CC BY
820
Е.М. Конышев, кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы XI-XIX вв. Орловского государственного университета.
ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В ТВОРЧЕСТВЕ ТУРГЕНЕВА
В статье исследуется влияние христианских традиций на романы И.С. Тургенева. Писатель не принадлежал к числу религиозных натур. Но он был воспитан в ту эпоху, когда Церковь играла значительную роль в жизни европейски образованного дворянина. Провозглашаемые ею ценности часто осваивались уже на подсознательном уровне. Это свойственно как самому писателю, в чьих романах отчетливо ощутим христианский импульс, так и многим его героям.
1.Тургеневские идеалисты и духовный опыт христианства
Вопрос о роли христианских традиций в творчестве Тургенева вызывает особый интерес у современных литературоведов. Как известно, на духовное формирование Тургенева глубокое влияние оказал романтический идеализм 30 - 40-х годов. Его друг и учитель Н. Станкевич был убеждён: " Человек есть житель земли, не чуждый физических потребностей, но он же есть и последнее высшее звено в цепи создания. Его сфера - дух, и всё физически-натуральное в нём должно быть согласовано с духом" . Подобный пантеизм в дальнейшем своём развитии мог обратить человека как к материализму, так и к религиозному осмыслению смысла жизни. Особенностью же тургеневского мировоззрения в дальнейшем будет постоянное колебание между атеизмом и поиском веры. Г.Б. Курляндская пишет: "Тургенев не мог удовлетвориться пантеистическим решением проблемы соотношения личного и общего, идеей растворения личности в духовно-природном, её поглощения всеобщим. Своим признанием неповторимой духовной ценности, уникальности человеческой личности, располагающей даром внутренней свободы, как своей глубочайшей сущностью, Тургенев, несомненно, выходил за пределы пантеизма, отрицающего божественное бытие вне мира. Этим самым Тургенев сделал шаг в сторону христианского вероучения".
Следует отметить ещё одну характерную особенность мировоззрения и творчества писателя. Безусловно, что Тургенев всё же не принадлежал к числу религиозно настроенных натур. Но, как верно указывает А.В. Чернов, христианское мироощущение к девятнадцатому веку "оказывается усвоенным сознанием русского че-
ловека настолько, что начинает уже "работать" и на подсознательном уровне. Христианские мотивы, их комбинации, переходят на уровень архетипов, то есть наделяются свойством вездесущности, приобретают характер устойчивых психических схем, бессознательно воспроизводимых и обретающих содержание в художественном творчестве"3.
Вспомним, как в романе"Рудин" описывается кружок Покорского, те чувства и переживания, которые объединяли его участников. В личности основателя кружка несомненны какие-то очень важные черты христианского идеала: "Это была высокая, чистая душа... Его все любили, он привлекал к себе сердца." (6, 296). Покорский, с огромной силой воздействующий на сердца окружающих, чем-то предвещает "положительно прекрасного человека", образ которого затем будет волновать Достоевского. Очень характерны те чувства, которые испытывает участник кружка: ".попав в кружок Покорского, я . совсем переродился: смирился, расспрашивал, учился, радовался, благоговел - одним словом, точно в храм какой вступил" (6, 299). У него появляются такие слова, как "смирился", "радовался", "благоговел", "в храм вступил". Ассоциации возникают именно христианские. И то же самое происходит, когда описываются речи, звучащие в кружке Покорского: "Слушая Рудина, нам впервые показалось, что мы наконец схватили её, эту общую связь, что поднялась наконец завеса! ... стройный порядок водворялся во всём, что мы знали, всё разбросанное вдруг соединялось, складывалось, вырастало перед нами, точно здание, всё светлело, дух веял всюду. Ничего не оставалось бессмысленным, случайным; во всём высказывалась разумная необходимость и красота, всё получало
© Е.М. Конышев, 2008
значение ясное ив то же время таинственное, каждое отдельное явление жизни звучало аккордом, и мы сами, с каким-то священным ужасом благоговения, с сладким сердечным трепетом, чувствовали себя как бы живыми сосудами вечной истины, орудиями её, призванными к чему-то великому." (6, 298). В кружке Покорского рассуждали всего лишь о философии, искусстве и науке, но воспринималось всё это во многом на религиозном уровне. Об этом свидетельствует сам стиль повествования: "всё светлело, дух веял всюду", "таинственное", "священным ужасом благоговения", "вечной истины" и т.д. Ученики Покорского ощущают себя как люди верующие, как люди, входящие в храм. И такой стиль повествования проявляется часто. Когда читаешь страницы тургеневских романов, отчётливо ощущаешь христианские корни русской литературы. Герои Тургенева стремятся служить науке, искусству, красоте, народу. Но в любом случае это становится для них чем-то подобным религиозной вере. Думается, именно это придаёт такое значение, такую масштабность их идейным исканиям. Мы ещё вернёмся к вопросу о том, какие последствия влечёт за собой подмена религиозного идеала светским. Но пока мы хотим лишь подчеркнуть, что в основе содержания тургеневских романов проступают христианские архетипы.
Думается, что именно от христианства Тургенев воспринял представление о той особой роли, которую страдание может оказать на духовное развитие личности. Уместно в связи с этим вспомнить, что писал о произведениях Тургенева революционный критик Н. Щелгунов: "Я не знаю более тяжёлого и безотрадного впечатления, как то, которое выносишь из романов и повестей Тургенева, взятых в их совокупности. Во всех и всегда вам рисуют роковую судьбу, подавляющую единичную энергию; везде вы видите страдающих и гибнущих людей, в большинстве случаев считающих даже бесполезным бороться" . Восприятие это, конечно, весьма специфическое. Но оно не является случайным. Революционный критик ощутил в произведениях Тургенева враждебное ему христианское начало. Ведь с религиозной точки зрения в страданиях есть своя ценность, и заключается она в том, что страдания разрушают самодовольство. Как пишет М. Тареев, "страдание есть выражение униженности: кто страдает, тот опытно узнаёт немощь своей природы, получает истинное понятие о своём ничтожестве, а вместе о могуществе и благости Божией . В той степени, в какой важно смирение, и злострадания имеют объективное значение". Не все герои Тургенева приходят к признанию Бога, но каждого из них страдание ведёт к смирению, а смирение, как правило, преображает их в лучшую сторону. Под влиянием перенесённых невзгод, испытаний и неудач Рудин избавляется от самовлюблённости, тщеславия и позёрства, к которым он так был склонен ранее. Во
время его последней встречи с Лежневым перед нами предстаёт человек простой, искренний и вместе с тем самоотверженный, до конца преданный своему идеалу. Страданием и смирением на исключительную нравственную высоту поднимаются герои "Дворянского гнезда". И даже нигилист Базаров испытывает благотворную перемену. Она заключается в том, что ему приходится не только страдать. Ему приходится постоянно смиряться: смиряться с тем, что Одинцова его не любит; с тем, что его ждёт смерть; с тем, что он не нужен России. Но именно смирение (хоть это слово и не вяжется с Базаровым) делает его лучше, добрее, человечнее, делает его для нас таким привлекательным.
Конечно, нельзя забывать, что такие понятия, как страдание и смирение, могут иметь разные смыслы, разные значения. И смирение Рудина или Базарова, конечно, не совсем то, которое относится к высшей христианской добродетели. Это скорее философское осмысление ограниченности человеческой природы и разума. Но оно всё же, скажем так, соприкасается с важнейшими истинами христианского учения.
