Возникновение системы российских ученых степеней в начале XIX в Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Андреев Андрей Юрьевич, профессор исторического факультета МГУ, профессор исторического факультета ПСТГУ [email protected]

ВОЗНИКНОВЕНИЕ СИСТЕМЫ РОССИЙСКИХ УЧЕНЫХ СТЕПЕНЕЙ В НАЧАЛЕ XIX В.

А. Ю. АНДРЕЕВ

В статье исследуется первый период существования в России иерархической системы ученых степеней «кандидат—магистр—доктор», от ее утверждения государством согласно Предварительным правилам народного просвещения 18G3 г. и вплоть до принятия нового Положения о производстве в ученые степени в 1819 г. Рассмотрены детали введения системы ученых степеней в российских университетах, показана неоднородность и определенная незавершенность исходной законодательной базы для этого. Подробно исследованы практики присвоения первых ученых степеней в Московском, Казанском и Харьковском университетах. Показан перенос в Россию определенных корпоративных начал при присуждении степеней (в соответствии с традициями и обычаями средневековых европейских университетов), которые вступали в противоречие с принципами государственной аттестации, возложенной на российские университеты. Сделан общий вывод о развитии процессов государственного регулирования в данной области в соответствии с требованиями университетской «модернизации», сформулированными в Европе и ведущими к возникновению нового облика «классического» университета.

Институт ученых степеней в европейском университете складывался постепенно и от Средних веков до начала Нового времени пережил значительную эволю-цию1. Первоначально он служил сугубо корпоративным потребностям университета, отражая его цеховую природу и позволяя членам университета последовательно восходить по иерархической лестнице; при этом подъем на каждую новую «ступень» сопровождался корпоративными церемониями, символическими практиками и был весьма дорогостоящим. Но к рубежу XVIII—XIX вв. корпоративный строй большинства европейских университетов пришел в упадок, что вызвало вмешательство государства, направленное на их «модернизацию». Одним из ее следствий явился переход от корпоративной к государственной аттестации в области присвоения ученых степеней (наиболее яркий пример такого перехода продемонстрировали во второй половине XVIII в. университеты мо-

1 Prahl H. W. Sozialgeschichte des Hochschulwesens. München, 1978; Wollgast S. Zur Geschichte der Promotionswesens in Deutschland. Bergisch Gladbach, 2GG1; Kinzinger M. Licentia. Institutiona-lität «akademischer Grade» an der mittelalterlichen Universität || Schwinges R. Ch. (Hrsg.). Examen, Titel, Promotion. Akademisches und staatsliches Qualifikationswesen vom 13. bis zum 21. Jahrhundert. Basel, 2GG7. На русском языке подробное обсуждение этой эволюции европейской системы ученых степени см. в коллективной монографии: Университет в Российской империи XVIII — первой половины XIX века | А. Ю. Андреев, С. И. Посохов, ред. M., 2G12. С. 326—338.

нархии Габсбургов). В ходе этого ученые степени утрачивали свой изначальный смысл корпоративной иерархии с присущей ей многоступенчатостью, становясь в чистом виде признанием научной квалификации аттестуемого, которое, однако, перестало быть частным делом университетской корпорации, но перешло под контроль государства. Последнее же привело к значительному упрощению системы ученых степеней — востребованной осталась лишь высшая степень доктора, которая теперь универсально присуждалась на всех факультетах с едиными государственными требованиями (в противоположность средневековой традиции, где на философском факультете, считавшемся подготовительным, высшей была степень магистра, а на остальных — доктора).

В Российской империи система ученых степеней законодательно была оформлена в 1803 г., в соответствии с п. 26 «Предварительных правил народного просвещения», подписанных императором Александром I2. Введенная государством, эта система, однако, получила многоступенчатую, иерархическую структуру («кандидат—магистр—доктор»), оказавшуюся максимально приближенной к ее исходному средневековому виду. В таком виде ученые степени в России продолжали существовать (с некоторыми непринципиальными коррективами) вплоть до 1918 г., естественно, отличаясь от системы с единственной ученой степенью («доктор»), которая в XIX в. стала господствовать в большинстве европейских университетов. Можно даже сказать, что базовые различия, заложенные тогда между российскими и западноевропейскими учеными степенями, сохраняют свое значение для стран Восточной Европы вплоть до самого последнего времени.

Поэтому возникает вопрос: почему ученые степени, воспринятые и «перенесенные» в российские университеты из Европы, в итоге существенно отличаются от европейских? Или, если сформулировать конкретнее, почему средневековая иерархия ученых степеней была воспроизведена российским государством в начале XIX в., т. е. в тот период, когда ее историческая обусловленность исчезла, а требования государственной аттестации позволяли ввести более простую и рациональную систему?

Дело в том, что каждая степень из триады 1803 г. «кандидат—магистр—доктор» (а в 1819 г. к ним добавилась еще четвертая степень — «действительного студента») возникла исходя из разных концепций, а университетское законодательство в результате механически соединило их. Часть из этих концепций диктовалась европейскими реалиями, практикой университетской «модернизации» в Европе, другая же часть вытекала из российского университетского опыта XVIII в.

Основной чертой, почерпнутой из практики европейского «модернизированного» университета и примененной в России при построении системы ученых степеней, стал принцип их равноправия в отношении факультетов: все три

2 Об истории ученых степеней в России см. прежде всего работы: Кричевский Г. Г. Ученые степени в университетах дореволюционной России // История СССР. 1985. № 2. С. 141—153; Иванов А. Е. Ученые степени в Российской империи. XVIII в. — 1917 г. М., 1994; Якушев А. Н. Организационно-правовой анализ подготовки научных кадров и присуждения ученых степеней в университетах и академиях России (1747—1918): История и опыт реализации. Дис. ... канд. юрид. наук. СПб., 1998.

степени одинаковым образом должны были употребляться на всех факультетах, что было четко выражено в университетском Уставе 1804 г. Как представляется, это являлось следствием отказа в Уставе 1804 г. от традиционной, неизменной со Средних веков структуры факультетов в европейских университетах (где в полном виде могли присутствовать лишь четыре факультета — философский, медицинский, юридический и богословский) и введением вместо нее новой, состоящей из четырех отделений (нравственно-политического, физико-математического, словесного, медицинского)3. Именно на такие подразделения (кроме медицинского) делился созданный в 1795 г. Французский институт (Institut de France), центральное научное учреждение революционной Франции. Среди введенных Уставом 1804 г. четырех отделений ни одно уже не могло считаться подготовительным (как философский факультет), но все они представляли равноценные между собой подразделения наук, отсюда вытекала и эквивалентность употребления на них всех вводимых степеней.

Порядок возведения в степени был подробно изложен Уставом, где этому была посвящена целая глава (пп. 96—108). В целом ее положения также напоминают те, к которым пришла европейская ученая аттестация в начале XIX в. и которые отражены, например, в Уставе Берлинского университета4. И для магистерской (9-й класс по Табели о рангах), и для докторской (8-й класс) степеней этапы процедуры были совершенно одинаковыми: вначале публичный экзамен в присутствии профессоров факультета, потом чтение на факультете публичных лекций и защита диссертации (различия между магистром и доктором выражались лишь в количестве вопросов на экзамене и количестве публичных лекций).

Степень же кандидата (12-й класс по Табели о рангах) присваивалась только по результатам экзамена — письменного и устного — по предметам, принадлежащим к факультету, и особенно по «главной науке, в которой студент упражнялся» (п. 99). Здесь необходимо отметить, что такому экзамену подвергались лишь те, кто заявлял о желании получить кандидатскую степень. В процессе же учебы «вольные» (или, по терминологии Устава, своекоштные) студенты не подвергались никаким промежуточным экзаменам и могли оставить университет в любой момент, поступая на службу с классным чином, поскольку в «Предварительных правилах» фигурировала норма: «Студенты по окончании наук принимаются в службу 14 классом». Таким образом, в Устав 1804 г. был заложен принцип «свободы обучения» — отсутствие любых промежуточных форм контроля и экзаменов вплоть до момента получения выпускником ученой степени — в том же виде, в каком он существовал в немецких протестантских университетах после ликвидации степени бакалавра. Обязательные экзамены при переходе с одного года обучения на другой в Уставе 1804 г. предусматривались лишь для казеннокоштных, т. е. обучающихся за государственный счет студентов (п. 118—

3 Структура университетских отделений для российского университетского Устава 1804 г. была разработана академиком Н. И. Фусом (см: Сухомлинов М. И. Материалы для истории просвещения в России в царствование Александра I. СПб, 1866. С. 52, 152—153).

4 Die preussischen Universitäten. Eine Sammlung der Verordnungen, welche die Verfassung und Verwaltung dieser Anstalten betreffen. Bd. 1. Die Verfassung der Universitäten im Allgemeinen / J. F. W. Koch, hrsg. Berlin, 1839. S.60-61.

119) — подобным образом и степень бакалавра в Германии эпохи Просвещения сохранялась лишь для казенных стипендиатов.

Таковы были основные принципы системы российских ученых степеней, вполне соответствующие общим европейским тенденциям рубежа XVШ—XIX вв. Но они, естественно, не могут объяснить разнообразия степеней, а именно появления трех (а позднее даже четырех!) разных уровней квалификации.

Здесь следует подчеркнуть одну из очень существенных характеристик Устава 1804 г.: наличие двух уровней штатных преподавателей — старших, профессоров, и младших, адъюнктов, которым отводилась вспомогательная роль в преподавании. Это означало, что в государственную организацию внутренней структуры университета был внесен чисто корпоративный принцип: восхождение к позиции полноценного преподавателя через промежуточные ступени. А поскольку за последним в соответствии с традицией была закреплена степень доктора, то для преподавателя более низкого уровня требовалась своя ученая степень — магистр.

На соответствие между степенью магистра и должностью адъюнкта указывалось в нескольких параграфах Устава (пп. 31, 77, 88, 130, 177), кроме того, оно было закреплено тем, что оба звания принадлежали к 9-му классу по Табели о рангах. И хотя Устав 1804 г. еще не предписывал в обязательном порядке, чтобы все адъюнкты имели степени магистров, а профессора — докторов, уже спустя 30 лет такое условие было закреплено в п. 76 Устава 1835 г.5

Таким образом, с начала XIX в. полная ученая карьера выпускника российского университета для достижения им должности профессора требовала, в отличие от европейских университетов того же времени, последовательной защиты двух диссертаций — магистерской и докторской6. Эта норма сформировалась уже в Московском университете последней трети XVIII в., где траектория также была двухступенчатой: сначала необходимо было стать магистром, а уже потом — профессором (поэтому думается, что введение магистерской степени в качестве подготовительной к докторской учитывало этот предшествующий опыт)7.

