CC BY
97модернизационные процессы
modernization processes
ISSN 2409-630X
DOI: 10.15507/2409-630X.040.014.201801.009-023
УДК 93/94 (574): 930.2
с. и. Ковальская
Евразийский национальный университет им. Л. Н. Гумилева, г. Астана, Казахстан, e-mail: skovalsk@mail.ru
политическая и социально-экономическая модернизация казахской степи ПЕРВОЙ половины ХХ в. В КАЗАХСТАНСКОЙ и зарубежной историографии
Введение. Статья посвящена анализу основных подходов к вопросу процесса модернизации казахской степи в ее политическом и социально-экономическом формате, существующих в отечественной и зарубежной историографии Задачей исследования станет анализ воздействия на кочевой казахский социум отдельнылх советских политических и социально-экономических экспериментов в Казахстане в указанный период. Мы1 сосредоточим основное внимание на характеристиках реализации НЭПа, .земельно-водной реформы, коллективизации, индустриализации и целинной кампании, хотя без исторических экскурсов обойтись не удастся. Основнылм методом исследования станет историографический анализ трудов ведущих специалистов как в отечественной, так и в зарубежной историографии в изучаемой области. Результаты. Кочевничество как форма хозяйства рано или поздно становится объектом модернизации В результате модернизационны1х преобразований кочевой народ стал жертвой советских государственно-экономических экспериментов. Обсуждение. Советская модернизация проводилась в Казахстане с опорой на русскоязычное население, так как ядром советской модернизации была ускоренная индустриализация, а кочевое население не имело навылков индустриального труда. Модернизация имела поверхностнылй и незаконченный характер. Заключение. Проанализировав основной круг историографических источников западных и казахстанских авторов, мыл пришли к вылводу, что по многим позициям сегодня их мнения сблизились или даже совпадают. Это касается прежде всего выводов по вопросу использования республиканских ресурсов в угоду центру, неравного этнического представительства, незавершенностимодернизационных преобразований, вы-сочайшей цены за эти преобразования и т. д.
Ключевые слова: модернизация, аккультурация, казахская степь, Российская империя, казахстанская историография, зарубежная историография.
Для цитирования: Ковальская С. И. Политическая и социально-экономическая модернизация казахской степи первой половины ХХ в. в казахстанской и зарубежной историографии // Экономическая история. -2018. - Т. 14. - № 1. - С. 9-23. DOI: 10.15507/2409-630X.040.014.201801.009-023
Благодарность: Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 17-1801008), реализуемого в Оренбургском государственном педагогическом университете.
© Ковальская С. И., 2018
S. I. Kovalskaya
L. N. Gumilyov Eurasian National University Astana, Kazakhstan, e-mail: skovalsk@mail.ru
POLITICAL AND SOCIO-ECONOMIC MODERNIZATION
of the kazakh steppe in the first half of the ХХ
century IN KAZAKHSTAN AND FOREIGN HISTORIOGRAPHY
Introduction. The article is devoted to the analysis of the main approaches existing in domestic and foreign historiography on the process of modernization of the Kazakh steppe in its political and socio-economic format. The objectives of the study will be to analyze the impact on the nomadic Kazakh society of certain Soviet political and socio-economic experiments in Kazakhstan in this period. We will focus on the characteristics of the implementation of the NEP, land and water reform, collectivization, industrialization and the virgin soil campaign, although it will not be possible without historical excursions. The main method of investigation will be the historiographic analysis of the works of specialists in both domestic and foreign historiography in this field. Results. Nomadism as a form of economy eventually becomes an object of modernization. Because of modernization reforms, the nomadic people became victims of Soviet state-economic experiments. Discussion. Soviet modernization was carried out in Kazakhstan with reliance on the Russian-speaking population, as the core of Soviet modernization was accelerated industrialization, and the nomadic population did not have the skills of industrial labor The modernization was superficial and incomplete. Conclusion. We concluded that in many positions today opinions of the foreign and Kazakhstan scholars have become closer, or even coincide. For example. Conclusions on the use of republican resources to please the center, unequal ethnic representation, the incompleteness of modernization reforms, the highest price for these reforms, etc.
Keywords: modernization, acculturation, Kazakh steppe, Russian Empire, Kazakhstan historiography, foreign historiography.
For citation: Kovalskaya S. I. Political and Socio-Economic Modernization of the Kazakh Steppe in the First Half of the XX century in Kazakhstan and Foreign Historiography. Ekonomicheskaya istoriya = Russian Journal of Economic History. 2018; 14(1): 9-23. (In Russ). DOI: 10.15507/2409-630X.040.014.201801.009-023
Acknowledgements: The research is executed at the expense of a grant of the Russian Science Foundation (project No. 17-18-01008) in the Orenburg State Pedagogical University.
Введение
Экономика кочевничества к началу ХХ в. находилась в состоянии глубокой стагнации, что было вызвано как внешними, так и внутренними причинами. Еще в эпоху позднего Средневековья кочевники Евразии утратили былое военное могущество в результате изобретения соседними оседло-земледельческими племенами огнестрельного оружия. Затем была потеряна политическая независимость, что вынудило вчерашних кочевников приспособиться к внешним силам, в том числе к иной экономике. Растущая зависимость выразилась в ряде негативных для скотоводов отрицательных последствий: сокращение жизненного пространства, разрушение кочевой экономики, нарушение стабильности
общества. Давление со стороны инкорпорирующего степь государства, первоначально в лице Российской империи, затем СССР, ощущалось в разной степени - если не прямо, то косвенно, если не всегда реально, то потенциально [12, с. 345]. Все вышесказанное подчеркивает актуальность изучения данной темы, а также необходимость привлечения новых источников и литературы.
Первой и наиболее важной характеристикой в анализе политической и экономической модернизации Казахстана является кочевничество и постепенная его трансформация, вызванная объективными и субъективными факторами. К субъективным факторам можно отнести политику Российского, а затем Советского государства в отношении кочевников. При этом особо
хочется подчеркнуть, что на протяжении длительного исторического периода четко спланированной политики в отношении к кочевому хозяйству не было. Однозначной она станет только в годы коллективизации.
Целью данной статьи является анализ различных подходов к процессу политической и социально-экономической модернизации казахской степи первой половины XX в., существующих как в зарубежной, так и в казахстанской историографии. Задачей исследования станет анализ воздействия на кочевой казахский социум отдельных советских политических и социально-экономических экспериментов в Казахстане в указанный период. Мы сосредоточим основное внимание на НЭПе, земельно-водной реформе, коллективизации и индустриализации, а также проведении целинной кампании. Для наиболее адекватного анализа происходящих трансформаций всех сторон жизни кочевого социума потребуются исторические экскурсы в имперский период истории казахской степи.
