CC BY
191
ВЛАСТЬ И ОБЩЕСТВЕННОСТЬ НАКАНУНЕ И В НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
А.С. Туманова
Tumanova A.S. Government and social organizations on the eve and during the initial period of the first Russian revolution. The article looks at the period which proved to be crucial in changing the Russian state.
Важное место в истории России начала XX столетия занимает первая русская революция. События 1905-1907 гг. вызвали коренные изменения в государственном устройстве страны, в одночасье перешедшей от самодержавного к конституционно-монархическому строю. Завоеваниями революции явились учреждение наделенного законодательными функциями народного представительства, предоставление населению гражданских свобод, ставивших пределы вмешательства государственной власти в личную и общественную жизнь подданных. Казалось, что процесс превращения России в государство, основанное на передовых политических принципах европейской цивилизации, приобретал необратимый характер.
Однако проведение царской властью отдельных конституционных преобразований явилось не столько результатом признания их значимости для России, сколько следствием давления на самодержавие ряда экономических и социально-политических факторов развития страны (неудачи в ходе русско-японской войны, неблагоприятная экономическая конъюнктура и др.). Существенную роль среди исторических событий, подвигнувших власть на реформы, сыграло либеральное общественное движение. Активно развиваясь, на рубеже XIX-XX вв. оно приобретало все более радикальный характер, заставляя правительство отказаться от прежней модели общения с обществом на языке полицейских репрессий и задуматься о реализации его назревших требований.
Остроту проблемы взаимоотношений государства и общества сознавали многие представители правящей элиты страны. Об «отчаянном» положении России и невозможности для власти и в дальнейшем «управлять без общества» царю говорил министр юстиции Н.В. Муравьев на второй или третий день после убийства министра внутренних дел В.К. Плеве [1]. В правильности политического курса Плеве, нацеленного на борьбу
со всяким проявлением общественной самодеятельности, будь-то коллективное действие или даже коллективное изъявление мысли, в то время сомневались многие лица из ближайшего окружения царя [2]. Так, в необходимости выработки нового стиля управления страной, предполагавшего уважение к обществу и использование его здорового потенциала, убеждали Николая II его мать императрица Мария Федоровна, а также министры С.Ю. Витте, А.С. Ермолов и др. Победой «нового курса» стало назначение 25 августа 1904 г. министром внутренних дел п.Д. Святополка-Мирского - просвещенного бюрократа, осуждавшего «боевую политику против общества», проводимую Д.С. Сипяги-ным и В.К. Плеве, и провозгласившего главным принципом своей деятельности «доброжелательность и доверие правительства к общественным и земским организациям, так же как и ко всему населению вообще» [3].
Правительственный призыв к «примирению с общественностью» встретил понимание в общественных кругах и способствовал активизации общественного движения в стране. «С легкой руки кн. Святополка-Мирского, «доверие» сделалось в настоящее время модным словом... О доверии пишут в газетах, о нем говорят на земских собраниях; городские думы «кланяются и благодарят», «в этом робком шепоте отчетливо слышится одно слово: «Конституция» - комментировало новое общественное настроение эмигрантское «Освобождение» [4, 5]. На сторону «нового курса» встала почти вся российская печать. О необходимости расширения участия общества в государственных делах и всестороннего обновления государственного строя в либеральном духе писали даже консервативно настроенные «Новое время» и «Киевлянин», конституционалистом сделался «Гражданин» В.П. Мещерского, охотно распространявшийся о настоятельной потребности смягчения самодержавия и приближения его к обществу [6-8].
Приветствовала политику нового министра внутренних дел и выражала готовность оказать ему содействие при условии объявления последним, что народ будет призван к управлению страной, значительная часть либеральной общественности. «Если он государственный муж, - формулировало ожидания либералов «Освобождение», - ...он возвратит обществу его естественное право соединяться для общественного дела, он откроет окна и двери всего бюрократического здания для того, чтобы воздух и свет могли свободно проникать во все углы. Коротко, ближайшей задачей министра, понимающего потребности государства и государственной власти, должно быть установление: свободы слова, свободы печати и свободы союзов!» [9]. Лидеры объединившейся вокруг журнала либеральной оппозиции, входившей в состав «Союза освобождения» - П.Н. Милюков, П.Д. Долгоруков, П.Б. Струве и др., в выработанном ими в октябре 1904 г. проекте конституции требовали превращения страны в конституционную монархию с законодательной Государственной думой и с введением в конституцию декларации прав человека [10, 11].