Устав 1804 г. также позаботился о том, чтобы сделать институт магистров «рассадником профессуры», введя специальную категорию членов корпорации — «магистры университета» (12 человек по штату8), — которые были приписаны к Педагогическому институту, получали университетское содержание,

5 Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. СПб., 1875. Т. 2. Ч. 1. Стб. 981.

6 Детальные сведения о присуждении высших степеней в России см.: Кричевский Г. Г. Магистерские и докторские диссертации, защищенные на юридических факультетах университетов Российской империи (1755—1918): Библиографический указатель. Ставрополь, 1998; Он же. Магистерские и докторские диссертации, защищенные на историко-филологических факультетах университетов Российской империи (1755—1919): Библиографический указатель. Ставрополь, 1999.

7 Феофанов А. М. Ученые степени в Московском университете во второй половине XVIП в. // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия II: «История. История Русской Православной Церкви». 2011. Вып. 4 (41). С.7—14.

8 См. подробный проект университетского штата, разработанный М. Н. Муравьевым, опубл. в кн.: Андреев А. Ю. Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века. М., 2000. С. 284-285.

могли за государственный счет направляться за границу с учебными и научными целями, а главное, имели право преимущественного зачисления на вакантные должности адъюнктов (пп. 3, 130—133). По сути, этими положениями об университетских магистрах-стипендиатах предвосхищался появившийся позже (в 1828—1838 гг. — централизованным образом9, а с середины XIX в. — при каждом университете в отдельности) институт «профессорских стипендиатов», которые также после окончания основного курса продолжали обучение на казенном содержании, заканчивая его командировкой за границу. По меткому выражению А. Е. Иванова, это был зародыш позднейшей аспирантуры10.

Если российская ученая степень магистра возникла из расщепления высшей ступени корпорации «доктор—профессор» на два последовательных уровня, то начальная в иерархии «Предварительных правил» 1803 г. ученая степень кандидата определялась совершенно иной концепцией. Она появилась в «Предварительных правилах» отдельным от степеней магистра и доктора образом (о чем свидетельствует более ранний «Акт постановления» Дерптского университета, где о степени кандидата речи еще не шло).

Новая степень кандидата оказалась преемственной от «неподзаконной» степени бакалавра Московского университета конца XVIII в.11 Так, например, будущий профессор А. Ф. Мерзляков, став бакалавром в 1798 г., в 1804 г., согласно новому Уставу, был «переименован» из бакалавров в кандидаты (и в том же году произведен в магистры).

Опыт «бакалаврии» в рамках Московского университета последней трети

XVIII в. был признан столь успешным и важным, что Уставом 1804 г. она официально закреплялась под именем Педагогического института, призванного готовить не только профессоров (для этого служили содержавшиеся там магистры), но и учителей для гимназий и прочих училищ учебного округа. Для пополнения последних вводилась категория «казеннокоштных кандидатов». Первое предложение о включении этого института в состав университета было сделано Комитетом от 18 марта 1802 г. по инициативе будущего московского попечителя М. Н. Муравьева. Комитет предлагал за казенный счет «установить класс Кандидатов Университета, состоящий из разных ученых оного звания, упражняющихся единственно в трудном искусстве преподавания и готовящихся к заступлению как в Университете, так и в других училищах мест». Благодаря этой мере Комитет надеялся, что «впоследствии не будет иметь ни малейшей нужды выписывать иностранных профессоров»12.

Данное предложение вошло в п. 39 «Предварительных правил», а новая ученая степень кандидата была приравнена к 12-му классу по Табели о рангах, как это и предлагал Комитет. Подобно прежним бакалаврам, казеннокоштные кандидаты продолжали учебу в университете в составе его Педагогического ин-

9 Тамул В. «Профессора есть достойные...» (Профессорский институт в 1828—38 гг.) // Таллинн. 1991. № 1.

10 Иванов. Указ. соч. С. 72.

11 О практиках присвоения в России второй половины XVIП в. ученых степеней «неподзаконным образом» см.: Университет в Российской империи XVIП — первой половины

XIX века. С. 338-356.

12Андреев. Московский университет. С. 264.

ститута, который тем самым приобретал двухуровневую структуру: по истечении трех лет приписанный к нему кандидат сдавал экзамен, по результатам которого или допускался на следующий уровень — к производству в магистры (открывавшему дальнейший путь к профессуре), или выбывал из института, направленный учителем в одну из школ своего учебного округа.

Однако уже Уставом 1804 г. степень кандидата вводилась равным образом как для казеннокоштных, так и для своекоштных студентов. Ее могли получить не только те, кто записывался после окончания университета в Педагогический институт, но и любой учащийся, сдавший для этого необходимые факультетские экзамены (п. 99). Тем самым она стала обозначать просто выпускника, сдавшего экзамены по предметам своего факультета. И лишь позднее, в начале 1830-х гг., появились требования представлять «кандидатские сочинения».

Таким образом, благодаря реформе 1803-1804 гг. в Российской империи получили государственное признание ученые степени по всем областям университетских наук. Наиболее подробно требования к присуждению ученых степеней были сформулированы в пунктах университетского Устава 1804 г., распространенного на Московский, Казанский и Харьковский университеты (следует заметить, что от них отличались, хотя и незначительно, аналогичные требования Устава Дерптского университета 1803 г.13). Но в то же время эти пункты оставляли открытыми многие важные вопросы, возникавшие именно в силу утверждения в России не одной степени (доктора), а иерархии степеней (кандидат-магистр-доктор). Каким условиям должны соответствовать представляемые диссертации? Как отличаются между собой для каждой из степеней объемы знаний, контролируемых на экзамене? Какова должна быть обязательная программа экзамена, входят ли в нее общие для всех (по терминологии Устава 1804 г. приготовительные) науки, как, например, латинский язык? Следует ли экзаменовать соискателей по всем предметам факультета, или только по тем, которые наиболее близки к области их специальных занятий? Наконец, одним из важнейших, но не проясненных в Уставе 1804 г. моментов являлся такой: необходимо ли получать эти ученые степени одна за другой, т. е. нужно ли, чтобы стать магистром, обязательно иметь степень кандидата, а чтобы стать доктором — магистра? И сколько времени должно пройти после присвоения одной степени, чтобы можно было претендовать на получение следующей?

Единственная норма в Уставе, которая каким-либо образом затрагивала эти вопросы, относилась лишь к казеннокоштным воспитанникам университета: в п. 128 говорилось, что казеннокоштные кандидаты (т.е. учащиеся Педагогического института) через три года учебы подвергаются новому экзамену, по результатам которого могут быть допущены к получению ученой степени магистра (получив которую, остаются на университетском содержании в составе Педагогического института). Но в отношении своекоштных учащихся, а тем более сторонних соискателей ученых степеней никаких подобных норм не было, что позволяло им подавать заявление сразу на присвоение степени доктора. Поток таких соискателей не прекращался, поскольку именно степень доктора обладала наивысшей привлекательностью с точки зрения российской государственной

13 Сборник постановлений. Т. 1. Стб. 140.

67

службы — она давала право на чин 8-го класса (достижение которого обычным порядком требовало многих лет, даже десятилетий службы) и потомственное дворянство, тогда как другие степени соответствовали рангам, дававшим лишь личное дворянство.

Важность этого кардинального отличия российских ученых степеней от европейских заметил еще Н. Н. Булич: «Хотя образцом для наших университетов взяты были немецкие, но в последних, как известно, существует только одна степень доктора, не дающая каких-либо особых прав, а тем более чинов»14. В России же ученая степень, предоставляя право на чин, а вместе с ним и весьма значительные общественные (сословные) привилегии, притягивала не только людей, посвящавших себя науке, но в гораздо большей степени тех, кто искал быстрого продвижения по службе или повышения социального статуса. И этот аспект необходимо обязательно учитывать, говоря об адаптации европейских ученых степеней в Российской империи.

Естественно, что государству необходимо было максимально четко регламентировать университетскую процедуру, которая вела к наделению классным чином, пресекая возможные нарушения и злоупотребления. Но, как было указано выше, пункты Устава 1804 г. оказались явно недостаточными для этого. Тем самым университетская реформа 1803—1804 гг. еще не создала всех необходимых основ для складывания системы государственной аттестации.

Поскольку присвоение ученых степеней в первые годы их адаптации в России во многом находилось в руках университетских корпораций, это обусловило воспроизводство восходящих к Средним векам европейских корпоративных практик. Подтверждением этой мысли служит пример из истории Казанского университета, где в 1814 г. по предложению ректора И. О. Брауна Совет разработал и утвердил порядок диспута и порядок производства в степень (ordo de disputationis и ordo de promotionis), наполненные «средневековым декором»: так, новопроизведенного доктора декан должен был провозглашать под звуки музыки, после чего, торжественно сходя с кафедры, представлять попечителю, ректору и Совету15. Хотя министерство не стало утверждать это положение, но его появление демонстрирует, что взгляд на присуждение университетом ученых степеней как на чисто «государственное дело» не сразу прижился в России начала XIX в.

С этой точки зрения в истории системы ученых степеней в России в качестве особого периода следует выделить начальную пору ее адаптации, падающую на 1804—1816 гг. В это время центральные государственные органы в лице Министерства народного просвещения практически не осуществляли контроля над присуждением ученых степеней и не требовали от университетов каких-либо документов, подтверждающих «правильный» ход соответствующих процедур (такие документы были впервые затребованы министерством лишь распоряжением от 13 ноября 1816 г. в связи с «дерптской аферой», о которой пойдет речь дальше). Поэтому количество и «качество» произведенных в степени целиком

14 Булич Н. Н. Из первых лет Казанского университета (1805—1819): Рассказы по архивным документам. Казань, 1891. Ч. 2. С. 734.

15 Там же. С. 726-727.

зависело от ситуации на местах. Если в конкретном российском университете сильна была роль попечителя, то и на присуждение ученых степеней он оказывал решающее влияние, что зачастую вынуждало пренебрегать развернутой процедурой, описанной в Уставе. Если же попечитель, находясь далеко, не вмешивался в дела корпорации, то именно последняя определяла порядок присуждения, но и в ее интересах (как и в Средние века) было понизить научные требования к процедуре и повысить ее «прибыльность» для отдельных членов университета.

