CC BY
15
Автор статьи - Екатерина Сергеевна Пшикова, аспирант, Сибирский государственный университет физической культуры и спорта, e-mail: [email protected].
Рецензенты:
О.Ф. Виноградова, кандидат педагогических наук, средняя общеобразовательная школа № 54 г. Омска; Д.В. Константинов, кандидат философских наук, Сибирский государственный университет физической культуры и спорта.
УДК 130.2
Н.Ю. Щелканова
Омский государственный педагогический университет
ВЕЩНОЕ И АНТИ-ВЕЩНОЕ В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ О ПРОШЛОМ И БУДУЩЕМ
Вещь рассматривается в контексте будущего и прошлого как самостоятельных категорий, демонстрируя неизбежность осязательно-наглядных представлений внутри них. Оценка важности вещи и для прошлого, и для будущего неоднозначна, поскольку включает не только вещистские, но и антивещистские взгляды. Видение идеального устройства общества вместе с идеальным вещным окружением рассматривается через призму мифического «золотого века», отнесенного вперед или назад во времени. Новизна данного исследования связана с необычным ракурсом рассмотрения категорий прошлого и будущего. Ключевые слова: вещь, вещизм, прошлое, будущее.
Наряду с другими ценностями вещь играет значительную роль в динамике развития и изменения культуры. Несмотря на очевидную необходимость обладания какими-либо вещами, человеческая история отмечает весьма неоднозначное отношение к ней как таковой и ее взаимоотношениям с человеком.
Для двух хронологических измерений, прошлого и будущего, попытаемся дать примерную оценку отношения с вещью. Здесь прошлое выступает как самостоятельная категория и рассматривается не в рамках исторических эпох, а именно как «прошлое» для любого периода - то, что уже было. Будущее тоже не определено хронологическими рамками и реальными прогнозами, а относится к тому, как оно предощущается в любое время. Такой контекст представлений о прошлом и будущем имманентно присутствует в любой исторической эпохе и у каждого отдельно взятого индивидуума.
Занимаясь повседневными делами, человек нередко занят мыслями о совершенно постороннем, его ум направлен на обдумывание того, что уже случилось, или к мечтам о том, чего еще нет. Обращаясь к прошлому, как к накопленному опыту, или к будущему, как возможности реализации своих целей и чаяний, человек неизменно рассуждает именно о тех вещах и процессах, которые имеют для него наибольшее значение, важность, интерес. Помимо моральных ценностей и духовных констант, осмыслению подлежат и материальные, и тесно-вещные аспекты повседневной жизни.
Понятия благосостояния, благополучия изначально несут в себе положительную оценку материальной устойчивости индивида, его успешности в бытовой и финансовой сфере. Сегодняшнее пожелание «всех благ!» также подразумевает в большой степени блага материального характера. Но это устоявшееся представление, укорененное в языке, выражающее устойчивость и успешность, нередко оттесняется на второй план, даже критикуется авторами самых различных произведений художественной и научной литературы, обобщающей факты обыденного сознания.
В мечтах о будущем, так или иначе, присутствует попытка его увидеть, описать, представить в относительно зримом, осязаемом качестве. Так, представляя новое счастливое буду-
щее, человек не только стремится к чему-то неуловимо прекрасному, но и пытается представить физическую, материальную, вещную природу этого состояния. Например, обладание новым красивым домом, поездка на престижный курорт, покупка автомобиля или хорошо написанной книги, приобретение запланированных вещей, поступление в конкретный вуз.
В представлениях о будущем заметна тенденция видеть его материальную сторону, воплощение в вещах, предметах. Однако подобные устремления не всегда рассматриваются в религии, философии и науке как положительные. Эта неизбежная вещественность в мечтах и планах видится опасной и угрожающей для духовной составляющей человечества. Так, С.Н. Булгаков в книге «Философия хозяйства» пишет: «Человек в хозяйстве побеждает и покоряет природу, но вместе с тем побеждается этой победой и все больше чувствует себя невольником хозяйства. Вырастают крылья, но и тяжелеют оковы. И это противоречие, разъедающее душу человека, заставляет его сосредоточенно задуматься над вопросом о природе хозяйства. Прежние инстинкты и навыки утрачивают свою непосредственность, будят тревогу, порождают рефлексию - словом, развивается своеобразный экономический гамлетизм, и такими экономическими Гамлетами полна наша эпоха» [1, с. 252].