Для мировоззрения Тургенева характерен отказ от того постулата гуманистической культуры, согласно которому главный смысл человеческой жизни заключается в стремлении к счастью. Много раз цитировались строчки из его письма к Е.Е. Ламберт: "Жизнь в своё удовольствие давно кончилась для меня - и надо теперь приучиться к настоящему жертвованию собой - не к тому, о ко-то-ром мы так много говорим в молодости и которое представляется нам в образе любви, то есть всё-таки наслаждения, - а к тому, которое ничего не даёт личности, кроме разве чувства исполненного долга, и заметьте - чувства чужого и холодного, без всякой примеси восторженности или увлечения (П., 4, 133 ). Конечно, нельзя не видеть, что в словах Тургенева отразилось то состояние души, когда вера в Бога уже утрачена, но осталось стремление служить высокой цели. Подобное стремление как у самого писателя, так и у его героев имеет православные корни, оно порождено соответствующим воспитанием, соответствующими традициями. Этот христианский импульс очень отчётливо можно ощущать в романах Тургенева.
Весьма характерно, как, например, изображается Елена Стахова. Описывая детство своей героини, писатель подробно рассказывает о её дружбе с нищенкой Катей: "Елена возвращалась домой и долго потом думала о нищих, о божьей воле; думала о том, как она вырежет себе ореховую палку, и сумку наденет, и убежит с Катей, как она будет скитаться по дорогам в венке из васильков" (8, 34). Здесь не только пример того, как на обычные полудетские фантазии и мечты накладываются житийные сюжеты, житийные образы, несомненно, хорошо известные Елене. Но здесь
ещё и очень тонко схвачен писателем зародыш того странного, может быть, болезненного стремления, которое побуждало людей к отказу от своего привилегированного положения, побуждало к страданию, к унижению и всему тому, что никак не понятно просветительскому рассудку, но что находит своё наиболее адекватное выражение в религиозном чувстве.
По натуре, по характеру Елена принадлежит к такому типу личности, которому чужд мир обычной, обыденной жизни. Тургенев пишет: "Её душа и разгоралась и погасала одиноко, она билась, как птица в клетке, а клетки не было: никто не стеснял её, никто не удерживал, а она рвалась и томилась" (8, 35). С просветительской точки зрения такие переживания объяснить трудно. Одно дело, когда человека пытаются подчинить каким-то неразумным законам, когда подавляют его естественные чувства, а властные требования натуры побуждают личность вступить в борьбу за свои права. Но здесь ничего этого нет. И нет здесь романтической жажды самоутверждения или мечты о какой-то иной действительности. Зато переживания Елены можно понять, если судить о человеке с христианской точки зрения. Её душа стремится к Богу. И пока она не нашла своей веры, всё окружающее кажется Елене "бессмысленным и непонятным" (8, 35). Ей хочется жертвенного служения, хотя ей кажется, что это обычная жажда любви. "Как жить без любви, а любить некого!" - думала она, и страшно становилось ей от этих дум, от этих ощущений" (8, 35). Тургенев как раз показывает, что в окружении Елены есть замечательные люди. Но в том-то и дело, что обычная любовь не нужна его героине.
Конечно, не надо преувеличивать роль христианской традиции в этом тургеневском романе. На первом плане у писателя даётся изображение вполне земных чувств. Он расскажет, как Елена встретит Инсарова, как полюбит его, как придётся им бороться за своё счастье. Всё это вполне соответствует гуманистической системе нравственных ценностей. Но есть и другой смысл в романе. Ведь Инсарова Елена полюбила прежде всего потому, что он смог приобщить её к великой цели. Он сделал её участницей борьбы за освобождение Болгарии и тем самым дал ей ту веру, о которой она мечтала. В этой вере заключён христианский порыв, хотя направлен он уже не к религиозной цели.
Н.А. Бердяев писал о людях той эпохи, что "в молодёжи пробудилась жажда социальной правды, которая была в ней порождением христианства, получившего новую форму". В данном романе Тургенева речь, правда, идёт не о социальном, а о национальном освобождении, и всё же главная суть его в том, что это роман о поисках веры.
Но тут встаёт иная проблема. Если духовные порывы Елены имеют религиозную основу, то Бога она явно утратила. Это, конечно, спорное утверждение, так как писатель не раз упоминает, что
Елена Стахова молится, ходит в церковь. Тем не менее чувствуется, что внутренняя жизнь Елены, её духовные искания совершаются вне сферы её религиозных представлений. Уместно будет вспомнить тот эпизод романа, когда беседуют между собой Шубин и Берсенев. Молодой художник мечтает о счастье. А его товарищ возражает:
"Но такое ли это слово "счастье", которое соединило, воспламенило бы нас обоих, заставило бы нас подать друг другу руки? <...>
- А ты знаешь такие слова, которые соединя-ют?<...>
- Да хоть бы искусство, - так как ты художник,
- родина, наука, свобода, справедливость" (8, 14).
Характерно, что, называя многое, Берсенев забывает сказать о Боге. И это не случайно. Под знаком такой замены развивается содержание многих романов Тургенева. Например, в салоне Ласунской звучит речь Рудина: "Иной слушатель, пожалуй, и не понимал в точности, о чём шла речь; но грудь его высоко поднималась, какие-то завесы разверзались перед его глазами, что-то лучезарное загоралось впереди" (6, 269). Так можно говорить о Боге, но у Рудина речь идёт "о значении просвещения и науки, об университетах и жизни университетской вообще" (6, 269). Может быть, поэтому слушатели и не понимают "в точности, о чём шла речь" (6, 269). Одна из главных проблем тургеневского героя в том и заключается, что он зовёт людей и сам устремляется к какому-то высокому идеалу, но к какому именно, он сам точно не знает. Нечто аналогичное происходит и с Еленой Стаховой. Она размышляет: "О, если бы кто-нибудь мне сказал: вот что ты должна делать! Быть доброю - этого мало; делать добро ... да; это главное в жизни. Но как делать добро?" (8, 80). Вообще-то в православии можно найти очень подробный ответ на этот вопрос. Но Елена даже не пытается обратиться за советом к священнику, не пытается читать книги духовного содержания. Вера в Бога никак не связана с её высшими нравственными потребностями. Она ищет и находит другой идеал. Достоевский в своих романах показал, к каким страшным последствиям может привести эта подмена. Тургенев так не думал. Теоретически для него не имело особого значения, чему именно собираются служить его герои: науке, Богу, освободительному движению в Болгарии и т.д. Главное, по его мнению, заключалось в том, чтобы человек был способен "надломить упорный эгоизм своей личности" (5, 227) и весь отдаться " своему делу, своей мечте" (6, 227). Он даже полемичен по отношению к Достоевскому, так как на определённый миг ему удаётся достичь той удивительной гармонии, когда его герои, с одной стороны, стремятся к счастью, а с другой - одухотворены высоким идеалом, и этот идеал отнюдь не является религиозным. (Разумеется, что речь в данном случае не идёт о романе "Дворянское гнездо"). Но одновременно Тургенева что-то на-
стораживает. Интуитивно он чувствует, что те идеалы, которые вдохновляют его героев, не очень надёжны, что они не препятствуют проникновению зла в человеческую душу. Тургеневский Базаров вызывает симпатию у многих читателей, но если логически продолжить те тенденции, которые заложены в его нигилизме, то это прямая дорога к Николаю Ставрогину. У Рудина есть слабости, но в целом Тургенев изображает его как человека, несущего обществу большую пользу. Если же представить его в романе Достоевского, то это будет Степан Трофимович Верховенский, развративший молодёжь и породивший страшных бесов революции. В любом герое Тургенева, кроме глубоко верующей Лизы Калитиной, есть тенденция к злу. Уместно вспомнить тонкое замечание
В.М. Марковича, который, анализируя характер Елены Стаховой, говорит о "загадке её безлюбов-ного, в сущности даже недоброго стремления к добру"7. В ещё более заострённой форме об этом пишет М.М. Дунаев, указывая на "опасность, какую несут в себе подобные самоотверженные деятели" . Вспомним, что ещё в самом начале романа, описывая Елену, Тургенев скажет: "Стоило человеку потерять её уважение, - а суд произносила она скоро, часто слишком скоро, - и уж он пере-ста-вал существовать для неё" (8, 32-33). Уже здесь намечается не только достойная уважения принципиальность, но и явная жёсткость, бездушие по отношению к людям. Это нисколько не противоречит тому, что Елена одновременно весьма чувствительна, жалостлива. Такие качества вполне сочетаемы. И Николай Ар-темьевич Стахов не случайно жалуется на свою дочь: "Её сердце так обширно, что обнимает всю природу, до малейшего таракана или лягушки, словом всё, за исключением родного отца" (8, 40-41). Это серьёзное обвинение, тем более что Николай Артемьевич хотя и пустой, легкомысленный, но в принципе неплохой, вполне обычный человек. И бессердечное отношение к нему дочери не делает ей чести. А ведь его слова могут повторить почти все те, кто близок к Елене.
