CC BY
127
УДК 82-1/29
ВРЕМЯ И ВЕЧНОСТЬ В ЛИРИКЕ М. ЦВЕТАЕВОЙ Хаимова Виолетта Михайловна
кандидат филологических наук, доцент кафедры лингвистики и педагогики Московской международной академии, violetta.mh@yandex.ru
Аннотация. В статье прослеживается, как, начиная с самых ранних стихов, в лирике М. Цветаевой раскрывается тема времени и Вечности. Намечается эволюция этой темы: вызревание от первых стихов о жизни и смерти, где тема проглядывает уже в самом интересе к жизни и не-жизни (небытию), пронизанных острой тоской от ощущения конечности земного бытия, - к последующим стихам, в которых явственно ощутима тяга к небытию как области абсолютного духа.
Ключевые слова: лирика, М. Цветаева, Время, Вечность
TIME AND ETERNITY IN M. TSVETAEVA'S LYRIC POEMS Violetta M. Khaimova
Moscow International Academy
Abstract. The article explores the evolution of revealing such theme as Time and Eternity in lyric poems by M. Tsvetaeva, starting with her earliest works. The theme has certain development, maturing from the first poems about life and death - which show the author's intense interest in life and non-life (non-being) and are permeated with acute anguish from feeling the finality of earthly existence - to subsequent ones, which clearly reveal the thirst for nothingness as a realm of absolute spirit.
Keywords: lyric, poems, M. Tsvetaeva, Time, Eternity
ема времени появляется уже в ранних стихах М. Цветаевой. Можно наметить ее эволюцию: вызревание от первых стихов о жизни и смерти, где тема проглядывает уже в самом интересе к жизни и не-жизни (небытию), пронизанных острой тоской от ощущения конечности земного бытия, - к последующим стихам, в которых явственно ощутима тяга к небытию как области абсолютного духа:
Слово странное - старуха! Смысл неясен, звук угрюм, Как для розового уха Темной раковины шум.
В нем - непонятое всеми, Кто мгновения экран. В этом слове дышит время, В раковине - Океан. («Старуха», 1911) 1
Тема времени находит свое воплощение в привязанности героини ранних стихов (1910-1911) к прошлому. Обостренное восприятие утраченного счастливого прошлого: «невозвратное меня зовет... («В светлом платьице»); «По Оке минувшее плывет.» («Ока») говорит о нежелании примириться с утратой (курсив мой - В.Х.). Уже здесь намечается конфликт, обусловленный несмирением с преходящим, с временным, с обреченным на уход: «Странно чувствовать так сильно и так просто / мимолетность жизни и свою» (1,189).
Радость бытия в ее стихах соседствует с «острой тоской». «Навеки» угасший день в стихотворении «Над Феодосией угас.» опять сталкивает время и Вечность и рождает тоску «вечернюю и весеннюю». Почти оксюморонный образ «весенней тоски» передает ощущение конечности земного бытия.
Лирическую героиню в ранних стихах М.Цветаевой постоянно притягивает тайна смерти. Интерес к смерти как к противоположности жизни, - в ее юношеских стихах, - ее отрицание, неприятие, ощущение ее противоестественности, т.е. несмирение с конечностью земного существования, достигает часто трагедийного звучания:
Стать тем, что никому не мило, - О, стать как лед! -Не зная ни того, что было, Ни что придет.
1 Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. Т.1. М.: Эллис Лак, 1994. С.171.
Далее все ссылки на это издание даются в тексте с указанием в скобках тома и страницы.
Вестник ММА №1-2019 21
Забыть, как сердце раскололось -И вновь срослось, Забыть свои слова и голос, И блеск волос...
(«Быть нежной, бешеной и шумной.» I, 192)
В юности сознание М. Цветаевой не допускает существование «Бога и загробной жизни. Отсюда - безнадежность, ужас старости и смерти. Полная неспособность природы - молиться и покоряться, безумная любовь к жизни, судорожная, лихорадочная жадность жить» (Из письма В.В. Розанову от 7 марта 1914 г.) [Цветаева 1995: 120]:
Слушайте! - Я не приемлю! Это - западня! Не меня опустят в землю, Не меня.
