CC BY-NC-ND
28
Исследования практик совместности
А.Б. Шатилов
ВНУТРИЭЛИТНЫЙ КОНСЕНСУС В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ: ЭТАПЫ ФОРМИРОВАНИЯ
Предлагается авторская версия процесса становления и развития правящей элиты в РФ с 1991 г. в контексте политических и экономических трансформаций страны. В частности, исследуются проблема общественного «запроса на модернизацию» и ответы на него различных элитных групп. Более того, автор делает вывод о том, что смена элитных «пластов» происходила вследствие актуализации того или иного модернизационно-го варианта, не обязательно напрямую коррелирующего с требованиями классического «демтранзита». Реализация реформаторского сценария 1990-2000-х годов рассматривается сквозь призму конкуренции сторонников «отраженной» и «спонтанной» модернизации, которая завершилась компромиссом в рамках концепта «суверенной демократии». Если на первом этапе постсоветских преобразований преимущество было за первыми, то позже, особенно с 1999 г., захватывают лидерство вторые. Это явилось следствием как изменения общественных настроений, так и смены мировоззренческих приоритетов российской элиты. В итоге понятие «либерализация» уступает место терминам «технологическое обновление» и «инновационность», которые не несут особой политической нагрузки.
Ключевые слова: элита, спонтанная модернизация, отраженная модернизация, запрос на модернизацию, демократический транзит, элитные группы, рекрутирование элиты.
Обозначившийся на рубеже 1980-1990-х годов тотальный кризис советской политической и социально-экономической системы вызвал к жизни целую серию проектов модернизации, как ориентированных на зарубежный опыт («отраженный» вариант), так и, напротив, - на поиск «особого пути»
© Шатилов А.Б., 2012
в деле реформирования постсоветской России («спонтанный» вариант)1.
При этом «демократический транзит» в Российской Федерации изначально протекал по «отраженному» сценарию. Это было обусловлено целым рядом объективных факторов.
Во-первых, страна проходила через процедуру тотального обновления, включавшую фактический слом прежней политической и экономической модели. При этом данный процесс во многом был стихийным, а большинство реформаторских планов разрабатывались в оперативном порядке. Соответственно, это порождало у нового российского «правящего класса» стремление взять на вооружение зарубежный опыт, наработки западных (прежде всего американских) советников и консультантов. На том этапе элиты были и теоретически, и практически не готовы взять на себя миссию поиска «национального пути обновления»2.
Во-вторых, в начале 1990-х годов в России наблюдался «внут-риэлитный хаос», порожденный утратой влияния одних элитных групп (бывшая «партийно-хозяйственная номенклатура») и массовым приходом во власть «новых людей» (представители зарождающегося бизнеса, «поколения завлабов», выдвиженцев криминальных структур, гуманитарной интеллигенции). Это также не способствовало достижению внутриэлитного консенсуса и выработке компромиссного сценария модернизации.
В-третьих, у новой демократической власти отсутствовал необходимый ресурсный потенциал для проявления политической инициативы. Экономический кризис рубежа 1980-1990-х годов, низкие цены на энергоресурсы в условиях деградирующей промышленности, резкое сокращение налогов и сборов фактически вынуждали власть искать помощи «спонсоров», каковыми выступали либо международные финансовые структуры (МВФ, Всемирный банк), либо бизнес-сообщество, которые не были склонны к идеологическим и стратегическим экспериментам и в обмен на экономическое содействие требовали от «команды» Б.Н. Ельцина придерживаться «мировой практики проведения рыночных реформ». Кроме того, власть не могла в полной мере использовать силовой и административный ресурсы для проведения в жизнь собственного видения модернизации (поскольку соответствующие элиты жестко делились на «сторонников» и «противников» курса нового российского руководства и поэтому были практически неуправляемы). Что же касается нормативно-правового ресурса, то он в принципе не работал на том этапе ввиду, с одной стороны, недостаточно выраженной легальности власти (захват рычагов управления «демократами» де-факто в ходе «августовской революции» 1991 г.), с другой - в силу правового нигилизма населе-
ния страны, чему способствовала «дезавуация» прежних, советских «правил игры» и отсутствие новых, постсоветских.