Она весьма пренебрежительно смотрит на Шубина, явно недооценивает Берсенева и в общем равнодушна к обоим. Между тем они замечательные люди. Елена сама понимает, что ей не хватает человеческого тепла и внимания к окружающим: "Кого же я буду любить, если я к своим холодна? Видно, папенька прав: он упрекает меня, что я люблю одних собак да кошек. Надо об этом подумать. Я мало молюсь; надо молиться." (8, 79-80). Характерно, что в рассуждениях Елены равнодушие к людям связывается с равнодушием к Богу. Вспомним, что совершенно по-другому описывалась Тургеневым Лиза Калити-на: "Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она лю-била одного Бога восторженно, робко,
нежно" (7, 244). Нельзя не видеть, что здесь на художественном уровне у Тургенева возникает перекличка с заветной идеей Достоевского, согласно которой любовь к людям невозможна без веры в Бога. Тургенев не разделял воззрений Достоевского. Тем не менее, постигая человека, как художник он во многом перекликается с ним. И в его изображении получается так, что у Елены, доброй от природы, но равнодушной к Богу, любовь к дальним (не случайно она отправится освобождать Болгарию) совмещается с величайшей холодностью к близким. Одна только глубоко религиозная Лиза Калитина искренне любит всех.
Правда, у Тургенева есть герои, которые не принадлежат к людям верующим и при этом отличаются исключительной высотой своего нравственного облика. И всё же, если вдуматься в некоторые особенности их внутреннего мира, можно наблюдать какую-то перекличку открытий Тургенева с христианской концепцией личности.
Очень привлекателен, например, Берсенев. Он убеждён, что "поставить себя номером вторым
- всё назначение нашей жизни" (8, 14). И он не только говорит о своих принципах. Он способен претворять их в жизнь. Берсенев любит Елену, но, когда появляется Инсаров, он по собственной инициативе уступает ему первенство. Он ухаживает за своим соперником, когда тот серьёзно заболел. Он постоянно выступает посредником между Еленой и Инсаровым. Самое главное, что всё это изображено правдиво, психологически достоверно. Создавая такой характер, Тургенев решал трудную художественную задачу. В какой-то мере он опять прокладывал дорогу Достоевскому, поставившему перед собой цель создать образ "положительно прекрасного человека". При этом Тургенев тонко ощущал ту грань, которая существует между естественным добром и христианской любовью к людям. Подобную грань, на наш взгляд, хорошо почувствовал Добролюбов. Вспомним, что он пишет о тургеневском герое: "И Берсенев, добрый, самоотверженный Берсенев, так искренно и радушно ходивший за больным Инсаровым, так великодушно служивший посредником между ним, своим соперником, и Еленой, - и Берсенев, это золотое сердце, как выразился Инсаров, - не может удержаться от ядовитых размышлений, убедившись окончательно во взаимной любви Инсарова и Елены. "Пусть их! - говорит он: - Недаром мне говаривал отец: мы с тобой, брат, не сибариты, не аристократы, не баловни судьбы и природы, мы даже не мученики, мы - труженики, труженики и труженики. Надевай же свой кожаный фартук, труженик, да становись за свой рабочий станок в своей тёмной мастерской! А солнце пусть другим сияет. И в нашей глухой жизни есть своя гордость и своё счастье!" Каким адом зависти и отчаяния веют эти несправедливые попрёки, - неизвестно кому и за что!.." Может показаться, что Добролюбов слишком строго судит о
переживаниях Берсенева, слишком резко о них отзывается: "ядовитые размышления", "ад зависти и отчаяния", несправедливые попрёки". Но не следует забывать, что Добролюбов родился в семье священника, что он получил там соответствующее православное воспитание, что в ранней юности он был очень верующим человеком. В данном случае всё это сказалось. Добролюбов невольно начинает судить о человеке с христианской точки зрения и очень остро реагирует на то, как в душе доброго, благородного Берсенева вдруг обнаруживаются малейшие зародыши зла. Но критик мог почувствовать всё это лишь в том случае, если писатель сам сознавал границы естественного добра в душе человека.
2. Проблема нравственного идеала в романе "Дворянское гнездо"
В современном литературоведении есть тенденция к жёсткому разграничению христианских и гуманистических идеалов. Такой подход во многом оправдывает себя при анализе произведений Достоевского, но он начинает давать явные сбои, когда речь заходит о творчестве Тургенева. Примером этого может служить работа М.М. Дунаева "Православие и русская литература", где в третьей её части глубокое,тонкое проникновение в художественный мир одного из указанных писателей совмещается с каким-то явным неприятием другого. И дело здесь не в том, что кто-то из классиков нравится нам больше, а кто-то меньше. К Тургеневу надо подходить с учётом того, что у него нет резкого противопоставления начал старорусской культуры и западной цивилизации. Он стремится к их синтезу и в лучших своих творениях достигает его. Наиболее полно, наиболее убедительно это проявляется в романе "Дворянское гнездо".
Тургенев - западник. Ему бесконечно дороги такие гуманистические ценности, как стремление человека к свободе, к личной независимости, к наслаждению земными благами, к любви и счастью. И он показывает, как эти тенденции всё более утверждаются в русском обществе. В романе "Дворянское гнездо" бросается в глаза картина ломки бытового уклада, многообразие жизненных путей, открывающихся перед личностью. Отражением реального исторического процесса являются судьбы тех героев романа, которые пытаются сойти с проторённой дороги.
Сам строит свою судьбу отец Лизы Калити-ной, во многом необычно, нетрадиционно складывается жизнь родителей Лаврецкого. Правда, новизна здесь причудливо переплетается со стариной и чаще всего подавляется ею. Но нельзя не заметить, что в биографиях этих персонажей уже явственно ощущается общая атмосфера эпохи с её пробуждающимся чувством личности, с порывами к независимости и самостоятельности.
