CC BY
65
ность; если мы ее превзошли, она кажется мертвой природой» (С. 38).
«Символическое единство есть единство формы и содержания»... «Понимая «форму» как субъект суждения, мы превращаем суждение «содержание есть Форма» в суждение обратное: «Форма есть содержание». ... суждение символическое..» (С. 51, 78). Это, на первый взгляд, не вполне аргументированное заявление Белого, тем не менее, наиболее метко отражает суть поэтики «арте майор» Гонгоры и может быть прокомментировано с помощью положений Ролана Барта, где произведение подобно форме, которую «поочередно наполняют более или менее возможные исторические смыслы: произведение «вечно» не потому, что оно навязывает различным людям некий единый смысл, а потому что внушает различные
смыслы единому человеку, который всегда, в самые различные эпохи говорит на одном и том же символическом языке: произведение предлагает, человек располагает» (Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. -М., 1989. -С. 350- 351.). То есть, по Барту, классический текст имеет матричное... строение, но при этом в саму матрицу как бы заложен логико-временной вектор. Литературная форма, по Барту («Нулевая степень») должна быть понята как один из типов социального «письма», пропитанного культурными ценностями и интенциями как бы в дополнение к тому авторскому содержанию, которое она «выражает», и потому обладающего собственной силой смыслового воздействия. Это является, по Барту, раскрытием средствами семиологии социокультурной «ответственности формы».
ВОЕННАЯ ЛИРИКА НИКОЛАЯ СТАРШИНОВА
С.А. ЩЕРБАКОВ, доцент кафедры русского языка и литературы
Вся русская поэзия 40-х годов, как и литература в целом, в той или иной мере связана с темой Великой Отечественной войны. Это понятно. Быть участником или хотя бы свидетелем самых трагичных и героических событий эпохи и абстрагироваться от них в творчестве для любого художника невозможно ни по божеским, ни по чисто психологическим законам.
Огромное число поэм, стихотворений, песен, написанных во время и после этой войны, вошли в золотой фонд русской поэзии и навсегда останутся в нем, вне зависимости от любых политических, экономических или иных пертурбаций. Это тоже понятно - немыслимое напряжение моральных и физических сил целого народа, горечь поражений и потерь близких людей, а затем триумф Победы не могли не вызвать мощнейшего всплеска эмоциональной, а, следовательно, и творческой энергии его представителей, обладающих художественным даром.
В самой большей степени вышесказанное относится к поколению поэтов, для которого война стала первым (а для многих и последним) большим событием в их жизни. Речь идет именно о поколении Н.К. Старшинова, к которому принадлежат также С. Викулов, С. Гудзенко, К. Друнина, В. Кочетков, Л. Решетников, Ф. Сухов и многие другие. Попав на фронт совсем еще молодыми, не сформировавшимися ни как поэты, ни как личности людьми, они - солдаты или младшие командиры, не только вынесли на себе главную тяжесть военного лихолетья, но и начали здесь (те, кто выжил) свой творческий путь, вследствие чего военная тема осталась в их творчестве навсегда основной.
Конечно, не меньший вклад в поэзию, связанную с Великой Отечественной войной, внесло старшее (так называемое, предвоенное) поколение поэтов, проявивших себя в литературе еще до начала войны, и ставших, когда она началась, в подавляющем большинстве своем, военными коррес-
пондентами центральных и фронтовых газет. Неоценим вклад этого поколения не только в поэзию, но и в саму Победу, так как их произведения помогали поддерживать силу духа всей сражающейся стране, в том числе и тем, кого назовут потом военным поколением поэтов, кто записывал пока свои первые строки на обрывках газетной бумаги в перерывах между боями.
Тем не менее, война провела отчетливую грань в жизни и творчестве поэтов, разделив их на предвоенное, военное и послевоенное поколения. Недаром один из главных исследователей творчества Н.К. Старшинова Владимир Коробов утверждал, что ...написанное в 1945 г. и тогда уже знаменитое (хотя и ненапечатанное) стихотворение Николая Старшинова воспринималось многими его ровесниками как своего рода манифест:
Солдаты мы.
