CC BY
46
та, то были сняты и все ограничения, связанные со смертностью ной (по утверждению П. Флоренского, «аритмологичной»
человека как делом не его воли. «Так, смерть становилась сво- [25]), что мало поддавалась обработке. Таким образом, мони-
его рода «искусством», что в реальной жизни нередко приводи- стические жизнетворческие проекты русской литературы не
ло <...> к трагическим последствиям» [24, с. 296]. достигали поставленной цели, а игровые - способны были
Следует учитывать и тот факт, что сама жизнь рубежного осуществить «сцепку» искусства и действительности лишь в
времени - тот материал, из которого мечталось слепить иде- определенный момент, локализованный во времени и про-
альную действительность, была столь хаотичной и энтропий- странстве.
Bibliography
1. Leontiev, D.A. Vital and creative as the practice of expanding life-world / psychology with a human face: a humanistic perspective in post-Soviet psychology / ed. D.A. Leontiev, V.G. Schoor. - M.: Meaning, 1997.
2. Eichenbaum, B.M. Writers look Gorky: the work of different years. - Moscow: Soviet Writer, 1987.
3. Tomaszewski, B.V. Literature and Biography / Books and Revolution. - 1928. - № 4 (28).
4. Winokur, G.O. Culture Biography / Vinokur. - Moscow: Languages of Slavonic Culture, 2007.
5. Vinogradov, V.V. Selected works. On the language of prose. - Moscow: Nauka, 1980.
6. Lotman, Y.M. Decembrist in everyday life (Consumer behavior as a historical and psychological category) / / Literary Heritage of the Decembrists. - L.: Nauka, 1975.
7. Lotman, Y.M.The poetics of everyday behavior in Russian culture of the eighteenth century. / / Works on Sign Systems. - Tartu, 1977. - Part VIII.
8. Lotman, Y.M. The problem of similarity of art and life in the light of the structural approach / / Lotman and the Tartu-Moscow Semiotic School. -Moscow: Gnosis, 1994.
9. Mints, Z.G. The notion of text and the symbolist aesthetic in Proceedings of All-Union Symposium on the secondary modeling systems. - Tartu, 1974. - № 1 (5).
10. Uspensky, B.A. Anti-behavior in Old Russia / / The study of cultural heritage. - Moscow: Nauka, 1985.
11. Batiushkov, K.N. Something about the poet and poetry: essays. - Moscow, Leningrad: Academia, 1934.
12. Griboyedov, A.S. in the memoirs of contemporaries. - M.: Fiction, 1980.
13. Ginsburg, L.J. On Psychological Prose. - L.: Fiction, 1977.
14. Kozubovsky, G.P. The problem of vital and creative in Russian culture: (Zhukovsky, Pushkin): teaching materials to assist the teacher (the study of biography and personality). - Barnaul, 1991.
15. Foucault, M. The Will to Truth. On the other side of knowledge, power and sexuality. - M.: Magisterium, Castalia, 1996.
16. Lavrov, A.V. Mythmaking "Argonauts" / / Myth - Folklore - Literature: a collection of articles. - L.: Nauka, 1978.
17. Averintsev, S.S. Poetry Ivanov Vopr literature. - 1975. - № 8.
18. Sarychev, V.A. Aesthetics of Russian Modernism: The problem of "vital and creative." - Voronezh: Izd-vo Voronezh State University, 1991.
19. Paperny, W. The Poetics of Russian Symbolism / Andrew White. Publication. Study. - Moscow: Academy of Sciences Institute of World Literature, 2002.
20. Beliy, A. The problem of culture / symbolism as the view of the world. - Moscow: Republic, 1994.
21. Block, L.D. And there were tales of Blok and his / two loves, two destinies. Recollections of Blok and Bely. - M.: Publishing. House XXI Cen-tury-Accord, 2000.