Духовно свободными, самостоятельно выбирающими свой жизненный путь предстают перед
читателем главные герои романа. Уже в самом начале, знакомя читателя с Лизой Калитиной, Тургенев скажет: ".у неё не было "своих слов", но были свои мысли, и шла она своей дорогой. Недаром походила она на отца: он тоже не спрашивал у других, что ему делать" (7, 243). Сильный, во-ле-вой характер героини, её способность противостоять враждебным обстоятельствам писатель подчёркивает неоднократно. Особенно отчётливо это выражено в том, как Лиза проявляет себя во взаимоотношениях с Лаврецким. Какой бы путь она ни избрала, она выберет его сама: ". она знала, что любит, и полюбила честно, не шутя, привязалась крепко, на всю жизнь - и не боялась угроз; она чувствовала, что насилию не расторгнуть этой связи" (7, 254).
Когда Лиза уходит в монастырь, никто не заставляет её сделать это. Напротив, родные и близкие всячески противятся подобному решению. Следует подчеркнуть, что об уходе в монастырь, об отречении она думала ещё задолго до того, как её любовь к Лаврецкому получила трагическую развязку. И в этом плане роман "Дворянское гнездо" освещает становление нового внутрилич-ностного мира, который причудливо сочетает в себе патриархальные духовные ценности с развитием индивидуального начала, с напряжённостью и яркостью жизненного переживания. Во всём чувствуется проявление личности романтически окрылённой, самобытной и неповторимой. Не случайно такую важную роль для героев "Дворянского гнезда" играет романтическая любовь, которая ломает однообразное, привычное течение жизни, максимально напрягает их душевные возможности. При обычных обстоятельствах не было и не могло быть такого накала страстей.
Вспомним, как в начале своего знакомства с Лаврецким Лиза относится к предполагаемому браку с Паншиным:
- Вы в него влюблены?
- Нет. Да разве это нужно?
- Как?
- Маменьке он нравится, - продолжала Лиза, -он добрый; я ничего против него не имею (7, 220 -221).
Что касается Лаврецкого, то те упрёки в равнодушии, скептицизме, душевной вялости, которые при встрече бросает ему товарищ юности, можно считать вполне обоснованными.
И совершенно по-иному ведут и чувствуют себя Лаврецкий и Лиза, когда вспыхнувшая любовь поднимает их на подлинно трагическую высоту. Возвращение к прошлому уже невозможно. В известной мере можно сказать и так, что уход Лизы в монастырь - это верность земной любви. Не имея возможности соединиться с тем, кого она любит, Лиза предпочитает оборвать все жизненные связи. И в этом максимализме требований, когда человеку нужно всё или ничего, нельзя не видеть личность нового времени.
Следует отметить, что в романе "Дворянское гнездо" достаточно сильно звучит идея отрицания. Добролюбов писал, что "самоё положение Лаврецкого, самая коллизия, избранная Тургеневым и столь знакомая русской жизни, должна служить сильною пропагандою и наводить каждого читателя на ряд мыслей о значении целого огромного отдела понятий, заправляющих нашей жизнью". Другими словами, роман Тургенева построен так, что он неизбежно наводит на критические сомнения по поводу важнейших основ русской жизни. Читатель видит, как, подчиняясь формальным требованиям долга, ломают свою жизнь два замечательных человека, и невольно задумывается о том, насколько всё это оправданно. Может быть, более справедливы требования тех, кто выступает сторонником свободы человеческой личности? Подобные мысли приходят в голову читателю, но об этом размышляет и Лаврецкий, который явно колеблется между моралью отречения и моралью тех, кто призывал строить жизнь, подчиняясь требованиям своего сердца. "Слушайтесь вашего сердца, оно одно вам скажет правду" (7, 221), - убеждает он Лизу Калитину. В ответ на слова Лизы о том, что "счастье зависит не от нас, а от бога" (7, 273), Лаврецкий пытается возражать: "Да, потому что вы." (7, 273). И хотя фраза оборвана, мы хорошо понимаем, какие доводы теснятся в его сознании. Ему в этот момент очень близки идеи сомнения и отрицания. Лаврецкий, правда, подавляет их. Но тень Базарова уже как бы встаёт над романом "Дворянское гнездо". Кажется, что вот-вот зазвучит голос нигилиста. Вспомним рассуждения Добролюбова. Критик упрекал Лаврецкого: "Начиная с первой встречи с Лизой, когда она шла к обедне, он во всём романе робко склоняется пред незыблемостью её понятий и ни разу не смеет приступить к ней с холодными разуверениями" (6,104). Это суждение очень любопытно. Оно свидетельствует о том, как живой нигилист, один из прототипов тургеневского Базарова, готов вмешаться в разговор героев "Дворянского гнезда" и принять в нём участие. И его позиция в чём-то созвучна авторской. Но одновременно и, может быть, с ещё большей силой в романе представлено противоположное мировосприятие.
Конечно, Тургенев был близок к просветительской идеологии. Об этом писали в своих работах С.М. Петров, Г.Н. Поспелов, П.Г. Пустовойт, Ю.Г. Нигматуллина. Специальное исследование посвятил данной проблеме В.Н. Тихомиров . Вместе с тем следует иметь в виду, что, называя себя атеистом, Тургенев не был враждебен к религии и не был к ней равнодушен. Г.Б. Курляндская справедливо указывает, что отношение к Церкви менялось у писателя в разные периоды его жизни: "В 40-е годы писателя поражало в религии напряжённое самоотречение и отталкивал платонический характер этого отречения, его предметная пу-
стота и бесчеловечность <...> В 50-е годы в письмах к Ламберт звучат иные ноты и выражается признание религиозности одним из наиболее верных средств познания истины... . Роман "Дворянское гнездо" создавался тогда, когда Тургенев не только интуитивно, но вполне сознательно приближался к постижению духовного мира православного человека. Г.Б. Курляндская пишет: "Связь Тургенева с славянофилами в "Дворянском гнезде" сказалась в идеализации религиозных настроений народа. Религия дана как форма выражения нравственного сознания народа, религиозные переживания - как источник внутренней душевной силы и чистоты" . Характерно, например, как отчётливо в романе "Дворянское гнездо" проступает идея человеческой греховности, чуждая просветительской идеологии, но являющаяся одной из важнейших в христианстве. Вглядываясь в глубины человеческого сознания, Тургенев изображает своих героев отнюдь не с просветительской точки зрения. Лаврецкий, например, чрезвычайно привлекательный человек. Но как часто писатель подчёркивает в своём герое греховные мысли, жестокие наклонности, таящиеся где-то в самых тайниках его души. Даже мотив возможного преступления звучит в романе Тургенева. Узнав об измене жены, Лаврецкий ощущает в себе весьма жестокие порывы: "Он вспомнил выражение её лица, странный блеск её глаз и краску на щеках, - и он поднялся со стула, он хотел пойти, сказать им: "Вы со мной напрасно пошутили; прадед мой мужиков за рёбра вешал, а дед мой сам был мужик", - да и убить их обоих" (7,176). Он способен сдержать в себе чувство гнева, но и в дальнейшем желание смерти Варвары Павловны в нём сохраняется. Подобная ситуация, когда речь идёт о мысленном желании смерти того человека, который мешает чужому счастью, привлечёт затем самое пристальное внимание Достоевского. Но этическую и психологическую проблему почувствовал здесь уже Тургенев. Вспомним сцену, когда Лаврецкий встречается с женой вскоре после известия о её мнимой смерти: "Я сумею покориться, - возразила Варвара Павловна и склонила голову. - Я не забыла своей вины; я бы не удивилась, если б узнала, что вы даже обрадовались известию о моей смерти", - кротко прибавила она, слегка указывая рукой на лежащий на столе, забытый Лаврецким номер журнала.
Фёдор Иваныч дрогнул: фельетон был отмечен карандашом" (7, 250 - 251). Кто знает, если бы рядом с Лаврецким оказались Смердяков или Федька Каторжный, то, может быть, и здесь они уловили бы идущие из глубины души импульсы зла и восприняли их как негласный приказ совершить преступление.