Методы
Основным методом исследования, который будет применен в данной статье, станет историографический анализ трудов ведущих специалистов в изучаемой области как в отечественной, так и в зарубежной историографии.
Понимая под методом некую совокупность приемов и операций, мы исходим из того, что все методы, применяющиеся в историографии, активно используются исторической наукой в целом и потому сам по себе «историографический метод» во многом условен. Сравнительно-исторический метод, или метод компаративистики, ляжет в основу сопоставления основных подходов, существующих в отечественной и зарубежной историографии по изучаемой теме. Кроме того, в данной статье мы активно используем методы ретроспективного и перспективного анализа.
Результаты
Длительный период существования кочевого социума в условиях имперского формата постепенно привел ко многим
трансформациям жизни казахов. Однако при этом империя сохраняла статус-кво в отношении кочевой общины и системы ее жизнеобеспечения. Установление же советской власти постепенно привело к ликвидации кочевой общины со всеми вытекающими отсюда политическими и социально-экономическими последствиями, а главное - приведшей к трагическим последствиям и гибели около 2 млн казахов-кочевников в годы коллективизации. Но начнем по порядку.
Политика НЭПа, по мнению Ребекки Венделкен, практически не изменила жизнь казахов. Появившиеся рабочие места были заняты в основном русскими, так как казахам недоставало языковой квалификации и они были маргинализированы русским городским населением. Немногие казахи обучались для получения квалифицированной работы, пишет она [37, р. 85-86].
Земельно-водная реформа 1922 г. должна была заложить основу будущих аграрных преобразований в крае. Впечатление о том, что власть посредством проведения этих реформ стремилась ликвидировать неравенство, было обманчивым. Они лишь стимулировали появление новых проблем в обществе, суть которых была вне досягаемости аппарата управления. Речь прежде всего идет о межличностных отношениях вчерашних баев и аульной бедноты. Практическое большинство исследователей сходились на том, что коллективизация имела насильственный характер. Достаточно обратиться к фундаментальным исследованиям казахстанских авторов, чтобы в этом убедиться [5]. Уничтожение традиционной системы землепользования и водопользования, по мнению западных ученых, серьезно сказалось на центральноазиатском мусульманском обществе [36, р. 73]. Правда, это не меняет общей ситуации, которая сложилась в Казахстане в годы коллективизации.
Самостоятельно в западной литературе анализируются проблемы существования кочевого хозяйства у казахов и трудности, связанные с переходом на оседлость. В частности, Ирэна Виннер в статье «Неко-
торые проблемы номадизма и социальной организации недавно осевших казахов» доказывает ошибочность политики советской власти по переводу казахов на оседлость. Она видит огромные препятствия на этом пути. Они, по ее мнению, сосредоточены прежде всего в неизменности, устойчивости и целесообразности кочевого образа жизни для казахов и невозможности ее изменения [39, р. 247]. И. Виннер анализирует культурно-антропологические основания, по которым занятие земледелием для казаха было «занятием без престижа и уделом обедневших кочевников» [39, р. 247]. Томас Виннер также утверждал, что казахи «рассматривали земледельческое занятие как неизбежное зло и стремились покинуть его сразу же после приобретения скота, достаточного для поддержания существования» [40, р. 19].
Прежде советская историография подвергала резкой критике подобные утверждения за их антинаучность и идеализацию прошлого, продиктованную стремлением умалить международный опыт перехода кочевых народов СССР к оседлости. Когда же теперь читаешь эти строки, то понимаешь, что отечественная наука была объективно вынуждена «изобретать велосипед», мучительно трудно выкарабкиваясь из прокрустова ложа марксистко-ленинской методологии. Сегодня положения, высказанные учеными Виннерами, Е. Бэкон, Дж. Уиллером и другими авторами по поводу отсутствия целесообразности перевода кочевников на оседлость, воспринимаются как объективная данность, практически не вызывая сомнений [14, р. 119; 36, р. 71-73].
Англоязычные авторы традиционно отмечали существующие психологические и социальные препятствия к седентаризации казахов. В первом случае она влекла за собой ломку стереотипа мышления, поведения, системы ценностей традиционного образа жизни. В социальном плане - нарушались привычные социальные связи, наблюдалась дезинтеграция общества, кочевник лишался привычной линии защиты в социуме [12, с. 324]. По мнению А. М. Ха-
занова, непреодолимых препятствий на пути седентаризации нет, но одно из них наиболее сложно преодолеть. Речь идет об экологической ситуации [12, с. 325].
Насильственная седентаризация в годы коллективизации привела к разрушению традиционного образа жизни, системы ценностей, питания, люмпенизации, обернулись тяжелыми последствиями для здоровья, бедностью, распространением алкоголизма. Значительная часть населения была вынуждена покинуть кочевья и пытаться найти пропитание в городе, где люди сразу влились в число дискриминированной части городского населения, были заняты неквалифицированным, тяжелым физическим трудом. При этом часто нельзя было найти даже низкооплачиваемую работу. Об этой ситуации одинаково пишут теперь и в отечественной, и в зарубежной историографии. Например, подобные утверждения можно найти в трудах С. Б. Нурмухамедова, В. К. Савосько, П. Б. Сулейменова, Ж. Б. Абылхожина, М. К. Козыбаева, Н. Э. Масанова, М. Б. Ол-котт и др. [1; 6; 7, с. 195-196; 25, р. 179-187].
