CC BY
258
ФИЛОЛОГИЯ
Е.М. КОНЫШЕВ
кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы Х1-Х1Х веков Орловского государственного университета Тел. 8 910 206 64 64
ВНУТРЕННИЙ МИР ЧЕЛОВЕКА В ИЗОБРАЖЕНИИ ТУРГЕНЕВА И ДОСТОЕВСКОГО
В настоящей статье рассматривается проблема выбора и её влияние на психологическую манеру писателя. Герои Тургенева обладают свободой воли. Но традиции также определяют их поведение. Внутренний мир персонажей достаточно понятен, ясен, и Тургенев избегает психологической детализации. Герои Достоевского колеблются между свободой и своеволием, добром и злом. Писатель изображает диалог идей в их сознании подробно и всесторонне.
Ключевые слова: Тургенев, Достоевский, проблема выбора, психологическая манера.
Проблема выбора
Для писателей девятнадцатого века характерен повышенный интерес к внутреннему миру литературного героя. Во многом это было обусловлено кризисом патриархально-феодального общества. Распад прежних сословных норм жизни либо оставлял индивида в социальном и нравственном одиночестве, либо побуждал его к поиску тех духовных ценностей, которые возвращали личности единство со своей страной и своим народом. Возникала проблема выбора, решение которой зависело от сложных процессов, совершавшихся в душе человека.
Общепризнанно, что в творчестве Достоевского находит своё выражение христианская концепция свободы. Суть её в том, что каждый из нас уникален и неповторим. Сущность личности нельзя объяснить воздействием природных или социальных обстоятельств. В глубинах своей души человек связан с Богом, дарующим ему истинную свободу. В произведениях Тургенева даётся иное представление о жизни. В них характер и судьба героев в гораздо большей степени обусловлены обстоятельствами. По этому поводу очень интересное замечание делает Г.А. Бялый в статье «О психологической манере Тургенева»: «Обстоятельства нас определяют; они наталкивают нас на ту или иную дорогу, а потом они же нас казнят» Эти слова Алексея Петровича из «Переписки» могли бы повторить все идеологические герои Тургенева от Рудина и Лаврецкого до Базарова и Нежданова.
Сознание, определяемое обстоятельствами, социальными и природными, не заключает в себе ничего таинственного или резко индивидуального (что в общем одно и то же). Оно не предполагает проникновения в загадочные глубины души, оно поддаётся изучению при помощи скупых методов «тайной психологии», о которой уже немало написано исследователями Тургенева. Другое дело
Достоевский. Поступки человека у него далеко не всегда могут быть объяснены однозначно <...> Это связано с постоянной мыслью Достоевского о том, что вовсе не только «обстоятельства определяют нас, но и свободная воля, та дарованная человеку свыше свобода выбора между добром и злом, против которой восстаёт «великий инквизитор» [1, 46-47].
Указанная статья Г.А.Бялого принадлежит к числу наиболее талантливых работ, посвящённых теме «Тургенев и Достоевский». Безусловно, соглашаясь с её основными положениями, хотелось бы вместе с тем несколько по-иному расставить некоторые акценты.
Совершенно справедливо указание исследователя на зависимость психологической манеры писателя от той свободы выбора, которой обладает его герой. Вместе с тем, на наш взгляд, не следует в данном случае столь резко противопоставлять Тургенева Достоевскому. На традициях Православия создавалась вся наша классическая литература, и поэтому представление о духовной свободе человека, об ответственности его за свои поступки свойственно каждому великому русскому писателю. Нельзя полностью согласиться с утверждением, что поведение литературных персонажей Тургенева определяется только обстоятельствами. Разве обстоятельства заставили Лизу Калитину стать монахиней? Ведь её никто не склонял идти в монастырь, напротив, родные и близкие всячески противились этому решению. Перед Лизой было несколько возможных вариантов жизненного пути, и следует признать, что она делает выбор по своей свободной воле.
Не менее ярким примером является судьба Елены Стаховой. Все обстоятельства ведут к тому, чтобы она вышла замуж за Берсенева или Курнатовского, то есть, пошла по той дороге, ко -
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
торая является традиционной для девушек её социального круга. Всему этому она предпочитает трудную, неустроенную жизнь, полную опасностей и тревог. Здесь и речи не может быть о тех «обстоятельствах, которые определяют нас». Вспомним, как один из противников Рудина, провинциальный скептик Пигасов, предрекает ему будущее: «Этот господин всегда найдёт себе двух или трёх поклонников, которые будут его слушать разиня рот и давать ему взаймы деньги. Посмотрите, он кончит тем, что умрёт где-нибудь в Царевококшайске или Чухломе - на руках престарелой девы в парике, которая будет думать о нём, как о гениальнейшем человеке в мире... [8, 346]. Пигасов умён и наблюдателен. Психологический портрет Рудина, нарисованный им, заключает в себе долю правды. Слабостей и недостатков у Рудина действительно очень много. Но в личности этого человека всё время ощущается элемент непредсказуемости. И гром пушек на парижской баррикаде, вдруг сменивший тишину барских усадеб, ворвётся в повествование неизбежно. Вопреки всему смерть Рудина будет жертвенной и героической.
