CC BY
22
21 Соловьев B.C. Чтения о Богочеловечестве. СПб., 1994. С. 46, 145, 158.
22 Там же. С. 154.
23 Там же. С. 157.
24 Фрагменты ранних греческих философов / Ред. А.В.Лебедев. Ч. 1. М., 1989. С. 213-214.
25 Там же. С. 177, 218, 118, 119.
26 Там же. С. 114, 177, 353.
27 Соловьев B.C. Чтения о Богочеловечестве. СПб., 1994. С. 188.
28 Слово о полку Игореве // Злато слово. История Отечества в рассказах, повестях, документах. Век XII. Сост. Н.С.Борисова. М., 1986. С. 32, 42.
29 Фрагменты ранних греческих философов / Ред. А.В.Лебедев. Ч. 1. М., 1989. С. 127, 201, 243, 406.
30 Соловьев B.C. Чтения о Богочеловечестве. СПб., 1994. С. 52.
31 Соловьев B.C. Сочинения. Т. 1-2. М., 1989. Т. 2. С. 288.
32 Соловьев B.C. Оправдание добра. Нравственная философия. М., 1996. С. 369.
33 Маслин МЛ. "Русская идея" и проблема возрождения российской государственности. // Вестник МГУ. Сер. XII. Социально-политические исследования. 1993. № 5. С. 25-29.
ВЛ. СОЛОВЬЕВ: ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ. ЭСТЕТИКА. КРИТИКА.
Е.Ю. ФАРКОВА
Шуйский государственный педагогический университет
В. СОЛОВЬЕВ И РУССКАЯ КЛАССИКА: ПРОБЛЕМЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
В литературных полемиках рубежа XIX - XX вв. событиями становились публикации В. Соловьева о Ф. Достоевском, А. Пушкине, М. Лермонтове, Л. Толстом. На фоне всего насле-
дия В. Соловьева они, на первый взгляд, мало примечательны. Больше известны работы, посвященные вопросам искусства. Трактаты «Общий смысл искусства» (1890), «Красота в природе» (1899) стали своеобразными манифестами символизма. Идеи о теургической миссии искусства не только актуальны в контексте конкретной литературной традиции, но и имеют фундаментальный смысл для философского обоснования природы и назначения искусства. Между тем обращение к литературно-критическим публикациям философа открывает новые аспекты в его духовных исканиях. И, что не менее важно, позволяет прояснить некоторые конкретные аспекты интерпретации литературных текстов.
Постижение концептуального смысла текста осуществляется в трансформации его содержания в контекст, актуальный для истолкователя. В интерпретации литературного текста воспроизводятся его эстетические, духовные и социально-исторические парадигмы. Особый тип представляет эссеистская интерпретация - проецирование субъективных впечатлений в структуру авторского текста. Если следовать данной типологии, то литературно-критические работы В. Соловьева не вписываются в традиционные координаты русской литературы и критики XIX - начала XX вв. В его литературных интерпретациях собственные религиозно-философские идеи проецировались в структуру авторского текста.
В. Соловьев создает философский инвариант литературы. Он изучает функции литературного творчества, которые определяются духовными позициями автора. Духовная функциональность текстов Ф. Достоевского и Л. Толстого соотносится с христианскими началами. Это соотношение образует контрастную парадигму в пространстве русской классики.
В. Соловьев противопоставляет Достоевского писателям «бытового реализма». Художественный мир Достоевского на -ходится в постоянном «брожении». «Предмет романа здесь не быт общества, а общественное движение» . Ф. Достоевский проповедует религиозный идеал, который проявляется в вере в Царство Божие. В романе «Преступление и наказание» решает-
ся вопрос о праве человека на убийство в силу своего личного превосходства над другими. Соловьев называет это «внутренним грехом гордости», искупить который возможно путем внутреннего самоотречения. Возвращение к вере Христовой Раскольникова - вот народный религиозный идеал. «Если мы хотим одним словом обозначить тот общественный идеал, к которому пришел Достоевский, то это слово будет не народ, а ЦЕРКОВЬ» (С. 43). Идею Вселенской Церкви противопоставляет храмовому христианству, когда люди по привычке продолжают посещать богослужения, и «домашнему» христианству, когда оно ограничивается лишь личной жизнью отдельных христиан. «Истинная Церковь, которую проповедовал Достоевский, есть всечеловеческая, прежде всего в том смысле, что в ней должно вконец исчезнуть разделение человечества на со-перничествующие и враждующие между собою племена и народы» (С. 46).
