CC BY
102
О. В. Шереметьев
Алтайский государственный технический университет им. И.И. Ползунова (АлтГТУ), Барнаул, Россия
ВОЕННЫЕ СЮЖЕТЫ В ТВОРЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ А.О. ОРЛОВСКОГО ПЕРВОЙ ТРЕТИ XIX ВЕКА
Аннотация:
В статье раскрыты малоизвестные страницы творчества польского и русского художника А.О. Орловского. Многие его графические листы и живописные полотна посвящены эпохе Отечественной войны и заграничных походов 1812—1815 годов. Рассмотрена сюжетная и историческая основа этих произведений, подчеркивается их значимость как художественных памятников того времени.
Ключевые слова: жанр, акварель, конница, казаки, башкиры, киргизы, лук, костюм, кони.
O. Sheremetev
Polzunov Altay State technical university (AltSTU),
Barnaul, Russia
MILITARY PLOTS IN A.O. ORLOVSKY CREATIVE HERITAGE OF FIRST THIRD XIX CENTURY
Abstract:
The article explores the lesser-known part of works by A. Orlovsky, a Polish and Russian artist. His many graphic sheets and picturesque canvases are devoted to the period of the Patriotic war and foreign campaigns of 1812— 1815. The author ponders on the subject of his paintings and the historical background that provided the artist a historical feedback emphasizing the importance of his works for the cultural life of the time.
Key words: art genre, watercolour, cavalry, the Cossacks, the Bashkirs, the Kyrgyz people, bow, costume, horses.
Драматические перипетии наполеоновских войн, образы самих непосредственных участников сражений, походно-быто-вая жизнь противоборствующих армий многократно запечат-
лены в иконографии того времени — как профессиональными художниками, так и любителями, прежде всего такими, как А.О. Орловский. Изучено творчество его крайне схематично, атрибуции его произведений часто некорректны, хотя некогда автором настоящих строк эта проблематика уже рассматривалась [16]. Попытаемся выяснить, что послужило отправной точкой для создания Орловским военно-жанровых работ, насколько достоверны эти художественные памятники и могут ли они служить иконографическими источниками, и, наконец, в чем заключается их своеобразие.
Талантливый представитель «россики», Александр Юзеф, или Александр Осипович, Орловский (польск. Aleksander Or^owski), как звался он в России, родился в Варшаве 9 марта 1777 г. в семье обедневших шляхтичей — его отец держал корчму в провинциальном польском городке Седлеце. Княгиня Изабелла Чарторижская, оценив художественное дарование мальчика, отправила Орловского в 1793 г. в варшавскую мастерскую осевшего в Речи Посполитой француза Ж.-П. Норблена де ла Гурдэна (или просто Норблина), основоположника польской жанровой живописи и придворного живописца князей Чарто-рижских. Помимо того он брал уроки у М. Баччарелли, Б. Фо-лино и В. Лесера. Патриотизм и склонность к приключениям привели юношу в 1794 г. в ряды повстанцев Т. Костюшко, но после ранения он вернулся в Варшаву, где поселился у своего наставника (последний даже помог Александру, который тогда кутил напропалую, вернуться к занятиям рисованием). Зарисовки Орловским эпизодов патриотического восстания обнаруживают страстное увлечение батальным жанром и анима-листикой, которое Норблен привил ученику. Ища покровителей (в Польше после третьего раздела для малоизвестного художника это было проблематично, и даже такой меценат, как князь Ю. Понятовский, принимал его за «мальчика на побегушках»), Орловский в 1802 г. приехал в С.-Петербург, где отныне поселился вплоть до своей кончины в 1832 г. По рекомендации знатных поляков — княгини Е. Радзивилл и графа М. Валицкого, а также князя А. Чарторижского, супруга княгини Изабеллы, друга и министра иностранных дел императора Александра I, — он занял должность придворного художника при брате государя —
Константине Павловиче. В принадлежавшем великому князю Мраморном дворце Орловскому была предоставлена квартира, и с 1803 г. он значился в списке лиц, состоящих на содержании Его Императорского Высочества.
По-европейски образованный и прогрессивно мыслящий человек, Александр Осипович при поддержке своих благодетелей сразу же вошел в масонские ложи «Соединенные друзья» и «Палестина», что не только открыло для него двери аристократических салонов, но и позволило поддерживать тесные связи с крупнейшими фигурами литературно-художественного «Олимпа» северной столицы, такими, как И.А. Крылов, А.С. Пушкин, П.А. Вяземский, А.Р. Томилов, Д.В. Давыдов, А. Мицкевич, С.К. Потоцкий. С того времени Орловский оказался неразрывно связан с российской культурой, поэтому считать его только польским мастером, как пишут некоторые авторы, не совсем логично.
Советом Петербургской Академии художеств за свою первую большую композицию «Бивуак казаков» (или «Отряд уральских казаков», 1809) Орловский был удостоен звания академика батальной живописи в качестве «знаменитого художника, труды которого давно известны». Помимо занятий живописью, по требованию своего покровителя, Цесаревича Константина, Орловский неоднократно создавал типы форм гвардейских и конных частей Российской императорской армии, ас 1819 г. его причислили к Военно-топографическому депо при Генеральном штабе для рисования военного обмундирования, результатом чего стали, например, «Сборник рисунков для кавалерийских полков» (1808) — всего 114 листов, или проекты мундиров войск Царства Польского (1815—1817) — не менее 139 акварелей [1, с. 17—33]. Мельчайшая детализация, будь то этюды касок или предметов конской упряжи, говорит об упорном труде и искусстве худож-ника-униформолога, поскольку такой завзятый «марсоман», как великий князь, был весьма взыскательным заказчиком.
