CC BY
93
УДК 13
ВЛАСТЬ: МЕЖДУ СМЕХОМ И СТРАХОМ
И. Н, Лаврикова
POWER: BETWEEN LAGHTER AND FEAR
/. A. Lavrikova
Автор анализирует категории «Смех» и «Страх». В центре внимания вопросы коммуникации страха и контроля над смехом. Анализируется также вопрос: почему для сдерживания смеха требуется колоссальный аппарат власти и почему для этого используется именно страх, который этим аппаратом так масштабно тиражируется?
Ключевые слова: власть, аппарат власти, смех, страх, праздник, культура смеха, цензура, контроль.
In the article the author analyzes such categories as “Laughter” and “Fear”. The author pays special attention to the questions of fear communication and laughter control. The author also analyzes why power is needed to control laughter and why fear that is spread by power is used for this purpose.
Keywords: power, laughter, fear, holiday, culture of laughter, censorship, control
Власть, насилие, авторитет никогда не говорят на языке смеха1. Известно, что западная философия последних лет, особенно философская антропология, пытается разобраться в причинах и механизмах праздничной настроенности человека, чтобы помочь преодолевать пессимистические настроения, охватившие общество. Научный интерес к феномену смеха возник еще в Древней Греции, поэтому философия смеха имеет свою определенную историю.
Отмечая важность веселого и бодрого настроения врача и больных для борьбы с болезнями, Гиппократ, в одном из своих медицинских трактатов (точнее, в так называемом «Гиппократовом романе») анализировал «безумие» Демокрита, выраженное его смехом. Смех этот (философский, миросозерцательный) имел предметом человеческую жизнь с ее пустыми страхами и надеждами на богов и загробную жизнь. Смех Демокрита — это целостное мировоззрение,«.. .некая духовная установка возмужавшего и проснувшегося человека»2.
Известным теоретиком смеха считается Аристотель с его знаменитой формулой: «Из всех живых существ только человеку свойственен смех»3, так как смех представляется высшей духовной привилегией того, кто наделен разумом и духом. По версии Аристотеля, начиная смеяться не раньше, чем на сороковой день после рождения, ребенок именно с этого момента и становится человеком.
Третий теоретик философии смеха, это — Лукиан с его произведениями «Менипп, или Путешествие в подземное царство» и «Разговоры в царстве мертвых»: «... Если ты уже вдоволь насмеялся над тем, что творится на земле, (Диоген советует] отправиться к нам (то есть в загробной царство), где можно найти еще больше поводов для смеха: на земле тебе мешали смеяться кое-какие сомнения, вроде постоянного: «кто знает, что бу-
дет за гробом?» — Здесь же ты беспрестанно и без всякого колебания будешь смеяться...»4.
Согласно всем трем источникам (Гиппократу, Аристотелю, Лукиану) смех универсален, имеет миросозерцательное начало, он исцеляет и возрождает, при этом неизбежно связан с основными философскими вопросами о существе жизни и смерти.
На основании имеющихся концепций смеха мне удалось выделить некоторые его разновидности:
^ смех — это вид общественного жеста5, который держит в напряжении побочные виды активности, не позволяя телу механически закостенеть, тренирует его гибкость;
^ смех — полезная цель общественного совершенствования: отчасти это элемент эстетики, когда человек перестает заботиться о самосохранении;
^ смех — исправление: на фоне пересечения особой рассеянности людей и событий он выражает коллективное несовершенство, требуя немедленной ситуативной коррекции;
^ смех — мера общественной выучки, проявление двойственного характера комического: он не принадлежит целиком ни искусству, ни жизни;
^ смех — лекарство против тщеславия: тщеславие порождено обществом, но стесняет его; смех нейтрализует яды, в незначительной степени выделяемые обществом, а тщеславие есть смешной недостаток;
^ смех — отдохновение: комичная личность, как правило, действует автоматически, думает, говорит как во сне (сон как отдохновение);
^ смех — отдых от жизни: комичное поведение позволяет быть рассеянным, не считаться с условностями и логикой, играть; игра помогает отдохнуть от суеты, проблем;
^ смех — охранитель жизни: в его причине должно быть нечто, посягающее на общественную жизнь; смех становится оборонительной реакцией на легкий испуг;
^ смех — кара в той зоне, где человек человеку становится просто зрелищем, что способствует закостенению тела, ума и характера; общество естественным образом заинтересовано в устранении этих качеств для большей гибкости и согласованности;
^ смех — показатель пустого усилия: возникает на фоне ожидания, а разрешается ничем и внезапно;
^ смех — обезоруживание, тем более, если речь идет о недостатках: всегда трудно провести грань между крупным или мелким. «Не потому недостаток незначителен, что вызывает наш смех, а потому, что он вызывает наш смех, мы его находим незначительным»6;
^ смех — вид сумасшествия: болезни никогда не вызовут в нас смех, они вызовут в нас сострадание; смех несовместим с душевным волнением, поэтому он будет вызываться скорее таким сумасшествием, которое совместимо с общим здоровым состоянием ума;
^ смех — вид устрашения: он по природе своей не может быть воплощением абсолютной справедливости, а тем более воплощением доброты. Его цель, унижая, устрашать.