Можно назвать ещё ряд центральных героев тургеневских романов, которые обладают свободой воли и способны в достаточно полной степени реализовать её. Одновременно нельзя не признать, что ситуация выбора имеет неоднозначный смысл для героев Тургенева и Достоевского. К.В. Мочульский писал: «Тургенев, Гончаров и Лев Толстой эпически изображали незыблемый строй русского «космоса»,
- Достоевский кричал, что этот «космос» непрочен, что под ним шевелится хаос. Среди всеобщего благополучия он один говорил о кризисе культуры и надвигающихся на мир неслыханных катастрофах»
[4, 219].
Принимая судьбоносное для себя решение, герои Тургенева могут ориентироваться на те нормы поведения, которые принято считать идеальными. Им не приходится колебаться между добром и злом. Когда, например, Лиза Калитина заявляет о своём намерении стать монахиней, близкие люди всячески пытаются отговорить её. Но, в конечном счёте, они могут лишь склониться перед таким решением, которое соответствует их собственным религиозным убеждениям. Когда Елена Стахова уезжает в Болгарию, это опять же освящено национальным обычаем, согласно которому жена во всём разделяет судьбу своего мужа. И даже тогда, когда Тургенев изображает убеждённого нигилиста, он показывает, что в критических ситуациях (опасная дуэль, смертельная болезнь) Базаров, может быть, невольно начинает поступать так, как этого требуют традиции и обычаи. Во время ссоры с Павлом Кирсановым он
негодует на нелепость сложившейся ситуации, иронизирует над дворянскими понятиями о чести: «Фу ты, чёрт! Как красиво и как глупо! Экую мы коме -дию отломали! Учёные собаки так на задних лапах танцуют» [8, 349]. Тем не менее, Базаров не только согласился на поединок, но по признанию его противника, бывшего гвардейского офицера, «вёл себя отлично» [8, 354], в полном соответствии с требованиями дуэльного кодекса. И, наконец, поведение Базарова во время неизлечимой болезни также ориентировано, хотя бы во внешних своих проявлениях, на то отношение к смерти, которое характерно для его народа. Тургенев писал в «Записках охотника»: «Удивительно умирает русский мужик! Состояние его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью, он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто» [4, 216]. Узнав о том, что он заражён и в ближайшие дни должен умереть, Базаров испытывает глубочайшее потрясение. Но внешне он ведёт себя спокойно, просто, и весь тот ужас, который захватывает его сознание, скрыт от окружающих. В этой сдержанности, в этом стремлении утаить свои страдания, внутренне уединиться, несомненно, проявляется близость Базарова к важнейшим национальным традициям.
У Раскольникова, Ставрогина, Ивана
Карамазова такой близости уже нет. Они живут в саморазрушающемся обществе, и защитный культурный слой в их сознании уничтожен. В подобном состоянии, как пишет Г.С.Померанц, «не существует «почвы», которой можно заполнить бездну бытия (или, в терминах Достоевского», бездну Бога), бездну, перед которой человек предстоит, всегда сам, один на один, без всякой опоры» [6, 104]. Человек либо находит Бога, либо попадает под власть бесов.
Героям Тургенева и Достоевского выбирать приходится в разных условиях. Соответственно, у писателей меняется степень полноты описания их внутреннего мира, что можно легко продемонстрировать на конкретных примерах из текста.
Психологическая детализация
Лиза Калитина юной цветущей девушкой отрекается от всех радостей жизни и уходит в монастырь. Казалось бы, писатель должен был подробно изобразить весь процесс того, как зарождается такое решение, показать все перипетии внутренней борьбы между тем, что Лиза считает своим долгом и её естественным стремлением к счастью. Но Тургенев сознательно пропускает многие промежуточные стадии психологического процесса, останавливаясь лишь на некоторых узловых пунктах в развитии и созревании идеи отречения, которая овладевает сознанием Лизы Калитиной. Это связано с тем, что какие бы противоречивые мотивы не столкнулись в
ФИЛОЛОГИЯ
её душе, всё же один из них значительно преобладает над другими. Лиза - человек глубоко верующий, с сильной волей. Поэтому, когда внезапно рушится её возможное счастье с Лаврецким, мотив религиозного отречения становится преобладающим над всеми остальными чувствами и привязанностями. Читатель уже так подготовлен, что воспринимает её неожиданный поступок как нечто вполне закономерное. Лиза Калитина - характер очень цельный, и это позволяет писателю пропускать многие промежуточные стадии психологического процесса, не опасаясь, что у читателя возникнет ощущение неполноты или неубедительности.
