CC BY
384
УДК 94+94(41/99)+94(4)+94(47)+94(477)
Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2013. Вып. 4
Т. Г. Таирова-Яковлева
«ВАЛУЕВСКИЙ ЦИРКУЛЯР» И ЗАПРЕТ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ УКРАИНСКОГО ЯЗЫКА
В 2013 г. исполнится 150 лет документу (традиционно именуемому в историографии «Валуевским циркуляром»), внесшему серьезные ограничения в использование украинского языка на территории Российской империи и ставшему предтечей еще более строгого запрета, Эмского указа 1876 г. В преддверии публикации комплекса документов, связанных с этим актом, которая готовится украинской Академией наук, позволю себе некоторые комментарии и наблюдения, которые могут оказаться весьма интересными для историков России.
История становления украинской национальной идеи в XIX в. по вполне понятным причинам долгое время не становилась объектом серьезных исследований, тем не менее понятие «Валуевского циркуляра» вошло во все учебные и справочные издания. В известной серии «Украша ^зь вжи» (получившей государственную премию Украины) в 9-м ее томе известный специалист по XIX в. В. Г. Сарбей писал, что поводом к циркуляру послужила попытка издать перевод на украинский язык Евангелия. «А сразу же после этого царский министр внутренних дел П. Валуев 18 июля 1863 г. издал и разослал во все украинские губернии циркуляр, которым запрещалось использование украинского языка в издательстве и школьном обучении» [1, с. 188]. Этот комментарий практически был повторен в новейшей академической истории Украины, изданной на русском языке (в которой XIX в. уделено гораздо меньше внимания): «Речь идет, прежде всего, об известном циркуляре министра внутренних дел П. Валуева, который был издан 18 июля 1863 г. и разослан во все украинские губернии» [2, с. 379].
Российский исследователь А. И. Миллер в своей монографии подробно рассмотрел «генезис Валуевского циркуляра». Судя по ссылкам, он работал с архивными оригиналами, которые мы будем обсуждать в данной статье, но почему-то все-таки ошибочно именовал документ «циркуляром» [3, с. 109-110]. Не обратил он внимания и на целый ряд других моментов, речь о которых пойдет ниже.
Хочется отметить, что оригиналы документов, хранящихся в Российском государственном историческом архиве и относящиеся к истории создания Валуевского запрета, подтверждают, что уже в середине XIX в. в официальных кругах Российской империи использовался термин «украинский». Так, наряду с терминами «малорусское наречие» и «малороссийский язык» встречались понятие «украинский язык» и самоназвание «украшська мова». Еще более широкое хождение имел термин «украинофиль-ство». Это опровергает распространенное мнение, согласно которому термин «украинский» получил развитие исключительно в Галиции, причем на рубеже XIX-XX вв. На самом деле еще во время следствия над Кирилло-Мефодиевским братством шеф
Таирова (Яковлева) Татьяна Геннадьевна — доктор исторических наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет, директор Центра по изучению истории Украины; e-mail: [email protected]
© Т. Г. Таирова-Яковлева, 2013
жандармов граф А. Ф. Орлов писал начальнику 5-го округа корпуса жандармов А. А. Шмели 9 июня 1847 года: «...В Киеве же и Малороссии славянофильство превращается в украинофильство. Там молодые люди более заботятся о восстановлении языка, литературы и нравов Малороссии, доходя даже до мечтаний о возвращении времен прежней вольности, казачества и гетманщины» [4, № 79, с. 80]. Основной программный документ «братчиков», написанный Н. И. Костомаровым, так называемый «Закон Божий», имел и другое подназвание: «Книга бытия украинского народа» [5].
Несмотря на жестокие репрессии, тюремные заключения и прочие лишения, после амнистии 1855 г. Костомаров и его друзья были полны надежд. Реформы Александра II («весна, хотя и непостоянная, с частыми рецидивами морозов») позволила Костомарову в 1860 г. высказать свои взгляды на развитие украинского языка: «Мы желали бы сверх того, чтоб правительство не только не препятствовало нам, украинцам, развивать свой язык, но оказало бы этому делу содействие и сделало теперь же распоряжение, чтобы в школах, которые, — как оно уже само объявило, — будут заведены для нашего народа, предметы преподавались на родном языке, ему понятном, а не официально-великороссийском.» [6, с. 411].
