CC BY
37
ОБРАЗ ЛЮБИМОЙ В ЛИРИКЕ Н. СТАРШИНОВА
С. А. ЩЕРБАКОВ, доцент кафедры русского языка и литературы МГУЛа
Образ любимой в лирике Н. Старшинова дуалистичен и коррелятивен перипетиям личной жизни поэта. Однако главные ценимые им в женщине черты: чистота души, светоносность, «скромная красота» - составляют неотъемлемую сущность любимой на протяжении всего творчества. Это позволило Ю. Иванову говорить о «собирательности» данного образа: «В женском портрете поэт подчеркивает характерные приметы одного и того же облика. Черты этого собирательного женского портрета обильно рассыпаны на страницах книги любви. Любовная поэзия Старшинова - часто все тот же рассказ о судьбе русской женщины - матери, сестры, поэтизация народного характера»
[13-
Тем не менее, поэт создал два портрета любимой женщины. Первый из них писался с Юлии Друниной, причем не только в те «тринадцать самых лучших лет» (Т. 1, с. 143), которые они были вместе, но и годы спустя после трудного расставания. Второй портрет я бы назвал вслед за Ю. Ивановым «собирательным». Портреты эти кроме общих характерных черт, названных выше, имеют черты индивидуальные, обусловленные прежде всего фактором времени.
Жизненные пути Н. Старшинова и Ю. Друниной удивительно похожи даже с учетом того, что война вообще нивелировала судьбы людей. Они родились в один год, посещали в детстве одну литературную студию; оба были комиссованы из армии после тяжелых ранений и пришли в Литературный институт в середине учебного года; оба проучились в нем гораздо больше положенного; оба стали известными поэтами, лауреатами многочисленных премий и наград, и оба до конца дней остались верны идеалам своей юности, даже когда общество от этих идеалов отказалось.
Похожи не только судьбы, порой удивительным образом перекликаются и стихи этих поэтов, хотя, конечно, «женское начало» в них имеет разную природу. Сравним два четверостишия:
И даже в криках и в дыму,
Под ливнем и огнем В окопе тесно одному,
Но хорошо вдвоем. [2]
И
Мети метель, мороз морозь,
Дуй, ветер, как назло, -Солдатам холодно поврозь,
А сообща - тепло. (Т. 1, с. 57)
Тема, идея, размер, ритм - совпадает все. Несмотря на то, что в стихотворении «Приходит мокрая заря...» Ю. Друниной, речь, в общем-то, идет о взаимоотношениях на войне мужчины и женщины, а не просто солдат.
«Вот нить суровой дружбы нашей» (Т. 1, с. 143) - писал Н. Старшинов в «Стихах о бывшей любви», вспоминая то, что их связывало. И только в следующих строфах речь шла о «нити любви» и «нити привычек». По моему глубокому убеждению, стихов о «бывшей любви», если «бывшая» понимать как «прошедшая», «минувшая», написать нельзя, так как нет повода к стихам. «...Любовь еще, быть может,/ В душе моей угасла не совсем» - вот гениально обозначенное состояние души поэта, при котором она наиболее «продуктивна» в плане любовной лирики. Не об этом ли состоянии души говорит заключительная строфа стихотворения «Стихи о бывшей любви», которое по объему и построению вполне может быть отнесено к жанру малой поэмы и написано уже в 1964 году, почти через десять лет после расставания:
Ну а память? А песни? А радости?
Все не в счет!
А тревоги? А раны? А трудности?
Все вчера!..
Лишь камыш раздвигая,
Течет она и течет,
Все течет, все течет
Фронтовая река Угра...(Т. 1, с. 147)
Полагаю, об этом, ведь «река любви»
- сквозная метафора в лирике поэта.
+Любовь, подкрепленная «суровой дружбой» и общей солдатской судьбой, конечно, «больше, чем любовь». К тому же этот «портрет» в основном был создан в годы юношеского максимализма. Потому и образ любимой здесь поднят на недосягаемую высоту:
Да и правда, с такой красивой, Скромной, строгою красотой,
С откровенною и простой,
Можно встретится Лишь в России. (Т. 1, с. 62)
Стихотворение «Даже в детстве...», из которого взяты вышеприведенные строки, в первом сборнике поэта «Друзьям» имело посвящение «Юле». В более поздних изданиях посвящение было снято автором, скорее всего, по личным мотивам, но этому можно дать и другое объяснение. Дело в том, образ, «срисованный» с конкретного человека, тем не менее, практически лишен конкретных черт, зато несет в себе характеристику всего поколения «светлокосых солдат» («Ты шла под пули, раненных спасая...» (Т. 1, с. 42), «Ты горячей своею кровью / Обожгла родные снега» (Т. 1, с. 61)) и т.д. Видимо, для только что вернувшегося с войны «поколения победителей» общее было важнее частного.
