Научная статья на тему 'Восточный текст в поэтике М. Ю. Лермонтова'

Восточный текст в поэтике М. Ю. Лермонтова Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
4391
451
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ЛЕРМОНТОВ / КОНЦЕПТ / МИФОЛОГЕМА / ВОСТОЧНЫЙ ТЕКСТ / ДЕМОН / СУФИЗМ / LERMONTOV / CONCEPT / MYTHOLOGY / ORIENTAL TEXT / DEMON / SUFISM

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Алексеев Павел Викторович

Рассматриваются ориентальные коды в творчестве М.Ю. Лермонтова в рамках теории локальных текстов. Исследуются генезис и динамика развития восточного текста в поэтике Лермонтова, а также мотивы судьбы и Демона в библейско-кораническом контексте.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Алексеев Павел Викторович

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Oriental Text in Lermontov''s poetics

The article proposes to look at the Oriental codes in M. Lermontov's works within the framework of the theory of local texts. The Oriental Text in the works of Lermontov is an ambivalent phenomenon that results from the conceptualization of Oriental motifs in the context of world's history and culture. Also it is a result of development of Romantic oriental trend in the literature, journalism and public consciousness of 1830-1840s. Of great importance for the formation of the Oriental Text in the late poetry of Lermontov are his works in Odoevsky's notebook, localized in the "East" section. Lermontov's Orientalism inherits and develops the concept of A. Pushkin's ''universal responsiveness'', deepens the Romantic trend of understanding of Muslim fatalism and forming of philosophical demonology. Speaking about the style category, Lermontov inherits the paradigm of Marlinsky's Caucasian poetics, but overcomes the mistakes of ''marlinism''. The Caucasus for Lermontov is not just a conventional romantic space, but the Orient which has its ethnographic features. However, Lermontov does not create the Russian-Caucasian synthesis. His mythical and poetical perception of the Caucasus is located within the same ''East-West synthesis'', solely by virtue of the fact that the concept of the Caucasus is conceptualized and implemented as a variant of the Orient. Dynamics of formation of the hypertextual East-West synthesis in the poetics of Lermontov against the background of the mass interest to the Muslim East can be represented by the change of stages: a) contact, b) inclusion, c) penetration, d) reciprocity. Fatalistic and demonic themes can be considered as the philosophical basis of Lermontov's Oriental Text. The main feature of Lermontov's Oriental poetics is the theme of destiny, which is included in the complex arguments about human freedom of choice, death and fatalism. The concept of the Demon appears in the context of philosophical and aesthetic understanding of a fallen angel as a free person who rebelled against the tyrant. There was a close connection between the concept of the Demon and the concept of Prometheus who rebelled against the tyranny of Zeus in the late Orientalism of Lermontov. The appearance of the concept of the North in the poem ''Dispute'' indicates the formation of the author's culturological position that determines the place of Russia in the dichotomy of the West and the East.

Текст научной работы на тему «Восточный текст в поэтике М. Ю. Лермонтова»

Вестник Томского государственного университета. 2013. № 374. С. 7-10

ФИЛОЛОГИЯ

УДК 82.091

П. В. Алексеев

ВОСТОЧНЫЙ ТЕКСТ В ПОЭТИКЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА

Статья выполнена при поддержке РГНФ (грант № 12-34-01331 а2 «Мифологема мусульманского Востока в русском романтизме»).

Рассматриваются ориентальные коды в творчестве М.Ю. Лермонтова в рамках теории локальных текстов. Исследуются генезис и динамика развития восточного текста в поэтике Лермонтова, а также мотивы судьбы и Демона в библейско-кораническом контексте.

Ключевые слова: Лермонтов; концепт; мифологема; восточный текст; Демон; суфизм.

В 1838 г., после года первой ссылки на Кавказ, М.Ю. Лермонтов пишет в письме своему другу С.А. Раевскому: «Я буду к тебе писать про страну чудес - Восток. Меня утешают словами Наполеона: Les grands noms se font a l’Orient (Великие имена делаются на востоке). Видишь: всё глупости» [1. Т. 6. С. 438]. Шутливый тон этого сообщения отсылает получателя письма к масштабной романтической традиции ориентализма, связанной не только с именами Байрона и Пушкина, повлиявшими на становление Лермонтова как поэта, но и с комплексом ориентальных стихотворений, повестей, мемуаров, травелогов и публицистики 1820-1830-х гг.