Согласно хронологии возникновения первых теорий интерес к смеху во властных структурах возник очень давно, да и в последующие века он также не ослабевал. Чем же можно объяснить такое пристальное внимание к феномену смеха со стороны властьимущих ?
Если переложить исследования М. Бахтина на сегодняшний день, полагаю, что он очень близок к ответу на этот вопрос. Анализируя природу средневекового смеха, М. Бахтин пишет: «...Смех менее всего мог становиться орудием угнетения и одурманивания народа. И его никогда не удавалось сделать до конца официальным. Он всегда оставался свободным оружием в руках самого народа...», при этом «средневековая серьезность» (речь идет о власти) «...была изнутри проникнута элементами страха, слабости, смирения, резиньяции, лжи, лицемерия или, напротив, — элементами насилия, устрашения, угроз, запретов...»7.
Интерес к силе смеха со стороны власти вполне оправдан: в любом обществе то, что может быть опасным для власти, должно быть контролируемым, организованным и перераспределенным с помощью некоторого числа процедур, функция которых — нейтрализовать, блокировать влияние, обуздать непредсказуемое, избежать угроз.
В обществе, подобном нашему, самой очевидной и привычной является процедура в виде запрета. По мнению М. Фуко, «...хорошо известно, что говорить можно не все, говорить можно не обо всем и не при любых обстоятельствах, и, наконец, что не всякому можно говорить о чем угодно. Табу на объект, ритуал обстоя-
тельств, привилегированное или исключительное право говорящего субъекта...». Областями, где «...решетка запретов наиболее уплотнена, ...являются области сексуальности и политики»8, к ним я бы добавила еще и праздничность, как основу для смеха. Причиной, дающей мне право на такое дополнение, является все-таки бессилие властных структур перед возможностями смеха.
Действительно, власть ставит целью определить условия проведения запретов в действие, чтобы навязать индивидам, существующим в данных сферах, некоторое число правил и сделать так, чтобы не всякому, кто захочет, был открыт к ним доступ. Например, к организации праздника никогда не будет допущен тот, кто не удовлетворяет определенным требованиям властей или же с самого начала не имеет на это права. Не все области праздника одинаково открыты и проницаемы; некоторые из них являются в высшей степени запретными, и поскольку праздники «даруют» различного вида довольствия, то «.. .власти свойственно быть репрессивной и с особой бдительностью подавлять всяческую бесполезную энергию, интенсивность удовольствий и всякого рода неупорядоченное поведение»9.
Используя так называемые «полиморфные техники» (отказы, дисквалификации, побуждения, интенсификации и пр.), власть добирается до самых тонких и самых индивидуальных поведений, достигает редкие и едва уловимые желания, пронизывает и контролирует даже повседневное удовольствие.
Власть организует (усиливая запреты) «любопытствующие присутствия», разного рода близости; она постоянно обследует и наблюдает, вымогает признания, инициирует «игру интенсивных ощущений»10.
До сих пор самой распространенной формой «возбуждения» и поддержания праздничного мироощущения является праздник. Несомненно, праздник есть мерило человечности и один из источников упорядоченного бытия. Именно поэтому, переживая упадок в отдельные периоды истории, этот элемент культуры не исчезает совсем; он считается наиболее древним из постоянно воспроизводимых.
Основное призвание праздника: организовывать и эстетически оформлять свободное время. Именно поэтому, всякий раз, сталкиваясь с проблемой досуга в обществе (классе или сословии) власть использовала успешно проверенные веками праздничные стандарты, которые до сих пор являются важным средством формирования и утверждения общественной цельности, одним из действенных средств воспитания личности.
Ключевое значение слова «праздник»: определенный период времени (час, день или дни), заполненный бездельем; характеристика свободного времени, когда отмечают что-то выдающее-ся-выделяющееся из потока других событий. Последнее оформляется соответствующими символами — обрядами или ритуалами, т. е. худо-жественно-выразительно обставлено, к тому же
Философия
это время всегда необычайно радостно или торжественно.
Сверхзадача праздника—осуществить в структуре сознания некие превращения, невозможные в обыденные, занятые трудом дни, поэтому праздник нуждается в особой душевной или психологической настроенности, он же ее и усиливает.