И это наша слава,
Погибших и вернувшихся назад.
Мы сами рассказать должны по праву О нашем поколении солдат.
О том, что было, - откровенно, честно...
А вот один литературный туз Твердит, что совершенно неуместно В стихах моих проскальзывает грусть.
Он это говорит и пальцем тычет,
И, хлопая, как друга, по плечу,
Меня он обвиняет в безразличье К делам моей страны...
А я молчу...
Нотации и чтение морали Я сам люблю.
Мели себе, мели...
А нам судьбу России доверяли,
И кажется, что мы не подвели.
Как видно из этого «манифеста», военное поколение, не успев вернуться с войны, вступило в литературную борьбу с поколением предвоенным. Необходимо заметить, что «борьба поколений» вообще является неотъемлемой частью литературного процесса; но, конечно, самосознание молодых писателей, пришедших в Литературный институт с фронта, увешанных боевыми наградами и часто на костылях (как в случае Н.К.
Старшинова), кардинально отличалось от самосознания других поколений студентов этой кузницы кадров советской литературы. Оно было не то чтобы более самодостаточным (молодости, вообще, присуще это качество), но оно было самодостаточным с гораздо большим на то основанием,
Но и само военное поколение следует разделять на «старшее» и «младшее», как по возрастному признаку, так и по срокам вхождения в «большую литературу». Н.К. Старшинов в своих воспоминаниях о Семене Гудзенко дает такую градацию:
Семен Гудзенко входил в первый эшелон фронтовых поэтов, которые в большинстве своем росли под покровительством Павла Антокольского. Это были - Михаил Луконин, Марк Максимов, Александр Ме-жиров, Сергей Наровчатов, Алексей Недо-гонов, Марк Соболь, Вероника Тушнова, Виктор Урин.
Мы, более младшие, - Виктор Гонча-ров, Юлия Друнина, Федор Сухов- были как бы вторым эшелоном, приготовишками».
«Приготовишки», которым доверяли судьбу России... Семен Гудзенко был всего на два года старше Николая Старшинова, но попал на фронт на два года раньше - в 1941. И Старшинов, не побоявшийся «одернуть» литературного туза, как должное воспринимает старшинство в поэзии своего практически ровесника. Сам он был направлен в действующую армию в январе 1943 г. недоучившимся курсантом и помощником командира пулеметного взвода.
Было бы прегрешением против истины утверждать, что поэтом его сделала война. Все-таки, поэтами рождаются. Еще подростком, в предвоенные годы, он посещал литературное объединение, история сохранила нам и некоторые примеры его творчества той поры - еще по-детски наивные и неуклюжие. Потом резко наступил период взросления- ночи, проводимые на крыше родного дома с щипцами для тушения зажигательных бомб в руках, способствуют быстрому взрослению. Но ни этот год, ни последовавшие за ним несколько месяцев
учебных, лагерей не .оставили, во всяком случае по мнению их автора, заслуживающих внимания поэтических строк.
Свое двухтомное собрание избранных произведений, изданное «Художественной литературой» в 1989 г. и тщательно им самим подготовленное, Н.К. Старшинов начинает стихотворением, датированным 1943 г. Поскольку принципом построения собрания является строгая хронологичность в расположении произведений, следует сделать вывод, что начиная именно с этого стихотворения автор считает свое творчество достаточно зрелым, чтобы быть представленным читателю. Стихотворение это удивительно символично:
Уткнулся в тучу месяц тонкорогий.
То пылью ветер бросит, то дождем. Сегодня мы прифронтовой дорогой Всю ночь, как заведенные идем. Длиннее и темнее стали ночи.
Но в отсветах пожара видны мне Разбитые танкетки у обочин С фашистскими крестами на броне. Повалены, обуглены деревья.
Трава и та до пепла сожжена.
Вон справа, на холме, горит деревня, -С нее и начинается война.
Идем, и притупляется усталость.