Образно и довольно лестно отозвался об Орловском видный дореволюционный искусствовед Н.Н. Врангель (кстати, не особенно жаловавший иностранцев, приезжавших в поисках славы и богатства в Россию): «Первый поэт войны и мира, поэт героического эпоса. Курьёзный оригинал, о котором говорят все, но жизнь которого мало известна. Легендарная личность, герой не-
вероятных похождений, забавный чудак, дикий самодур и изысканный коллекционер редкостей. Первый художник быта, насмешник-карикатурист, портретист, живописец животных, пейзажист, может быть, скульптор. Поляк, ученик француза, проведший полжизни в России. Художник, солдат, странствующий актер, любимец Великого князя Константина. Атлет, обманутый муж, "ленивый-преленивый" автор тысяч рисунков. Странная смесь способностей и недостатков, характерная фигура тревожной и мирной жизни Александровского времени. <...> Его рисунки — целый дневник эпохи романтической и увлекательной» [цит. по: 2, с. 3].
Раньше всех в нашей стране, в 1816 г., Орловский обратился к литографской технике, выполнив целый ряд отдельных листов и альбомных серий батального и жанрового характера, получивших широкое распространение и принесших ему известность. Соединение черного итальянского карандаша с красновато-охристой сангиной породило те уникальные цветовые решения в его работах, которые позволили художнику передать свой неистовый темперамент. Восторгаясь его талантом рисовальщика, Пушкин писал в поэме «Руслан и Людмила»:
Бери свой быстрый карандаш,
Рисуй, Орловский, ночь и сечу!
Захваченный эпохальными событиями наполеоновских войн, как и все романтики, Орловский отдал им дань в массе гравированных и живописных работ, едва ли не первым из художников затронул столь экзотическую тематику, как иррегулярная кавалерия русской армии, а также ее противников, зарисованная им с натуры — и в боевых ситуациях, и на походе, и в быту. Укладываются в эту сюжетность и иллюстрации к книге француза Ж. Друвиля «Путешествие в Персию в 1812—1813 гг.» (опубликована в С.-Петербурге в 1820-м) с изображением фольклорных и военных костюмов и вооружения, как коренных иранцев, так и курдов. Различающиеся по технике, многие из этих произведений выделяются «бойкостью», редкие — высоким мастерством исполнения, иногда даже несут элемент карикатурный, но в целом представляют собой ценнейший униформоло-гический и этнографический материал, в частности, по жившим
на территории Российской империи кочевникам и по казачеству. Дошедших до нас современных достоверных изображений не так уж много, отсюда картины, литографии и эстампы Орловского представляют огромную историко-этнографическую и художественную ценность.
Схватывая в их образах типичность, художник фиксировал этнические черты, свойственные номадам: раскосые глаза, широкие скулы и редкие волосы монголоидов, орлиный взор и темпераментный характер кавказцев, их колоритные одежды, свободную манеру сидеть в седле, архаичное оружие и характерные приемы владения им. Неоценимую пользу Александру Осиповичу принесла собранная им ценнейшая оружейная коллекция, прежде всего восточных образцов, которую он, крайне нуждаясь в деньгах после смерти своего «патрона», уступил в конце жизни императору Николаю I для царского Арсенала. Ориентализм мышления и творческого кредо был вообще присущ приверженцам романтизма, а Орловскому — как никому, пожалуй, из «артистов» в тогдашней России — особенно.
Тяготея к иппическому (от греч. «гиппос» — лошадь) жанру, Орловский стремился с точностью воспроизвести типы боевых, а не предназначенных для парадов коней и впервые в русском искусстве обратил внимание на степные породы, неприхотливые и выносливые. «Лошадь всегда останется лошадью, турецкая ли она, арабская ли, все дело в том, как она нарисована. Теперь везде хвалят лошадей Вернета (вероятно, имеется в виду Ш. Верне. — О.Ш.), а что в них? Они чересчур элегантны, выдрессированы и похожи на девушку, затянутую в корсет; у меня главное природа, я рисую ту лошадь, которую вижу, и сажаю на нее кого придется — Наполеона, так Наполеона, калмыка, так калмыка», — парировал художник обвинения Академии художеств в том, что он-де придерживается в этом вопросе однотипности [3, с. 77].
По каталогу выставки, устроенной Государственной Третьяковской галереей и польским Национальным музеем (Варшава) к 125-летию со дня смерти художника, мною выявлено около 200 подходящих к теме нашего разговора предметов живописи и графики, однако порой названия и аннотации не соответствуют действительности, ибо давались не самим автором, а позднейшими интерпретаторами. Коснусь некоторых из них.
Пастель «Киргиз на коне» (хотя за фигурой первого плана видна вторая), к примеру, датированная 1807 г.и хранящаяся в Государственном Русском музее, представляет типичного выходца из «кидеев» — низов, поскольку кочевая знать носила богато декорированное азиатское платье и средневековые доспехи. Инородца отличает характерная высокая конусовидная красная шапка — «малахай», опушенная по краю лисицей или рысью, светлый запашной верхний кафтан ниже колен халатного покроя — «азям», с длинными широкими рукавами. У всадника на-лучье слева и колчан справа, грубые сапоги с загнутыми носами, чуть сгорбленная фигура с поджатыми ногами (что вызвано слишком высокими стременами), низкорослая лошаденка серой масти, с неподрезанными холкой и хвостом (таким, убогим с виду, конькам была нипочем «байга» — многоверстная степная скачка), с ременными петлями вместо сбруи.
Схожее позволяет увидеть станковая работа 1828 г. из собрания Художественного музея Алтайского края, до сих пор репродуцируемая и выставляемая под неточным названием «Киргиз и плотник» (х., м. 52 х 41 см). У показанного здесь со спины такого же «байгуша» (т.е. нищего кочевника) в крытом овчинном тулупе, расспрашивающего дорогу у русского мужика-землекопа (в его руке лопата, а не плотницкий топор!) в косоворотке, помимо лука с колчаном на боку хорошо заметно казачью пику, подвешенную на ремне за правым плечом, и полное отсутствие другого оружия у седла. Трусящего мелкой рысцой по дороге между скал еще одного «батыра» в шапке с отогнутыми наушниками, защищавшими уши и затылок не только от непогоды, но и от вражеских ударов, неотличимого от предыдущих «фигурантов», мы встречаем и в раскрашенном рисунке «Киргиз на лошади» (бумага, сангина, уголь, белила. 42,5 х 31,5 см, 1807) из Рязанского государственного областного художественного музея им. И.И. Пожалостина, который был представлен на выставке к 195-летию Бородинского сражения, проходившей в московском экспоцентре «Новый манеж» [9, с. 126].