Вот Лиза, вся похолодев от ужаса, прочла записку Лаврецкого о приезде его жены. Тургенев очень лаконично описывает её в этот трагический момент. «Внезапный перелом в её судьбе потряс её до основания; в два каких-нибудь часа её лицо похудело; но она и слезинки не проронила. «Поделом!» - говорила она себе, с трудом подавляя в душе какие-то горькие, злые, её самое пугавшие порывы» [7, 257]. Можно сказать, что Тургенев здесь не столько сам показывает нам внутренний мир героини, сколько даёт направление фантазии читателя. Причём делает он это так, что мы как-то бессознательно воспринимаем гораздо больше, чем сказано. Мы ещё ничего не знаем о том решении, которое через несколько дней примет Лиза Калитина, но после этой сцены уже готовы к какому-то сильному и решительному поступку героини. Больше того, читатель уже может приблизительно представить, каким будет этот поступок. Важно подчеркнуть, что Лиза
- человек, не знающий сомнений и колебаний. Тот душевный процесс, который в ней начался, развивается последовательно и без каких-либо отклонений. После того, как его направление обозначено Тургеневым, писатель может ограничиться изображением лишь некоторых внешних его проявлений. Вот Лаврецкий встречает Лизу при выходе из церкви и пытается с ней объясниться. В коротком разговоре она бросает слова: «Фёдор Иваныч, вот вы теперь идёте возле меня... А уж так далеко, далеко от меня. И не вы один, а ...» [7, 282]. Тургенев использует недоговорённость потому, что у него нет в данном случае необходимости показывать, о чём думает Лиза. Направление её мыслей не изменилось, и Тургенев о них ничего не говорит, чтобы избежать напрасных повторений. Он лишь указывает, что процесс созревания идеи религиозного отречения перешёл в новую фазу, что эта идея стала более отчётливо и ясно вырисовываться в сознании Лизы Калитиной. Вслед за этим Тургенев уже может переходить к вершинной точке изображаемого психологического процесса, к тому моменту, когда
Лиза заявляет о своём непреклонном решении идти в монастырь. Глубинное течение выступило наружу и соединилось с теми пунктирными линиями, которыми писатель намечал его движение. Ещё неясные контуры озарились добавочным светом, и вся картина внутренней жизни героини предстаёт перед нами полной и законченной, несмотря на минимум тех опорных пунктов, по которым двигалось наше восприятие.
Совершенно иные требования встают перед Достоевским, когда он воспроизводит перед нами внутренний мир своих героев. Как правило, все они оказываются перед дилеммой, наподобие той, которую Раскольников предлагает решить Соне Мармеладовой: «Ну-с; так вот: если бы вдруг всё это теперь на ваше решение отдали: тому или тем жить на свете, то есть Лужину ли жить и делать мерзости, или умирать Катерине Ивановне? То как бы вы решили: кому из них умереть? Я вас спрашиваю» [2, 313]. В традиционном, стабильном обществе у человека чаще всего нет необходимости размышлять над тем, какой ответ в подобной ситуации будет правильным. Его подсказывают религия и национальные обычаи. Но для нигилистов Достоевского Бог не существует, нравственный опыт поколений ничего не значит. Всё приходится решать самостоятельно. А свободная воля влечёт не только к добру, но и к злу.
Писатель часто показывает сознание, разорванное совершенно равными по силе противоположными влечениями. Чтобы объяснить, почему одно из них побеждает другое, чтобы убедительно мотивировать нам любой, самый, казалось бы, алогичный поступок Настасьи Филипповны или Ставрогина, писателю необходимо выделять все промежуточные состояния их психики, необходимо фиксировать каждый изгиб, каждый поворот в бурном потоке их переживаний. Например, в романе «Преступление и наказание» Раскольников глу -боко убеждён в своём «праве на кровь» и вместе с тем испытывает страшное внутреннее отвращение к убийству. Писатель не может себе позволить пропустить что-либо, изображая внутренний мир своего героя, так как поток его мыслей и чувств не развивается однолинейно, но постоянно отклоняется то в одну, то в другую сторону. Пропуск какого-либо промежуточного этапа приведёт к тому, что мы потеряем руководящую нить в психологической мотивировке поступков Раскольникова. Вот перед нами сцена драматического диалога между Раскольниковым и Замётовым. В какой-то степени Раскольников начинает разговор с Замётовым как смелую и рискованную игру, которую он ведёт для того, чтобы обмануть тех, кто подозревает его в
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
убийстве процентщицы. Ему удаётся достичь цели. Замётов приходит к убеждению, что Раскольников не виноват. Таким образом, перед нами полное соответствие между целью и результатом опасной игры. Но Достоевский, максимально растянув эту напряжённую сцену, в процессе её психологического анализа обнаруживает, что внутри стремления Раскольникова обмануть и запутать следствие возникло и развилось нечто совершенно противоположное. Раскольников ощутил непреодолимое желание сознаться в преступлении. «Он склонился к Замётову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвётся; вот-вот только спустить его; вот-вот только выговорить!
- А что если это я старуху и Лизавету убил? -проговорил он вдруг и - опомнился» [6, 128].
Раскольников опомнился и превратил признание в ловкий тактический ход, сбивший с толку преследователя. Вместе с тем нельзя не видеть, что в душе Раскольникова происходило колебание между двумя равными, но противоположными влечениями. Это и определяет необходимость непрерывного описания его психологических переживаний.