Ряды плотней, и глуше голоса...
До фронта километра два осталось,
А значит, и до боя - полчаса.
Кроме того очевидного факта, что оно принадлежит перу уже «не мальчика, но мужа» (хотя его автору всего восемнадцать), из этих четырех четверостиший можно извлечь еще несколько фактов именно символического значения.
Во-первых, это первое физическое приближение автора к войне как к фронту. Для него с горящей справа деревни война и начинается. То, что начало войны с абсолютной точностью совпадает у автора с началом зрелого творчества, вряд ли можно считать случайным совпадением.
Во-вторых, автор, вернее уже даже его лирический герой, вступает в войну, когда самые страшные для страны первые два года великой битвы миновали, и наша армия
наступает, - у обочин видны разбитые немецкие танкетки. И если проследить военную тему в творчестве поэта специально с точки зрения военной тактики, отчетливо вырисовывается постоянное стремление вперед, то есть наступление. Кроме того, его военная лирика, несмотря на откровенное неприятие смерти как таковой, глубоко оптимистична. Лирический герой Старшино-ва - это уже солдат-освободитель, не сомневающийся в конечной Победе; за его спиной не только выстоявшая Москва, но и Сталинградская битва, а впереди - Берлин.
В-третьих, до боя, а значит и до возможной, непоправимо ранней смерти - полчаса. Не берусь утверждать наверняка, но, на мой взгляд, позднейшая лирика Старшинова, отличающаяся трепетной любовью ко всему живому, берет свое начало в его фронтовой юности, которая, кстати, была короткой. Уже в августе 1943 г., через восемь месяцев сплошных боев и легких ранений, он был тяжело ранен - перебитые голени обеих ног только часть увечий, которые привез с собой бывший помкомвзвода пулеметчиков, а отныне инвалид Великой Отечественной войны Николай Старшинов в глубокий тыл - в госпиталь под Махачкалой, где провел в полной неподвижности восемь месяцев -ровно столько, сколько вел он свой пулеметный взвод в наступление.
Уже в середине восьмидесятых годов, когда Николай Константинович был известным поэтом, лауреатом многих премий и всеми признанным знатоком фронтовой поэзии, которому было доверено составлять поэтическую часть многотомного собрания произведений о Великой Отечественной войне - «Венка славы», мне, в силу обстоятельств, довелось присутствовать при пере-бинтовке голени бывшего помкомвзвода -через сорок лет старая рана открылась. Зрелище это для человека, далекого от медицины, было страшное - открытая до кости дыра размером с монету. После перебинтовки (произведенной самостоятельно, поскольку мы были вне досягаемости медицинских сестер) Николай Константинович, как обычно, прихрамывая, отправился ловить гцук-
занятие это обычно поглощало его полностью.
Он, конечно, не был садомазохистом, очень тяготился своей незаживающей язвой и перепробовал все самые передовые средства и методы ее лечения, но тщетно. «Мы не от старости умрем - от старых ран умрем», - сказал однажды за все военное поколение его старший товарищ Семен Гудзенко, умерший в 1953 г.
Н.К. Старшинова не стало в 1998 г. не успел спросить у него, вкладывал ли он сам какой-либо символистический смысл в открывающее собрание его избранных произведений стихотворение. Зато история сохранила нам воспоминания поэта, записанные тем же В. Коробовым, посвященные истории создания этого шедевра фронтовой лирики:
«Это было в 1943 году, во время долгого марша, когда нас перебрасывали из-под Юхнова, где мы стояли в обороне, на другой участок фронта. Может быть, готовился прорыв.
Мы шли без отдыха, спали на ходу, натыкаясь на впереди идущего, когда всю колонну останавливали. Ночью моя часть, где я был помощником командира пулеметного взвода, проходила Полотняный Завод... Пушкинские места. Усадьбы Гончаровых я не увидел. Врезалась в память картина пожара и следы откатившихся боев: горящая деревня на холме, подбитая техника вдоль дороги, огромные ветлы в ночи, освещенные отблесками огня, на берегу какой-то реки. Потом только посмотрел по карте - Сухо-древ.