22. Kryschuk, N.P. Art as a behavior: a book about poets. - L.: Soviet Writer, 1989.
23. Taho-Godi, A.A. Life as a cosmic game of the ancient Greeks / The Art of the word. - Moscow: Nauka, 1973.
24. Thieme, G.A. The cult of the dead poet as a "memory" of Russian Art Nouveau / rec. of the book.: Kissel W.S. Der Kult des toten Dichters und die russische Modern: Pushkin - Blok - Majakovskij. Koln; Weimar; Wien, 2004) / / New Literary Review. - 2008. - № 89.
25. Florensky, P.A. The pillar and ground of the truth. - Moscow: Pravda, 1990.
Article Submitted 10.01.11
УДК 81'42
А. С. Ерушова, асп. АлтГПА, г. Барнаул, E-mail: [email protected]
ВКЛЮЧЕНИЯ КАК ДОМИНАНТА ИДИОСТИЛЯ НАТАЛЬИ РУБАНОВОЙ
Данная статья посвящена изучению некоторых особенностей индивидуального стиля прозаических текстов Н. Рубановой. В качестве основного языкового средства, определяющего идиостиль Рубановой, рассматриваются текстовые включения.
Ключевые слова: текстовое включение, идиостиль, идиостилевая доминанта, малая проза.
Основы теории идиостиля заложены в трудах отечественных лингвистов, среди которых наиболее заметной и значимой в научном отношении выступает концепция образа автора В.В. Виноградова. Определённый вклад в изучение идиостиля внесли теоретические исследования А. И. Домашнева,
В.В. Одинцова, Е.А. Гончаровой, Н.А. Кожевниковой, Л.А. Черняховской и др., в числе работ, связанных с анализом идиостиля, можно назвать научные статьи В.П. Григорьева, И.И. Ковтуновой, О.Г. Ревзиной и др.
Новые аспекты в изучении идиостиля обусловлены антропоцентризмом, присущим современной науке и лингвистике в частности, интересом к личности автора (например, проблема языковой личности в работах Ю.Н. Караулова1).
1 Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность. - М.: Нау-ка,1987 (2002, 2003, 2004); Караулов, Ю.Н. О состоянии русского языка современности. - М.: ИРЯ РАН, 1991.
Внимание исследователей сосредоточилось на особенностях воплощения и функционирования отдельных элементов идиостиля на основе сопоставления текстов ряда современных писателей, или на основе разных произведений одного автора. Так, например, томских учёных И.И. Бабенко, Н.С. Болотно-ву, А.А. Васильеву интересуют многоаспектные проявления образа автора в структуре, семантике и прагматике текста с точки зрения коммуникативно-деятельностного подхода [1]. В статьях и докладах М.Ю. Мухина представлено изучение идиостилей М. Булгакова, В. Набокова, А. Платонова с применением квантитативного анализа и методов лексической статистики2. В лингвистических работах последнего десятиле-
2
Мухин, М.Ю. Вводные компоненты и идиостиль автора [Э/р] // Language and Literature: электронный научный журнал. - Тюмень, 2002. - Вып. 16. - URL: http://frgf.utmn.ru/last/No16/text06.htm; Мухин, М.Ю. Идиостиль автора: квантитативный анализ и его филологи-
тия преимущественно рассматривается идиостиль отдельного автора1.
Различие в существующих подходах к изучению идио-стиля, отсутствие единой позиции в определении его существенных черт, в употреблении термина (термин «идиостиль» не является общепринятым в научном лингвистическом обиходе и пересекается с терминами «идиолект», «индивидуальный / авторский / личный стиль», «речевая манера», «индивидуально-авторская парадигма») принципиально не влияют на понимание сущности данного явления. Поскольку в лингвистике понятие идиостиля связывается, прежде всего, с определённым выбором языковых средств (слов) и способами их комбинирования, взаимодействия, то вслед за В.А. Пищальниковой примем дефиницию индивидуального стиля как целостной системы, которая «возникает вследствие применения своеобразных принципов отбора, комбинирования и мотивированного использования элементов языка» [2, с. 21]. Важно заметить, что, несмотря на отсутствие «каких-либо уникальных способов репрезентации личностных смыслов, легко обнаруживается преимущественное их использование» [2, с. 28]. Значит, идиостиль обусловливается не только отбором слов, но и частотностью их употребления, причем существенно то, что объектом исследования не должна служить общеупотребительная лексика, не характеризующая автора, и лексика, связанная с сюжетом, содержанием произведений. Представляется, что именно включения иного, неавторского текста, являются наиболее интересным и показательным объектом изучения.
