CC BY
146
ко 232 погибли в ходе литовско-польского конфликта. Более того, поскольку Литва и Польша фактически оставались в состоянии «ни войны, ни мира» вплоть до начала Второй мировой войны в 1939 г., политическое влияние всевозможных военных и полувоенных структур в Литве оставалось высоким на всем протяжении межвоенного периода.
Подводя в эпилоге общий итог своего исследования, автор приходит к выводу, что войны и вооруженные конфликты 1914— 1923 гг. не только позволили литовским националистам получить поддержку значительной части населения, не только сделали возможным возникновение независимого литовского государства и определение его границ (также насильственным путем), но во многом предопределили и последующую внешнюю и внутреннюю политику межвоенной Литвы (милитаризация общества, дискриминация этнических меньшинств, слабость демократических институтов, установление диктатуры А. Сметоны в 1926 г.). Неразрешенным остался конфликт между новой официальной идеологией Литвы как мононационального государства и прежним историческим наследием, поскольку до Первой мировой войны Прибалтика представляла собой полиэтничный регион. Это подрывало прочность нового государства, препятствуя установлению внутреннего мира. Сходные процессы происходили и в других частях Восточной Европы, где распад полиэтничных Германской, Австро-Венгерской и Российской империй привел к образованию новых национальных государств, хотя результаты этих процессов различались от страны к стране в зависимости от сочетания внутренних условий и внешней обстановки.
М.М. Минц
2020.02.017. КЭМЕРОН С. ГОЛОДНАЯ СТЕПЬ: ГОЛОД, НАСИЛИЕ И СТРОИТЕЛЬСТВО СОВЕТСКОГО КАЗАХСТАНА CAMERON S. The hungry steppe: famine, violence, and the making of Soviet Kazakhstan. - Ithaca (NY); L.: Cornell univ. press, 2018. - XIV, 277 p.
Ключевые слова: советский Казахстан; голод 1930-1933 гг.
Сара Кэмерон - профессор Мэрилендского университета в Колледж-Парке (США), специалист по истории России и Совет-
ского Союза, истории геноцида и преступлений против человечности, истории окружающей среды, по обществам и культурам Средней Азии.
Книга посвящена голоду 1930-1933 гг. в Казахстане - теме, которая вплоть до недавнего времени почти не привлекала внимания западных исследователей (в самом Казахстане история голода начала изучаться лишь в конце 1980-х годов). Прямые потери республики (в описываемый период Казахстан имел статус автономной республики в составе РСФСР) в результате голода оцениваются примерно в 1 млн 500 тыс. погибших (почти четверть из 6 млн 500 тыс. человек населения). До 90% из них были этническими казахами, притом что в 1926 г. они составляли здесь лишь 57% населения; в процентном отношении потери казахов от голода превышают потери украинцев. Еще примерно 1 млн 130 тыс. человек покинули Казахстан, переселившись в другие советские республики, а также в Китай (в Синьцзян). Казахи стали национальным меньшинством в собственной республике и оставались таковым вплоть до конца 1990-х годов. На фоне голода в Казахстане погибло свыше 90% скота, в кочевых районах - свыше 99%; на восстановление поголовья ушло более 30 лет. Была фактически уничтожена традиционная кочевая культура, республика из животноводческой окончательно превратилась в земледельческую (этот процесс начался еще до революции, земледелие преобладает и в сельском хозяйстве современного Казахстана).
В своей книге С. Кэмерон продолжает исследование социальной истории голода в Казахстане, начатое ее предшественниками. Особенность ее собственного подхода состоит в том, что она рассматривает изучаемые события в общем контексте не только социально-экономической политики сталинского руководства, но и его национальной политики, нацеленной на трансформацию казахской народности в современную нацию, более тесную ее интеграцию в советскую социально-политическую систему и расширение государственного контроля над населением путем замены кочевого скотоводства оседлым. Голод, подчеркивает автор, образовал тот контекст, в котором формировалась казахская нация, и оказал существенное влияние на этот процесс. В качестве самостоятельной задачи она выделяет изучение экологических предпосылок катастрофы.
Автор использует как русскоязычные источники, так и материалы на казахском языке. Ей удалось проанализировать в общей сложности 44 архивных фонда в двух российских архивах (РГАС-ПИ, РГАЭ) и четырех казахских (Государственный архив Республики Казахстан, Президентский архив Республики Казахстан, архивы Алматинской и Восточно-Казахстанской областей), а также обширный массив опубликованных источников, включая газеты, этнографические материалы и сельскохозяйственные журналы. Изучение современной исторической литературы на казахском позволило ей проследить современные дискуссии о голоде 19301933 гг. среди казахских историков, многие из которых не публикуются на русском языке. Первичные источники на казахском среди прочего включают в себя немногочисленные материалы устной истории, особенно ценные с учетом того, что большинство казахских кочевников, переживших голод, были неграмотными; в этом отношении источниковая база по истории голода в Казахстане существенно отличается от того массива документов, в том числе личного происхождения, который возник, к примеру, в связи с голодом на Украине.