Киргизы ли эти всадники? Засомневавшись, я проштудировал письменные и изобразительные источники, прежде всего художников-современников, таких как А.И. Зауервейд, И.М. Фольтш (Фольтц) и Югель, и убедился, что во многих случаях, если только
сам автор не оговорил иное, Орловский рисовал именно «башкирцев». К слову сказать, эрмитажная акварель «Всадник башкир и крестьянин» (54 х 43,5, кат. № 881), датированная составителями каталога польско-советской экспозиции 1950-х гг. между 1821 и 1831 г., очевидно, есть не что иное, как графический аналог упомянутого полотна Орловского из барнаульского музейного хранения [1,с. 276].
Для сравнения можно назвать такие штудии и завершенные работы, как «Киргиз на лошади» (1810, Саратовский государственный художественный музей), «Киргизский всадник» (1817, ГТГ, Москва), «Два башкира» (1814, Государственный музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, Москва), «Башкир с лошадью» (1809, там же), «Башкир спрашивает дорогу у киргиза» (1816), «Башкиры верхом» (1820, Государственный Русский музей, СПб.; часто неверно аннотируется как «Киргизы верхом»), «Привал киргизов» (1813, ГРМ, СПб.,), «Киргизы» (1813, там же), «Два киргиза» (1821, там же) и многочисленные подобия все той же «Башкирской сюиты» [10, с. 57], позволяющие увидеть самые мельчайшие детали кочевнического вооружения и снаряжения.
Головные уборы — это не только привычные глазу «малахаи», или «колаксыны», но и вышитые узорами и бисером «калфаки» (тюбетейки) и «фэс» — фески с кисточкой. Мужской костюм порой состоит из украшенного декоративной вышивкой чаще синего или бледно-желтого ватного халата, именуемого «елян». Потник покрывает подушка, сверх нее идет «катаур» — верхняя подпруга, череспоясник по седлу, а позади у многих приторочен «билле тун» («тире тун», «яргак») — тулуп из шкур шерстью наружу. Кое-кто из наездников держит в вытянутой руке плеть, которая до сих пор называется «камча» и удерживается вокруг запястья кожаным ремнем. Пики снабжены гранеными стальными наконечниками в виде перьев, обычно длиной от 0,3 м до 34,3 или 43,3 см, а древки, судя по иконографии, были не менее 2,5 метров в высоту и даже длиннее, хотя для удобства в ближнем бою могли укорачиваться, кроме того, иногда украшались вверху небольшими флажками. Сложная конструкция луков, в частности, сделанных в Башкирии в XVIII в. и имевших общую длину 127 см, предполагала сочетание таких материалов, как дерево
(дуб или орех), бересту, кожу, кость домашнего животного (барана) для изготовления наконечников излучины, рог домашнего скота — для роговых накладок и еще сухожилий или ниток для тетивы. Стрелы, чья длина могла составлять от 85 до 87,5 см, делались из железа (наконечники) и дерева, раскрашивались и имели роспись по древку и оперение из птичьих перьев. Колчан — «саадак», размером 35 х 20 см, изготовленный тоже башкирскими умельцами, представлял собой изделие из кожи, с нитяной прострочкой, латунными (медными) или даже золотыми (у знати) накладками, тиснением и гравировкой. Нагайка-«камча», к примеру, сработанная мастером с Кавказа, имеет длину столбца в 51 см и хлыста — в 55 см, а выполнена она из дерева, кожи, нитки, лакирована и окована (эти сведения любезно представлены автору Е.М. Букреевой заведующей отделом изобразительных материалов ГИМа).
Башкирские наездники, киргизы и киргиз-кайсаки, или казахи, зарисованные Александром Осиповичем, и впрямь имели много общего, отсюда и путаница. Те и другие, как можно наблюдать, одеты примерно одинаково — в войлочно-меховые и кожаные изделия, и едва вооружены в основном холодным оружием, даже фитильные ружья с сошками (тюрк. «кара-мультуки») у них редкость, т.к. царские власти запретили уральцам пользоваться огнестрельным оружием после сильных возмущений XVIII в. и, особенно из-за их активной поддержки восстания Е. Пугачева (довольно вспомнить хотя бы легендарного Салавата Юлаева), а судя по повадкам, те же «киргизцы» еще и трусоваты, что свойственно степнякам, живущим набегами и грабежом. Иноходцы кочевников, обязанных выступать в поход «одвуконь», подобны тем, которых упоминает Пушкин в сочинении «Путешествие в Арзрум». Судя по изображениям Александра Осиповича, они невысокие (ростом в холке не выше 1,33 м), но крепкие, выносливые, неприхотливые, способны выносить тяготы похода даже на пересеченной местности, ходить под вьюком и питаться подножным кормом. Время от времени художник фиксировал обыкновенных крестьянских меринов и кобыл, каковых брали под седло за неимением ремонтных (подходящих для кавалерии).