Впервые системно об истоках лермонтовского ориентализма написал Л.П. Гроссман, справедливо указав, что в «обширной и многообразной теме “Азии”, которая так привлекала поэта своей глубиной и драматизмом, обнаруживается во всей полноте своеобразная черта его дарования - склонность переживать исторические темы в их соотношении с современностью: классический Рим обращает его к новейшему “европейскому миру”, библейский Восток - к судьбам “сынов Солима” в XIX в., древние цивилизации - к протекающей борьбе колониальных империй с народами Леванта и закаспийских степей» [2. Т. 43-44. С. 674].

Если массовую литературу восхищала маскарадная и карнавальная сторона Востока, то Лермонтов, как и Пушкин, в своем творчестве поэтапно формировал то, что позднее назовут западно-восточным синтезом - особое двунациональное восприятие мира, отраженное в художественном тексте. Сам термин «западно-восточный синтез» И. С. Брагинский удачно использовал для характеристики концептосферы «Западно-восточного дивана» (1814-1819) И.В. Гете, в котором немецкий поэт предвосхитил появление восточного и, конкретнее, - мусульманского сверхтекста в литературах Западной Европы и России. В 1815 г. И.В. Гете написал: «Я давно уже занимался в тиши восточной литературой и, чтобы глубже познакомиться с нею, сочинил многое в духе Востока. Мое намерение заключается в том, чтобы непринужденным образом соединить Запад и Восток, прошлое и настоящее, персидское и немецкое, так, чтобы нравы и способы мыслить проникали друг в друга» [3. С. 713].

Планировал Лермонтов или нет, направляясь в первую ссылку, стать самым известным в XIX в. «певцом Кавказа», но в итоге значительная часть его творчества вошла в

контекст русской литературы как закрепление ориентальных кодов, функционирующих в структуре русского романтического стиля как раз в рамках гетевской стратегии «непринужденного соединения Запада и Востока». В этом отношении Лермонтов выступил продолжателем пушкинского концепта «всемирной отзывчивости» и углубил романтический ориентальный тренд развитием тем фатализма и философской демонологии, формируя свой «восточный (мусульманский) текст».

В плане стилистики Лермонтов наследует парадигму

А.А. Бестужева-Марлинского (преодолевая поэтику «марлинизма»): Кавказ у него не просто условное романтическое пространство, а Восток, насыщенный этнографическими реалиями. Однако при этом Лермонтов не создает русско-кавказского синтеза. Мифопоэтическое восприятие Кавказа располагается в рамках все того же западно-восточного синтеза, исключительно в силу того, что концепт Кавказа осмысляется и реализуется у Лермонтова как вариант Востока. Только это не Восток Байрона и Гете, этот Восток - «наш Восток», и ислам - это не ислам турецких османов, египетских мамлюков и испанских мавров - это «наш ислам», видимый литературно через призму Корана и культурологически - через призму долгого кровавого противостояния просвещенной, но развращенной цивилизации и благородных дикарей.

Говоря языком структурной поэтики, в пределах которой выделение такого объекта исследования, как «восточный текст», и имеет смысл, лермонтовский западновосточный синтез развивается в парадигме системной аккультурации, которая предполагает «усвоение человеком, выросшим в одной национальной культуре, существенных фактов, норм и ценностей другой национальной культуры» [4. С. 11]. Нет никаких сомнений в том, что лермонтовский ориентализм был не статичной категорией его творческого сознания, а динамичным процессом: к концу 30-х гг. XIX в. восточный текст Лермонтова становится сложноустроенной системой, где усложнение происходит за счет концептуализации ориентальных кодов в условиях удвоения их культурных параметров.

С тех пор как термин «западно-восточный синтез» был употреблен в отношении европейских и русских авторов, его существование в науке ограничилось маркером любого ориентального присутствия в художественных текстах. Между тем западно-восточным синтезом нельзя называть любой случай сосуществования

в тексте «восточных» и «невосточных» кодов - этот термин должен выражать только максимально глубокий интеркультурный синтез, примеры которого можно наблюдать в творчестве Пушкина, Лермонтова, Гумилева, Бунина, так как этот синтез является и категорией поэтики, и категорией сознания. Доказательством тому может служить высказывание Лермонтова: «Я многому научился у азиатов и мне бы хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания... Там на Востоке тайник богатых откровений...» [5. Т. 45-46. С. 744].

