CC BY
187УДК 325
Т. АЛЛАНИЯЗОВ,
кандидат исторических наук, профессор кафедры истории Казахстана, экономики и права Жезказганского университета
А. ДОЛГОПОЛОВ,
старший преподаватель кафедры истории Казахстана и СПД Карагандинского государственного медицинского университета
Ключевые слова:
голод в Казахстане, Р. Киндлер, коллективизация, кочевники
T. ALLANIYAZOV,
candidate of history, professor of the history of Kazakhstan, Economics and Law University ofZhezkazgan
A. DOLGOPOLOV,
Senior Lecturer of Chair of the history of Kazakhstan and SPD Karaganda State Medical University
Keywords:
the famine in Kazakhstan, R. Kindler, the collectivization of the nomads
ВЛАСТЬ И ГОЛОД В КАЗАХСТАНЕ ГЛАЗАМИ НЕМЕЦКОГО ИСТОРИКА РОБЕРТА КИНДЛЕРА
Рецензия на монографию Роберта Киндлера «Сталинские кочевники: Власть и голод в Казахстане / пер. с нем. Л.Ю. Пантиной. М.: Политическая энциклопедия, 2017. - 382 с.
POWER AND HUNGER IN KAZAKHSTAN THROUGH THE EYES OF GERMAN HISTORIAN ROBERT KINDLER
Review on monograph by Robert Kindler Stalinist nomads: power and hunger in Kazakhstan / lane. with it. L.Y. Pantinoj. M.: Political encyclopedia, 2017. - 382 p.
В условиях, когда исследование проблемы голода в Казахстане отечественными историками зачастую используется в политических целях [2], важно обратить внимание на подходы к данной теме немецкого историка Р. Киндлера, работа которого являет собой ключевой элемент конструкции, созданной ранее в исследованиях Изабель Огайон, Николло Пьянчолы, Мэттью Пейна и Сары Кэмерон [3].
С самого начала принципиально важно отметить следующее. Автор книги не разделяет бытующего в американской, западногерманской и украинской исторической литературе мнения о том, что голод в Казахстане являлся преднамеренным геноцидом, критически относится к подобной трактовке и всецело солидарен с позицией, озвучиваемой в российской историографии1.
Продолжая, углубляя и развивая исследовательские наработки своих европейских и американских коллег, продуктивно используя казахстанскую, российскую и особенно западноевропейскую историографию, вводя в научный оборот значительные пласты малоизвестных источников, автор создал труд, который в полной мере можно оценить как этапный в плане осмысления зарубежными исследователями сути такой дихотомии, как власть и голод на примере Казахстана.
В работе нет привычного для российских и казахстанских читателей
наличия во вводной части таких элементов, как историография проблемы, характеристика источниковой базы, методологические принципы исследования, цели и задачи. Осуществив во введении экскурс в имевшие место исследования и дискуссии по таким аспектам, как перевод на оседлость и реализация власти и голод [1, с. 9—19], автор в разделе «Дебаты» дал обзор имеющейся литературы. Здесь он представлен в контексте развернувшихся в последнюю четверть века дискуссий о сущности и характере имевших место событий в казахской степи, где четко проведена грань между исследованиями советского периода, тенденциозно восхвалявшими коллективизацию и оседание по-казахстански, и появившимся после 1991 г. не менее тенденциозного нарратива, который автор не без основания характеризует как «радикально-националистический». Здесь же критически рассмотрен широкий «ассортимент» интерпретаций проблемы взаимоотношений кочевников и государственности в трудах зарубежных и отечественных этнологов и историков [1, с. 20].
Только по мере знакомства с монографией видно, сколь основательна ее историографическая база, включая научные исследования и публикации на немецком, английском, итальянском, французском и русском языках, сколь богат использованный в ней круг документальных источников — в
1 Вероятно, эта позиция и сыграла ключевую роль в решении «РОССПЭН» перевести и издать на русском языке книгу Р. Киндлера.
том числе материалы из фондов ГАРФ, РГВА, РГАНИ, РГАСПИ, РГАЭ, ЦГА РК и АП РК, а также материалы из таких документальных сборников, как «Трагедия советской деревни», «Голод в СССР» и др., сколь обширна привлекаемая автором дискуссионная проблематика, содержащаяся в западноевропейской и американской литературе.