Но уже тогда, в период подъема либерализма, рецензент А. В. Никитенко увидел в этой фразе антиправительственные мысли. В своем рапорте он написал: «Не думаю, чтобы, особенно в настоящее время, полезно было распространить подобные мысли» [7, с. 594]. И далее у него следовал замечательный пассаж, показывающий всю глубину понимания российскими чиновниками «украинского вопроса»: «.Нужно ли и полезно ли, чтобы в малороссийских школах преподавалось ученье на туземном (!!! — Т. Т.) наречии, а не на общем русском языке»? [7, с. 595; 8, с. 6-7]. Сам по себе этот термин — «общерусский язык» — тоже весьма примечателен.
Показательно, что сохранившиеся документы свидетельствуют, что инициатива запрета украинского языка (так называемого «Валуевского циркуляра») принадлежала как раз цензорам, Киевскому цензурному комитету. Именно его глава, председательствующий, Орест Маркович Новицкий обратился с посланием к министру внутренних дел П. А. Валуеву. Было это 27 июня 1863 г. (все даты — по старому стилю).
Цензор сообщал о получении рукописи «Притчи Господа нашого 1исуса Христа на Украинскш мови росказани» [9, л. 1] (мы сохраняем орфографию и термины оригинала). Ее издание было приостановлено в связи с ожидавшимся выходом в Петербурге «полного Евангилия, переведенного на Малороссийский язык Морачевским». Кроме того, данная рукопись (как «из предисловия к сей рукописи видно») предназначалась для «учащихся», а как писал Новицкий, «обучение во всех без изъятия училищах производится на общерусском языке и употребление в училищах малороссийского наречия нигде не допущено» [9, л. 1 об.]. Новицкий подчеркивал: «Самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже самое возбуждение сего вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати». И далее шел замечательный пассаж, чаще всего приписывающийся Валуеву: «Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык также понятен для здешнего народа, как и для великороссиян, и даже понятнее, чем теперь сочиняемый для него некоторыми малороссами в особенности поляками так называемый Украинский язык»
[9, л. 2-2 об.]. Про этих лиц Новицкий писал, что «большинство самих малороссиян упрекает в каких-то сепаратистских замыслах, враждебных России и гибельных для Малороссии» [9, л. 2 об.]. Он ссылался на своего подчиненного, цензора Лазова, который отмечал сложность своего положения: так как книги по своей цели предосудительны, а по содержанию «не заключают в себе ничего непозволительного» (!). Поэтому он просил разъяснения, как поступать с рукописями, «порождаемыми стремлением обособить малороссийский язык и доставить здешнему народу возможность обходиться без употребления общерусского языка» [9, л. 2 об.].
От себя Новицкий отмечал, что сталкивается с сочинениями, поступающими в его Киевский цензурный комитет, в которых «не редко высказываются, хотя и не совсем ясно, какие-то затеи обособления малороссийской народности». Он считал это явление «тем более прискорбным и заслуживающим внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков и едва ли не им обязано своим происхождением» [9, л. 2 об.-3]. Новицкий в заключении предлагал «признать нужным принять какие-либо меры против обнаруживающегося стремления некоторых малороссов, а совместно с ними и поляков, отчуждать здешний народ от общерусских языка и народности» [9, л. 3 об.].
А. И. Миллер в своей работе отмечал роль Новицкого как инициатора документа Валуева [3, с. 109]. Он приводил много интересных свидетельств «генезиса» данного запрета, связывая его с борьбой за разрешение украинского перевода Евангелия. При этом он не видел, безусловно, главного катализатора Валуевского «циркуляра» — польского Январского восстания 1863 г. Учитывая то, что к моменту появления указанных документов польское восстание было только в самом разгаре и его судьба была не очевидна, а русские власти серьезно напуганы, не приходится удивляться, что обращение киевских цензоров (ссылавшихся на «польский след») нашло моментальное и полное понимание у российских властей.