В-четвертых, свою роль сыграл также идеологический фактор. Дело в том, что демократические силы, оппонируя КПСС на рубеже 1980-1990-х гг., во многом вели политическую борьбу «на контрасте», противопоставляя «устаревшей коммунистической системе» образ «процветающего передового Запада». Поэтому любые сомнения и опасения относительно адекватности тех или иных политических и экономических «заимствований» для постсоветской России воспринимались как «отказ от реформирования» или даже «стремление консерваторов повернуть страну вспять». Таким образом, ставка «младореформаторов» на кардинальный разрыв с прежней политической и экономической традицией порождала своего рода «идеологический догматизм» в проведении преобразований и блокировала любые попытки дискуссий относительно пропорций «отраженности/ спонтанности» в российском варианте модернизации3. Соответственно, наиболее оптимальными представлялись схемы и проекты, гарантирующие максимальное «преодоление советского наследия».
В-пятых, немаловажным являлось и то, что новые российские элиты в тот период были очень неустойчивы и слабы, не готовы даже к легкой дискуссионности в диалоге с Западом, который воспринимал себя победителем в холодной войне и в качестве такового едва ли не в директивном порядке экспортировал в постсоветские государства свои политические и экономические приоритеты. При этом все «отклонения» воспринимались как враждебные и неадекватные духу «истинных демократических реформ», что, в свою очередь, было чревато для сторонников «спонтанной модернизации» санкциями и силовым давлением (как это было, например, с Югославией времен С. Милошевича).
Таким образом, период 1991-1999 гг. в целом характеризовался «следованием за модернизацией» российских правящих элит. В политической сфере он выражался в следующем:
- в стремлении максимально четко и «буквально» копировать зарубежный институциональный и правовой опыт;
- в разрушении «до основания» советской политической системы и ее идеологических оснований;
- в жестком следовании идеологии рыночного либерализма и либеральной демократии, отстаивании принципа «линейности исторического прогресса», обосновании «догоняющего» пути развития России;
- в реализации политики радикальных рыночных реформ без учета национальных традиций и специфики политической культуры населения страны;
- в проведении политики децентрализации и деэтатизации, в передаче существенных полномочий и компетенций в ведение «квазивластных центров» («региональные бароны», «олигархи», ОПГ);
- в развитии активного и при этом «подчиненного» сотрудничества российских элит с западными «коллегами», в сворачивании контактов с традиционными внешнеполитическими союзниками.
Тем не менее, несмотря на определяющее влияние на процесс политического и экономического обновления страны сторонников «отраженной модернизации», на протяжении всех 1990-х годов между ними и адептами «спонтанности» («оригинальности») реформаторского курса велась достаточно острая, хотя зачастую латентная борьба, в которой можно выделить ряд реперных точек.
Сначала конфликт между сторонниками «отраженной» и «спонтанной» модернизации возник в 1991-1992 гг. Во многом он был спровоцирован спецификой решения кадрового вопроса Б.Н. Ельциным после поражения ГКЧП.
Дело в том, что после разгрома «коммунистических консерваторов» у победившего Президента РФ и его окружения было два варианта формирования постсоветской элиты4.
Первый предполагал проведение политики жесткой люстрации, удаления от рычагов управления представителей партийно-хозяйственной номенклатуры, массовый «вброс» во власть идейных либералов - т. е. политиков-демократов, обеспечивших Ельцину успех в его противоборстве с КПСС. Во многом именно такой сценарий был реализован в странах Центральной и Восточной Европы, где бывшие коммунистические «аппаратчики» и представители «тоталитарных спецслужб» были зачастую чисто волюнтаристски и с нарушением закона поражены в правах и ограничены в возможности занимать административные и статусные должности. Проведение подобной кадровой политики позволяло придать реформам «идеологический» характер и изолировать влияние на «большую политику» и «большую экономику» нелиберальных элитных сил, а также обеспечить (по крайней мере, на стартовом этапе) «демократические убеждения политических активистов и лидеров» (Р. Даль).
