CC BY
52
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 8. ИСТОРИЯ. 2010. № 4
И.В. Щеблыгина
(кандидат исторических наук, ст. научный сотрудник лаборатории истории
русской культуры исторического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова)*
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ALMA MATER: ВЫПУСКНИКИ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА В ЭМИГРАЦИИ
Статья посвящена одному из аспектов обширной и интересной темы судеб питомцев Московского университета в эмиграции между двумя мировыми войнами, а именно — воспоминаниям выпускников университета о своей alma mater. Благодаря вдохновенным усилиям русской культурной эмиграции в 1930 г. (Париж) и 1956 г (Нью-Йорк) было выпущено два юбилейных сборника, посвященных 175-летию и 200-летию университета. Основу этих сборников составили мемуары бывших студентов и преподавателей. Через призму их воспоминаний воссоздается образ университета конца XIX — начала XX в.: дух и традиции первого российского университета, личности и характеры московской профессуры, жизнь московского студенчества. Воспоминания, как и их авторы, очень разные, но все едины в том, что годы, проведенные в стенах alma mater, были одним из лучших периодов в жизни его питомцев.
Ключевые слова: Московский университет, воспоминания, эмиграция, профессура, студенчество, юбилейные сборники, университетские традиции.
The article discusses one of broad and exciting aspects of life of Moscow University graduates in emigration between the two world wars, that is, the memoirs of graduates on their alma mater. Two collections on the 175th and 200th anniversaries were published through passionate efforts of Russian cultural emigration in 1930 (Paris) and 1956 (New York). Memoirs of former students and professors were the basis of these collections. University images of late 19th — early 20th centuries are reconstructed in their memoirs: spirit and traditions of the first Russian university, personalities of Moscow professors and life of Moscow students. Memoirs and their authors are different, but they share the idea that years spent in alma mater were among the best years of graduates' lives.
Key words: Moscow University, memoirs, emigration, university staff, students, anniversary collections, university traditions.
* * *
* Щеблыгина Ирина Васильевна, тел.: (495) 939-20-56; (495) 233-98-04; e-mail: sheblygina@yandex.ru
2 ВМУ, история, № 4 17
Хотя звезда моя продолжала светить мне, и меня всюду встречали с достаточной приветливостью и гостеприимством, жизнь без родины и Московского университета, несмотря на все последующие успехи ее, ощущалась мной как надломленная и неполная.
М.М. Новиков
Судьба воспитанников Московского университета в изгнании является одним из многочисленных аспектов обширной и интересной темы — изучения культурного наследия русской эмиграции первой волны. Наука, литература, искусство, общественная и издательская деятельность Русского зарубежья могут быть широко представлены блестящей плеядой питомцев Московского университета, волею судеб оказавшихся в эмиграции. Среди них можно назвать такие имена, как М.М. Новиков, А.Е. Чичибабин, В.А. Кос-тицын, А.Н. Высотский, представлявшие область естественных наук; С.Н. Булгаков, П.И. Новгородцев, Н.С. Трубецкой, А.А. Ки-зеветтер, Н.П. Кондаков — гуманитарные науки; Н.И. Астров, А.Н. Анцыферов, М.В. Вишняк, В.Ф. Булгаков, В.А. Маклаков, П.Н. Милюков — общественную и издательскую деятельность; писателей Б.К. Зайцева, А.М. Ремизова, И.С. Шмелева, В.Ф. Ходасевича, М.А. Осоргина, художника В.В. Кандинского, композитора и музыковеда Л.Л. Сабанеева. Конечно, это далеко не полный перечень. Представляется, что даже краткий биографический словарь составил бы не один десяток страниц. Поэтому неудивительно, что 175-летие Московского университета в 1930 г. широко праздновала вся эмигрантская общественность. Но сначала немного предыстории.
Факт депортации из Советской России деятелей русской культуры в начале 1920-х гг. хорошо известен1. Идея высылки представителей русской интеллигенции, оппозиционно настроенных по отношению к властям и господствующему мировоззрению, сложившаяся под непосредственным руководством В.И. Ленина, была зафиксирована в статьях Уголовного кодекса о «замене расстрела высылкой за границу» и «расстреле за неразрешенное возвращение из-за границы»2. На этом основании советское правительство обратилось к Германии с просьбой о разовом предоставлении виз
1 См.: КоганЛ.А. «Выслать за границу безжалостно» (Новое об изгнании духовной элиты) // Вопросы философии. 1993. № 9; Телицын В.Л. «Люди мысли»: изгнание из России. (Реконструкция списка высланных во второй половине 1922 — начале 1923 года) // Русское зарубежье: политика, экономика, культура. Кн. 3 / Гл. ред. и сост. В.Ю. Жуков. СПб., 2002.
2 Собрание узаконений и распоряжений рабоче-крестьянского правительства, издаваемое Народным комиссариатом юстиции. 1 июня 1922 г. Отд. первый. М., 1922. С. 211.
всем депортируемым — в государственном порядке. Владимир Николаевич Лосский в своих воспоминаниях по этому поводу писал: «Канцлер Вирт ответил, что Германия не Сибирь и ссылать в нее русских граждан нельзя, но если русские ученые и писатели сами обратятся с просьбой дать им визу, Германия охотно окажет им гостеприимство»3. «Нас обязали выехать в Германию в течение одной недели после освобождения из тюрьмы», — вспоминал декан физико-математического факультета Московского университета В.В. Стратонов4. Отметим, что отправиться в изгнание высылаемые должны были за свой счет. После подачи заявлений в посольство всем без промедления были выданы заграничные паспорта с визами на въезд в Германию. И вскоре два печально знаменитых «философских парохода» один за другим отплывали из России, увозя на борту цвет отечественной науки и культуры5. «В последний день сентября 1922 г., — вспоминал В.В. Стратонов, — германский пароход "Обербургермейстер Гакен" увозил из Петрограда в Штеттин наполнившую все судно группу высланных из Москвы вместе с их семьями»6. Для них всех, покидавших родину не по своей воле, это было начало долгого и трудного пути длинною во всю оставшуюся жизнь — жизнь на чужбине.