Необходимо заметить, что взгляды западных авторов также расходились в оценке необходимости коллективизации, а также ее последствий и итогов, как и в советской историографии начала 1930-х гг., когда особое внимание уделялось анализу предполагаемых последствий. Мнения тогда диаметрально разделились. Хочется напомнить дискуссию, которая развернулась накануне проведения реформы в аграрном секторе страны. Альтернативное понимание проблемы оседания номадов и распространения в аридной зоне земледелия предлагали А. Н. Челинцев, А. А. Рыбников, М. Г. Сириус, С. Н. Швецов, К. А. Чувелев, И. В. Ларин, А. Н. Донич, А. В. Чаянов. Перечисленные авторы исходили из объективных природно-климатических характеристик Казахстана и безраздельной власти природы над кочевником. При этом подчеркивалась необходимость скрупулезного изучения ситуации в регионе и осторожности в процессе реализации
политики седентаризации, которую ни в коем случае нельзя было, по их мнению, форсировать. Но постепенно научная аргументация все активнее стала подменяться идеологической и привела к утверждению сталинско-голощекинской модели коллективизации, за счет прямого уничтожения противников данной партийной линии посредством партийных чисток, арестов, инкриминировании уголовных дел и т. д. Так называемые «альтернативщики» были отстранены от практической реализации политики седентаризации. Также на весьма длительный срок был положен конец любым научным дискуссиям. Все вынужденно стали придерживаться одного официального мнения, так как за собственную точку зрения можно было поплатиться жизнью. Постепенно людей не просто отучали самостоятельно мыслить, думать и сопротивляться, но и приучили полагаться на веру в «высший разум» партийного руководства. Хочется привести слова Л. Полякова: «... коммунистическая модернизация - это извращенная модернизация: она демонстративно наращивает тело современности, но убивает ее душу. Коммунисты проложили дороги, воздвигли гидроэлектростанции и т. п., но они убили (или изо всех сил пытались убить) способность человека к самопроизвольному действию» [8, с. 169].
Долгие годы в советской историографии политика коллективизации преподносилась как исключительное благо, и только с середины 80-х г. ХХ в., с началом активизации процедуры доступа в государственные и партийные архивы, постепенно стали появляться труды по переосмыслению этих трагических страниц в жизни страны. В Казахстане начало этому переосмыслению было положено доктором исторических наук, профессором директором Института истории АН КазССР М. К. Ко-зыбаевым. В конце 1980-х - начале 1990-х гг. вышли первые труды по истории коллективизации в Казахстане, многие из которых произвели эффект взорвавшейся бомбы, особенно для массового читателя [1]. История Казахстана в 1930-е гг. до сих пор оста-
ется одной из наиболее активно изучаемых в отечественной историографии.
Коллективизация же большинством западных авторов традиционно рассматривалась как продолжение политики колониализма, навязанной извне, как способ упрочения советского колониализма. Достаточно обратиться к трудам У. Коларца, О. Карое и т. д. [17; 28; 29]. Кроме того, по мнению указанных авторов, коллективизация должна была уничтожить патриархально-феодальный строй, с исчезновением которого будет положен конец верности роду и будет провозглашен принцип служения государству. Таким образом, произойдет смена императива поведения вчерашних кочевников.
Такой подход власти к кочевникам, например, Э. Бэкон объясняла необходимостью установления контроля над кочевниками, для достижения ими прогресса в социальном и экономическом контексте [14, р. 118]. Вайоллет Конолли считала, что советская власть была традиционно враждебна к кочевникам и потому принимала в отношении них столь жесткие меры [18, р. 89]. При этом можно встретить и другие мнения. Например, Луис Фишер подчеркивал, что, «когда советы предприняли коллективизацию, Средняя Азия впервые пережила большие социальные перемены почти одновременно со всей страной» [23, р. 255]. Дж. Бронсон и другие отмечали, что, несмотря на разруху, лишения и нужду, власть смогла изыскать средства на ирригацию, строительство фабрик, где трудились разные народы [16, р. 278-279].
Что касается вопроса необходимости перехода к оседлости, то в западной историографии мы встречаем также достаточно противоречивые мнения по этому поводу. Так, Ч. Уилбер считал, что переход на оседлость есть явление прогрессивное, коллективизация дает массу преимуществ, недоступных крестьянину-единоличнику, и в целом увенчалась успехом [38, р. 52, 157, 172-173, 221]. При этом единственным недостатком коллективизации он называл партийное руководство [38, р. 27, 125]. Как
ни странно, о демографической катастрофе, которая произошла в этот же период, им не было сказано ни слова.
По другую сторону находятся труды западных исследователей, которые отмечали не только страшнейшие демографические последствия процесса коллективизации, но и другие характеристики, которые отсутствовали в работах советских авторов. Например, Р. Венделкен, ссылаясь на данные Р. Конквеста, отмечает сокращение численности казахов в межпереписной период с 1926 по 1939 г. с 1 233 000 в 1929 г. до 565 000 в 1936 г., подчеркивая, что общие потери казахского населения составили более 2,5 млн чел. [19, р. 190; 37, р. 71-99, 85-86].
Современные подходы в казахстанской историографии к изучению процесса коллективизации с нарушением принципа экономической целесообразности и дополнительности, а по большому счету - человеколюбия и богобоязненности, в определенном смысле также были стимулированы и западной историографией. Дж. Бейкер отмечал, что коллективизация для казахов закончилась крупной человеческой трагедией, разорив их кочевническую экономику
[15, р. 76].
Совершенно справедливо в западной историографии характеризовали отношение большевиков к крестьянству в целом как к разменной монете в политической игре. Концепции об устойчивости мелкособственнической психологии крестьянства, аномальности социалистического пути развития сельского хозяйства, отсутствия объективных закономерностей в проведении коллективизации, ее принудительный характер и нацеленность на привнесение пользы только для пролетариата, который в национальных регионах был представлен русскими - вот небольшой перечень основных тезисов зарубежной историографии по вопросу коллективизации в регионе. Действительно, главной проблемой оставалось ресурсное обеспечение любых преобразований. Единственным постоянным источником ресурсов развития был аграрный
сектор, а именно крестьянство и результаты его труда, причем как в досоветский, так и в советский период. По мнению ряда авторов, так называемая «колхозная идентичность», как правило, создавалась на основе традиционалистских групповых представлений. Но был и второй путь - по образцу традиционной модели власти создавалась новая элита, в том числе аграрная.
Исходя из всего вышесказанного, реализация политики индустриализации в западной историографии преподносится через принудительное накопление за счет национальных окраин, как «насильственное насаждение односторонних промышленных комплексов» для сохранения аграрно-сы-рьевого характера экономики Казахстана. Индустриальная база СССР выстраивалась за счет разработки огромных естественных ресурсов восточной части страны, подчеркивает В. Конолли в монографии «За Уралом» [18, р. 61]. При этом практически всегда авторы отмечали слабо выраженный характер пользы этих преобразований для местного населения, а чаще просто ее отсутствие или даже вред здоровью, экологии и т. д. Мало того, утверждения, что осуществление этих реформ было нацелено не только в пользу центра, но и великороссов, также встречаются достаточно часто в трудах западных ученых [29, р. 56].