В России существовал ряд ограничений, который препятствовал проведению жестких кадровых «чисток».
Во-первых, в «предреволюционные» годы не сложилось сколько-нибудь полноценной альтернативы позднесоветской управленческой и «силовой» элите. «Поколение завлабов» было достаточно эффективно в критике коммунистического режима и даже организации протестных акций, но не могло стать надежной опорой
новому руководству РФ в силу своего принципиального «антиэтатизма» и склонности к эмоциональной рефлексии. Показательно, что многие из радикальных демократов «первой волны» после прихода Ельцина к власти практически тут же перешли в лагерь его «непримиримых» противников, обвиняя Президента РФ в проведении «антинародной» и «антинациональной» политики. Кроме того, Кремль провозгласил «деполитизацию» органов власти, фактически вытеснив на периферию функционеров демократических партий и движений. В итоге реформаторские структуры резко сокращают свою численность как на уровне низового и среднего актива, так и в органах государственной власти (особенно в Советах, где в 1992-1993 гг. прошла массовая «зачистка» сторонников «либерального проекта»).
Во-вторых, не слишком удачными оказались эксперименты по привлечению к политике проведения реформ «демократов-идеологов» как на федеральном, так и на региональном уровнях. «Либерал-демократы» либо оказались теоретически и практически не готовы к решению масштабных политических и экономических задач («шоковая терапия», проведенная «командой» Е.Т. Гайдара по «мобилизационному сценарию», серьезно скомпрометировала процесс реализации либеральных преобразований в обществе), либо были не в состоянии справиться с саботажем и противодействием «консерваторов» (как это было, например, в Липецкой области в период недолгого губернаторства Г.В. Купцова5).
В-третьих, «аппаратное прошлое» имелось практически у всех лидеров «либеральной революции», включая самого Б.Н. Ельцина, и процедура «люстрации» могла распространиться и на них самих. Это также было одним из последствий проекта «демократизация сверху», реализованного «либеральным крылом» в КПСС на рубеже 1980-1990-х гг.
В-четвертых, не без оснований руководство России опасалось того, что недовольство населения непопулярными мерами правительства, помноженное на яростную борьбу бюрократии «за выживание», может привести к полному поражению проекта политической и экономической либерализации страны. Поэтому уже осенью 1991 г. обозначился отход от прежних «антиноменклатурных» принципов демократического движения. Именно тогда новое руководство России было вынуждено выбирать схему управления «на местах», определяясь с кандидатурами региональных руководителей исполнительной власти. В итоге при формировании губернаторского корпуса выбор был сделан в пользу «крепких хозяйственников» и «прагматиков» из облисполкомов в ущерб «народным трибунам» из Советов. Несколько позже такая политика обозначается и на
федеральном уровне, сначала в виде «привлечения к участию» трех министров-«консерваторов» (В.С. Черномырдин, В.Ф. Шумейко, Г.С. Хижа) в мае 1992 г., а впоследствии - в «компромиссном» назначении Черномырдина на должность премьер-министра РФ в декабре 1992 г.
«Оперативная» выгода от ставки на союз с «прагматиками» для Б.Н. Ельцина была очевидна. Прежде всего, это были люди, обладавшие достаточно высокими управленческими качествами, но в силу своей практичности относительно адаптивные к новым рыночным реалиям. Их имидж, риторика и образ мысли были более понятны населению, по сравнению с идейными реформаторами. К тому же эти люди были готовы встраиваться в новые номенклатурные реалии и работать в составе «реформаторской команды». Фактически «демократическим» окружением Президента России был взят на вооружение опыт большевиков в первые годы их пребывания у власти, а именно опыт работы со «спецами». Другое дело, что тогда «старые» военные, технические и управленческие кадры привлекались к сотрудничеству не так «массово» и за ними существовал строгий контроль со стороны политиков-«комиссаров». Более того, процесс взаимодействия со «спецами» был строго лимитирован и изначально рассматривался Советской властью как «кратковременный» компромисс, да еще «с позиции силы». В 1991-1992 гг. был заключен, скорее, пакт о паритетном тактическом сотрудничестве между политиками-«демократами» и управленцами-«прагматиками». То есть уже тогда бюрократия выступала в качестве равноправной договаривающейся стороны.