Знаю! - все сгорит дотла! И не приютит могила Ничего, что я любила, Чем жила.
(«Посвящаю эти строки.» I, 176)
Несмирение с конечностью земного существования, желание оставить след на земле звучит уже в «Идешь, на меня похожий.». Оно построено на значимости глагола прошедшего времени «была». И, несмотря на то, что стихи эти - о смерти, они чувственны, они искрятся полнотой жизни. Здесь, вопреки грамматическим формам и теме - не отрицание земного бытия, а его утверждение. Достигается это актуализацией данного глагола. По мнению Л.В.Зубовой, «актуализация связки прошедшего времени. может выделять бытийное значение прежде всего как значение перфектное в 2-х планах: а) в плане физическом - это актуализация временной относительности: "был, а теперь нет"; б) в плане духовном - это актуализация абсолютной бытийности: "был и оставил след своей личности, наполнил собою мир и преобразил его"» [Зубова 1989: 205].
Здесь, в глаголе «была» эти два плана совмещены - одновременно присутствует и план физического и план духовного, подчеркивается как временная конечность бытия, так и бытийная его бесконечность:
Не думай, что здесь - могила. Что я появлюсь, грозя. Я слишком сама любила Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились.
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись! .. (I, 177)
Если в более ранней лирике тема времени присутствовала в стихах «о юности и смерти», то стихотворение «Через снега, снега» - как бы следующая ступень времяпостижения. Интересно, что здесь М.Цветаева называет Время «Господином», себя - «слугой», «ученицей», говорит о своей верности и понятливости. Она ощущает Время, топот его коней:
Через снега, снега -
Слышишь голос, звучавший еще в Эдеме?
Это твоя слуга
С тобой говорит, Господин мой - Время.
Черных твоих коней
Слышу топот.
Нет у тебя верней
Слуги - и понятливей ученицы.
Рву за цветком цветок,
И целует, целует мой рот поющий.
- О, бытие! Глоток
Горячего грога на сон грядущий! (I, 136)
В 1-ой строфе звучание стиха передает гул Времени-Вечности. Достигается это прежде всего значимостью метра и ритма, они же обусловливают торжественность интонации. Образ Эдема, графическое выделение слов «Господин» и «Время» усиливает эту торжественность. Кроме того, упоминание об Эдеме рождает образ Вечности. Черные кони Времени создают емкий образ. Л.В.Зубова, исследовав цветообозначение в поэзии М.Цветаевой, пришла к выводу, что «черный цвет соотносится с различными смыслами, которые в целом имеют позитивное содержание» (Зубова 1989: 219). В последних строках стихотворения Время как бы передает свою воплощенность в минутах, из которых складывается бытие, поэтому острота его восприятия не рождает здесь трагизма, характерного для более ранней и более поздней лирики.
Образная система стихотворения, его ритмическая организация позволяют сделать вывод о том, что в нем реализовалось редкое для всего цветаевского творчества чувство своей причастности к Времени, своей вписанности в него.
В дальнейшем в ее творчестве будет нарастать конфликтность ее отношений со временем, вплоть до желания полной выключенности из него.
Уже в «Верстах-П» резко меняется тональность стихов о смерти, и это связано с уверенностью лирической героини Цветаевой в бессмертии творчества:
Нежной рукой отведя нецелованный крест, В щедрое небо рванусь за последним приветом. Прорезь зари - и ответной улыбки прорез. Я и в предсмертной икоте останусь поэтом! («Знаю, умру на заре! ..» I, 573)
Здесь - победное утверждение своего избранничества, торжества духа, отсутствие страха смерти.