Стремительно прогрессирующая техника является одной из самых заметных составляющих типичных образов желаемого будущего. Оптимистический футурологический настрой связан именно с ней. Мы обычно не ожидаем и не хотим чрезмерных изменений собственного Я, охотно представляем себя более образованными, привлекательными, успешными и т.д., но все это нравится нам при одном существенном условии: если при этом мы не потеряем своего качества, иначе, своего лица. Гегель однажды даже писал об «интенсивной неподатливости личности» [7, с. 118]. Вполне естественно, что желание изменить свое будущее первоначально связано именно с внешними трансформациями, то есть человеку свойственно видеть себя в лучшей материальной среде, что ни в коей мере не должно повлечь изменения личностных качеств или потерю идентичности. Мечтания подобного рода ведут к рождению утопий и иллюзий, т.к. обратного влияния изменившейся среды на человека не учитывается. Далее возникают и анти-вещные представления о будущем.
Потребности человека растут по мере их удовлетворения, заставляя думать о достижении нового, однако сложно представить себе то, чего еще не существует. В восемнадцатом столетии вряд ли кто-то мог мечтать о компьютере, а век назад о мобильном телефоне. Однако мысль человеческая всегда пыталась преодолеть рамки возможного: сказки полны чудесных приспособлений, например, ковров-самолетов, скатертей-самобранок, золотых яблочек, указывающих дорогу. Что же касается улучшения простых бытовых условий, то тут фантазия работала не так ярко, либо уровень развития общества не позволял реализовать желания в должной мере. Пышность крайне редко сочеталась с целесообразностью, а если и сочеталась, то сегодня остается только пожалеть, например, хозяина замка, над обеденным столом которого был растянут роскошный балдахин, отчасти предохранявший от потоков воды, льющихся в дождливую погоду сквозь вечно дырявую крышу. Промышленная революция начинает постепенно заменять роскошь комфортом, который доступен пока далеко не всем, но вносит в жизнь настоящие удобства и изысканность [5, с. 58].
Прошлое тоже видится в событиях и также окружено в памяти предметами. Рассуждения о величии прошлого связаны не только с силой и властью, великими героическими деяниями и крепким духом предков, но и с материальным могуществом или хотя бы достатком. Так, Агамемнон известен как «царь златых Микен». Описания людей, города, кораблей носят отчетливый телесно-вещественный характер. События в античном эпосе передаются в постоянной и непосредственной связи с окружающими вещами. Чем дальше в прошлое, в историю, тем более свойственно современному человеку идеализировать события и творения ушедших эпох. Лучшими временами, пределом жизненной полноты представлялась человеку смутная древность: «золотой век», как говорим мы, вскормленные античностью; «альче-ринга», как говорят австралийские аборигены [4, с. 31].
Ностальгия по старине сопровождается и особым отношением к старым вещам. Как справедливо замечает Д.М. Федяев, старые вещи вызывают особое умиление, являясь атрибутами праздника и роскоши. Примером могут быть свечи при романтическом ужине или же простота быта при удалении человека от цивилизации во время специально организованного похода. Понимая технику как нечто, созданное человеком для облегчения своего труда, он обобщает: роли новой и старой техники распределились следующим образом: новая техника (точнее, бывшая новой еще вчера) является элементом повседневности, а старая - одним из атрибутов праздника [5, с. 62]. Существенным дополнением к такому высказыванию является следующая поправка: такое взаимоотношение технических поколений вполне гармонично, если только новая техника не отказывает вдруг и внезапно [5, с. 62]. Ведомство старых вещей четко определено границей утилитарности, для которой они уже не предназначены, поскольку уже не являются для данной среды аутентичными, той границей, за пределами которой вступает в силу необходимость, потребности и ставший привычным уровень комфорта.
Вместе с тем, на первый план в рассмотрении мистического золотого века выступают не богатство и завоевания, а духовная составляющая: сила человеческого духа, мудрость и такие человеческие способности, которые связаны не с приобретением, завоеванием или потреблением вещей, а со способностями человеческой души и ума. Здесь, несмотря на почитание богатства и стремление к нему, уже просматривается конфликт с вещью, противопоставление личности человека и вещи. Например, в античных полисах мыслительная деятельность имела приоритет перед ремесленной, а тем более потребительской, т.к. последняя доступна всем сословиям, пусть и в разной мере. Аристотель считал созерцательную жизнь деятельностью самой лучшей части в нас - деятельностью ума, интеллектуальной интуиции. Раб может вкушать телесные удовольствия так же, как и свободные люди. Однако eudainoia, «счастье», состоит не в удовольствиях, а в деятельностях сообразно добродетели [9, с. 118]. Примитивное потребление не могло составить конкуренцию творческой деятельности свободного человека, и в рассуждениях мыслителей того времени это непременно подчеркивается.