Тем не менее, постепенно в отношении режима Б.Н. Ельцина стала складываться «коалиция несогласных». Это было очень эклектичное, но относительно широкое объединение противников новой власти. При этом, несмотря на идеологическую борьбу и влияние массовой политики, основным противоречием, определявшим противостояние 1992-1993 гг. между властью и оппозицией, стало столкновение модернизационных проектов. Оппозиция делала ставку на спонтанный вариант модернизации, в том числе с опорой на отечественный советский политический и экономической опыт. Тем не менее и здесь зачастую фигурировали «идеальные зарубежные образцы», в частности представителями как коммунистической, так и умеренно-патриотической оппозиции очень активно эксплуатировался «китайский опыт», который, с одной стороны, предполагал «преемственность» по отношению к «маоистскому прошлому» и социалистическим формам хозяйствования и не исключал при необходимости применение силы против «либеральных революционеров» (события на площади Тяньаньмэнь), но с другой - предус-
матривал политическое и социально-экономическое обновление «в определенных рамках».
Что же касается «команды» Б.Н. Ельцина, то она, несмотря на то что в период 1992-1993 гг. была «сложносоставной» (идейные «демократы», часть «силовиков» и реформаторски настроенная «исполкомовская» элита), была, однако, объединена идеей проведения в Российской Федерации «отраженных» реформ по западным образцам, а «спонтанный» путь (по крайней мере, на этом этапе) рассматривался ими в качестве тупикового и заранее обреченного на поражение в силу своей «ретроградности» и «затратности». Одновременно необходимо отметить, что приверженцы данного сценария в отличие от своих оппонентов, которые еще надеялись (в той или иной степени) на восстановление «империи», смирились с фактом распада Советского Союза и делали ставку на «обустройство» и реформирование именно Российской Федерации как суверенного и независимого государства.
Поэтому развернувшееся в 1992-1993 гг. противостояние ветвей власти во многом можно считать конкуренцией проектов дальнейшей модернизации России. При этом политический компромисс исключался обеими сторонами: слишком сильны были отличия проектов и слишком непримиримы позиции их авторов и сторонников. «Силовой» конфликт модернизационных проектов «стимулировал» также «массовый фактор», который еще продолжал сохранять актуальность. Так, сторонники Б.Н. Ельцина (включая его ближайшее окружение) настаивали на полном демонтаже советской системы и жестком подавлении «красно-коричневой» оппозиции. В свою очередь, радикалы из Фронта национального спасения, опираясь на поддержку «улицы», активно давили на руководство Верховного Совета, не позволяя Р.И. Хасбулатову и его «команде» заключить с Президентом РФ «сепаратный мир». Положение осложнялось еще и тем, что представители конкурирующих элитных групп видели возможность полной победы над своими политическими и идеологическими противниками. Это также мешало налаживанию диалога между оппонентами и выработке «синтетического» сценария проведения модернизации страны. Рубежным событием в этом плане стал проведенный 25 апреля 1993 г. всенародный референдум, итоги которого стороны толковали исключительно «однобоко» и настаивали на собственной победе. Более того, после провала референдума стало ясно, что не будет выработан и компромиссный вариант новой Конституции РФ.
Разгром левопатриотической оппозиции в сентябре-октябре 1993 г. окончательно определил характер проведения реформ
в Российской Федерации. Конституция, одобренная 12 декабря 1993 г., имела следующие характерные черты.
