CC BY
245
УДК 94(470)"1053/125":930.24
Владимир Мономах в российской и украинской исторической памяти
А.С. Ищенко
Аннотация. В статье рассматривается репрезентация фигуры великого киевского князя Владимира Мономаха в исторической памяти восточного славянства, пути становления и эволюции представлений о нем в российской и украинской национальных историографиях. Показано, что для российской исторической памяти Владимир Мономах был более значимой фигурой, чем для украинской. Если в России сформировался и длительное время функционировал монархический миф о Мономахе, то в западно-русских землях с вхождением их в состав Польского королевства и Великого княжества Литовского память о нем постепенно стерлась. Для украинских книжников Владимир Мономах стал ассоциироваться с московскими царями. Начало «украинизации» его образа отмечается лишь со второй половины XIX в., когда на волне «национального пробуждения» происходит формирование «длинной» украинской истории. Украинский миф о Владимире Мономахе, до конца так и не сформировавшийся, оказался при этом ближе к его первоначальной конструкции, то есть тому, как себя позиционировал сам Мономах и приверженные ему летописцы.
Ключевые слова: Владимир Мономах, Киевская Русь, историческая память, миф, национальная идентичность, присвоение.
Ищенко Александр Сергеевич, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и социальных технологий Новочеркасского инженерно-мелиоративного института ДГАУ 346428, г. Новочеркасск, ул. Пушкинская, 111, ischenko-2010@mail.ru.
Vladimir Monomakh in Russian and Ukrainian Historical Memory
A.S. Ishchenko
Abstract: The article consideres the representation of the Grand Prince of Kiev Vladimir Monomakh in the historical memory of East Slavs, the ways of genesis and evolution of notions about him in Russian and Ukrainian national historiographies. The article demonstrates that for the Russian historical memory Vladimir Monomakh was more significant figure than for the Ukrainian. While the monarchical myth of Monomakh was formed and for a long time functioned in Russia, its reminiscence in the Western Russian lands gradually erased after their annexation by the Kingdom of Poland and the Grand Duchy of Lithuania. For Ukrainian scholars Vladimir Monomakh had turned to be associated with Muscovite tsars. The beginning of "Ukrainization" of his image became noticeable only in the second half of the 19th century, when formation of the "long" Ukrainian history on the "national awakening" wave begins. Although the Ukrainian myth of Vladimir Monomakh had not been drown in its complete form, it appeared to be closer to its original construct, namely to the image constructed by Monomakh himself and by his committed chroniclers.
Keywords: Vladimir Monomakh, Kievan Rus', historical memory, myth, national identity, rethinking history.
Ischenko Aleksandr S., Candidate of Science (History), Associate Professor, Department of History and Social Technologies, Novocherkassk Institute of Engineering and Land Reclamation, Don State Agrarian University, 111, Pushkinskaya St., Novocherkassk, Russia, 346428, ischenko-2010@mail.ru.
Владимир Всеволодович Мономах - одна из наиболее известных и ярких личностей русского средневековья, не требующая особой презентации. Уже древнерусские летописцы последовательно изображали его как предельно полное воплощение идеала русского князя, самоотверженного борца за Русскую землю, ее защитника от внешних врагов и внутренних межкняжеских распрей. Он, говоря словами древнерусского книжника, «просвети Рускую землю, акы солнце луча пущая, егоже слухъ проидизе по всимъ странамъ, наипаче же бе страшенъ поганымъ, братолюбець и нищелюбець и добрыи страдалець за Русскую землю» [Ипатьевская летопись, 1962, стб. 289]. Таким могущественным и справедливым правителем Владимир Мономах и вошел в историческую память восточных славян, стал одним из значимых ее феноменов - «местом памяти», мифологизированным в сознании общества.
Говоря при этом о мифологизации образа князя или мифе о нем, следует изначально отмежеваться от вульгарного противопоставления мифа и реальности, поскольку миф сам - по крайней мере, для тех, кто является носителем мифологического сознания - предстает в виде «полностью объективной реальности» [Стеблин-Каменский, 1976, с. 9]. Об этом много и ярко писали такие признанные отечественные и зарубежные специалисты в области исследования мифологии, как А.Ф. Лосев, М.И. Стеблин-Каменский, Ю.М. Лотман, Р. Барт, М. Элиаде и другие. Наиболее же продуктивным в этой связи представляется семиотический подход, трактующий миф как вторичную моделирующую систему, своего рода надстройку над языком как первичной знаковой системой, существенно деформирующую его исходную семантику и подменяющую ее новыми смыслами: «Язык, - писал Р. Барт, - предоставляет мифу как бы пористый смысл, легко способный набухнуть просочившимся в него мифом» [Барт, 2010, с. 293]. Такой подход позволяет понять, каким образом за вербальным выражением в историческую мифологию попадали новые значения, подменяя уже существующие. Влияние именно такого процесса, как увидим ниже, и сказалось на формировании образа Владимира Мономаха.
Этому князю посвящена богатая литература, однако практически вся она написана либо в традиционном историко-биографическом ключе, либо затрагивает отдельно взятые - политическую, военную или литературную - стороны его деятельности. В то же время взгляд на Мономаха не как на исторический персонаж, а как на мифологему, рассмотренную в масштабе ее полного «жизненного цикла» - от генезиса до вытеснения на периферию общественного сознания, - предшественниками автора до сих пор не ставился. Между тем данные источников и историографии дают богатую пищу для размышлений подобного рода.