Активное использование включённого текста в виде точных и трансформированных цитат, аллюзий, реминисценций, эпиграфов, прецедентных имён и других включений составляет, на наш взгляд, отличительную черту индивидуальноавторского стиля писателей современности, в частности, выступает важной характеристикой идиостилевой манеры Натальи Рубановой, доминантой её идиостиля.
Доминанта, по мнению Р. Якобсона, есть «фокусирующий компонент художественного произведения» который обусловливает и трансформирует отдельные компоненты, а также «специфицирует художественное произведение» [3, с. 326]. Доминанта определяется повторяемостью в тексте, высокой частотой применения, преобладанием в ряду других идиостилевых особенностей.
Стремление учёных-лингвистов выявить доминирующие средства речевой структуры отдельного художественного произведения (или ряда произведений отдельного автора), которые формируют уникальность его стилевой организации, объясняется тем, что употребление языковых средств в тексте подчинено творческому, индивидуально-авторскому стилю, который «проявляется не только в том, что из языковых средств используется, но и как, где, когда, с какой целью, какой это производит эффект» [1, с. 77].
Цель нашей работы видим в определении черт, присущих идиостилю Н. Рубановой, рассмотрении включений как идио-стилевой доминанты малой прозы писательницы с точки зрения принципов отбора источников включений, способов введения их в текст, особенностей комбинации включений в границах конкретного текста, функций включений в тексте.
ческая интерпретация [Электронный ресурс] // Мат-лы Междунар. конф. по компьютерной лингвистике «Диалог 2005». - М., 2005. -URL: http://www.dialog-21.ru/Archive/2005/MukhinM/MukhinM.htm.
1 Ср., например: Грищенко, А.И. Идиостиль Николая Моршена: дис. ... канд. филол. наук. - М., 2008; Паули, Ю.С. Анафоническая доминанта идиостиля Н.А. Бердяева: на материале философского трактата «Смысл творчества. Опыт оправдания человека»: дис. ... канд. филол. наук. - Кемерово, 2006; Попкова, Н.Н. Доминанты идиостиля поэта-ирониста: на материале текстов Игоря Иртеньева: дис. ... канд. филол. наук. - Екатеринбург, 2007.
Нами выделены следующие идиостилевые особенности, присущие рассказам и повестям Натальи Рубановой.
Прежде всего, произведения Н. Рубановой характеризуются активным употреблением включений другого, неавторского, текста: <...> там зайчик сладкий, грустняцкий, его одного никак не оставишь, не кинешь - он мой, мой, он мой, мне не нужна звёздочка, тише, глупая, нельзя так про звёздочку, уж и тётя вон на тебя обернулась! Звёздочка - она хорошая, добрая, она весь мир освещает! Утро красит нежным светом... («Прошлый век»).
Отмечается разговорный характер лексики и, как следствие, преобладание слов и словосочетаний, свойственных обиходной речи, выражающих сниженную оценочную семантику, придающих известную непринуждённость повествованию. Ср.: Аннушка поселилась в комнате с северной бабой: та баба приехала в Москву из-под Якутска. Звали её Нинка. Вопросы литературы и филологии мало занимали её, а то, что поступила, - так никто со свечкой на вступительные не стоял: сошло («Люди сверху, люди снизу»). Также частотны аббревиатуры (Она согласилась выйти за городского довольно быстро: полуграмотные с той или иной стадией алкоголизма не прельщали, а других кандидатов на и/о мужчины в пэгэтэ не осталось («[Её университеты]»)), функционирующие в текстах не в целях языковой экономии, а главным образом, ввиду упомянутого разговорного характера малой прозы писательницы.