И вот, миновав Полотняный Завод, я начал в каком-то полусонном состоянии складывать строчки этого стихотворения, затвердил его, потому что даже записать было нечем».
Из воспоминаний понятно, что рождались данные строки спонтанно, в состоянии некоторого даже транса, вызванного неимоверной усталостью и нескончаемым мерным шагом солдатской колонны, полуавтоматически движущейся в ночи по направлению к фронту. Конечно, ни о каком намеренном поиске автором неких глубинных
смыслов и символов в данных условиях не может быть и речи. Они отыщутся потом. Но, оговорюсь еще раз, главная символичность стихотворения видится мне именно в том, что им Н.К. Старшинов открывает свое «Избранное».
А всего в «Избранное» включено десять стихотворений, датированных 1943 годом, то есть написанных автором в течение тех восьми месяцев, которые он провел в действующей армии. Всего десять стихотворений. Но не будем забывать, что не авторучка являлась тогда «орудием труда» сержанта Старшинова, а тяжеленный «максим». Ни о количестве, ни о качестве рождавшихся между боями и на маршах поэтических строк он, понятно, особо не задумывался, как вряд ли задумывался и о том, что через годы какие-то из них войдут в его «Избранное». Не задумывался, подчеркнем, не потому, что не понимал еще «что такое хорошо и что такое плохо» в поэзии - формальные основы стихосложения он в достаточной степени усвоил в литобъединении, а потому, что на войне есть более насущные проблемы, особенно у восемнадцатилетнего пом-комвзвода, обязанного думать не только за себя, но и за своих подчиненных.
Выскажу даже предположение, что именно эта постоянная ответственность за жизнь рядовых солдат создала особый тип лирического героя «фронтового цикла» поэта (выражение «фронтовой цикл» взято мною в кавычки, потому что сам автор эти стихотворения в отдельный цикл не выделял, следовательно определение это весьма условно), героя, ассоциирующегося не с отдельной личностью, а с цельным солдатским коллективом, что неоднократно отмечалось исследователями.
Еще одна особенность стихотворений фронтового периода творчества поэта- их зрительная конкретность. Время обобщений пока не настало, да на них и просто нет времени, а есть вот этот конкретный бруствер, за который надо шагнуть под пули, вот эта, проклятая, падь, которую нельзя отдать врагу, вот эта тульская гармошка, скрасившая уставшим бойцам недолгие минуты отдыха.
Конечно, это не просто батальные зарисовки или своеобразные лирические репортажи с фронта - практически в каждом из стихотворений данного цикла есть какая-то опорная строка или строки уже именно обобщающего плана, но отталкиваются они от каких-то очень конкретных событий и впечатлений фронтовой жизни, которая столь недалека от смерти, и потому впечатления, ею производимые, особенно сильны. Я бы даже рискнул ввести в употребление новый термин, характеризующий поэзию такого рода как «военный импрессионизм».
Кстати, когда в 1947 г. поэт отнес рукопись первой книги в издательство «Советский писатель», известная тогда поэтесса Вера Инбер во внутренней на нее рецензии высказала такую любопытную мысль:
«В результате неправильно понятых «уроков войны» мы наблюдаем порой своеобразный «неоимажинизм», явление вреднейшее, глубоко чуждое нашей поэзии.
Эти общие замечания относятся, в частности, и к сборнику стихов Н.К. Стар-шинова». Рукопись, обвиненную во «вредности» и «чуждости», конечно, вернули автору, но сейчас, когда сам имажинизм во главе с Сергеем Есениным реабилитирован, и термину «неоимажинизм» можно придать весьма похвальный смысл. Хотя сам поэт к «неоимажинистам» себя никогда не относил.