Проблема цены модернизационных преобразований, которая была заплачена обществом, возникает в трудах западных авторов особенно часто. В поисках ответа на этот очень непростой и даже жизненно важный вопрос мы обнаружили различные подходы к данной проблеме, в том числе теоретического характера. В частности, Эд. Карр в книге «Что такое история?» писал: «У каждого великого исторического периода имелись и жертвы, и победители. Это чрезвычайно сложный вопрос, потому что мы не имеем меры, с помощью которой можно сбалансировать большее благо одних против жертв других: и все же такой баланс необходим. И это не сугубо историческая проблема... В истории этот вопрос иногда обсуждается под рубрикой "цена прогрес-
са" или "цена революции". Это ошибочно... Непривилегированным слоям приходится платить такую же дорогую цену за консервацию, как и привилегированным - за инновации, лишающие их привилегий... Те, кто платит, не обязательно являются теми, кто пожинает плоды...» [4, с. 93-95]. Таким образом, мы видим, что Эд. Карр отрицает правильность постановки проблемы, в данном случае «цены модернизации», по отношению к какой-либо одной стороне, или актора, исторического процесса. Ученый ставит задачу изучения многоакторного процесса, что позволяет увидеть ситуацию как извне, так и изнутри; такой взгляд является наиболее верным. В западной исторической науке труды с ярко выраженным подобным стремлением принято характеризовать как антиколониальную историографию.
Стронники антиколониального историографического направления, упомянутого выше, вводят в повествование новых агентов, отсутствующих прежде. Например, традиционно считалось, что агентом модернизации был пролетариат. Однако в Казахстане он был чрезвычайно слаб и связывать только с пролетариатом весь процесс модернизации было бы неправильно. В досоветской и советской историографии гораздо больше внимания уделялось анализу того, как менялись вчерашние российские колонии, чего они достигли с приходом советской власти, что изменилось в целом под влиянием более развитого российско-советского общества. Критериями советской историографии долгое время были элитизм и исключительность. Во многом эти же черты были унаследованы постсоветской центральноазиатской историографией. Западные авторы, особенно сегодня, стремятся изучать, помимо вышеуказанного, динамику изменения собственно Российской империи, затем СССР. Они стремятся проследить, было ли обратное воздействие колонии на метрополию, в чем это выражалось, всегда ли то, что привносила империя, было изменением или трансформацией, за счет чего они происходили, к чему приво-
дили, каков результат этих преобразований. Об этом особенно плодотворно пишет профессор Лейденского университета Тураж Атабаки [34].
Продолжением политики оседания была целинная кампания, цель которой состояла в решении продуктового, прежде всего хлебного, вопроса в СССР, но которая активно вытесняла кочевое наследие как «память жанра». Вытеснение при этом коснулось лишь материально-экономической сферы жизни вчерашних кочевников, духовная же составляющая не только не была утрачена, но находила для себя выход в самых неожиданных проявлениях. Например, Дж. Кричлоу обращал внимание, в частности, на такое «ухищрение националов», как использование родного языка во время выступлений на конференциях, публикации различных материалов на страницах СМИ и т. д. Казахский язык в данном случае выполнял роль защитного механизма сохранения традиции, отмечал ученый [22, р. 21].
По мнению Ребекки Венделкен, целинная кампания была «чудовищным по размерам» типичным советским проектом, прежде всего потому, что власти не учитывали, впрочем, как и всегда, интересы местного населения. Подразумевалось, что «целинные земли» пустуют и никак не используются, что было большим заблуждением, если не сказать больше. Значительная часть земель, предназначенная для культивирования сельскохозяйственных культур в 1950-е гг., еще активно утилизировалась казахским животноводческим комплексом. Часть местной партийной элиты высказывала несогласие по поводу предстоящей реализации целинного проекта. Но все они были освобождены от замещаемых должностей и заменены на представителей хрущевской команды. Первым секретарем ЦК КПК был назначен П. К. Пономаренко, вторым секретарем стал Л. И. Брежнев, было также сменено партийное руководство в шести целинных областях. По мнению Р. Венделкен, целина, с одной стороны, стала «билетом во власть» для Н. С. Хрущева, с другой - причиной его краха [37, р. 90-91].
Отмечая, что в первые годы было распахано 3,5 млн га земли и построено 300 новых совхозов, Р. Венделкен выделяет ряд проблем, которые существенно затрудняли реализацию проекта. Первым препятствием было недостаточное финансирование, отягощенное нерешенностью ряда экономических проблем послевоенного характера. Вторая трудность заключалась в застарелых проблемах развития инфраструктуры, отсутствии разветвленной сети автомобильных и железных дорог. Третья преграда, наиболее легко устранимая, заключалась в недостатке сельскохозяйственных рабочих. Активный процесс оргнабора городской молодежи и специалистов для работы в сельском хозяйстве решил данную проблему достаточно быстро, но спровоцировал огромную текучесть кадров, а самое главное - превратил казахов к 1959 г. в этническое меньшинство (всего 30 % от общего числа населения) на территории своей республики.
Русское присутствие ограничивало возможности животноводческого использования земли и вынуждало казахское население модернизироваться, что было несовместимо с номадизмом, но, как обычно, значительное влияние имели совсем другие факторы, отмечает Р. Венделкен. При этом автор подчеркивает, что пока в достаточной мере не изучены многие стороны данного процесса. При этом многие вопросы могут так и остаться без ответа. Р. Венделкен подчеркивает, что отношения между русскими и казахами всегда имели имперский контекст. И если царизм использовал казахскую степь как защиту южных границ и демпинговую землю для использования ее излишним или нежелательным населением, то советская власть видела в Казахстане модель Советского Востока, однако ее политика была еще более эксплуататорской. Так или иначе, государственная политика в обоих случаях, по мнению Р. Венделкен, способствовала укреплению казахской идентичности [37, р. 92].
Если восточная часть страны поставляла сырье, то в европейской части Со-
ветского Союза размещались предприятия технического назначения, производящие продукцию машиностроения. По мнению Дж. Бейкер, развитие минеральной и сельскохозяйственной сырьевой базы было нацелено на обеспечение промышленности центральноевропейских регионов СССР [15, р. 75]. Здесь же открывались учебные заведения, занимающиеся подготовкой соответствующих кадров: технологов, токарей, механиков, фрезеровщиков, машиностроителей, инженеров и т. д. Казахстан, как и многие другие регионы страны, стал рынком сбыта и источником сырья. Для этого в республике культивировались те профессии, которые соответствовали плану по созданию полигона технопарка: геологи, которые искали полезные ископаемые; горняки, которые их добывали; металлурги, которые их плавили; энергетики и транспортники, которые занимались перевозками продукции. Итак, цели «технопарка СССР» были таковы: европейская часть населения обучается технической грамотности, европейскому качеству труда, а Казахстан -рынок сбыта результатов труда. В СССР и Казахстане обучались и поддерживались в первую очередь те, кто попадал в унисон с такой политикой. Например, горняк Д. А. Кунаев стал первым руководителем Казахстана, первоцелинник Л. И. Брежнев - главой СССР. Их именами назывались улицы, города, создавался культ людей данных профессий, им был обеспечен карьерный рост в СССР.