В общих чертах динамику формирования сверхтексту-ального западно-восточного синтеза в поэтике Лермонтова на фоне массового интереса к мусульманскому Востоку можно представить следующим образом (в терминологии Ю.Е. Прохорова) [6. С. 106]: «соприкосновение - приобщение - проникновение - взаимодействие». При «соприкосновении» у Лермонтова происходило сопоставление культурных стереотипов, выразившееся в несколько схематичном использовании культурных реалий Востока, однако «приобщение» предполагало уже знание автором основ мусульманской культуры. Знание в этом случае может быть поверхностным, однако очень важен аспект сознательности в выборе инокультурных кодов.

Отношение к Кавказу изначально носило у Лермонтова характер исследования, что и предопределило эволюцию его ориентализма: находясь в Пятигорске, Лермонтов много времени посвящает чтению художественной и научной литературы, помогающей ему сформировать собственный творческий метод изображения другой культуры, в котором общеромантический ориентализм углубился серьезным интересом к мусульманскому менталитету в контексте романтических ориентальных стереотипов.

Следующий этап формирования западно-восточного синтеза, «проникновение», может рассматриваться как время оформления нового, сложного художественного языка. Внимание Лермонтова к культурам других народов привело его к мысли об их неизбежной общности, закрепленной, к примеру, таким концептом, как свобода личности, который формирует множественные сюжеты о невозможности быть свободным.

Одной из реализаций этого концепта у Лермонтова можно считать демоническую тему, которая развивалась в контексте общеромантического философско-эстетического представления о падшем ангеле как свободной личности, восставшей против тирана. В ориентализме Лермонтова существовала тесная связь между образами Демона и Прометея, восставшего против тирании Зевса, в рамках мифопоэтического пространства Кавказа: Прометей, знакомый Лермонтову по лейпцигскому изданию трагедии Эсхила «АеБсШе Т^ое&ае, Е&Ио 81егео1ура, Ыр$1ае» [2. С. 693] и эсхиловским мотивам у Гете, прикован к горам Кавказа, как прикованы русские оппозиционные офицеры, и также мучим орлом, как опальные вольнодумцы мучимы кавказскими «орлами».

И, наконец, «взаимодействие» должно иметь вид такой семиотической модели, в которой значимыми являются возможность быстрого перехода от одного кода к другому и владение обоими как «своим». Турецкая сказка Лермонтова «Ашик-Кериб», к примеру, представляет ситуацию «проникновения» - подготовительного этапа западно-восточного синтеза, а темы

фатализма в «Герое нашего времени» уже демонстрируют ситуацию «взаимодействия».

Восточный сверхтекст М.Ю. Лермонтова соткан из философско-символических концептов, имеющих особую «структурно-содержательную градацию»: с одной стороны, обобщенно-мировоззренческий смысл задан опорным концептом (странничество, восток, судьба, книга); философско-символическая репрезентативность других выявляется лишь в процессе многоаспектного анализа лермонтовских лейтмотивов земли и неба, сна, игры и пути (см., например, в связи с этим «Жалобы турка» (1829), «Испанцы» (1830), «Кинжал»

(1838), «Измаил-Бей» (1832), «Выхожу один я на дорогу» (1841), «Небо и звезды» (1831), «Мой дом» (18301831), «Аул Бастунджи» (1833-1834), «Хаджи Абрек» (1833), «Две невольницы» (1830?), «Дары Терека»

(1839), «Три пальмы» (1839), «Валерик» (1840)).

Для формирования восточного текста в поэтике Лермонтова большое значение имеют последние годы жизни поэта и стихи, написанные им в подаренной

В.Ф. Одоевским записной книжке («Спор» (1841), «Тамара» (1841), «Свидание» (1841)) в разделе «Восток». По мнению Ю.М. Лотмана, в этот период лермонтовский интерес к Востоку «приобрел очертания, которые теперь принято называть типологическими: Лермонтова начал интересовать тип культуры Запада и тип культуры Востока и, в связи с этим, характер человека той и другой культуры» [7. С. 5]. Это стихотворение заданного Лермонтовым цикла «Восток» наиболее репрезентативно в отношении восточного текста, так как отражает определенно новый этап в осмыслении Лермонтовым Кавказа как Востока - важнейшего концепта его художественного мышления в последние годы жизни. Известно, что Лермонтов симпатизировал горцам в деле их национально-освободительного движения [8. С. 519], по меньшей мере, в силу двух причин: чисто романтическая концепция борьбы за свободу и, с другой стороны, активная оппозиция правящему режиму (стихотворение «Смерть поэта» (1837) - достаточно активная позиция).