О необходимости «установления тесной связи и живого контакта между государственной властью и обществом» шла речь на проходившем 6-9 ноября 1904 г. земском съезде. Обсуждая условия нормализации общественной и государственной жизни страны, участники съезда критически оценивали взятый правительством с начала 80-х гг. XIX в. тон в отношении общества, имевший в своей основе «опасения развития общественной самодеятельности и стремление к устранению общества от участия во внутреннем государственном управлении». Поддерживая либеральные перемены в стране, земцы требовали обеспечения правовых гарантий «нового курса», предохранявших общественность, по словам председательствовавшего на съезде известного земского деятеля Д.Н. Шипова, от «такой случайности, как перемена лиц во главе государственного управления» [12]. Гарантом незыблемости правительственного курса, нацеленного на беспрепятственное проявление общественной инициативы и самодеятельности, признавалось установление и последовательное проведение в жизнь демократических свобод - неприкосновенности личности и жилища (п. 5), совести и вероисповедания, слова и печати, собраний и союзов (п. 6), введения полного гражданского и
политического равноправия (п. 7), уравнения крестьян в личных правах с другими сословиями (п. 8), расширения полномочий органов самоуправления (п. 9), и, наконец, введение народного представительства (п. 10) [13]. «С единодушием, поразительным для представителей дворянства и крупной земельной собственности, члены съезда наметили программу, в которой фигурируют все необходимые права: свобода печати, собраний, союзов, требование национальных прав, одним словом конституции», - писала о съезде иностранная печать и добавляла: «что бы теперь ни сделали царь и князь Святополк-Мирский с этими реформами или с их мужественными инициаторами, один колоссальный шаг сделан: великая русская нация, в ожидании своей «Декларации прав» и своего «Bill of Rights», имеет уже свою «Петицию о правах» [14].
Занявший важное место в развитии общественного движения России накануне первой русской революции и явившийся индикатором роста оппозиционных настроений в либеральной среде ноябрьский земский съезд
1904 г. послужил сигналом к широкому обсуждению вопросов государственного устройства в общественных кругах. К решениям съезда присоединилось большинство земских собраний страны, к политическим требованиям перешли либеральные гласные городских дум [15]. Попытка расширить «смягченные» решения земских деятелей и выдвинуть более радикальные политические требования (созыв Учредительного собрания на основе всеобщего избирательного права и др.), была предпринята в ходе развернувшейся в конце 1904 г. многолюдной «банкетной» кампании - серии банкетов, приуроченных к 40-летию судебной реформы 1864 г., отмечавшейся 20 ноября. По подсчетам К.Ф. Шацилло, в 34 городах России произошло более 120 собраний и банкетов, в которых приняли участие около 50 тысяч человек [16]. Сочетание вкусной пищи и остроумных речей, зачастую радикальных по содержанию и резких по тону, поднимавших острые политические вопросы о конституции и гражданских правах, наделяло банкеты большой притягательной силой в глазах организовывавшей их либеральной интеллигенции - врачей, адвокатов, литераторов, учителей и других, рассчитывавших, по утверждению В.В. Шелохаева, «на создание широкого оппозиционного фронта борьбы против авторитарного режима [17].
«Сознательной тактикой тех, которые в выступлении земцев усмотрели опасность, боялись продешевить, ибо хотели не примирения с властью, а войны до «полной победы»», считал банкеты правый либерал
В.А. Маклаков [2, а 331-332]. Признаком радикализации освободительного движения, усиливавшего свой натиск на самодержавие, признавал юбилей сорокалетия судебных уставов другой видный представитель общественного движения И. В. Гессен: «Первое открытое выступление широким фронтом, бодрое и решительное, встретило со стороны власти бессильное колебание, - явное нежелание допустить банкеты и неспособность воспрепятствовать их устройству. Такое соотношение внушало ощущение бесповоротной победы, и с этого момента движение становится стихийным» [18].