Признавая в целом высокие достижения мусульманских республик Советской Азии по сравнению с любой несоветской мусульманской страной; «прорыв в области здравоохранения, промышленности, путей сообщения, производства хлопка и в уровне жизни», некоторые ученые придерживались мнения о том, что и при царском режиме эти изменения могли бы быть достигнуты, если бы прежняя власть смогла удержаться на троне чуть дольше [20, р. 123; 29, р. 276]. Тем самым сводилась на нет уникальность советского опыта, на которую претендовали власти, политических
и социально-экономических преобразований, что вызывало резкую критику со стороны советских обществоведов.
Особенности взаимодействия империи и национальных окраин можно проследить по теории М. Хечтера, который, анализируя модель внутреннего колониализма, пришел к выводу, что на каждой из стадий имеется своя специфика. На первой, доиндустри-альной, стадии центральные и периферийные регионы находятся в изоляции друг от друга, и, следовательно, существуют значительные различия в их экономической, социальной и культурной организации. На индустриальной стадии начинается активное взаимодействие между центром и периферией, что приводит к образованию большого количества общих черт в развитии. На третьей стадии процесс гомогенизации усиливается и охватывает все стороны взаимодействия [24, p. 7-8]. Можно поспорить с автором лишь в том, что в результате этой гомогенизации исчезнут основы обособленной этнической идентификации, так как в СССР этнический фактор не только не исчез, а был даже усилен в результате национально-территориального размежевания и дальнейших общественно-политических процессов.
В оценке экономического развития Казахстана в советский период англо-американскую историографию можно разделить на две группы. Первую группу можно условно отнести к «объективистскому направлению», а вторую - к «пессимистическому». Так, сторонники первого направления характеризовали социально-экономическую политику в Казахстане как Welfare Colonialism - «колониализм благосостояния», делая ссылки на реальные экономические показатели. Например, Майкл Рывкин писал: «Колониализм благосостояния состоит в том, что республики ныне не эксплуатируются, а субсидируются ради сохранения их политической зависимости. Мусульмане Центральной Азии уже не такие, какими они были в годы революции. С помощью Москвы и под руководством Москвы они превратились почти в современные братские нации, которые в социаль-
но-экономическом отношении немного отстают от общесоюзного уровня развития» [33, р. 14].
Подводя итоги развития Казахстана за 1940-1960-е гг. и оценивая дальнейшие перспективы, Зев Кац отмечал: «По производству электроэнергии на душу населения республика превосходит Италию и лишь немного уступает Франции. По торговому обороту она находится впереди всех республик Центральной Азии, уступая лишь России» [27, р. 215]. «Производство продукции в Казахстане увеличилось в 146 раз за период с 1913 по 1970 годы, и по производству республика занимает третье место. Казахстан, основной производитель химической продукции, электроэнергии и металла, а также главный поставщик сельскохозяйственных продуктов - мяса, зерна, хлопка и шерсти в другие районы СССР».
В то же время не ускользнула от внимания западных авторов кризисная ситуация, в которой советская экономика пребывала практически постоянно, так как СССР был государством, экспортирующим в основном сырье и импортирующим технологии. Союзные республики развивались в этом же направлении. Сторонники теории «внутреннего колониализма», предложенной британским исследователем С. Бэргом, достаточно четко формулировали понятие «колониальная империя» применительно к СССР. Они оценивали КазССР как колониальную, сырьевую и аграрную периферию СССР. По их мнению, колониальный статус выражался в том, что «русские и украинцы в республиках Центральной Азии более образованные и с более высокой технической квалификацией, чем представители местных национальностей. увековечили контроль Москвы как центра за счет глубоко укоренившейся административной бюрократии, экономического планирования и через индустриализацию» [26, р. 117-144].
Многие зарубежные авторы обращали внимание на то, что в СССР существовало неравенство между славянами и не славянами. Так, например, Т. Раковска-Хармстоун подчеркивала, что все ключевые сферы экономической
жизни были исключены из непосредственного контроля местных властей [30, р. 83].
Среди прочих факторов, мешающих быстрому индустриальному развитию национальных республик советского Востока, М. Рывкин отмечал нехватку водных ресурсов, отдаленность от основных индустриальных центров, традиционную склонность приобретать не техническое, а гуманитарное образование, ограниченное участие женщин в несельскохозяйственных секторах экономики [32, р. 50].
Обсуждение
Технопопулистская модернизация расширяет потенциальный круг носителей культуры, но при этом взращивает в обществе чисто технологическое - по существу, антиценностное, антикультурное отношение к жизненному человеческому опыту, к конкретному человеку вообще. Тотальный контроль над функционированием культурной сферы обернулся фактически против культуры и, как результат, против власти, что в национальных республиках было особенно заметно. Культурный нигилизм не мог не обернуться явлениями человеческого и экономического упадка, экологической разрухи, тенденциями религиозно-этнической, клановой, групповой вражды. Народ стал жертвой государственно-экономических экспериментов. Национальная литература особенно ярко это отражает. Например, в романе Роллана Сейсенбаева «Отчаяние, или Мертвые бродят в песках» [11] ярко показано, как казахский народ оказался загнанным в клетку чужого эксперимента, как он мечется, пытается вырваться, сходит с ума. Различные эпохи, географическое многообразие (в романе представлен не только Казахстан, но и другие части света), пестрота героев и профессий, стихии природы - все представлено в романе. Примеряя чужие одежды, невольно подумаешь о той, которая снята и лежит подле тебя. Конфликт систем ценностей показан на примере экологических катастроф. Природа жестоко мстит человеку за некомпетентное вторжение.
На этом надрывном, трагическом фоне исподволь просматриваются глубинные и
парадоксальные социокультурные процессы выхода республики на нелегкие рубежи будущего национально-государственного существования. Об этом хорошо сказал Георгий Гачев: «Приход в себя, синтеза и своего прошлого, и свершившегося в ХХ веке, и на этой основе уже образование присущего себе, Казахству, и в то же время современного типа цивилизации» [3, с. 187].