Среди трех российских университетов — Московского, Казанского, Харьковского — наибольшее количество производств в ученые степени за данный период зафиксировано в Московском университете, что объясняется естественным образом: в Москве с самого начала был налицо необходимый для процедуры состав преподавателей по всем факультетам, в отличие от только основанных двух других университетов. Поэтому в Московском университете первые ново-произведенные доктора, магистры и кандидаты появились сразу после введения в действие Устава 1804 г.16 Всего за 1804-1816 гг. здесь получили ученые степени 30 докторов (4 по нравственно-политическому факультету, 14 — по словесному, 5 — по физико-математическому и 7 — по медицинскому), 36 магистров и 88 кандидатов17. Отметим, что среди получивших последние две степени отсутствовали медики: это было связано с тем, что почти сразу после принятия Устава 1804 г. правила присуждения медицинских ученых степеней были скорректированы высочайше утвержденным постановлением от 22 августа 1808 г. в сторону большего внимания к практической подготовке, обязательной стажировке в госпиталях и т. д., без прохождения которой не разрешалось вести самостоятельную практику18 (некоторые историки даже усматривают в этом влияние Пруссии, где получение медицинской степени также удостоверяло именно практические навыки будущего врача19). В результате это привело к фактическому отделению системы медицинской аттестации от остальной системы ученых степеней.

Обращает на себя внимание значительное число произведенных кандидатов, превышающее количество обладателей всех остальных ученых степеней, вместе взятых. Для получения степени кандидата по Уставу 1804 г. требовалось лишь, чтобы профессора удостоверили показанные соискателем на экзамене определенные знания из области наук своего факультета. Никакой четкой программы экзамена (должны ли задаваться вопросы по всем предметам, или только по избранным) и уровня требований к ответам при этом не оговаривалось.

16 См. отчет Московского университета департаменту народного просвещения за 1804 г. (РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 179. Л. 3).

17 Данные приведены согласно отчетам Московского университета: РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 179-190.

18 Сборник постановлений. Т. 1. Стб. 545.

19 Уже следующими «Правилами об экзаменах медицинских чиновников» (1810) для медиков учреждалась новая ученая степень «лекарь», а с 1838 г. — еще одна дополнительная степень «медико-хирург», и также вводилось различие между степенями «доктор медицины» и «доктор медицины и хирургии». Все это позволяет говорить о складывании в первой половине XIX в. самостоятельной системы медицинских степеней и званий, присваиваемых в российских университетах и Медико-хирургических академиях. См. подробнее: Сточик А. М., Пальцев М. А., Затравкин С. Н. Медицинский факультет Московского университета в реформах просвещения первой трети XIX века. М., 2001. С. 186-196.

Процедура экзамена целиком находилась в руках факультетских профессоров (точнее, организовывавшего экзамен декана), без всякого контроля сверху, например со стороны ректора. О реальном содержании экзаменов судить трудно, поскольку их протоколы за начало XIX в. не сохранились (и можно сомневаться, что при таком потоке экзаменуемых там детально фиксировались их ответы). Поэтому ясно, что в условиях подобной неопределенности профессора при присуждении кандидатской степени могли руководствоваться не только чисто научными требованиями, но и личным отношением к соискателю с точки зрения его включенности в систему общественных связей (что и в Европе до XIX в. являлось обычной корпоративной университетской практикой).

Этот тезис находит подтверждение при рассмотрении пофамильных списков кандидатов — для Московского университета начала XIX в. они содержат многие дворянские фамилии, для отпрысков которых получение искомой степени (а с ней 12-го класса по Табели о рангах!) означало хорошее начало служебной карьеры. Характерно, что таким дворянам степень кандидата могли присваивать уже спустя два года после поступления в университет, и притом совсем в юном возрасте, что естественно с точки зрения желания их семей как можно скорее записать своих детей на действительную службу с новым чином. Назовем лишь самые известные примеры, относившиеся к рассматриваемому периоду: Александр Грибоедов (студент 1806, кандидат 1808 в возрасте 13 (?) лет20), товарищ и земляк Грибоедова по Смоленщине Владимир Лыкошин (студент 1805, кандидат 1808 в возрасте 16 лет21), Василий и Лев Перовские (оба студенты 1808, кандидаты 1810 в 15 и 18 лет соответственно), Константин и Петр Калайдовичи (оба студенты 1807, кандидаты 1810 в 18 и 19 лет соответственно), сын попечителя, будущий декабрист Никита Муравьев (студент 1809, кандидат 1812 в 17 лет). В связи с производством последнего в архивном деле встречается замечательная формулировка, которая показывает, что получение ученой степени, независимо от конкретных знаний (хотя Н. М. Муравьев бесспорно ими обладал), могло быть в чистом виде следствием дворянской протекции. Когда после пожара Москвы Никита Муравьев решил оставить университет, собираясь поступить на военную службу и желая иметь более высокий чин, попечитель П. И. Голенищев-Кутузов предложил ректору И. А. Гейму в ноябре 1812 г. присвоить просителю степень кандидата без экзамена, принимая во внимание заслуги отца, влекущие

20 Как известно, год рождения А. С. Грибоедова точно не известен, но наиболее вероятной датой считается 1795 г.

21 Мемуары, оставленные В. И. Лыкошиным, прекрасно иллюстрируют «благоволение» московских профессоров к богатым дворянским семьям. Из них явствует, что вступительный экзамен в университет для дворян зачастую происходил у них на дому, за обедом, куда были приглашены профессора. По поводу же кандидатского экзамена мемуарист честно пишет: «Экзамен на степень кандидата выдержал я хорошо; тогда не было таких строгих научных требований. Анастасия Федоровна Грибоедова непременно хотела, чтоб и сын ее вместе со мной экзаменовался, и как он ни отговаривался, она настояла на своем. Без хвастовства скажу, что я гораздо лучше Грибоедова отвечал, и вместе с ним провозглашены мы были кандидатами» (Лыкошин В. И. Из «Записок» // А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980. С. 37-38).

«любовь университета к сыну его... обещающему способностями своими, что он некогда заменит своего родителя в службе Государю и Отечеству»22.

Что касается процедуры присвоения степеней магистров и докторов в Московском университете, то ее становление пришлось на попечительство М. Н. Муравьева (1803—1807), который, с одной стороны, как один из создателей Устава 1804 г., с большим уважением относился к мнениям и правам ученой корпорации, но, с другой стороны, если мог, то и сам охотно «содействовал развитию университета», пусть даже формально это и нарушало бы автономию.

Среди лиц, получивших в это время высшие ученые степени в Московском университете, можно выделить две группы, причем в формирование каждой из них внес решающий вклад именно попечитель.

К первым относились те, кому Московский университет присудил степень доктора «из уважения к ученым заслугам» (honoris causa). К таковым относились, в частности, первые доктора права в 1805 г. Л. А. Максимович (питомец Московского университета, член Комиссии составления законов, переводчик и археограф, издававший документы древнерусского права) и И. Ф. Тимковский (также выпускник Московского, а затем профессор Харьковского университета)23. Однако в Уставе 1804 г. право университета на присуждение степени honoris causa отсутствовало24, поэтому фактически речь шла о нарушении предписанной процедуры, так как эти люди получали степень доктора не только без экзаменов, пробных лекций и диссертации, но даже иногда в их отсутствие в Москве. Инициатива же присуждения всегда исходила лично от попечителя, пожелание которого затем утверждалось Советом университета.

Наиболее показательный в этом отношении пример А. М. Гусятникова, представителя богатейшей семьи московских купцов и «именитых граждан»25, который решил посвятить себя науке и учился сперва в Московском, а с 1802 г. — в Гёттингенском университете, специализируясь по древнегреческой филологии. Находясь в Германии, он в июне 1805 г. получил из Московского университета письмо, в котором сообщалось, что там его удостоили степени доктора философии (одним из первых в университете!). Это произошло по прямому указанию М. Н. Муравьева, вероятно надеявшегося, что по возвращении Гусятников начнет преподавать в университете, хотя сам Гусятников на это известие отреагировал весьма прохладно: «Что касается до пожалования мне Доктора Philosophiae, то признаюсь, что я сего никак не ожидал, а менее еще к тому стремился и себя приготовил, — писал он своему наставнику, профессору Московского университета И. А. Гейму. — Вы знаете, что я занимался не как ученый, ex propero; а как охотник, и любитель уединенной жизни. Мне Шлёцер (Август Людвиг, гёттин-

22 ЦИАМ. Ф. 418. Оп. 109. Д. 328. Л. 2.

23 Императорский Московский университет. 1755—1917: Энциклопедический словарь / А. Ю. Андреев, Д. А. Цыганков, сост. М., 2010. С. 714-715.

24 Эта норма, однако, была в Уставе Дерптского университета, где разрешалось выдавать «почетные дипломы на докторское достоинство мужам, известным своей ученостью и сочинениями, или отличившимся в государственной службе в иностранных землях и в Российской империи» (Сборник постановлений. Т. 1. Стб. 140).

25 См.: Звягинцев Е. А. Московский купец-компанейщик Михаил Гусятников и его род. М., 1926.

генский профессор. — А. А.) неоднократно и словесно и письменно представлял пуститься в ученой сатеге, но я всегда отклонял. Скромная и тихая жизнь образованного человека была всегда любезным предметом моему сердцу; напротив же того, узнав большую часть каверз и интриг ученых по Германии, я отнюдь не считаю их положение завидливым, с какими бы оное выгодами и славою сопряжено не было. Для меня в сем происшествии лестно может быть то, что оное источник свой взяло в воле Куратора, и что упражнения Граждан в науках таким образом от Правительства ободряются»26.

Подобная практика возведения по начальственной рекомендации сразу в высшую ученую степень, без присуждения промежуточных, оказалась характерной и для следующих московских попечителей. В декабре 1807 г. таким же образом степень доктора философии получил А. А. Перовский, внебрачный сын попечителя графа А. К. Разумовского (в будущем писатель, известный под именем Антония Погорельского, и попечитель Харьковского университета). Его производство, правда, содержало элементы формальной процедуры, в частности, Перовский прочел три пробные лекции по ботанике, но о его докторском экзамене ничего не известно — впрочем, трудно себе представить, чтобы профессора могли провалить на экзамене сына попечителя27. Личный секретарь графа Разумовского М. Т. Каченовский был без экзаменов произведен в доктора еще при М. Н. Муравьеве, в 1806 г. (за год до этого определенный преподавать в университетскую гимназию в звании магистра)28. А в конце 1810 г. доктором медицины, минуя предшествующие степени, стал Т. Реннер, старший ветеринар московской полиции, один из основателей Московского общества испытателей природы, президентом которого был граф Разумовский29. Последний, назначенный к тому времени министром, указал на желательность продвинуть Реннера по ученой линии попечителю П. И. Голенищеву-Кутузову, и тот с готовностью откликнулся на просьбу министра: «Теперь зная волю вашу и в первый раз о ней получа сведение из письма вашего, немедленно приступлю к помещению г. Рен-нера, ибо, еще повторяю, и по службе и по всем отношениям делать вам угодное есть для меня закон священный и неприступный»30. Члены университета, как видно, не возражали. Наконец, в 1815 г. произошел случай, о котором известно из записок чиновника университетской канцелярии: Голенищев-Кутузов решил составить протекцию некоему Адриану Виноградову, «побочному сыну богатого барина, слушавшему в университете профессорские лекции». Попечитель предложил присудить ему докторскую степень (дававшую потомственное дворянство), но «так как Виноградов, находясь в Санкт-Петербурге, не может лично явиться для защиты диссертации своей, то, по мнению Кутузова, Совет может

26 ОР РГБ. Ф. 406. К. 2. Д. 1. Л. 162.