Ещё одну черту прозы Н. Рубановой определим как «нестандартное употребление языковых единиц, нарушение предсказуемости, которое достигается необычной сочетаемостью языковых единиц - морфем (неологизмы, окказионализмы, выделение морфем), слов (окказиональная сочетаемость), предложений, - а также необычной сочетаемостью текстовых единиц (ССЦ)» [3, с. 327]. Например: И прав был гр. Булгаков, писавший в своё время, будто москвичей испортил квартирный вопрос. Впрочем, не только москвичей: гостей столицы тот тоже здорово у.е.-л («Люди сверху, люди снизу»). В приведённом примере своеобразное индивидуально-авторское новообразование, построенное на графическом и семантическом сопряжении глагола уел и сокращения у.е., усиливает эстетическое воздействие на читателя, придаёт высказыванию дополнительные семантические и стилистические коннотации.
На синтаксическом уровне отметим доминирование в текстах сложных предложений и парцеллированных конструкций. Включения в рассказах Н. Рубановой наиболее часто наблюдаются именно в сложных предложениях, выступают в большинстве случаев как часть сложного предложения, реже -как часть простого предложения, второстепенный член предложения. «И это всё? После четырёх месяцев монашества - я пишу, я не могу, я устал - всё? Но зачем мне всё это?...» -однако привычка быта дана свыше («Бабья проза»).
На наш взгляд, именно включения в текстах Натальи Рубановой занимают сильную позицию и являются доминантой её идиостиля.
Организация речевой структуры художественных текстов
Н. Рубановой, в частности, принципы отбора включений, их источников, определяется не только творческим замыслом ■или упомянутыми индивидуально-авторскими установками, но и, что немаловажно, характером отображаемых в тексте событий. Например, повесть «Люди сверху, люди снизу» построена, главным образом, на смысловом, структурном и стилистическом потенциале цитат и аллюзий из произведений русских поэтов и прозаиков (Н.В. Гоголь, В.В. Набоков, А.С. Пушкин, М.А. Булгаков, О.Э. Мандельштам, С.А. Есенин и др.), элементов городского фольклора, фрагментов песенных, рекламных, телевизионных текстов последних лет и т. п. Описание главной героини, Аннушки, в качестве абитуриент-
ки - студентки - выпускницы филфака - учительницы русского языка и литературы - журналистки обусловило цитатную насыщенность данного текста, определило условия выбора конкретных цитатных включений, их авторов. Повествование о каждом социальном статусе Аннушки предваряется эпиграфом (своеобразным метатекстовым включением в терминологии И.В. Арнольд1), например: - Бумага или простыня - // вот поле битвы для меня! //- ...И тут и там бездарна я... Из «Честной куртизанки». Эпиграфы в повести отражают ключевые моменты повествования и характер жизненных перипетий героини.
В текстах малой прозы Н. Рубановой присутствуют практически все известные разновидности вербальных включений: цитаты (Ей кажется, будто она порезалась и чудом не ойкает, хотя это вот «Ой!» так и рвётся наружу. «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, - но этот-то певучий голос с архивной пленки ей уж точно чудится, - тебя вели нарезом, - но почему, почему так явно? - по сердцу моему...» («Публичный снег»)), аллюзии (Ада <...> изучала периоды такого-то и такого-то расцвета (всегда чьего-то - чужого, чуждого, не своего), пела тайно в церковном хоре, что представляется теперь штампом... («Прошлый век»)), реминисценции (Заснеженная столица, вся в огнях, снисходительно поглядывала на неё: уж она-то, Москва, слёз повидала немало - стоит ли всем-то верить? Печальный опыт подсказывал обратное, а одно и то же кино - с небольшими вариациями - повторялось с периодичностью смен времён года... («Nappy New Year»)) и т. д.
Творческая манера Рубановой находит отражение в использовании разного рода прецедентных имён: 1. Злые, злые, злые - слёзы капали: и потирал лапки Мышиный Король, и хохотала Суламифь, вот и весь пост-, сорри, -модерн («Прошлый век»); 2. Когда отец заложит за воротник <...> и мама истерично начинает гоняться за ним по квартире, будто Фрекен Бок за Карлсоном, все, кроме кота, шизеют крещендо («Нормальный человек»); 3. Павлик дорвался до трагических финалов, но вот до «Тёмных аллей» те не дотягивали, отдавая «второй свежестью» вымученной надуманности («Бабья проза»). Так, в текстах писательницы представлены названия художественных произведений, имена писателей-классиков и современников, имена персонажей художественных произведений, мультфильмов, названия картин, музыкальных отрывков и проч.