Банкетная кампания сопровождалась многочисленными митингами и демонстрациями, участники которых выступали с требованием введения конституционного правления и исполняли «марсельезу». Оппозиционный характер приобрели собрания многих легальных общественных организаций. Выражая свою солидарность с решениями ноябрьского земского съезда 1904 г., общества настаивали на создании законодательных гарантий обеспечения беспрепятственного проявления общественной инициативы и самодеятельности, являвшихся, на их взгляд, единственным прочным залогом успешной работы в различных областях общественной жизни страны - народном хозяйстве, медицине, образовании и т. п.
«Ставя всегда своей задачей выяснение и разработку вопросов сохранения народного здравия, - говорилось, в частности, в направленном Мирскому 7 декабря 1904 г. постановлении Совета Воронежского отдела Русского общества охранения народного здравия, - отдел на основании всей своей двенадцатилетней деятельности пришел к глубокому убеждению в необходимости коренного преобразования России для успеха ее оздоровления» [19]. В бюрократическом строе и несовершенном законодательстве усматривали причины печального положения дела врачебной помощи на фабриках и заводах России члены Санкт-Петербургского общества больничных врачей [20]. С поддержкой провозглашенной Святополком-Мирским политики доверия к общественным силам и требованием предоставления населению
твердых правовых гарантий того, что новый порядок установился в стране прочно и не будет зависеть от личных воззрений того или другого министра, обращались к министру внутренних дел Юридическое общество при Харьковском университете [21], Императорское Московское общество сельского хозяйства [22], Комиссия по техническому образованию при Московском отделении Русского технического общества [23], Саратовское литературное общество в память А.Н. Пыпина [24] и многие другие организации.
Яркой иллюстрацией общественного подъема того времени явился сдвиг, происшедший в настроениях консервативной части русского общества. Проходившая в конце января 1905 г. сессия московского дворянства, в состав которого входила почти вся служилая знать и губернаторы доброй половины России, придворный мир, определявший политический курс, и будущие руководители Союза объединенного дворянства, на «отрезвляющий голос» которого возлагали такие надежды правые, не решилась тогда признать «бессмысленным и вредным» высказываемое российской общественностью стремление к преобразованию государственного строя; оно настаивало только на его «несвоевременности» во время «небывалой по упорству войны». В то время некоторые представители правых кругов стали даже примыкать к либерализму, видя в нем силу, которую можно противопоставить революции. «Убежденные сторонники Самодержавия покидали его за его слабость и начинали смотреть на либерализм как на силу, которая одна могла бы остановить Революцию», - записал в своих воспоминаниях В.А. Маклаков. «Так, -резюмировал Маклаков, - к 1905 г. образовался один общий фронт, от революционеров до консервативных слоев нашего общества. Единомыслия в этом лагере быть не могло. Но в одном все были согласны: что продолжать по-прежнему невозможно. Против этого оппозиционного фронта стояло Самодержавие со своим еще сильным государственным аппаратом, но смущенное проявленной к нему общей враждебностью» [2, а 344-346, 350, 352-353].
Между тем сомнения в правильности проводимого правительством курса стали проникать и в правящую среду. О сложности установления взаимоотношений с общественностью в виду политизации ее настроений в условиях общественного подъема до-
носили министру внутренних дел многие руководители местной администрации. Так, в возможности «немалых осложнений для власти» от развития политических настроений в общественной среде предостерегал Мирского в ноябре 1904 г. бывший тогда саратовским губернатором П.А. Столыпин: «такие политические собрания я не считал бы опасными, - указывал последний, - если бы имелись в виду немедленные крупные реформы, в противном же случае они становятся ядром недовольных, группируют их в сплоченные организации... с которыми придется считаться» [25]. В укреплении престижа правительственной власти видел способ остановить сползание общества в революцию полтавский губернатор Н. Урусов: «только
сильная правительственная власть, твердо основанная на законе, чуждая всякого произвола в ту или другую сторону, может сдерживать в установленных рамках правильное течение жизни», - убеждал он Мирского в декабре 1904 г., требуя от него «немедленного авторитетного указания» общественным деятелям, что они не компетентны обсуждать и вырабатывать, без всякого уполномочия и подготовки, общегосударственные вопросы» [26].