К мысу радости, к скалам печали ли, К островам ли сиреневых птиц — Все равно, где бы мы ни причалили, Не поднять мне тяжелых ресниц... Мимо стеклышка иллюминатора Проплывут золотые сады, Пальмы тропиков, солнце экватора, Голубые полярные льды... Все равно...
Теффи
Оказавшись в эмиграции, русские ученые продолжали работать. «Торжественный смотр русских беженских научных сил» — I съезд русских академических групп (1921) и I съезд русских ученых (1924), прошедший в Праге, — ярко продемонстрировали, что русский научный мир в изгнании сохранил свое единство и не намерен прерывать творческую деятельность. По мнению чешских коллег, русская профессура, оказавшись в непривычной для нее заграничной обстановке и в малоблагоприятных условиях эмигрантской
3 Цит. по: Коган Л.А. Указ. соч. С. 81—82.
4 Стратонов В.В. Потеря Московским университетом свободы // Московский университет. 1755—1930. Париж, 1930. С. 240.
5 Немецкие пароходы «Обербургермейстер Гакен» — 30 сентября и «Пруссия» — 16 ноября 1922 г.
6 Стратонов В.В. Указ. соч. С. 241.
жизни, не утратила своей энергии и успешно продолжила создавать новые ценности в области как теоретических, так и прикладных наук7.
Необходимо отметить, что Прага 1920-х — начала 1930-х гг. была крупным научным центром русского зарубежья, вполне оправдывая свое название «Русский Оксфорд»8. Достойно представили здесь свою alma mater питомцы Московского университета. Прежде всего это профессора, имена которых неразрывно связаны с созданием и успешной работой двух крупных учебных и научных центров — Русского народного университета и Русского юридического факультета: А.А. Кизеветтер, М.М. Новиков (возглавлявший РНУ все 16 лет его существования), П.И. Новгородцев, С.Н. Булгаков, Г.В. Вернадский, Н.Н. Алексеев. Академик Н.П. Кондаков, приехавший в Прагу по приглашению Карлова университета, вел активную преподавательскую и научную деятельность. Последняя группа его пражских учеников продолжила дело своего учителя после его смерти, объединившись с другими учеными в Seminarium Kondakoviuanum, преобразованный позднее в Институт им. Кондакова в Праге. Профессор Н.С. Трубецкой, создатель структурной лингвистики, работал в Праге во главе созданного им лингвистического кружка. Профессор Е.А. Ляцкий основал издательство «Пламя», где издавались произведения русской классической литературы, была опубликована серия книг о русской культуре на русском языке, вышла в свет брошюра А.А. Кизеветтера «Московский университет и его традиции» (1926). Профессор, доктор экономики и статистики А.Н. Анцыферов стал вице-председателем Ассоциации бывших студентов университета, главным редактором 5-томного издания Института сельскохозяйственной кооперации, а профессор Н.И. Астров — председателем Союза русских писателей и журналистов, одним из секретарей Русского зарубежного исторического архива (РЗИА) в Праге.
Неудивительно, что именно Прага выступила с инициативой создания Юбилейного сборника, посвященного Московскому университету9.
Образованный в июле 1929 г. Пражский комитет по ознаменованию 175-летия Московского университета обратился за помощью ко всей русской зарубежной интеллигенции: «Не только воспитан-
7 Русские в Праге. 1918—1928 / Ред. С.П. Плотников. Прага, 1928. С. 256.
8 См.: Савицкий И.П. «Русский Оксфорд» в Праге: 1919—1928 гг. // Записки РАГ. Т. XXXI. Нью-Йорк, 1999—2000.
9 См.: Щеблыгина И.В. Юбилейный сборник «Московский университет. 1755— 1930». (По материалам Пражского комитета по ознаменованию празднования 175-летия Московского университета) // История Московского университета. 1755—2004. Материалы V научных чтений памяти профессора А.В. Муравьева. М., 2004. С. 368 — 377.
ники Московского университета, не только лица, получившие высшее образование в России, но и все русские люди, которым дороги великие достижения русской культуры, должны собрать средства, нужные для ознаменования юбилейного дня русского просвещения. Пусть русские люди, рассеянные ныне по белу свету, откликнутся на этот призыв и шлют свои пожертвования на сборник и стипендии Московского университета»10.
Эмиграция услышала призыв: со всех концов Русского зарубежья «от Бельгийского Конго до Финляндии, от Французского Индокитая до Северной Америки» присылались пожертвования. Пражский комитет неизменно отсылал благодарности по указанным адресам независимо от размеров присылаемой суммы, даже небольшой. Об этом свидетельствует обширная переписка, сохранившаяся в архиве11.