В стихотворении «Спор», на первый взгляд, картина совершенно иная. Две высочайшие вершины Центрального Кавказа Эльбрус и Казбек затеяли «великий спор», который по существу сводится к тому, что мудрый «седовласый» Эльбрус (у Лермонтова - «Шат») упрекает Казбека в том, что тот «покорился» людям, которые в своем цивилизационном развитии превратят его дикую девственную природу в объект своих корыстных интересов: «...И железная лопата / В каменную грудь, / Добывая медь и злато, / Врежет страшный путь» [1. Т. 2. С. 193].

Будучи вершинами Каказа, Эльбрус и Казбек мыслят себя в парадигме восточного пространства - для упрекающего Эльбруса других людей, кроме восточных, первоначально просто не существует. В этом отношении Лермонтов так же «восточен», как Пушкин в «Подражаниях Корану»: стихотворение основывается на принципиально инокультурной логике, определяющей художественные образы и их последовательность в тексте. Расширение пространства «во вне» в речи Эльбруса происходит после ответа Казбека, который не боится Востока. Эльбрус угрожает: «Вот на севере в тумане / Что-то видно, брат!» [Там же].

Появление концепта «Север» выводит стихотворение «Спор» в ранг системообразующих восточного текста Лермонтова, манифестирующего культурологическую позицию автора и решающего вопрос роли и места России в противостоянии Запада и Востока. С одной стороны лермонтовской системы координат располагается Восток, который характеризуется «спящим» («...спит глубоко / уж девятый век», сонный грузин, дремлющий «в дыму кальяна» Тегеран, «безглагольна, недвижима» мертвая пустыня Иерусалима, спящий мертвым сном Египет, успокоившийся араб, поющий песни «про дела отцов»), причем сон Востока - это состояние усталости древней цивилизации, лучшие дни и ведущая роль в истории которой давно прошли.

С другой стороны вечный антагонист Востока - Запад, концептуально располагающийся в той же парадигме «уставшей цивилизации», историческая роль которой отныне сводится к тому, чтобы влачить свое жалкое существование на развалинах великих империй. В стихотворении «Умирающий гладиатор» (1836), развивающем свободолюбивые и гражданственные мотивы IV песни поэмы Байрона «Чайльд Гарольд», европейский мир персонифицирован в образе умирающего гладиатора: «Не так ли ты, о европейский мир, / Когда-то пламенных мечтателей кумир, / К могиле клонишься бесславной головою.» [1. Т. 2. С. 76].

При этом, как и Восток, Запад описывается в категориях беспечной роскоши, бездеятельности и любви к «славному» прошлому: «Для гордой роскоши беспечно ты забыл: / Стараясь заглушить последние страданья, / Ты жадно слушаешь и песни старины / И рыцарских времен волшебные преданья.» [Там же]. Другое дело - Север. Этот концепт реализован в тексте «Спора» мотивами смутной, не до конца проявленной силы: «Север темный», «странное движенье». Однако эта сила не до конца проявлена только для Запада и Востока. Сам Север представляет из себя мощное бесчисленное войско, вполне готовое к тем «славным» дням, о которых вспоминают Запад и Восток.

Воплощение лермонтовского Севера в образе войска не означает милитаристское понимание ориентализма. Образ движущегося на Восток войска, «шумного, как поток» и «страшно медленного, как туча», для военного Лермонтова реализует концепт «движение» («движение -жизнь») молодой цивилизации Севера в противоположность мертвенному сну цивилизаций Запада и Востока, и природные эпитеты (поток, туча, буря, ковыль) подчеркивают естественность этого движения.

Стихотворение «Спор» актуализует еще один значимый аспект восточного текста в творчестве Лермонтова, который включается в более масштабный мусульманский текст русской литературы: большинство значимых концептов мусульманского и восточного текстов развивается в контексте социально-политических идей. С одной стороны, это международные процессы: русско-персидские, русско-турецкие войны, борьба за свободу от османов греческого народа, появление при активном содействии мусульманских стран злейшего врага России - мюридизма как боевой ветви суфизма на Кавказе. С другой стороны, это процессы развития оппозиционного движения внутри России, которые возвели концепт «свобода» на уровень ключевого для прогрессивно настроенной части российского общества.