Стихотворение 1952 года «Руки моей любимой» также в большей степени является гимном русской женщине вообще, чем воспеванием рук любимой, хотя в нем нет ни слова преувеличения или какого либо отхода от фактов биографии Ю. Друниной. Они (руки любимой - С.Щ.) «С материнскою лаской/
Раненым солдатам/ Делали перевязку/ ...Мерзли в траншеях дымных.../ ...качали/ Дочь мою в колыбели». Все здесь правда. Но не вся правда. О том, что этими руками уже написаны хрестоматийные стихи о войне автор не упоминает. Общее для него важнее частного. Возможно, в этом проявилась и характерная особенность поэтов военного поколения, определенная Л. Аннинским: «Мы сталкиваемся здесь с удивительной и сквозной для военного поколения убежденностью: поэзия - ничто перед жизнью». [3]
Образ любимой в облике Ю. Друниной семантически близок к образам матери и бабушки, как бы становясь третьей ипостасью лика Женщины.
Если упоминавшиеся выше «Стихи о бывшей любви» написаны в 1964 году, то в 1957 году, когда отношения между ними были уже на грани разрыва, Н. Старшинов пишет «Стихи о любви», где образ любимой очень похож на образ матери из поэмы «.. .И я открыл глаза...», и даже ситуации, в которых оказался лирический герой схожи:
Я помню: я сгорал в огне,
Впадая в бред ночной...
И ты тогда пришла ко мне, Склонилась надо мной.
Спасительная сила любви вернула лирического героя к жизни. Но саму «любовь земную», восхищавшую когда-то многих, знавших Друнину и Старшинова им спасти не удалось. Процесс «спасения», судя по стихам его участников был мучительным, что сказалось на образе любимой. Он перестал быть обобщающим и приобрел зрительную конкретность. До предела сжатый рот, устало согнутые пальцы, холодок металла в глазах, чуть согретый теплотою слез
- «Вот какой ты красивой стала -/ Даже горе тебе идет» (Т. 1, с. 104).
Пройдут годы, и в стихотворении «У костра» поэт выведет образ женщины, удивительно похожей на ту, которая стала главной любовью в его жизни. Похожей своим фронтовым прошлым и сохраненной памятью о нем:
.. .У тебя худые руки И усталое лицо.
Но в глазах твоих,
Живые,
Даже в нынешние дни Все не меркнут фронтовые,
Те, далекие огни. (Т. 1, с. 250)
Вряд ли в 1972 г. судьба свела поэта у ночного костра в еловом лесу именно с Ю. Друниной, но черты ее в образе той, что «...пришла из дымных зарев... Не забыв до этих пор / Фронтовых своих собратьев,/ Боевых своих сестер...» абсолютно узнаваемы. Даже руки, которые «Стынут... на коленях,/ Словно первый снег белы» идентичны белым, не огрубевшим, рукам любимой из упоминавшегося выше стихотворения «Руки моей любимой». (Вообще, в создании образов бабушки, матери, любимой их руки у Н. Старшинова играют главенствующую роль. При этом, у бабушки они изборождены морщинами, у матери - в мозолях, руки любимой белы не смотря на все выпавшие на их долю труды. В этом, конечно, есть определенная поэтическая условность - идеальный образ любимой и физически должен быть безупречен.)
Итак, кто бы ни была реальная визави поэта у ночного костра, образ ее полностью вписывается в обобщенный образ любимой
- боевого товарища, прототипом которого стала первая жена поэта Ю. Друнина. Образ этот тем более характерен для поэзии «военного поколения» в целом, что именно Ю. Друнина благодаря своей фронтовой лирике воплощает в русском общественном сознании всех «светлокосых солдат» времен Второй мировой войны. Мало того, у нее тоже есть стихотворение с названием «У костра» и там есть строфа, напрямую перекликающаяся с рассмотренным выше стихотворением Н. Старшинова:
По горящей земле Пол-России протопав,
Хлебанув свою толику В общей беде,
Я, как ценный трофей,
Принесла из окопов
Только веру в людей,
Только веру в людей! [4]
Второй написанный Н. Старшиновым портрет любимой женщины отличается от первого прежде всего тем, что она на нем значительно моложе самого поэта. Недаром он часто сравнивает ее с ребенком: «Я руки детские твои/ Сжимаю до несносной боли» (Т. 1, с. 227), «Пусть застенчивый детский румянец/ На твоих загорится щеках...» (Т. 1, с. 327).
