Научная статья на тему 'Русский романтический ориентализм: принципы и проблемы исследования'

Русский романтический ориентализм: принципы и проблемы исследования Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
1440
228
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
РУССКИЙ РОМАНТИЗМ / ОРИЕНТАЛИЗМ / МАСОНСТВО / СУФИЗМ / ЗАПАДНО-ВОСТОЧНЫЙ СИНТЕЗ / RUSSIAN ROMANTICISM / ORIENTALISM / FREEMASONRY / SUFISM / WEST-EASTERN SYNTHESIS

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Алексеев Павел Викторович

Статья посвящена рассмотрению принципов и проблем исследования русского романтического ориентализма в период 1820‑30-х годов, когда были сформированы основные художественные принципы и коммуникативные стратегии русского ориентализма. Центральным тезисом данной статьи является мысль о том, что исследование концептосферы и художественного языка русского романтического ориентализма должно быть всесторонним и целостным. Для этого необходимо преодолеть терминологическую неопределенность, сложившуюся в настоящее время в науке, а также обратить пристальное внимание на поэтику и философию средневекового персидского суфизма и масонства. В статье рассматривается типологическая близость масонского и суфийского аллегорического принципа кодирования художественных текстов. Уточняется содержания понятий (терминов) «восточная поэтика» и «ориентализм» в связи с поэтикой романтизма. Термин «ориентализм» рассматривается в связи с ориенталистской концепцией Эдварда Саида, но делается акцент на специфике русского ориентализма, как уникального культурологического феномена.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The article deals with the principles and problems of Russian romantic Orientalism at the beginning of 19th century, when the main artistic principles and communicative strategies of Russian Orientalism were formed. The central thesis of this article is the idea that the study of the conceptosphere and language of Russian romantic Orientalism must be comprehensive and holistic. For this it is necessary to overcome the terminological uncertainty currently prevailing in science and also pay close attention to the poetry and philosophy of the medieval Persian Sufism and Freemasonry. The article discusses the typological proximity of the Masonic and Sufi principles of allegorical encoding of literary texts. Special emphasis is laid on definition of the terms «Eastern Poetics» and «Orientalism» in the context of the poetics of Romanticism. The term «Orientalism» is considered in relation to the Edward Said's conception, but focuses on the specifics of Russian Orientalism as a unique cultural phenomenon.

Текст научной работы на тему «Русский романтический ориентализм: принципы и проблемы исследования»

РУССКИЙ РОМАНТИЧЕСКИЙ ОРИЕНТАЛИЗМ: ПРИНЦИПЫ И ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ1

П.В. Алексеев

Ключевые слова: русский романтизм, ориентализм,

масонство, суфизм, западно-восточный синтез.

Keywords: Russian Romanticism, Orientalism, Freemasonry,

Sufism, West-Eastern synthesis.

Ориентализм, как «система идей, связанных с Востоком, многообразие литературно-художественных форм, в которых эти идеи находили воплощение» [Данильченко, 2000, с. 4], первоначально возник в Западной Европе в эпоху колониализма, постепенно оформляясь в одну из самых спорных и проблематичных областей гуманитарного знания. В России во второй половине XVIII века - первой половине XIX века этот западноевропейский тренд активизировал многовековой интерес к Востоку и сформировал во многом уникальную русскую разновидность ориентализма.

В рамках русского ориентального дискурса был актуализирован историософский вопрос о месте России и русской культуры в западно -восточной дихотомии, вследствие чего географическая близость восточных стран (и, что более важно, включенность восточных народов в состав Российской империи) была осмыслена как основательное отличие русского ориентализма от западноевропейского. В дополнение к этому, развитие востоковедческих штудий, а также появление вполне конкретного «восточного вопроса» во внутренней и внешней политике России в начале XIX века предопределило еще одну отличительную черту русского ориентализма: отныне всякое осмысление русской культуры как единого целого должно непременно опираться на проблемы ориентализма и оксидентализма.

Исследование западно -восточных литературных связей в литературе русского романтизма позволяет в полной мере реконструировать модель русского ориентализма в период его наивысшего расцвета.