Современников не могли не поразить эти «сыны степей», как явствует из письма британки М. Вильмот, ее описания пора-
зительно напоминают персонажей Орловского, поэтому привожу их полностью: «Сегодня мы ходили смотреть на башкирский полк, вступающий в город (в Москву. — О.Ш.). Этот дикий с виду народ живет на самой окраине Сибири. Европейскому глазу, привыкшему к строгому строевому порядку, сегодняшняя кавалькада показалась бы какой-то толпой, Бог знает как собранной и посаженной на кошек вместо лошадей. Однако это не так. Их пестрые одеяния привычны им, просторны и удобны. За спиной на кожаном ремне башкиры вешают луки и колчаны со стрелами, а еще они вооружены пистолетами, ружьями и длинными пиками, причем пики эти привязаны к правой ноге ремнями и, видимо, не доставляют их владельцам особых неудобств. Их походные мешки наполнены всем необходимым, седла увешаны снаряжением и провизией, а когда провизии нет, они с большим удовольствием едят сырую конину. Лицами они очень похожи и отличаются друг от друга лишь тем, что у одного лицо длинное, у другого — широкое или узкое, квадратное или круглое, коричневое или темно-коричневое, желтоватое или красноватое. Полк состоит из 1047 человек. Он разделяется на роты, и во главе каждой шел устрашающий оркестр, издававший пронзительные и монотонные звуки, причем на лицах музыкантов была улыбка и выражение крайнего самодовольства. Но музыкальных инструментов у них не было. Башкирские шапки очень теплые и самых разнообразных форм и расцветок: одни в форме сахарной головы, другие — круглые, третьи — квадратные, но все с бархатной тульей и оторочены мехом; носят их низко надвинутыми на уши. Лошадки у башкир очень маленькие, но сильные и выносливые... Их офицеры отличаются от солдат лишь одеждой — она напоминает старые балахоны» [8, с. 409—410].
Денису Давыдову тоже запомнилось, как в конце Прусской кампании 1807 г. к русской армии присоединилось несколько башкирских полков: «Вооруженные луками и стрелами, в вислоухих шапках, в каких-то кафтанах вроде халатов и на лошадях неуклюжих, малорослых и тупых, эти жалкие карикатуры удалых черкесских наездников присланы были в арьергард, — как нас уверяли тогда, — с намерением поселить в Наполеоне мысль о восстании на него всех народов, подвластных России, и тем устрашить его. Я не спорю, что при вторжении в какое-либо ев-
ропейское государство регулярной армии нашей... тучи уральцев, калмыков, башкирцев, ринутых в объезд и в тыл неприятельским войскам, умножат ужас вторжения. Их многолюдство, их наружность, их обычаи, их необузданность, приводя на память гуннов и Аттилу, сильно потрясут европейское воображение и, что еще не менее полезно, вместе с воображением и съестные и военные запасы противной армии. Как бы то ни было, но французы и те из русских, которые впервые увидели башкирцев, встретили их единодушным смехом, — достойное приветствие воинственной красотою — безобразия, просвещением — невежества». Впечатление от вида этих людей Давыдов подкрепляет рассказом о том, как стрела одного из них пронзила. нос неприятельского штаб-офицера, имевший значительную длину, и застряла! Лекарь осмотрел несчастного и уже собирался перепилить древко с двух сторон, когда башкир, пустивший стрелу, заявил, что для сохранения ее в целости надо вырвать вон, однако вмешательство русских офицеров спасло беднягу-француза от потери носа [6, с. 84—86]!
«Французы, — припоминал подобный эпизод, произошедший в Тильзите во время знаменательной встречи Александра I и Наполеона, служивший тогда егерским обер-офицером Я.О. Отрощенко, — просили показать им наших купидонов, так называли они башкирцев-казаков, потому что они имели за плечами луки и колчаны, набитые стрелами. Они интересовались видеть этих людей еще более потому, что они (т.е. башкиры. — О.Ш.) несколько французских офицеров-кавалеристов поймали арканами и взяли в плен» [7, с. 36].
Не посрамили себя башкирские воины ни в период Отечественной войны, ни во время заграничных походов: к примеру, в рапорте на имя начальника штаба корпуса под командованием П.Х. Витгенштейна генерала Ф.Ф. Довре знаменитый тогда партизан и будущий шеф жандармов генерал-майор А.Х. Бенкендорф отмечал штаб- и обер-офицеров состоящего под его началом 1-го Башкирского полка, «которые за оказанные неоднократно противу неприятеля отличные храбрости и своею деятельностью и ревностию к службе достойны внимания к высочайшему утверждению в настоящие чины». В поданном наградном списке значится 17 имен отличившихся в деле 22 февраля 1813 г., в том числе старшины Кумлугилда (или Кутлу-
гильдий в другом документе) Тимирович и Абдулла Аргамбаис и есаул Кучурбаис Хусеин, первые из которых представлены к ордену Св. Анны 2-й степени, а третий — к ордену Св. Владимира 4-й степени. Строки документа разъясняют причину награждения: «Ходили в атаку с отличною храбростию, которую уже неоднократно оказывали противу неприятеля, поражая врагов своими ударами, чем давали собою пример товарищам и подчиненным» [14, с. 479-480].
Методы ведения войны у степных народов нисколько не изменились со Средневековья, а их кажущаяся на первый взгляд дикость европейцев попросту шокировала. «Варварами» и «Северными амурами» (или «Сибирскими») называли их французы за то, что они, словно бог Купидон, пускали стрелы. Так, известный кавалерийский офицер Первой империи М. де Марбо описывает эпизод сражения при Лейпциге в 1813 г., когда множество номадов, беспорядочно напав, «подобно стаду баранов», засыпали наполеоновские войска градом стрел — «этим смехотворным оружием» и один четырехфутовый дрот легко ранил самого рассказчика, а другой «снаряд» поразил насмерть солдата из его полка, напугав остальных, хотя в целом произведенный эффект оценивался мемуаристом как ничтожный [13, с. 74].
Иного мнения придерживался соотечественник Марбо — путешественник и писатель Ж.-Б. Бретон, издавший в Париже в 1813 г. книгу «Россия, или Нравы, обычаи и костюмы жителей всех провинций этой империи»: «Башкиры — прекрасные наездники и отменные стрелки. Для этих смелых воинов царская служба не ярмо — это их долг, который они исполняют с радостью. Башкирские воины вооружены длинной пикой, украшенной флажком, по которому они определяют офицера, саблей, луком и колчаном с двадцатью стрелами. Луки у них небольшие, имеют типичную азиатскую форму и, как правило, грубо выделаны. На наконечниках стрел мало перьев. Однако стреляют они отменно,с удивительной меткостью (разрядка моя. — О.Ш.)» [4, с. 172].