27 Императорский Московский университет. 1755-1917: Энциклопедический словарь. С. 546-547.

28 Правда, эти производства послужили лишь началом длительной ученой карьеры М. Т. Каченовского в Московском университете, окончившейся на посту ректора (Императорский Московский университет. 1755-1917: Энциклопедический словарь. С. 315).

29 Там же. С. 617.

30 Васильчиков А. А. Семейство Разумовских. СПб., 1880. Т. 2. С. 322.

и без этой формальности удостоить Виноградова искомой им степени доктора словесных наук, что Совет к удовольствию Кутузова и исполнил»31.

Для другой заметной группы обладателей высших ученых степеней в Московском университете начала XIX в., напротив, характерно последовательное восхождение по всем ступеням лестницы ученых степеней, но довольно ускоренным темпом, так что от присуждения кандидата до магистра или от магистра до доктора проходило 1-2 года. Сюда относились А. Ф. Мерзляков (бакалавр 1798, магистр 1804, доктор 1805), С. М. Ивашковский (бакалавр 1802, магистр

1804, доктор 1806), Н. Ф. Кошанский (бакалавр 1802, магистр 1805, доктор 1807), С. А. Смирнов (кандидат 1804, магистр 1805, доктор 1807), П. И. Богданов (кандидат 1804, магистр 1805, доктор 1807), Р. Ф. Тимковский (кандидат 1804, магистр

1805, доктор 1806), З. А. Буринский (кандидат 1804, магистр 1806, в 1808 скончался, не успев получить докторскую степень), А. В. Болдырев (кандидат 1805, магистр 1806, затем до 1811 в заграничной стажировке), Д. А. Облеухов (кандидат

1806, магистр 1807, доктор 1811), Ф. И. Чумаков (кандидат 1807, магистр 1808, доктор 1812), Н. А. Бекетов (кандидат 1808, магистр 1810, доктор 1812)32. Это были «питомцы Муравьева» (и в гораздо меньшей степени — последующих попечителей), казеннокоштные воспитанники университета. М. Н. Муравьев заметил их еще на студенческой скамье как перспективных молодых ученых, способных взойти на профессорские кафедры и составить новое поколение русских профессоров, которое должно прийти на смену приглашенным иностранцам. С желанием поскорее сформировать это поколение, по-видимому, и связано столь быстрое продвижение по степеням. Абсолютным рекордсменом здесь был Р. Ф. Тимковский, который каждый год удостаивался новой степени, затем был послан за границу, а сразу по возвращении, в 1809 г., занял должность адъюнкта, в 1810 — экстраординарного, а в 1811 — ординарного профессора (в 26 лет!). Подобным же образом и другие молодые люди вскоре после получения ученых степеней становились адъюнктами или профессорами университета.

Кроме того, рекомендации Муравьева помогали этим молодым разночинцам включиться в систему дворянских общественных связей — и не только за счет своего номинального повышения в чине: так, Ф. И. Чумаков и З. А. Бурин-ский стали учителями и «на правах домашних» подолгу жили в доме у родовитых князей Щербатовых33, П. И. Богданов — у дворян Жихаревых34; А. Ф. Мерзляко-

31 Третьяков М. П. Императорский Московский университет в 1799-1830 гг. // Русская старина. 1892. Т. 75. № 8. С. 332.

32 Императорский Московский университет. 1755-1917: Энциклопедический словарь. С. 60, 89, 106, 266-267, 360-361, 439, 510, 660, 715, 827. Указанные даты получения ученых степеней сверены с отчетами Московского университета в РГИА (Ф. 733. Оп. 95). Следует, однако, заметить, что дата присуждения отличалась от дня торжественного производства в ученую степень, которое происходило на ежегодном акте Московского университета летом, по окончании учебного года (см. сведения о производствах в ученые степени на актах в газете «Московские ведомости»).

33 Андреев А. Ю. «Грибоедовская Москва» в документах семейного архива князя И. Д. Щербатова // «Цепь непрерывного предания.»: Сб. памяти А. Г. Тартаковского / В. А. Мильчина, А. Л. Юрганов, сост. М., 2004. С. 121, 126.

34 Жихарев С. П. Записки современника. Л., 1989. Т. 1. С. 34.

ва одно время вообще прочили в учителя к великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам. Единственным исключением среди названных имен «питомцев Муравьева» (которое только подтверждает правило) являлся Д. А. Облеухов. Он был не казеннокоштным студентом-разночинцем, а потомственным дворянином, сыном калужского губернатора, и учился в университетском Благородном пансионе. В 1805 г. Муравьев лично отметил Облеухова, предложив Совету перевести его из пансиона в студенты, а затем, спустя полгода (!) слушания лекций по представлению того же Муравьева «за отличные знания и прилежание», его произвели в кандидаты по словесному отделению. Однако поводом для этого, как и для следующего производства Облеухова в степень магистра в 1807 г., стала вовсе не дворянская протекция, а реальные достижения юноши: перевод с латинского языка стихов Вергилия и Горация, а также с французского — знаменитого курса аббата Баттё «Начальные правила словесности», содержавшего развернутое изложение литературных законов классицизма (с прибавлениями, принадлежавшими самому Облеухову и посвященными русской классической поэзии — произведениям Кантемира, Сумарокова, Хераскова и Княжнина)35.

Переводам на русский язык фундаментальных учебных книг и античной классики Муравьев вообще уделял много внимания: сохранилась его заметка, в которой он поручал такие переводы многим из вышеназванных молодых ученых, чтобы «упражнением достигли они некоторой силы в искусстве писания» и «заблаговременно приучились к сочинению нужных для учения книг»36. И во многих случаях именно перевод научного или литературного произведения становился основанием для производства того, кто его подготовил к изданию, в степень магистра.

Если своей успешной деятельностью «питомцы Муравьева», находившиеся на казенном содержании в Педагогическом институте Московского университета, доказывали его эффективность, то нельзя не заметить, что с точки зрения норм, действовавших по Уставу 1804 г., процедура возведения в степень в отношении этих молодых ученых постоянно нарушалась. Прежде всего, не соблюдался цитированный выше п. 128 Устава о том, что перед допуском казеннокоштного кандидата к экзаменам на степень магистра должно пройти три года учебы. Также нигде в Уставе не фигурировало такое основание для производства в магистры, как перевод сочинения — при этом непонятно, в какой мере для «питомцев Муравьева» соблюдался полный порядок экзаменов, пробных лекций и подачи диссертаций, требуемый Уставом. Поэтому, по сути, и для этой группы обладателей степеней речь идет о начальственной «рекомендации сверху» для возведения в очередную ученую степень (пусть и с «благими» целями скорейшего развития корпуса русских преподавателей!), которой беспрекословно следовали университетские профессора, нарушая установленные государством правила.

Аналогичное явление можно наблюдать и в Казанском университете, где, впрочем, первые производства в высшие ученые степени состоялись только в конце 1800-х г. Тогда попечитель С. Я. Румовский своим решением в 1809 г.

35 Андреев А. Ю. «Мистический» друг Чаадаева: Жизнь и творческая судьба Д. А. Облеухова // Русская литература. 1997. № 2. С. 103-123.

36 Шевырев С. П. История Императорского Московского университета. М., 1855. С. 348.

удостоил степени магистров без какого-либо экзамена, но с формулировками «для поощрения к дальнейшим трудам» и «усматривая отличные способности, доказанные опытами представленных сочинений», П. С. Кондырева и В. М. Пе-ревощикова (ранее, в 1807 г., Кондырев стал первым из казанских студентов, получившим степень кандидата). Чуть позже аналогичным способом, т. е. по решению попечителя, магистрами стали будущие преподаватели университета А. В. Кайсаров (1811), В. И. Тимьянский (1811), Н. И. Лобачевский (1811), И. М. Симонов (1812)37.

Произвольность, с которой Румовский распоряжался учеными степенями в Казанском университете на рубеже 1800—1810-х гг., объяснялась тем, что университет считался «основанным, но не открытым»38, соответственно, нормы Устава 1804 г. считались как бы не действующими, а потому Совет университета на обращения соискателей, желавших быть допущенными к процедуре производства в степень доктора, отвечал отказом или отсрочкой — до изменения своего положения. Оно наступило, наконец, в 1814 г., после торжественного «открытия» Казанского университета, позволившего профессорам заявить о том, что все положения Устава вступили в силу. К своим новым нормам профессора отнеслись не бездумно, но стремились как следует их осмыслить: применительно к производству в ученые степени это означало разработку специального положения (1815), уточнявшего и дополнявшего пункты Устава в тех моментах, которые там недостаточно четко оговорены. Точное определение границ той предметной области, в которой происходит экзамен, в какой мере в нем должен использоваться латинский язык, возможно ли допускать к экзамену на ученую степень людей, вообще не имеющих университетского аттестата, и можно ли их производить сразу в доктора, как они того просят, — все это обсуждалось в Совете Казанского университета, где в то время преобладали иностранные профессора.

Надо сказать, что профессора восприняли свои права и обязанности по присвоению ученых степеней с максимальной добросовестностью. Они действительно воплотили в жизнь предписанную Уставом для получения высших степеней полную, хотя и очень длительную и даже тягостную, процедуру, состоявшую из экзаменов, пробных лекций и публичной защиты диссертации. Обратным следствием этой «добросовестности» явилось то, что в 1814—1816 гг. только два соискателя смогли получить степень доктора: Богдан Йон39 и будущий про-

37 Булич. Указ. соч. Т. 2. С. 723, 749; Казанский университет. 1804—2004: Биобиблиографический словарь / Г. Н. Вульфсон, ред. Т. 1 (1804-1904). Казань, 2002. С. 225, 253, 302, 399, 478.

38 Подробнее см.: Вишленкова Е. А. Казанский университет Александровской эпохи. Казань, 2003.