В результате совместно Пражским и Парижским комитетами по ознаменованию 175-летия Московского университета в издательстве «Современные записки» к этой дате был выпущен юбилейный сборник статей и воспоминаний «Московский университет. 1755—1930» под редакцией профессоров В.Б. Ельяшевича, А.А. Ки-зиветтера и М.М. Новикова12. Первая часть сборника посвящалась истории Московского университета и его роли в развитии русской культуры. Большой исторический очерк А.А. Кизиветтера освещал главные этапы жизни университета с момента его основания, далее три статьи бывших профессоров Московского университета Н.И. Астрова, М.М. Новикова и В.В. Стратонова были посвящены различным сюжетам из истории университета. Особо хотелось бы отметить слова, с которыми обратился к своим соотечественникам бывший ректор университета М.М. Новиков: «И хочется нам, свободным, но оторванным от родной почвы, от созданных нами лабораторий, от библиотек, копившихся трудом целой жизни, от наших коллег и учеников, к тому славному дню, когда наша родная alma mater достигнет 175-летнего возраста, направить свой горячий братский привет всем друзьям, трудящимся в России... и от всей души послать им старое, но вечно необходимое пожелание: не угашайте духа!»13
Вторая часть сборника имела мемуарный характер и состояла из воспоминаний бывших студентов Московского университета различных годов выпуска. Изначально сборник планировалось из-
10 ГАРФ. Ф. Р-5820. Оп. 1. Д. 1. Информационные сведения об организации Пражского комитета по ознаменованию 175-летия Московского университета. Л. 2.
11 Там же. Д. 8. Переписка о сборе пожертвований на издание Юбилейного сборника, о праздновании Татьяниного дня и по другим вопросам, связанным с подготовкой к празднованию 175-летия Московского университета.
12 Московский университет. 1755—1930. Париж, 1930. Далее: МУ. 1755—1930...
13 Там же. С. 192.
дать объемом 20—25 печатных листов, но в результате получилось 32. «Сверх того, — писал Ельяшевич Новикову, — у меня еще в портфеле осталось материала на добрых 10—12 листов. Именно это обстоятельство побудило меня пожертвовать своими собственными воспоминаниями, я считал неудобным отказывать другим, в том числе очень почтенным лицам, и печатать самого себя»14.
Нельзя было не принять воспоминания П.Н. Милюкова и И.П. Алексинского, хотя сданы они были буквально в последний момент, совершенно невозможным оказалось сократить обширные воспоминания проф. С.С. Абрамова, так как они были «живыми, интересными и литературно написанными», и т.д. и т.п. Конечно, увеличение предполагаемого объема повлекло за собой финансовые проблемы. Кроме того, издателям хотелось, чтобы содержанию соответствовал достойный внешний вид сборника. «Обложка изготовлена в рисунке... — пишет В.Б. Ельяшевич М.М. Новикову, — печатается на бумаге хорошей, на той, на какой сейчас печатается «Арсеньев» Бунина... Снимки университета мы дадим на особом листе меловой бумаги после обложки», но все это «ставит меня перед финансовым кризисом... у меня окажется дефицит тысяч около четырех франков»15. И тем не менее после долгих обсуждений с издательством все пришли к заключению, что назначить за сборник дороже 50 франков никак невозможно, потому что «не хотелось к этому вопросу подходить слишком уж с меркантильной точки зрения»16. И здесь особо хотелось бы обратить внимание на это неравнодушное, более того — трепетное отношение издателей сборника к своему детищу, желание сделать все возможное для осуществления задуманного дела, невзирая на неизбежно возникающие при этом финансовые и технические сложности. Юбилейный сборник, посвященный Московскому университету, вышел в начале февраля 1930 г. Обращаясь к своим читателям, авторы издания с благодарностью писали: «Этот сборник, цель которого — оживить, запечатлеть и закрепить в умах русских людей великое значение Московского университета, как органа русского национального самосознания, русской научной мысли, русского общественного культурного творчества, был создан на почве общего одушевленного единения»17.
Сборник, посвященный 175-летнему юбилею Московского университета, вышел в свет благодаря вдохновенным усилиям русской культурной эмиграции 1920—1930-х годов и навсегда останется для нас ярким свидетельством любви, преданности и благодарности своей alma mater.
14 ГАРФ. Ф. Р-5820. Оп. 1. Д. 8. Л. 55 об. Письмо В.Б. Ельяшевича М.М. Новикову, 22 января 1930 г.
15 Там же.
16 Там же. Л. 71 об. Письмо В.Б. Ельяшевича М.М. Новикову, 26 февраля 1930 г.
17 МУ. 1755—1930... С. 5.
В 1956 г. в Нью-Йорке вышел сборник, посвященный 200-летию Московского университета под редакцией М.М. Новикова18. Удивительна неиссякаемая энергия и духовное горение этого замечательного человека, который, оказавшись в Америке в возрасте 73 лет, по-прежнему был полон новых замыслов и продолжал трудиться в меру своих сил и возможностей. Здесь он разрабатывает проект создания Русского Свободного университета им. Ломоносова с целью объединить ученых-эмигрантов и сохранить лучшие отечественные культурные традиции, но... «Тяжело осознавать, что в стране колоссальных материальных возможностей не находится средств для сравнительно скромного культурного начинания!» — сокрушается Михаил Михайлович, обвиняя, впрочем, и себя в недостатке былой энергии19. Тем не менее он руководит Академической группой, участвует в деятельности Пироговского общества, выступает с публичными лекциями. В 1954—1955 гг. Новиков возглавляет организационный комитет по празднованию 200-летия Московского университета в Нью-Йорке. Торжества, посвященные этой дате, прошли во многих городах США, где проживали русские эмигранты. К сожалению, издать юбилейный сборник, подобный парижско-пражскому, не удалось, поэтому было решено опубликовать отчет о праздновании в Америке 200-летия Московского университета. Это издание включало речи, статьи и воспоминания выпускников о своей alma mater, опубликованные ранее и собранные воедино главным редактором сборника М.М. Новиковым.