Всё это, разумеется, совершенно по-разному осмысляется Тургеневым и Достоевским. Тургенев лишь догадывался о тех безднах, которые таятся в душе человека, но на переднем плане для
него всё же были быт, уклад, устойчивые формы русской жизни. Достоевский, напротив, предчувствовал момент, когда всё это может рухнуть, и он страшился того хаоса, который готов был вырваться наружу. Но перекличка между писателями была. Пусть не в той мере, как Достоевский, Тургенев всё же способен использовать то знание о человеке, которое несло с собой христианство. Возможность проникновения зла в душу своего героя Тургенев отмечает вовсе не случайно. Он показывает, что его герой даже сам весьма отчётливо сознаёт греховность некоторых своих мыслей и желаний: "Настали трудные дни для Фёдора Ивановича. Он находился в постоянной лихорадке. Каждое утро отправлялся он на почту, с волнением распечатывал письма, журналы - и нигде не находил ничего, что могло бы подтвердить или опровергнуть роковой слух. Иногда он сам себе становился гадок. "Что это я, - думал он, жду, как ворон крови, верной вести о смерти жены!" (С. 7, 228). Человек с нетерпением ждёт смерти одного из своих близких. Этот мотив, как известно, ляжет в основу сюжета "Братьев Карамазовых". Но и в "Дворянском гнезде" он играет существенную роль и подчёркивается не один раз. Вспомним, что смерть своего отца Лаврецкий тоже встречает с чувством радостного освобождения: "Глафира Петровна <...> остановилась, посмотрела брату в лицо, медленно, широко перекрестилась и удалилась молча; а тут же находившийся сын тоже ничего не сказал, опёрся на перила балкона и долго глядел в сад, весь благовонный и зелёный, весь блестевший в лучах золотого весеннего солнца. Ему было двадцать три года; как страшно, как незаметно скоро пронеслись эти двадцать три года!.. Жизнь открывалась перед ним" (7, 165). Жизнь открывается перед Лаврецким после смерти больного отца. В этом, несомненно, есть что-то греховное. Тургенев даёт это почувствовать, несмотря на всю поэтичность строк, которые должны передать радостное ожидание счастья. И мы ощущаем неизбежность наказания для тургеневского героя.
Какие-то греховные чувства и порывы писатель отмечает даже в Лизе Калитиной. "Поделом! - говорила она самой себе, с трудом и волнением подавляя в душе какие-то горькие, злые, её самоё пугавшие порывы" (7, 257). Почему Тургенев обо всём этом пишет, почему он так тщательно фиксирует малейшие зародыши зла в душе Лаврецкого или Лизы? С просветительскими представлениями о человеке это не сочетается. Но Тургенев использует нравственный опыт христианства, где имеются совсем иные глубины. Ведь именно ощущение греха позволяет понять порыв человека к святости. Злые или греховные чувства могут быть совершенно незначительны сами по себе. И лишь сознание христианина как бы наводит на них увеличительное стекло, придаёт им огромное значение и старается искоренить их в момент зарождения.
Поражает глубина, с которой великому писателю удается проникнуть во внутренний мир верующего человека. Вспомним хотя бы тот эпизод в романе, когда весёлая, оживлённая беседа Лизы Калитиной и Лаврецкого вдруг переходит за ту границу, где всё изъято из состояния обыденного, житейского:
- Христианином нужно быть, - заговорила не без некоторого усилия Лиза, - не для того, чтобы познавать небесное. там ... земное, а для того, что каждый человек должен умереть.
Лаврецкий с невольным удивлением поднял глаза на Лизу и встретил её взгляд.
- Какое это вы промолвили слово! - сказал он.
- Это слово не моё, - отвечала она.
- Не ваше. Но почему вы заговорили о смерти?
- Не знаю. Я часто о ней думаю.
- Часто?
- Да (7, 210).
Если учесть безусловную искренность героини Тургенева, то подобные мысли и настроения у юной девушки, живущей в привилегированной среде, могут показаться чем-то болезненным, очень неожиданным. Вместе с тем они глубоко оправданны теми внутренними духовными потребностями, которые возникали в этот период у многих представителей русской интеллигенции, не удовлетворённых окружающим, стремившихся отыскать какие-то новые жизненные идеалы.
Человек перед лицом смерти отрывается от обыденных связей и иногда с особой остротой ощущает, было или отсутствовало в его жизни духовное начало. Постоянно вживаясь в подобную ситуацию, героиня Тургенева придаёт себе тот внутренний настрой, без которого, вероятно, и невозможен поиск христианского идеала.
Следует подчеркнуть, как значительна роль Церкви на страницах "Дворянского гнезда". В романе показано религиозное воспитание героини; описывается всенощная; дважды рассказывается о том, как посещает церковь Лаврецкий; в монастыре происходит его последняя встреча с Лизой Калитиной. Конечно, обращение Тургенева к церковной теме обусловлено прежде всего сюжетом романа. Сам автор остаётся человеком гуманистической культуры, который поэтизирует земную любовь, которому дороги земные радости. Но художественный дар великого писателя и потребность веры, живущая в его душе, способствуют тому, что в какой-то мере герои "Дворянского гнезда" предстают перед нами в свете православного учения.
Прежде всего это проявляется в том, что на страницах своего романа Тургенев воспроизводит мир, где присутствует Бог: "Вспомнилось ему, как в детстве он всякий раз в церкви до тех пор молился, пока не ощущал у себя на лбу как бы чьего-то свежего прикосновения; это, думал он тогда, хранитель-ангел принимает меня, кладёт на меня
печать избрания" (7, 227); "Лиза её слушала - и образ вездесущего, всезнающего бога с какой-то сладкой силой втеснялся в её душу, наполнял её чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей чем-то близким, знакомым, чуть ли не родным" (7, 242). Безусловно, что автор отделяет здесь своё мировосприятие от мировосприятия героев. И вместе с тем он всё же воспроизводит в своём великом романе духовный мир православия.
У Тургенева, как и у Достоевского, на страницах романа представлены две противоположные системы нравственных ценностей: гуманистическая и христианская. Но если у Достоевского между ними идёт непримиримая борьба, то Тургеневу удаётся достичь пусть достаточно хрупкой, но всё же несомненной гармонии. Главную роль здесь играет идея долга. Не следует ведь забывать, что с гуманистическими ценностями связан не только призыв к свободе разума, к свободе чувств, но и требование нравственной ответственности человека.
Как известно, одним из самых дорогих, самых заветных для Тургенева было понятие цивилизации. А подлинная цивилизация всегда предполагает культуру чувств, культуру человеческих отношений, способность человека контролировать своё поведение, подчинять его высоким нравственным принципам. Человека можно воспитывать, был убеждён писатель. "У нас нет идеала -вот от чего всё это происходит: а идеал даётся только сильным гражданским бытом, искусством (или наукой) и религией" (П., 2, 366), - утверждал Тургенев в одном из писем. Очень характерно, что сильный гражданский быт, то есть традиции, не противопоставляется здесь доводам разума, а наука в своём благотворном воздействии на человека, согласно представлениям писателя, не враждебна религии.