Казахстан был, есть и остается пространством вселения. Это сложно, но благородно и чревато новым сотворчеством [3, с. 156]. Советская модернизация проводилась в Казахстане с опорой на русскоязычное население, которое уже в первой половине ХХ в. составляло большинство населения республики. Казахстан - единственная советская республика, в которой титульный этнос всегда оставался в меньшинстве. Данное обстоятельство не могло не повлиять на события, последовавшие после развала СССР. Если обратиться к цифрам, то они выглядят следующим образом: в 1897 г. численность казахов в пределах современных границ Казахстана составляла 2,6 млн чел., что равнялось уже тогда 74 % от общего числа населения региона. Почти через сто лет, к 1989 г., ситуация изменилась кардинально и казахи составили всего 40,1 % от общего числа [2, с. 20].
Так как ядром советской модернизации была ускоренная индустриализация, а кочевое население не имело навыков индустриального труда и участвовало в ней достаточно слабо, нередко вынужденно, образовалась иммиграционная ниша, которая была заполнена населением европейской культуры, в основном русскоязычным. Мало того, по мнению ряда исследователей, демографическая катастрофа 1930-х гг. была преодолена за счет высланных и депортированных из других регионов СССР, что также увеличило число русскоязычного населения края [9].
Распад СССР был подготовлен во многом и тем, что были исчерпаны ресурсы имперских форм властвования, модернизация имела поверхностный характер, а отношение
к духовности, культуре и экологии носило технологическо-манипулятивный характер. Общество оказалось повергнутым в глобальный культурный парадокс, характерный для нынешней стадии постмодернистского мира. На смену материализму пришло увлечение религиозными исканиями и оккультизмом, потребительство обернулось обнищанием целых регионов или отдельных групп населения, бюрократизация - многоуровневым криминальным разгулом [10]. При существенной культурной ущербности некий усередненный советский культурный опыт не был в состоянии развивать в человеке чувство соприкосновенности миру и непохожему на тебя человеку.
Заключение
Подводя некоторые итоги наших рассуждений, необходимо отметить следующее. Оба государства, будь то собственно Российская империя или СССР, выступали на территориях своего Востока в качестве модернизатора, европеизатора, а впоследствии и глобалиста. В каждом конкретном случае можно говорить о проявлении как позитивной, так и негативной диалектики страны-модернизатора.
Модернизационные процессы возникли и развивались в Казахстане в лоне общероссийского, а позже советского контекста. Страна оказалась опосредованно втянута в общемировые модернизационные процессы в годы индустриализации и Отечественной войны. Новый этап наступил после 1991 г., когда на основе незавершенной советской модернизации в изменившихся геополитических условиях независимый Казахстан вошел в мировое экономическое пространство. Каждый из этапов имеет специфические характеристики, демографическую и социальную базу.
Статус коренных народов Центральной Азии на протяжении изучаемого советского периода претерпел видоизменение от «колониальных наций» или «жителей колоний» до положения «младших братьев». Переход из одного состояния в другое был осуществлен за счет консервативной модернизации, позволившей образовать новую интеллекту-
альную элиту, возместить демографические потери и реанимировать этнокультурное единство региона [13; 31, р. 80].
Все вышесказанное указывает на основной «парадокс» модернизации: ее синтетический характер, несводимость к только экономическим, только политическим или только институциональным процессам, ее «национальное» своеобразие и одновременно «интернациональную» универсальность и, наконец, ее современность и актуальность для нашего поколения.
В зарубежной историографии по вопросу политической и социально-экономической модернизации советского Казахстана, как правило, присутствуют следующие тезисы. Во-первых, в политико-экономическом развитии республики западные авторы традиционно пытались прослеживать колониальные черты и этническую дискриминацию. Во-вторых, они, как правило, подчеркивали, что экономическое развитие велось исключительно в интересах центра и великороссов, практически без учета интересов коренного населения. В-третьих, советская модернизация признавалась незавершенной и поверхностной.
Советский опыт модернизации в казах-станско-советской историографической традиции именовался, как и везде в СССР, как «социалистические преобразования», «социалистическое/коммунистическое строительство», «социалистическая реконструкция», «коммунистическое строительство», «коммунистическое переустройство общества» и т. д. Сегодня казахстанские авторы активно пользуются термином «модернизация», тем более что только за 25 лет независимости Казахстан осуществляет третий этап модернизации. Казахский народ, пережив несколько модернизационных шоков, удачно синтезировал казахскую, русскую, западную культуры и технологии, связывает свое будущее с эволюцией казахского социума в направлении современного общества и дальнейшим углублением модернизации в принципиально иных общественно-политических и социально-экономических условиях.
В казахстанской историографии модерни-зационные процессы сегодня анализируются нередко с весьма сходных позиций, предложенных зарубежными авторами в различные исторические периоды. И если западная историография активно видоизменялась в постепенном отказе от тоталитарной теоре-
тико-методологической модели в объяснении происходящего в СССР к модернизаци-онной теории, то значительный объем работ казахстанских авторов сегодня выстроен на тоталитарном подходе в анализе советских модернизационных преобразований, хотя это может специально не артикулироваться.
Библиографический список
1. Абылхожин Ж. Б., Козыбаев М. К., Татимов М. Б. Казахстанская трагедия // Вопросы истории. - 1989. - № 7. - С. 53-71.
2. Асылбеков М. Х., Козина В. В. Демографическое развитие Республики Казахстан в условиях суверенитета. - Алматы, 2001. - 112 с.
3. Гачев Г. Национальные образы мира. Центральная Азия. - М. : Издательский сервис, 2002. - 784 с.
4. Карр Эд. Что такое история? - Алматы : Жеты Жаргы, 1997. - 210 с.
5. Козыбаев М. К., Абылхожин Ж. Б., Алдажуманов К. С. Коллективизация в Казахстане: трагедия крестьянства. - Алма-Ата : [б. и.], 1992. - 35 с.
6. Масанов Н. Э. Кочевая цивилизация казахов: основы жизнедеятельности номадного общества. - Алматы : Социнвест. - М. : «Горизонт», 1995. - 320 с.
7. Нурмухамедов С. Б., Савосько В. К., Сулейменов П. Б. Очерки истории социалистического строительства в Казахстане (1933-1940). - Алма-Ата : Наука, 1966. - 280 с.
8. Поляков Л. В. Путь России в современность: модернизация как деархаизация. - М., 1998. -202 с.