Нет никаких сомнений в том, что Лермонтов осознавал себя оппозиционером и сознательно выбирал соответствующий круг общения. Известно, что стихотворение «Спор», а также рождение замысла написания романа о кавказской войне Лермонтова связано с посещением генерала А.П. Ермолова зимой 1841 г., на что подробно указал И.Л. Андронников [8. С. 515-533]. В образе «седого генерала» из «Спора», ведущего несметные войска на Восток, современники Лермонтова и исследователи его творчества увидели знаменитого покорителя Кавказа, его жестокого колонизатора, талантливого военачальника, подготовившего своими действиями Туркманчайский мирный договор с Персией, по которому Россия получала Восточную Армению, двадцатимиллионную контрибуцию серебром, исключительное право держать флот на Каспийском море и осуществлять свободную торговлю на иранской территории.

В то же время исследователи отмечают, что к моменту написания «Спора» А.П. Ермолов уже четырнадцать лет был отстранен от дел и находился в опале за связь с декабристами. Причина появления образа Ермолова в «Споре» как символа покорения Кавказа объясняется тем, что в восприятии Лермонтова этот полководец обладал поразительно цельным характером, в котором соединялись и безграничная жестокость к покоренным народам, и своеволие по отношению к царю, к тому же «усмирение Кавказа Ермоловым представлялось Лермонтову захватывающей драматической темой» [Там же. С. 715]. В этом отношении фигура Ермолова расширяет тематику русско-западно-восточного противопоставления мотивами политической борьбы с «восточными» и «западными» чертами николаевского режима, а концепт Севера представляется прогрессивной идеологией «деятельной» оппозиции.

Основная черта поэтики Лермонтова, свидетельствующая о философской наполненности восточного текста Лермонтова, - это мотив судьбы, включенный в комплекс рассуждений о свободе выбора, смерти и фатализме. В 1840 г. Лермонтов пишет характерное для его позднего творчества стихотворение «Валерик», опубликованное в «Утренней заре» на 1843 г., в котором описывает кровопролитный бой с чеченцами. Этот текст можно по праву считать одним из ядерных в его ориентальной концептосфере благодаря явно выраженной теме мусульманского фатализма. О том, что в этом стихотворении концепция фатализма «не имеет ничего общего с христианской идеей предопределения», можно заключить, исходя из самого текста:

«.. .Я жизнь постиг;

Судьбе как турок иль татарин За все я ровно благодарен;

У бога счастья не прошу И молча зло переношу.

Быть может, небеса Востока Меня с ученьем их пророка Невольно сблизили.»

[1. Т. 2. С. 90].

Однако в корне неверно объяснять ориентальный мотив судьбы у Лермонтова отсутствием «высших целей» [9. С. 32] в семиотике карточной игры, как это сделал А. И. Бродский, указывая, что лермонтовский

фатализм «языческий», «стоический» и имеет отношение не целиком к понятию судьбы, не к внутреннему осмыслению закономерностей бытия, а к внешнему событийному ряду, от которого человек не свободен по воле Рока. Это утверждение в корне противоречит кон-цептосфере ориентализма, сложившегося в сознании Лермонтова к 1840 г.

К моменту написания стихотворений «Спор» и «Валерик» в сознании Лермонтова библейские коды не были доминантными в силу их существования в философско-эстетическом контексте романтизма: в этом контексте существовали все мифологемы и персонажи авраамических религиозных систем (христианство, иудаизм, ислам), но их осмысление происходило под знаком искусства, где акценты могли смещаться.

В христианской теологии Демон (дьявол, сатана, падший ангел) занял позицию абсолютного противопоставления Богу. В контексте дуалистического мировосприятия это означало, что мир людей (их душ) представляет собой арену борьбы абсолютного добра и абсолютного зла. Романтический образ демона, опирающийся на философию свободы, был более человечным, в силу того что демон был осмыслен в соответствии с характерологией человеческого существа, имеющего сильные и слабые стороны.

Коранический Иблис совершенно противоположен христианскому концепту дьявола: он противопоставлен не Богу, а человеку, основываясь на важнейшем для ислама понятии «таухида» - абсолютном единстве Бога и его абсолютном величии: в сотворенной им вселенной нет ничего, что не являлось бы проявлением его воли и замысла. Демон, по мусульманским представлениям, вредит людям, искушает их, но есть ключевой нюанс: он делает это в соответствии со своей судьбой («мактуб», «предписанное»), помогая сформировать мировой порядок, изначально задуманный Богом для испытания человека.