Высокая оценка Владимира Мономаха не завершилась величественным панегириком по случаю его смерти. Память об этом князе продолжала жить в сознании народа и памятниках древнерусской литературы на протяжении многих десятилетий и даже спустя столетия после смерти Владимира Всеволодовича. Величие и слава этого князя переносятся при этом на его сыновей и внуков, высшей похвалой для которых становится сравнение с их великим предком. Так, упоминая под 1140 г. о трудностях, с которыми встретился Мстислав Владимирович, когда «налегли
Половци на Русь», летописец эмоционально восклицал: «се бо Мьстиславъ великый наследи отца своего потъ, Володимера Мономаха великаго. Володимеръ самъ собою постоя на Доноу и много пота оутеръ за землю Роускую» [Ипатьевская летопись, 1962, стб. 303-304]. «Володимерове племя» стало, по сути, политическим символом Руси. Образ идеального правителя, созданный небеспристрастным семейству Мономаха игуменом его родового Михайловского Выдубицкого монастыря в Киеве - Сильвестром [Толочко, 2015, с. 99-100], оставался образцом для многих последующих поколений древнерусских книжников, трудившихся как в южных, так и северо-восточных русских землях. Сложно сказать, где именно Владимира Мономаха чтили больше. Если, например, только благодаря северо-восточным книжникам было сохранено «Поучение» Владимира Мономаха детям (в составе изготовленной для нижегородского князя Дмитрия Константиновича Лаврентьевской летописи под 1096 г.), то южные - донесли до нас помещенную в Галицко-Волынской летописи едва ли не наиболее величественную и поэтичную похвалу в его адрес. Так, по словам галицкого книжника XIII в., основатель Галицко-Волынского княжества Роман Мстиславич, «ревноваше бо дедоу своему Мономахоу, погубившемоу поганыя Измаилтяны, рекомыя Половци, изгнавшю Отрока (половецкого хана - А.И.) во Обезы, за Железная врата (в Грузию - А.И.)». Другой половецкий хан, Сырчан, оставшийся в своей земле, на Дону, «рыбою оживъшю», то есть то ли сказочным образом обернувшись рыбой, то ли питаясь ею и тем самым спасаясь от голодной смерти. «Тогда, - продолжает летописец, - Володимерь и Мономахъ пилъ золотом шоломомъ Донъ, приемшю землю их всю и загнавшю оканьныя Агаряны» [Ипатьевская летопись, 1962, стб. 716; Галицько-Волинський... 2002, с. 77]. По наиболее распространенной точке зрения, перед нами отрывок из половецкого эпоса, каким-то чудом сохранившийся в составе Галицко-Волынской летописи [Черепнин, 1941, с. 239-240; Галицько-Волинський лтопис, 2002, с. 163]. О Владимире Мономахе помнили, таким образом, не только на Руси, но и в Степи.
Особенно же востребованным образ этого князя как защитника и устроителя Русской земли оказался в условиях последовавшего монголо-татарского нашествия и установления власти Орды над русскими землями. Именно тогда, как убедительно доказано Ю.К. Бегуновым и другими исследователями, создается знаменитое «Слово о погибели Русской земли» [Бегунов, 1965, с. 121-122], в котором фигуре Владимира Мономаха отведено центральное место. Так, согласно нарисованной автором грандиозной картине минувшего могущества Руси, от одного имени Владимира Мономаха трепетали все другие народы и государства, начиная с половцев, которые им «дети своя полошаху в колыбели», и заканчивая Византией, посылавшей князю «великыя дары», чтобы тот «Цесарягорода не взял» [Бегунов, 1965, с. 157]. Примечательно, что создано это произведение было, скорее всего, «на северо-востоке Руси, но южноруссом по происхождению» [Бегунов, 1965, с. 122-123; Дмитриев, 1987, с. 433]. В нем в отличие от более ранних текстов мы видим уже не становление мифа, а его воспроизводство в виде целостной знаковой системы, обладающей, говоря словами Р. Барта, «императивностью отклика» [Барт, 2010, с. 283].
В то же время следует отметить, что подобное мифологизированное представление о Владимире Мономахе отнюдь не оставалось неизменным на протяжении всей средневековой эпохи. Окончательно сложившись к середине XIII в., миф о нем имел в дальнейшем различную судьбу на западе и востоке Руси. В западнорусских землях с вхождением их в состав Польского королевства и Великого княжества Литовского, имевших свои правящие династии, память об этом князе постепенно стерлась. Политическая жизнь здесь переориентировалась на иные, порожденные далеко за пределами Киевской Руси, культурные паттерны [Яковенко, 2012, с. 137; Таирова-Яковлева, 2015, с. 100-101]. В то же самое время в Северо-Восточной Руси, позиционировавшей себя наследницей киевских политических традиций [Ричка, 2012, с. 78-89; 2013, с. 98-103], правители которой к тому же являлись потомками родовой линии Владимира Мономаха, она не только сохранилась, но и получила новый импульс.
Политические успехи московских правителей вдохновили русских книжников на создание в конце ХУ-ХУ! вв. целого цикла легенд о происхождении российской государственности, уходящей корнями в эпоху Киевской Руси. И именно Мономах был избран идеологами зарождающейся державы на роль одного из символов непрерывности политического развития и неоспоримой исторической укорененности произошедших изменений. Будучи не только внуком Ярослава Мудрого, но и сыном родственницы византийского императора Константина IX Мономаха [Kazhdan, 1988-1989, р. 417], от которого он собственно и унаследовал свое греческое прозвание, Владимир Всеволодович оказался для этого идеальным персонажем. В «Послании о Мономаховом венце» Спиридона-Саввы и «Сказании о князьях владимирских», развивших один из мотивов «Слова о погибели Русской земли», он предстал как грозный воитель византийских владений. Напугав своей силой Царь-град, Владимир получил из рук императора знаки царского достоинства - «венец», то есть корону, и другие регалии. «И от того времени, - заключалось в указанных памятниках, - князь велики Володимер Всеволодич наречеся Манамах и царь Вели-киа Росиа. И от того часа тем венцем царьским, его присла великий царь греческы Костянтин Манамах, венчяются вси великие князи володимерские, егда ставятся на великое княжение русское» [Дмитриева, 1955, с. 165, 177-178]. Так, из грозы степняков, гаранта справедливости и защитника притесняемых Владимир Мономах превратился в династический символ и олицетворение единодержавия.
Соответствующее представление о нем нашло отражение в созданном на основе «Сказания о князьях владимирских» около 1547 г. «Поставлении великих князей русских», ставшем вступлением к «Чину венчания» на царство Ивана Грозного и целом ряде других официальных и полуофициальных текстов [Ричка, 2013, с. 105-112; Ищенко, 2014, с. 114-118]. Так, в эпоху Ивана Грозного Владимир Мономах стал, по словам В.М. Рычки, «базовым персонажем политико-идеологической системы организации и самоидентификации Российского царства» [Ричка, 2013, с. 112]. Заключение довольно точное. Однако его автору не удалось показать ни предшествующую этому, ни последующую эволюцию образа князя. Украинским исследователем было рассмотрено лишь представление о нем как прародителе московских царей
в контексте «присвоения» последними киевского наследия, но что было за рамками этого «стоп-кадра», остается неясным. Иными словами, данному утверждению, в целом вполне справедливому, явно не достает исторической динамики.