39 Богдан Иванович Йон (Johann Gottlieb John), уроженец Зондерсхаузена в Тюрингии, с 1803 по 1810. учился в Гёттингенском, а с 1810 по 1812 г. — в Московском университете (одновременно будучи гувернером А. С. Грибоедова, с которым вместе ходил на лекции). В Москве Йон был награжден золотой медалью за сочинение, представленное на нравственно-политический факультет, и, по собственным словам, был готов к «испытанию на степень доктора», но этому помешало нашествие Наполеона. После московского пожара Йон оказался в Казани и уже 6 ноября 1812 г. подал в университет прошение (переданное тогда Советом на рассмотрение нового попечителя Салтыкова), где объявлял о желании подвергнуться испытанию и получить степень доктора прав, не имея, однако, степени ни магистра, ни кандидата. По мнению Н. Н. Булича, «Йона сбивало понятие о степени доктора, существующее в германских

фессор Гавриил Солнцев40. Последний из них потратил на указанную процедуру все второе полугодие 1814 г., для первого же она началась в марте 1813 г. (еще до формального «открытия» университета, с разрешения попечителя) и длилась до конца 1814 г. О том, насколько трудно шел процесс, отнимая много сил у соискателя, свидетельствует то, что третью пробную лекцию Йон смог прочесть только через полгода после первых двух (что, кстати, вызвало неблагоприятные для него толки в Совете). Первый в Казани публичный диспут на латинском языке по диссертации Йона «О праве наказаний» состоялся 31 октября 1814 г.41

В 1814—1816 гг. Казанский университет также произвел в степени двух магистров и 18 кандидатов42. В те же годы в университет поступило несколько прошений от местных дворян и иностранцев, живших в Казанском учебном округе, с приложением сочинений, которые давали, по их мнению, право на присвоение докторской степени «без испытания». Но Совет университета последовательно и справедливо отказывал в присвоении доктора honoris causa, требуя, чтобы соискатели явились на положенный экзамен43.

В Харьковском университете первые производства в высшие ученые степени также начались существенно позже, нежели в Московском. Первые кандидаты в Харькове появились в 1808 г. (сразу 13 человек), а всего до 1816 г. включительно кандидатские дипломы в университете получили 89 выпускников — практически столько же, что и в Москве44. Главным побуждением к получению этой степени служило желание приобрести права на 12-й класс по Табели в рангах, о чем свидетельствуют мемуары Х. Ф. Роммеля, профессора Харьковского университета в 1810—1814 гг. «Почти вся молодежь смотрела на занятия как на ступень к высшим чинам по службе... — писал он. — Эти классы прокладывали дороги к высшим офицерским местам особенно в военное время»45 (действительно, производство кандидатов особенно выросло с 1811 г., в преддверии и в ходе войны с Наполеоном).

Первое присвоение магистерских степеней произошло в Харькове в 1811 г. (два магистра) и 1812 г. (4 магистра), докторских степеней — в 1813 г. (два доктора)46. Опять-таки, подобно Московскому университету, этими магистра-

университетах, с ее незначительными требованиями, сравнительно с теми, какие были постановлены в первый раз в наших уставах» (добавим, что такие же облегченные требования, как было показано, сложились тогда и в Московском университете) (см.: Булич. Указ. соч. Т. 2. С. 739-741).

40 РБС. Т. «Смеловский-Суворина». С. 68-69.

41 Булич. Указ. соч. Т. 2. С. 741-743.

42 Там же. С. 739.

43 Там же. С. 745-747.

44 Подсчеты основаны на данных, приведенных в кн.: Багалей Д. И. Опыт истории Харьковского университета (по неизданным материалам). Ч. 1 // Багалш Д. I. Вибраш пращ в 6 тт. Харюв, 2004. Т. 3. С. 732-735; Там же. Ч. 2. С. 714. Как и в Московском университете, кандидатская степень в Харькове в эти годы присуждалась по трем факультетам (нравственно-политическому, физико-математическому, словесному), но не по медицинскому.

45 Роммель К. Д. Спогади про мое життя та мш час. Харюв, 2001. С. 114.

46 Ср.: Якушев А. Н., Шаповалов В. А. Статистика лиц, утвержденных в ученых степенях в Российской империи (1794-1917) // Ученые степени в России: XVIII — 1918 г. М.; Ставрополь, 1996. Вып. 1. Ч. 2. С. 247.

ми стали казеннокоштные кандидаты, состоявшие в Педагогическом институте, руководство которым вскоре после своего приезда в Харьков принял Х. Ф. Ром-мель47. Он смог не только организовать подготовку к экзаменам и написание диссертаций, но и создал специальный филологический семинар и даже научное общество для поощрения ученых занятий воспитанников. «Смею думать, — писал он, — что эти семена классической древности брошены на почву, не совсем бесплодную, потому что и теперь еще я помню порядочное число русских <...>, которым филология открыла путь к дальнейшему духовному просвещению»48. К «питомцам Роммеля», получившим высшие ученые степени в Харьковском университете в 1811-1813 гг., можно отнести Я. Н. Громова, Н. М. Архангельского, В. С. Комлишинского, П. Любовского, И. Любочинского, А. П. Гевлича, В. Ф. Титарева, П. И. Кеппена49. Яков Громов и Василий Комлишинский в 1813 г. первыми среди выпускников университета получили степени докторов (по физико-математическому факультету). Как следует из протоколов, приведенных Д. И. Багалеем, все требования к экзаменам, чтению пробных лекций и защите диссертаций в отношении «питомцев Роммеля» были тщательно соблюдены, при этом вся процедура редко занимала свыше двух месяцев. Отметим также, что если первоначально между последовательным присвоением высших ученых степеней проходило 1-2 года (с такой временной разницей степени магистра и доктора в Харьковском университете получили воспитанники Педагогического института Я. Н. Громов, В. С. Комлишинский, А. П. Гевлич, а также учитель гимназии А. И. Дудрович), то с 1814 г. в Совете был поднят вопрос об установлении минимального промежутка, который должен пройти между магистерскими и докторскими испытаниями, в три года50.

В тот же период еще несколько докторских степеней были присвоены людям, не учившимся в университете и желавшим сразу подвергнуться испытанию на степень доктора, минуя магистра. Кроме того, в 1807 г. четыре харьковских профессора (И. С. Рижский, Т. Ф. Осиповский, И. Ф. Тимковский и Я. Белен де Баллю) получили степень доктора философии по решению Совета университета, но вне утвержденной Уставом процедуры, т.е. honoris causa, а в 1814 г. таким же способом этого звания был удостоен профессор И. Е. Срезневский.

Особенностью присуждения ученых степеней в Харьковском университете в рассматриваемый период было то, что в него, насколько это видно по источникам, практически не вмешивался попечитель, и, соответственно, оно целиком регулировалось профессорской корпорацией. Это напоминало ситуацию в Казанском университете 1814-1816 гг., только там профессорский корпус составляли в основном иностранцы, в Харьковском же университете примерно в равных пропорциях были представлены как русские, так и иностранные профессора, причем среди последних — выходцы не только из немецких про-

47 Иностранные профессора российских университетов (вторая половина XVIII — первая треть XIX в.): Биографический словарь. М., 2011. С. 140-141.

48 Роммель. Указ. соч. С. 117.

49 Сведения о них см.: Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Ч. 1. С. 496, 537-538, 557-558.

50 Багалей. Опыт истории Харьковского университета. С. 563.

тестантских, но и из немецких католических университетов, а также французы. Такая разнородность создавала здесь почву для корпоративных конфликтов, связанных с различным пониманием процедуры присуждения и самой системы ученых степеней.

Так, например, в 1814 г. Роммель резко выступил против присвоения профессору Срезневскому степени доктора философии honoris causa. Для Роммеля как выпускника Гёттингенского университета, впитавшего в себя его концепции, главным и принципиальным нарушением казалось даже не то, что тем самым игнорировался порядок присуждения степеней, предусмотренный Уставом 1804 г., а прежде всего то, что это звание было присвоено Советом университета, а не факультетом, к исключительной компетенции которого по самому исходному смыслу ученых степеней в европейских университетах и относилось их присуждение. Вдобавок Роммель справедливо замечал, что традиционное в Европе звание доктора философии для всех представителей гуманитарных и естественных наук (кроме юристов, медиков и богословов) не годилось теперь в России, так как не соответствовало новой структуре факультетов, которую ввел Устав 1804 г., и вызывало внутренние противоречия: профессор И. Е. Срезневский преподавал русскую литературу и относился тем самым к словесному факультету, тогда как философия как университетский предмет входила в состав нравственно-политического факультета51.

Если в приведенном примере немецкий (по происхождению) профессор российского университета усматривал противоречия в практике присвоения ученой степени в России, то случай с Ф. В. Пильгером был до некоторой степени обратным: здесь российские профессора отказались признать права в отношении ученой степени, присужденной университетом Российской империи, который ориентировался на немецкие традиции.

Речь шла о праве на врачебную деятельность в России, предоставление которого с XVIII в. находилось в исключительной компетенции российских государственных органов, и лишь с 1791 г. к этому были допущены также и университеты. Ф. В. Пильгер получил образование на медицинском факультете Эрлангенского университета и был известен своими научными сочинениями по ветеринарии52. Прибыв в 1806 г. в Харьков, куда его пригласили на кафедру «ско-толечения», Пильгер сразу же приступил и к врачебной практике среди местных дворян, весьма востребованной в силу недостатка в городе квалифицированных медиков. Но его успехи как врача вызвали ревность других профессоров, усмотревших в нем конкурента. По словам Роммеля, Пильгер «возбуждал зависть всех учеников Эскулапа своим удачным, простым, хоть и несколько чрезмерным лечением»; он был в постоянных сношениях с помещиками и другими окрестными пациентами, получал от них щедрые подарки разными деревенскими про-дуктами53. Противники Пильгера в 1807 г. возбудили в Совете университета дело о запрете медицинской практики, требуя от него сдать соответствующий экзамен или предъявить признаваемый в России диплом на степень доктора медици-

51 Багалей. Опыт истории Харьковского университета. С. 537.

52 Иностранные профессора российских университетов. С. 123-125.

53 Роммель. Указ. соч. С. 124.

ны54. Тот, однако, счел для себя унизительным предстать в качестве испытуемого перед другими факультетскими профессорами, которые, «без сомнения, стали бы экзаменовать притязательно», и заявил о том, что он известен как медик благодаря своим трудам. Поэтому Пильгер решил получить искомый диплом honoris causa, обратившись в Дерптский университет (единственный из российских, имевший законное, подкрепленное собственным Уставом право на выдачу таких дипломов!), который и прислал его в 1808 г.