В своё время, например, классицистическая концепция личности возникла именно в поисках выхода из того кризиса, в котором оказалось ренессансное мировоззрение, когда гуманистический принцип полной свободы человека превратился в девиз "всё позволено". Писатели же эпохи классицизма верили в способность человека овладеть своими земными желаниями и помыслами, как бы сильны и разрушительны они ни были, и, веря в волю своих героев, в их преданность долгу, они не боялись поэтизировать страсти. Чем эти страсти будут сильнее, тем ярче может проявиться нравственное могущество человека. Нечто аналогичное мы можем наблюдать и в романе Тургенева "Дворянское гнездо". В.М. Маркович справедливо указывал, что "написанный в середине девятнадцатого века русский реалистический роман по-своему возрождает излюбленную схему драматургов-классицистов. Тургеневским героям, как и действующим лицам корнелевского "Сида", приходится выбирать между долгом и чувством, и необходимость этого выбора обнаруживает непреодолимые трагические противоречия.
По-видимому, высокая и катастрофическая напряжённость борьбы двух противоположных начал в драматическом действии оказалась созвучной трагическому содержанию самой жизни, открыла путь к художественному освоению совершавшегося в России духовно-исторического перелома" .
Правда, известно, что русские просветители не любили такое понятие, как долг. Добролюбов упрекал тургеневских героев за то, что они "принуждают себя к добродетели", что "их чувства постоянно представляют им счастие не в исполнении долга, а в нарушении его" (2, 390). Но вряд ли стоит говорить о принципиальных разногласиях между писателем и критиком в этом вопросе. Иногда выполнение долга сопровождается радостным чувством духовного подъёма, и здесь следует согласиться с Добролюбовым; иногда выполнение долга может быть связано со страданием, и тогда прав Тургенев. Это не принципиальные разногласия. Главное заключается в том, что Добролюбов и Тургенев верят в способность человека в самом себе найти ту силу, которая сохранит его от разгула страстей. Но общее можно найти не только между отдельными оттенками просветительской идеологии. Идея долга становится у Тургенева тем важнейшим принципом, который сближает гуманиста и верующего человека. Г.Б. Курляндская пишет о Лизе Калитиной: "Религиозность, как несомненная, нерассуждающая вера, разделяет автора и героиню, но у них имеется объединяющее начало - это сознание
14
долга и спасительность этого сознания" . Эта мысль исследовательницы об объединяющем начале между автором и героиней представляется очень плодотворной. И, несколько изменив аргументацию, её можно использовать для объяснения сущности духовных исканий Лаврецкого. Вряд ли допустимо назвать его верующим человеком. Вместе с тем писатель показывает, как всё чаще посещает он церковь, как переживает он какие-то важнейшие моменты религиозного опыта: "Чинно стоявший народ, родные лица, согласное пение, запах ладану, длинные косые лучи от окон, самая темнота стен и сводов - всё говорило его сердцу. Давно не был он в церкви, давно не обращался к богу; он и теперь не произносил никаких молитвенных слов, - он без слов даже не молился, - но хотя на мгновенье если не телом, то всем помыслом своим повернулся ниц и приник смиренно к земле" (7, 227). Писатель здесь изображает Лаврецкого как человека очень близкого к тому, чтобы принять веру своего народа, как человека почти верующего. Важно вместе с тем подчеркнуть, что на вопрос о религиозности Лаврецкого точно и однозначно ответить нельзя. И в этом у Тургенева заключается глубокий смысл. Он показывает, что человек, ориентированный на выполнение своего долга, по своему внутреннему настрою не так уж далёк от христианина.
3.Тема бунта и смирения у Тургенева ("Рассказ отца Алексея")
"Рассказ отца Алексея" был создан Тургеневым в 1877 году и не привлёк особого внимания критиков, рассматривавших его всего лишь как незначительный психологический этюд. Гораздо более глубокую трактовку дают этому тексту современные литературоведы. Г.Б. Курляндская справедливо указывает, что подобные произведения не позволяют считать Тургенева "прямолинейным рационалистом". Его творчество оплодотворено "вниманием к иррациональному, таинственному началу бытия" . Е.В. Тюхова сопоставляет тургеневского героя с Иваном Карамазовым, убедительно показывая, как в их идейных исканиях и сомнениях отразились типические черты духовной биографии разночинцев 1860-х годов. Присоединяясь к этим наблюдениям и выводам, считаем возможным дальнейшее развитие темы. Рассказ Тургенева, на наш взгляд, представляет собой попытку писателя показать жизнь в восприятии глубоко верующего человека.
Вопрос о роли христианских традиций в русской литературе вызывает в настоящее время повышенный интерес у литературоведов. Особого внимания заслуживает концепция А.М. Любомуд-рова. Она привлекает строгостью и чёткостью своих определений. В книге "Духовный реализм в литературе русского зарубежья" исследователь предлагает рассматривать категорию церковности в качестве главного критерия православности творчества писателя. А.М. Любомудров пишет: "Понятие "воцерковленность" применимо не только по отношению к личности, но и к художественному творчеству. Воцерковлен-ное творчество -такое, в котором мир и человек осмысляются в соотнесённости с Церковью <...>
Важно установить, присутствует ли явно или подспудно Церковь в художественном произведении. Православным произведением может считаться такое, художественная идея которого включает в себя необходимость воцерковления для спасения. Его герои могут быть либо воцер-ковленными, либо антицерковными, либо равнодушными к Церкви. Но если этой соотнесённости с Церковью нет вовсе, то, очевидно, говорить о православности неправомерно.
Только если в художественном мире главными ценностями остаются Бог и спасение, понимаемое как спасение в Церкви, можно говорить о православности творчества писателя. При этом явления действительности воссоздаются и оцениваются с позиций православия, глазами православного христианина. Мир и человек обрисованы в свете святоотеческой антропологии, православной экклесиологии, церковной христологии и т.п." . Если с этой точки зрения оценивать рассказ Тургенева, то он во многом соответствует указанным критериям православной литературы. Действие его происходит и в сельской церкви, и в со-
боре провинциального города, герои живут в атмосфере молитв, богослужений, поклонений угодникам. Нельзя, разумеется, отрицать, что писатель показывает всё происходящее в двойном освещении. С одной стороны, это воспоминания сельского попа, которому свойственна простонародная, наивная вера, с другой стороны, рассказ священника даётся в восприятии светского человека. И всё же на одном из уровней прочтения тургеневского рассказа перед нами возникает тот художественный мир, в котором есть Бог, в котором есть дьявол. Под власть дьявола и попадает сын отца Алексея Яков. Описание беса появляется на страницах тургеневского рассказа точно так же, как несколько ранее это было сделано в знаменитом романе Достоевского. Ставрогин ощущает живое присутствие чёрта, он видит его перед собой. Об этом говорит в своей исповеди архиерею Тихону: "И вдруг он, впрочем в самых кратких и отрывистых словах, так что иное трудно было и понять, рассказал, что он подвержен, особенно по ночам, некоторого рода галлюцинациям, что он видит иногда или чувствует подле себя какое-то злобное существо, насмешливое и "разумное", "в разных лицах и в разных характерах, но оно одно и то же, а я всегда злюсь." . Точно так же Яков жалуется отцу на то, что он видит чёрта: " Четвёртый месяц, как я его вижу". - "Его? Кого его?" - "Да того. что к ночи называть неудобно". Я так и похолодел весь и затрясся. "Как?! - говорю, ты его видишь?" - "Да". - "И теперь видишь?" - "Да". - "Где?" А сам я и обернуться не смею - и говорим мы оба шёпотом. "А вон где. - И глазами мне указывает. вон, в углу" <.> Я и глаза его вижу: вон он ворочает белками, вон руку поднимает, зовёт" .