1 Статья выполнена при поддержке гранта РГНФ N° 12-34-01331 а2

Большинство крупных исследователей русского романтизма, компаративистов и культурологов, уделяли этому вопросу вполне заслуженное внимание и, так или иначе, делали попытки пройти структуралистский путь от текста к сверхтексту. Накоплен значительный теоретический материал, сформирована методология и основные принципы исследования западно-восточного синтеза, опирающиеся на междисциплинарный подход. Однако, на сегодняшний день, очень остро ощущается отсутствие именно системного структурно-семиотического подхода к русскому ориентализму, в котором концепции А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Д.П. Ознобишина, О.И. Сенковского,

А.А. Бестужева-Марлинского и др. будут восприняты как части более сложного целого, обладающего собственной концептосферой и уникальным художественным языком.

Важнейшим тезисом данной статьи является мысль о том, что исследование концептосферы и художественного языка русского романтического ориентализма не может быть признано всесторонним и целостным без: а) преодоления терминологической неопределенности; б) включения в комплекс философско-эстетической проблематики таких явлений, как суфизм и масонство.

Первый и наиболее острый момент терминологической неопределенности касается понятия «ориентализм», которое не имеет общепринятого наполнения. Часть исследователей используют термин «ориентализм», или «филориентализм», исключительно в целях характеристики стиля эпохи (или отдельного автора), в котором нашло отражение восточное пространство, литература и мифология (порождение неевропейского типа сознания): такова парадигма русского литературоведения. Это называется «классическое понимание» ориентализма, отражающее «его интерпретации как востоковедения и увлечения Востоком в искусстве», без общественно-политических коннотаций [Чач, 2012, с. 6].

В западной гуманитарной мысли термин «ориентализм» практически не применяется без оглядки на концепцию Э.Саида (в одних случаях это развитие его идей, в других - критика и полное неприятие) [Said, 1978], в которой под ориентализмом понимается стиль колониального мышления Запада, в котором объединены научное, художественное и публицистическое освоение Востока, осуществляемое Западом по принципу «to understand better in order to dominate better»2 [Hanfi, 2010, с. 15].

2 Англ. «лучше понять, чтобы лучше доминировать». - П.А.

Наша позиция исходит из того, что концепция Саида наиболее продуктивна и более соответствует масштабу и формам русского ориентализма. Это не означает, что все восточные мотивы в русской литературе следует рассматривать с точки зрения их колониального подтекста. Напротив, говоря о протеистической «всеотзывчивости» А.С. Пушкина, этнографическом интересе А.А. Бестужева-Марлинского к кавказским народам, мусульманских концептах типа «фатализм» в творческом сознании М.Ю. Лермонтова и других фактах, разрушающих европоцентристскую модель мира в XIX веке, мы видим, что русская культура в эпоху романтизма была открыта для диалога и вполне демонстрировала важность Востока как миромодели-рующего концепта.

В то же время, необходимо помнить генезис европейского образа Востока и развивать теорию Саида применительно к российским реалиям. Если Великобритания, Испания, Франция и другие колониальные державы осваивали восточные территории как далекие экзотические пространства, то Россия колонизировала народы путем включения их в свои пределы. Этот феномен «внутренней колонизации», о котором достаточно подробно писал А. Эткинд в серии статей о «внутреннем колониализме» [Эткинд, 2001; Эткинд, 2002; Эткинд, 2003], формировал существенный нюанс русского романтического ориентализма: Восток как «наша земля» и как часть русского менталитета. Поэтому А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов, никогда не бывавшие на зарубежном Востоке, создают феномен «западно-восточного синтеза», недоступного до того ни одному англичанину или французу.

Еще один термин ориентальных исследований требует к себе дополнительного внимания - «восточная поэтика». В географическом отношении в России под Востоком традиционно понимают территории Азии и Ближнего Востока (страны от Средиземноморья до Персидского Залива). В Америке и Западной Европе различают два типа Востока: Средний Восток (Middle East), включающий то, что в России именуют Ближним Востоком вместе с Ираном и Афганистаном - от Персидского Залива до Юго-Восточной Азии, и Дальний Восток (Far East) - страны Тихоокеанского бассейна. В литературном отношении литературы указанных стран объединяются для России и стран Запада в понятии «восточная (то есть «не европейская») поэтика», и это настолько раздвигает рамки компаративистских исследований, что, в конечном итоге, удаляет от понимания феномена «западно-восточного синтеза».