Однако этот диплом не был признан ни товарищами Пильгера по факультету (в частности, отказавшимися в ежегодных университетских «Объявлениях о преподавании» именовать Пильгера доктором), ни местной врачебной управой. Лишенный тем самым возможности законно лечить людей, Пильгер продолжал выписывать пациентам лекарства под видом рецептов для лошадей. Это лишь усугубляло конфликт: в пору его обострения декан медицинского факультета Харьковского университета профессор П. М. Шумлянский на университетских заседаниях публично оскорблял Пильгера, называя его «цыганом и коновалом»55.

В результате длительного рассмотрения дела в Петербурге запрет Пильгеру на практику был подтвержден, а диплом доктора медицины, выданный в Дер-пте, аннулирован министром народного просвещения графом А. К. Разумовским, который счел, что «докторское достоинство без дозволения на практику есть лишь одно бесполезное название». Дерптский университет был этим чрезвычайно оскорблен, а его попечитель Ф. И. Клингер писал: «С первого основания университетов в Европе никто права сии не оспаривал до сего времени, везде почитались университеты главными местами для наук, пользующимися правом возводить достойных в разные ученые звания и чины. По сей-то самой причине и российским университетам наподобие иностранных сии права пожалованы были»56. Эти слова вновь со всей очевидностью свидетельствуют: речь шла о столкновении двух концепций — европейского традиционного представления об ученых степенях как об академических отличиях, присуждаемых университетской корпорацией, и взгляда на ученую степень как на часть системы государственной аттестации с ее унифицированными требованиями (в данном случае обязательным экзаменом на право медицинской практики) и стремлением не допустить отклонений от них.

Еще одним типом конфликтов, отражавших разногласия членов корпорации Харьковского университета по вопросам о присуждении ученых степеней, являлись их взаимные обвинения в нарушении процедуры «в пользу» соискателей — завышении экзаменационных отметок, небрежном ведении протоколов, помощи в написании собственно диссертации. Особенно часто подобные нарекания обращались в адрес профессора философии И. Е. Шада, будучи, впрочем, лишь частью более обширного спектра обвинений, возведенных против этого

54 РГИА. Ф. 733. Оп. 49. Д. 81; ср. подробное изложение дела: Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Ч. 1. С. 811-825.

55 Медицинский факультет Харьковского университета за первые 100 лет его существования. 1805-1905. Раздел II. Биографический словарь профессоров и преподавателей. Харьков, 1905. С. 302-309.

56 Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Ч. 1. С. 815, 817.

весьма популярного в Харькове преподавателя (что закончилось его увольнением из университета и высылкой из России в 1816 г.)57.

В 1813 г. противники Шада поставили под сомнение законность возведения в степень доктора философии курского купца Григория Хлапонина (которого Шад частным образом готовил к экзамену). Следует оговорить, что Хлапонин — богатейший купец, объехавший, по его собственным словам, «большую часть Европы», — был самоучкой, но, не имея какого-либо законченного университетского образования, претендовал сразу на степень доктора, минуя магистра. Враждебный Шаду ректор Стойкович, «пересматривая прошлогодние журналы нравственно-политического факультету», нашел, что «в оных о письменном экзамене Хлапонина ни слова не упоминается, что выражение в протоколе того ж факультета от 7 ноября 1812 года, будто бы Хлапонин отвечал и письменно, несправедливо и что, следовательно, донесение факультета о сем деле совету фальшиво». «Сие мое предложение (заново рассмотреть процедуру экзамена Хлапонина на предмет ее соответствия требованиям. — А. А.), — продолжает Стойкович, — так поразило г. профессора Шада, тогдашнего декана, и некоторых еще членов, думавших, что дело решено, что они никак не соглашались на выполнение в нем содержащегося»58. Следствием «бдительности» ректора явилось то, что на следующем, устном, экзамене Хлапонина в сентябре 1813 г. присутствовал уже широкий круг профессоров, включая самого Стойковича. Общие знания испытуемого были признаны удовлетворительными, но экзаменаторы разделились: некоторые (как легко догадаться, те члены корпорации, которые были настроены против Шада) высказались за то, чтобы даровать Хлапонину лишь степень магистра, другие были готовы присудить ему степень доктора. В итоге дело ушло на рассмотрение к министру. Шад в пояснительной записке, в частности, заявлял, что «Хлапонин мог бы получить докторскую степень в любом иностранном университете» и что всем профессорам «оставалось бы только радоваться, если бы такие кандидаты в доктора выходили из студентов университета хотя бы раз в течение 10 лет». Сам же соискатель сетовал на «неприязненные» по отношению к нему «поступки г-на ректора Стойковича и г-на секретаря совета профессора Ланга со своими единомыслящими» и прибегнул к покровительству князя А. Б. Куракина (с которым познакомился в Париже)59. Дело тянулось до лета 1814 г., желанный диплом доктора философии был выдан Хлапонину уже новым ректором Осиповским.

Похожими обстоятельствами сопровождалось в 1813 г. и производство в доктора П. И. Дегая, незаконного сына херсонского губернатора, богатого помещика О. И. Хорвата (а впоследствии директора департамента Министерства юстиции, сенатора и статс-секретаря, автора нескольких сочинений по юриспруденции60). Теперь уже наоборот, Шад, Роммель и некоторые другие требовали, чтобы Дегай сначала сдавал экзамен на степень магистра, а также чтобы экзамен шел только на латинском языке (тогда как на деле по-латыни формулировались

57 Иностранные профессора российских университетов. С. 172-173.

58 Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Ч. 1. С. 341.

59 Там же. С. 540-549.

60 РБС. Том «Дабелов-Дядьковский». С. 159.

лишь несколько вопросов к соискателю, ответы же он давал на французском или русском, а некоторые профессора сразу спрашивали его на этих языках). Однако ректор Стойкович, секретарь Совета Ланг и новый декан нравственно-политического факультета Швейкарт (также противник Шада) поддержали законность проведения именно докторского экзамена. В записке Шада, адресованной в конце 1813 г. уже новому ректору, были перечислены многочисленные нарушения, допущенные на экзамене (в том числе незнание соискателем латыни, что было довольно странным для юриста), но все они потом были опровергнуты на заседании факультета. Дегая допустили к продолжению процедуры — чтению лекций и защите диссертации, и вскоре он получил искомую степень61.

Наконец, очень показателен пример из «дела Шада», завершившегося его увольнением из университета: выясняется, что в 1816 г. ученики Шада (кандидат Гриневич и магистр Ковалевский) защищали на нравственно-политическом факультете диссертации, тексты которых были заимствованы из сочинений их профессора. Д. И. Багалей заключает по этому поводу: «Что касается обвинений Шада по делу о докторских диссертациях Ковалевского и Гриневича, то здесь констатирован только факт плагиата, но не доказано самого важного — чтобы Шад руководился тут корыстными побуждениями. Шад не был изобличен во взяточничестве ни в данном деле, ни в других случаях, и максимум, на что давали право факты, — это оставить его "под подозрением" в этом обвинении»62.

Не опровергая историка, стремившегося отстоять «благие намерения» Шада, на это дело можно взглянуть по-другому: во всех приведенных выше примерах профессора руководствовались давно устоявшимися корпоративными практиками. Для немецких университетов позднего Средневековья и раннего Нового времени стало практически нормой, что профессора сами писали диссертации за соискателей ученых степеней63. Это же, впрочем, касалось и «послаблений» в отношении богатых и знатных соискателей — средневековые университеты тем самым осуществляли переход от прав по рождению или состоянию к правам на высшие должности, удостоверявшимся учеными степенями (очень характерно, поэтому, что, например, П. И. Дегай впоследствии действительно достиг вершин государственной службы).

В то же время на последнее можно смотреть как на банальную коррупцию, т. е. покупку ученых степеней. Об этом писали многие наблюдатели того време-

61 Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Ч. 1. С. 550—556. Багалей делает очевидный общий вывод, что, независимо от того, как воспринимать разногласия профессоров, «Дегаю были сделаны различные льготы и послабления», хотя имеющиеся данные и «не дают основания к выводу о подкупе экзаменаторов».

62 Багалей Д. И. Удаление И. Б. Шада из Харьковского университета. Харьков, 1899. С. 147.

63 Об этой практике см.: Rasche U. Die deutschen Universitäten und die ständische Gesellschaft. Über institutionengeschichtliche und sozioökonomische Dimensionen von Zeugnissen, Dissertationen und Promotionen in der Frühen Neuzeit // Bilder — Daten — Promotionen. Studien zum Promotionswesen an deutschen Universitäten der frühen Neuzeit / Müller R. A., hrsg. Stuttgart, 2007. S. 270. То же, кстати, признавал и Шад, указывая, что «в немецких университетах диссертации пишутся большею частью самими профессорами, а от студентов требуется только, чтобы они умели их на публичных диспутах надлежащим образом защищать» (Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Ч. 2. С. 536).

ни. Так, Роммель вспоминал о том же Дегае: «Когда наступил срок докторского экзамена, молодой Д-й приходит ко мне и говорит: "Я слышал, что Вы изъявили желание купить у меня дрожки и пару лошадей?" (Дрожки и лошади были великолепные.) "Вовсе не думал", — отвечал я. Дело, казалось, было кончено. Скоро после того я увидел этот великолепный экипаж во владении одного из моих русских товарищей, а после, в Петербурге, узнал, что над моей честностью сильно посмеялись.»64 О том же свидетельствует и другой мемуарист Д. Ю. Ро-зальон-Сошальский, упоминая, помимо случаев прямого подкупа, которые начались «со вступлением Стойковича в должность ректора», и о «роскошных обедах, которыми родители угощали профессоров-экзаменаторов (наука не прочь от гастрономического наблюдения)», пишет об одном из тогдашних докторов из местных дворян, Масловиче65, что он был «доктор паркета, а не головоломного ученого материала»66. Схожие показания исходили и от членов университета. Так, профессор Рейт жаловался в 1811 г. министру Разумовскому на то, что профессор Дегуров «соединился с ректором (Стойковичем. — А. А.) для того единственно, чтобы собирать взятки за доставление мест, уничтожить настоящий порядок дел и ввести аристократию в академии, которая не преминет нанести смертельный удар истинным дарованиям и успехам в распространении наук»67.

Именно такая корпоративная практика, вполне допустимая для европейского средневекового университета, но, естественно, не терпимая государством Нового времени, привела в итоге к реформе процесса присвоения ученых степеней в Российской империи. Эту реформу можно отнести к шагам по «модернизации», т.е. преодолению «устарелых» положений Устава 1804 г. Начало ей действительно положила история с покупкой ученых степеней, ставшая известной на самом высоком уровне.