Имеется еще один иконографический памятник на «кочевническую» тему, анализ которого опровергает устоявшуюся атрибуцию. Башкирский республиканский художественный музей имени М.В. Нестерова в Уфе обладает интересным живописным
произведением Орловского, датированным 1823 г. «Художник, восхищенный храбростью воинов-башкир, которых офицеры Наполеона прозвали «северными амурами» за их меткость в стрельбе из лука, создал ряд акварелей, одна из которых — «Всадник-башкир» — особенно привлекает посетителей. Орловский этнографически точно передал типаж, вооружение и одежду воина: лук, колчан со стрелами, кинжал» — такую аннотацию составила к этой работе обозреватель музейной экспозиции и аналогичное название указанной картины встречается во многих публикациях, в том числе в монографии Э.Н. Ацаркиной [3, с. 95; 15, с. 8,10].
Вынужден не согласиться с таким некомпетентным мнением, ибо костюмы и экипировка персонажей (это групповая композиция с боем у земляного укрепления вдалеке) не соответствуют известным описаниям и изображениям башкир (в том числе самого Орловского). Скорее их можно идентифицировать с крымскими татарами, ногайцами либо кабардинцами (что подтверждается и характерным тавром на конском крупе), т.к. выглядели они схоже и не имели четко установленной формы одежды: шапки — у одного всадника, верхом на вздыбленном скакуне, из рыжеватой овчины (?), у скачущих следом на гнедых лошадях — иссиня-черного сукна «татарки» с узким барашковым околышем и шаровидной тульей с делением на «дольки», расшитые белой тесьмой, черные или темно-синие чекмени с белой выпушкой и газырями на груди, зауженные книзу шаровары цвета черкески с белой тесьмой вдоль ноги у одних, и «ногавицы» желтого цвета поверх штанов, с чувяками, у главного героя; вооружение видно только у фигуры на первом плане и представлено восточной саблей с крестовиной и кинжалом, а также луком и колчаном с расписанной узором крышкой. По богатой серебряной насечке на оружии и упряжи можно сделать вывод, что на первом плане перед нами знатный воин — «уздень» (князь) или «джигит».
Холодное оружие наездника — предмет гордости и престижа у горцев и всех кочевников вообще — наверняка изготовлено в Кубачи или в Амузги (Дагестан), которые исстари являлись центрами такого производства на Северном Кавказе. Известный мне музейный экземпляр сабли, сопоставимый с нарисованным, вы-
полнен из дамасской стали: его рукоять обложена рогом домашнего животного, общая длина — 90,5 см, длина клинка — 82 см и ширина — 3,5 см. Амузгинские клинки, например, пользовались такой славой, что их имели и Тамерлан, и Наполеон, и Александр I, и они почитались самым дорогим подарком. Знаток оружия, Орловский даже запечатлел себя в начале 1820-х гг. в типично горском наряде, с богато декорированной кавказской шашкой и кинжалом на поясе.
Вернемся к образу «абрека» с полотна из экспозиции художественного музея Республики Башкортостан. Изысканное золотое шитье на почти черном фоне чепрака черкесского типа, однако уздечка самая простая, взамен седла наброшена шкура бурого медведя. Кавказское седло, подобное изображенному, хранится в ГИМ: оно изготовлено из дерева и кожи, с галуном и теснением; длина полок — 39 см, ширина — 28 см, высота передней луки — 27 см, задней луки — 21 см, высота стремян — 12 см, а ширина их основания — 12,5 см.
Аргамак (конь восточных кровей) явно горской породы, «кабардинец» или «карабах», редкой серой, фактически белой, масти (у прочих джигитов — темных) с горбоносым профилем головы, мускулистой шеей, спущенным крупом и весьма крепкими ногами, что позволяло таким лошадям преодолевать любые препятствия, спокойно передвигаться по горным склонам и переносить температурные перепады. Движения скакуна гордые, свободные и даже элегантные, шаг ускоренный, что рука художника зарисовала исключительно точно.
Кобылица молодая, Честь кавказского тавра, Что ты мчишься удалая?
— воспел такую лошадь Пушкин.
Витязь, попавший в поле зрения польско-русского рисовальщика, гармонирует и с мастерским наброском истинного кавказца из одноименной повести М.Ю. Лермонтова (правда, автор имел в виду русского офицера из служивших в николаевское царствование на Кавказе, но в данном случае это не важно, т.к. реалии те же, а главное — это визуальный образ и стиль жизни), указавшего, что того позволяет узнать «шашка, истинная гурда
(так горцы называли сабли наилучшей выделки; по одной из легенд, название произошло от клича "смотри!", с которым некий мастер перерубил другой клинок в доказательство своего мастерства. — О.Ш.), кинжал — старый базалай (от имени знаменитого кумыкского оружейника, чьи клинки были на редкость прочны. — О.Ш.), пистолет закубанской отделки, отличная крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь — чистый шаллох (от Шаллоха, или Шолока, на Западном Кавказе, известного своим коннозаводческим хозяйством. — О.Ш.) и весь костюм черкесский, который надевается в важных случаях и сшит ему в подарок какой-нибудь дикой княгиней. Он равно в жар и в холод носит. ахалук (или "архалук", т.е. полукафтан из шерстяной или шелковой ткани, собранный на талии. — О.Ш.) на вате и на голове баранью шапку;. бурка — его тога, он в нее драпируется; дождь льет за воротник, ветер ее раздувает — ничего! бурка, прославленная Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова (кисти Дж. Доу. — О.Ш.), не сходит с его плеча, он спит на ней и покрывает ею лошадь; он пускается на разные хитрости и пронырства, чтобы достать настоящую андийскую (от местности Анди в Дагестане, где изготавливались самые лучшие бурки. — О.Ш.) бурку, особенно белую с черной каймой внизу, и тогда уже смотрит на других с некоторым презрением» [12, с. 592].
По тематике вышеописанным произведениям Орловского близка автолитография 1820 г., сопровождаемая в печатных изданиях неверной аннотацией «Линейные казаки», хотя оригинальное название тетради художника с этим рисунком звучит по-французски как «Patroulles de kirguises et de cosaqes de la mer Noire...», то есть «Разъезды киргизов и черноморских казаков.» (похоже, из-за этой надписи чуть ли не всех иррегулярных кавалеристов в альбомах Орловского позднее «записали» в киргизы) [11, с. 68]. И все-таки кто же здесь представлен?