Критика вещи существует, похоже, с момента ее возникновения. Если понимать технику как вещи, сотворенные человеком для своих целей, то справедливым будет высказывание Р.П. Зиферле: «Критика техники оказывается столь же древней, как и сама техника. И действительно, из истории почти всех высоких культур до нас дошли голоса, в которых можно уловить скептическую настроенность по отношению к технике и пользе изобретений, или, по крайней мере, техника рассматривается в демонически-зловещем свете» [2, с. 257].
Христианские мыслители, рассуждая о прошлом, рьяно критикуют языческое идолопоклонство и те человеческие качества, которые позволяют наживать богатства: жадность, алчность, ненасытность. «Легче верблюду пройти через игольное ушко, - говорится в Библии, -чем богачу войти в царствие небесное». Э. Фромм указывает на такие особенности мышления того времени: «...для ранних церковных мыслителей было характерно - хотя и в разной степени - резкое осуждение роскоши и корыстолюбия, презрение к богатству; правда, по мере того как церковь превращалась во все более могущественный институт, эти взгляды становились все менее радикальными» [9, с. 86], а радостью для Нового Завета становится результат отказа от обладания, тогда как печаль сопровождает всякого, кто цепляется за собственность [9, с. 144]. Христианство и его «золотой век» подчеркивают эту героическую независимость от материальных вещей и достатка, способность отдать последнее ради другого, ту силу, с которой человек может служить своей вере, отказываясь от самых насущных потребностей. Все это еще раз демонстрирует, что приоритетной деятельностью являлись духовное служение, мыслительные процессы и труд. Однако уровень потребления всегда оставался показателем уровня жизни: те, кто жил в достатке и занимался более благородными видами деятельности, и потребляли на более приемлемом уровне.
Каков бы он ни был, золотой век... рисуется перед нами как самое очаровательное и мирное состояние, какое только можно себе вообразить. Если верить поэтам, то в этот первый век природы времена года были так умеренны, что людям не нужно было снабжать себя одеждой и жилищами для защиты от зноя и мороза; реки текли вином и молоком, дубы источали мед, и природа сама собой производила самые вкусные яства. Но все это еще не было главным преимуществом счастливого века. Не только природе были чужды бури и грозы, но и человеческому сердцу были незнакомы те более неистовые бури, которые теперь вызывают такие волнения и порождают такие смуты. В то время не слыхали и о скупости, честолюбии, жестокости и эгоизме. Сердечное расположение, сострадание, симпатия - вот единственные движения, с которыми только и был знаком человеческий дух. Даже различие между моим и твоим было чуждо той счастливой расе смертных, а вместе с тем и сами понятия о собственности и обязательстве, справедливости и несправедливости [11, с. 256-266]. И сегодняшний человек, бросая взгляд в прошлое, «видит» его полным материальных признаков и памятных предметов, но ценит вовсе не это, а непосредственно человеческие переживания счастья, радости, вдохновения, любви и т.д.
Так произошло, что в истории вещь и связанные с ней богатство, могущество, возможность потребления стали противопоставляться самым сущностным сферам жизнедеятельности человека:
- труду, производству (сегодня вещь неотделима от представления о ее потреблении, а потребление противопоставлено производству),
- счастью (оно не материально, ни одна вещь не способна дать его, как это часто преподносится в сказках, в рекламе),
- природе (она натуральна, в отличие от вещи, созданной из нее и вторичной),
- творчеству (оно не преследует примитивных ремесленных целей создания комфортных условий жизни; человеческая природа не чужда творческого, а потребление стереотипно),
- свободе (вещи привязывают к себе),
- здоровью (бесконечное стремление к удовлетворению всех желаний делает человека психологически неустойчивым),
- вере (вещь может рассматриваться и вести себя как идол),
- культуре (упадок всякой культуры начинается с особого пристрастия к вещам).
Все названные ценности являются невещественными, представляют собой нечто абстрактное и благородное и характерны для размышлений о прошлом и будущем.