В стихотворении «Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе.» - то же торжество жизни, та же неуспокоенность конечным, земным путем человека, то же бунтарство, то же желание восстать из праха, «восстать стихом», т.е. бессмертие через творчество. Оно показательно еще и тем, что сила, которая не дает ей смириться с конечным земным существованием человека, - не просто «судорожная, лихорадочная жажда жить», а любовь. Любовь как сила жизнеутверждающая:
Любовь! Любовь! И в судорогах и в гробе Насторожусь - прельщусь - смущусь - рванусь. О, милая! Ни в гробовом сугробе, Ни в облачном с тобою не прощусь.
И если все ж - плеча, крыла, колена Сжав - на погост дала себя увесть, -То лишь затем, чтобы смеясь над тленом Стихом восстать иль розаном расцвесть! (I, 570)
В ранних стихах М. Цветаевой - ужас, недоумение, граничащее с отчаянием. Сейчас - выстраданность той правды, которую утверждает: «тлена» не будет и быть не может.
Тема бренности земного существования присутствует и в творимом М.Цветаевой мифе о морском происхождении ее героини («Кто создан из камня, кто создан из глины.», «Две песни»). Корни этого мифа - в психологическом ощущении своей чуждости окружающему, в сознании своеволия, стихийности своих чувств, порывов. В стихах повторяется образ земной смерти: «Кто создан из глины, кто создан из плоти - / Тем гроб и надгробные плиты.»
Это продолжение неприятия смерти, небытия, тлена. И не покидает мысль о том, что желание воплотиться в морскую пену, в водную пучину диктуется желанием пребыть, не уйти: «Дробясь о гранитные ваши колена, / Я с каждой волной воскресаю» (I, 534).
В «Верстах - II» начинает резко звучать тема плоти и духа, тленности, временности плоти, обреченности ее на исчезновение и торжества духа («Психея», «Плоти - плоть, духу - дух»).
М. Цветаева резко разделяет плоть и дух, правда, подчеркивая земную зависимость духа, подчиненность его плоти в земной жизни. В цикле «Психея» утверждается божественная сущность духа:
Я - страсть твоя, воскресный отдых твой, Твой день седьмой, твое седьмое небо.
Там на земле мне подавали грош И жерновов навешали на шею. («Не самозванка - я пришла домой.» I, 394)
В аспекте темы времени и Вечности предстает и тема земной любви. Земная любовь являет себя в разных ликах в поэзии М. Цветаевой. Ее дары часто представляются преходящими, временными и потому не стоящими внимания. Предпочтение отдается творчеству, духу, дару в себе. Верность этому дару, верность своей высокой миссии на земле становится как бы единственно важным. Но одно то, что тема эта раскрывается в противоречивом переплетении тяги к любовной неге и отвержения этой тяги, уже свидетельствует о драматической коллизии:
Бренные губы и бренные руки Слепо разрушили вечность мою С вечной Душою своею в разлуке -Бренные губы и руки пою.
Рокот божественной вечности - глуше, Только порою, в предутренний час -С темного неба - таинственный глас: - Женщина! - вспомни бессмертную душу! («Бренные губы и бренные руки.» «I, 458)
Внутренняя противоречивость, характерная для многих стихотворений М.Цветаевой о любви, обнажает борьбу двух начал: любви и творчества. В ее поэзии эти два начала стремятся как бы взаимоисключить друг друга. Может быть, потому, что то и другое требует всего человека, без отдачи? Потому, что то и другое начало - стихийно? А героиня М.Цветаевой в высшей степени подвержена стихиям.
Стихотворение «Люблю ли вас?» поэтому внутренне драматично. Здесь все выдает борьбу:
Люблю ли вас? Задумалась.
Глаза большие сделались.
В лесах - река, В кудрях - рука
- Упрямая - запуталась.
Любовь. - Старо.