В сходных чертах Тургенев и Достоевский изображают поведение человека, попавшего под власть демонических сил. Ставрогин удивляет весь город странными и безобразными поступками, а затем, будучи арестован, бьётся в каком-то припадке: "В два часа пополуночи арестант, дотоле удивительно спокойный и даже заснувший, вдруг зашумел, стал неистово бить кулаками в дверь, с неестественной силой оторвал от оконца в дверях железную решётку, разбил стекло и изрезал себе руки. Когда караульный офицер прибежал с командой и ключами и велел отпереть каземат, чтобы броситься на взбесившегося и связать его, то оказалось, что тот был в сильнейшей белой горячке." (10, 43).
На одном уровне прочтения речь идёт о психическом расстройстве, на другом - звучит евангельская тема "взбесившегося", одержимого бесами человека. Такой же двойной план возникает у Тургенева, когда отец рассказывает про своего сына: "Господи владыко! Что за глаза? Грозные, дикие, всё по сторонам мечутся - и поймать их нельзя; брови сдвинуты, губы тоже как-то набок скрючены." (9, 125); "Стану я ему говорить - так он даже зубами ляскает, этак через плечо, ни дать,
ни взять тигр или гиена!" (9, 131). Деревенский поп, конечно, никогда не видел ни тигра, ни гиены, но отнюдь не случайно в его рассказе возникают примеры из агиографической литературы. Жития святых подвижников, живших в пустыне, полны примеров видимых явлений злых духов.
В описании людей, одержимых бесами, оба писателя используют традиции древнерусской литературы. Вместе с тем демонология "Рассказа отца Алексея" и "Бесов" во многом отличается от средневековых текстов. Хотя многие признаки бесовской породы действительно воспроизведены Тургеневым и Достоевским, у них нет стремления к пластически-наглядному изображению нечистой силы. Борьба с демонами перенесена у обоих писателей в духовную сферу человека. Тургеневым и Достоевским прежде всего показано, через какие стороны души бесовское начало способно воплотиться в человеке.
Для героя Достоевского невыносима мысль о том, что кто-то или что-то может поставить предел его свободной воле. И поэтому Ставрогин неизбежно становится во враждебные отношения ко всему на свете. Стремясь к безграничному самоутверждению, он неизбежно приходит в столкновение с тем миропорядком, который установлен Богом. Ставрогин говорит о том, что он с одинаковым удовольствием может сделать как доброе, так и злое дело: "Я всё так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от того удовольствие; рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие" (10, 514). Судя по этому высказыванию, можно предположить, что Ставрогин в равной мере способен к добру и злу. Это не совсем так. Он как раз очень предсказуем. Если он делает что-то хорошее, то у него обязательно возникает желание это испортить, разрушить, уничтожить. И подобное стремление существует у него всегда. Ему хочется переступить ту черту, за которой чудится полная свобода от всех запретов. Чем более возвышенными и прекрасными являются его действия в определённый момент, тем более острое наслаждение доставляет ему предчувствие, что он всё это разрушит. Ставрогин отравлен злом. Все его самоотверженные поступки, все его подвиги изначально таят в себе зло, они двусмысленны. Ставрогин способен публично признать свой брак с хромоножкой, но всё кончится тем, что она будет убита по его согласию. Он прощает пощёчину, полученную им от Шатова, но в конечном счёте также позволит убить его. Он пишет свою исповедь-покаяние, но она превращается в дерзкий вызов и людям, и Богу. Подобное влечение к злу и разрушению может показаться каким-то странным извращением. Но это именно закономерность, и очень характерно, что она проявляется и в поведении тургеневского героя, который тоже судорожно мечется между добром и злом. Яков хотел бы освободиться от своего беса. Он с горечью говорит отцу: "Ни в ладан я твой не
верю, ни в воду святую; не помогают они ни на грош. Мне с ним теперь уж не расстаться. Как пришёл он ко мне нынешним летом в один проклятый день - так с тех пор уж он мой гость неизменный, и выжить его нельзя" (9, 126). Ему стараются оказать помощь сначала отец, затем благочестивая соседка. Но с каждым разом временное просветление души сменяется всё большим мраком. Бес всё больше подчиняет себе сына священника. В качестве последнего средства спасения Яков отправляется вместе с отцом на поклонение к угоднику Митрофанию: "Целых три дня почти что не выходили из храма. Сколько молебнов отслужили, свечей сколько понаставили!" (9,129). На какое-то время бес оставляет Якова в покое. Но благодатных сил юноше не хватает, и происходит его окончательное падение в бездну. Яков рассказывает отцу, что, находясь в церковном соборе, он совершил преступление против Святого Духа: "Когда, ты помнишь, я причастился - и частицу ещё во рту держал, - вдруг он (в церкви-то это, бе-лым-то днём!) встал передо мною, словно из земли выскочил, и шепчет он мне (а прежде никогда ничего не говаривал). - шепчет: выплюнь да разотри! Я так и сделал: выплюнул и ногой растёр" (9, 131). То, что совершил Яков, для православного человека является самым страшным преступлением. При этом следует подчеркнуть Священное Писание учит, что Бог никогда не допускает непосильных искушений. Следовательно, герой Тургенева не мог устоять против совета дьявола по той причине, что бесовский соблазн находил отклик в его собственной душе. Конечно, Яков по характеру резко отличается от Ставроги-на. Герой Достоевского по своей "необыкновенной способности к преступлению"(10, 201) испытывает только наслаждение, нарушая всякие нормы и запреты. Что касается Якова, то им владеет чувство безграничного страха и ужаса. "Перед смертью он несколько дней не пил, не ел - всё по комнате взад и вперёд бегал да твердил, что греху его не может быть отпущения." (9, 131). В этом отношении Яков более похож не на Ставрогина, а тех членов пятерки, которые были завербованы Петром Верховенским. Они не преступники по натуре, но, попав во власть одного из бесов революции, как заворожённые, идут на нарушение нравственных и религиозных запретов. В обоих случаях писатели показывают зло как силу, объективно существующую в мире и властно подчиняющую себе тех, кто отошёл от Бога.
Особое значение в рассказе Тургенева играет образ священника Алексея. Как известно, попытка изобразить человека с православным видением жизни далеко не всегда удавалась русским писателям. У Достоевского такие герои получаются либо не очень жизненными и убедительными, либо наклонными к "горнилу сомнений". Чёрт говорит Ивану об отцах-пустынниках: "А ведь иные из них, ей-богу, не ниже тебя по развитию, хоть ты
этому не поверишь: такие бездны веры и неверия могут созерцать в один и тот же момент, что, право, иной раз кажется, только бы ещё один волосок
- полетит человек"вверх тормашками,как говорит актёр Горбунов" (15, 80). По Алёшу Карамазова сообщается в самом начале романа: "Едва только он, задумавшись серьёзно, поразился убеждением, что бессмертие и бог существуют, то сейчас же, естественно, сказал себе: "Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю". Точно так же если бы он порешил, что бессмертия и бога нет, то сейчас бы пошёл в атеисты и в социалисты (ибо социализм есть не только рабочий вопрос, или так называемого четвёртого сословия, но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю)" (14, 25). И в дальнейшей судьбе этого героя религиозные сомнения будут играть очень важную роль. Критиками и литературоведами не раз высказывались суждения о том, что определённая неустойчивость в вере, свойственная праведникам Достоевского, в известной мере обусловлена тем, что писатель почти не показывает их связь с Церковью. Не случайно Рогожин спрашивает у князя Мышкина: "А что, Лев Николаевич, давно я хотел тебя спросить, веруешь ты в бога иль нет?" (8, 182). У купца Рогожина, воспитанного в патриархальном русском быту, неразрывно связанном с церковной жизнью, религиозность его друга вызывает сомнения. И Мышкин, кстати, даёт достаточно неопределённый ответ.