Структура монографии и способ подачи материала заслуживают положительной оценки. Автор формулирует исследовательскую гипотезу следующим образом: «Перевод казахов-кочевников на оседлое положение не являлся программой эмансипации "угнетенного" народа и не имел целью создание "нового человека"; в конечном счете он служил главным образом для утверждения власти большевиков и якобы более эффективной эксплуатации экономических ресурсов степи» [1, с.14]. Поставив себе исследовательскую проблему, автор шаг за шагом сверяет с ней факты, документальные свидетельства и достаточно аргументированно ее подтверждает.
Главы или разделы книги названы следующим образом: «Контексты — кочевники и российская колониальная держава», «Условия — советская власть в степи», «Атаки — коллективизация и перевод на оседлость», «Бунт— гражданская война и массовый исход», «Голод — катастрофа и новый порядок», «Варианты — кочевой образ жизни по-советски». Не менее образны и названия составляющих элементов, названных выше тем. Так, например, ключевые элементы предпоследней темы выглядят сле-
дующим образом: «Размеры катастрофы», «"Живые скелеты" — голод и социальная интеграция», «"Нужно пользоваться моментом" — кадры и кризис», «Пути выхода и новые формы зависимости».
Опираясь на исследования предшественников, основываясь на систематизации известных специалистам-историкам фактов, привлекая в значительном объеме документальный материал, автор местами пунктирно либо схематично (например, там, где речь идет об условиях жизни кочевников в Российской империи), временами более подробно и основательно (взаимоотношения кочевников и крестьян-переселенцев) раскрывает перед читателем различные аспекты противоречивой политики государства в отношении кочевников и крестьян-переселенцев, и прежде всего социально-экономические акции (политика «Малого Октября», раскулачивание, хлебо- и мясозаготовки, коллективизация, репрессии, перевод на оседлость), военно-политические действия (повстанческие движения доведенных до отчаяния кочевников и их силовое подавление) и социально-демографические (массовая миграция за пределы проживания, тотальный голод, сокращение численности населения, ликвидация традиционных социальных структур). Вся государственная политика, проводимая в отношении кочевого населения, рассмотрена под углом зрения формирования механизма социально-экономической катастрофы, ее масштабов и последствий как текущего, так и долгосрочного плана,
а также определения ее (катастрофы) как совокупности условий и факторов для становления принципиально нового общества — полностью зависимого и подчиненного произволу государственной власти, ее целям и задачам как тактического (частного) так и стратегического (общего) характера.
Важную роль в книге автор отводит вопросу функционирования так называемых сетей: социальных — в виде устойчивых ко всякого рода деформациям клановых и родовых связей и официальных — советские и партийные организации, а также различным примерам их сращивания, взаимопроникновения и использования в целях захвата рычагов власти, ее укрепления и в конечном итоге использования в качестве инструмента выживания (особенно физического) в условиях как надвигающейся катастрофы, так и в ходе нее и после нее.
В первой главе хорошо показаны условия, в которых функционировала советская власть в степи, первостепенной задачей которой являлось «победить влияние традиционных казахских элит» и в конечном итоге «сломать социальные порядки». Поставив в начале главы вопросы: как советское государство пыталось обеспечить себе приверженность и лояльность на местах? кто присоединялся к проекту большевиков и какие интересы преследовали эти люди? какую роль играли кланы? автор в разделе «Советская по форме, традиционная по содержанию» раскрывает механизм функционирования управленческих и партийных структур. При этом он показывает деятельность большевиков
как «представителей чужой нации», рассматривает, как осуществлялась политика «Лицом к аулу» и что увидели большевики в ауле, раскрывает характер и содержание процесса осуществления «советских выборов в степи».