Таким образом, в условиях всеобщего недовольства правительством последнее вынуждено было искать возможности для установления компромисса с обществом, рассчитывая тем самым привлечь его на свою сторону. Такой уступкой со стороны власти явился правительственный указ 12 декабря
1904 г. «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», содержавший обещания реформирования государственного строя и в известной мере шедший навстречу либеральным требованиям. Однако не предполагавший политических уступок и самым категорическим образом отвергавший «конституционные домогательства» земских деятелей указ настолько запоздал, что уже не мог в создавшейся политической ситуации удовлетворить требований даже самых лояльных и законопослушных либералов правого толка [17].
Дальнейшей уступкой российской общественности, политические лозунги и требования которой еще более радикализировалась в связи с кровавыми событиями 9 января
1905 г., стали изданные 18 февраля 1905 г. рескрипт на имя нового министра внутренних дел А.Г. Булыгина о намерении императора привлекать «избранных от населения людей
к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предложений», а также указ Сенату, легализовавший петиции на высочайшее имя. Указ возлагал обязанность рассмотрения и обсуждения поступающих от частных лиц и общественных организаций предложений, посвященных «общей пользе и нуждам государственным», бывших ранее с юридической точки зрения незаконными, на Совет министров.
Либеральные круги, получившие с изданием правительственных актов 18 февраля возможности легальной политической работы, встретили их восторженно. «Началом новой эры в нашей государственной жизни» называла их либеральная газета «Русские ведомости». Свою готовность пойти на встречу власти и «содействовать замирению взбаламученного моря народного» выражали либералы правого толка, печатавшиеся в «Праве» [17, ^ 155].
Между тем уже в самое ближайшее время власть в полной мере осознала серьезные политические последствия актов 18 февраля, и в особенности указа Сенату о разрешении петиций. Ответ общества на полученное приглашение к участию в обсуждении государственных вопросов превзошел самые смелые ожидания правительства. По всей стране прошли сотни митингов и собраний, на которых составлялись петиции к царю. Газеты пестрели сообщениями о выражении недовольства администрацией в центре и на местах, помещали требования либеральной оппозиции, объединявшейся в земствах, городских думах, легальных обществах и съездах, с призывом к реформированию различных сфер жизни страны. Все они имели сходное содержание, утверждая, что никакая культурная работа в стране невозможна без преобразования самодержавного строя в правовой.
Воспитывали общество в духе критического восприятия государственного строя как деятели нелегального Союза освобождения, так и члены дозволенных общественных организаций, забывших в угоду политике о своих непосредственных обязанностях и всецело посвятивших себя обсуждению вопросов государственного устройства. Откликаясь на призыв правительства, сформулированный в указе 18 февраля, общественные деятели направляли в Совет министров развернутые программы реформирования существующего строя, содержащие самые смелые
лозунги и требования. Между тем возможности власти бороться с развитием оппозиционных настроений в общественной среде были весьма ограниченными. Даже если собрания обществ или сами общества закрывались местными властями за ведение противоправительственной агитации, общественные деятели спешили обжаловать подобные постановления на том основании, что они незаконно нарушают право, предоставленное им указом 18 февраля 1905 г., обсуждать меры к улучшению государственного благоустройства и народного благосостояния, к каковым должен быть отнесен и отдельный обсуждавшийся ими вопрос об оказании материальной помощи детям бедных рабочих, улучшении состояния сельского хозяйства или здравоохранения в какой-либо местности и т. п. Причем в случае заявления протеста победа нередко оказывалась на стороне общественных организаций, и запретительные меры местной администрации отменялись центральными властями как не соответствовавшие постановлениям и видам правительства.