Книга состоит из введения, шести глав, заключения и эпилога. Автор последовательно рассматривает социально-экономическую историю современного Казахстана в конце XIX - начале XX в., отношение советских властей к кочевому образу жизни и его эволюцию на протяжении 1920-х годов, кампанию 1928 г. против казахской элиты, развертывание коллективизации в Казахстане и, наконец, собственно политику властей в период голода, в том числе репрессии против местного населения. В эпилоге описываются мероприятия по увековечению памяти о жертвах голода в постсоветском Казахстане.
Автор приходит к выводу, что основной причиной голода, так же как и на Украине, в Поволжье и на Кубани, стала политика сплошной коллективизации, сопровождавшейся выкачиванием продовольствия из деревни в грабительских масштабах, - с поправкой на особенности Казахстана как скотоводческого по преимуществу региона, где непомерные плановые задания властей вынудили местных жителей-кочевников в массовом порядке распродавать собственный скот. Политику принудительного перевода казахов к оседлому образу жизни Кэмерон оценивает как менее
значимый фактор. Еще одной особенностью было значительное количество погибших не от голода как такового, а от болезней, поскольку система здравоохранения в республике была развита слабо, так что на фоне массового истощения, бегства населения из голодающих районов и связанной с этим антисанитарии произошла резкая вспышка тифа, оспы, туберкулеза, холеры и других инфекций, чего не наблюдалось на территории Украины и РСФСР.
Модернизаторский проект, который советское руководство пыталось реализовать в Казахстане в конце 1920-х - начале 1930-х годов, по существу провалился. Республика пережила гуманитарную катастрофу, в хозяйственном отношении коллективизация привела к фактическому уничтожению местного животноводства, хотя до ее начала Казахстан считался одним из важнейших животноводческих регионов Союза. На территории республики так и не была создана современная инфраструктура: по состоянию на 1933 г. отсутствовала даже прямая телеграфная связь между Москвой и Алма-Атой, а сама казахская столица не имела электроснабжения и освещалась керосиновыми лампами. В то же время по крайней мере некоторые цели форсированной коллективизации были достигнуты: ликвидирован традиционный кочевой образ жизни казахов, выжившие жители республики (особенно молодежь) тесно интегрированы в советские государственные и социальные структуры, коллективная идентичность казахов после голода основывалась уже не на хозяйственном укладе, а на этнической принадлежности. В последующие годы правительство вынуждено было вернуть отдельные элементы прежнего хозяйственного уклада, разрешив, к примеру, перегонять скот на сезонные пастбища, но подобные практики теперь достаточно строго регламентировались властями и имели мало общего с традиционной жизнью большинства казахов до конца 1920-х годов.
Изучение катастрофы 1930-1933 гг. в Казахстане, по словам автора, показывает, что многие представления о коллективизации и массовом голоде начала 1930-х годов в СССР в целом нуждаются в корректировке. По опыту Казахстана видно, в частности, что коллективизация была направлена не только против крестьянства, но и против более широких слоев населения, воспринимавшихся как чуждые и враждебные новому строю. Голод в Казахстане вспыхнул раньше, чем, к примеру, на Украине (в Казахстане - зи-
мой 1930-1931 гг., на Украине - зимой 1931-1932 гг.), так что многие репрессивные меры в отношении голодающих (такие как запрет на выезд населения из районов, охваченных голодом, или высылка беженцев из городов), широко применявшиеся на Украине, впервые были реализованы именно в Казахстане, причем зачастую даже в более жестокой форме, чем в других частях страны (вплоть до стрельбы на поражение по беженцам, пытавшимся перейти через советско-китайскую границу в Синьцзян). Казахстанские власти, в свою очередь, перенимали репрессивные практики, зародившиеся за пределами республики.
В то же время во многих других регионах, где до начала коллективизации также преобладало кочевое животноводство (Киргизия, Туркмения, Бурятия), как и в дружественной Монгольской Народной Республике, политика сталинского руководства привела к сопоставимым потерям в поголовье скота (78% в Киргизии, 62% в Бурятии, около трети в Монголии), но масштабы голода были на порядок ниже, чем в Казахстане (так, в Киргизии от голода погибли около 39 200 человек). Автор предполагает (в качестве предварительной гипотезы), что столь разное развитие событий могло быть обусловлено несколькими причинами, включая различия в экономическом планировании по регионам, в их административной подчиненности, а также в настойчивости проводимой властями политики. Так, Киргизия и Туркмения официально считались прежде всего районами производства хлопка, тогда как Казахстан относился к числу основных источников продовольствия, что, вероятно, и стало причиной столь массовых реквизиций зерна и мяса в начале 1930-х годов. Кроме того, компартии Туркмении и Киргизии подчинялись Москве не напрямую, а через Среднеазиатское бюро ВКП (б). Что касается Монголии, то там массовая принудительная коллективизация была прервана в 1932 г. по требованию Москвы, что позволило смягчить ситуацию. Опыт животноводческих регионов в период коллективизации нуждается, таким образом, в дополнительном сравнительном изучении.
М.М. Минц
2020.02.018. ЭНСТАД Й.Д. РУССКОЕ НАСЕЛЕНИЕ СССР И НАЦИСТСКАЯ ОККУПАЦИЯ: НЕНАДЁЖНАЯ ЛОЯЛЬНОСТЬ В УСЛОВИЯХ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ.