Речь идет о так называемой дерптской афере. На юридическом факультете Дерптского университета в июле 1816 г., во время каникул, состоялось производство в доктора прав (без предшествующей степени магистра) двух немцев, не учившихся в Дерпте, но представивших свидетельства Эрлангенского университета, неких Вальтера и Вебера. Первый из соискателей был по роду занятий театральным портным, нажившим немалое состояние, а второй — купцом. Оба они хотели с помощью искомой ученой степени изменить социальный статус — приобрести чин коллежского асессора (8-й класс) на российской службе и потомственное дворянство. Производство произошло с одобрения декана факультета Х. Г. Кёхи и ректора Х. Штельцера, который также был членом юридического факультета. Впоследствии называлась явно завышенная сумма якобы полученной ими от соискателей взятки в 30 тыс. руб.68 В то же время сама по себе «по-

64 Роммель. Указ. соч. С. 131.

65 О писателе и издателе В. Г. Масловиче см.: Русские писатели. 1800-1917: Биобиблиографический словарь. М., 1994. Т. 3. С. 543.

66 Харювський ушверситет XIX — початку XX столггтя у спогадах його профессор1в та вихованщв / С. I. Посохов, ред. Харюв, 2008. Т. 1. С. 38-39.

67 Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Ч. 2. С. 837.

68 Об этом сообщила одна лейпцигская газета; впрочем, некоторые подробности этого дела можно было извлечь только из печати — впервые они проанализированы в кн.: Булич. Из первых лет Казанского университета. Т. 2. С. 734-736.

купка» ученой степени вполне вписывалась в рамки корпоративных традиций большинства немецких университетов (а оба названных профессора были выходцами оттуда) и, как мы видели, существовала тогда и в России. Если что и было здесь необычного, так это производство в ученые степени в период, когда университет был закрыт на каникулы (так сказать, в отсутствие свидетелей).

Однако о состоявшемся производстве в докторскую степень сразу поползли слухи, достигшие Петербурга и заключавшие в себе «негодование вместе с насмешками». Возможно, причиной слухов стало вызывающее поведение Вальтера, который выставлял свой чин напоказ и даже, судя по рассказам, попытался использовать докторский диплом, чтобы поступить в Комиссию по составлению законов. О вероятности такого поведения можно судить по другим примерам: так, венгерский уроженец, капельмейстер Гесс де Кальве в 1813 г., едва пройдя церемонию защиты диссертации в Харьковском университете, но еще не получив диплома на докторскую степень (которая также ему досталась в обход магистерской), уже сшил себе мундир 8-го класса, появлялся в нем на публичных мероприятиях и вел концерт памяти павших воинов, за что заслужил замечание от министра народного просвещения69.

С началом учебного года дерптский попечитель Ф. И. Клингер предложил университетскому Совету разобраться в этой истории. Ректор, избранный лишь в июне, уже в сентябре подал в отставку, а в октябре состоялся университетский суд, признавший дипломы Вальтера и Вебера недействительными, поскольку в их отношении были нарушены правила присвоения степеней, предписанные Уставом. Но во время следствия выяснилось, что и при других производствах того же юридического факультета не были соблюдены все требуемые постановления.

Таким образом, все производства в степени на юридическом факультете в Дерпте за 15 лет его существования были поставлены под сомнение. Совет представил на рассмотрение в министерство решение — лишить степеней всех этих докторов, разрешив им (кроме Вальтера и Вебера) вновь явиться в Дерпт, чтобы пройти повторные испытания. Н. Н. Булич цитирует газетное сообщение, согласно которому в Дерпте «объявили, что возведенные в звание докторское с упущением исполнения некоторых правил могут не прежде быть признаны докторами, пока снова еще раз не явятся в Дерпте для пополнения всего упущенного». Однако явиться готовы были не все: «некоторые в уверенности, что они по всей справедливости заслужили дипломы свои, полагают, что если что-либо и упущено, то в этом вина университета, а не их»70.

Подчеркнем: факт «покупки дипломов» так и не был доказан и не фигурировал в дальнейших документах, упоминавших только о нарушениях процедуры. Поэтому вопрос о том, насколько в действительности была распространена эта практика в Дерпте, т. е. был ли этот случай первым или, напротив, типичным, остается открытым — и это притом что, в отличие от прочих университетов Российской империи, в Дерптском по Уставу (и вполне в традициях немецких университетов) уже взимался с каждого соискателя ученой степени довольно

69 Багалей. Опыт истории Харьковского университета. Ч. 1. С. 561.

70 Булич. Указ. соч. Т. 2. С. 735.

значительный денежный сбор, предназначенный для экзаменаторов, декана, секретаря и т.д.

23 ноября 1816 г. было высочайше утверждено постановление Комитета министров, подводившее некоторые итоги расследованию происшествия: в нем подтверждалось лишение Вальтера и Вебера ученых степеней с запрещением просить о новом производстве и поступлении на государственную службу; всем университетам вообще указывалось не устраивать испытания на степени во время каникул, «по той причине, что в сие время весьма малое число профессоров и студентов остается в университете»; также всем университетам впредь «прямо в докторы, минуя предписанное в университетском уставе испытание и производство в магистры, не производить, за исключением медицинских производств, для каковых существуют особые правила, высочайше утвержденные»; оштрафовать профессоров юридического факультета, а о «незаконнопроизведенных» ими произвести следствие Совету университета и «представить по начальству особо»71. Указом Александра I Штельцер и Кёхи, признанные главными виновниками, были уволены из университета с запрещением впредь принимать их на российскую службу72.

Итогом разбирательства по «дерптской афере» явилось признание министерством глубокого неблагополучия, существующего в области присуждения ученых степеней, по каковой причине 19 декабря 1816 г. вышло распоряжение нового министра, князя А. Н. Голицына, «дабы университеты, до учинения по сему предмету окончательного положения, остановились производством в ученые степени, исключая званий медицинских»73. Новое Положение «О производстве в ученые степени» было подписано Александром I 20 января 1819 г.74 Прекращение производств в степени в 1816-1818 гг. ударило прежде всего по тем, кто к этому времени уже начал проходить данную процедуру. Так, в Казанском университете Иосиф (Осип) Срезневский (брат харьковского профессора И. Е. Срезневского), сдав экзамены в 1816 г., не успел защитить диссертацию и смог получить степень доктора только в 1819 г., будучи к тому моменту уже профессором университета75.

Таким образом, можно констатировать, что в начальный период адаптации в России системы университетских ученых степеней строгая научная процедура их присвоения еще не сложилась, а значительное воздействие на сам процесс оказывали внутрикорпоративные отношения между профессорами, а также влияние попечителей. Наряду с выпускниками университетов, желавшими посвятить себя науке, соискателями ученых степеней во многих случаях становились люди, стремившиеся с их помощью повысить свой социальный статус и обеспечить более быструю служебную карьеру (например, купцы или побочные

71 Сборник распоряжений по Министерству народного просвещения. Т. 1. СПб., 1866. Стб. 821-822.

72ПСЗ. Т. 34. № 26940; ср. также: Петухов Е. В. Императорский Юрьевский, бывший Дерптский университет за сто лет его существования. Юрьев, 1902. С. 147.

73 Сборник распоряжений. Т. 1. С. 828.

74 ПСЗ. Т. 36. № 27646 (далее в тексте указаны параграфы).

75 НА РТ. Ф. 977. Оп. Совет. Д. 279. Л. 2-3; ср.: РБС. Т. «Смеловский-Суворина». С. 68-69.

сыновья богатых вельмож, рассчитывавшие получить с помощью докторской степени потомственное дворянство). Иногда при возведении в степень соблюдались все требования Устава 1804 г. об экзаменах, пробных лекциях и защите диссертаций, и тогда процесс мог продолжаться много месяцев, но в большинстве случаев практиковалась упрощенная процедура с пониженными требованиями, что позволяло в течение считаного числа лет пройти все ступени от кандидата до доктора или даже сразу получить степень доктора, минуя низшие степени — последнее особенно было характерно, когда в университет, желая получить чин 8-го класса, обращались «внешние», т. е. не учившиеся там соискатели, которые располагали к себе профессоров богатыми подношениями (иначе говоря, «покупали» диплом). Насколько широко последняя практика была распространена в России в действительности, судить трудно, но следует подчеркнуть, что она являлась вполне «нормальной» с точки зрения взгляда на ученые степени в европейском университете до рубежа XVIII—XIX вв.76, хотя, конечно, противоречила требованиям государственной политики по «модернизации» университетского образования.

Положение 20 января 1819 г. объективно было направлено против всех вышеназванных нарушений. Его основной целью было ввести как можно более четкую регламентацию процесса присвоения ученых степеней и требовать ее неукоснительного исполнения. Главным новшеством, о соблюдении которого заботилось теперь государство, являлась строгая очередность в получении ученых степеней: каждый соискатель обязан был последовательно становиться кандидатом, затем магистром, а потом доктором. В то же время ряд мер был направлен и на упорядочение и конкретизацию самой процедуры. Этому служило разделение наук на более дробные «разряды», по которым соискатель затем и подвергался испытанию и, соответственно, имел право носить ученую степень именно в отношении данного класса наук (например, магистр исторических наук или кандидат российской словесности и т.д.).

Важно подчеркнуть, что Положение не затрагивало регламентации медицинских и богословских ученых степеней — для первых существовали законодательные акты, касавшиеся Медико-хирургических академий, для вторых — законодательство о православных духовных академиях Российской империи, а также Уставы католических и протестантских высших учебных заведений империи (см. п. 3—5 Положения). Таким образом, с 1819 г. медицинские и богословские ученые степени в Российской империи полностью приобрели характер самостоятельных, отдельных от других научных областей систем аттестаций77.

Многие пункты Положения заполняли упоминавшиеся выше лакуны норм Устава 1804 г. Так, были предписаны минимальные промежутки между присвоением степеней: между кандидатом и магистром — два года, между магистром и доктором — три года (п. 18). Уточнены требования к соискателю каждой степени (п. 11—13), а также порядок проведения экзаменов по каждой из них (п. 27,

76 Füssel M. Ein Käfig voller Narren? Die Universität in Karikatur und Satire // Examen, Titel, Promotion. S. 210.

77 Об истории богословских ученых степеней в России см.: Сухова Н. Ю. Система научно-богословской аттестации в России в XIX — начале XX в. М., 2009.

31—32, 38—39). При этом разделение наук по классам позволило сузить саму программу экзаменов. Отменялись пробные лекции в пользу более строгих условий публичного диспута по защите диссертации. Наиболее развернутые требования предъявлялись к степени доктора: для ее получения необходимо было продемонстрировать «основательное и глубокое сведение о науках, по коим сия степень ему присваивается, таким образом, чтобы он знал не какую-либо известную систему науки, но самую науку в существенных ее основаниях, в ее развитии и направлении к общей и частным целям, и мог не только благоразумно следовать какой-либо известной методе или системе, но и глубоко судить о ней, деятельностью собственного ума открывать и исправлять в ней слабые места, дополнять недостатки, отсекать неважные для цели подробности, усовершать связь и порядок, очищать и укреплять основания» (п. 13). Одновременно Положением строго запрещалось звание почетного доктора (honoris causa), «как не делающее никакого существенного значения» (п. 44).