Во-первых, это был Основной закон, подготовленный на основе конституционных документов западных стран (США и Франции), т. е. изначально закладывавший основы формирования в России модели «западной демократии». Другое дело, что многие его положения были декларативны и нечетко сформулированы, что давало широкие возможности для «нужного» толкования отдельных статей.
Во-вторых, Конституция РФ носила «суперпрезидентский» характер, что, как ни парадоксально, являлось тактическим компромиссом с «национальной традицией». На это разработчики данного документа пошли исключительно по соображениям политической целесообразности: как показали события 1992-1993 гг., реформаторская власть была еще слишком слабой, чтобы позволить плюрализм, широкую демократизацию и реальную многопартийность. Б.Н. Ельцину предусматривалась роль отечественного «Пиночета», жесткой рукой проводящего непопулярные реформы и при необходимости использующего «недемократические» методы для сдерживания активности оппозиции.
В-третьих, сам характер принятия новой Конституции («келейность» ее разработки, отсутствие всенародного обсуждения, прямой запрет на критику ее положений и др.) во многом соответствовал давней российской традиции проведения реформ «сверху» без учета интересов и приоритетов населения.
Таким образом, возникала парадоксальная ситуация: новый Основной закон формально постулировал «западные», «либеральные», «отраженные» ценности, однако его содержание и технология принятия были вполне в духе авторитарной традиции. В частности, широкие полномочия президента и исполнительной ветви власти и соответственно урезанные функции и возможности законодательной и судебной ветвей фактически нарушали классические либеральные принципы разделения властей и минимизации роли государства в жизни общества. Одновременно была максимально усложнена процедура импичмента президенту, а также возможности парламента по инициированию отставки правительства.
После победы Б.Н. Ельцина над политическими противниками начинается раскол в его «команде». В принципе и ранее обозначались противоречия между теми, кто, не отрицая первый, «отраженный» этап модернизации, полагали, что в перспективе Россия должна найти собственный путь к демократии, и теми, кто считал, что для успеха реформ достаточно будет просто копировать западный опыт. Так, лидерами первой группы были А. Коржаков, П. Грачев,
М. Барсуков, а вторую позицию отстаивали А. Чубайс, Е. Гайдар и другие «младореформаторы».
При этом велась активная борьба между этими группами за влияние на первого Президента РФ. Так, представители «оригинального пути», отстаивавшие интересы «силовиков» и бюрократии, пытались обыгрывать страх Б.Н.Ельцина перед «коммунистическим реваншем» и в обмен на поддержку своей позиции гарантировали ему полную защиту от попыток оппозиции взять власть в свои руки. «Западники», в свою очередь, пытались скомпрометировать оппонентов, обвиняя их в подготовке «дворцового переворота» и «предательстве идеалов демократии». Противостояние между этими группами шло с переменным успехом, однако в целом конъюнктура благоприятствовала сторонникам «спонтанной» модернизации: слишком серьезным в обществе стало разочарование в политике «шоковой терапии» и в «низкопоклонстве» российской элиты перед Западом. Тем не менее, после 1993 г. «большая политика» окончательно уходит с «улиц» в «кабинеты», а курс страны определяет противоборство элитных сообществ.