Заканчивается «фронтовой цикл» Н.К. Старшинова стихотворением «Сушь», что тоже не случайно. Это поэтическое воплощение последнего «фронтового впечатления» сержанта Старшинова- тяжелейшего ранения. Конечно, если строго следовать нами же установленному временному принципу деления военных произведений поэта на циклы, данное стихотворение следовало бы отнести к «госпитальному циклу» (термин также условен), поскольку написано оно могло быть уже только в госпитале. Но во время его прочтения создается настолько полная уверенность об одновременности самого события и рассказа о нем, и, главное, оно настолько психологически точно ложится последним звеном фронтового пути поэта, что
рассматривать его отдельно от «фронтового цикла» невозможно.
Ранее я отмечал как одну из основных черт творчества Н1С. Старшинова фронтового периода его глубокий внутренний оптимизм. Но какой, казалось бы, может быть оптимизм, когда ты умираешь от жажды, ставшей, скорее всего, следствием большой потери крови, и, обезноженный, из последних сил ползешь к своим, тщетно зовя на помощь. Однако именно это стихотворение преисполнено самой большой веры в жизнь:
...Все забыто - боль и забота,
Злая жажда и чертов зной...
Но уже неизвестный кто-то Наклоняется надо мной.
И присохшую марлю рвет.
Флягу - в губы:
- Глотни, брат, водки,
И до свадьбы все заживет!
Не будем забывать, что написано было это стихотворение не тогда, в состоянии горячечного бреда, потому что тогда оно быть написано не могло, а уже на госпитальной койке, когда ясно осознавалось, что все вряд ли когда-нибудь заживет. Ведь будут вскоре написаны и такие строки, горькие:
Домой! В Москву!
В Москву! Живой!
А кем теперь ты стал? Обузой.
А абажур над головой Повис оранжевой медузой...
После ранения в жизни и творчестве Н.К. Старшинова наступил новый период. Война как окружающая действительность для него закончилась, каждодневный ратный труд сменился вынужденной физической бездеятельностью - наступило время раздумий. Это заметно сказалось как на тематике, так и на характере его творчества. Уже в Госпитале военная тема перестала быть для поэта единственной, и постепенно над «военной» начинает преобладать лирика фило-софско-любовного плана, что и должно являться нормой в условиях мирной жизни. Не случайно переломным в этом отношении является именно 1945 г., хотя, напомним, лич-
но для сержанта Старшинова война закончилась в августе 43-го. В стихотворениях же датированных 44-м годом еще превалирует лирический герой в обобщенном образе русского солдата. Тогда же, в 44-м, написаны, пожалуй, самые знаменитые строки Николая Старшинова:
...Когда, нарушив забытье,
Орудия заголосили,
Никто не крикнул: «За Россию!..»
А шли и гибли За нее.
Характерно, что кроме стихотворений, навеянных фронтовыми впечатлениями, пишутся и такие, как «Поспать бы еще немного...», в котором поэт вспоминает свои ночные дежурства на московских крышах в 1941 - 42 гг. или «Ничто здесь не скроется...» и «Снегурочка», посвященные уже госпитальной, полумирной - полувоенной жизни. То есть мир, суженный прежде буквально до прорези пулеметного прицела, теперь расширился (несмотря даже на прикованность к больничной койке), и соответственно расширился круг тем, которые волнуют поэта.
В феврале 1944 г. он возвращается домой и, благодаря счастливому стечению обстоятельств, становится студентом литературного института, что определяет его дальнейшую судьбу профессионального литератора. Но Великая Отечественная война еще не окончена, не отпускает она от себя и демобилизованного сержанта Старшинова-он продолжает писать о ней в настоящем времени:
...Все жарче вспышки полыхают.
Все тяжелее пушки бьют...
Здесь ничего не покупают И ничего не продают.
А порой даже в будущем, как, например, в стихотворении «Эх ты, мама, моя мама...» Поэт будет ощущать себя солдатом еще долго и после Дня Победы:
И я иду, и я пою,
И пулемет несу,
И чувствую себя в строю,
Как дерево в лесу.