Для последующих монархов, равно как и их апологетов, Мономах был интересен как яркий представитель династии, могущественный и победоносный правитель, первым получивший из рук византийского императора царские инсигнии. Но так как основной акцент делался на генеалогической преемственности, то с пресечением династии Рюриковичей значение мифа о Владимире Мономахе начинает снижаться. Удар по нему был нанесен и развитием исторического знания, в свете чего стал очевидным анахронистический характер сюжета «Сказания о князьях владимирских» о войне Владимира Всеволодовича с императором Константином Мономахом [Кореневский, 1993, с. 7; 1995, с. 228]. Окончательно же первого места среди исторических фигур идентификации Владимир Мономах лишился с выдвижением Петром I на этот пьедестал Александра Невского, что было связано с западным вектором его политики [Шенк, 2007, с. 130]. В этих условиях Мономах, символизировавший противоположное направление, был не только не нужен власти, но в некотором смысле даже мешал ее устремлениям.
Однако, утратив первенствующие позиции в российском историческом пантеоне, Владимир Мономах не был забыт окончательно. Из единодержавного монарха он вновь превратился в воплощение воинской доблести, полководческого искусства и политической мудрости. Представители российской историографии XVШ-XIX столетий характеризовали его, как правило, в духе летописной традиции, лишь несколько иначе расставляя акценты и нередко используя при этом современную им государственную терминологию, призванную, очевидно, показать непрерывность национальной истории от средних веков до современности [Шенк, 2007, с. 179]. Н.М. Карамзин, например, характеризовал Владимира Мономаха в следующих выражениях: «друг отечества и благоразумнейший из князей российских», который «всего более любил Россию»; сражался с половцами как «истинный герой», «даруя победы отечеству» [Карамзин, 1989, с. 271, 276, 287]. Для большинства последующих российских историков, начиная с С.М. Соловьева, он - мудрый государственный деятель, князь-воитель, избавивший Русь от половецких набегов, и поборник традиционных ценностей. Личными доблестями и строгим исполнением обязанностей он, как писал Соловьев, «прикрывал недостатки существующего порядка, делал его не только сносным для народа, но даже способным удовлетворять его общественным потребностям». Мономах, как обращал внимание историк, был благочестив, не нарушал клятвы, не давал сильным обижать ни худого смерда, ни убогой вдовицы, был сдержан, целомудрен, щедр и в то же время домовит и рачителен. Особо им подчеркивалась роль Владимира Мономаха как полководца, сумевшего обезопасить Русь от половецких набегов [Соловьев, 2005, с. 436-439].
Несмотря на имевшие место отдельные попытки «разоблачения» Владимира Мономаха, фактически представлявшие собой инверсию, конструирование контр-мифа (например, в «Истории русского народа» Н.А. Полевого [Ищенко, 2014, с. 137-139]),
в российской историографии, безусловно, преобладал позитивный образ этого князя. Само его имя превратилось в российской исторической памяти в символ «великокняжеской власти, да и любой власти, сопряженной с грузом ответственности, с тяжестью принятия решения, затрагивающего судьбы тысяч или даже миллионов людей (ибо "шапка Мономаха" одинаково тяжела для любого правителя)» [Карпов, 2015, с. 6].
Совершенно иначе складывалась судьба образа Владимира Мономаха в украинской исторической памяти. Несмотря на пробудившийся на украинских землях в первой половине XVII в. интерес к славному киевскому прошлому [Ричка, 2012, с. 118-135; Толочко, 2012, с. 137-142], сколь-нибудь серьезных апелляций к образу Владимира Мономаха в украинских исторических трудах того времени мы практически не встречаем. Будучи монополизирована московскими книжниками, фигура этого князя для украинского национального самосознания оказалась мало востребованной. В «Хронике» игумена киевского Михайловского монастыря Феодосия Софоновича Владимир Мономах ассоциируется с образом московского царя Ивана Васильевича, которого он называл монархом «наищаслившии по Владимире Моно-масе» [Софонович, 1992, с. 185], а в главных казацких летописях - Летописи Самовидца, трудах Грабянки и Самойла Величка упоминания о нем отсутствуют вовсе.
На украинских землях в это время сосуществуют, таким образом, две исторические традиции, которые условно можно обозначить как киевскую и казацкую. Первая из них, у истоков возрождения которой стоял архимандрит Печерского монастыря Петр Могила [Толочко, 2012, с. 138-140], в дальнейшем сольется с российской, а вторая - заложенная в казацком летописании, - послужит основой альтернативной украинской истории.
Киевская традиция сохраняла память о Владимире Мономахе как победоносном полководце и могущественном правителе [1щенко, 2015, с. 12-13]. Казацкая же -была к нему равнодушна. Эта индифферентность может быть объяснена не только монополизацией образа Мономаха московскими книжниками, но и особенностями развития собственного историописания, ограничивавшего свое прошлое историей казачества [Толочко, 2012, с. 137, 144-147]. Как в этой связи довольно точно заметил В.М. Рычка, «украинское духовенство не создало для казацкой старшины мифологической родословной, которая бы соединяла ее с Рюриковичами. Поэтому новая элита не могла представлять свое господство как прямое наследственное продолжение владычества киевских князей. Проводники украинского казацкого государства поверхностно унаследовали веру в харизму потомков киевской династии князей-воинов» [Ричка, 2013, с. 98]. Данное замечание избавило украинского исследователя от необходимости анализа образа Владимира Мономаха в украинской книжности. Между тем оно верно только отчасти, поскольку имеет отношение лишь к казацкой исторической традиции.