Трудно сказать, было ли обращение Новицкого сделано по собственной инициативе или по чьему-то совету. Но в любом случае его рассуждения пришлись ко двору и были активно использованы при составлении «всеподданнейшего донесения» Валуева от 11 июля 1863 г. «О книгах, издаваемых для народа на малороссийском наречии». Донесение начиналось словами: «Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы» [9, л. 4]. Далее отмечалось, что в последнее время вопрос получил политический характер, так как ранее «произведения на малороссийском языке имели ввиду лишь образованные классы южной России; ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную. принялись под предлогом распространения грамотности и просвещения, за издание книг для первоначального чтения: букварей, грамматик, географий и т. д.» [9, л. 4 об.]. Среди таких деятелей Валуев называл членов Харьковского тайного общества, а также «бывшего профессора Костомарова» [9, л. 4 об.-5]. Валуев отмечал, что киевский генерал-губернатор Н. Н. Анненков находил «опасным и вредным» выпуск в свет перевода на «малороссийский язык» Нового Завета [9, л. 5 об.] (о роли Н. Н. Анненкова в борьбе с украинофильством подробно писал А. И. Миллер). Поэтому, считая вопрос крайне важным, Валуев предлагал обсудить его с министром народного просвещения, обер-прокурором Святейшего Синода и шефом жандармов.
До этого же момента Валуев сделал распоряжение по цензурному ведомству, «чтобы дозволялись в печати только произведения на малороссийском языке, принадлежащие к области изящной литературы; пропуском же книг на том языке религиозного
содержания, учебных и вообще назначенных для первоначального чтения народа, приостановиться до разрешения настоящего вопроса» [9, л. 7 об.-8].
Уже на следующий день (12 июля) на данном донесении была поставлена резолюция императора Александра II: «Высочайше повелено исполнить» [9, л. 4]. Интересно, что А. И. Миллер не подчеркивал роль Александра II в придании силы инициативе Валуева.
Между тем уже через несколько дней, 18 июля, под грифом «Секретно» Валуев рассылает «представления» (ошибочно именуемые в историографии «циркуляром») министру народного просвещения (№ 394), начальнику III отделения (№ 395), обер-прокурору Святейшего Синода» (№ 396) [9, л. 11-12 об.]. Тогда же были разосланы соответствующие послания Киевскому, московскому, виленскому, рижскому, одесскому и санкт-петербургскому цензорным комитетам, а также отдельным цензорам в Дерпте и Казани [9, л. 13-14 об.]. Как видим, никакого «циркуляра» в «украинские губернии» не было — были лишь письма, и то под грифом «Секретно».
Этим представлениям практически никто не осмелился (да, видимо, и не собирался) воспротивиться, особенно учитывая высказанную «высочайшую волю». Так, глава III отделения генерал-адъютант В. А. Долгоруков в своем ответе Валуеву от 24 июля писал: «...Я в предполагаемом печатание книг на малороссийском языке, предназначаемом для обучения простонародья, не нахожу ни пользы, ни необходимости» [9, л. 18].
Единственный, кто имел смелость выступить против официальной линии и вслух заявить свое мнение, был министр народного образования Александр Васильевич Го-ловнин. К сожалению, данный документ до сих пор не был введен в научный оборот историками. Между тем он дает яркое представление о полемике в отношении «украинского вопроса» не только в среде интеллигенции, но и в правящих кругах Российской империи. Головнин высказывал следующее примечательное мнение: «.Сущность сочинения, мысли, изложенные в оном и вообще учение, которое оно распространяет, а отнюдь не язык или наречие, на котором написано, составляют основание к запрещению или дозволению той или другой книги, и что старание литераторов обработать грамматически каждый язык или наречие и для сего писать на нем и печатать весьма полезно в видах народного просвещения и заслуживает полного уважения» [9, л. 1515 об].
Он заявлял, что если такие книги кто-то использует как «личину, прикрывающую преступные замыслы», то «цензура обязана запрещать подобные книги; но запрещать их за мысли (выделено в оригинале. — Т. Т.), в них изложенные, а не за язык, на котором писаны» [9, л. 15 об.]. Относительно мнения киевского генерал-губернатора о вреде выпускать малороссийский перевод Нового Завета, «то из уважения к г. генерал-адъютанту Анненкову, я объясняю себе подобный отзыв какою-то непонятною канцелярскою ошибкою», ибо «духовное ведомство имеет священную обязанность распространять Новый Завет между всеми разноплеменными жителями» [9, л. 16.].
Наконец, Головнин приводил интереснейшее свидетельство: «. Считаю долгом сказать, что лет за 15 пред сим я находился в Финляндии в то самое время, когда приняты были строгие цензурные меры против книг, которые печатались для народа на финском языке и разных наречиях оного. Я был тогда свидетелем негодования, которое возбудила эта мера в лицах самых преданных правительству, которые оплакивали оную как политическую ошибку. Враги правительства радовались этому распоряжению, ибо оно приносило большой вред самому правительству» [9, л. 16 об.-17].