Для Достоевского понятия «добро», «истина», «красота» были неразделимы. Но только лишь «открывшаяся в Христе бесконечность человеческой души» способна вместить эти категории. Когда произойдет воссоединение этих понятий, мир переродится. «Истина есть добро, мыслимое человеческим умом; красота есть то же добро и та же истина, телесновоплощенная в живой конкретной форме, и полное ее воплощение - уже во всем есть конец и цель и совершенство, и вот почему Достоев -ский говорил, что красота спасет мир» (С. 48).
В интерпретации В. Соловьева Ф. Достоевский был прежде всего христианским мыслителем, который предвосхитил основные философские, социально-психологические и нравственные коллизии XX в. «Более чем кто-либо из его современников он воспринял христианскую идею гармонически в ее тройственной полноте; он был и мистиком, и гуманистом, и натуралистом вместе» (С. 55).
Основные интерпретации творчества Ф. Достоевского складывались на фоне идеи «всемирной теократии» и универсалистской духовной позиции. Идея «Вселенской Церкви» соответствовала философским умонастроениям В. Соловьева. Не
случайно противопоставление Ф. Достоевского писателям «бытового реализма», в отличие от которых он проповедует рели -гиозный идеал - веру в Царство Божие.
Создавая философский инвариант литературы, В. Соловьев высказывает идеи, иногда не имеющие отношения к Достоевскому. Интерпретируя Достоевского, В. Соловьев впервые начнет говорить о примирении Востока и Запада и в связи с этим о воссоединении церквей. Расхождение с Достоевским в этом вопросе заключается в том, что он, по мнению Соловьева, провозглашал сверхнациональную идею. Соловьев сторонник такого национализма, который является основой для вселенского примирения и воссоединения. «Россия должна сказать миру... слово примирения для Востока и Запада», которое воплотилось бы «в союзе вечной истины Божией и свободы человеческой» (С. 58).
В. Соловьев определил концептуальные подходы в интерпретации Ф. Достоевского. В то же время, избегая филологического толкования текстов, акцентировал кульминационные смыслы своих противоречивых религиозных позиций. Противопоставляя идею «Вселенской Церкви» «храмовому христианству» (обрядоверию), высказался о примирении Востока и Запада и в связи с этим о воссоединении Православной и католической церквей. Таким образом, литературные интерпретации В. Соловьева представляют вариант полемики с богословскими основами Русской Православной Церкви.
В контексте богословской полемики следует воспринимать позицию В. Соловьева по отношению к Л. Толстому. Он выступает оппонентом писателя по вопросам православной веры, отмечая, что, хотя Л. Толстой и называл себя христианином, вся его деятельность была направлена на разрушение авторитета Евангелия. В. Соловьев беспощадно критикует толстовскую теорию опрощенства. По его мнению, наиболее отчетливо теория опрощенства воплощена «и заранее опровергнута «в рассказе «Три смерти»: «Здесь представлено, как умирают культурная барыня, мужик и дерево. Барыня умирает совсем плохо, мужик значительно лучше, и еще гораздо лучше дерево.
Это происходит, очевидно, оттого, что жизнь мужика проще, чем жизнь барыни, а дерево живет еще проще, чем мужик» и т.д. Результатом теории упрощения является разрушение единства личности («Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе». 1900).
В интерпретациях Ф. Достоевского и Л. Толстого отразились мировоззренческие противоречия В. Соловьева: иллюзии «всемирной теократии» и эсхатологические предчувствия. В кульминационных моментах они представлены в работах «Три речи в память Достоевского» (1881-1883), «Идолы и идеалы» (1891), «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе» (1900). Несмотря на противоречивость, они определили концептуальные подходы в интерпретации Ф. Достоевского и Л. Толстого, хотя в отечественной традиции XX в. противоречивый смысл и пафос трактовок В. Соловьева был утрачен.