С вхождением же Левобережной Украины в состав Российского царства в украинском историописании стала доминировать иная - киевская традиция. Настаивая
на идее славянского единства, общей вере, династии и земле [Когут, 2004, с. 141], она пришлась как нельзя кстати для российских самодержцев, став в итоге, говоря славами М.С. Грушевского, «традиционной схемой русской истории» [Миллер, 2013, с. 41-42]. Созданный в 1670-х гг. в стенах киевского Печерского монастыря Синопсис, почти на целое столетие приобретший значение учебника русской истории, позиционировал Владимира Мономаха как российского самодержца, первым венчавшегося на царство [Мечта... 2006, с. 127-129]. Его главное отличие от предшествовавших текстов, тиражировавших этот миф, заключалось лишь в замене имени византийского императора Константина Мономаха, умершего, когда Владимиру было всего около двух лет от роду, на его современника Алексея Комнина. Так, автор Синопсиса попытался спасти миф о Владимире Мономахе как «перво-венчанном царе», но, как известно, любая рационалистическая ретушь не спасает, а добивает миф. Тем не менее подобное представление о нем оказалось настолько устойчивым, что даже для автора такого знакового текста альтернативной украинской истории, как «История Русов», Владимир Мономах оказался примечателен, прежде всего, тем, что был «признан от Греческой Империи Царем Руским» [История Русов. 1846, с. 4]. Впрочем, если для автора Синопсиса он был общерусской фигурой, то применительно к автору «Истории Русов», в свете его основополагающего тезиса - «прежде мы были то, что теперь московцы: правление, первенство и самое название Руси перешли к ним от нас» [История Русов. 1846, с. 204; Когут, 2004, с. 195], этого сказать нельзя. Но и говорить об «украинизации» им древнего киевского прошлого было бы преждевременно. Киевская Русь, по определению А.П. Толочко, «занимала далекие маргинесы на карте его (автора «Истории Русов» -А.И.) исторического сознания» [Толочко, 2012, с. 148].
О начале изменения отношения к фигуре Владимира Мономаха в украинском исто-риописании, переосмыслении его места в национальной истории можно говорить, пожалуй, лишь со второй половины XIX в., после вторичного «открытия» украинскими интеллектуалами Киевской Руси. В этом столетии на Украине, как и по всей Европе, происходит «национальное пробуждение», одним из результатов которого становится формирование национальной историографии, призванной показать, что Украина, как отмечал Зенон Когут, «имеет собственную историю с древними корнями и что эта история является отдельной и непрерывной» [Когут, 2004, с. 187]. Доказать же древность корней означало связать украинскую историю с Киевской Русью. Одна из первых попыток «украинизации» образа князя в этой связи была предпринята известным историком, представителем «федералистской школы» Н.И. Костомаровым, бывшим наряду с Т.Г. Шевченко одним из видных представителей украинского национального движения [Каппелер, 2007, с. 99-105, 113; Таирова-Яковлева, 2015, с. 243-244]. По мнению Костомарова, Владимир Мономах - это «человек-борец федеративного начала в протекшей нашей истории», который был идеальным историческим примером для народа. Эпоха, которую он «собою создал, оставила нравственное впечатление, способствовавшее сохранению связи и гражданственности посреди внутренних и внешних бурь, потрясавших землю русскую». Богдан Хмельницкий, как утверждал историк, подхватил из его рук «знамя древнего федеративного начала, уже не только подновленного единовластием, но готового
исчезнуть в воспоминании народном. Богдан Хмельницкий напомнил о нем и указал, что оно еще может ожить в народе...» [Костомаров, 1995, с. 386-387]. Знаменитый гетман Запорожского войска признавался, тем самым, наследником Владимира Мономаха, продолжателем его политики. И это не случайно. Именно образы гетмана Богдана Хмельницкого, а из князей - Владимира Мономаха точнее всего накладывались на костомаровскую концепцию о месте народа и личности в истории. Оба они, как пояснял Ю.А. Пинчук, «были великими вождями народных судеб и сохранили о себе память потомства. Не погибло в истории и то, что было внесено этими личностями: Владимир поддерживал стародавний принцип славянского вечевого народоправства. был одним из организаторов союзной удельно-вечевой державы. Московское самодержавие поразило этот строй, а в 1569 г. произошло объединение Украины с Польшей. Народ не одобрил объединение, но после полувековой борьбы народная оппозиция сдалась, признав себя побежденной. Наконец ее флаг взял в могущественные руки Богдан Хмельницкий» [Пшчук, 1994, с. 142]. Можно в целом согласиться с данной точкой зрения, хотя в общем контексте работы Пинчука она является скорее замечанием à-propos, нежели результатом логически выверенных и фундированных рассуждений, поскольку именно Богдан Хмельницкий, а не Мономах был ее «главным героем».
Настаивая на существовании как минимум «двух русских народностей» - великорусской и южнорусской (малороссийской), - Костомаров видел их особенности в том, что если для последней в организации политической жизни были более характерны демократические и федеративные начала, то для великорусской - единодержавие и централизм [Шапиро, 1993, с. 459-465; Миллер, 2013, с. 97-99]. За «федерализацией» образа Владимира Мономаха стояла, тем самым, его «украинизация».
Начатое Костомаровым превращение Владимира Мономаха в героя украинской истории с успехом продолжил М.С. Грушевский - крупнейший украинский историк конца XIX - начала XX вв., рассматривавший историю Руси с националистических позиций как историческую основу только украинского народа. Для него Владимир Мономах был «не столько братолюбцем и добрым страдальцем за русскую землю, сколько политиком, осторожным, благоразумным, лавирующим среди современных политических отношений и уступающим там, где чуял серьезные препятствия, серьезную борьбу» [Грушевский, 1891, с. 270-271]. В такой оценке деятельности Мономаха на первый взгляд заметно стремление историка отойти от апологетики и мифологизации князя. Однако это не так. Смысл его слов становится понятен, если взглянуть на биографию самого Грушевского. Будучи не только историком, но и политиком, вершиной карьеры которого стал пост председателя Центральной Рады - главы независимого Украинского государства (1917-1918 гг.), он, по существу, описывал черты политического лидера, который нужен современной ему Украине. Мономах с этой точки зрения для него - историческое зеркало. При этом, если Костомаровым была предпринята лишь попытка его «украинизации», то Грушевским, разработавшим целостную концепцию «Украины-Руси», Мономах уже однозначно понимается как выдающийся деятель национальной украинской истории. Таким образом, анализируя исторические тексты Грушевского, мы воочию
видим, как формируется и «работает» миф; методы работы украинского историка с текстами показывают, что мифологизация истории отнюдь не сводится к одной лишь фальсификации нарратива (хотя и в этом отношении классик украинской историографии отнюдь не безгрешен); что подлинная природа мифа заключается не в «измышлении», а в определенной подмене буквального значения повествования метафорическим смыслом, в котором собственно и заключается основной «посыл», то сообщение, которое должно быть донесено до сознания реципиента мифа. «Миф, - писал в этой связи Р. Барт, - ничего не скрывает и ничего не демонстрирует - он деформирует, его тактика не правда и не ложь, а отклонение» [Барт, 2010, с. 280].