Логическим продолжением этого был раздел, который автор формулирует следующим образом: «"Путь к социализму" — будущее казахских кочевников». Здесь в подразделах «"Отсталость" и новая культура», «Дебаты об оседлости» предпринята успешная попытка ответить на такие вопросы, как: «Правильный ли путь представляла собой привязка "отсталых" кочевников к земле, или казахам лучше было остаться кочевниками? Могло ли государство, претендовавшее на контроль над своим населением, мириться с тем, что жители целых регионов ускользают у него из рук? Что было нужно, чтобы повысить культурный уровень казахов? И наконец, идеологический или экономический вопрос решался посредством перевода на оседлость?». Отвечая на один из них, автор утверждает, что «суть "перевода на оседлость" вначале состояла в локализации казахов», и «если коммунисты хотели реализовать свои властные притязания, им следовало иметь возможность находить кочевников» [1, с. 72].
Точно так же автор решает вопрос при освещении ситуации, в которой оказались «европейские крестьяне-переселенцы в Казахстане» — вчерашние «колонизаторы» и сегодняшние «парии». «Большевикам, — отмечает автор, — не удавалось сглаживать
многообразные конфликты между двумя группами (переселенцев и автохтонных жителей, «старожилов» в трактовке автора), к тому же вначале у них отсутствовала четкая стратегия относительно будущего степи». В связи с этим они, как полагает автор, и задались вопросами: «Следует ли отдавать казахам как "бывшей угнетенной нации" всегда и всюду предпочтение перед "бывшими колонизаторами"? Или экономическими интересами нельзя жертвовать в угоду постулатов национальной политики?». Ответы на эти вопросы автор в панорамной форме разворачивает в процессе освещения подразделов обозначенных как: «Реформы, голод и новая экономическая политика», «Конфликты и комиссии».
Обозначив последний раздел первой главы «Клановая логика — сети в партийном руководстве», автор подробно раскрывает причины вмешательства Москвы в казахстанские дела — конфликты и раскол среди казахстанских большевиков, «непонимание и недоверие между "бывшими колонизаторами" и представителями "отсталых наций", с одной стороны. А с другой — «среди местных партийцев боролись за власть и влияние конкурирующие сети», представители и предводители которых «принадлежали к различным казахским кланам». Именно «поэтому в своей политике в Средней Азии большевики старательно балансировали между потворством региональным интересам и их ограничением» [1, с. 92, 93].
Коллективизацию и перевод на оседлость автор характеризует как «атаки». Именно так и названа третья — центральная — глава его книги. Тщательно, с привлечением новых данных прослежены узловые моменты коллективизации и седентаризации. Отталкиваясь от репрессивного характера проводимых акций, автор на примере алгоритма так называемой «Семипалатинской авантюры» показал, «что в Семипалатинской губернии были испытаны методы, которые вскоре в обязательном порядке стали применяться везде, где требовалось заготовлять хлеб и репрессировать кулаков, — то есть по всему Советскому Союзу» [1, с. 121].
Подраздел «Малый Октябрь» разительно отличается от штампованных в постсоветской историографии клише, в которых эта политика была представлена преимущественно как репрессии против баев, с набором их средств и методов, количества репрессированных и т.п. Пунктирно обозначив канву событий, автор сосредоточивает свое внимание на том, как под прикрытием дебаизации1 сводились старые счеты — «большевики расправлялись с политическими противниками и "врагами советской власти", представители различных кланов и сетей — с нежелательными конкурентами». На значительном архивном материале иллюстрируются две стороны одной медали — солидарность кочевого общества перед лицом смертельной угрозы и ее оборотной
1 Данный термин впервые появляется в работе И. Огайон. 118 Постсоветский материк
стороны, коими являлись конфликты между конкурирующими кланами.
Впечатляюще представлена фактическая канва кампаний по коллективизации и раскулачиванию, характеризуемых автором как «методы принуждения». Это подтверждают как яркая образность в названиях подразделов: «Раскулачивание и разбой», «Большевистские темпы», «Беспомощные в степи», «Дорога к экономической катастрофе», так и приводимые им многочисленные свидетельства, реконструирующие события и процессы в виде гигантского и смертельного водоворота, в который втягивались все без исключения слои казахского кочевого социума и обрекавшего на гибель в результате массовой убыли скота, не только имущих в прошлом «баев и феодалов», но и «середняков» и «бедняков».