Способы введения включений в текстах Н. Рубановой многообразны и составляют предмет отдельного рассмотрения. В данной статье мы обратим внимание лишь на некоторые из них.
Отметим, что на способы введения включений в тексты рассказов и повестей писательницы оказывают влияние приём лингвостилистической игры, пародирование, мнимые галлюцинации (в тестах наблюдается апелляция Н. Рубановой к творческой манере В. Набокова), например: Кот же смотрит на нас с высоты шкафьего полёта, подмигивает, а потом прыгает вниз так неожиданно, что до самой потери пульса пугает маму: та хватается за сердце, хихикает и умирает. Отец, окончательно трезвея и видя всё это безобразие, тоже хихикает и умирает, предусмотрительно ложась рядом. Дед стреляет из ружья и, хихикая, испускает дух; вслед за ним, давясь от смеха, отправляется на тот свет и бабушка. Сестра, держась за живот, умирает из солидарности к родственникам. Томик Хармса падает с потолка на Царство мёртвых. Так вот и остаёмся один на один с котом («Нормальный человек»). В приведённом фрагменте автор воспроизводит ритмико-синтаксическое построение, характерное для
1Арнольд, И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. -2-е изд. - М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. С. 351.
прозы Д. Хармса, чей томик не случайно «падает с потолка». В контексте рассказа данный отрывок иллюстрирует абсурдность описываемого и последующих за ним событий, приём комического парадокса задаёт повествованию иной ход, переводит в ирреальный мир. Примечательно, что завершается рассказ тем же, с чего начался, и не без помощи включённого текста: <...> я снова слышала, как мама гоняет отца по квартире <...> хитрый дед хватался за ружьё, а бабка грозила пальцем, а сестра затыкала уши ватой и поднимала с пола упавший томик Ювачёва, а в доме, который построил Джек, синица воровала пшеницу, а я хныкала на балконе... Возвращение из мира вымышленного в реальный показано, в частности, именованием писателя по настоящей фамилии (Ювачёв), а не по псевдониму (Хармс).
Интересен способ введения межтекстовых включений в рассказе «[Её университеты]. Из цикла Love-story»:
1. «Автоматы не способны любить, - сказала вдруг С., и зрачки её расширились, - они могут лишь обмениваться своими личными пакетами в надежде на чистую сделку, обрыв связи» [2]; 2. Усмехнувшись, ты принялась фотографировать захмелевших и откровенно пьяных гостей: все они, признаться, казались мне персонажами «Дома умалишённых» да «Похорон сардинки» - себе же напоминал я засыпанного песком пса [4], которому уже не выбраться: когда-то ты подарила мне альбом с репродукциями Гойи. Указание на инородный текст отмечается не только курсивом (в первом примере), но и затекстовой гиперссылкой, характерной, прежде всего, для текстов научного стиля. В первом примере приведена точная цитата из книги Э. Фромма «Искусство любить», второй пример не содержит собственно текстовых включений, а при помощи названий картин отсылает к творчеству Ф. Гойи так называемого чёрного периода, примечательного ощущением безвыходности, мрачными настроениями.
Упоминание заглавий произведений, их авторов - семантический способ включения «чужого» текста: «Как всё глупо... Глупо, банально... Глухо... И ведь выхода-то нет, выхо-да-то я никакого не вижу, кроме как...» И никто не услышит, ой-ё, - раздалось из проехавшей в направлении Кузнецкого машины, и аккурат на распеве чайфовского «Ё» Катенька наконец-то заплакала («Nappy New Year»). Данный способ введения включений является одним из самых распространённых в текстах Н. Рубановой.