Напротив этого пассажа рукой Валуева написан комментарий: «Сравнение Малороссии с Финляндией заключает в себе наилучшее опровержение всему тому, что здесь. (неразборчиво. — Т. Т.) грамматически правильно высказано, сколько государственно неправильно соображено» [9, л. 16 об.]. Таким образом, министр внутренних дел подчеркивал политико-государственный аспект украинского вопроса.
Весьма любопытную позицию занял и Синод. Во-первых, он не стал сразу откликаться на послание Валуева. Канцелярия обер-прокурора Синода выдала официальный ответ только спустя почти ПОЛТОРА года, после настоятельных требований со стороны Валуева. Обер-прокурор Святейшего Синода А. П. Ахматов писал: «Можно верить тому, что в числе лиц, усиливающихся создать особую Малорусскую литературу и ввести в народные школы Южного края преподавание на Малорусском наречии, есть и такие, которые совершенно чужды какой бы то ни было политической цели и руководятся единственно чувством излишне разгоряченного местного патриотизма, преувеличивающего в их глазах ценность и средства их родного наречия. Но вполне несомненно и то, что в том же предприятии принимают живое участие такие малорусские патриоты, которые не ограничиваются мыслию создать свою особую литературу, но простирают виды и на политическую отдельность Малой России от нашего общего отечества. Как бы ни были жалки и несбыточны эти мечты, но оставлять их без внимания было бы крайнею неосмотрительностью, особенно в нынешних обстоятельствах, когда, как известно, предводители польского дела и всемирного восстания также недавно стремились, а может быть, еще и стремятся с своей стороны, всеми силами возбудить в наших южных и югозападных соотечественниках память о днях казацкой воли и ненависть к их государственному союзу с прочими частями русского народа». «Таким образом дело о литературной самостоятельности Малорусского наречия тесно связывается с польским вопросом»[9, л. 19 об.-20]. Примечательно, однако, замечание Ахматова, что «как для самого дела, так и для правительства было бы несравненно лучше, если бы украинофильские попытки возможно было уничтожить силою общественного мнения, без прямого участия власти» [9, л. 24].
Таким образом, обер-прокурор Синода тоже занимал весьма осторожную позицию, предпочитая или же вообще не высказываться по данному вопросу, или по возможности остаться в тени.
Подводя итоги, следует сказать, что оригиналы документов, воссоздающие процесс подготовки и распространения распоряжения Валуева, позволяют сделать вывод о безусловном влиянии польских событий на выход данного запрета. Они также свидетельствуют, что в правящих кругах Российской империи имелись расхождения по вопросу целесообразности запрета церковных и учебных изданий на украинском языке. Но безапелляционная позиция Валуева и Александра II позволили распоряжению вступить в силу. Выражаем уверенность, что готовящаяся в Киеве публикация документов станет интересной многим российским историкам.
Литература
1. Сарбей В. Г. Нацюнальне ввдродження Украши // Украша кр1зь вжи. Т. 9. Кшв: Альернативи, 1999, с. 1-336 с.
2. История Украины. Научно-популярные очерки. М.: Олма медиа групп, 2009. 1070 с.
3. Миллер А. И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб.: Алетейя, 2000. 268 с.
4. Кирило-Мефодивське товариство. Джерела з гсторц сусшльно-полиичного руху на Украши XIX — початку ХХ ст. Т. I. Кшв: Наукова думка, 1990. 544 с.
5. Костомаров М. «Закон Божий» (книга буття украшського народу). Кшв: Либидь, 1991. 39 с.
6. Костомаров Н. И. Письмо издателю «Колокола» // Казаки. Актуальная история России. М.: Чарли, 1995. С. 401-411.
7. Оксман Ю. Г. Предисловие к статье «Украинский сепаратизм». (Неизвестные страницы Н. И. Костомарова). // «Казаки». Актуальная история России. М.: Чарли, 1995. С. 591-596.
8. Таирова-Яковлева Т. Г. Николай Костомаров как украинский националист, или возвращаясь к терминологии // История. Электронный научно-образовательный журнал. 2011. № 7. С. 6-7.
9. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 775. 1863. Оп. 1. № 189.
Статья поступила в редакцию 19 апреля 2013 г.