Особенная от других казачьих частей манера ношения одежды, шапки со шлыком и султаном, петлицы гвардейского образца на воротнике и обшлагах, гарусные эполеты (до конца 1814 г. на плечах носились переплетенные жгуты), верхние полукафтаны с высунутыми сквозь прорези в них рукавами нижних кафтанов, широкие шаровары, — не оставляют сомнений в том, что это — чины лейб-гвардии Черноморского эскадрона, ранее — сотни.
Пики в походном положении за спиной и ногайки под рукой, малорослые степные «полукровки», покрытые характерными чепраками с «подушками» привносят в штудию ощущение реалистичности. Орловский зарисовал лейб-черноморцев именно такими, какими они прошли всю Отечественную войну и заграничные походы 1813—1814 гг. Их храбрость, прежде всего в сражениях при Витебске, Тарутине, Лейпциге (где, в частности, они лихой атакой опрокинули прорвавшихся французских кирасир и спасли тем самого Государя) и Фер-Шампенуазе, послужила причиной награждения их серебряными трубами и именным указом император Александр Павлович повелел «содержать оную (Черноморскую сотню) во всем на положении лейб-казачьего полка, оставляя только форму обмундировки в настоящем виде» [5, с. 122].
Поданный эффектно «Портрет М.И. Платова верхом на лошади» (исполнен в 1812—1813 гг.) предлагает тот образ лихого казачьего атамана, который сложился у современников: лицо с изящными усами идентично большинству его изображений, включая портрет кисти Дж. Доу, шапка черной смушки набекрень с серебряными этишкетными шнурами, свисающим справа суконным шлыком красного цвета и «челенгой» (особого вида султаном, положенным при парадной форме генералам Войска Донского) из белых, с черно-оранжевым основанием, петушиных перьев в серебряной оправе слева. Чекмень темно-синего цвета (носился с 1 сентября по 1 мая, что позволяет локализовать действие по времени года), со скошенным воротником и обшлагами той же расцветки, с общегенеральским шитьем в виде серебряных дубовых листьев на воротнике, обшлагах и клапанах (видный униформолог дореволюционной России Г. Габаев утверждает, что последних не было) обшлагов, с серебряными «снурами» на плечах, с серебряным шарфом с кистями, развевающимися позади; темно-синие шаровары с золотым (возможно, ошибка, т.к. по стилю формы логичнее серебряный) двурядным лампасом, и со шпорами на сапогах, хотя казаки заменяли их нагайкой; синего сукна четырехугольный чепрак с широкой обкладкой по краю и вензелем Александра I в углу из золотого галуна, хотя естественнее из серебряного; тонкие черные ремни с серебряными деталями составляют конскую узду.
Наградные знаки казачьего атамана состоят из голубой муаровой ленты Св. Андрея Первозванного (коим граф был удостоен
за сражение при Лейпциге, что позволяет датировать произведение концом 1813 г., с другой стороны, отсутствует нагрудный портрет императора с алмазами, полученный Платовым ранее), одетой через левое плечо (по статуту полагалось через правое, однако на многих изображениях Матвея Ивановича представлено так, как у Орловского), звезд этого ордена, Св. Георгия и Св. Александра Невского, покрытый красной эмалью золотой крест которого хорошо виден вместе с белым георгиевским крестом 2-го класса на черно-оранжевой ленте из воротника. Булава — символ гетманской власти, позолочена и навершие ее покрыто драгоценными камнями; сабля в казачьем стиле, с серебряным темляком, в ножнах на цепочках вместо пасовых ремней с узким поясом, к которому они крепятся. Скачущие донцы и башкиры (последние в однобортных халатах с желтой каймой и рысьих шапках), предводимы казачьим урядником, отличающимся от генерала тем, что султан у него на шапке — белый с черной верхушкой, серебряное шитье на воротнике иного рисунка, через левое плечо — черная лядуночная перевязь с посеребренными аксессуарами, а на поясе — кушак.
Взмахнув булавой, Матвей Иванович призывает своих воинов в атаку, подняв на дыбы серого дончака с пеной у рта. Заинтересованность Орловского в этой исторической личности вряд ли была случайной, учитывая огромную популярность Платова, в котором как бы персонифицировалась громкая казачья слава, добытая в войнах с наполеоновской Францией, за что атаман Войска Донского был удостоен Александром I желанного графского титула с правом передачи своим потомкам.
Хвала, наш Вихорь-Атаман, Вождь невредимых, Платов! Твой очарованный аркан Гроза для супостатов. Орлом шумишь по облакам, По полю волком рыщешь, Летаешь страхом в тыл врагам, Бедой им в ухо свищешь.
— воспевал его В.А. Жуковский.
Джеймс Годби, известный британский гравер и художник, взял именно это изображение с надписью «Граф Платов Войска
Донского Войсковой Атаман», изготовив по заказу принца-регента Англии его уменьшенную копию на меди (33,6 х 26,4, Нац. музей в Варшаве), что произошло в Лондоне 11 июля 1814 г., как значится на оригинале [1, с. 320, 322]. Не это ли свидетельство признания таланта Орловского в Европе?