Эти строки написаны в 1946 г. И только в середине пятидесятых, в таких стихотворениях, как «О юности», «Я был когда-то ротным запевалой...», «Санитарные поез-да» он начнет вспоминать о войне в прошедшем времени.
Но вернемся к 1945 г. и написанному тогда стихотворению «Мы праздновали первый День Победы...». Оно примечательно прежде всего тем, что в нем впервые у поэта пересекаются параллельные до этого линии - военная и любовная. Это, на мой взгляд, тоже глубоко символично. Как и стихотворение «Сушь», оно явилось как бы переходным от одного творческого этапа к другому - после первого Дня Победы военная тема постепенно стала отходить на второй план (хотя осталась с поэтом навсегда). И, конечно, не случайно написано оно совершенно несвойственным для пера Н.К. Старшинова белым стихом - это подчеркивает его особое место в творчестве поэта.
Кроме того, благодаря пересечению вышеобозначенных линий, в данном стихотворении особенно отчетливо проявляется отождествление лирического героя поэта с образом рядового солдата:
.. .(А ты простаивала в карауле В октябрьский дождь, в февральский снегопад.
Ты шла под пули, раненых спасая, Простых солдат, таких же, как и я.) Ты слушала рассеянно сержанта, Обменивалась взглядами со мной.
И мне казалось, мне казалось, что... «Командующий» за столом сержант даже некоторым образом противопоставляется «простым солдатам», к которым лирический герой причисляет и себя. А поскольку речь идет о девушке вполне конкретной, то есть о Юлии Друниной, то и лирический герой в данном стихотворении для читателя, знакомого с биографией поэта, максимально приближен к конкретному человеку - Николаю Старшинову, который, как мы знаем, сам был сержантом. Таким образом, налицо настойчивое желание поэта говорить от имени именно рядового солдата, я полагаю
потому^’ что именно в рядовом солдате он видел главного творца Победы. Недаром свою единственную поэму о войне, во многом автобиографическую, он так и назвал -«Гвардии рядовой», в общем-то, греша при этом против истины.
Но правда художественного произведения вовсе не обязана соответствовать «правде факта», даже если это произведение автобиографично. И в данной поэме автор не только «разжаловал» себя до рядового, но и раздвинул границы личного участия в боевых операциях от битвы за Москву до штурма Берлина. Сделал он это, конечно, не от желания выказать себя более бывалым солдатом, чем был на самом деле, а так того потребовала сюжетная линия произведения. После рефреном повторенной строки «Я родился в городе Москве» самым логичным продолжением развития сюжета было такое: Ты бежишь, припомнив все сначала, Мокрый бинт сползает с головы...
Это очень гордо прозвучало.
«Я - защитник города Москвы!» Наверное, если бы поэт не был на самом деле «защитником Москвы» и не имел медали за ее оборону, он не повел бы своего лирического героя в атаку зимой 1941 г. (ведь не начал же он его боевой путь с обороны Брестской крепости). А вот медали «За взятие Берлина» прототип лирического героя не имел. Так не слишком ли далеко отходит автор от фактов своей биографии в следующих четверостишиях:
Но когда в стремлении едином,
Через заградительные рвы,
Вместе с вами шел на штурм Берлина Быстроглазый мальчик из Москвы,
Он, страду солдатскую изведав,
Верил, мог ручаться головой,
Что его судьба, его победа Начиналась битвой под Москвой! Конечно, нет! Разве не шли на этот последний победный штурм вместе с реальными бойцами все «быстроглазые» русские мальчики, не только покалеченные, но и полегшие до этого на полях сражений? И поэт, которому судьба доверила говорить от их имени, на мой взгляд, совершенно оправда-
но с точки зрения правды художественной поставил своего лирического героя в этот общий победный строй. К тому же надо учесть, что создавалась поэма в 1944-46 гг., когда страна жила сначала ожиданием Победы, а потом ее празднованием. И пафос общего ликования, естественно, сказался на ее содержании.