Тургенев же в своём рассказе воссоздаёт именно церковно-религиозный уклад народной жизни. На протяжении двухсот лет деды и прадеды отца Алексея становились священниками в их приходе. Один из сыновей его вышел в архиереи, другой, Яков, учился в семинарии и должен был стать преемником своего отца. Близкий к народу по условиям своего существования, сельский поп живёт среди глубоко верующих людей. Традиции и окружение оказывают на него столь глубокое воздействие, что вера отца Алексея не знает никаких сомнений. Как справедливо пишет Е.В. Тюхо-ва, "рассказчик, уравненный в восприятии с простым народом, при всей любви к сыну и при желании ему помочь, изначально и органически не понимает ни его духовных исканий, ни его внутренней жизни, ни его трагедии" . Изображая религиозные чувства этого человека, Тургенев испытывает к ним двойственное отношение. С одной стороны, он как человек европейски просвещенный и образованный не разделяет такую веру, а с другой - он хотел бы приблизиться к ней и как-то постичь её. Уместно вспомнить пример из времен
раннего христианства, который приводит С.С. Аверинцев: "Блестящие, образованные, утончённые господа из Константинополя отрекались от приманок цивилизации, чтобы пойти на выучку к грубоватым и хмурым египетским мужикам, являвшим на деле ту цельную, бескомпромиссную простоту сосредоточения воли, что так трудно давалась всем этим "последним эллинам" - "последним римлянам"<...> На вопрос: "Как это ты, изучив толикую науку римскую и эллинскую, просишь совета у невежды сего о помыслах твоих?" -Арсений возразил: "Так, науке римской и эллинской выучен я; но из науки невежды сего не вытвердил ещё и азбуки" . Нечто подобное было свойственно и Тургеневу. Особенно созвучно было ему в христианстве смиренное восприятие жизни. Этот мотив, может быть, является самым главным в его рассказе. Ведь судьба отца Алексея очень напоминает историю библейского Иова. На добродетельного и счастливого человека одно за другим обрушиваются страшные несчастья, он теряет всех своих близких. И в какой-то момент Иов начинает осуждать Бога, хотя потом признаёт Его непостижимую мудрость. Что касается отца Алексея, то он не знает никаких бунтарских мыслей и полон смирения: "Чем, думаю, заслужил я такой гнев господень?" (9, 126). Ему свойственно полное предание себя и своего сына в волю Божию и надежда на то, что Бог спасёт человека: "А как слёг Яков, сейчас в беспамятство впал и так, без покаяния, как бессмысленный червь, отошёл от сей жизни в вечную.
Но не хочу я верить, чтобы Господь стал судить его своим строгим судом. (9, 131).
Конечно, следует признать, что у Тургенева смирение и страдание не обретают того очистительного и спасительного смысла, которое придаёт им христианское учение. Когда рассказчик описывает своё знакомство с отцом Алексеем, он подчёркивает "убитое" (9, 121) выражение его лица, "неживой","тусклый" (9, 121) голос. Он специально отмечает, что в повествовании отца Алексея не было "семинарских или провинциальных замашек и оборотов речи" (9, 122). И дело не только в обрамлении рассказа, которое даётся от лица светского человека. Рассказ Тургенева в целом написан прежде всего с позиций безрелигиозного сознания. Его автор, европейски образованный литератор, считавший себя атеистом, весьма далёк от своего героя, простого сельского попа. Но не следует забывать, что Тургенев был рождён и воспитан как православный. Он понимал значение веры и хотел её обрести. Это стремление, объединённое с даром художника проникать в глубинную суть явлений, позволило писателю, пусть не в полной мере, передать в своём творчестве духовный мир православия.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Анненков П.В. Н.В. Станкевич. Переписка и его биография. - М., 1857. С. 60.
2. Курляндская Г.Б. И.С.Тургенев. Мировоззрение, метод, традиции. - Тула, 2001. С. 17-18.
3. Чернов А.В. Архетип "блудного сына" в русской литературе девятнадцатого века // Евангельский текст в русской литературе 18 - 19 веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. - Петрозаводск, 1994. С. 152.
4. Щелгунов Н.В. Неустранимая утрата // Дело. 1870, № 6. С. 17.
5. Тареев М.М. Цель и смысл жизни // Смысл жизни: Антология. - М., Прогресс- Культура, 1994. С.176.
6. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. - М.: Наука, 1990. С. 40.
7. Маркович В.М. Реализм русской литературы 60-х годов девятнадцатого века. - Л., 1982. С. 136137.
8. Дунаев М.М. Православие и русская литература. - М., Христианская литература, 1997. С. 67.
9. Добролюбов Н.А. Полн. собр. соч.: В 9 т. Т. 2. С. 222.
10. Дунаев М.М. Православие и русская литература. Часть третья. - М.: Христианская литература, 1997. 573 с.
11. Добролюбов Н.А. Собр.соч.: в 9 т. - М., Л. 1963. - Т. 6. С. 104.
12. Добролюбов Н.А. -Т.6. С. 104.
13. Тихомиров В.Н. Тургенев и просветительство.- Киев: Вища школа, 1984. 119 с.
14. Курляндская Г.Б. Структура повести и романа И.С. Тургенева 1850-х годов. - Тула, 1977. С. 197
15. Курляндская Г.Б. Структура повести и романа И.С. Тургенева 1850-х годов. - Тула, 1977. С. 197.
16. Маркович В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман девятнадцатого века. - Л., 1982.
С. 136 - 137.
17. Курляндская Г.Б. Структура повести и романа И.С. Тургенева 1850-х годов. - Тула, 1977. С. 195.
18. Курляндская Г.Б. "Таинственные повести" И.С. Тургенева. (Проблемы метода и мировоззрения) // Третий межвузовский тургеневский сборник. (Уч. зап. Курск. гос. пед. ин-та. Т. 74). - Орёл, 1971. С.5 -8.; Курляндская Г.Б. И.С. Тургенев. Мировоззрение, метод, традиции. - Тула, 2001. С. 101 - 102.
19. Тюхова Е.В. "Рассказ отца Алексея" Тургенева и Достоевский // Пятый межвузовский тургеневский сборник. Тургенев и русские писатели. (Науч. труды Курск. гос. пед. ин-та. Т. 50 (143)). Курск, 1975. С. 65 - 81.
20. Любомудров А.М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К. Зайцев, И.С. Шмелёв. С.-Петербург, 2003. С.19 - 20.
21. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30-ти т. - Л. , 1974. Т. 11. С. 218. Далее ссылки на это издание даются в тексте: указывается номер тома и страницы.
22. И.С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем: В 30-ти т. Т. 9. С. 125 - 126. Далее ссылки на это издание даются в тексте: указывается номер тома и страницы.
23. Тюхова Е.В. Достоевский и Тургенев. (Типологическая общность и родовое своеобразие). Учебное пособие к спецкурсу. - Курск, 1981. С 66.
24. Аверинцев С.С. Другой Рим. С.-Петербург: Амфора., 2005. С. 96 - 97.
E.M. Konishev
Christian motives in Turgenev's creative work
In the article the influence of Christian traditions on the novels by I.S. Turgenev is examined. The writer didn't belong to the religious natures. But he was brought up in the epoch when church played an important role in the life of a European educated nobleman. Its proclaimed values were often adapted already on subconscious level. It is peculiar to the writer himself in whose novels Christian impulse is clearly seen and to his many characters as well.