Так что ни о какой «суровой дружбе» здесь не может быть и речи - это любовь-нежность. Облик изображенной на втором портрете возлюбленной в общих чертах определен в стихотворении 1984 года «Когда-то, (не помню уже когда!)...»: «Светла, красива и молода...». Способность дарить свет и красота сближают этот портрет с первым. Перенес художник на новое полотно и руки любимой - они остались «белыми», однако, их роль кардинально переменилась: если прежде они перевязывали, рыли землю, стирали, качали колыбель, чем восхищали лирического героя, то теперь эти «...белы руки зацелованы,/ Словно два любимые дитя» (Т. 1, с. 332). И теперь рука любимой своим прикосновением продлевает «мгновенья ясного покоя»: «Только б на щеке моей лежала/ Белая и тихая рука» (Т.1, с. 265).
В остальном черты любимой на втором портрете переменчивы. Как сказал об этом обстоятельстве сам художник: «Ни один из памятных портретов / Сущности твоей не передаст» (Т. 1, с. 362). Главный отличительный признак возлюбленной - её волосы:
Лунный луч, облака разорвавший,
Вдруг сверкнул на росинках травы.
Как он высветил волосы вашей...
Белокурой твоей головы! (Т. 1, с. 226)
И в следующем за ним стихотворении: «Я глажу волосы-ручьи - / Они бегут чернее смоли» (Т. 1, с. 227). Далее:
Чтоб под солнечными плесами Пряди русых твоих кос Перепутывались с косами Наклонившихся берез... (Т. 1, с. 258)
И затем: «Тебя увижу и взлохмачу / Копну ржаных твоих волос» (Т. 1, с. 287). Встречаются метонимические уподобления: «Не соболя - роскошный блеск, - / Стекающие с плеч...» (Т. 1, с. 316).
Меняются с течением времени и географические координаты встреч с любимой, обозначенные названиями рек: «Там, где течет Нерис,/ Моя любовь живет» (Т. 1, с. 263), «От Витимских скал / До Великих Лук / Меж тобой и мной - / Океан разлук» (Т. 1, с. 328), «...Плавно кружатся ястреба / Над речушкой твоей - Островкой» (Т. 1, с. 483).
Но не меняется сущность любимой -она дарит свет: «Ты сняла сарафан торопливо,/ В неподвижную воду вошла / И на глади ночного залива / Отразилась, как полдень светла» (Т. 1, с. 226), «Нету глаз твоих светлых бездонней,/ В них лучится сиреневый свет» (Т. 1, с. 257), «Тот благостный, тобой зажженный свет» (Т. 1, с. 264), «...Солнечная!/ Ты вошла мне в душу,/ Словно самый-самый чистый свет» (Т. 1, с. 395), «Ты -лучшая из лучших, / Тебя светлее - нет!» (Т. 1, с. 396), «Льется свет невеселых глаз...» (Т. 1, с. 483).
При этом поэт неоднократно подчеркивает и «земную красу» любимой, совмещаемую с «небесной душой»: «Там до неба дошла душа,/ Хоть сама ты - совсем земная». Земное, плотское начало присуще и виртуальной «женщине мечты» поэта, в стихотворении «Все я заново йачну, и все я сдюжу...» он даже утрирует ее «не идеальность». «Незнакомка» Н. Старшинова - это не бестелесное видение А. Блока, она «реальна» благодаря своей «приземленности»:
Нет, она мне не покажется богиней,
А представится земной, совсем земной: Отряхнет с воротника колючий иней И уютно сядет рядышком со мной На ее руках колечки золотые,
В розоватых мочках стынет бирюза.
А глаза ее пустые-препустые,
Удивительно прекрасные глаза!