Неоднородность текста может отмечаться также средствами типографской выразительности: особым шрифтом, отличным от основного, гарнитурой шрифта, видом набора (курсив, разрядка), и средствами графической образности, например, делением текста на абзацы. Включения в текстах
Н. Рубановой имеют и шрифтовое (1. За Это мамо упала в очереди в обморок от недосыпа и переутомления; за То в уездном городе сверкала новомодной обувкой пару сезонов, небезуспешно вызывая чёрно-белую зависть sosлуживиц, не помнящих о том, что Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидят Фазаны («Люди сверху, люди снизу»); 2. Пожалуй, она даже не знала, существовал ли этот самый смысл, и что самое главное, а был ли мальчик («Бабья проза»)), и графическое (Она сделает это уверенно и спокойно; ещё большую уверенность и спокойствие придавал ей уличный подростковый фольклор типа
Россия - для русских,
Москва - для москвичей.
А ну, давай, проваливай скорей!)
(«Люди сверху, люди снизу») выделение, позволяющее распознать присутствие другого текста.
Комбинирование включений в текстах Н. Рубановой реализуется, в основном, с помощью деформации включения, выражающейся в лексических заменах компонентов включе-
7З
ния, в усечении компонентов, причём возможность пропуска компонентов включения определяется его известным культурным статусом. Также комбинирование текстовых включений воплощается за счёт морфологических деформаций и деформаций на основе вставки компонента. Названные типы деформаций иллюстрируют приведённые ниже примеры:
1. Из Речи на Кота тумбочке: Я пгишёл, чтобы дать вам вогю: а пгисгоняться к двегным косякам, выходить на подмостки, пить иги не пить, - тепегь гадать нечего <... > М-да, богатыги - не вы... А вам, дамочка, только бы ссыгки на цитаты и указывать: ничего, ногмагьно по ночам спите? Классики и совгеменники в кошмагах не явгягись? Ах, дис-кугс...<... > Коголь-то ваш, сгам пиагом-то пгикгывший, вам с тги когоба наобещаг, - вы и гапки квегху. А потом - оп-паньки: вымя есть, а хегеса нету! Но, что ни говоги, жениться по любви... («Нормальный человек»); 2. - Ты откуда знаешь тонкости? - В наркоцентре служу. А ты кому? -Советскому Союзу. - Так он же распался. - Не помню, я тогда пил как раз... - Приходи ко мне лечиться и корова, и волчица... Ещё нужен витамин С. Густой бульон из баранины то ж... - Ты меня вылечишь? - И тебя вылечат. - Да я зашился, уж полгода («Публичный снег»). В результате использования деформаций создаются смысловые, оценочные трансформации включений и, как следствие, возможность их комбинирования, например, в границах образования, тяготеющего к центонному, в отдельном контексте высказывания.
Н. Рубанова, включая в создаваемые ею тексты фрагменты художественных текстов других авторов, фрагменты текстов массовой культуры, песенных текстов, невербальных текстов, наделяет их различными функциями.
В числе первых следует назвать функцию отсылки к источнику, которой обладают в той или иной степени все виды включений. Художественную значимость имеет характерологическая функция, с помощью которой создаётся, например, меткая характеристика персонажа: <...> вот она щёлкает меня, едва переступившего порог, стареньким своим «Зенитом», вот откладывает томик Саган, чьи романы здорово задурили ей голову (как сейчас помню: «Смутная улыбка») («[Её университеты]») или подчёркиваются важные грани образа: «Маленькую сухонькую женщину звали Гертруда Ивановна, и Аннушке частенько вспоминалось набившее оскомину «Не пей вина, Гертруда!»; Гертруда, женщина с лагерным прошлым, «читала на ночь Мандельштама; впрочем, ночью - его же: бессонницы, лагерное наследство, не оставляли её: «Я изучил науку расставанья / В простоволосых жалобах ночных...», «Ни о чём не нужно говорить, /Ничему не следует учить, / И печальна так и хороша / Тёмная звериная душа.». Обыгрывание имени с помощью песенной цитаты из творчества Б. Гребенщикова и переклички в судьбе известного поэта и Гертруды Ивановны задают тон в описании персонажа.