Говорить о какой-то особой роли поэмы «Гвардии рядовой» в творчестве Н.К. Старшинова, кроме того, что она явилась его первым произведением этого жанра, я бы не стал, но свое, достойное, место в ряду поэм, написанных о Великой Отечественной войне, она заняла по праву, хотя и невелика по объему.
В дальнейшем, обращаясь к военной теме, поэт не использовал жанра поэмы, ограничиваясь «малыми формами». Выше уже отмечалось, что писать о войне в прошедшем времени он начал лишь через несколько лет после ее окончания, но, начав, все чаще стал обращаться к ней как к событию, неразрывно связанному со своей минувшей юностью, порой практически отождествляя два этих понятия, В одном из стихотворений семидесятых годов он, обращаясь к «полегшим» солдатам, называет их своими одногодками, хотя его одногодки составляли лишь небольшую часть от общего числа погибших на войне. Таково уж свойство человеческой памяти. «Всматриваясь» в их навсегда оставшиеся молодыми лица, теперь, через тридцать лет после Победы он уже не различает их по годам призыва, как делалось это (и не могло не делаться) в годы учебы в Литинституте. Теперь все они его одногодки, часть фронтовой юности. А юность, несмотря ни на какие испытания и лишения, все равно пробуждает в зрелом человеке светлые о ней воспоминания. И именно в тех, навсегда оставивших его инвалидом, годах, ищет поэт «в минуты тягостных раздумий» моральную поддержку:
Ну как же мне сдаваться неохота!
И все-таки подходит мой черед...
Но я твержу: «Не унывай, пехота,
Перемотай обмотки и - вперед!»
В одном из стихотворений, написанных к тридцатилетнему юбилею Победы, он признается даже в некоторой «ностальгической грусти» своего поколения по тем героическим дням:
О, эти вздыбленные дни.
Их не смирить вовек...
И все же
Для нас, жестокие, они
Чем отдаленней, тем дороже.
«Ностальгия» эта какому-нибудь записному пацифисту, может быть, покажется нарочитой, но на самом деле происходит она от закономерной «юбилейной» гордости за поколение победителей, о котором, кстати, и вспоминают-то теперь только в юбилейные
ДНИ.
Кстати говоря, и сам Н.К. Старшинов в 70 - 90-х годах обращается к военной теме чаще всего в дни празднований очередных победных дат. Это ни в малейшей степени не говорит о какой-либо «злободневности» данных произведений (он мог себе позволить быть выше конъюнктурных соображений, будучи уже сам «литературным тузом»). Просто в эти годы, когда старшее военное поколение поэтов начало уходить, он стал, пользуясь выражением критика Л. Калюжной, «знаковой фигурой» военного поколения в целом, то есть одним из тех заслуженных ветеранов (наряду с маршалами и героями Советского Союза), которых накануне праздника Победы осаждают корреспонденты центральных газет и вокруг которых происходят главные юбилейные торжества. Так, в издательство «Молодая гвардия», где Н.К. Старшинов много лет возглавлял альманах «Поэзия», поздравить его с этим праздником приходило едва ли не больше народа, чем даже с днем рождения.
Естественно, что такая эмоциональная нагрузка находила свое отражение в творчестве. А некоторые из его стихотворений тех лет напрямую связаны с визитами журналистов, являясь своего рода внутренней полемикой с ними. Самое известное из них «Два фото», благодаря знаменитым строкам:
...Нас «снимали» снайпера,
А не фоторепортеры.
Здесь на беседе с репортером завязан сам сюжет произведения. Но и в таком, например, стихотворении, как «Не мыслил я в масштабах операций...», где слово «репортер» не произнесено, отчетливо прослеживается та самая «внутренняя полемика» с ним. Приведем его полностью:
Не мыслил я в масштабах операций, Решавших участь армий и фронтов.
Я только думал: как бы мне добраться До той канавки и до тех кустов,
Где, вытерев ладонью капли пота,
Я мог свое искусство проявить -Вцепиться в рукоятки пулемета И на его гашетки надавить.
А после, уходящим взрывам внемля,
Я мог чего-то есть и как-то спать.