В стране создавалась ситуация близкая к правовому беспределу: администрация, руководствовавшаяся требованиями Манифеста 18 февраля 1905 г., призывавшего ее к строгому исполнению долга по борьбе со смутой и крамолой, усиливала репрессии в отношении общественной самодеятельности, тогда как общественность, ссылаясь на задачи, поставленные изданным тогда же Указом, использовала возможность призвать последнюю к порядку. «Критику правительственных мероприятий мы считаем не дерзостью, а правом и долгом каждого человека, особенно после предоставленного указом 18 февраля всем русским людям права представлять свои предложения, касающиеся усовершенствования государственного благоустройства и улучшения народного благосостояния», - говорилось, в частности, в направленной в Сенат жалобе членов Тамбовского общества попечения о детях на постановление губернатора о закрытии этого общества [27]. Актами грубого нарушения законных прав обществ, не имеющими надлежащей опоры в законе, были квалифицированы советами трех московских организаций -Общества сельского хозяйства, Московского Отделения русского Технического общества и Педагогического общества при Московском университете - постигшие их административные репрессии [28].
Важным результатом указа 18 февраля, создавшего условия для политической организации российского общества, явилось образование профессиональных союзов, рождавшихся, по свидетельству современников, «как грибы после дождя». Возникшие тогда разнообразные союзы адвокатов, медицинских работников, инженеров, техников, профессоров, статистиков, журналистов, писателей и другие, как отмечали современники, «обнимали самых видных членов профессии, создавались как бы для обсуждения профессиональных нужд, а на деле становились простыми формами политической агитации» [2, ^ 361, 366; 18, а 196-197]. В.А. Маклаков вспоминал, что Союз адвокатов, членом которого он состоял, собравший «людей культурных и образованных, по профессии связанных с самыми разнообразными правовыми проблемами государства», вопросами правоведения не занимался, однако «экспромтом», «по одному настроению» решал сложные вопросы государственной жизни страны, принимал смелые политические резолюции о государственной целостности России, конституции и парламенте [2, а 362-365].
Широкие политические и социальноэкономические требования в программах союзов свидетельствовали о перевесе в общественном движении крайних элементов, «бесцеремонно насиловавших волю участников и старавшихся превратить союзы в политическую партию с программой максимум», -оценивал настроения входивших в профессиональные союзы общественных сил И.В. Гессен. Указывал он и на тщетность попыток властей противодействовать процессу развития профессионально-политических союзов: «В ответ на привлечение отдельных членов к судебной ответственности за образование противозаконного сообщества сыпались со стороны всех остальных членов заявления прокурорам о принадлежности к союзам, и власть пасовала перед необходимостью посадить на скамью подсудимых десятки тысяч людей» [18, а 196-197]. Организационное руководство профессиональнополитическими союзами осуществлял Союз союзов - самая мощная и радикальная среди всех тогдашних либеральных организаций, образовавшаяся в мае 1905 г. на основе объединения 14 интеллигентских союзов.
Оценивая политические последствия указа 18 февраля 1905 г., авторы различных политических воззрений сходятся в одном:
указ явился серьезной политической ошибкой правительства и привел к усилению радикальных настроений в общественной среде. «Указ ясно показывал, что что-то изменилось, и что самодержавие потеряло свою прежнюю самоуверенность», - указывал эмигрантский историк В.В. Леонтович [3, а 432]. «Вместо того, чтобы обуздать волнения, монарший указ оказался катализатором, мобилизовавшим массы населения, ранее не решавшиеся выражать свои мнения по политическим вопросам», - утверждает, ссылаясь на американского историка Эсчера, Р. Пайпс [29].