Рассмотрев «коллективизацию аула, которая стала для кочевников драмой», автор в следующем разделе «"Реалистичный план" — кампания перевода на оседлость» не менее выпукло и ярко показал, как перевод на оседлость, проходивший параллельно, превратил драму в трагедию. Этот процесс превращения показан автором в своеобразной динамике, в тесном переплетении хронологии описываемых событий, с помощью которой он стремится распутать создавшийся клубок противоречивых и взаимоисключающих проблем.
Подводя итоги раздела, автор отмечает: «Перевод казахских кочевников на оседлость потерпел сокрушительный провал. Ни одна из амбициозных целей достигнута не была, никакие
бухгалтерские уловки не помогали показать выполнение планов больше чем наполовину, вместо ожидаемого повышения урожайности во всех районах отмечалось ее катастрофическое снижение. Кампания, казавшаяся на текущий момент вполне многообещающей, в дальнейшем сыграла свою роковую роль. Оседание проводилось в основном на бумаге либо ограничивалось запихиванием людей в обветшалые развалины в негостеприимных местах. Но изгои не давали о себе забыть, рано или поздно возвращаясь в поле зрения в виде нищих, беженцев или воинов» [1, с. 174].
Предельно сжато, но емко представлена картина вынужденной масштабной миграции кочевого населения, принявшей формы бегства как в пределах Казахстана, так и в Туркмению, Узбекистан, Киргизию, Западно-Сибирский и Средне-Волжский края. На конкретных примерах было показано предельно критическое положение «откочевников», их сложные взаимоотношения с местным населением и властными структурами республик и краев, межнациональная напряженность, а также конфликты, которые возникали между партийным руководством Казахстана и сопредельных регионов в ходе попыток решить проблемы беженцев.
Главное место в книге занимает глава, название которой и несет в себе основной авторский замысел — «Голод в Казахстане — катастрофа и новый порядок». В подтверждение своего постулата, сформулированного в виде суждения: «голод советизировал казахское общество» и являлся «условием
и инструментом реализации большевистской власти в степи», автор общими мазками дает размеры катастрофы. Затем посредством определения симптомов распада, описания лиц голода и изображения попыток властных структур изгнать за пределы города или села либо изолировать голодающих беженцев в «питательных пунктах и приемных лагерях» живописует апокалипсическую картину обусловленной голодом социальной дезинтеграции.
Картину развернувшегося по всей республике голода автор дополняет рассказом, характеризующим деятельность работников нижнего и среднего звена государственного и партийного аппарата, которым принадлежала ключевая роль в преодолении голодного кризиса. Характер деятельности кадров в условиях кризиса определялся однозначно — «нужно пользоваться моментом». При этом отмечено: «Для товарищей в регионах эта ситуация означала одновременно удачный шанс и риск. Шанс — потому что они могли утвердить и упрочить свою власть, укрепить собственные сети. Риск — потому что никаких практических указаний по обращению с голодающими не было, и неверные шаги грозили привести к падению» [1, с. 255].
Последняя глава книги «Варианты — кочевой образ жизни по-советски» посвящена анализу деятельности властных структур по подведению печальных и удручающих итогов и ревизии результатов политики оседания и коллективизации, а также характеру и содержанию продолжавшихся репрессий и мероприятий по ужесточению контроля над местным населением.
В заключительной части сформулирован ряд выводов и обобщений. Один из наиболее значимых из них звучит следующим образом: «Если суть советизации состояла в подчинении целых коллективов воле государства, тогда голодный кризис стал настоящей колыбелью казахской советской нации. Годы голода ознаменовали переход от сегментированного общества, где большевики с трудом добивались послушания, к устройству, при котором их авторитет больше сомнению не подвергался. Кланы, до тех пор структурировавшие общество, утратили эту функцию и были во многом отлучены от учреждений и организаций советского государства — в первую очередь колхозов. Сегодняшнее многонациональное население Казахстана — продукт сталинизма, получившийся из остатков уничтоженных кочевников и жертв сталинских массовых депортаций. Коллективизация и голод породили общество зависимых» [1, с. 331].