9. Полян П. Не по своей воле... История и география принудительных миграций в СССР. - М. : Мемориал, 2001. - 328 с.
10. Рашковский Е. Б. Постмодерн: Культурная революция или культурная контрэволюция? // Постиндустриальный мир : Центр, Периферия, Россия. - М. : Московский общественный научный фонд : ИМЭМО РАН, 1999.
11. Сейсенбаев Р. Отчаяние, или Мертвые бродят в песках. - М. : Советский писатель, 1991. -544 с.
12. Хазанов А. М. Кочевники и внешний мир. - Изд. 3-е, доп. - Алматы : Дайк-Пресс, 2002. - 604 с.
13. Armstrong J. A. The ethnic scene in the Soviet Union: The view of the dictatorship // Ethnic minorities in the Soviet Union. - New York, 1968. - P. 124-132.
14. Bacon E. E. Central Asians under Russian Rule. A Study in Culture Change. - Ithaca - London : Cornell University Press, 1966. - 273 р.
15. Baker J. The position of women in Kazakhstan in the interwar years // Central Asian Survey. -1985. - Vol. 4. - № 1. - P. 75-114.
16. Bronson G. Central Asian development // Far Eastern review, 1930. - June. - № 6. - P. 278-279.
17. Caroe O. Soviet Empire: The Turks of Central Asia and Stalinism. - London - New York: St. Martin's Press, 1954. - 308 p.
18. Conolly V. Beyond the Urals. Economic developments in Soviet Asia. - London - New York -Toronto: Oxford University Press, 1967. - 420 р.
19. ConquestR. The Harvest of Sorrow: Soviet Collectivization and the Terror-Famine. - New York : Oxford University Press, 1986. - 411 р.
20. ConquestR. The Last Empire. - London : Ampersand books, 1962. - 126 р.
21. Continuity and Change in Russian and Soviet Thought. - Cambridge, 1955. - 563 р.
22. Critchlow J. Signs of Emerging Nationalism in the Moslem Soviet Republics // The Soviets in Asia. / еd. by Norton T. Dodge. - Mechanicsville - Maryland, 1972. - Р. 18-29.
23. Fischer L. National minorities in the Soviet Russia // The Nation. - 1924. - March 5. - Vol. 118. -№ 3061
24. Hechter M. Internal Colonialism: The Celtic Fringe in British National Development. - Berkeley -Los Angeles : University of California Press, 1975. - 361 р.
25. OlcottM. B. The Kazakhs. Hoover Institution Press Publication, 1987. - 388 p.
26. Karpat K. H. The Turkic Nationalities: Turkish-Soviet and Turkish-Chinese Relations // Soviet Asian Ethnic Frontiers. - New York, etc. : Pergamon Press, 1979. - P. 117-144.
27. Kats Z. Kazakhstan and Kazakhs // Handbook of Major Soviet Nationalities. London: Collier MacMillan, 1975. - P. 80-140.
28. Kolarz W. Communism and Colonialism. - London - New York : Macmillan, 1964. - 147p.
29. Kolarz W. Russia and her Colonies. - London : G.Philip, 1953. - 335 p.
30. Rakowska-Harmston T. Central Asian Elite Mobility and Political Change in the Soviet Union // Central Asia Survey. - London, 1986. - P. 80-88.
31. Rakowska-Harmstone Т. Islam and Nationalism: Central Asia and Kazakhstan under Soviet Rule // Central Asian Survey. - Oxford, September, 1983. - Vol. 2.
32. Rywkin M. Moscow's Muslim challenge: Soviet Central Asia. - New York - London, 1982. - 186 p.
33. RywkinM. National Symbiosis: Vitality, Religion, Identity, Allegiance // The USSR and the Muslim World: Issues in Domestic and Foreign Policy. - London : Allen and Unwin, 1984. - P. 11-23.
34. Touraj A. Beyond Essentialism. Who writes whose Past in the Middle East and Central Asia?-Amsterdam : Aksant, 2003. - 395 p.
35. Warren Wilhelm Soviet Central Asia, development of a backward area // Foreign Policy report. -1950. - February. - Vol. 25. - № 18.
36. Wheeler G. The Peoples of Soviet Central Asia: A Background Book. - London : Bodley Head, 1966. - 128 p.
37. Wendelken R.W. Russian Migration and its Effect on the Kazak Steppes // The Role of Migration in the History of the Eurasian Steppe. Sedentary Civilization vs. "Barbarian" and Nomad /ed. by Andrew Bell-Fialkoff. - Houndmills. - Basingstoke. - Hampshire. - London : MacMillan Press LTD, 2000. - 355 p.
38. Wilber Ch. K. The Soviet model and underdeveloped countries. - Chapel Hill : The University of North Carolina Press, 1969.
39. Winner I. Some problems of nomadism and social organization among recently settled Kazakhs// Central Asian Review. - 1963. - Vol. XI.
40. Winner T. The Oral Art and Literature of the Kazakhs of Russian Central Asia. - Durham, N. C.: Duke University Press, 1958.
References
1. Abylhozhin Zh. B, Kozybaev M. K, Tatimov M. B. Kazahstanskaja tragedija [The Kazakhstan Tragedy]. Voprosy istorii. 1989. N 7. P. 53-71. (In Russ).
2. Asylbekov M. H., Kozina V. V. Demograficheskoe razvitie respubliki Kazahstan v uslovijah suvereniteta [The Demographic development of the Republic of Kazakhstan under the Sovereignty]. Almaty, 2001. 112 p. (In Russ).
3. Gachev G. Nacional'nye obrazy mira. Central'naja Azija [National images of the World. The Central Asia]. Moscow, 2002. 784 p. (In Russ).
4. Karr Jed. Chto takoe istorija? [What is History?]. Alma-Ata, 1997. 210 p. (In Russ).
5. Kozybaev M. K., Abylhozhin Zh. B., Aldazhumanov K. S. Kollektivizacija v Kazahstane: tragedija krest'janstva [Collectivization in Kazakhstan: the Tragedy of the Peasantry]. Alma-Ata, 1992. 35 p. (In Russ).
6. MasanovN. Je. Kochevaja civilizacija kazahov: osnovy zhiznedejatel'nosti nomadnogo obshhestva [Nomadic Civilization of Kazakhs: the Foundations of Vital Activity of the Nomad Society] Alma-Ata. Moscow, 1995. 320 p. (In Russ).