Подчеркивая, что указ 18 февраля совершенно перевернул все существующие понятия дозволенного и запретного и заложил мину, которая должна была взорвать тот порядок, с таким упорством верховной властью до сих пор оберегаемый, В.А. Маклаков оценил дивиденды, даваемые им общественному движению: «Деятели Освободительного
Движения были бы очень неловки, если бы они не использовали всех тех новых возможностей, которые Указ им предоставил. Указ открыл им путь к населению, в самую толщу обывательской массы, и поставил их агитацию под защиту Высочайшего приглашения... В феврале 1905 г. Самодержавие. дало всем сигнал «на себя нападать». Со времени этого Указа его судьба была решена» [2, ^ 359-360]. «Разве можно удивляться, что авторитет власти. падает в глазах населения до полного ее отрицания, - описывал состояние общества после опубликования актов 18 февраля другой лидер либерального движения И.И. Петрункевич, - И нет ничего удивительного, что Москва стала своеобразным центром общественной мысли, самостоятельно вырабатывающей выход из тупика, в котором очутилась Россия со всем своим растерявшимся бюрократическим аппаратом» [30].
Расходясь с общественными деятелями в выборе рецептов дальнейшего развития страны и делая попытку оправдаться неправильным широким толкованием обществом указа 18 февраля, предоставлявшим права обсуждения местных польз и нужд, но отнюдь не устанавливавшим права собраний, правительственный чиновник В.И. Гурко был солидарен с ними в оценке его последствий, отмечая неспособность власти «оградить существующий порядок и соблюдение действующих законов». «Что могла сделать в то время власть, если бы она желала дейст-
вовать вполне логично и планомерно? - задавался вопросом Гурко. - Очевидно, одно из двух: либо принять решительные меры к точному соблюдению действующих законов взбудораженными общественными элементами, либо отменить или, по крайней мере, изменить законы, иначе говоря, немедленно даровать населению свободу слова, собраний, союзов». Однако оба эти пути представлялись ему не только ошибочными, но и определенно опасными в силу того, что власть потеряла «должное обаяние», а общество могло не справиться с «тяжелым бременем ответственности». «Власть имела дело с общественностью определенно психически больной, - резюмировал Гурко, - а посему и вынуждена была поступать с ней не по правилам логики, понятным лишь людям умственно уравновешенным, а путем некоторого ее ублажения, не передавая ей, однако, в руки кормила правления» [31].
Ситуация, в которой оказалось правительство весной - летом 1905 г., представлялась весьма сложной: разрешить ее в том или другом направлении способны были лишь серьезные политические меры, направленные в конечном итоге на успокоение общества. Революционное и оппозиционное движение вступило в новую фазу своего развития, общество быстро левело. Стоявшим у власти становилось очевидным, что поиск выхода из тупика был теперь уже возможен только путем достижения разумного компромисса с общественностью, с той ее умеренной частью, которая в меньшей степени была заражена революционными настроениями и могла в ближайшей перспективе стать ее союзником. Для этого требовалось удовлетворить наиболее насущные и часто повторявшиеся ее требования, каковыми являлись провозглашение народного представительства и предоставление населению гражданских свобод, создававших условия для развития общественной инициативы и самодеятельности. Реализация этих мер, предполагавших допущение участия во власти «общественников», представлялась меньшим злом в сравнении с революционной опасностью. Как справедливо указывает Р.Ш. Ганелин, события общественно-политической жизни страны второй половины 1904 - начала 1905 г.: решения ноябрьского земского съезда, кампания банкетов и другие «должны были вызвать особенную, не только политическую, но и психологическую решимость правящих
кругов не давать голоса «улице» в вопросе о государственном устройстве [32]. Поэтому правительство вплотную занялось разработкой реформ, сделав ставку на либеральный центр российского общества.
1. Дневник Алексея Сергеевича Суворина. М., 2000. С. 466.
2. См.: Маклаков В.А. Власть и общественность на закате старой России. Париж, 1928. С. 320.
3. Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762-1914. М., 1995. С. 373.
4. Кое-что о доверии // Освобождение. 1904. № 61. 30 нояб. (13 дек.). С.189.
5. Заговорили. // Освобождение. 1904. № 57. 2 (15) окт. С. 122.
6. Новое время. 1904. 24 сент.
7. Киевлянин. 1904. 8 сент.
8. Наши внутренние дела // Освобождение. 1904. № 61. 30 нояб. (13 дек.). С. 189.
9. Ближайшая задача // Освобождение. 1904. № 59. 10 нояб. (28 окт.). С. 150.