Но любовь - чувство, из которого рождается творчество, а оно бессмертно: «Быть - повести! / На то ведь и / Поэтом - в мир рождаешься!». «Что страсть? - Старо. / Вот страсть! - Перо!» Итак, утверждается первенство творчества. Но.: «Есть запахи - / Как заповедь./ Лоб уронила на руки». После торжества мысли о творчестве - мысль об обреченности на него, на заповедность творчества, на невозможность иного выбора. Отсюда - драматизм: «Лоб уронила на руки» (I, 512).
Часто в поэзии М. Цветаевой предстает некое двоемирие: мир небесный и мир земной, и все качества мира земного переносятся на любовь: любовь отождествляется с бренностью, преходящестью земного существования: Блаженны дочерей твоих, Земля, Бросавшие для боя и для бега. Блаженны в Елисейские поля Вступившие, не обольстившись негой.
Там лавр растет, - жестоколист и трезв, Лавр-летописец, горячитель боя.
- Содружества заоблачный отвес Не променяю на юдоль любови. («Хвала Афродите» (1) II, 62)
Появляются образы Елисейских полей (Элизиума) - островов блаженных, где, по представлению древних греков, находится местопребывание закончивших земное существование бессмертных героев; лавра, который вводит мотив славы, а значит, и бессмертия. Через противопоставление образов бессмертия, славы и бренной любви утверждается выбор в пользу отказа от любви.
Итак, сознание М. Цветаевой - амбивалентно. Но, отвергая телесное, как временность и тленность, утверждая духовное, как область абсолютного бытия, и наоборот, Цветаева все-таки разделяет идею их единства. Жизнь плоти в состоянии страсти, захватывающей все существо (стихия!) приравнивалась ею к бытийному:
. Есмь я и буду я, и добуду
Губы - как душу добудет Бог.
.Есмь я и буду я, и добуду
Душу - как губы добудет уст -
Упокоительница.
(«Не чернокнижница! В белой книге.») (Цикл «Провода» II, 246)
По мнению Л.В. Зубовой, «структурный параллелизм слов губы и душу раскрывает не традиционную для теологии и искусства оппозицию "телесное"
- "духовное", а принципиально важную для Цветаевой идею о том, что телесное и духовное составляет единую сущность в точках крайнего напряжения, предела» [Зубова 1989: 225].
О единстве духовного и телесного - и в «Послании» (цикл «Федра»):
Утоли мою душу! (Нельзя, не коснувшись уст,
Утолить нашу душу!) Нельзя, припадя к устам,
Не припасть и к Психее, порхающей гостье уст.
Утоли мою душу: итак, утоли уста. (II, 173)
В цикле «Хвала Афродите» («Уже богов - не те уже щедроты.») звучит мотив ухода молодости, ухода прелести, ухода любви. Иссяканию времени противопоставлен образ Вечности, характеризуемый признаком «дня, в котором нет числа».
Стремление постичь время и пребыть в Вечности, желание исполнить свой долг как поэта делает эту тему настойчиво звучащей.
Жизнь и быт все более опутывают поэта, отсюда - все большее стремление к запредельности, как осуществлению абсолютного бытия. Для М.Цветаевой в высшей степени характерно тяготение к абсолютным категориям, к пределу. Категория Вечности служит одним из таких Абсолютов. Абсолютный слушатель в ее поэзии - слушатель мертвый: поэт Рильке в «Новогоднем». По мнению И.Бродского, «Помимо конкретного, умершего Рильке, в стихотворении возникает образ (или идея) "абсолютного Рильке", переставшего быть телом в пространстве, ставшего душой - в вечности. Эта удаленность - удаленность абсолютная, предельная» [Бродский 1997: 85-87]. Абсолютный друг - также мертвый: в раннем стихотворении: «.Кроме мертвых ведь нету друзей?»; желание абсолютного обладания любимым выразилось в следующих строках: «.Но пока тебе не скрещу на груди персты - / О проклятие! - у тебя остаешься
- ты.» (I, 317).
Итак, явление в поэтическом мире М. Цветаевой приобретает качество абсолюта только за пределами жизни, в небытии.