Исследователь проявляет взвешенное отношение к необходимости исторической проработки голода в Казахстане: «Учитывая хрупкую стабильность казахского общества, велит ли ему рациональная стратегия "преодоления прошлого" отодвинуть "проблемные" страницы своей истории на задний план? Достаточно ли трактовать голод как "национальную трагедию", обрушившуюся на людей подобно стихийному бедствию? Или Казахстану пора интенсивно заняться выяснением вопроса о собственной ответственности за голод? Давать тут советы со стороны нельзя» [1, с. 340].
В связи с этим отметим, что «исто-
рическая проработка» прошлого, и не только голода, нужна. Это даст возможность создать и укрепить духовный, культурный и общественный климат, способный не допустить впредь рецидивы тоталитаризма.
Разумеется, не все в содержательной книге Киндлера бесспорно, а ряд мест вызывает недоумения и возражения. Рассмотрим эти моменты.
Так, например, на с. 62 указывая на то, что для диктатуры пролетариата «возможность проникновения в общество заключалась в "создании" рабочих», автор пишет: «Там, где рабочий класс отсутствовал, сле-до—вало сотворить его из ничего. В казахской степи это выглядело еще более бесперспективным делом, чем в среднеазиатских оазисах». То есть, как мы полагаем, речь идет о создании рабочего класса на местной основе. Данное утверждение представляется спорным, так как во многих странах в определенный исторический период происходил переход части сельского населения к индустриальному труду. Если этот процесс не сопровождается маргинализацией, то может быть прогрессивным для части крестьян, означать овладение грамотностью (особенно кочевниками), овладение новыми ремеслами, получение новых профессий и т.д. То есть это — объективный и прогрессивный в целом процесс.
На с. 84 приводится пример того, как у казаков в Жетысу в 1921 г. отбиралась часть земли и раздавалась казахам. Судя по контексту, автор несколько удивлен фактом, когда власти в начале 20-х годов. иници-
ировали передачу земли казахскому населению. Однако не следует забывать, что в XIX в. в ходе ряда колониальных реформ земли казахов были объявлены собственностью России. В ходе земельно-водной (1921—1922 гг.) реформы в Казахстане ряд изъятых ранее земель (для нужд казачьего войска), в частности в Жетысу, был возвращен казахам. Это было вполне логично в свете обещаний советской власти вернуть землю, т. е. решить «аграрный вопрос», помочь бедным кочевникам, шаруа. Другой вопрос — как именно это проводили власти, с какими ошибками?
Характеризуя причины возникновения группировок, автор на с. 92 пишет: «...группировки возникали потому, что их представители и предводители принадлежали к различным казахским кланам, вследствие конфликтов, зародившихся в период недолгого правления «Алаш-Орды», а то и раньше.». Неопределенность словосочетания «а то и раньше» подталкивает к необходимости напомнить автору, что трения, противоречия между отдельными «кланами» могли иметь более давние корни. Например, межжузовые противоречия, которые ослабляли Казахское ханство, уходят корнями в Средневековье, трения между разными казахскими племенами, родами случались ранее из-за пастбищ, например, имел место угон скота — так называемый «барымта».
На с. 104—105 автор пишет, что команду Голощекина составлял небольшой кружок коммунистов, европейцы плюс Исаев и Курамысов. Нам все-таки представляется, что
более значительная часть партийных работников областного масштаба в Казахской АССР, а также в столице (Кзыл-Орде, затем Алма-Ате) поддерживали «линию товарища Голощеки-на», среди которых были люди разных национальностей.
Недоумение вызывает следующий пассаж автора на с. 203: «Большевики вообще проявляли маниакальную (выделено нами. — Т.А., А.Д.) озабоченность в отношении своих государственных границ и пограничных районов». Это выглядит по меньшей мере перехлестом. Общеизвестно, что государства без границ не бывает. Любое государство стремится к охране своих границ, чтобы охранять свой суверенитет. Для этого создается пограничная служба, пограничные районы, таможенная служба и т.д. Следует учитывать и сложное внешнеполитическое окружение СССР в конце 20-х годов, на что чуть ниже указывает и сам автор. «.В начале 1930-х гг. повышенной бдительности от большевиков потребовала сложная обстановка в Синьцзяне...». Также следует помнить, что в то время (конец 20-х годов) китайские власти проводили недружественную (мягко говоря) политику (например, конфликт на КВЖД), действия остатков белых на приграничных с СССР территориях Китая и т.д.