Раскрашенная гравюра французского скульптора М. Дю-бур(г)а, по более раннему утраченному оригиналу Орловского, с изображением Д.В. Давыдова, была впервые напечатана 20 января 1814 г. Эдвардом Ормом, «издателем Его Величества и Его Королевского Высочества Принца-регента», в его типографии на Бонд-стрит (угол Брук-стрит) в Лондоне. Цветная акватинта (59,5 х 45,8, Нац. музей в Кракове) запечатлела облик легендарного партизана таким, каким он был весь 1812 г. и оставался до апреля следующего года, когда вернулся в действующую армию и вновь надел гусарский мундир: лицо с вздернутым носом и черноволосой курчавой бородой, черная тыквообразная шапка — «татарка», с расшитыми серебряной тесьмой «дольками» и околышем, черный галстук на шее и того же цвета черкеска с «газырями» (или чекмень), отделанная по краям серебряным галуном, единственная регламентированная деталь — повязанный на талии офицерский шарф из серебряных нитей с кистями и кавказская шашка в посеребренных ножнах, серые шаровары с двурядной серебряной выпушкой (по словам Дениса Васильевича, он носил красные брюки) с двойным серебряным лампасом и короткие черные сапожки без шпор. Мрачноватое и однообразное по тону одеяние вкупе со славой удалого партизана вполне объясняют прозвище, данное ему иностранцами, если верить некоторым сообщениям, что указано в англоязычной аннотации: «Полковник Денис Давыдофф, прозванный "Черным Капитаном", полковник русских Ахтырских гусар. Первый офицер, который выделился как Партизан в кампании 1812 г. Он производил ужас на общего врага на линиях французских коммуникаций, под именем Черного Капитана. Полковник — владелец деревни Бородино, где состоялось известное сражение, и также выдающийся поэт (перевод мой. — О.Ш.)» [1, с. 321; 6, с. 239].
Жуковский посвятил и ему восторженные строки:
Давыдов, пламенный боец,
Он вихрем в бой кровавый;
Он в мире счастливый певец Вина, любви и славы.
Со слов Давыдова, в начале своей партизанской эпопеи он вынужден был сменить шикарный гусарский костюм на простонародный и забыть про бритье, ибо не различающие мундиров мужики нередко принимали «своих» за «чужих», берясь за топоры и вилы. Впоследствии Денис Васильевич воевал уже в другом наряде, выполненном в весьма популярном в то время стиле, сложившемся под влиянием крымских и ногайских конников, входивших в русские войска, и красочно описанный в рассказе о занятии отрядом Давыдова в марте 1813 г. Дрездена: «До рассвета я велел партии готовиться к парадному вступлению в город, то есть чиститься и холиться; надо было блеснуть, чем бог послал. Сами мы нарядились в самые новые одежды. Я тогда носил курчавую, черную, как крыло ворона, и окладистую бороду; одежда моя состояла в черном чекмене, красных шароварах и в красной шапке с черным околышем; я имел на бедре черкесскую шашку и ордена на шее: Владимира, Анну, алмазами украшенную, и прусский «За достоинство» («Pour Le merite». — О.Ш.), в петлице — Георгия. Храповицкий и Чеченский были в подобной же одежде; но Левенштерн в пехотном мундире, так же как и Бекетов с Макаровым в ментиках их полка (т.е. Ахтырского гусарского. — О.Ш.) и Алябьев в мундире казачьего графа Мамонова полка» [6, с. 278]. Годы спустя, в стихотворении «Партизан» гусарский поэт так изобразил себя:
Начальник, в бурке на плечах, В косматой шапке кабардинской.
Посадка персонажа в седле, с согнутыми в коленях ногами, характерная для казаков и кочевников, передана с особой тщательностью. Серой масти лошадка, на которой восседает Давыдов, своим экстерьером абсолютно идентична казачьим. Двое гусар, скачущих за начальником партии, должны относиться к Ахтырскому гусарскому полку, где служил в это время Денис Васильевич, однако расцветка обмундирования странная: вместо показанных здесь белых кутасов ахтырцы носили желтые, такого же цвета были шнуры на ментиках и доломанах, которые, как хорошо видно, «строились» из коричневого сукна, ташка с царским
вензелем и вальтрап должны быть такими же, с желтой выкладкой (причем на вальтрапе она была выложена «городками»), зато кивера «с развалом» и без султанов показаны вполне реалистично. Пейзажный фон составляют дерево с раскидистой кроной у дороги, шалаши или палатки с силуэтами воинов у походного костра в поле, что весьма напоминает мизансцену, «набросанную» К. Рылеевым:
В лесу дремучем, на поляне Отряд наездников сидит, Окрестность вся в седом тумане; Кругом осенний ветр шумит, На тусклый месяц набегают Порой густые облака; Надулась черная река, И молнии вдали сверкают. Плащи навешаны шатром На пиках, в глубь земли вонзенных; Биваки в сумраке ночном, Вокруг костров воспламененных! Средь них толпами удальцы: Ахтырцы, бугцы и донцы. Пируют всадники лихие, Свершив отчаянный набег.
Подводя черту, хотелось бы отметить: при создании своих произведений Орловский не только сам вдохновлялся казачьей и кочевой романтикой, но и удовлетворял насущные запросы европейского общества, увлеченного интересом к Востоку и России; его рисунки, литографии и полотна, особенно с изображением воинов степей и гор Евразии, отличает аутентичность и даже перфекционизм при передаче деталей. Они имеют неоспоримую ценность при изучении наполеоновской эпохи; свежесть и непосредственность восприятия действительности, типичность образов и неподражаемость исполнения сделали работы Орловского «узнаваемыми».
Акварельные портреты известных личностей, как и зарисовки анонимных иррегулярных воинов русской армии, созданные Орловским в 1800—1820-е гг., стали своеобразной галереей эпохи Отечественной войны, близкой и понятной современни-
кам. Герои великой драмы — чаще не коронованные особы, а рядовые воины и любимые простым людом военачальники — буквально ожили благодаря мастерству художника, не только не растворившись в безликой «массовке» композиции, но приобрели четко выраженную индивидуальность, образность, народность и вместе с тем бессмертие.
Список литературы References
1. Александр Осипович Орловский. 125 лет со дня смерти 1777— 1832. Выставка произведений. Государственная Третьяковская галерея — Национальный музей в Варшаве. Каталог / Под общей ред. Г.А. Недошивина. М., 1958.
Alexander Osipovich Orlovsky. 125 years from his death 1777—1832. An exhibition. Tretyakov State Gallery — The National museum in Warsaw. Moscow, 1958.
Aleksandr Osipovich Orlovskij. 125 let so dnja smerti 1777—1832. Vy-stavka proizvedenij. Gosudarstvennaja Tret'jakovskaja galereja — Nacional'nyj muzej v Varshave. Katalog // Pod obshhej red. G.A. Nedoshivina. M., 1958.