Серьезного успеха представителям «силовой» корпорации в окружении Б.Н. Ельцина удалось добиться в 1994 г., когда они убедили Президента РФ начать «наведение конституционного порядка» в Чечне6. Ситуация боевых действий и «чрезвычайщины» в любом случае играет на руку «силовикам»: это и укрепление их позиций на аппаратном уровне, и доступ к «ресурсоемким» финансовым потокам, и новые возможности по лоббированию своих политических и экономических инициатив (в том числе своего видения курса модернизации). Соответственно, начальный этап «первой чеченской войны» характеризовался активным аппаратным наступлением сторонников «оригинальной версии» реформирования России. Прежде всего «государственники» (помимо «силовиков», к таковым тогда можно было отнести представителей бюрократии, лоббировавших интересы стратегически важных отраслей экономики: В.С. Черномырдина - ТЭК, О.Н. Сосковца - металлургия и др.) предприняли попытки оттеснить либералов от рычагов управления. Определенного успеха им достичь удалось. Так, «на втором плане» оказались правительственные либералы, уступившие инициативу «силовикам», которые фактически взяли под свой контроль исполнительную власть. Кроме того, «прозападное» крыло истеблишмента утратило свою партийную площадку и «единоличное» думское представительство: статус «партии власти» теряет «Выбор России» («Демократический выбор России»), на его место приходит «Наш дом - Россия», в составе которого «государственники» и «прагматики» имели перевес над сторонниками «радикальных де-
мократических реформ». Более того, подспудно началась кампания за выдвижение на президентский пост персоны, «альтернативной» Б.Н. Ельцину. Конечно, такого рода инициативы тщательно маскировались, тем не менее, периодически в СМИ появлялись «пробро-сы», что первый Президент РФ «в интересах демократии» должен уступить свой пост более перспективному кандидату (например, В.С. Черномырдину). Не исключено, что и избирательная кампания
1995 г. была проведена бюрократией намеренно вяло, чтобы убедить Б.Н. Ельцина в необходимости «патриотических» трансформаций и окончательного свертывания либерального курса.
Тем не менее, против сторонников «спонтанного» сценария модернизации в тот период сыграли несколько факторов.
Во-первых, Б.Н. Ельцин был очень опытным и «чутким» аппаратным игроком и ощущал всю опасность окончательной и бесповоротной ставки на одну из сторон. «Патриоты», в отличие от либеральной части окружения первого Президента России, казались ему более опасными как по идеологическим (многие из «державников» едва ли не в открытую ставили в вину Ельцину «развал СССР»), так и по аппаратным (возможность «дворцового переворота») соображениям. Кроме того, «прозападная» часть элиты предпринимала активные попытки убедить главу государства в том, что «группа Коржакова» и ряд других номенклатурных сообществ желают его «подсидеть».
Во-вторых, негативно на имидже и аппаратных позициях сторонников «оригинальной» российской модернизации сказалась затянувшаяся чеченская кампания. Также нельзя не отметить и тот факт, что первая чеченская кампания была весьма непопулярна у населения России и Б.Н. Ельцин, ощущая неблагоприятную общественную конъюнктуру, все меньше доверял «силовикам», опасаясь дополнительной «делегитимации».
Третьим негативным фактором для сторонников проекта «оригинальной модернизации» явилось приближение президентских выборов. И здесь сказалось их «технологическое» отставание от оппонентов. «Силовики» и «прагматики» были достаточно искушенными аппаратными акторами, а также могли эффективно действовать в условиях «чрезвычайщины». Тем не менее, когда речь шла «о тонкой настройке», о работе с общественным мнением, об эффективном использовании РИ-технологий, они сильно уступали оппонентам. Поэтому в качестве своего «ответа» на исключительно низкий рейтинг Б.Н. Ельцина в начале президентской кампании
1996 г. они могли предложить разве что введение чрезвычайного положения и установление «временной диктатуры». С точки зрения главы государства такая ситуация была неприемлемой. При
таком сценарии он не только попадал в полную зависимость от своего силового окружения, но и вступал в открытый конфликт с Западом, который при всей своей поддержке Б.Н. Ельцина и его реформаторского курса ожидал от российского руководства менее скандального варианта «пролонгации режима». В свою очередь, сторонники «отраженной» модернизации убеждали Президента РФ в том, что единственным его шансом остаться у власти является активная медиакампания с «параллельным» привлечением мощных финансовых ресурсов (по образцу референдума апреля 1993 г.). Таким образом, ими предлагался «гражданский» вариант пролонгации полномочий Президента РФ, альтернативный «чрезвычайным» планам своих оппонентов. Тем не менее, Б.Н. Ельцин, памятуя о революционных событиях трехлетней давности, не был готов отказаться от услуг силовой корпорации, и сторонники спонтанной модернизации получили представительство в его избирательном штабе, как, впрочем, и их оппоненты.