На с. 272, 320, 327, 340 и в других местах книги мелькают такие словосочетания, как «казахские газеты и журналы», «казахские большевики», «казахского общества», которые бросаются в глаза и являются свидетельством того, что автор неоднократно
путает в тексте прилагательные «казахские» и «казахстанские». Дело в том, что Казахская АССР была многонациональным краем, слово «казахский» более правильно употреблять применительно к людям коренной национальности — казахам (там, где в тексте автора это оправдано). Слово «казахстанский» более верно употреблять применительно ко всем гражданам многонационального Казахстана. Отсюда более уместны словосочетания «казахстанские газеты», «казахстанские партийные работники» и т.д.
Представляется предельно неудачным термин, который использован автором на с. 293 при описании составляющих советской демографической политики — «Канализация миграций.». Думается, что при переводе на русский язык можно было подобрать более соответствующий смыслу термин.
На с. 324 читаем следующее: «Центр проявлял известное равнодушие и к вопросу воспитания из степняка "нового человека".». Судя по контексту, эти слова автора можно отнести к повышению уровня культуры казахского населения. Если это так, то данное утверждение автора более чем спорно, так как имеются цифры о росте грамотности казахского населения в 20-30-е годы. Появляется, например, новая советская казахская интеллигенция, идеологически воспитанная в «советском духе», т. е. идеологически «верная». Это новые произведения казахстанских, в данном случае казахских, поэтов и писателей, строительство школ, интернатов для детей кочевников (о чем пишет ниже и сам
автор), строительство в Казахской АССР педагогических и прочих вузов (начиная с 1928 г.) и т.д.
Преувеличенным выглядит суждение на с. 326 о том, что «отношения между депортированными и местными были натянуты...». Думается, это утверждение нуждается в серьезной корректировке, так как в начале местные жители действительно настороженно встречали «чужое население», особенно если прибывших было много. Однако многочисленные факты свидетельствуют о гостеприимном в целом отношении к депортированным, помощи продуктами со стороны казахов, предоставлении крова обездоленным и лишенным всего людям. Надо учитывать и опасность, которой подвергали себя этой помощью «чужакам» казахи, так как за помощь «врагам» их могли подвергнуть преследованию, арестовать и т.д. Такие многочисленные случаи помощи местного населения депортированным отмечались органами НКВД в 40-е годы.
Не совсем верным выглядит утверждение на с. 331 в разделе «Итоги»: «Сегодняшнее многонациональное население Казахстана — продукт сталинизма, получившийся из остатков уничтоженных кочевников и жертв ста—линских массовых депортаций». Данный вывод автора представляется несколько сужающим реальность. Ведь в многонациональный край Казахстан начинает превращаться уже в XIX в., когда становится местом политической ссылки. Затем переселенцы из России и с территории (современной) Украины. С начала XIX
в. по столыпинской аграрной реформе наблюдается усиление процесса переселения в казахский край. В период СССР на стройки многочисленных объектов промышленности приезжали и вольнонаемные рабочие многих национальностей из республик страны. Свою существенную лепту внесло и освоение целины. Так что современный Казахстан — не только «продукт сталинизма».
Достаточно спорными выглядят суждение, приведенное на с. 334: «.с трудом сохраняемый межнациональный мир в Казахстане» и словосочетание «хрупкая стабильность» на с. 340. Общеизвестно, что Казахстан вошел в состав России более 250 лет назад, его многонациональность и много-конфессиональность складывались длительное время, веками. Толерантность фактически воспитывалась в казахстанцах еще в советский период (другой вопрос, насколько эффективно) и, особенно успешно в период независимости. Ныне это и общие праздники, которые отмечаются всеми гражданами без исключения, и языковая политика в Республике Казахстан (развитие трехязычия), и внимание и уважение к языкам и культурам всех этносов, проживающих на территории государства (работа национальных школ, выпуск газет на языках народов Республики Казахстан), и всенародная поддержка прагматичной деятельности политического руководства страны, и многое другое, с чем автору имело бы смысл ознакомиться.