2. Александр Осипович Орловский (1777—1832). Альманах. Вып. 42 // Авт. вст. ст. Н. Соломатина. СПб., 2002.
Alexander Osipovich Orlovsky (1777—1832). Almanach. Issue 42. // Foreword by Solomatina N. Saint-Petersburg, 2002.
Aleksandr Osipovich Orlovskij (1777—1832). Al'manah. Vyp. 42 // Avt. vst. st. N. Solomatina. SPb., 2002.
3. Ацаркина Э.Н. Александр Осипович Орловский. М., 1971.
Atsarkina E. Alexander Osipovich Orlovsky. Moscow, 1971.
Acarkina Je.N. Aleksandr Osipovich Orlovskij. M., 1971.
4. Вклад Башкирии в победу России в Отечественной войне 1812 года: Сборник документов и материалов / Сост. Р.Н. Рахимов и др. Уфа, 2012.
Bashkiria's contribution to the victory of the Russian Empire in the Patriotic War of 1812. A collection of documents and materials / Ed. by R. Rak-himov et al. Ufa, 2012.
Vklad Bashkirii v pobedu Rossii v Otechestvennoj vojne 1812 goda. Sbor-nik dokumentov i materialov / Sost. R.N. Rahimov i dr. Ufa, 2012.
5. Габаев Г.С. Роспись русским полкам 1812 года. Киев, 1912.
Gabayev G. A list of Russian regiments from 1812. Kiev, 1912.
Gabaev G.S. Rospis' russkim polkam 1812 goda. Kiev, 1912.
6. Давыдов Д.В. Военные записки. М., 1982.
Davydov D. Military notes. Moscow, 1982.
DavydovD.V. Voennye zapiski. M., 1982.
7. Записки генерала Отрощенко. М., 2008.
The notes of general Otroschenko. Moscow, 2008.
Zapiski generala Otroshhenko. M., 2008.
8. Записки княгини Дашковой. Письма сестер Вильмот из России. М., 1991.
The notes of Princess Dashkova: The letters of Vilmont sisters from Russia. Moscow, 1991.
Zapiski knjagini Dashkovoj. Pis'ma sester Vil'mot iz Rossii. M., 1991.
9. «Здесь, на полях Бородина, с Россией билася Европа.» Выставка, посвященная 195-летию Бородинской битвы. Альбом-каталог: Рук. проекта М.Р. Черепашенец, директор Государственного Бородинского военно-исторического музея-заповедника. М., 2007.
"Here, on fields of Borodino, Europe fought with Russia..." Exhibition commemorating the 195th anniversary of the Battle of Borodino. Indexed album: Project manager Cherepashenets, State Borodino War and History Museum and Reserve. Moscow, 2007.
«Zdes', na poljah Borodina, s Rossiej bilasja Evropa...» Vystavka, po-svjashhennaja 195-letiju Borodinskoj bitvy. Al'bom-katalog: Ruk. proekta M.R. Cherepashenec, direktor Gosudarstvennogo Borodinskogo voenno-is-toricheskogo muzeja-zapovednika. M., 2007.
10. И Париж видали мы.: Автор-сост. Р.Н. Рахимов. Уфа, 2012.
And we have seen Paris.: Compiled by R. Rahimov. Ufa, 2012.
I Parizh vidali my..: Avtor-sost. R.N. Rahimov. Ufa, 2012.
11. Коростин А.Ф. Русская литография XIX века. М., 1953.
Korostin A. Russian lithography in the XIX century. Moscow, 1953.
Korostin A.F. Russkaja litografija XIX veka. M., 1953.
12. Лермонтов М.Ю. Кавказец // Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1990.
Lermontov Yu. The Caucasian Veteran // Lermontov Yu. Works in 2 vols. Vol. 2. Moscow, 1990.
Lermontov M.Ju. Kavkazec // Lermontov M.Ju. Sochinenija: V 2 t. T. 2. M., 1990.
13. Мемуары генерала барона де Марбо. М., 2005.
The Memoirs of General Baron de Marbot. Moscow, 2005.
Мемуары генерала барона де Марбо. М., 2005.
14. Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года: Сборник документов / Под ред. Л.Г. Бескровного. М., 1962.
The People's Volunteer Corps during the Patriotic War of1812: A collection of documents / Ed. by L. Beskrovny. Moscow, 1962.
Narodnoe opolchenie v Otechestvennoj vojne 1812 goda: Sbornik doku-mentov / Pod red. L.G. Beskrovnogo. M., 1962.
15. Севастьянова И. Башкирский художественный // Юный художник. 1988. №8.
Sevastianova I. Bashkir Nesterov Art Museum // Yuniy khudozhnik. 1988. No.8.
SevastjanovaI. Bashkirskij hudozhestvennyj // Junyj hudozhnik. 1988. No.8.
16. Шереметьев О.В. Наполеоновская эпоха в батальной и портретной живописи России и Европы конца XVIII — начала XX в.: Диссертация на соискание ученой степени доктора искусствоведения. Барнаул, 2010.
Sheremetyev O. The epoque of Napoleon in military and portrait painting in Russia and Europa at the end of the XVIII — beginning of the XX century: Dissertation for a degree of D.Sc. (Art Criticism).Leningrad, 1989.
Sheremetev O.V. Napoleonovskaja jepoha v batal'noj i portretnoj zhivo-pisi Rossii i Evropy konca XVIII — nachala XX v.: Dissertacija na soiskanie uchenoj stepeni doktora iskusstvovedenija. Barnaul, 2010.
Данные об авторе:
Шереметьев Олег Васильевич — доктор искусствоведения, кандидат культурологии; Алтайский государственный технический университет им. И.И. Ползунова, гуманитарный факультет, доцент. E-mail: [email protected]
Data about the author:
Sheremetev Oleg — Doctor of Art Criticism, PhD in Cultural studies, do-cent, Faculty of Humanities, Polzunov Altay State technical university (Alt-STU) Barnaul, Russia. E-mail: [email protected]