Через призму воспоминаний питомцев Московского университета хотелось бы в первую очередь коснуться темы «Московский университет и его традиции».
В предисловии к своему историческому очерку «Московский университет» А.А. Кизиветтер писал: «Служение науке неотделимо от служения общественному благу — такова основная традиция Московского университета, которую всегда поддерживали его славнейшие деятели. И потому — история Московского университета составляет столь важную страницу не только в истории русской учености и русского просвещения, но и в истории русского общественного самосознания»20. Общественное служение университета, о котором пишут практически все выпускники, характеризовалось тесной связью с широкими кругами общества и работой на его просвещение. Эта традиция проявилась ярко и отчетливо уже с момента открытия университета, воспринятого как большое
18 Двухсотлетие Московского университета. Празднование в Америке. Нью-Йорк, 1956. Далее: Двухсотлетие МУ...
19 Новиков М.М. От Москвы до Нью-Йорка: Моя жизнь в науке и политике. Нью-Йорк, 1952. С. 404.
20 МУ. 1755—1930... С. 11.
историческое событие. «Москва полюбила свой университет, — писал М.М. Новиков. — Она ценила его научный и общественный авторитет. Она верила ему так же, как впоследствии доверяла университетским часам на углу "старого здания" больше, чем казенным часам на Спасской башне Кремля»21. И университет отвечал Москве той же признательностью, он не замыкался в своих стенах и не объявлял науку достоянием исключительно посвященных. Леонид Леонидович Сабанеев, которого университет и его обитатели окружали с детства (он, по собственным словам, жил в «домашне-университетской» атмосфере) в своих живых и ярких воспоминаниях, сравнивая отношение к университету и Академии наук в интеллигентной среде, в частности, писал: «Университет расточал науку, раздавал ее всем, тогда как "академики" эгоистически ею сами занимались, никому не предлагая... Считая, что в те годы главная демаркационная линия в России проходила между "обществом и государством", надо признать, что Академию причисляли — правильно или неправильно — к государству, а Университет — к обществу»22.
Идее общественного служения Московского университета посвящена работа А.А. Кизиветтера «Московский университет и его традиции», опубликованная в Праге в 1927 г. «Никогда университет, — пишет он, — не превращался в замкнутый скит, отгороженный глухой стеной от кипящей вокруг жизни... крепкие нити связывали его с кровными интересами общества, и он откликался на эти интересы, мобилизуя для того по мере надобности свои науч-
23
ные силы»23.
Выразителями основной традиции Московского университета были выдающиеся профессора, которые в течение полутора столетий восхищали, удивляли, радовали Москву блеском лекторских дарований. Начало этой традиции было положено в последней четверти XVIII в., когда вокруг Н.И. Новикова образовался кружок профессоров и общественных деятелей, видевших свое предназначение, в соответствии с идеалами Просвещения, в пропаганде и распространении идей правды, добра и справедливости. С тех пор публичные лекции профессоров Московского университета стали не только яркой страницей в университетской истории, но и значительным явлением в истории русской культуры. Это профессора И.Г. Шварц, заражавший слушателей «энтузиазмом своего возвышенного созерцания», и П.И. Страхов, лекции которого были столь увлекательны, что «толпы слушателей, не будучи в силах расстаться с любимым профессором, провожали его по улице»;
21 Новиков М.М. Традиции Московского университета // Двухсотлетие МУ... С. 22.
22 СабанеевЛ.Л. Мои университетские воспоминания // Двухсотлетие МУ... С. 104.
23 Кизиветтер А.А. Московский университет и его традиции. Прага, 1927. С. 13.
А.Ф. Мерзляков, имя которого было «олицетворением общественной ценности университета», и Т.Н. Грановский — «любимец публики и пророк в глазах не только студенчества, но и широких кругов российской интеллигенции»24. «Его публичные лекции были большим событием в московской жизни начала 40-х гг., — писал в своих воспоминаниях о московских историках М.М. Карпович. — Это было одно из наиболее ярких проявлений той общекультурной роли, которую Московский университет играл в разные периоды своего существования»25. О лекциях В.О. Ключевского, который был «типичным москвичом по характеру и очень популярным в Москве человеком»26, ходили легенды.
Эта традиция была продолжена и в эмиграции. С публичными лекциями перед слушателями выступали бывшие профессора Московского университета М.М. Новиков, П.И. Новгородцев, Г.В. Вернадский. Самым популярным оратором и лектором всей эмиграции современники считали А.А. Кизиветтера, его лекции неизменно пользовались большим успехом.
Связь Московского университета с общественными кругами традиционно осуществлялась и через ученые общества, на заседания которых допускались все желающие. «При этом члены общества сидели за круглым столом, — вспоминал Новиков о заседаниях Императорского Московского Общества испытателей природы в начале XX в., — а для публики ставились несколько рядов стульев. При начале заседания служитель и его жена, нарядно приодетые, подавали чай с сухарями. Почему-то этот чай казался особенно вкусным. Гости могли участвовать не только в чаепитии, но и в обсуждении научных докладов»27.
Своеобразная связь между университетом и обществом поддерживалась и на магистерских и докторских диспутах. Обширные аудитории, по воспоминаниям современников, обычно бывали переполнены публикой различных званий и состояний. Каждый из присутствующих мог высказать свое мнение о диссертации и даже вступить в полемику с автором. «Бывали случаи, — писал М.М. Новиков, — когда диссертационная работа, предварительно уже одобренная факультетом, наталкивалась на столь жестокую, но обоснованную критику со стороны посторонних лиц, что намеченное дарование ученой степени не получало осуществления»28.
