E. Сергей Михайлович Соловьев. М.,1980.
Illeritsky V.E. Sergey Mikhaylovich Solovev. Moscow,1980.
21 Мохначева М.П. Источники по истории становления и развития историографии в МГИАИ-ИАИ РГГУ // Вестник РГГУ 2009. № 4. С. 23-47; 2010. № 7. С. 56-82.
Mokhnacheva M.P. Istochniki po istorii stanovleniya i razvitiya istoriografii v MGIAI-IAI RGGU // Vestnik RGGU. 2009. No. 4. P. 23-47; 2010. No. 7. P. 56-82.
22 Вопросы историографии в высшей школе: Всесоюзная конференция преподавателей историографии истории СССР и всеобщей истории университетов и педагогических институтов. Смоленск, 31 января - 3 февраля 1973 г. Смоленск, 1975.
Voprosy istoriografii v vysshey shkole: Vsesoyuznaya konferentsiya prepodavateley istoriografii istorii SSSR i vseobshchey istorii universitetov i pedagogicheskikh institutov. Smolensk, 31 yanvarya - 3 fevralya 1973 g. Smolensk, 1975.
23 Bолков Л.B., Муравьев B.A. Историография истории СССР в период завершения социалистического строительства в СССР (середина 30-х - конец 50-х годов): Учебное пособие. М., 1982.
Volkov L.V, Muravev VA. Istoriografiya istorii SSSR v period zaversheniya sotsialisticheskogo stroitelstva v SSSR (seredina 30-kh - konets 50-kh godov): Uchebnoe posobie. Moscow, 1982.
24 Муравьев B.A. К изучению исторических взглядов деятелей большевистской партии дооктябрьского периода (историография вопроса) // Труды МГИАИ. Т. 30, вып. 1. М.,
1974. С. 26-36.
Muravev VA. K izucheniyu istoricheskikh vzglyadov deyateley bolshevistskoy partii dooktyabrskogo perioda (istoriografiya voprosa) // Trudy MGIAI. Vol. 30, Part 1. Moscow, 1974. P. 26-36.
25 Муравьев B.A., Bолобуев О.B. Ленинская концепция революции 1905 - 1907 годов и советская историография. М., 1982; Муравьев B.A. Современная советская историография революции 1905 - 1907 годов. М., 1985; Муравьев BA. История революции 1905 - 1907 гг. в России в творчестве М.Н. Покровского // Советская историография Отечественной истории: Ученые и их труды. М., 1988.
Muravev VA., Volobuev O.V Leninskaya kontseptsiya revolyutsii 1905 - 1907 godov i sovetskaya istoriografiya. Moscow, 1982; Muravev V.A. Sovremennaya sovetskaya istoriografiya revolyutsii 1905 - 1907 godov. Moscow, 1985; Muravev VA. Istoriya revolyutsii 1905 - 1907 gg. v Rossii v tvorchestve M.N. Pokrovskogo // Sovetskaya istoriografiya Otechestvennoy istorii: Uchenye i ikh trudy. Moscow, 1988.
26 Муравьев B.A. Революция 1905 - 1907 гг. и русские историки (к постановке проблемы) // Интеллигенция и революция: XX век. М., 1985. С. 72-73.
Muravev VA. Revolyutsiya 1905 - 1907 gg. i russkie istoriki (k postanovke problemy) // Intelligentsiya i revolyutsiya: XX vek. Moscow, 1985. P. 72-73.
27 Минаев B.B. Вспоминая Красавченко // Новый исторический вестник. 2007. К 1(15). С. 167-182.
Minaev V.V. Vspominaya Krasavchenko // Novy istorichesky vestnik. 2007. No. 1(15). P. 167-182.
28 Московский государственный ордена «Знак Почета» историко-архивный институт. Пермь, 1984.
Moskovsky gosudarstvenny ordena “Znak Pocheta” istoriko-arkhivny institut. Perm,
1984.
29 Муравьев B.A. Советская историография революции 1905 - 1907 годов: Проблемы освоения ленинской концепции истории Первой российской революции. Дисс. ... докт. ист. наук. М., 1987.
Muravev VA. Sovetskaya istoriografiya revolyutsii 1905 - 1907 godov: Problemy osvoeniya leninskoy kontseptsii istorii Pervoy rossiyskoy revolyutsii. Diss. . dokt. ist. nauk. Moscow, 1987.
30 Научно-педагогическая школа источниковедения Историко-архивного института. М., 2001.
Nauchno-pedagogicheskaya shkola istochnikovedeniya Istoriko-arkhivnogo instituta. Moscow, 2001.
31 Муравьев B.A. Левиафан и Иона в России: предрасположена ли российская историографическая традиция к антропологически ориентированной истории // Историческая антропология: Место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации. М., 1998. С. 40-44.
Muravev VA. Leviafan i Iona v Rossii : predraspolozhena li rossiyskaya istoriograficheskaya traditsiya k antropologicheski orientirovannoy istorii // Istoricheskaya antropologiya: Mesto v sisteme sotsialnykh nauk, istochniki i metody interpretatsii. Moscow, 1998. P. 40-44.
32 Ibidem. P. 43.
33 Муравьев B.A. Пространство, время, история человека и общества: Историческая география в системе исторических наук // Исторический источник: человек и пространство. М., 1997. С. 24.
Muravev VA. Prostranstvo, vremya, istoriya cheloveka i obshchestva: Istoricheskaya geografiya v sisteme istoricheskikh nauk // Istoricheskiy istochnik: chelovek i prostranstvo. Moscow, 1997. P. 24.