7. Nurmuhamedov S. B., Savos'ko V. K., Sulejmenov P. B. Ocherki istorii socialisticheskogo stroitel'stva v Kazahstane (1933-1940] [Essays on the History of Socialist Construction in Kazakhstan (1933-1940)]. Alma-Ata, 1966. 280 p. (In Russ).
8. Poljakov L.V. Put' Rossii v sovremennost': modernizacija kak dearhaizacija [The Way of Russia to the Present: Modernization as Dearchism). Moscow, 1998. 202 p. (In Russ).
9. Poljan P. Ne po svoej vole... Istorija i geografija prinuditel'nyh migracij v SSSR [Not on their Own Will... The History and Geography of Forced Migrations in the USSR). Moscow, 2001. 328 p. (In Russ).
10. RashkovskijE. B. Postmodern: Kul'turnaja revoljucija ili kul'turnaja kontrjevoljucija? [Postmodern: Cultural Revolution or Cultural Counterrevolution?]. Moscow, 1999. (In Russ).
11. SejsenbaevR. Otchajanie, ili Mertvye brodjat v peskah [Despair, or the Dead Roam in the Sands). Moscow, 1991. 544 p. (In Russ).
12. Hazanov A. M. Kochevniki i vneshnij mir [Nomads and the Outside World). Alma-Ata, 2002. 604 p. (In Russ).
13. Armstrong J. A. The ethnic scene in the Soviet Union: The view of the dictatorship. Ethnic minorities in the Soviet Union. New York, 1968. P. 124-132.
14. Bacon E. E. Central Asians under Russian Rule. A Study in Culture Change. Ithaca. London: Cornell University Press, 1966. 273 р.
15. Baker J. The position of women in Kazakhstan in the interwar years. Central Asian Survey. 1985. Vol. 4. N 1. P. 75-114.
16. Bronson G. Central Asian development. Far Eastern review, 1930. June. N 6. P. 278-279.
17. Caroe O. Soviet Empire: The Turks of Central Asia and Stalinism. London. New York: St. Martin's Press, 1954. 308 p.
18. Conolly V. Beyond the Urals. Economic developments in Soviet Asia. London. New York. Toronto: Oxford University Press, 1967. 420 р.
19. Conquest R. The Harvest of Sorrow: Soviet Collectivization and the Terror-Famine. New York: Oxford University Press, 1986. 411 р.
20. ConquestR. The Last Empire. London: Ampersand books, 1962. 126 р.
21. Continuity and Change in Russian and Soviet Thought. Cambridge, 1955. 563 р.
22. Critchlow J. Signs of Emerging Nationalism in the Moslem Soviet Republics. The Soviets in Asia, edited by Norton T. Dodge. Mechanicsville. Maryland, 1972. Р. 18-29.
23. Fischer L. National minorities in the Soviet Russia. The nation. 1924. March 5. Vol. 118. N 3061.
24. Hechter M. Internal Colonialism: The Celtic Fringe in British National Development. BerkeleyLos Angeles: University of California Press, 1975. 361 р.
25. OlcottM. B. The Kazakhs. Hoover Institution Press Publication, 1987. 388 p.
26. Karpat K. H. The Turkic Nationalities: Turkish-Soviet and Turkish-Chinese Relations. Soviet Asian Ethnic Frontiers. New York, etc.: Pergamon Press, 1979. P. 117-144.
27. Kats Z. Kazakhstan and Kazakhs. Handbook of Major Soviet Nationalities. London: Collier MacMillan, 1975, P. 80-140.
28. Kolarz W. Communism and Colonialism. London. New York: Macmillan, 1964. 147 p.
29. Kolarz W. Russia and her Colonies. London: G. Philip, 1953. 335 p.
30. Rakowska-Harmston T. Central Asian Elite Mobility and Political Change in the Soviet Union . Central Asia Survey. London, 1986. P. 80-88.
31. Rakowska-Harmstone Т. Islam and Nationalism: Central Asia and Kazakhstan under Soviet Rule. Central Asian Survey. Oxford, September 1983. Vol. 2.
32. Rywkin M. Moscow's Muslim challenge: Soviet Central Asia. New York - London, 1982. 186 p.
33. RywkinM. National Symbiosis: Vitality, Religion, Identity, Allegiance . The USSR and the Muslim World: Issues in Domestic and Foreign Policy. London: Allen and Unwin, 1984. P. 11-23.
34. Touraj A. Beyond Essentialism. Who writes whose Past in the Middle East and Central Asia? Amsterdam: Aksant, 2003. 395 p.
35. Warren Wilhelm Soviet Central Asia, development of a backward area. Foreign Policy report. 1950. February. Vol. 25. N 18.
36. Wheeler G. The Peoples of Soviet Central Asia: A Background Book. London: Bodley Head, 1966. 128 p.
37. Wendelken R.W. Russian Migration and its Effect on the Kazak Steppes. The Role of Migration in the History of the Eurasian Steppe. Sedentary Civilization vs. «Barbarian» and Nomad. Ed. by Andrew Bell-Fialkoff. Houndmills. Basingstoke. Hampshire. London: MacMillan Press LTD, 2000. 355 p.
38. Wilber Ch. K. The Soviet model and underdeveloped countries. Chapel Hill: The University of North Carolina Press, 1969.
39. Winner I. Some problems of nomadism and social organization among recently settled Kazakhs. Central Asian Review. 1963. Vol. XI.
40. Winner T. The Oral Art and Literature of the Kazakhs of Russian Central Asia. Durham, N. C.: Duke University Press, 1958.
Поступила в редакцию 19 октября 2017г.
Сведения об авторе
Ковальская Светлана Ивановна - доктор исторических наук, профессор кафедры истории Казахстана Евразийского национального университета им. Л. Н. Гумилева. Сфера научных интересов: история и историография истории Казахстана и Центральной Азии, источни-
коведение и методы научного исследования. Автор более 100 научных и учебно-методических публикаций. ORCID http://orcid/org 0000-0001-7613-7597. Тел.: +7 701 383-32-00 E-mail: skovalsk@mail.ru
Submitted 19.10.2017
About the author
Svetlana I. Kovalskaya - doctor of historical sciences, department of history of Kazakhstan, professor of L. N. Gumilyov Eurasian National University. Research interests: history and historiography of the history of Kazakhstan and Central Asia, Source Study and Methods of Scientific Research. The author has more than 100 scientific and educational publications. ORCID http://orcid/org 0000-0001-7613-7597. Те1: +7 701 383-32-00 e-mail: skovalsk@mail.ru