Такого рода «раздрай» в рядах «команды» Б.Н. Ельцина привел к открытому противостоянию элитных групп сторонников «спонтанной» и «отраженной» модернизации (дело Лисовского - Евстафьева с «коробкой из-под ксерокса»), в ходе которого последним удалось убедить Президента РФ в верности именно своей электоральной стратегии и «недобросовестности» аппаратных противников. В итоге А. Коржаков и наиболее активные участники его «команды» были отправлены в отставку, и на завершающем этапе избирательной кампании инициатива перешла к «прозападному лобби».
Тем не менее, адептам «модернизации заимствования» не удалось удержать преимущество. Против них действовал целый ряд факторов: и общее разочарование населения в либеральных, «западных» ценностях, и продолжающийся кризис, и потребность власти в поддержке «силовиков» в условиях активизации протест-ных настроений7. Более того, победа на выборах 1996 г. создала в среде «корпорации отраженной модернизации» атмосферу самоуспокоенности. В ситуации отсутствия «внешней угрозы» внутри нее возросла конфликтность и активизировалась борьба за перераспределение собственности и финансовых потоков. Одновременно начались информационные войны между «олигархами» (а именно они наряду с «правительственными либералами» составляли «костяк» проекта «отраженной модернизации»), которые окончательно дискредитировали крупный бизнес в глазах общественности.
Кризис августа 1998 г. ознаменовал собой крах проекта «модернизации заимствования». При этом разочарование в «отраженных» ценностях стало распространяться не только среди рядовых граждан страны, но и в элитных кругах. Происходит разворот рос-
сийского истеблишмента в пользу проекта обновления на основе «национальной специфики». Этому способствовали и некоторые субъективные факторы. В частности, к концу 1990-х годов российский бизнес, ранее вынужденный играть по западным правилам, настолько окреп, что стал претендовать на самостоятельный статус и в связи с этим перешел на «патриотические» позиции. В итоге даже в целом либерально ориентированные круги элиты отказываются от «неоригинального» проекта модернизации и начинают искать ему альтернативы. Еще один момент, который стоит отметить, -возрождение влияния «силовиков» в условиях резкого подъема оппозиционной активности («рельсовая война», попытка военного переворота со стороны генерала Л. Рохлина и т. д.) и исключительно низких рейтингов верховной власти.
Все это способствует тому, что в 1999 г. фактически происходит отказ от проекта «отраженной модернизации» в пользу «модернизации спонтанной», что потребовало кардинального обновления российского правящего истеблишмента и выработки новой «повестки дня» отечественных реформ, в частности перехода от политики «либерализации» к вполне нейтральным и консенсусным концептам - сперва «суверенной демократии», затем - «технологического обновления» и «инновационности».
Примечания
Гаман-Голутвина О.В. Российские элиты как зеркало революции // Pro NUNC: современные политические процессы. Вып. 7: Субъектное поле политик: Элита. Номенклатура. Бюрократия. Тамбов, 2007. С. 13.
Согрин В.В. Современная российская модернизация: этапы, логика, цена // Вопросы философии. 1994. № 11. С. 15.
Чернышов А.Г. Политические реформации в России: маневры элиты и ожидания граждан // Власть и элиты в российской трансформации. СПб., 2005. С. 147. Лисицын А., Миклин А. Либеральная революция в России: Изнанка. М., 2009. С. 114.
Липецкая область (Регионы России. Хроника и руководители. «Красный пояс» (Центральное Черноземье) // Occasional Papers on Changes in the Slavic-Eurasian World. June 1997. № 30. [Sapporo (Japan).] P. 36.
Фельтишинский Ю., Прибыловский В. Россия и КГБ во времена президента Путина. М., 2010. С. 59.
См.: БулавиновИ. Колода РФ: «Силовики» // Коммерсантъ-Власть. 2003. 1 дек.
2
3
4
5
6
7