34 Муравьев B.A. Пространство, время, история человека и общества: Историческая география в системе исторических наук. С. 35; Муравьев B.A. Историческая география в мире и в России (XVIII в. - 60-е гг. XX в.) // Вспомогательные исторические дисциплины -источниковедение - методология истории в системе гуманитарного зпапия. Ч. 1. М., 2008. С. 67-93.
Muravev V.A. Prostranstvo, vremya, istoriya cheloveka i obshchestva: Istoricheskaya geografiya v sisteme istoricheskikh nauk. P. 35; Muravev VA. Istoricheskaya geografiya v mire i v Rossii (XVIII v. - 60-e gg. XX v.) // Vspomogatelnye istoricheskie distsipliny -istochnikovedenie - metodologiya istorii v sisteme gumanitarnogo znaniya. Part 1. Moscow, 2008. P. 67-93.
35 Муравьев B.A. Пространство, время, история человека и общества: Историческая география в системе исторических наук. С. 35.
Muravev V.A. Prostranstvo, vremya, istoriya cheloveka i obshchestva: Istoricheskaya geografiya v sisteme istoricheskikh nauk. P. 35
36 Шмидт С.О. Путь историка: Избранные труды по источниковедению и историографии. М., 1997.
Shmidt S.O. Put istorika: Izbrannye trudy po istochnikovedeniyu i istoriografii. Moscow,
1997.
37 Каштанов С.М. С.О. Шмидт и проблема определения исторического источника // Источниковедение: Проблемные лекции. М., 2005. С. 132.
Kashtanov S.M. S.O. Shmidt i problema opredeleniya istoricheskogo istochnika // Istochnikovedenie: Problemnye lektsii. Moscow, 2005. P. 132.
38 Першиц A.И. Понятие и классификация первобытно-исторических источников // История первобытного общества: Общие вопросы. Проблемы аптропосоциогепеза. М., 1983. С. 35; Першиц A.И. Непреобразованная природная среда как источник изучения древнейшей истории // Источниковедение и краеведение в культуре России. М., 2000. С. 18.
Pershits A.I. Ponyatie i klassifikatsiya pervobytno-istoricheskikh istochnikov // Istoriya pervobytnogo obshchestva: Obshchie voprosy. Problemy antroposotsiogeneza. Moscow, 1983. P 35; Pershits A.I. Nepreobrazovannaya prirodnaya sreda kak istochnik izucheniya drevneyshey istorii // Istochnikovedenie i kraevedenie v kulture Rossii. Moscow, 2000. P 18.
39 Программа по историографии истории СССР (проект). М., 1978; Программа дисциплины «Историография истории СССР» для государственных университетов: Специаль-пость 2008 - История. М., 1987.
Programma po istoriografii istorii SSSR (proekt). Moscow, 1978; Programma distsipliny “Istoriografiya istorii SSSR” dlya gosudarstvennykh universitetov: Spetsialnost 2008 - Istoriya. Moscow, 1987.
40 Историко-архивоведение: Специальность 020800: Государственный образовательный стандарт высшего профессионального образования и примерные программы дисциплин федерального компонента (циклы общепрофессиональных дисциплин и дисциплин специализации). М., 2003. С. 572.
Istoriko-arkhivovedenie: Spetsialnost 020800: Gosudarstvenny obrazovatelny standart vysshego professionalnogo obrazovaniya i primernye programmy distsiplin federalnogo komponenta (tsikly obshcheprofessionalnykh distsiplin i distsiplin spetsializatsii). Moscow, 2003. P. 572.
41 Муравьев B.A. Точное историческое зпапие: претензии поколений историков // Точное гуманитарное зпапие: традиции, проблемы, методы, результаты. М., 1999. С. 15.
Muravev V.A. Tochnoe istoricheskoe znanie: pretenzii pokoleniy istorikov // Tochnoe gumanitarnoe znanie: traditsii, problemy, metody, rezultaty. Moscow, 1999. P. 15.
42 Пархоменко ZA. Указ. соч. С. 10.
Parkhomenko T.A. Op. cit. P. 10.
43 Муравьев B.A. В.О. Ключевский и «новая волна» историков начала XX века // Ключевский: Сборник материалов. Пепза, 1995; Муравьев B.A. Б.И. Сыромятников // Историки России XVIII - XX веков. Вып. 6. М., 1997. С. 75-84;МуравьевB.A. «Русская историография» Н.Л. Рубинштейна // Археографический ежегодник за 1998 год. М., 1999. С. 228-232.
Muravev V.A. V.O. Klyuchevskiy i “novaya volna” istorikov nachala XX veka // Klyuchevskiy: Sbornik materialov. Penza, 1995; Muravev VA. B.I. Syromyatnikov // Istoriki Rossii XVIII - XX vekov. Vol. 6. Moscow, 1997. P. 75-84;Muravev VA. “Russkaya istoriografiya” N.L. Rubinshteyna // Arkheograficheskiy ezhegodnik za 1998 god. Moscow, 1999. P. 228-232.
44 Муравьев B.A. Александр Александрович Зимин (1920 - 1980) // Историки России: Послевоенное поколение. М., 2000. С. 170.
Muravev VA. Aleksandr Aleksandrovich Zimin (1920 - 1980) // Istoriki Rossii: Poslevoennoe pokolenie. Moscow, 2000. P. 170.
45 Там же. С. 174.
Ibidem. P. 174
46 Муравьев B.A. Николай Петрович Ерошкин и его труды по истории российского самодержавия // ЕрошкинН.П. Российское самодержавие. М., 2006. С. 18.
Muravev V.A. Nikolay Petrovich Eroshkin i ego trudy po istorii rossiyskogo samoderzhaviya // Eroshkin N.P. Rossiyskoe samoderzhavie. Moscow, 2006. P. 18.
47 Там же. С. 36.
Ibidem. P. 36.
48 Там же. С. 17.
Ibidem. P. 17.