Быт, «жизнь» в сознании цветаевской героини связывается с дроблением: «Жизненные и житейские подробности, вся жизненная дробь (жить - дробить) мне в любви непереносны, мне стыдно за нее, точно я позвала человека в неубранную комнату, которую он считает моей. Знаете, где и как хорошо?! В новых местах, на молу, на мосту, ближе к нигде в часы, граничащие с никоторыми. (Есть такие!).
Бывают взрывы и срывы, Точно я очень несчастна, не знаю, чего хочу, всякого "вместе" мало: умереть! Поймите меня: вся моя жизнь, отрицанье ее, собственная из нее изъятость. Я в ней отсутствую. Любить - усиленно присутствовать, до крайности воплотиться здесь.
Каково мне с этим неверием, с этим презрением к здесь?» - писала М.Цветаева в письме С. Андронниковой-Гальперн [Цит. по: Васильева 1983: 225].
У Н. Бердяева читаем: «Для "искусства жить" нужно сосредоточиться на конечном, погрузиться в него, нужно любить жить во времени». И далее Н.Бердяев цитирует Карлейля: «"Несчастье человека, - говорит Карлейль, -происходит от его величия; от того, что в нем есть Бесконечное, от того, что ему не удается окончательно похоронить себя в конечном". Этот "объективный" мир, эта "объективная" жизнь и есть погребение в конечном. Поэтому жизнь есть как бы умирание бесконечного в конечном, вечного во временном» [Бердяев 1991: 55].
Отталкиваясь от мелкости будничного, Цветаева в своей поэзии утверждает высокую реальность духа. Сущность цветаевской натуры - насквозь творческая. Творчество для нее - прорыв в бесконечность, в инобытие, его утверждение каждую минуту, утверждение каждой фразой, словом, звуком. Творчество - это некое осуществление Вечности.
Весь цикл М. Цветаевой «Деревья» - о вечной природе, о том, что стоит над «дробью» и суетой, над временным и преходящим. В природе - отблеск иного мира, сущностного. Очень важна мысль О.Г. Ревзиной о том, что «Мир деревьев входит в поэзию М. Цветаевой . как полноценная структурная единица, наряду с миром людей, личностью поэта и внеличностным миром глобального знания, который поддается интерпретации как мир Бога» [Ревзина 1982: 142]:
Древа вещая весть! Лес, вещающий: Есть Здесь, над сбродом кривизн -Совершенная жизнь:
Где ни рабств, ни уродств, Там, где все во весь рост,
Там, где правда видней,
По ту сторону дней.
(«Други! Братственный сонм!..» II, 216)
Цветаева наделяет лес, деревья, природу способностью лечить «Обиду времени - прохладой Вечности». Лес предстает в предельном обнажении осени: он дан освободившимся от цвета: «.Не краской, не кистью! / Свет - царство его, ибо сед! / Ложь - красные листья: / Здесь свет, попирающий цвет» (II, 145). По мнению О.Г. Ревзиной, «"Ложь красных листьев" стоит в непосредственной связи с тем, что это переменный признак и одновременно тот покров, за который надо проникнуть, чтобы увидеть суть» [Ревзина 1982: 145]. Мотив света, свечения леса становится лейтмотивом цикла и в нем реализуется мысль Цветаевой о тоске по совершенному, по иному бытию.
Все земное в поэтическом мире Цветаевой отмечено печатью времени: Над черною пучиной водною -Последний звон. Лавиною простонародною Низринут трон.
Цари земные низвергаются. - Царствие! - Будь!..
(«Над черною пучиной водною.» I, 430)
Через все стихотворение проводится параллель между земной церковью и земным троном. Они отмечены властью времени: их царство не вечно. В словах «последний колокол», «последний звон» подчеркнута семантика конечного, тогда как Царствие Небесное вечно и бесконечно.