Таким образом, широкие круги общественности могли принять самое непосредственное участие в работе высшей школы. Заме-
24 Новиков М.М. Указ. соч. С. 23—24.
25 Карпович М.М. Московские историки // Двухсотлетие МУ... С. 77.
26 Маклаков В.А. Отрывки из воспоминаний // МУ. 1755—1930... С. 307.
27Новиков М.М. Указ. соч. С. 24.
28 Там же. С. 24—25.
тим, что, со своей стороны, профессора Московского университета принимали активное участие в общественной жизни как в составе гласных Московской городской думы (В.И. Герье, С.В. Бахрушин, М.М. Новиков), так и в качестве членов Государственной думы (С.А. Муромцев, А.А. Кизиветтер, П.Н. Милюков).
Очень важный признак, присущий университетской жизни, — это неразрывная связь высоты научного уровня с традиционным академическим свободомыслием. «Атмосфера умственной ответственности, открытости, уважения к чужому мнению, совместное, иногда с совершенно разных точек зрения, исходящее из разных предпосылок, искание истины, — вспоминал Николай Сергеевич Арсеньев, выпускник, приват-доцент историко-филологического факультета, — это и есть атмосфера духовной свободы, без которой нет полновесной научной деятельности и которая так воспи-тывающе действует на человека. Это и была духовная атмосфера Московского университета»29.
Авторы воспоминаний много пишут об огромном воспитательном значении университета. Наиболее емко, на наш взгляд, эта мысль выражена Василием Алексеевичем Маклаковым: «Оценивая все то, что мне дали университетские годы, вижу, насколько я всем был обязан ему (университету. — И.Щ.). Но это не только черта личной моей биографии, в оглашении которой есть все же нечто нескромное; воспитательное значение университета — интересная страница в истории нашей общественной жизни»30.
Вспоминая годы, проведенные в университете, как лучшее время своей жизни, бывшие студенты отдают дань глубокой благодарности своим учителям — профессорам Московского университета: «Наставникам, хранившим юность нашу, не помня зла, за благо воздадим» (А.С. Пушкин).
Если, по мнению мемуаристов, невозможно выделить какой-либо факультет Московского университета по научному уровню, несомненно, что наибольшее число «громкозвучащих имен» взрастил в своих недрах историко-филологический факультет.
О подъеме исторической науки, высоком уровне философской культуры последнего десятилетия XIX — начала XX в. оставили свои яркие воспоминания выпускники историко-филологического факультета П.Н. Милюков, В.А. Маклаков, М.М. Карпович, Н.О. Лосский.
«Главными китами, на которых стоял исторический факультет, — вспоминал Маклаков, — были В.И. Герье, В.О. Ключевский и
29 Арсеньев Н.С. Московский университет и духовное лицо русской культуры // Двухсотлетие МУ... С. 32.
30 Маклаков В.А. Указ. соч. С. 294.
П.Г. Виноградов»31. Отдавая дань научным заслугам Герье, его бывшие ученики совсем иначе оценивают его преподавательский стиль. «Он был человеком прежней формации, студенты считали его отсталым, педантом, застывшим на старых позициях»32. Милюков, давая резко отрицательную характеристику Герье как профессору, писал: «Его лекции казались сухими и безжизненными. Сравнение их с его источниками указывало на крайнюю добросовестность профессорской компиляции, но и на полное отсутствие самостоятельности и оригинальности»33. Особенно возмущала Милюкова манера профессора трактовать студента как ничего не знающего и не понимающего ученика. Маклаков, в свою очередь, объяснял презрительно-небрежное отношение Герье к студентам тем, что «он приспособлял свои лекции к низкому уровню своих слушателей. Настоящая наука — дело избранных, но Герье, как преподаватель, заботился не о них, а об общей массе аудитории»34. Герье, по мнению его учеников, не стремился преодолеть эту «некультурность», поднять интересы студентов на более высокий уровень.
Полной противоположностью В.И. Герье был молодой профессор П.Г. Виноградов, чей талант, по общему мнению, наиболее ярко проявился в семинарской работе со студентами. «Опытной рукой он вводил студента в ученую лабораторию, — вспоминал Милюков, — привлекая его сразу к разборке первоисточников. Сделанная студентом работа подвергалась тонкому и строгому анализу в присутствии и при участии других сочленов Виноградов-ского семинария. Вместе с интересом к предмету тут вырастало и сознание собственной силы»35. Виноградов не подавлял студентов своим талантом и эрудицией, но приходил на помощь, создавая атмосферу совместных научных исканий. Оценив именно это свойство ученого, Маклаков назвал его «идеалом университетского преподавателя». «Когда я был уже юристом и практиком, — вспоминал он, — школа мысли, которой нас научил Виноградов, мне не раз оказывалась очень полезной»36.
Человеку превосходно воспитанному, разностороннему, широко образованному, Виноградову с его взглядами, с его европеизмом было нелегко жить в России. «И если мы не можем себе представить Ключевского вне России, то Виноградова гораздо лучше видим в Европе», — писал Маклаков37. В том, что Виноградов подал
31 Там же. С. 295.
32 Там же. С. 295—296.
33 Милюков П.Н. Мои университетские годы // МУ.1755—1930... С. 264.
34 Маклаков В.А. Указ. соч. С. 296.