Интересно сравнить такие ситуации, которые являются в какой-то мере аналогичными у Тургенева и Достоевского. Лиза Калитина, уйдя в монастырь, подчинившись сознанию долга, продолжает любить Лаврецкого. Но из-за сильного преобладания одного мотива в поведении её нравственно-психологическое состояние статично. Поэтому описание Лизы в момент её встречи с Лаврецким в монастыре передаёт не только данное её переживание. Здесь передано именно постоянное, неизменяемое чувство, которое относится ко всем тем годам, которые Лиза провела и проведёт в монастыре. «Перебираясь с клироса на клирос, она прошла близко мимо него, прошла ровной, торопливо-смиренной походкой монахини
- и не взглянула на него; только ресницы обращённого к нему глаза чуть-чуть дрогнули, только ещё ниже наклонила она своё исхудалое лицо и пальцы сжатых рук, перевитые чётками, ещё крепче прижались друг к другу» [7, 294]. Если мы сопоставим с финалом «Дворянского гнезда» последние страницы «Преступления и наказания», то увидим, что Достоевский контрастно противоположен Тургеневу в изображении своего героя в период сомнений и колебаний и сближается с Тургеневым в описании героя, уже в значительной мере утратившего свободу выбора. Когда Раскольников решил принять наказание и донести на себя властям, то
он не может до конца расстаться с идеей, которая толкнула его на преступление. Он продолжает находиться во власти противоположных и почти равных по силе влечений. Поток внутренних переживаний приобретает крайне скачкообразный и переменчивый характер. В любой момент возможно возникновение чего-то совершенно нового, появление которого будет трудно объяснимо, если допустить какой-то перерыв в изображении резко меняющихся настроений Раскольникова. Уже придя в контору, чтобы признаться в преступлении, Раскольников ещё может переменить решение. «Может, ещё можно будет и не говорить, - мелькнуло в нём» [6, 406]. Раскольников даже уходит из конторы. «Он сошёл вниз и вышел во двор. Тут на дворе, недалеко от выхода, стояла бледная, вся помертвевшая, Соня и дико, дико на него смотрела. Он остановился перед нею. Что-то больное и изумлённое выразилось на лице её, что-то отчаянное. Она всплеснула руками. Безобразная, потерянная улыбка выдавилась на его устах. Он постоял, усмехнулся и поворотил наверх, опять в контору» [6, 409]. Этот процесс мог бы развиваться до бесконечности, являя нам всё новые и новые варианты, но вырвавшееся признание, наконец, отдаёт Раскольникова в механическую власть правосудия. В действие вступает жёсткая необходимость, которая уничтожает свободу выбора. И, хотя мучительные размышления над нерешённым вопросом остаются, теперь они уже описываются Достоевским как настроения, характерные для длительного течения времени, а не изменяющиеся в судорожном ритме. «Чем, чем , - думал он, моя мысль была глупее других мыслей и теорий... Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? - говорил он себе» [6, 417]. То есть перед нами уже что-то повторяющееся, длительное: «думал, говорил». Равновесие противоположных влечений нарушено вмешательством жёсткой необходимости, и соответственно меняется психологический анализ у Достоевского. В эпилоге он отказывается от записи непрерывного потока переживаний. Это лишний раз свидетельствует о том, что многие особенности психологического анализа зависят не только от личных наклонностей таланта писателя, но и от той доли свободного выбора, которой обладает его герой.
Различное соотношение свободы и необходимости, которое наблюдается в поведении героев Тургенева и Достоевского, требует от писателей и различного внимания к психологической детализации. Как уже отмечалось, герой Достоевского находится под влиянием равных, но противоположных сил, и, чтобы одна из них стала преобладающей, достаточно самой случайной мысли, самого
ФИЛОЛОГИЯ
ничтожного изменения чувства. В романе «Братья Карамазовы» чёрт, беседуя с Иваном, говорит о тех праведниках, которых ему приходилось искушать: «такие бездны веры и неверия могут созерцать в один и тот же момент, что, право, иной раз кажется, только бы ещё один волосок - и полетит человек «верх тормашками», как говорит актёр Горбунов» [15, 80]. Действительно, «один волосок», «одна соломинка», если воспользоваться выражениями Достоевского, очень часто приобретают в сознании его героев решающее значение. Писатель стремится уловить мелькнувшие в сознании человека самые второстепенные, самые слабые оттенки чувства и мысли и придаёт им огромное значение. У Тургенева герой, находясь под преобладающим влиянием какой-то одной идеи, страсти, является человеком более цельным, более устойчивым. Для него случайная деталь, психологический нюанс не играют какой-либо решающей роли, и у писателя нет необходимости выискивать и специально подчёркивать все оттенки и подробности чувства. Хорошо известно отрицательное отношение Тургенева к такого рода детализации. Обращаясь к К.Леонтьеву, он пишет: «Старайтесь... быть как можно проще и яснее в деле художества - ваша беда - какая-то запутанность хотя верных, но уже слишком мелких мыслей, какое-то ненужное богатство задних представлений, второстепенных чувств и намёков.» [П., 2, 259].
У Достоевского Раскольников идёт на преступление, потому что в создавшихся условиях это кажется ему единственным средством помочь людям. Но уже по мере того, как мысль о преступлении ради высокой цели овладевает его сознанием, лучшие качества Раскольникова начинают перерождаться. И, напротив, отрицательные черты характера оказывают на Раскольникова незаметное, но всё более усиливающееся влияние.
Многие исследователи утверждают, что вообще за всей арифметикой Раскольникова, за его рассуждениями о высокой цели скрывались прежде всего жажда власти, безудержное честолюбие, презрение к людям и что главная задача Достоевского заключалась в том, чтобы разоблачить эту двойную бухгалтерию. Мы придерживаемся иной трактовки. Концепция, согласно которой основным мотивом преступления Раскольникова была любовь к людям, также может быть доказана весьма убедительно.