Осмысление образа Мономаха в трудах Грушевского было своего рода начальной фазой его «присвоения» украинским историческим сознанием. Поэтому на данном этапе он не стал воплощением «национального типа». В основу украинского национального самосознания был положен «казацкий миф», то есть представление о казаках как создателях украинской государственности [История Украины. 2008, с. 372; Ричка, 2012, с. 7, 195-200; Плохш, 2013]. Наверное, поэтому исторические традиции Киевской Руси остались практически невостребованными и в украинском государственном строительстве XX столетия. Национальная историография не смогла осмыслить, адаптировать и органически включить в свое ментальное пространство оба мифа сразу, поэтому выбор был сделан в пользу более близкого ей казачества.
После работ Грушевского Киевская Русь заняла, однако, более прочное место в украинской исторической памяти, чем раньше, став, по выражению А.П. Толоч-ко, «безусловной частью исторического опыта украинцев» [Толочко, 2012, с. 43]. «Присвоение» древнерусского прошлого нередко при этом, как и в российской историографии XVШ-XIX вв., сопровождалось использованием современной государственной терминологии: «Киевская Русь» («Древняя Русь», «Русь») зачастую заменялась «Украиной». Тогда как Владимир Мономах изображался в качестве идеала правителя, защитника целостности «первого» украинского государства [1щенко, 2015, с. 17-18]. Особенностью формировавшегося украинского мифа о Мономахе было то, что в отличие от монархического российского мифа он был ближе к его первоначальной конструкции, то есть тому, как себя позиционировал сам Мономах и приверженные ему летописцы.
С приходом к власти в России большевиков, а затем большевизацией Украины и ее вхождением в СССР Владимир Мономах наряду с другими героями прежнего режима превращается в антигероя и упоминания о нем либо приобретают сугубо негативные коннотации, либо вовсе исчезают со страниц исторических изданий. Память о нем в этот период бережно сохранялась лишь в среде эмиграции, причем как российской, так и украинской [Ищенко, 2014, с. 158-159; 1щенко, 2015, с. 18-21]. «Изгнание» Владимира Мономаха, как и других выдающихся правителей прежних времен, впрочем, продолжалось недолго. В середине 1930-х гг. идеология пролетарского интернационализма была отодвинута на второй план, произошло, по
словам канадского историка С. Екельчика, «великое отступление» к традиционным общественным и культурным ценностям [бкельчик, 2008, с. 36]. Следствием этого стала «реабилитация» выдающихся деятелей прошлого, которая не могла не затронуть и Владимира Мономаха. Его образ вновь приобретает положительные черты и становится как некогда «общим». «История Киевского государства, - подчеркивал один из крупнейших историков Киевской Руси 1930-1950-х гг. Б.Д. Греков, - это не история Украины, не история Белоруссии, не история Великороссии. Это история государства, которое дало возможность созреть и вырасти и Украине, и Белоруссии, и Великоруссии» [Греков, 1949, с. 9]. «Общий», однако, в системе исторических координат того времени означало в большей степени русский [бкельчик, 2008, с. 58, 77], и поэтому у украинских историков Владимир Мономах особого энтузиазма не вызывал. В своих немногочисленных работах о нем они, как правило, следовали за своими коллегами из РСФСР; формировавшими образ князя с позиций классового подхода и отчасти под влиянием советской великодержавной доктрины. Одним из наиболее ярких выражений подобного двойственного отношения к Владимиру Мономаху - характерной черты эпохи, стала выразительная и в тоже время весьма противоречивая характеристика данная князю академиком Б.А. Рыбаковым [Рыбаков, 1982, с. 451-468], повторявшаяся в своей основе в работах украинских исследователей (П.П. Толочко, Н.Ф. Котляра и др.).
Сегодня, в постсоветский период мы вновь наблюдаем стремление национальных историографий к «присвоению» общего прошлого, его «национализации». Так как российской историографией это прошлое освоено достаточно давно и прочно, чего все же нельзя сказать об историографии украинской, то этот процесс особенно заметен применительно к последней. Такое присвоение, впрочем, в последнее время стало делом не столько профессиональных историков, в основной своей массе отдающих себе отчет в ненаучности подобного подхода, сколько по большей части публицистов и политиканствующих дилетантов. Примером такого ангажированного отношения к истории является акция ежедневной всеукраинской газеты «День», объявившей 2013-й - Годом Владимира Мономаха. Объясняя, почему выбор пал именно на него, автор «Дня», политолог А. Палий привел около полутора десятка аргументов, демонстрирующих такое стремление. Так, согласно его утверждениям, степные походы Владимира Мономаха «положили начало присоединению юго-восточных земель к Украине», под контролем Киева во времена Мономаха находились ключевые пункты Юга Украины: Крым, Низовья Днепра и Дуная, был «придушен сепаратизм» и наконец, что особенно подчеркивается автором, «Мономах был крепко интегрирован в мировой контекст», имел прочные и дружественные отношения со странами Западной Европы [Палш, 2012]. В таком изображении князя не трудно разглядеть представление об идеале современного украинского лидера. Об определенном возрастании значения его как фигуры национальной самоидентификации может свидетельствовать и появление в различных украинских городах (Борисполь, Вышгород, Днепропетровск, Изюм, Ровно и др.) в связи с проведением так называемой политики «декоммунизации» целого ряда улиц Владимира Мономаха. Апофеозом же подобного инструментального отношения к общерусской истории, ее «присвоения» стал законопроект, внесенный в Верховную Раду
народным депутатом О.А. Корчинской [Проект. 2015]. Суть его сводится к необходимости восстановить «историческую справедливость», отобрав у «Московии» незаконно присвоенное имя Русь/Россия и вернув его законному правообладателю (то есть - Украине).
Справедливости ради заметим, что подобного рода отношение к истории, использование образа Владимира Мономаха (пусть и не столь грубое) имеет место и в России. В российской печати, претендующей на научность, можно встретить, в частности, параллель между Владимиром Мономахом и президентом Владимиром Путиным [Егошина, 2005]. Весьма символичны и преподнесенные к 50-летнему юбилею последнему подготовленная ювелирами копия «шапки Мономаха» и конный парадный портрет пера Н. Кургузовой и К. Мирошника «Князь Владимир Мономах». От первого из этих подарков президент, впрочем, благоразумно отказался. Второй же - обрел свое место в Кремле, в его рабочем кабинете. Наконец, красноречивым свидетельством востребованности образа Владимира Мономаха в современной России является название в его честь новейшей атомной подводной лодки стратегического назначения, успешно прошедшей испытания и принятой в начале 2016 г. в состав ВМФ РФ.