И знать, что отстоял я эту землю -Хотя б одну-единственную пядь.
Оно написано в 1987 г., через сорок с лишним лет после того, как пулемет, расчетом которого командовал сержант Старшинов, разворотило взрывом немецкой мины. Сколько же надо было пережить за его рукоятками, чтобы и спустя почти полвека, будучи уже пожилым человеком, писать об этом с такой эмоциональной силой.
Да и в стихотворениях, в общем-то, далеких от военной тематики, пишущихся совсем по другому поводу, вырываются порой у поэта строки то горькие, то исполненные гордости за свое поколение, которые не могли бы родиться, не будь в его судьбе тех восьми фронтовых месяцев.
И конечно, эти восемь месяцев во многом определили не только творческий путь поэта, но и путь жизненный, чего сам он никогда не скрывал:
Жизнь моя! Она бывала всякой.
Пела синевой любимых глаз И молчала зло перед атакой...
Может, потому и удалась!
Жизнь Н.К. Старшинова, действительно, удалась. Прежде всего потому, что всю ее он посвятил любимому делу- поэзии, не только сам творя ее, но и помогая другим делать это. Он являлся одним из лучших в стране знатоков современной рус-
ской поэзии и, пожалуй, лучшим из них, если обратиться к той ее части, которая связана с темой Великой Отечественной войны.
Не случайно, именно ему было доверено составление поэтической части двенадцатитомного собрания произведений о Великой Отечественной войне «Венок Славы», вышедшего в издательстве «Современник» к сорокалетнему юбилею Победы.
Особого разговора заслуживает книга «Поэзия моя, - ты из окопа», которую поэт задумал, составил и «пробил» в печать и которая получила затем широкий общественный резонанс. В нее вошли отобранные им стихи восемнадцати авторов, участников войны, но не профессиональных поэтов, чьи произведения, не будь данной книги, вряд ли бы когда-либо увидели свет. А ведь среди них встречаются строки удивительной силы, например такие, принадлежащие перу Игоря Иванова:
Безусые, почти что дети,
Мы знали в тот суровый год,
Что кроме нас никто на свете За этот город не умрет...
Одно это четверостишие, открытое для читателей Н. Старшиновым, что называется, «томов премногих тяжелей».
Так что в поэтическую летопись Великой Отечественной войны он вписал не только свои выдающиеся строки, но и строки своих фронтовых товарищей, многих из которых он никогда не видел в лицо.
Николай Карпов, один из учеников и ближайших друзей Н. Старшинова, оценивая личный вклад поэта в военную лирику, пи-
сал: «...как правофланговые в строю, стоят широко известные читателю фронтовые стихи и поэмы Н. Старшинова: «И вот в свои семнадцать лет...», «Зловещим заревом объятый...», «Ракет зеленые огни...», «Я был когда-то ротным запевалой...», «Эх, ты, мама моя, мама...», «Песня света», «Гвардии рядовой» и другие, вошедшие в золотой фонд нашей поэзии о героическом подвиге советского народа в годы Великой Отечественной войны... Написанные простым и ясным поэтическим языком, близким к народному, стихи эти понятны и дороги... И как самое высокое их признание нужно отметить тот факт, что из фронтовых стихов Н. Старшинова, как из перенасыщенного раствора кристаллы, «выпадают» четкие, словно ограненные, формулы жизни советского человека на войне...: «А нам судьбу России доверяли, и кажется, что мы не подвели...», «Солдатам холодно поврозь, А сообща тепло...», «О, как могуч и как красив мой голос. Помноженный на сотню голосов...», «Мы только год носили паспорта и сами военкому отдавали...», ... «Чтобы защитить родную землю, Мы готовы в эту землю лечь!...»
Кстати говоря, это тот самый Николай Карпов, который написал любимую многими поколениями лестеховцев песню: Едкий дым создает уют,
Искры вспыхнут и гаснут сами.
Пять ребят у костра поют Чуть охрипшими голосами...
Но это уже к вопросу о связи поэтических поколений.