Представления о счастье, в широком смысле о поэтизированном золотом веке, зачастую отнесено в прошлое или будущее. Эти две категории в большей мере подвержены осмыслению, чем настоящее. Прошлое уже пережито, опыт уже состоялся, что позволяет переосмыслить его, проанализировать то, что осталось в памяти или в воплощенных вещах. Будущее неизвестно, что заставляет прогнозировать его, предпринимать попытки предопределить его, в противном случае оно полно надежд, мечтаний. Настоящее сложно, оно течет, неся с собой трудности, конфликты, требующие непосредственного решения, а не теоретизирования. А. Шопенгауэр, немало рассуждая о счастье человеческом, замечает: «Жизнь рисуется нам как беспрерывный обман, и в малом, и в великом. Если она дает обещания, она их не сдерживает или сдерживает только для того, чтобы показать, как мало желательно было желанное. Так обманывает нас то надежда, то ее исполнение. Если жизнь что-нибудь дает, то лишь для того, чтобы отнять. Очарование дали показывает нам райские красоты, но они исчезают, подобно оптической иллюзии, когда мы поддаемся их соблазну. Счастье, таким образом, всегда лежит в будущем или же в прошлом, а настоящее подобно маленькому темному облаку, которое ветер гонит над озаренной солнцем равниной: перед ним и за ним все светло, только оно само постоянно отбрасывает от себя тень. Настоящее поэтому никогда не удовлетворяет нас, а будущее ненадежно, прошедшее невозвратно. Жизнь с ее ежечасными, ежедневными, еженедельными и ежегодными, маленькими, большими невзгодами, с ее об-
манутыми надеждами, с ее неудачами и разочарованиями - эта жизнь носит на себе такой явный отпечаток неминуемого страдания, что трудно понять, как можно этого не видеть, как можно поверить, будто жизнь существует для того, чтобы с благодарностью наслаждаться ею, как можно поверить, будто человек существует для того, чтобы быть счастливым» [10, с. 63-64].
Так, в настоящем человечество постоянно стремится к удовлетворения своих потребностей. Большинству присуще ощущение «недосчастливости». И ребенок, и взрослый часто говорят о своем будущем, планируют его, видят его лучшим, нежели настоящее. Многие литературные сюжеты представляют собой воспоминания. Когда нечто происходило, герой не понимал, что счастье его было предельным, но время прошло и расставило все по местам [6, с. 61]. Обыденность и повседневность действуют усыпляюще, эмоционально-нейтрально, в то время как образ счастья в сознании связан не с обыкновенным течением жизни, а с предельным ощущением, с некоей эмоциональной вспышкой, экзистенциальным всплеском, «чудом». Воплощения мечтаний, выраженных как в ожиданиях, так и физических предметах, как правило, находятся на пределе положительных возможностей субъекта. Иллюзия реальности такого «волшебства», сказки (совершенно внешнего нашему «я») долго живет в сознании человека (по крайней мере, в сознании европейского молодого человека). Открытость простым бытовым радостям, ориентация на саму жизнь в повседневном ее рутинном ритме более характерны для человека восточных культур. Умиление радостями прошлого, идеализирование их присуще людям всех возрастов. Родные близкие вещи из детства способны эмоционально вернуть в то состояние безмятежности и счастья, которое нынче не переживается. Не только далекое прошлое человечества, но и личное прошлое действует успокаивающе и умиротворяющее. У Пруста в книге «В поисках утраченного времени» читатель периодически сталкивается с вещами, которые, подобно машине времени, уносят на волнах воспоминаний глубоко в прошлое: например, печенье «Мадлен». Автор наделяет обычные бытовые вещи почти магическими свойствами: они имеют мощное онтологическое содержание, распространяют это свое свойство на переживающего, помогают ему постичь истинное бытие, признаком которого является переживаемая при взаимодействии радость.
Представления о положительном событии в будущем нередко связываются с прекращением нехватки чего-то реально необходимого или желаемого. Почтальон Печкин в мультфильме «Простоквашино» говорил: «Так это ж я раньше вредный был, когда у меня велосипеда не было, а теперь я на глазах добреть начну». Нередко к таким «свершениям», или «причинам счастья», причисляют явления: свадьбу, поездку, смену вида деятельности, а зачастую и вовсе получение просто долгожданных вещей: игрушки, украшения, крупного наследства и т.д. В представлении человека обладание неким предметом принесет с собой увеличение жизненных сил, счастья, удобства и избавит от каких-либо невзгод волшебным образом. Не удивительно, что этим активно пользуется реклама. Призывы не отказывать себе в маленьком удовольствии или побаловать себя, осуществив одним махом не одну мечту, а реализовав сразу несколько желаний. В рекламе вещь косвенно предлагает не только саму себя, но и счастье, здоровье, успех - целый набор всевозможных благ.