Не следует понимать этот тезис в плане того, что такие классические исследования, как «Пушкин и Китай» [Алексеев, 1999, с. 50-80] и

«Индийские мотивы в творчестве А.С. Пушкина» [Белкин, 1999, с. 8195], не раскрывают содержания русского ориентализма. Наоборот, широкий обзор восточных тем манифестирует многоаспектность и глубину русской ориентальной мысли. Г лавное, нужно помнить, что основу русского романтического ориентализма составляют концепты, восходящие к конкретной части Востока - мусульманскому Востоку. Весь остальной Восток - только развитие и дополнение принципов русско-восточного диалога, сформированных в парадигме «Подражаний Корану» и «Пророка» А.С. Пушкина.

Следующий вопрос, который должен быть решен для системной реконструкции концептосферы русского романтического ориентализма - это определение основных философско-эстетических источников ориентальной поэтики романтизма. На наш взгляд, этими источниками следует считать арабские сказки, суфийскую поэзию и Коран, как важнейший после Библии поэтико-философский текст средневековой мусульманской культуры.

Эти три источника постоянно пополняли концептосферу русского романтического ориентализма, а также легли в основу его художественного языка. При этом, если арабские сказки и Коран часто становятся предметом ориенталистских исследований, то суфийская поэзия традиционно игнорируется. В особенности, это касается ее религиознофилософской составляющей. Очевидно, это возникло вследствие того, что персидский суфизм и основанная на его философии поэтическая система являются предметами исследования не столько литературоведов, сколько узкоспециализированных востоковедов, владеющих восточными языками. Это и определило трудоемкость исследований суфийских мотивов в русском романтизме, а также крайне редкие реконструкции религиозно-философских контекстов восточных мотивов.

В настоящее время изучению суфизма и поэтики суфийской литературы посвящено большое количество трудов как отечественных ученых (Е.А. Бертельса, О.Ф. Акимушкина, М.Т. Степанянц, и др), так и зарубежных (A. Schimmel, С. Ernst, Seyyed Hossein Nasr и др. ), что позволяет проводить добротные компаративистские исследования кон-цептосферы и художественного языка русского романтического ориентализма. Наиболее значимый аспект суфизма, на который следует обратить самое пристальное внимание - это особый конвенциональный язык, который суфизм начал формировать буквально с момента своего существования.

Этот художественный язык основан на том, что светская (в том числе любовно-эротическая) образность выражала сугубо религиозно-

философские понятия. Один из самых авторитетных исследователей суфийской литературы, Е.Э. Бертельс, сказал, что «применение светской эротической <любовной> поэзии в суфийской практике относится уже к самым первым векам развития суфизма», причем «поэзия становится необходимым атрибутом суфийской беседы» [Бертельс, 1965, с. 59]. Такие особенности суфийской поэтики, как символичность, парадоксальность, метафоричность, орнаментальность, суггестивность, драматизм и поэтика «невыразимого» дают основания для его сопоставления с поэтикой и религиозно-философскими построениями западноевропейского и русского романтизма. В этом отношении можно отметить исследование А.А. Лавровой, которая поставила цель «выявить типологические соответствия произведений Оскара Уайльда с категориями суфийской философии, символики и поэтики» [Лаврова, 2012, с. 360] на фоне традиций западноевропейского мистицизма.

В данной статье нет необходимости раскрывать религиознофилософские понятия, скрытые за образами суфийской литературы -об это достаточно хорошо сказано в классической работе «Заметки по поэтической терминологии персидских суфиев» (1926), основыванной на материале средневекового трактата Махмуда Шабистари «Гульшан-и раз» («Цветник тайны») [Бертельс, 1965а]). Для изучения типологической общности романтической поэзии и литературы суфизма нам важно, что в период со второй половины XVIII века по первую треть XIX века в русской культуре посредством западноевропейских влияний отмечается возникновение типологически сходного явления - масонства.

Исследование масонских тем русского романтизма - еще один шаг к пониманию русского романтического ориентализма, поскольку между масонством и суфизмом существует глубокое типологическое сходство. Формирование и развитие масонских мистико-философских представлений о мире (о человеке, поэте, творчестве, загробной жизни и т.д.) происходит, как и в суфизме, в плане «двойной структурности»: «тайные общества» вольных каменщиков являлись той средой, в которой генерировались принципы особого деления мира и текста, разделенных на «явное» и «скрытое» пространство, возникали структуры произведений, «герметичность» которых создавалась особым языком аллегорий и символов. В плане прагматики конвенциональный язык масонства эпохи русского романтизма, как и язык персидского суфизма, делил читателей на две группы: «посвященные» и «непосвященные».