Значение памяти Владимира Мономаха в современных России и Украине, однако, не следует преувеличивать. И здесь и там он является лишь элементом в многогранной мозаике исторической памяти, рядом с которым существует множество других фигур, служащих точками ее кристаллизации. И тем не менее в условиях, когда поиски объединяющей идеи зачастую сводятся к обретению персонифицированной историко-культурной идентичности, Владимир Мономах претендует на то, чтобы стать олицетворением какой-либо государственной ценности. Данное обстоятельство усиливается, очевидно, тем, что один из младших его сыновей - Юрий -стал основателем Москвы и родоначальником московской династии, а потомки старшего из Мономашичей - Мстислава - явились создателями Галицко-Волынско-го княжества, предстающего в украинской национальной историографии преемником Киевской Руси и историческим предшественником независимой Украины.
Итак, в процессе формирования и эволюции русской и украинской национальных историографических традиций образ Владимира Мономаха претерпел различную трансформацию. В России он эволюционировал от генеалогического и державного символа через вытеснение на периферию общественного сознания к фигуре, символизирующей преемственность от Киевской Руси и ее героических традиций. Подобное восприятие князя сохраняется и сегодня, более того, наблюдается его актуализация. Для украинской же исторической традиции, в основу которой был положен «казацкий миф», образ Владимира Мономаха не был так важен. Его значение как одного из национальных символов было осознано только в XIX столетии, когда было начато освоение национальной украинской историографией киевского прошлого, его «украинизация». Став менее заметным в советские годы, этот процесс с новой силой вспыхнул в независимой Украине, особенно обострившись в последние годы. ^
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Барт Р. Мифологии / пер. с фр.; вступ. ст. и коммент. С. Зенкина. М.: Академический проект, 2010. 351 с.
Бегунов Ю.К. Памятник русской литературы XIII века «Слово о погибели Русской земли». М.; Л.: Наука, 1965. 232 с.
Галицько-Волинський лпопис. Дослщження. Текст. Коментар. / за ред. чл.-кор. НАН УкраТни М.Ф. Котляра. КиТв: Наукова думка, 2002. 400 с. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1949. 510 с.
Грушевский М.С. Волынский вопрос 1097-1102 г. (окончание) // Киевская старина. 1891. № 5. С. 259-272.
Дмитриев Л.А. Слово о погибели Русской земли // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. I (XI - первая половина XIVв.) / отв. ред. Д.С. Лихачев. Л.: Наука, 1987. С. 432-434.
Дмитриева Р.П. Сказание о князьях владимирских. М.; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1955. 214 с.
Егошина Л. Политические лидеры Владимир Мономах и Владимир Путин // Студенческая наука и XXI в. 2005. № 2. С. 329-332.
Вкельчик С. Iмперiя пам'ятк Росшсько-украТнсью стосунки в радянськш юторичнш уявк КиТв: Критика, 2008. 304 с.
Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 2. М., 1962. 938 с. История Русов или Малой России / сочинение Г. Конискаго, архиепископа Белору-скаго. М., 1846. 320 с.
История Украины: научно-популярные очерки / под ред. В.А. Смолия. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. 1070 с.
Ищенко А.С. Владимир Мономах в русском общественно-историческом сознании: мифологический образ и историческая реальность. Ростов н/Д: Антей, 2014. 276 с. 1щенко О.С. Володимир Мономах в украТнськш юторичнш пам'ят // УкраТнський iсторичний журнал. 2015. № 1. С. 11-25.
Карамзин Н.М. История государства Российского. Книга первая. Т. 1-3. Ростов н/Д, 1989. 528 с.
Каппелер А. Мала iсторiя УкраТни / пер. з немецькоТ. КиТв: "К.кС.", 2007. 264 с. Карпов А.Ю. Великий князь Владимир Мономах. М.: Мол. гвардия, 2015. 386 с. КогутЗ. Коршня щентичности. Студи з ранньомодерноТ та модерноТ юторп УкраТни. КиТв: Критика, 2004. 352 с.
Кореневский А.В. Идея «византийского наследия» в древнерусской книжности // Восток. Запад. Россия. Тезисы всероссийской конференции. Ростов н/Д: ИППК при РГУ 1993. Вып. 2. С. 4-11.
Кореневский А.В. Идея «византийского наследия» в русской религиозно-политической мысли XV-XVI веков: дис. ... к.и.н. Ростов н/Д, 1995. 264 с. Костомаров Н.И. Князь Владимир Мономах и козак Богдан Хмельницкий // Костомаров Н.И. Казаки. М.: "Чарли", 1995. С. 384-394.
Мечта о русском единстве. Киевский синопсис (1674). М.: Изд-во "Европа", 2006. 248 с.
Миллер А. Украинский вопрос в Российской империи. Киев: Laurus, 2013. 416 с.
Палй O. Чому Мономах? // День. 2012. № 239. URL: http://www.day.kiev.ua/uk/article/
istoriya-i-ya/chomu-monomah (дата обращения: 15.02.2015).
niH4yK Ю.А. Постать Богдана Хмельницького в публщистищ М. Костомарова //
УкраУнський сторичний журнал. 1994. № 5. С. 139-144.
Плохiй С. Козацький мiф. lсторiя та нащетворення в епоху iмnерiй. КиТв: Laurus,
2013. 440 с.
Проект Закону про заборону використання юторичноТ назви територп УкраТни та похщних вщ неТ шв в якостi назви або синошму РосшськоТ ФедерацГГ, використання такоТ назви для позначення сучасноТ територи РосшськоТ ФедерацГГ чи будь-якоТ ТТ частини // Верховна Рада УкраУни. Оф^йний веб-портал. URL: http://w1.c1.rada.gov. ua/pls/zweb2/webproc4_1?pf3511=55883 (дата обращения: 04.02.2015). Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М.: Наука, 1982. 592 с. Ричка В.М. Святий рiвноаnостольний князь Володимир Святий в юторичнш пам'ятк КиТв: Видавничий дiм "Сюф", 2012. 208 с.
Ричка В.М. Спадщина Володимира Мономаха // УкраУнський '¡сторичний журнал. 2013. № 3. С. 98—112.
Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 1—2. М.: АСТ, 2005. 943 с. Софонович Ф. Хрошка з лггопис^в стародавшх. КиТв: Наукова думка, 1992. 335 с. Стеблин-Каменский М.И. Миф. Л.: Наука, 1976. 103 с.
Таирова-Яковлева Т.Г. Украинские земли в Новое время (середина XVI — XIX вв.) // История Украины. СПб.: Алетейя, 2015. С. 100—259.
Толочко А.П. Киевская Русь и Малороссия в XIX веке. Киев: Лаурус, 2012. 256 с. Толочко А.П. Очерки начальной Руси. Киев; СПб.: Лаурус, 2015. 336 с. Черепнин Л.В. Летописец Даниила Галицкого // Исторические записки. Т. 12. М.: Наука, 1941. С. 228—253.
Шапиро А.Л. Русская историография с древнейших времен до 1917 г. М.: Издательство «Культура», 1993. 761 с.
Шенк Ф.Б. Александр Невский в русской культурной памяти: Святой, правитель, национальный герой (1263—2000). М.: Новое литературное обозрение, 2007. 592 с. Яковенко Н. Очерк истории Украины в Средние века и раннее Новое время. М.: Новое литературное обозрение, 2012. 768 с.
Kazhdan A. Rus'-Byzantine Princely Marriages in the Eleventh and Twelfth Centuries // Harvard Ukrainian Studies. 1988—1989. Vol. 12—13. P. 414—429.
REFERENCES
Bart R. Mifologii / per. s fr.; vstup. st. i comment. S. Zenkina [Mythologies / trans. from Fr., introd. art. and comment. S. Zenkina]. Moscow: Academic project Publ., 2010. 351 p. (in Russian).
Begunov Y.K. Pamyatnik russkoy literatury XIII veka «Slovo o pogibeli Russkoy zemli» [The memorial of Russian literature of the XIII century "The Orison on the Downfall of the Russian Land"]. Moscow; Leningrad: Nauka Publ., 1965. 232 p. (in Russian). Galic'ko-Volins'kiy litopis. Doslidzhennya. Tekst. Komentar / za red. chl.-kor. NAN Ukraini M.F. Kotlyara [Galicia-Volyn chronicle. Research. Text. Review / Edited by corresponding member of NAS Ukraine N.F. Kotlyar]. Kiev: Naukova dumka Publ., 2002. 400 p. (in Ukrainian).
Grekov B.D. Kievskaya Rus' [Kievan Rus]. Moscow, 1949. 510 p. (in Russian). Grushevsky M.S. Volynskiy vopros 1097-1102 g. (okonchanie) [Volyn question 10971102 yy. (ending)], in: Kievskaya starina [Kievan antiquity]. 1891. Vol. 5. P. 259-272 (in Russian).
Dmitriev L.A. Slovo o pogibeli Russkoy zemli [The Discourse on the Downfall of the Russian Land], in: Slovar'knizhnikov i knizhnosti Drevney Rusi. Vyp. I (XI - pervaya polovina XIV v.). Otv. red. D.S. Lihachev [Dictionary scribes and literature of Ancient Rus. Vol. I (XI -first half of XIV century). Resp. edited by D.S. Likhachev]. Leningrad: Nauka Publ., 1987. P. 432-434 (in Russian).
Dmitrieva R.P. Skazanie o knyaz'yah vladimirskikh [The Tale of the Princes of Vladimir]. Moscow; Leningrad: Acad. of sciences of the USSR Publ., 1955. 214 p. (in Russian). Egoshina L. Politicheskie lidery Vladimir Monomah i Vladimir Putin [Political leaders Vladimir Monomakh and Vladimir Putin], in: Studencheskaya nauka i XXI v. [Student science and 20th century.]. 2005. Vol. 2. P. 329-332 (in Russian). Ekel'chik S. Imperiya pam'yati. Rosiys'ko-ukrains'ki stosunki v radyans'kiy istorichniy uyavi [Empire of Memory. Russian-Ukrainian Relations in the Soviet Historical Imagination]. Kiev: Kritika Publ., 2008. 304 p. (in Ukrainian).
Ipat'evskaya letopis' [Hypation Chronicle], in: Polnoe sobranie russkikh letopisey. T. 2. [Full collection of Russian chronicles. Vol. 2]. Moscow, 1962. 938 p. (in Russian). Istoriya Rusov ili Maloy Rossii / Sochinenie G. Koniskago, arkhiepiskopa Beloruskago [History of Ruses or little Russia / Composition of G. Konisky, Belorussian Archbishop]. Moscow, 1846. 320 p. (in Russian).
Istoriya Ukrainy: nauchno-populyarnye ocherki / pod red. V.A. Smoliya [History of Ukraine: popular-science essays / Edited by V.A. Smoliy]. Moscow: OLMA Media group Publ., 2008. 1070 p. (in Russian).
Ischenko A.S. Vladimir Monomah v russkom obschestvenno-istoricheskom soznanii: mifologicheskiy obraz i istoricheskaya realnost' [Vladimir Monomakh in Russian socio-historical consciousness: mythological image and historical reality]. Rostov-on-Don: Antey Publ., 2014. 276 p. (in Russian).
Ischenko O.S. Volodimir Monomah v ukrains'kiy istorichniy pam'yati [Vladimir Monomakh in Ukrainian historical memory] in: Ukrainskiy istorychniy zhurnal [Ukrainian historical journal]. 2015. Vol. 1. P. 11-25 (in Ukrainian).
Karamzin N.M. Istorija gosudarstva Rossijskogo. Kniga pervaja. T. 1-3 [The history of Russian state. The first book. Vol. 1-3]. Rostov-on-Don, 1989. 528 p. (in Russian). Kappeler A. Mala istoriya Ukrainy / per. z nimetskogo [Small history of Ukraine / Trans. from Germ.]. Kiev: "K.I.C." Publ., 2007. 264 p. (in Ukrainian). Karpov A.Yu. Velikiy knyaz' Vladimir Monomakh [The Grand Prince Vladimir Monomakh]. Moscow: Mol. gvardiya Publ., 2015. 386 p. (in Russian).
Kogut Z. Korinnya identychnosti. Studii z rannyomodernoi ta modernoi istorii Ukrainy [The roots of identity. Studies on the early modern and modern history of Ukraine]. Kiev: Kritika Publ., 2004. 352 p. (in Ukrainian).