С давних пор и до нашего времени праздник связан не только со свободным от работы временем, это не просто отдых, а свободное время, созидающее общечеловеческие ценности. Ими являются: положительная оценка свободы, праздничности, веселья и т. п., которые предстают благодаря празднику не как исключительные состояния, а как часть жизни — равноправная и существенно необходимая.
Праздник — это вид свободной деятельности людей, собравшихся добровольно. Как правило, эта жизнедеятельность располагается вне сферы материальной пользы, соотносясь не столько с миром средств, сколько с миром идеалов. Праздник позволяет общаться свободно, создает условия для коллективных переживаний и идеальных устремлений, которые на время как бы стали реальностью. Именно праздник дает ощущение полноты жизни (индивидуальной и коллективной), позволяет пережить гармонию с собой и со всем окружающим. Праздник дает людям удовлетворение избыточно, что в будничных условиях подавляется или игнорируется. Праздничные отношения становятся своеобразной «разрядкой напряженности», которая накапливается обыденно, и вместе с тем они позволяют прикоснуться к счастливой жизни!
Существуют разные типы праздников, но все они в большей или меньшей степени основаны на добровольном согласии принимать и выполнять правила праздничной жизнедеятельности, а также не сводить ее к материальной пользе. Это не значит, что праздники лишены практического смысла и целесообразности. Наоборот, в их основе самая целесообразная человеческая деятельность — моделирование способов истинно человеческого общения в сфере свободного времени. Такой взгляд на праздник позволяет создать его краткую формулу: праздник — это «территория» свободы!
Данная теоретическая абстракция является сущностным определением, наряду с другими, она отражает один из самых существенных моментов содержания праздника: соединение людей узами общности, порождение чувства свободы и коллективности. Только праздник позволяет конкретно, чувственно ощутить единство и общность, открыто демонстрировать себя и в таком же качестве видеть других. Именно поэтому праздник является личным опытом почти всех, ведь нет таких людей, кто не пережил хотя бы один раз в жизни состояние праздничности, а пережив, не связывал бы с ним представления о свободной и по-своему счастливой жизни. Общение с другими в празднике позволяет прикоснуться к идеальному в жизни, физически и душевно гармонировать. Именно в это особое время
мы переживаем то особое настроение, когда, провозглашая радостное «да» определенному событию, мы утверждаем целостность жизни. Праздник как попытка избавить человека «от узко утилитарного или односторонне будничного отношения к жизни»11, позволяет задержать мгновенное состояние праздничности, зафиксировать его не завтра и не там где-то, а именно «здесь и теперь». Традиционно праздник остается тем типом жизнедеятельности, который имеет прямое отношение к свободе, изобилию, радости и смеху, к периодическому обновлению всей жизни.
Закономерно, что первыми теоретиками праздника являются Платон и Аристотель. Исключительно высоко оценивая свободное время как возможность совершенствования человека, они изыскивали формы «величайшего досуга» (Платон) или «высокого досуга» (Аристотель) и высказывали при этом целый ряд суждений о празднике, значимых до сих пор. Сложная природа праздника очень точно была описана в «Законах» Платона12: «...Верно направленные удовольствия и страдания составляют воспитание; однако в жизни людской они во многом ослабляются и извращаются. Поэтому ...боги, из сострадания к человеческому роду, рожденному для трудов, установили, взамен передышки от этих трудов... празднества, даровали Муз, Аполлона, их предводителя, и Диониса, как участников этих празднеств, чтобы можно было исправлять недостатки воспитания на празднествах...».
Аристотелевский праздник имеет значение эстетического занятия, подобающего свободному человеку. Наслаждение праздником приближается к конечной цели жизнедеятельности, его ищут не ради какого-то будущего блага, но ради него самого. Праздник становится ориентиром гармоничности или «самоцельности» человека, той «самоцельности», для которой и весь длительный сложный процесс воспитания, и вся его деятельность на пользу обществу должны были представать лишь в качестве средства.
Естественно, интерес к существу праздника не ослабевал и в последующие эпохи. Был создан ряд теорий и концепций праздника в трудах Д. Фрезера, А. Пиотровского, В. Проппа, В. Чичерова и др. Но, до сих пор не удается создать сколько-нибудь обоснованной методологии научного изучения праздника.
Поскольку попытка подчинить смех и праздничность пока еще очень слаба, попробую выдвинуть свою версию такого «силового бессилия».
Для аргументации данного предположения я провела сравнительный анализ влияния смеха и страха на общество, уточню, речь идет об этих феноменах как практиках-техниках воздействия на народ. Именно возможность их использования властью заставляет тщательно разбираться в природе и функциях этих антиномий-полюсов человеческой жизни.