В стихах 20-х гг. («После России») все настойчивее продолжает звучать тема «отказа и отречения от жизни» предстает «не реальный, а идеальный мир» [Коркина 1990: 23]:
В мире, где реки вспять, На берегу - реки, В мнимую руку взять Мнимость другой руки. («Помни закон.» II, 125)
Здесь ярко воплощено романтическое сознание героини - тоска по абсолютности дружб, по «бесстрастью душ», вечная тоска по иной жизни.
В стихотворении «Эвридика - Орфею» резко определена ценностная шкала: все, что имеет отношение к жизни (и что представляет ценность в жизни): уста, ланиты (любовь); земное зрение (знание); память - здесь, в «последнем просторе», в «Бессмертье» - обесценено:
Для тех, отженивших последние клочья Покрова (ни уст, ни ланит!..) О, не превышение ли полномочий Орфей, нисходящий в Аид?
Для тех, отрешивших последние звенья Земного. на ложе из лож Сложившим великую ложь лицезренья, Внутрь зрящим - свидание нож. (II, 183)
Земное, явное, ложное не должно коснуться Бессмертного и Вечного. Но и в отношении к жизни проявляется амбивалентность сознания М. Цветаевой: Здравствуй! Не стрела, не камень: Я! - Живейшая из жен: Жизнь обеими руками В твой невыспавшийся сон.
- Мой! - и о каких наградах Рай - когда в руках у рта: Жизнь: распахнутая радость Поздороваться с утра!
(«Здравствуй! Не стрела, не камень.» II, 128-129)
Цветаева принимает жизнь в ее крайнем пределе, когда эта жизнь -горение. Вероятно, в этом состоянии рождается некое новое качество, которое примиряет ее с жизнью, то есть жизнь в ее крайнем пределе приближается к тому абсолютному состоянию творческого горения, которым она так дорожила [См.: Зубова 1989: 218].
Цветаевское двоемирие заявлено и в стихотворении «Не здесь, где связано». В нем отразилось ощущение данного земного мира как мира неистинного, и того, сущностного, который смыкается в ее сознании с небытием, с обиталищем духа: «Где даже слов-то нет: /- Тебе - моей» (II, 102).
Здесь, в этом мире, господствует необходимость, там - свобода: мир распадается на «здесь, где связано» и «там, где велено», на «здесь, где скривлено» и «там, где вправлено», на «там, где спрошено» и «там, где отвечено», на «здесь, где взыскано» и «там, где отпущено», «где вся расплескана измена дней». Здешний мир характеризуется такими признаками временности, как «щебень дней».
В соответствии с этим в поэтическом мире М. Цветаевой все переосмыслено: в сознании лирической героини рождение - это «паденье в дни»: «Ты духом был, ты прахом стал». «Рождение - паденье в час», «паденье
в кровь», «рожденье в вес», «рожденье в счет / И в кровь, / И в пот.» (курсив мой - В.Х.).
И, наоборот, смерть переосмысляется: это «паденье в твердь», «.То, что в мире - век / Смежение - рожденье в свет. / Из днесь - / В навек», то есть в Вечность («Сивилла - младенцу» II, 137-138).
Цветаевская героиня ни в чем не уступила жизни, она не желает смиряться с малым: лучше не надо ничего («Минута»). В этом стихотворении очень сильно ощущение трагичности бытия, измеренного минутами. Конечность любого чувства приводит цветаевскую героиню в отчаяние, она по-максималистски готова отказаться от страсти, дружбы, от всего, что имеет конечность:
Минута: минущая: минешь! Так мимо же, и страсть и друг! Да будет выброшено ныне ж -Что завтра б - вырвано из рук!
.О как я рвусь тот мир оставить, Где маятники душу рвут; Где вечностью моею правит Разминовение минут.
(II, 218)
Конфликтность отношений с Временем, достигшая своего апогея в стихотворении «Хвала Времени» («Время, Я не поспеваю! / .Время, ты меня обманешь! .Время! Ты меня предашь!..») рождает желание миновать Время.