Самое же главное заключается в том, что качества гуманиста и преступника одновременно проявляются в характере Раскольникова. На какое-то короткое время он близок и к Соне Мармеладовой, и к Свидригайлову. В связи с этим становится понятным, какое значение для Достоевского приоб-
ретают мельчайшие черты в описании внутреннего мира его героя.
Например, в какой-то момент в голове Раскольникова мелькает мысль: «О, как я понимаю «пророка» с саблей, на коне: велит аллах, и повинуйся, «дрожащая тварь! Прав, прав «пророк», когда ставит где-нибудь поперёк улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостаивая даже и объясниться! Повинуйся, дрожащая тварь, и - не желай, потому - не твоё это дело!.» [6, 212].
Почему так важно Достоевскому зафиксировать эту мелькнувшую мысль, это мимолётное чувство, которое, наряду со многими другими, которые хаотично и бессвязно кружатся в голове Раскольникова?
Вероятно, потому, что когда сталкиваются равные по силе мотивы добра и зла в душе человека, подобные мысли могут сыграть решающее значение. И хотя, в конечном счёте, в Раскольникове возобладали светлые стороны его натуры, не следует забывать, что всё могло бы быть и по-другому. В душе Раскольникова могла бы остаться одна жажда власти «для себя». Чтобы предупредить об этой опасности, писатель должен выделить все движения души своего героя. Тайные для самого Раскольникова честолюбивые побуждения вполне способны оказаться тем самым «волоском», из-за которого зло в его душе перевесит над добром и столкнёт в бездну морального падения.
Следует отметить, что в последующих своих романах Достоевский ещё настойчивее подчёркивает опасность преступных мыслей и желаний. Ставрогин, в отличие от Раскольникова, сам никого не убивает. Он даже старается помешать Петру Верховенскому в осуществлении его планов. Но они соответствуют тайным желаниям Ставрогина, и этого оказывается достаточным, чтобы пролилась кровь невинных людей. Ставрогин признаётся Лизе: «Я не убивал и был против, но я знал, что они будут убиты, и не остановил убийц» [10, 407].
Аналогичная ситуация изображается в «Братьях Карамазовых». Иван говорит Алёше про отца: «Знай, что я его всегда защищу. Но в желаниях моих я оставляю за собою полный простор» [14, 132]. Он не любит Дмитрия и Фёдора Павловича и без сожаления предполагает возможность их гибели: «Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога!» [14, 129]. Себя Иван считает вполне достойным человеком, не подозревая, что его подсознательное желание смерти отца вскоре будет воспринято лакеем Смердяковым как негласный приказ, и он станет одним из главных виновников убийства старика Карамазова.
Придавать такое огромное значение самым мел-
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
ким движениям человеческой души можно только в том случае, если писатель создаёт характер неустойчивый, разорванный страшными идейными противоречиями. Если же изображается человек более-менее цельный, у которого нет совмещения несовместимых понятий, то отпадает и необходимость в детальном и подробном анализе всех глубин его психологии.
В романе Тургенева «Дворянское гнездо» есть ситуация, очень близкая к той, которую часто описывал в своих романах Достоевский. Лаврецкий не любит свою жену и в мыслях своих иногда желает её смерти.
Узнав, что Варвара Павловна ему изменила, Лаврецкий готов уничтожить её: «Он вспомнил выражение её лица, странный блеск её глаз и краску на щеках, - и он поднялся со стула, он хотел пойти, сказать им: «Вы со мной напрасно пошутили; прадед мой мужиков за рёбра вешал, а дед мой сам был мужик», - да и убить их обоих» [7, 176]. Он способен сдержать в себе чувство гнева, хотя и в дальнейшем желание смерти Варвары Павловны в нём сохраняется. Вспомним сцену, когда Лаврецкий встречается с женой вскоре после известия о её мнимой смерти: «Я сумею покориться, - возразила Варвара Павловна и склонила голову. - Я не забыла своей вины; я бы не удивилась, если б узнала, что вы даже обрадовались известию о моей смерти», - кротко прибавила она, слегка указывая рукой на лежащий на столе, забытый Лаврецким номер журнала.
Фёдор Иваныч дрогнул: фельетон был отмечен карандашом» [7, 250-251].Кто знает, если бы рядом с Лаврецким оказались Смердяков или Федька Каторжный, то, может быть, и здесь они уловили бы идущие из глубины души импульсы зла и восприняли их как негласный приказ совершить преступление.