35 Милюков П.Н. Указ. соч. С. 265.
36 Там же. С. 309, 311.
37 Там же. С. 317.
в отставку в 1902 г. в виде протеста против правительственной политики по отношению к университетам и уехал в Англию, вскоре возглавив там одну из кафедр Оксфордского университета, просматривалась своя внутренняя логика. «Не думаю, что об этом нужно было сокрушаться, — считал Карпович, — как о "потере для русской науки". Наука по природе своей интернациональна, да и, работая за границей, Виноградов прославлял русское имя. Важнее всего то, что за время своего профессорства в Москве он успел создать прочную научную традицию, в духе которой продолжали работать его ученики»38.
Самой выдающейся фигурой на факультете, по общему мнению, конечно был В.О. Ключевский. Его лекции были несравнимы ни с чем. Тот, кто слышал Ключевского, не мог уже читать его произведений, не вспоминая его голоса и интонаций, исключительный по силе, оригинальности и красочности язык, необыкновенно выразительную манеру произношения. Его лекции не только давали эстетическое наслаждение, они запоминались и понимались лучше, чем книга.
«Курс лекций Ключевского, — писал известный историк Русского зарубежья Марк Раев, — стал своего рода аналогом импрессионистской живописи и поэзии символизма»39.
Однако Ключевский, считали его ученики, будучи исключительным лектором, открывая в своих лекциях перед слушателями новые горизонты, заражая своей любовью к русской истории и воодушевляя на занятия этой областью знаний, не учил методологии и технике исследования. Он неохотно впускал студента в святилище своей учености. Давая блестящий готовый результат, отчеканенный в строгую форму или глубокомысленную схему, он не давал материала для их анализа и критики, вспоминали его бывшие сту-денты40. Тем не менее Ключевский создал целую школу русских историков, достойным представителем которых был и один из мемуаристов Юбилейного сборника, посвященного 175-летию Московского университета, П.Н. Милюков, с благодарностью вспоминавший своего учителя.
В глазах студентов одной из распространенных «классификаций» профессоров была не по их научным и лекторским качествам, а по их поведению на экзаменах. «У нас, математиков, — вспоминал Л.Л. Сабанеев, — славой доброго экзаменатора пользовался едва ли не один старый Бугаев. Славились жестокостью физики. О Столетове даже создалась анекдотическая литература... На историко-философском злыми считались Герье и Виноградов... среди
38 Карпович М.М. Указ. соч. С. 84.
39 РаевМ. Россия за рубежом. М., 1994. С. 221.
40 Милюков П.Н. Указ. соч. С. 268; Карпович М.М. Указ. соч. С. 79—80.
естественников злым был Мензбир...»41. Как правило, молодые преподаватели, по мнению Сабанеева, были «злее» старых по «большей педагогической рьяности и меньшей усталости».
О профессорах философии историко-филологического факультета пишет в своих, к сожалению, довольно кратких, воспоминаниях Н.О. Лосский. Он вспоминает о том высоком уровне философской культуры, который существовал в дореволюционной Москве, в частности благодаря деятельности профессоров и приват-доцентов Московского университета, среди которых называет такие имена, как Лев Михайлович Лопатин, князь Сергей Николаевич Трубецкой и его брат Евгений Николаевич — ближайшие друзья Вл. Соловьева, а также Николай Яковлевич Грот и Матвей Михайлович Троицкий. Он характеризует конец XIX — начало ХХ в. как период «цветения философской культуры» в России42.
Целый ряд воспоминаний бывших студентов и профессоров (И. Алексинский, С. Абрамов, Л. Сабанеев, Л. Розенталь, Г. Альт-шуллер) Московского университета посвящен медицинскому факультету. И это, наверное, не случайно. 90-е гг. XIX в. были, по общему признанию, золотыми годами медицинского факультета, который представлял собой «такое яркое созвездие, что и после этого еще целых 10 лет блистал на всю Россию»43. «Я вижу себя студентом, ординатором клиники, приват-доцентом, профессором, — пишет И. Алексинский, 30 лет жизни которого связаны с Московским университетом, — духовной связи с родным мне университетом ничто порвать не может, и потому так живы и ярки в памяти картины уже отдаленного прошлого»44. Именно с этим чувством читаем мы, например, описание одной из университетских традиций — съезда профессоров медицинского факультета в клиники: «Часов в 8,5 утра по скромной улице пролетала вихрем первая партия солидных карет, запряженных парой вороных. Ровно через два часа за ней следовала вторая партия. И еще через два часа — третья. Это профессора медицинского факультета съезжались в клиники. Согласно расписанию лекций, первыми ехали терапевты. Во второй очереди следовали хирурги. В последней были представлены другие специальности. Зимой вместо карет мчались поместительные парные сани с высокими спинками, своего рода диваны, поставленные на полозья. Московская традиция требовала, чтобы профессор-клиницист ездил в карете на паре вороных.
41 СабанеевЛ.Л. Указ. соч. С. 112.
42 Лосский Н.О. Профессора Московского университета // Двухсотлетие МУ... С. 79—80.
43 Абрамов С. Медицинский факультет Московского университета // МУ. 1755—1930... С. 367.
44 Алексинский И. Первые годы моего студенчества. (1889—1891) // МУ. 1755— 1930... С. 355.
И традиция эта свято блюлась в 90-х годах... Только в десятых годах эта традиция была остановлена. К тому времени к Девичьему монастырю прошел электрический трамвай, и хирург Мартынов первым сделал почин, приехав на лекцию в трамвае»45.