Такой подход позволяет по-новому взглянуть на литературный процесс, избегая тенденциозности и однобокости в толковании классических текстов. Однако данный аспект до сих пор не обеспечен сколько-нибудь достоверными методами интерпретации «скрытых масонских смыслов», целенаправленно заложенных в тексты художественной литературы.

Одной из причин таких методологических трудностей является то, что масонство, корни которого уходят в эзотерику Ближнего Востока, а бурное функционирование приходится на Европу, никогда не было единым целым ни в идейном, ни в организационном плане. До сих пор его полулегендарный генезис представляет большую проблему для историков и литературоведов.

Взаимоотношения таких авторов эпохи романтизма, как А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, П.А. Вяземский и др., с масонством были достаточно сложными и противоречивыми, однако было бы глубоким заблуждением недооценивать эту часть их биографии. С самого детства и на протяжении всей сознательной жизни авторов идеи, книги и журналы масонов функционировали в культуре так плотно, что можно говорить о том, что масонские идеи о человеческом естестве, о свободе и «истинном просвещении», о будущем «золотом веке» и т.п., даже не становясь зависимыми от политики масонских лож, влияли на развитие литературного процесса.

Важнейшим семиотическим достижением масонства была оригинальная теория аллегорического кода, являющегося ключом к тайной, «закрытой» культуре. В документах Сионской общины, к примеру, сказано: «Аллегорические произведения имеют то преимущество, что достаточно одного слова, чтобы прояснить отношения, недоступные толпе; они отданы всем, но их значение адресовано элите. Отправитель и адресат понимают друг друга поверх толпы. Непонятный успех некоторых произведений идет от этого достоинства аллегории, которая является более, чем просто модой - способом эзотерического выражения» [Байджент, Лей, Линкольн, 1993, с. 123]. Эти идеи формировали и распространяли особую эзотерическую лингвистику и стилистику, своеобразный «орденский жаргон», определяющий стиль мышления и творчества. Воздействие тайного языка является чрезвычайно важным, потому что он представляет собой шифр, по представлениям масонов, связывающий человека с высшей реальностью.

Масонство множество идей и способов их формального выражения заимствовало из мистических течений ислама, когда зарождалось на Ближнем Востоке в период крестовых походов (среди тамплиеров) и

в период конкисты и реконкисты в Испании. Можно выделить несколько моментов, сближающих ислам и масонство: цифровой и буквенный код, организация тайных обществ, некоторые аспекты обрядности, в творчестве — мотивы смены света и тьмы (невежества и просвещения), мистического ужаса перед тайной Бога, мотивы поиска, обретения и утраты и др., и зашифровывание всего этого при помощи специального конвенционального языка.

В стихотворении А.С. Пушкина «Талисман» (1827), опубликованном в 1828 году в альманахе «Альбом Северных муз», художественное пространство связано с культурно-мифологическим пространством - «... где, в гаремах наслаждаясь, дни проводит мусульман» [Пушкин, 1948, с. 83], функционирует мотив талисмана, оберега, интертекстуально связанного с черновиками «Подражаний Корану» [Фомичев, 1981, с. 46]. В то же время «талисман» масонским окружением Пушкина мог пониматься в контексте ориентальных влияний на масонство: «Тализман реч<ение> Кабалист<ическое>. Звездоподобие, планетоподобие. Мнят, что сие суеверие вышло от египтян, распро-странилося же оно в Европе с тех пор, как мавры ворвались в Гиспа-нию» [Фомичев, 1981, с. 46].

Восемь лет спустя, другое стихотворение А.С. Пушкина «Странник» (1835) дает нам новый материал для сопоставления двух типов мистицизма:

Однажды странствуя среди долины дикой,

Незапно был объят я скорбию великой И тяжким бременем подавлен и согбен,

Как тот, кто на суде в убийстве уличен.

Потупя голову, в тоске ломая руки,

Я в воплях изливал души пронзенной муки И горько повторял, метаясь как больной:

«Что делать буду я? Что станется со мной?..» [Пушкин, 1948, с. 391-393].