Аннушка в повести «Люди сверху, люди снизу» и героиня рассказа «Прошлый век» Аделаида Вигдоровна, Ада, увлечены Набоковым, обе характеризуются Рубановой сквозь призму творчества этого писателя. Так, Аннушка, «эстетка, читающая в метро Набокова и Надсона», представлена в тексте девушкой с хорошими манерами, «обожавшей набоковские
Bibliography
головоломки во всём»: «Инакость произрастала у Аннушки изнутри, сама собою, как «люблю» - любимому, и Нинка <...> доставала её: «Интеллигентка бесплатная! <...> Ты-то сама из себя что представляешь? Подумаешь, Набокова она читает! Этот Набоков тебя в Москве пропишет, да? Чи-тай-читай. Папа с мамой научили? Умница!». Ада (имя выбрано не случайно, оно также соотнесено с творчеством писателя, «Ада» - роман В. Набокова на английском языке) «больше всего любила «Лужина» да «Соглядатая» (в Смурове узнавая себя, и не напрасно)». «Маленький шедевр «Музыка» был сплошь в карандашных птичках (отмечалось, как ловко жонглирует В.Н. её настроениями, переключая их, будто клавесинные регистры)». Используя минимум языковых средств - упоминая автора другого текста, называя другой текст или намекая на него, Н. Рубанова добивается большей эффективности (возможного максимума) читательского восприятия, задействует механизм ассоциативных связей (Набоков - интеллигент - не такой как все - с иным мироощущением и т. д.).
В некоторых случаях «чужой» текст заимствуется для выражения оценки, авторской симпатии, иронического или критического отношения к описываемому: 1. Они напоминали очень отдалённо Дженни Гердхардт, впрочем, припевочки не сильно запаривались на Драйзера... («Люди сверху, люди снизу»); 2. Stаruха отомстила ему, отобрав самое дорогое (самое дорогое, разумеется, после гор). Оказалась слишком гордой для того, чтобы «быть брошенной» - «придуманное слово!» («Вы все снились мне этой ночью...»).
Функции включённого текста так же, как и принципы отбора источников включений, способы введения неавторского текста, особенности комбинирования включений в отдельном тексте, зависят от идиостилевой манеры автора. Если включения подобраны в соответствии с художественными задачами писателя, то «собственно авторский» смысл включённого текста извлекается особенно чётко, порождается экспрессивная информация, текст приобретает дополнительные смыслы и, что важно, индивидуальный характер.
По нашим наблюдениям, употребление включений разными авторами определяется не только прагматическими или художественными задачами, а отличается именно в силу своеобразия их личностей, авторского «Я». Исследование текстов малой прозы Натальи Рубановой доказывает предельное использование включения как показательного для этого автора идиостилевого признака. Нами отмечено, что источниками включений в текстах Н. Рубановой выступают произведения русских поэтов и писателей, творчество песенных авторов, прецедентные имена различного происхождения и т. д. Наблюдаются как традиционные, так и необычные авторские способы введения включений в текст. Введённые в повествование включения могут иметь в тексте одновременно несколько функций.
Перспективы дальнейшего исследования заключаются в более глубоком рассмотрении механизма функционирования включений в текстах современных русских прозаиков, с этой целью требуется привлечение различного в авторском отношении материала, что позволит осуществить его «интеридио-стилистический» анализ.
1. Bolotnova, N.S. The problem of studying diastole in modern communicative style of a literary text / communicative style of a literary text: the lexical structure and idiostyle / N.S. Bolotnova, I.I. Babenko, A.A. Vasilieva and others - Tomsk, 2001. - Ch. 3.
2. Pishchalnikova, V.A. Problems of diastole. Psycholinguistic aspects: studies. allowance. - Barnaul: Altai State University, 1992.
3. Babenko, L.G. The concept of dominant and dominating role in shaping the text of text / L.G. Babenko / philological analysis of the text. Foundations of the theory, principles and aspects of the analysis: studies. for students of philological specialties. - M., Y ekaterinburg, 2004. - Ch. 7.
Article Submitted 10.01.11