Принятие Положения «О производстве в ученые степени» как законодательного акта, отдельного от университетских Уставов, бесспорно, означало усиление государственного контроля над этой сферой и стремление утвердить здесь именно принципы государственной аттестации — в противовес действовавшим в начале XIX в. корпоративным. В дальнейшем государство еще не раз обращалось к законодательному регулированию этой сферы (новые Положения были приняты в 1837, 1844 и 1864 гг.78).

Для университетов ближайшими следствиями этого контроля явилось резкое уменьшение количества произведенных в степени: так, в Московском университете за все десятилетие после принятия Положения, с 1820 по 1830 г., была присуждена одна докторская степень на нравственно-политическом факультете, три — на словесном и ни одной на физико-математическом79. Это заметно затруднило правильный ход смены университетских кадров. Именно поэтому к моменту введения в действие Устава 1835 г., где содержалось обязательное требование ко всем профессорам иметь докторские степени, значительная часть профессоров — как в Московском, так и в других университетах — были лишь магистрами (характерный пример — Н. И. Лобачевский, который за всю многолетнюю научную деятельность в Казанском университете так и не стал доктором80). Чтобы не нарушать нового Устава, таких ученых в массовом порядке перевели на звание «исполняющих должности» (и. д.) профессоров (например, Т. Н. Грановский в годы своей славы в Московском университете был и. д. профессора, а ординарным профессором стал лишь в 1850 г., за пять лет до смерти81). Некоторых магистров тогда же уволили из университетов, как «неспособных» стать докторами. Однако нельзя не признать: указанные усилия государства действительно способствовали превращению ученых степеней в России в показа-

78 Иванов. Указ. соч. С. 106.

79 Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. М., 2002. Т. 2. С. 268.

80 Казанский университет. 1804-2004: Биобиблиографический словарь. Т. 1. С. 302-303.

81 Императорский Московский университет. 1755-1917: Энциклопедический словарь. С. 187.

тель научной квалификации, атрибут настоящего ученого, хотя данный процесс шел постепенно и завершился лишь к середине XIX в.

Итак, оригинальность и многоуровневость системы ученых степеней в России была обусловлена соединением совершенно различных концепций: представления о докторской и магистерской степенях, идущего от иерархической структуры должностей университета; идеи (выраженной еще в зародыше) об «аспирантуре» — университетских магистрах, готовящихся к вступлению на кафедру; идеи о кандидатах как об учащихся Педагогического института — резерве учителей в своем учебном округе — с последующим распространением этого звания на любого выпускника, сдавшего по окончании университета экзамен. Многоуровневый характер российских ученых степеней в целом сохранялся (за исключением замены в 1884 г. степени кандидата университетским дипломом I класса) до 1918 г., а указанный «сплав» послужил исходной причиной различий в структуре ученых степеней России и Европы, существующих вплоть до настоящего времени.

Но главной их особенностью было соединение ученого звания с правами на чин российской государственной службы. Последнее обстоятельство притягивало в ряды соискателей многочисленное количество людей, видевших в получении ученой степени средство достичь успеха по службе или занять более высокое положение в обществе. При этом, согласно корпоративным обычаям университета, необходимо было учитывать не только уровень знаний, но и систему сословных связей, протекций в отношении соискателей, в ответ получая определенные «услуги» — не обязательно в форме денежного вознаграждения, но и шире, позволяя самим профессорам ощутить себя включенными в дворянское общество. Сословность вообще еще была преобладающей чертой русского общества в начале XIX в., поэтому неудивительно, что на первом этапе адаптации системы ученых степеней в России в большом количестве встречаются черты, характерные для традиционных (со средних веков) университетских корпоративных практик. Однако в конце концов возобладал государственный принцип — установление строгих унифицированных требований, основанных на научной квалификации аттестуемых, что мы видим уже в Положении 20 января 1819 г. и что будет развиваться дальше. В этом смысле перенос ученых степеней в Россию повторяет общеевропейские тенденции и заканчивается победой тех научных элементов, которые были свойственны содержанию ученых степеней в «классическом» европейском университете XIX в.

Ключевые слова: ученые степени, российские университеты, Министерство народного просвещения, аттестация, экзамен, диплом, диссертация, кандидат, магистр, доктор.

The beginnings of the academic degrees system in Russia in the early 19th century

А. Andreev

This article explores the first period of the academic degrees system in Russia ("Candidate"-"Master"-"Doctor"), from its state approval by the Preliminary Rules of Public Education 1803 up to the introduction of the new Regulations on the promotions to the academic degrees 1819. The details are revealed, which describe the implementation of this system of degrees in the Russian universities, and the misbalance and certain incompleteness of the initial law base of this system are shown. The practices of the first promotions in Moscow, Kharkov and Kazan' universities were subjected to thorough study. It is demonstrated, that the transfer of certain principles of corporation promotion (based on the traditions ofthe European universities in the Middle Ages) came into collision with the requirements of the state attestation given to the universities. Thus a general conclusion has been made on the character of the processes of state regulation on this sphere which corresponded the same calims of university "modernization" as were formulated in Europe, led to the new image of "classical" university.

Keywords: academic degrees, Russian universities, Ministry for Public Education, attestation, diploma, exam, dissertation, Candidate, Master, Doctor.

Список литературы

1. Андреев А. Ю. Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века. М., 2000.

2. Андреев А. Ю. «Грибоедовская Москва» в документах семейного архива князя И. Д. Щербатова // «Цепь непрерывного предания...»: Сб. памяти А. Г. Тартаковско-го / В. Мильчина, А. Юрганов, сост. М., 2004. С. 105-139.

3. Андреев А. Ю. «Мистический» друг Чаадаева: Жизнь и творческая судьба Д. А. Облеу-хова // Русская литература. 1997. № 2. С. 103-123.

4. Багалей Д. И. Опыт истории Харьковского университета (по неизданным материалам). Ч. 1 // Багалш Д. I. Вибраш пращ: В 6 т. Харив, 2004. Т. 3.

5. Булич Н. Н. Из первых лет Казанского университета (1805-1819): Рассказы по архивным документам. Казань, 1891. Ч. 1-2.

6. Васильчиков А. А. Семейство Разумовских. СПб., 1880. Т. 2.

7. Вишленкова Е. А. Казанский университет Александровской эпохи. Казань, 2003.

8. Звягинцев Е. А. Московский купец-компанейщик Михаил Гусятников и его род. М., 1926.

9. Иванов А. Е. Ученые степени в Российской империи. XVIII в. — 1917 г. М., 1994.

10. Императорский Московский университет. 1755-1917: Энциклопедический словарь / А. Ю. Андреев, Д. А. Цыганков, сост. М., 2010.

11. Иностранные профессора российских университетов (вторая половина XVIII — первая треть XIX в.): Биографический словарь. М., 2011.

12. Казанский университет. 1804-2004: Биобиблиографический словарь / Г. Н. Вуль-фсон, ред. Т. 1 (1804-1904). Казань, 2002.

13. Кричевский Г. Г. Ученые степени в университетах дореволюционной России // История СССР. 1985. № 2. С. 141-153.

14. Кричевский Г. Г. Магистерские и докторские диссертации, защищенные на юридических факультетах университетов Российской империи (1755-1918): Библиографический указатель. Ставрополь, 1998.

15. Кричевский Г. Г. Магистерские и докторские диссертации, защищенные на историко-филологических факультетах университетов Российской империи (1755-1919): Библиографический указатель. Ставрополь, 1999.

16. Медицинский факультет Харьковского университета за первые 100 лет его существования. 1805-1905. Раздел II: Биографический словарь профессоров и преподавателей. Харьков, 1905.

17. Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 2. М., 2002.

18. Петухов Е. В. Императорский Юрьевский, бывший Дерптский университет за сто лет его существования. Юрьев, 1902.

19. Сточик А. М., Пальцев М. А., Затравкин С. Н. Медицинский факультет Московского университета в реформах просвещения первой трети XIX века. М., 2001.

20. Сухова Н. Ю. Система научно-богословской аттестации в России в XIX — начале XX в. М., 2009.

21. Сухомлинов М. И. Материалы для истории просвещения в России в царствование Александра I. СПб., 1866.

22. Тамул В. «Профессора есть достойные.» (Профессорский институт в 1828-38 гг.) // Таллинн. 1991. № 1.

23. Университет в Российской империи XVIII — первой половины XIX века / А. Ю. Андреев, С. И. Посохов, ред. М., 2012.

24. Ученые степени в России: XVIII — 1918 г. М.; Ставрополь, 1996. Вып. 1. Ч. 1-2.

25. Феофанов А. М. Ученые степени в Московском университете во второй половине XVIII в. // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия II «История. История Русской Православной Церкви». 2011. Вып. 4 (41). С. 7-14.

26. Харювський ушверситет XIX — початку XX столггтя у спогадах його профессорiв та вихованщв / С. I. Посохов, ред. Харив, 2008. Т. 1.

27. Шевырев С. П. История Императорского Московского университета. М., 1855.

28. Якушев А. Н. Организационно-правовой анализ подготовки научных кадров и присуждения ученых степеней в университетах и академиях России (1747-1918): история и опыт реализации. Дисс. на соиск. уч. степ. канд. юрид. наук. СПб., 1998.

29. Die preussischen Universitäten. Eine Sammlung der Verordnungen, welche die Verfassung und Verwaltung dieser Anstalten betreffen. Bd. 1. Die Verfassung der Universitäten im Allgemeinen / J. F. W. Koch, hrsg. Berlin, 1839.

30. PrahlH. W. Sozialgeschichte des Hochschulwesens. München, 1978.

31. Rasche U. Die deutschen Universitäten und die ständische Gesellschaft. Über institutionengeschichtliche und sozioökonomische Dimensionen von Zeugnissen, Dissertationen und Promotionen in der Frühen Neuzeit // Müller R. A. (Hrsg.). Bilder — Daten — Promotionen. Studien zum Promotionswesen an deutschen Universitäten der frühen Neuzeit. Stuttgart, 2007.

32. Schwinges R. Ch. (Hrsg.). Examen, Titel, Promotion. Akademisches und staatsliches Qualifikationswesen vom 13. bis zum 21. Jahrhundert. Basel, 2007.

33. WollgastS. Zur Geschichte der Promotionswesens in Deutschland. Bergisch Gladbach, 2001.