Касаясь утверждения о том, что «. казахское общество стало тем, чем было и чем является сейчас, потому
что его сформировал голод», полагаем, что, характеризуя «казахское общество» как ранее, так и ныне (опять казахское, а не казахстанское) как «продукт голода» (который был без малого 90 лет назад!), автор ограничивает, суживает, а главное, слишком упрощает понимание общественных процессов в Казахстане как в период советской власти, так и в эпоху независимой республики.
Несмотря на отмеченные недостатки, книга Р. Киндлера заслуживает высокой оценки как обстоятельное исследование важной и вместе с тем сложнейшей темы — власти и голода в Казахстане. Она вносит заметный вклад в современную западноевропейскую историографию проблематики истории советского Казахстана периода 1920—1930 гг., особенно в тот ее пласт, который в Республике Казахстан все еще остается недостаточно разработанным. Немецкий ученый своим исследованием не только существенно восполнил освещение важных конкретно-исторических пробелов, но и предложил свой системный и вместе с тем резко контрастирующий с подхо-
дами отечественных историков взгляд на данную проблему. Своим исследованием он помогает выйти на новый уровень осмысления коллективизации и седентаризации, самых трагичных по своим социально-экономическим последствиям явлениям, имевшим место в советский период отечественной истории, позволяя рассматривать их с позиций организованного и контролируемого кризиса, осуществляемого с целью установления тотального контроля над кочевым обществом в целом и отдельной личностью в частности.
Завершая критический разбор книги Р. Киндлера, отметим важность и необходимость решения вопроса о переводе на русский язык работ французских, итальянских и американских исследователей, посвященных теме насильственной коллективизации в Казахстане. Это даст возможность не только увидеть достижения и просчеты зарубежных коллег, но и в известной мере простимулирует отечественных историков на решение задачи объективной оценки нашего трагического прошлого, которое им, безусловно, вполне под силу.
Список литературы
1. Киндлер Р. Сталинские кочевники: Власть и голод в Казахстане / Пер. с нем. Л.Ю. Пантиной. М.: Политическая энциклопедия, 2017. — 382 с.
[Kindler R. «Stalinskie kochevniki: Vlast' i golod v Kazahstane / per. s nem. L.Ju. Pantinoj. M.: Politicheskaja jenciklopedija, 2017. — 382 s.]
2. Грозин А.В. Голод 1932—1933 гг. в Казахстане: феномен мифологизации истории как составная часть глобальной информационной войны [Электронный ресурс]. URL: http://www.materik.ru/rubric/detail.php?ID=27826 25.05.2017
[Grozin A.V. Golod 1932—1933 gg. v Kazahstane: fenomen mifologizacii istorii kak sostavnaja chast' global'noj informacionnoj vojny [Jelektronnyj resurs]. URL: http://www. materik.ru/rubric/detail.php?ID=27826 25.05.2017]
3. Ohayon I. La sédentarisation des Kazakhs dans l'URRS de Stalin. Collectivisation et changement social, 1928-1945. P., 2006.
4. Pianciola N. Stalinismo di frontiera. Colonizzazione agricola, sterminio dei nomadi e costruzione statale in Asia centrale (1905-1936). Roma, 2009.
5. Pianciola N. Famine in the Steppe. The Collectivization of Agriculture and the Kazak Herdsmen, 1928-1934 // Cahiers du Monde Russe. 2004. Vol. 45. №. 1-2. P. 137-192.
6. Cameron S. The Hungry Steppe. Soviet Kazakhstan and the Kazakh Famine, 1921— 1934: Ph. D. diss. Yale University, 2010.
7. Кэмерон С. Голод в Казахстане в 1930-33-е гг.: современные исследования и новые направления в изучении вопроса [Электронный ресурс]. URL: http://caa-network. org/archives/6126
[Kjemeron S. Golod v Kazahstane v 1930-33-e gg.: sovremennye issledovanija i novye napravlenija v izuchenii voprosa [Jelektronnyj resurs]. URL: http://caa-network.org/ archives/6126]