Korenevskiy A.V. Ideya "vizantiyskogo naslediya" v drevnerusskoy knizhnosti [The idea of the "Byzantine heritage" in Old Russian literacy] in: Vostok. Zapad. Rossiya. Tezisy vserossiyskoy konferentsii [East. West. Russia. Theses of the All-Russian Conference]. Rostov-on-Don: RATI at RSU, 1993. Issue 2. P. 4-11 (in Russian).
Korenevskiy A.V. Ideya "vizantiyskogo naslediya" v russkoy religiozno- politicheskoy mysli XV-XVI vekov [The idea of the "Byzantine heritage" in Russian religious and political thought of XV-XVI cent.]. Diss. na soisk. uch. st. k.i.n. [Diss. for the degree of cand. of hist. science]. Rostov-on-Don, 1995. 264 p. (in Russian).
Kostomarov N.I. Kniaz Vladimir Monomakh i kozak Bogdan Khmelnitsky [Prince Vladimir Monomakh and Cossack Bogdan Khmelnitsky], in: Kostomarov N.I. Kazaki. Moscow: "Charlie" Publ., 1995. P. 384-394 (in Russian).
Mechta o russkom edinstve. Kievskij sinopsis (1674) [The dream of the Russian unity. Kievan Synopsis (1674)]. Moscow: Europe Publ., 2006. 248 p. (in Russian). Miller A. Ukrainskiy vopros v Rossiyskoy imperii [The Ukrainian Question in the Russian Empire]. Kiev: Laurus Publ., 2013. 416 p. (in Ukrainian).
Paliy A. Pochemu Monomakh? [Why Monomakh?]. Available at: URL: http://www.day. kiev.ua/ru/article/istoriya-i-ya/pochemu-monomah (accessed 15 February 2015) (in Ukrainian).
Plokhiy S. Kozatskiy mif. Istoriya ta natsietvorennya v epokhu imperiy [Cossack myth. History and the Nationhood in the Age of Empires]. Kiev: Laurus Publ., 2013. 440 p. (in Ukrainian).
Pinchuk Ju.A. Postat' Bogdana Hmel'nic'kogo v publicistici M. Kostomarova [The figure of Bogdan Khmelnitsky in M. Kostomarov's publicism], in: Ukrainskiy istorychniy zhurnal [Ukrainian historical journal]. 1994. Vol. 5. P. 139-144 (in Ukrainian). Proekt zakonu pro zaboronu vykorystannya istorychnoi nazvy terytorii Ukrainy ta pokhidnykh vid nei sliv v yakosti nazvy abo synonimu Rosiyskoi Federatsii, vykorystannya takoi nazvy dlya poznachennya suchasnoi terytorii Rosiyskoi Federatsii chy bud-yakoi ii chastyny [Law project on the prohibition of using the historical name of Ukraine's territory and its derived words as a name or a synonym of Russian Federation, using such name to denote Russian Federation's modern territory or its any part] Verkhovna Rada Ukrainy. Ofitsiyniy veb-portal. [Verkhovna Rada of Ukraine. Official web-portal]. Available at: URL: http://w1.c1.rada.gov.ua/pls/zweb2/webproc4_1?pf3511=55883 (accessed 4 February 2016) (in Ukrainian).
Rybakov B.A. Kievskaya Rus' i russkie knyazhestva XII-XII vv. [Kievan Rus and Russian principalities in XII-XII centuries]. Moscow: Nauka Publ., 1982. 592 p. (in Russian). Rychka V.M. Svyatiy rivnoapostol'niy knyaz' Volodimir Svyatiy v istorichniy pam'yati [St. Prince Vladimir the Saint in historical memory]. Kiev: "Skif" Publ., 2012. 208 p. (in Ukrainian).
Richka V.M. Spadshhina Volodimira Monomakha [The Heritage Of Vladimir Monomakh], in: Ukrainskiy istorychniy zhurnal [Ukrainian historical journal]. 2013. Vol. 3. P. 98-112 (in Ukrainian).
Solov'ev S.M. Istoriya Rossii s drevneyshih vremen. T. 1-2 [History of Russia from ancient times. Vol. 1-2]. Moscow: AST Publ., 2005. 943 p. (in Russian). Sofonovich F. Khronika z litopystsiv starodavnikh [Chronicle of ancient chroniclers]. Kiev: Naukova dumka Publ., 1992. 335 p. (in Ukrainian).
Steblin-Kamenskiy M.I. Mif [Myth]. Leningrad: Nauka Publ., 1976. 103 p. (in Russian). Tairova-Jakovleva T.G. Ukrainskie zemli v Novoe vremya (seredina XVI - XIX vv.) [Ukrainian lands in the modern period (middle of XVI-XIX c.)], in: Istoriya Ukrainy. St. Petersburg: Aleteiya Publ., 2015. P. 100-259 (in Russian).
Tolochko A.P. Kievskaya Rus i Malorossiya v XIX veke [Kievan Rus and little Russia in 19th cent]. Kiev: Laurus Publ., 2012. 256 p. (in Russian).
Tolochko A.P. Ocherki nachal'noy Rusi [Essays on initial Rus]. Kiev; St. Petersburg: Laurus Publ., 2015. 336 p. (in Russian).
Cherepnin L.V. Letopisec Daniila Galickogo [Daniil Galitsky's chronicler], in: Istoricheskie zapiski. T. 12 [Historical note. Vol. 12]. Moscow: Nauka Publ., 1941. P. 228-253 (in Russian).
Shapiro A.L. Russkaya istoriografiya s drevneyshih vremen do 1917g. [Russian historiography from the ancient times till 1917]. Moscow: Kul'tura Publ., 1993. 761 p. (in Russian).
Shenk F.B. Aleksandr Nevskiy v russkoy kul'turnoy pamyati: Svyatoy, pravitel', nacional'nyy geroy (1263-2000) [Alexandr Nevsky in Russian cultural memory: the Saint, the ruler, the national hero (1263-2000)]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2007. 592 p. (in Russian).
Jakovenko N. Ocherk istorii Ukrainy v Srednie veka i rannee Novoe vremya [Essay on the history of Ukraine in the Middle Ages and early modern period]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2012. 768 p. (in Russian).
Kazhdan A. Rus'-Byzantine Princely Marriages in the Eleventh and Twelfth Centuries, in: Harvard Ukrainian Studies. 1988-1989. Vol. 12-13. P. 414-429.