В мировоззренческой и эстетической полемике В. Соловьев определил авторскую парадигму русской классики, включая в ее пространство имена, которые в 80-90 гг. еще не составляли первый литературный ряд. В контексте рубежа XIX - XX вв. его интерпретации имели футурологический смысл: они выстраивали линию русской классики. В этом отношении интересны статьи о поэтах-современниках: А. Фете, Ф. Случевском, Я. Полонском, А. Майкове.
На первый взгляд, они не характерны для В. Соловьева, поскольку являются образцами филологического толкования поэтических текстов, ценность которых нужно было определить для современной читающей публики. Однако обозначают жанровый феномен литературы и критики рубежа веков - «интерпретация поэзии поэтом».
Философский подтекст заключен в тех обобщениях, которые трактуют лирическую поэзию как вид творчества, связанного с духовной и душевной жизнью поэта. Не случайно предмет лирики, в понимании В. Соловьева, не жизненные реалии, а «подлинное откровение души человеческой». Категории хри-
стианского миросозерцания растворены в комментариях, которые принадлежат поэту.
В «снятом» виде религиозно-философский аспект присутствует в статьях о А. Пушкине («Судьба Пушкина». 1897; «Особое чествование Пушкина». 1899; «Значение поэзии в стихотворениях Пушкина». 1899) и М. Лермонтове («Лермонтов». 1899). Интерпретации В. Соловьева находятся в русле постоянного интереса к классике в контексте своего конкретного времени.
Н. Бердяев отмечал: «Тема о том, что в христианстве возможно пророчество - интимная тема всей духовной жизни Вл. Соловьева» . Концепция теократии В. Соловьева предполагала существование пророка и пророческого служения. Предметом рассуждений становится вопрос: «Виноват ли Пушкин в своей судьбе?». Судьба «при всей своей несокрушимой извне силе обусловлена, однако, изнутри деятельным и личным соучастием самого человека» (С. 179), поэтому ответ дается однозначный.
Гений имеет перед остальными людьми преимущество, большее, чем имеет просто одаренный человек: «...высший дар гения тем более обязывает к охранению этого высшего, если хотите - сверхчеловеческого, достоинства» (С. 182). Гений не может, в силу своего призвания, оставаться «в болоте низменных страстей». В жизни Пушкина присутствовала некая раздвоенность - раздвоенность между поэзией, т.е. сферой, несущей высокое предназначение, и реальной, действительной жизнью.
В. Соловьев отмечает, что, по собственному свидетельству Пушкина, в нем жили два противоречивых существа: «вдохновенный жрец Аполлона и ничтожнейший из ничтожных детей мира» (С. 187). Оставаясь в обществе, Пушкин неизбежно превращает служенье красоте в «общественное служение». Он не захотел отделить «законное чувство своего достоинства как великого поэта, от личной мелкой страсти самолюбия и самомнения» (С. 189).
Последним взрывом страсти «оскорбленного самолюбия с ее ложным стыдом и злобною мстительностью» явилась дуэль. Дуэль, предсмертные муки и, наконец, смерть поэта В. Соловьев рассматривает как своеобразное очищение от этих «низменных страстей», которые были причиной раздвоенности личности Пушкина. Путь духовного возрождения Пушкина - «путь жизненной катастрофы, освобождающей дух от непосильного ему бремени одолевших его страстей» (С. 203).
Статья о Лермонтове еще в большей степени интересна и неординарна. Пользуясь исследованиями П.А. Висковатого, опираясь на факты биографии поэта, Соловьев дает эвристическую интерпретацию его поэзии и судьбы.
Сопоставив жизнь и творчество Лермонтова, жизнь его далеких предков и реальное проявление качеств поэта, Соловьев видит в нем «прямого родоначальника того духовного настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно назвать «ницшеанством» (С. 274).
Первой и основной особенностью гения Лермонтова Соловьев считает «страшную напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем «я», страшную силу личного чувства». Вся поэзия Лермонтова оказывается направленной на «я» автора. Самым главным в поэзии Лермонтова была личная любовь. «Во всех любовных темах Лермонтова главный интерес принадлежит не любви и не любимому, а любящему «я»» (С. 280). А такие произведения, как «Демон» и «Герой нашего времени», содержат «намеренную тему» - «окончательное торжество эгоизма над неудачною попыткой любви» (С. 280). Стихи о любви интерпретируются как «оптические», стихи-миражи, их прелесть - «прелесть оптическая, прелесть миража» (С. 280).