Возможность проникновения зла в душу своего героя Тургенев отмечает вовсе не случайно. Он показывает, что его герой даже сам весьма отчётливо сознаёт нравственную порчность некоторых своих мыслей и желаний: «Настали трудные дни для Фёдора Иваныча. Он находился в постоянной лихорадке. Каждое утро отправлялся он на почту, с волнением распечатывал письма, журналы - и нигде не находил ничего, что могло бы подтвердить или опровергнуть роковой слух. Иногда он сам себе становился гадок: «Что это я, - думал он, жду, как ворон крови, верной вести о смерти жены!» [С., 7, 228]. Человек с нетерпением ждёт известия о смерти одного из своих близких. Следует отметить, что этот мотив звучит в «Дворянском гнезде» не один раз. Вспомним, что смерть своего отца Лаврецкий
тоже встречает с чувством радостного освобождения: «Глафира Петровна <...> остановилась, посмотрела брату в лицо, медленно, широко перекрестилась и удалилась молча; а тут же находившийся сын тоже ничего не сказал, опёрся на перила балкона и долго глядел в сад, весь благовонный и зелёный, весь блестевший в лучах золотого весеннего солнца. Ему было двадцать три года; как страшно, как незаметно скоро пронеслись эти двадцать три года!.. Жизнь открывалась перед ним» [7, 165]. Жизнь открывается перед Лаврецким после смерти больного отца. Его переживания вполне понятны и естественны, и всё же имеется в них что-то греховное. Тургенев даёт это почувствовать, несмотря на всю поэтичность строк, которые должны передать радостное ожидание счастья. Мы ощущаем неизбежность наказания для тургеневского героя.
Общая нравственная коллизия совершенно по-разному осмысляется Тургеневым и Достоевским. Если бы Лаврецкий переживал кризис морали, подобный тому, который переживают Раскольников или Иван Карамазов, то какой-либо оттенок чувства мог бы внести страшный хаос в его неустойчивое миросозерцание. Но в данном случае перед Лаврецким никакой проблемы выбора не стоит. Его поведение регулируется устойчивыми нравственными нормами, твёрдыми понятиями, в которых он нисколько не сомневается. Он прочно защищён от случайного влияния какой-либо идеи, рабами ко -торой становятся герои Достоевского. Если какое-либо преступное желание и коснётся уголков его сознания, то оно так и останется там в зародыше, которому не суждено развиться. В связи с этим и писатель, создавая такой характер, отказывается от психологического расчленения внутреннего мира героя. Цельность и ясность изображаемой натуры требует и простых, ясных линий, определённости и строгости рисунка у художника.
Зависимость между проблемой выбора, стоящей перед героем, и формами его психологического раскрытия проявляется не только там, где манера Тургенева контрастно противоположна манере Достоевского, но и там, где у этих писателей наблюдается сближение. Г.Б. Курляндская отмечает: «В первых четырёх романах тургеневское стремление к простым и ясным линиям в раскрытии духовности человека осуществляется, главным образом, формами несобственно-прямой речи, переходящей в прямые реплики и монологи героев. Но в последних двух романах с особой силой сказалось новое качество психологической манеры И. С. Тургенева: внутренние монологи становятся художественным изображением внутреннего хода мыслей и эмоциональных состояний. Причём внутренняя речь рас-
ФИЛОЛОГИЯ
членяется на противоположные друг другу голоса, выражающие борьбу противоположных начал в душе человека» [3, 232]. Исследователи указывают на наличие элементов поэтики Достоевского в тургеневском романе «Новь». Это особенно заметно в изображении одного из главных героев романа Нежданова. Тургенев, создавая образ «российского Гамлета», уже не ограничивается средствами «тайной психологии», а значительно чаще, чем в прежних романах, вводит читателя в мир субъективных восприятий человека, акцентирует внимание на самых незаметных оттенках его чувств и переживаний. На наш взгляд, это во многом связано с тем, что Нежданов изображается в тот момент, когда он находится под влиянием одинаково сильных, но противоположных настроений. С одной стороны, он вполне искренне придерживается революционных убеждений, с другой - не может заглушить в себе голос скептицизма и равнодушия. Для него характерны глубокие и резкие колебания. Полюбив Марианну, он заражается её энтузиазмом и на время почти забывает о своём охлаждении к делу. Но первые же неудачи агитации и пропаганды среди крестьян бросают его в глубокую депрессию и приводят к самоубийству. В психологии такого человека мелочь, деталь могут играть очень важную роль. И Тургенев, рисуя Нежданова в моменты подъёма его жизненных сил, в моменты активных действий и смелых решений, не может не выделить и не подчеркнуть некоторых второстепенных чувств, так как они таят в себе зерно будущего перелома. Вспомним тот эпизод романа, когда Соломин спрашивает Нежданова, готов ли он идти в народ: «Конечно, готов! - произнёс он поспешно. - Джагернаут, - вспомнилось ему другое слово Паклина - Вот она катится громадная колесница ... и я слышу треск и грохот её колес» [12, 188].
Чем интересен для нас этот отрывок? Тем, что Тургенев обычно противоречие между действиями героя и его чувствами выражал через какую-либо удачно найденную чёрточку, особенность внешнего поведения. Но здесь он отмечает оттенки в душевном движении героя. Писателю важно подчеркнуть не просто ощущение некоторой нерешительности и сомнения, но необходимо выделить более конкретное и сложное чувство - чувство жертвенности, которое на мгновение мелькнуло в сознании Нежданова. Грань между революционным энтузиазмом и безнадёжным отчаянием у Нежданова очень подвижна. Чтобы уловить её и убедительно мотивировать переходы от одного чувства к другому, Тургеневу необходимо детально изображать разные уровни психологических состояний. Во всём этом есть несомненное сходство с манерой Достоевского.