Эта концепция получила развитие в поэтике и философии мусульманского мистицизма (суфизма), одна из основных литературных тем которого - проблема взаимоотношения полностью зависимой от божественной воли личности и абсолютно независимого Аллаха. На протяжении классического периода арабомусульманской литературы о сатане с жалостью писали Сана’и, Аттар, Газали, Сармад, Шах Абд-ал-Латиф, Икбал. Но дальше всех концепцию таухида на Иблиса распространил Хусайн Мансур Аль-Халладж (858922), известный в мусульманском мире тем, что был казнен за богохульное утверждение «Ана аль-Хакк», что в переводе с арабского означает «Я - Истина» (аль-

Хакк - это одно из 99 наименований Бога, означающее «Истинный») и соотносится с образом Христа (Евангелие от Иоанна, 14:6). Неоднозначно воспринимаемый ортодоксальным исламом, Аль-Халладж выступает безусловным авторитетом в суфизме (кроме современных ему суфиев, которые отвернулись от него, обвинив в разглашении суфийских тайн непосвященным), написав один из первых мусульманских мистических трактатов «Китаб ат-Тавасин».

В этом трактате глава «Та-Син безначальности и Запутанности» (которая и содержит это роковое для Хал-ладжа утверждение «Ана аль-Хакк») формулирует концептуальную мысль о невозможности поклоняться никому, кроме единственного Бога: «Благочестивый Муса, да благословит его Аллах, и Иблис - на горной тропинке. И сказал ему: “О Иблис, что помешало тебе поклониться?” - И сказал: “Смысл моего призвания - в Божестве Едином. И если бы я поклонился ему, то уподобился бы тебе, ибо тебя только один раз позвали “взглянуть на гору”, - и ты взглянул. Что же до меня, я позван тысячу раз, чтобы поклониться, и не поклонился: призвание мое - в смысле моем”». И далее Иблис говорит фразу, которой суфии обычно описывают эталон искренне верующего человека: «Если согласно этому предопределению решение, если наказание мое в огне бесконечную вечность, не поклонюсь никому и не унижусь ни перед кем и ни перед чем, не признаю себя противником, и нет вражды. Признание мое - признание Искреннего; я - из искренних в любви» [10. С. 57, 58].

Возможность представления Демона в категориях драматического характера и ситуации безграничной любви - одна из возможностей сопоставления романтического ориентализма Лермонтова и восточной поэтики как философско-эстетической основы этого ориентализма. Романтический трагизм Лермонтова обостряет основную антитезу его творчества: «антитезу между мечтой о человеческом счастье и несчастьем в реальной действительности, между великой красотой жизни, земли, человека, творческого деяния, возвышенной любви, единения людей и безобразием «лика» современного ему мира, которое Лермонтов, предвосхищая в этом отношении Достоевского, так глубоко постиг» [11. С. 43].

Восточный текст в творчестве позднего Лермонтова - далеко не однозначное явление, являющееся результатом концептуализации ориентальных мотивов в контексте авторского осмысления основ мировой истории и культуры, результатом освоения ориентальных трендов романтической эпохи в литературе, публицистике и общественном сознании 1830-1840-х гг.

ЛИТЕРАТУРА

1. Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений : в 6 т. М. ; Л., 1954-1957.

2. Гроссман Л. Лермонтов и культуры Востока // Литературное наследство. М., 1941.

3. Михайлов А.В. Примечания // Гёте И.В. Западно-восточный диван. М., 1988.

4. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. М., 1983.

5. Ашукина-Зенгер М. О воспоминаниях В.В. Бобарыкина о Лермонтове // Литературное наследство. М., 1948.

6. Прохоров Ю.Е. Национальные социокультурные стереотипы речевого общения и их роль в обучении русскому языку иностранцев. М., 1996.

7. Лотман Ю.М. Проблема Востока и Запада в творчестве позднего Лермонтова // Лермонтовский сборник. Л., 1985.

8. Андроников И.Л. Лермонтов. Исследования и находки. М., 1977.

9. Бродский А.И. Фатализм и повествовательное искусство (о М.Ю. Лермонтове) // Вече. Журнал русской философии и культуры. Вып. 20. СПб., 2009.

10. Ал-Халладж ал-Хусайн ибн Мансур. Китаб ат-Тавасин. Сад Знания / пер. с араб. В. Нечипуренко, И. Полонской. Ростов н/Д, 2007.

11. Абрамович Г. Трагедийная тема в творчестве Лермонтова // Творчество М.Ю. Лермонтова: 150 лет со дня рождения, 1814-1964. М., 1964.

Статья представлена научной редакцией «Филология» 24 июня 2013 г.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.