В своих воспоминаниях «Московский университет и русская медицина», которые представляют собой своеобразный исторический очерк о врачах, Г.И. Альтшуллер писал: «...Забелин — Мудров — Иноземцев... Их имена неразрывно связаны с историей Московского университета и историей русской медицины. И, благодаря им, сто лет спустя после основания первого медицинского факультета блестящая плеяда врачей смогла поднять русскую научную медицину до уровня европейской науки и создать русскую земскую медицину»46.
Хотелось бы отметить, что для воспоминаний выпускников медицинского факультета характерна не только высокая оценка научных заслуг московской профессуры, но и своеобразный, если так можно выразиться, теплый взгляд на любимых учителей и наставников, с описанием их внешности, манеры поведения, черт характера. Особенно ярко это проявилось в обширных воспоминаниях бывшего профессора С. Абрамова. «Годы моего студенчества, — писал он, — были золотыми годами медицинского факультета Московского университета, и едва ли часто повторялись в университетской истории всех стран такие исключительно счастливые сочетания светил, как московское сочетание 90-х годов»47. Его воспоминания полностью посвящены профессорам медицинского факультета, среди которых такие имена, как Д.Н. Зернов, М.Н. Никифоров, А.А. Остроумов, А.М. Макеев, С.С. Корсаков и др.
Для большинства профессуры, по свидетельству мемуаристов, материальная сторона жизни была достаточно второстепенной. Куда более важной была возможность научной работы и признание их морального авторитета не только учениками, но и всем русским обществом. Хотелось бы особо отметить, что в Московском университете считалось недостаточным для врача общих знаний и чисто научной подготовки. «Близко зная врачебную среду почти всех государств Европы, — писал С. Абрамов, — я, положа руку на сердце, могу сказать, что нигде нет у врачей такого отношения к больному, к которому я привык у себя в России. Это отношение характеризуется подчинением личных и сословных интересов интересам больного. В выработке этой специально-русской врачебной этики медицинский факультет Московского университета шел
45 Абрамов С. Указ. соч. С. 366—367.
46 Альтшуллер Г.И. Московский университет и русская медицина // Двухсотлетие МУ... С. 147.
47 Абрамов С. Указ. соч. С. 367.
впереди других факультетов»48. И что характерно, его выпускники больше всего были признательны своим профессорам именно за то, что они воспитали их в лучших традициях русской врачебной этики.
Атмосфера университетской жизни была проникнута взаимным уважением. В основе таких отношений было некое психологическое равенство при всем неравенстве возраста, знаний, положений учителя и ученика: это было равенство совместного стояния перед наукой, истинного, совместного товарищества в искании и уяснении Истины. Из этой атмосферы взаимного уважения, духовной свободы и конструктивной критики вырастало то интеллектуальное общение студентов и профессоров, которое с такой теплотой и ностальгией вспоминают питомцы университета49.
Помимо семинарских и практических занятий широкое поле деятельности предоставляли студенческие научные и философские общества и кружки. «Какая умственная жизнь кипела на этих собраниях, в которых наряду с молодежью принимали часто участие и профессора... — писал Н.С. Арсеньев. — И где на общей почве сходились представители самых различных кафедр и факультетов: и философы, и юристы, и естествоиспытатели, медики, экономисты и историки культуры»50. К примеру, воспоминания о «студенческом историко-филологическом обществе», впоследствии названном «Обществом памяти князя С.Н. Трубецкого», которое стояло в центре умственной жизни университета, относятся, по мнению мемуаристов, к числу самых светлых университетских воспомина-ний51. «Помню торжественное открытие общества в Физической аудитории (6 окт. 1902 г.), — писал И. Херасков. — Ясным осталось воспоминание об исключительном душевном подъеме, в котором оно протекало... Торжество закончилось товарищеским ужином в "Праге", с профессорами, приглашенными на правах гостей. Здесь было еще веселее и от только что пережитых впечатлений, и от выпитого вина, и от яркого остроумия таких собеседников, как В.О. Ключевский и Ф.Б. Корш...»52
Хотелось бы отметить, что эта черта — захватывающее интеллектуальное общение — характерна для всей русской культуры XIX — начала XX в. Вспомним московские кружки молодежи, центром которых был Д. Веневитинов, позднее Н. Станкевич, страстные дебаты западников и славянофилов, дискуссии на религиозно-фи-
48 Там же. С. 403.
49 См.: Арсеньев Н.С. Указ. соч. С. 34—35.
50 Там же. С. 36.
51 Кнорринг Н.Н. Из жизни московского студенчества в начале ХХ в.; Херасков И. Из истории студенческого движения в Московском университете // МУ. 1755— 1930... С. 450—458; С. 445—449.
52 Херасков И. Указ. соч. С. 446.
лософских собраниях. «В начале ХХ века, — вспоминал Н.С. Ар-сеньев, — мысль особенно кипела и умственное общение в научных, философских и литературных кружках и собраниях было особенно ярко и плодотворно»53.
Незабываемой страницей в жизни Московского университета было празднование Татьяниного дня, бурно отмечаемого каждый год российским студенчеством. В этот день даже полиция получала инструкцию не препятствовать проявлениям ликования веселящихся на улицах Москвы студентов. «После торжественной обедни в университетской церкви и акта в старом университете все студенты рассыпались по всей Москве, и по всем ресторанам и трактирам малым и великим шел кутеж. Пели Gaudeamus igitur, веселились всячески, и им не мешали ни в чем. В таких ресторанах, как знаменитый Эрмитаж, в залы его 12 января уже никого, кроме студентов, не пускали, и сотни студентов запружали, бывало, все помещения, и так как много было небогатых, то больше всего лилось пиво, обеды были дешевые, салфеток, скатертей не полагалось, так как речи часто произносились на столах студентами»54. Но за внешней картиной легкомыслия скрывалась большая внутренняя работа. «В недрах университета, — вспоминал М.М. Новиков, — подводились годичные итоги научной и просветительской деятельности... выковывались и крепились академические традиции»55.