Но характерно, что это сближение намечается лишь в определённых ситуациях и является весьма незначительным. Герой Достоевского стоит перед таким выбором, когда окончательное решение почти невозможно. Раскольников, Иван Карамазов даже в тот момент, когда они готовы покаяться в своих богоборческих идеях, продолжают спорить сами с собой. У Нежданова колебания лишь временные. Проблемная ситуация такова, что для её решения нет необходимости обращаться к глубинам психологии, к тайнам подсознательного. Нежданову достаточно лишь приобрести некоторый печальный опыт в пропаганде среди крестьян, чтобы понять ошибочность тактики хождения в народ и признать правду Соломина. Самоубийство возникает не из-за нерешённых идейных противоречий, а лишь потому, что он считает себя от природы не способным во что-то верить и жертвовать собой беззаветно. Не случайно он пишет Марианне в предсмертном письме: «Ложь была во мне, - а не в том, чему ты веришь! [12, 289]. Между прочим, характерно, что Соломин и Марианна, наблюдая за происходящим с Неждановым, не пытаются как-то воздействовать на него. Они чувствуют, что решение, которое зреет в душе Нежданова, будет для него единственно возможным. Описывая теперь Нежданова, Тургенев отказывается от психологической детализации. Она будет здесь излишней, так как решение принято вполне определённое. Случайные колебания не могут его изменить, и писателю нет необходимости их специально выделять и подчёркивать. Таким образом, мы видим, что, когда Тургенев использует в своём романе ситуацию выбора, близкую той, ко -торая встречается в произведениях Достоевского, в методе «тайной психологии» наблюдаются некоторые изменения, возникает тенденция к детализации характера. Но Тургенев отказывается от неё, как только его герой принимает определённое решение и приобретает своеобразную цельность.
Не менее любопытную закономерность можно проследить и в творчестве Достоевского. Как только Достоевский обращается к изображению героя, который в проблемной ситуации способен без особых колебаний найти свой путь, то психологическая детализация становится излишней и возникает простота линий, ясность очертаний. Причём, чем более цельным оказывается мировоззрение героя в момент выбора, тем меньше Достоевский использует детализацию характера. Действие этой закономерности можно наблюдать при сравнении таких значительных героев Достоевского, как Соня Мармеладова и Алёша Карамазов.
Соня Мармеладова изображена как человек, у которого нет ни малейшего намёка на душевные про-
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
тиворечия. Поколебать её веру в Бога Раскольникову не удаётся. Поэтому в романе наблюдается абсолютное отсутствие психологической детализации в описании её внутреннего мира. Вот, например, Соня в ужасном волнении ожидает Раскольникова, который должен зайти к ней перед тем, как признается властям в совершённом убийстве. Вероятно, тысячи самых различных мыслей проносятся у неё в голове в эти минуты. Но Достоевский пишет о её внутреннем состоянии очень скупо: «Соня припоминала, как вчера Свидригайлов сказал ей, что у Раскольникова две дороги - Владимирка или... Она знала к тому ж его тщеславие, заносчивость, самолюбие и неверие. Неужели ж одно только малодушие и боязнь смерти могут заставить его жить?
- подумала она, наконец, в отчаянии» [6, 402]. Мы не видим у неё никакого отзвука тех глубочайших противоречий, которые терзают Раскольникова, никакого намёка на какие-либо неожиданные мысли и чувства. Отказ Достоевского от психологической детализации в данном случае связан именно с тем, что перед Соней Мармеладовой отсутствует проблема выбора. Характерно, что несколько по-иному писатель изображает другого идеального героя, Алёшу Карамазова.
Это также человек цельный, глубоко и искренне верующий. Описывая его, Достоевский в большинстве эпизодов отказывается от психологического раздробления характера. Вместе с тем писатель допускает, что его герой мог и может оказаться перед радикальным выбором. Достоевский говорит про него: «Едва только он, задумавшись серьёзно, поразился убеждением, что бессмертие и бог существуют, то тотчас же, естественно, сказал себе: «Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю». Точно так же если бы он порешил, что бессмертия и бога нет, то сейчас бы пошёл в атеисты и социалисты» [14, 25]. Одной только вероятности выбора достаточно для того, чтобы появились страницы с утончённой психологической детализацией, где описывается, как скромный послушник Алёша вдруг ощущает ужас жизни и порочность собственной человеческой природы. Вспомним эпизод, когда Ракитин в беседе с Алёшей говорит о том сладострастии, которое свойственно Карамазовым: «Я это понимаю, - вдруг брякнул Алёша. - «Быдто? И впрямь, стало быть, ты это понимаешь, коли так с первого слова брякнул, что понимаешь, - с злорадством проговорил Ракитин.
- Ты это нечаянно брякнул, это вырвалось. Тем драгоценнее признание» [14, 74].
Нельзя, конечно, не указать на один из самых знаменитых эпизодов романа, когда задаётся вопрос, можно ли простить генерала, приказавшего
затравить ребёнка борзыми. И когда звучит ответ Алёши: «Расстрелять!» - в характере его проявляется та сложность человеческих чувств и переживаний, которой не знала прежде русская литература. Сложность в том, что такой в высшей степени убеждённый ответ даёт человек, продолжающий оставаться не менее убеждённым противником всякого насилия. В этой сцене блещет свет диалектического противоречия, освещая глубинные основы характера Алёши Карамазова.