Вопрос потребностей и их удовлетворения актуален в прошлом, настоящем и будущем. Прошлое - это либо реализованные, либо нереализованные желания, настоящее - это сам процесс их формирования и протекания, будущее - это планирование и предвосхищение того, что в настоящем выступает в качестве потребности.
Э. Фромм, ссылаясь на Спинозу, пишет: «Желания делятся на активные и пассивные (actiones и passiones). Первые коренятся в условиях нашего существования (естественных, а не патологически искаженных); вторые же вызывают внутренние или внешние искаженные условия. Первые существуют постольку, поскольку мы свободны; вторые возникают под влиянием внутренней или внешней силы. Все «активные аффекты» необходимо хороши; «страсти» же могут быть хорошими или дурными» [9, с. 120].
В процессе развития производства происходит удовлетворение базисных, простейших потребностей, что дает толчок появлению новых, более сложных потребностей. В марксизме эта идея называется законом возвышения потребностей [3, с. 70]. Но нельзя сводить к тому, что удовлетворение материальных потребностей ведет к появлению духовных, это не так, «связи между этими процессами нет», т.к. «возвышение потребностей может идти и в рамках одного качества: наевшийся хлеба испытывает потребность в мясе, потом в мясных деликатесах, потом в черной икре. При этом для перехода к духовным потребностям времени может и не хватить: жизнь коротка» [3, с. 70].
Социологи и культурологи еще в начале наступления общества потребления предостерегали от подобных ложных представлений. Невозможность удовлетворения всех потребностей - только их верхушка. Пресыщение гораздо дальше от настоящего удовольствия и счастья, чем мечта о приобретении вещи. Предвосхищение культурно богаче состоявшегося действа. Для современного человека, не обладающего потенциалом предыдущих эпох (по мнению некоторых исследователей), именно вещественные радости потребительства и являются счастьеобразующими. Аполлоническое начало культуры как скрывающее природное оргиастическое начало, привносящее иллюзорность символических актов, отражено и в формировании потребностей: в высказывании В.И. Ильина читаем о двух группах потребностей человека: «одни порождены его физиологией и психологией, другие сконструированы обществом» [3, с. 67].
Роль вещи безусловно велика. Она демонстрирует уровень развития культуры, по ней судят об ушедших цивилизациях. Она витает в мечтах в форме образа грядущего счастья. Вещь преодолевает чуждость природы, очеловечивая мир и делая его безопасным, удобным для человека. Несмотря на устремленность культур к высокому, к идеям, к духовности, она существует в мире людей, сама культура передается через вещь - это материальное начало, она проверяется им и вдохновляется вновь и вновь. Несмотря на проявления антивещизма, критику зависти, стяжательства, жадности, мудрые философы древности высказываются о вещи вполне определенно. Так, Стобей провозгласил: «Ясно: ничего не стоит тот, кому не завидуют» [8, с. 264].
Вещь в прошлом - это память, идеи, идеалы. Память избирательна, ей свойственно возвращать человека к наиболее ярким событиям прошлого, и воспоминания заставляют его снова переживать их. Способность оценивать эти события, а вместе с тем и эмоционально реагировать на них, относительна: запоминающейся является реакция, как правило, на ситуацию улучшения или ухудшения жизненных условий, которые неодинаковы для разных людей, и, соответственно, одна и та же ситуация может рассматриваться всеми по-разному. Вещь в контексте будущего - это желания и мечты, в которых она появляется первой и влечет за собой последующие изменения состояний. Так, вещь может рассматриваться через призму прошлого или будущего, но неизменно она противопоставляется тем ценностям, которые в прошлом и будущем осознаются как вечные. Вещизм представляется явлением пугающим для личности, поскольку имеет гораздо более близкое отношение к самой человеческой сущности, чем к вещи как материальному феномену. Вещизм затрагивает саму человеческую природу, в которой вещь является лишь поводом, именно это и становится причиной того, что в вещи видится угроза человеку как существу не столько биологическому, сколько культурному, социальному.