И в эмиграции традиция празднования Татьяниного дня как «успешное закрепление московских корней на чужой земле»56 была сохранена, о чем свидетельствуют многочисленные как опубликованные, так и хранящиеся в архивах источники.
Духовная жизнь молодежи бурлила, не укладываясь в поставленные для нее рамки и ограничения. «Университет для моего поколения, — вспоминал В.А. Маклаков, — казался обетованной землей, оазисом среди мертвой пустыни...»57
Охранительные меры правительства приводили к обратным результатам, что проявлялось прежде всего в борьбе за академическую свободу. Тема студенческих движений и борьбы против правительственной политики в отношении университетов так или иначе всплывает почти во всех воспоминаниях. Красной нитью проходит мысль о том, что университетское студенчество в основной своей массе не разделяло революционных настроений, видя свою главную задачу в борьбе за автономию университета, за ака-
53 Арсеньев Н.С. Указ. соч. С. 36.
54 Оболенский Дм.Дм. Университетские воспоминания студента выпуска 1865 г. // МУ. 1755—1930... С. 257.
55 Новиков М.М. Указ. соч. С. 13.
56 Он же. От Москвы до Нью-Йорка: Моя жизнь в науке и политике. Нью-Йорк, 1952. С. 346.
57 Маклаков В.А. Указ. соч. С. 308.
демическую свободу: «...Думается, в качестве питомцев Московского университета мы посильно служили родине именно нашей борьбой и верой в академическую свободу»58.
Ощущая себя органической частью академической корпорации, студенчество, по общему мнению мемуаристов, в лучших профессорах видело соратников в борьбе за права и свободу университета как против реакционной правительственной политики, так и против уличной демагогии.
«Могу утверждать с глубоким убеждением, — пишет И.А. Алек-синский, — что революционного движения в студенчестве того времени не возникало. Источники его были всегда вне университета, и если среди молодежи, вовлекавшейся в него... были единичные студенты МУ, то студенчество в массе чуждо было революционных настроений»59. Об этом же пишет и Милюков: «Мы чувствовали, что за кулисами стоит незримая для нас, посторонняя университету революционная сила... Правильное студенческое представительство — есть единственное средство предупредить возникновение студенческих волнений на политической почве»60. Тем не менее студенты принимали участие в антиправительственных выступлениях, и многие участники студенческих волнений отчислялись из университета и высылались по месту жительства.
«Русское правительство издало указ,
Чтоб на место жительства выдворили нас...» — пела неунывающая молодежь61.
Рассказывая о своем тягостном впечатлении от студенческих беспорядков и их неминуемых последствий, Л.Л. Сабанеев полагал, что чувство товарищества и студенческой солидарности может найти для себя гораздо лучшее применение, чем участие в сходках и демонстрациях. Он не разделял бытовавшее в среде русской интеллигенции мнение о том, что студенческие беспорядки — это нормально и естественно и что таким образом «общество» протестует против режима, справедливо утверждая, что «всякий предмет, в том числе и университет, имеет свое назначение и должен именно его и выполнять»62.
Завершить воспоминания выпускников Московского университета о своей alma mater хотелось бы словами студента выпуска 1865 г. кн. Дм. Дм. Оболенского:
«И, несмотря на всевозможные, разнообразные течения и направления партий, землячеств, даже антиправительственных, по-
58 Херасков И. Указ. соч. С. 449.
59 Алексинский И. Указ. соч. С. 362.
60 Милюков П.Н. Указ. соч. С. 270.
61 Херасков И. Указ. соч. С. 436.
62 Сабанеев Л.Л. Указ. соч. С. 112—113.
3 ВМУ, история, № 4
33
литических стремлений, увлечение науками, благодаря прекрасным профессорам, преобладало, и то благородное влияние, которое имела университетская атмосфера на всех студентов, оставило на всех нас неизгладимую печать благородства, порядочности, человечности на всю жизнь и вселило уважение к студенчеству»63.
Список литературы
1. Коган Л.А. «Выслать за границу безжалостно» (Новое об изгнании духовной элиты) // Вопросы философии. 1993. № 9.
2. Раев М. Россия за рубежом. М., 1994.
3. Русские в Праге. 1918—1928 / Ред. С.П. Плотников. Прага, 1928.
4. Савицкий И.П. «Русский Оксфорд» в Праге: 1919—1928 гг. // Записки РАГ. Т. XXXI. Нью-Йорк, 1999—2000.
5. Телицын В.Л. «Люди мысли»: изгнание из России (Реконструкция списка высылаемых во второй половине 1922 — начале 1923 года) // Русское зарубежье: политика, экономика, культура. Кн. 3 / Гл. ред. и сост. В.Ю. Жуков. СПб., 2002.
6. Щеблыгина И.В. Юбилейный сборник «Московский университет 1755—1930». (По материалам Пражского комитета по ознаменованию празднования 175-летия Московского университета) // История Московского университета. 1755—2004. Материалы V научных чтений памяти профессора А.В. Муравьева. М., 2004.
Поступила в редакцию 07.10.2009
63 Оболенский Дм. Дм. Указ. соч. С. 261.