«Время, ты меня обманешь»: время, «пойманное в лобзаньях», обманет конечностью любви; «Время, ты меня обмеришь! «.Стрелками часов, морщин / Рытвинами - и Америк / Новшествами. - Пуст кувшин»: то есть привлечешь неистинными ценностями - красотой, которая конечна, внешними соблазнами, ведущими к опустошению души. Поезд Времени несется к концу: смерти; поезд героини - в бесконечность, в беспредельность, в Бессмертие: «Поезда с тобой иного / Следования! . // Ибо мимо родилась / Времени!» (II, 197).
Желание миновать Время приведет героиню к желанию «вычеркнуться из широт» («Прокрасться»). Стихотворение построено на переборе возможных путей обмана «времени и тяготенья»: А может, лучшая победа Над временем и тяготеньем -Пройти, чтоб не оставить следа, Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах. Может быть - отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал. (II, 199)
Е. Фарино в анализе стихотворения замечает: «"Победа над временем"
- предполагает если не ликвидацию времени вообще, то, по крайней мере, лишение времени возможности влиять на Я, подчинять Я своим законам. Результат такой победы - неподвлиянность Я времени, неизменность, вневременное бытие, обретение вечности» [Фарино 1987:100].
Причина желания «вычеркнуться из широт» - не в невозможности слиться с Временем («Поэт и Время»), а в изначальной конфликтности с ним, как с антиподом Вечности, к которому Поэт, по Цветаевой, имеет самое прямое отношение: Поэт: «Эмигрант из Бессмертья в время, невозвращенец в свое небо» (курсив М.Цветаевой - В.Х.) (V, 335).
Стремление лирической героини М.Цветаевой к окончательному отрешению от бренного, тленного, земного мира находит свое полное выражение в «Поэме Воздуха». Лирическая героиня поэмы устремляется «В полную божественность / Ночи, в полный рост / Неба».», «В полную неведомость / Часа и страны», «В полную невидимость / Даже на тени». Она постепенно освобождается от признаков материальности: от звука в себе («Больше не звучу»), от дыхания («Больше не дышу»), от веса («Больше не вешу»), от слуха («больше не слышу»), от земного тяготения («Оттяготела»). Лишившись оплотненности: зависимости, она становиться сплошным духом: «Ухом
- чистым духом / Быть. Оставьте буквы - Веку». Ухо - способность настроя на звук, на творчество.
В поэме происходит «причащение вечности», по определению М.Гаспарова, то есть «воскресение» [Гаспаров 1982: 139] .
Один из завершающих образов поэмы - емкая метафора, которая предельно обнажает мысль об устремленности духа в бесконечность:
Так, пространством всосанный
Шпиль роняет храм -
Дням. (II, 144).
Литература
Цветаева М. Собрание сочинений: В 7 Т. - М.: Эллис Лак, 1994. Бердяев Н. Самопознание (Опыт философской автобиографии). - М.: Книга, 1991. - 446 с.
Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. - М.: Независимая газета, 1997. - 208 с.
Васильева Л. Альбион и тайны времени. - М.: Современник, 1983. Гаспаров М. «Поэма Воздуха» М. Цветаевой: опыт интерпретации // Учен. зап. Тартусского гос. ун-та. - 1982. - Вып. 576. - № 15. - С. 122 - 140.
Зубова Л.В. Поэзия М.Цветаевой: Лингвистический аспект. - Л.: Издательство Ленинградского ун-та, 1989. - 264 с.
Коркина Е.Б. Поэтический мир М.Цветаевой // Цветаева М. Стихотворения и поэмы. - Л.: Сов. писатель, 1990. - 600 с. (Б-ка поэта. Большая сер.).
Ревзина О.Г. Тема деревьев в поэзии М.Цветаевой // Учен. зап. Тартусского гос. ун-та. - 1982. - Вып. 576.- № 15.- С.141-148.
Фарино Е. Стихотворение М.Цветаевой «Прокрасться» // Wienner Slavistisher А1тапаск Bd. 20. 1987. S. 89-113.