Полюс «СМЕХ» — это:
^ крайняя форма реакции на потери;
^ яркие формы смеховой культуры (ритуалы, традиции и пр.), созданные «низами»;
^ реакция на действия властей, воплощенная в анекдотах, байках и пр.;
^ причина сознательного разрушения емехо-вой культуры альтернативным, насквозь цензурированным «эрзац-смехом»;
^ то, что мало изучено. Почему? Сознательно приглушается интерес к природной силе смеха? Для власти смех сильнее страха, как яркий консолидатор общества, эффективное средство выздоровления?
Полюс «СТРАХ» — это то, что:
^ устойчивее, живучее, чем смех;
^ используется властью активнее, чем смехо-вые формы; «излюбленная» форма использования властью;
^ регулярно, методически транслируется на все слои общества; выработаны специальные формы устрашения (основания устрашения): насилие и закон. Еще Макиавелли утверждал, что власть, «добытую» любовью, удержать можно, лишь полагаясь на мотив страха, а способов достижения цели всего два: закон и насилие;
^ активно изучается: следовательно, имеются заказы на это изучение со стороны власти.
Возможно наша жизнь, ее «краски»—это своего рода блуждание между данными полюсами? И смех, и страх — природны, но почему смех требуется сдерживать, цензурировать-контролиро-вать, а страх распространять? Замечу, что речь идет о формах смеха, имманентно присущих данному народу. Почему бы его («родной» смех) не шлифовать, развивая, сохраняя? Зачем насаживать, якобы формируя культуру смеха, чуждое-неродное (не в смысле иностранное, а в смысле искусственное, притянутое; обозначать это культурой более высокого уровня и, пользуясь силой власти, обращать народ в эту «синтетику», «суррогат», «псевдосмешное»)? Почему для сдерживания смеха требуется колоссальный аппарат власти, и почему для этого используется именно страх, который этим аппаратом так масштабно тиражируется? Следовательно, смех сильнее страха! И так, «Страх» против «Смеха» или «Смех» против «Страха»?
Я полагаю, то, что проще унифицируется, то — более управляемо. Действительно, почему праздник более непредсказуем, чем казнь? Потому что праздник имеет больше степеней свободы, как следствие менее управляем. Сравниваются крайности, но у этого сравнения есть причина: видимо, природа страха такова, что он менее индивидуален, чем смех. Страх ограничен-
ориентирован на боль тела и боль души, он имеет конечную пиковую форму в виде «короля страхов» — страха смерти. Для сравнения, предмет смеха беспределен, он есть плод разумности человека (в традициях Аристотеля), а «тренировать», унифицировать, усреднять человеческий разум практически невозможно. В данном случае самой действенной унификацией будет оглупление, упрощенчество, стандартизация мысли, что ведет к нивелированию личности, далее — к управлению смехом, формированию культуры смеха. Но поскольку «предметом воспитания» является человеческий разум, то какой бы массированной на него не была атака со стороны власти, беспредельность совершенствования не даст возможности добиться нужного результата в виде абсолютно «выровненного», выхолощенного интеллекта.
Не секрет, что «.. .за смехом никогда не таится насилие, смех не воздвигает костров,.. .лицемерие и обман никогда не смеются, а надевают серьезную маску, смех знаменует не страх, а сознание силы»13. Именно поэтому, техники устрашения наиболее совершенны, а общества, в которых смеются чаще, чем боятся, есть утопия. Но, именно благодаря желанию совершенствоваться, а оно не имеет пределов, сколько бы люди не боялись, они не разучиваются смеяться!
Примечания
1. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М.: Худож. лит., 1990. С. 104.
2. Там же. С. 79.
3. Аристотель. О душе // Соч. М., 1978. Т. 3. Гл. 10.
4. Цит. по переводу в издании Сабашникова: Лукиан. Сочинения. Т. 1. / пер. под ред. Зелинского и Богаевского. М., 1915. С. 188.
5. Бергсон А. Смех / предисл. и примеч. И. С. Вдовина. М.: Искусство, 1992. С. 20.
6. Там же. С. 87.
7. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М.: Худож. лит., 1990. С. 108.
8. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. / пер. с франц. М. : Касталь, 1996. С. 51—52.
9. Там же. С. 106.
10. Там же. С. 143.
11. Мазаев А. И. Праздник как социально-худо-жественное явление. М.: Наука, 1978. С. 12.
12. Платон. Соч.: в 3-х т. Т. 3. ч. 2. М, 1972. С. 117.
13. Бахтин М. М. Указ. соч. С. 109.
Поступила в редакцию 22 января 2010 г.
ЛАВРИКОВА Ирина Николаевна, кандидат философских наук, доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Тверского филиала Московского университета МВД РФ.
LAVRIKOVA Irina Nikolaevna is Cand.Sc. (Philosophy), Associate Professor of the Social Disciplines and Humanities Department of Tver branch of Russian Federation Ministry of Internal Affairs University.