Это текст - отрывок из стихотворного переложения аллегорической повести английского проповедника эпохи Реформации XVII века Джона Беньяна (John Bunyan) «Путь паломника» («The Pilgrim’s Progress», 1678-1684) - излюбленного сочинения русских масонов [Коздринь, 2011]. Произведение Беньяна было написано «в традиции средневековых аллегорических путешествий во сне» [Благой, 1962, с. 51] и привлекло Пушкина в связи с его стремлением к духовной независимости и формирующимся у него с 1834 года концептом «побе-

га», проявившимся, например, в письмах к жене от 18 мая и 8 июня 1834 года и в стихотворении «Пора, мой друг, пора!» (май-июнь 1834).

Мотив странствования в связке с мотивом пустыни («долины дикой») ранее использовался Пушкиным в стихотворении «Пророк» (1826). В «Страннике» посредством этих мотивов формируется условно-романтическое пространство, представляющее средство аллегорических рассуждений о бренности человеческого бытия. Мотив «мгновенное прозрение бытия» сопровождается мотивами эстетизированного безумства (в терминологии персидского суфизма этот мотив называется «хауф», букв. «страх»: «припадок ужаса, сознание собственной греховности перед Богом») [Фиш, 1985, с. 254], эсхатологией Страшного суда и интонацией отчаяния, «великой скорби».

В рамках одной статьи невозможно проанализировать все проблемные зоны исследований русского романтического ориентализма, однако те, что были рассмотрены, безусловно, являются основными. Дальнейшие исследования в этой области будут способствовать расширению контекстуального поля исследуемой проблемы и углублению знаний о классических текстах, ориентальные коды которых до сих пор не систематизированы и не осмыслены.

Литература

Алексеев М.П. Пушкин и Китай // Пушкин и мир Востока. М., 1999.

Байджент М., Лей Р., Линкольн Г. Священная загадка. СПб., 1993.

Белкин Д.И. Индийские мотивы в творчестве А.С. Пушкина // Пушкин и мир Востока. М., 1999.

Бертельс Е.Э. Заметки по поэтической терминологии персидских суфиев // Бертельс Е.Э. Избранные труды. Суфизм и суфийская литература. М., 1965а.

Бертельс Е.Э. Основные моменты в развитии суфийской поэзии // Бертельс Е.Э. Избранные труды. Суфизм и суфийская литература. М., 1965.

Благой Д.Д. Джон Беньян, Пушкин и Лев Толстой // Пушкин: Исследования и материалы. М.; Л., 1962. Т. 4.

Данильченко Г.Д. Романтический ориентализм в русской литературе первой половины XIX века : дис. ... канд. филол. наук. Бишкек, 2000.

Коздринь П.Р. Рецепция романа Дж. Беньяна «Путь паломника» в русской литературе XVШ-XIX веков : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Абакан, 2011.

Лаврова А.А. Эстетические воззрения Оскара Уайльда и суфизм // Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского. Серия «Филология. Социальные коммуникации». 2012. Т. 25 (64). № . Ч. 1.

Пушкин А.С. Странник: («Однажды странствуя среди долины дикой...») // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16-ти тт. М.; Л., 1948. Т. 3.

Пушкин А.С. Талисман: («Там, где море вечно плещет.») // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 16-ти тт. М.; Л., 1948. Т. 3.

Фиш Р.Г. Джалаледдин Руми. М., 1985.

Фомичев С.А. «Подражания Корану» : Генезис, архитектоника и композиция цикла // Временник Пушкинской комиссии, 1978. Л., 1981.

Чач Е.А. Ориентализм в общественном и художественном сознании Серебряного Века : автореф. дис. ... канд. историч. наук. СПб., 2012.

Эткинд А. Бремя бритого человека, или Внутренняя колонизация России // Ab Imperio. 2002. N° 1.

Эткинд А. Русская литература, XIX век : Роман внутренней колонизации // Новое литературное обозрение. 2003. N° 59.

Эткинд А. Фуко и тезис внутренней колонизации : Постколониальный взгляд на советское прошлое // Новое литературное обозрение. 2001. N° 49.

Said E.W. Orientalism. N.Y., 1978.

Hanfi H. From Orientalism to Occidentalism // Ишрак : Ежегодник исламской философии. 2010. N° 1.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.