(Т. 1, с. 229)
К этому облику с высокой степенью соответствия подошла бы формула Б. Пастернака: «А ты прекрасна без извилин,/ И прелести твоей секрет / Разгадке жизни равносилен» [5] - если бы не «колечки самой низкой пробы и голубенькие клипсы», придающие попутчице лирического героя Н. Старшинова определенный налет вульгарности. Чтобы полностью соответствовать его представлениям о красоте, виртуальной красавице приходится избавляться от «безделушек». Стремление освободить образ любимой от всякой неестественности, искусственной красоты просматривается и в стихах, имеющих реальных адресатов:
Любимая, твои черты,
Улыбка, просинь глаз
Неповторимы и чисты
Без всяческих прикрас. (Т. 1, с. 316)
«Ради бога, себя не уродуй!..» - восклицает лирический герой в другом стихотворении, видя «милый рот, обожженный помадой» (Т. 1, с. 300). В еще большей степени, чем сохранение чистоты внешних черт, заботит его сохранение чистоты души возлюбленной. Видя «...и не раз, как мельчают и скудеют души, словно бы чужими становясь» (Т. 1, с. 262), именно в этом он видит причину того, что «...так бездарно и так бестолково погибает сама красота» (Т. 1, с. 389).
То есть, второй образ любимой не столь идеален, как первый. Но это не делает его менее привлекательным для лирического героя, потому что как сам он признается: «Только молодостью твоей / Я сегодня и жив и молод».
Два выше обозначенных образа сливаются в один в поэме «...И я открыл глаза...» при последнем свидании лирического героя с любимой. Здесь ее черты обобщены и сведены в один «печальный образ» чувством вины лирического героя перед ней. Ко-
нечно, «многострадальное лицо», «скорбные уста», «огромные...прекрасные и скорбные глаза», в которых «столько боли и печали» (Т. 2, с. 157-158), мало соответствуют весеннему настроению второго образа любимой:
Ты - песня жаворонка в апреле...
И я весною дышал, пока
Твои глаза на меня смотрели
Сквозь хлопья снега - два василька.
(Т. 1, с. 281)
Больше здесь соответствия первому образу времен расставания лирического героя с любимой:
Не рыдала. Не причитала.
Лишь упрямей сжимала рот...
Вот какой ты красивой стала -
Даже горе тебе идет. (Т. 1, с. 104)
Но, зная обстоятельства личной жизни Н. Старшинова, можно с большой степенью вероятности предположить, что прототипом героини пятой главы поэмы явилась, наряду с Ю. Друниной, вторая жена поэта -Эмма Антоновна Старшинова, связавшая с
ним свою жизнь в очень нелегкие для него годы. То есть, в поэме сливаются воедино даже не два образа любимой, а две конкретных женских судьбы: прославленной поэтессы и провинциальной девушки, уехавшей за заезжим гостем из родной литовской деревушки в Москву. Судеб столь разных, и тем не менее объединенных в видениях лирического героя поэмы в одну «многострадальную» женскую судьбу. Косвенным подтверждением данного предположения служит третья глава поэмы, посвященная свиданию с дочерью. Судя по кукле в руках, прототипом дочери лирического героя явилась младшая из двух дочерей поэта (от второго брака), хотя, конечно, обе они были им равно любимы.
Литература
1. Юрий Иванов. Мне другая судьба не нужна...// Наш современник - 1979-№ 2 - 156 с.
2. Друнина Ю.В. На печаль я наложила вето: Сборник стихов. - М.: ЗАО ЭКСМО-Пресс, 1988. - С. 92.
3. Аннинский Л. Глубина фронта. С. 229.
4. Друнина Ю.В, Указ соч. С. 72.
5. Пастернак Борис. Сестра моя - жизнь: Стихотворения и поэмы. - Алма-Ата: Жалын, 1986. - 400 с.
АРХОНТЫ В МОСКВЕ
Познайте то, что перед вами, ибо тогда скрытое тоже откроется вам.
Кефалайа («Главы»)
А.Б. ЛЕВИН, профессор кафедры теплотехники МГУЛа, к. т. н.
Архонт - греческое слово, означающее «князь, правитель». Так в манихействе названы вожди демонов, порождений Мрака. Манихейство, как философская система и религия, возникло в Ш веке н.э. и названо по имени, принятому её основателем, как считается, в начале служения; имя данное при рождении сыну Фатака (Патака или Патика)1 точно неизвестно.
Родившийся 14 апреля 216 года в Месопотамии, выступивший с проповедью в 240 году и жестоко казнённый не позднее
л
277 года вероучитель в истории известен как Мани. Этимология этого имени не ясна и может восходить к арамейскому «сосуд», как любезно сообщила автору Е.Б. Смагина, или к греческому «дух, ум»3. Имеются и иные, менее вероятные предположения на