Загадочные глубины человеческой души.
Тургенев и Достоевский по праву считаются выдающимися представителями психологического направления в литературе. Вместе с тем подход этих писателей к изображению внутреннего мира человека далеко выходит за рамки его психологического истолкования и предназначен для раскрытия метафизических основ личности.
Например, в романе «Отцы и дети» изображается, как у Базарова вследствие неудачной любви к Одинцовой, возникает какой-то своеобразный душевный надлом. Интересные замечания в связи с этим высказывал П.Г.Пустовойт. Он писал: «Воспользовавшись <...> законом «тайной психологии», Тургенев предпочёл не освещать объективных причин психологического «увядания» Базарова во второй половине романа. Он перенёс всё внимание читателя на следствия, то есть на изображение опустошённости Базарова после размолвки с Одинцовой. Но если всё-таки попытаться отыскать «корни явлений» или причину опустошённости главного героя, то она окажется недостаточной для обоснования всего того, что происходит с Базаровым. Психологический казус заключается в том, что Тургенев изучил и подрубил не главный корень, а какой-то соседний, но выдаёт его за главный и единственный. Просчёт писателя в механике «тайной психологии» породил некоторую неестественность, нарочитость и рисовку в поведении Базарова во второй половине романа» [7, 217-218].
Вряд ли мы сейчас согласимся с теми критическими интонациями, которые звучат у советского литературоведа в адрес Тургенева. Вместе с тем П.Г.Пустовойт правильно указал на определённую психологическую неясность и даже психологическое несоответствие, которое имеется в описании Базарова. Но то, что исследователь называет психологическим просчётом, на самом деле представляет собой прорыв писателя к иному, более глубокому уровню личности своего героя. Базаров не просто переживает чувство неразделенной любви, он вдруг осознаёт, что сам факт иррациональной, романтической страсти разрушает основы его нигилизма, учения, построенного на безграничном доверии к
ФИЛОЛОГИЯ
разуму, логике и расчёту. И в самом себе, и в мире Базаров открывает ту иррациональную стихию, о существовании которой ранее даже не подозревал его самоуверенный рассудок.
В ещё большей степени выход за пределы психологизма свойственен Достоевскому. Хорошо известны слова писателя: «Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой» [27, 65]. Достоевский имел все основания для такого утверждения. Ведь если рассматривать «Преступление и наказание» только как «психологический отчёт одного преступления» [7, 310)], вполне можно было бы согласиться с Д.М. Писаревым, который заявил: «Существует ли такое психическое состояние и верно ли оно изображено в романе г.Достоевского, об этом пусть рассуждают медики, если эти вопросы покажутся им достойными внимательного изучения» [ 5, 369]. Но, рассуждая та-
ким образом, знаменитый критик сумел понять в романе только те страницы, которые были написаны в традиционной манере. «Фантастический реализм» Достоевского выпал из его поля зрения.
Точно так же образы Ставрогина и Ивана Карамазова, безусловно, дают основания специалистам поразмышлять о том, насколько верно писатель показал те или иные шизофренические механизмы расстройства психики. Вместе с тем и здесь психологический анализ является для Достоевского не целью, а художественным средством, позволяющим писателю создать свою особую реальность, где «дьявол с богом борется, а поле битвы - сердца людей» (14, 100). Великий писатель называл свой метод «реализмом в высшем смысле», этот метод позволял Достоевскому показать внутренний мир человека таким, каким он предстаёт в восприятии христианина.
Библиографический список
1. Бялый Г.А. О психологической манере Тургенева (Тургенев и Достоевский). Русская литература. 1968. № 4. С. 46-47.
2. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30-ти т. Л., 1972-1985. Т. 6. С. 313.Все дальнейшие ссылки на это собрание даются в тексте с указанием тома и страницы.
3. Курляндская Г.Б. Художественный метод Тургенева-романиста. Тула, 1972. С.232.
4. Мочульский К.В. Гоголь. Соловьёв. Достоевский. М.: Республика,1995. С. 219.
5. ПисаревДИ. Соч.: В 4-х т. М., 1955. Т.4. С. 369.
6. Померанц Г.С. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. М.: Советский писатель, 1990. С.104.
7. Пустовойт П.Г. Роман Тургенева «Отцы и дети» и идейная борьба 60-х годов XIX века. М., 1960. С.217-218.
8. ТургеневИ.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28-ми т. М.-Л., 1960-1968. Т. 6. С. 346. Все дальнейшие ссылки на это собрание даются в тексте с указанием тома и страницы.
KONYSHEV E.M.
INWARD WORLD OF PERSON IS DEPICTED TURGENEV AND DOSTOYEVSKY
Given clause is devoted to a problem of the option and her influenceon psychological style of the writer. Turgenev’s herous are possessed free will. But traditions also are defined their conduct. Their interios world are intelligible, clear, and Turgenev is avoided psychological details. Herous of Dostoyevsky are oscillated between freedom and wilfulness, good and evil. Writer is depicted dialogue of ideas in their consciousness at lenght and comprehensive.
Key words: Turgenev, Dostoyevsky, problem of the option, psychological style.