10. Основной закон Российской империи: Проект русской конституции, выработанный группой членов «Союза освобождения». Париж, 1905. С. 50-51.
11. Программа Союза освобождения // Освобождение. 1905. № 69-70. 7 (20) мая. С. 303-306.
12. Шипов Д.Н. Воспоминания и думы о пережитом. М., 1918. С. 240.
13. Положения по вопросу об общих условиях, препятствующих правильному течению и развитию нашей общественной жизни, постановленные частным совещанием земских деятелей, назначенным на 6 и 7 ноября 1904 г. в Петербурге // Государственный архив Российской Федерации (далее - ГАРФ). Ф. 102.00. 1904. Д. 1250. Т. 2. Л. 35-36.
14. См.: Из иностранной печати о русских делах // Освобождение. 1904. № 61. 30 нояб. (13 дек.). С. 194. (Перепечатка из французской газеты «Le Temps».)
15. См. земские адреса к императору с поздравлениями по случаю рождения наследника, обращения к императору и министру внутренних дел П.Д. Святополку-Мирскому деятелей городского самоуправления // ГАРФ. Ф. 102.00. 1904. Д. 1250. Т. 2. Л. 127-144об.
16. Шацилло К.Ф. Русский либерализм накануне революции 1905-1907 гг. М., 1985. С. 294.
17. Секиринский С.С., Шелохаев В.В. Либерализм в России. Очерки истории (середина XIX -начало XX в.). М., 1995. С. 153.
18. Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет // Архив русской революции. Т. 22. М., 1993. С. 186.
19. Постановление Воронежского отдела Русского общества охранения народного здравия, направленное министру внутренних дел П.Д. Свя-тополку-Мирскому 7.12.1904 за № 536 // Г АРФ. Ф. 102.00. 1904. Д. 1250. Т. 2. Л. 84-84об.
20. Секретная записка начальника Петербургского охранного отделения А.В. Герасимова Директору Департамента полиции (март 1905 г.) // Там же. Л. 289.
21. Донесение прокурора Харьковской судебной палаты министру юстиции о заседании Юридического общества при Харьковском университете 6.11.1904 от 8.11.1904 за № 15 // Ф. 124. Оп. 13. 1904. Д. 1430. Л. 6.
22. Заявление группы членов Императорского московского общества сельского хозяйства от
19.09.1904 // Ф. 102.00. 1904. Д. 1250. Т. 2. Л. 34-34об.
23. Московский обер-полицмейстер - в Департамент полиции о заседаниях Комиссии по техническому образованию Московского отделения Русского технического общества 29-31.12.1904 от 30.12.1904 за № 11480 // Там же. Л. 167-170.
24. Постановления, вынесенные на банкете памяти ученого и журналиста А.Н. Пыпина в г. Саратове 17.12.1904 // Ф. 124. Оп. 13. 1904. Д. 1447. Л. 3-3об.
25. Саратовский губернатор П.А. Столыпин -министру внутренних дел П.Д. Святополку-Мирскому 30.11.1904 за № 3014 // Ф. 102.00.
1904. Д. 1250. Т. 2. Л. 21об.-22.
26. Полтавский губернатор Н. Урусов - министру внутренних дел П.Д. Святополку-Мирскому
12.12.1904 за № 3728 // Там же. Л. 14об.
27. Заявление Тамбовского общества попечения о детях губернатору // Право. 1905. № 16. 24 апр. Стб.1296.
28. Постановления соединенного заседания трех обществ // Право. 1905. № 22. 8 июня. Стб. 1817-1818.
29. Пайпс Р. Русская революция. М., 1994. Ч. 1. С. 38-39. Цит. по Ascher A. The Revolution of
1905. Stanford, 1988. P. 114.
30. Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля // Архив русской революции. Т. 21. М., 1993. С. 366.
31. Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 440, 443-444.
32. Ганелин Р.Ш. От попыток реформ без введения представительства (указ 12 декабря 1904 г.) к идее совещательной думы // Власть и реформы: от самодержавной к советской России.
С.-Пб., 1996. Ч. 6. Гл. 1. С. 477.