Библиографический список
1. Булгаков, С.Н. Философия хозяйства / С.Н. Булгаков. - М. : Наука, 1990. - 412 с. - (Социологическое наследие).
2. Зиферле, Р.П. Исторические этапы критики техники / Р.П. Зиферле // Философия техники в ФРГ. - М., 1989. - С. 257-272.
3. Ильин, В.И. Поведение потребителей / В.И. Ильин. - СПб. : Питер, 2000. - 224 с. : ил. - (Серия «Краткий курс»).
4. Ортега-и-Гассет, Х. Восстание масс : сб. : пер. с исп. / Х. Ортега-и-Гассет. - М. : АСТ, 2001. - 509 с.
5. Федяев, Д.М. Бытийный импрессионизм лирики Александра Блока : монография / Д.М. Федяев. -Омск : Изд-во Ом. гос. пед. ун-та, 2002. - 98 с.
6. Федяев, Д.М. Литературные формы приобщения к бытию : монография / Д.М. Федяев. - Омск : Изд-во Ом. гос. пед. ун-та, 1998. - 140 с.
7. Федяев, Д.М. Философия техники и технических наук. Проблемы преподавания / Д.М. Федяев // Эпистемология и философия науки. - 2006. - № 2 - С. 99-119.
8. Фрагменты ранних греческих философов : [Перевод / АН СССР, Ин-т философии] ; изд. подгот. А.В. Лебедев [Отв. ред. и авт. вступ. ст., с. 5-32, И.Д. Рожанский]. - М. : Наука, 1989. - 22 см. - (Памятники философской мысли : ПФМ). - 576 с.
9. Фромм, Э. Иметь или быть? / Э. Фромм ; пер. с англ. Н.И. Войскунской, И.И. Каменкович ; общ. ред. и вступ. ст. д.ф.н. В.И. Добренькова. - М. : Прогресс, 1986. - С. 238.
10. Шопенгауэр, А. Избранные произведения / А. Шопенгауэр ; сост., авт. вступ. ст. и примеч. И.С. Нар-ский. - М. : Просвещение, 1993. - 479 с.
11. Юм, Д. Трактат о человеческой природе. Книга вторая. Об аффектах. Книга третья. О морали. / Д. Юм ; пер. с англ. С.И. Церетели, примечания И.С. Нарского. - М. : «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. -447 с.
N.Y. Schelkanova Omsk State Pedagogical University MATERIAL AND ANTI-MATERIAL IN IDEAS OF THE PAST AND THE FUTURE In this article the thing is considered in the future and the past context as independent categories, showing inevitability of tactile and visual representations of them. The assessment of the thing importance both for the past and for the future is ambiguous as far as it includes not only material, but also anti-material views. The sight of an ideal society organization along with an ideal things environment is considered by means of the mythical "Golden Age" carried forward or back in time. Novelty of this research is connected with an unusual foreshortening of consideration of the past and the future categories.
Key words: thing, materialism, past, future.
References
1. Bulgakov S.N. Philosophy of economy. Moscow, 1990, 412 p.
2. Ziferle R.P. Historical stages of equipment criticism. Equipment philosophy in Germany. 1989, pp. 257-272.
3. Ilyin V.I. Consumers behaviour. St. Petersburg, 2000, 224 p.
4. Ortega-and-Gasset H. Revolt of masses. Moscow, 2001, 509 p.
5. Fedyaev D.M. Onthological impressionism of Alexander Blok's lyrics, Omsk, 2002, 98 p.
6. Fedyaev D.M. Literary forms ofjoining existence, Omsk, 1998, 140 p.
7. Fedyaev D.M. Filosofiya of equipment and technical science. Teaching problems. Epistemologiya and science philosophy. 2006, no. 2, pp. 99-119.
8. Fragments of early Greek philosophers. Moscow, 1989, 576 p.
9. Fromm E. To have or to be? Moscow, 1986, 238 p.
10. Schopenhauer A. Chosen works. Moscow, 1993, 479 p.
11. Yum D. The treatise about a human nature. Book the second. About affects. Book the third. About morals. Moscow, 2009, 447 p.
© Щелканова Н.Ю., 2014
Автор статьи - Наталья Юрьевна Щелканова, аспирант, Омский государственный педагогический университет, e-mail: [email protected].
Рецензенты:
Д.М. Федяев, доктор философских наук, профессор, Омский государственный педагогический университет; О.М. Кордас, кандидат философских наук, доцент, Омский государственный педагогический университет.