Мистическая философия Соловьева оказывает влияние на следующий вывод. Это способность поэта переступать через реальность и заглядывать в «запредельную сторону жизни и жизненных отношений» (С. 281). Способность Лермонтова ко второму зрению подтверждается Соловьевым примером из
жизни поэта, нашедшим отражение в стихотворении «Сон» (1841).
Лермонтову снится сон, в котором он видит свою гибель. Он не только предчувствует смерть, он видит ее зрительно. Этого, по мнению Соловьева, достаточно, чтобы считать Лермонтова гением от природы. И далее он задается вопросом: «как сам принял Лермонтов этот задаток великой судьбы и что он из него сделал?» В ранних стихах идет осознание того, что он -существо сильное и избранное, что его назначение в чем-то великом.
Для Лермонтова характерна очень высокая самооценка, которая в некоторых случаях доходила до презрения ко всему человечеству. Трагедия его, по мнению критика, в том, что силу гения он принял лишь как только право превосходства над другими людьми. Холодность эгоизма вселилась в него с момента осознания своей гениальности. Но истинной трагедией было и то, что поэт осознавал злое начало, которое жило в нем самом, пытался с ним бороться. Другое дело, была ли эта борьба успешной. Может быть, этой раздвоенностью объясняется появление так называемой «демонической темы».
Соловьев указывает на реальные демонические черты по -эта: «И демон гордости, как всегда хозяин его внутреннего дома, мешал ему действительно побороть и изгнать двух младших демонов, и когда хотел - снова и снова отворял им дверь». По мнению Соловьева, гордость «есть первое условие никогда не сделаться сверхчеловеком, и смирение есть первое условие, чтобы сделаться сверхчеловеком» (С. 288), так как «признание своей недостаточности прямо обуславливает потребность и усилия совершенствования». И наконец, бесполезность попыток борьбы с демоническими силами приводит Лермонтова к фатализму.
Как и в статье «Судьба Пушкина», Соловьев пытается определить смысл дуэли Лермонтова, называя ее «фаталистическим экспериментом». То, что Лермонтов не стрелял в своего противника, было по сути вызовом «высшим силам».
В. Соловьев, будучи философом и поэтом, задает жанро-во-типологические стандарты современного прочтения классики.
Исходной посылкой в интерпретации классики является полемическая установка. Известно, что В. Соловьев в письме к М. Стасюлевичу писал, что начал для журнала «Вестник Европы» статью о Лермонтове, «которая должна раздразнить гусей разной масти еще больше, чем «Судьба Пушкина» . И действительно, статьи о А. Пушкине и М. Лермонтове вызвали противоречивые мнения и толки.
Помимо полемического аспекта в интерпретации классики важны концептуальные подходы и принципы. В данном случае статьи воплощают те идеи, которые формулировались в религиозно-философских трактатах: идеи свободного пророческого служения («Славянский вопрос». 1884), «сверхчеловека» («Идея сверхчеловека». 1889) и др.
Полнота христианской жизни предполагает существование пророка и пророческого служения. Поэт - вдохновенный пророк, избранник, чей творческий гений должен находиться в гармонии с христианской нравственностью. Слуга высшей истины и красоты, он не волен располагать собой. С этих позиций В. Соловьев рассматривает жизненную судьбу поэтов -классиков.
Полемический и концептуальный подходы включены в подробные текстологические комментарии. Исследование ведется на широком историко-литературном фоне с углублением не столько в биографию, сколько в «дух эпохи» и в философские основы миросозерцания поэтов. Типология их мировоззрения и личностей устанавливается в категориях христианского мировосприятия. Таким образом создается гармоничная интерпретация классической поэзии, для которой характерны масштабные обобщения роли православной веры в творческом процессе и судьбе поэта. Рассматривая «историю духа» нации как историю идей и настроений, а историю литературы - как «историю идей», В. Соловьев установил традиции духовно-философской интерпретации русской классики.
1 Соловьев B.C. Литературная критика. М., 1990. С. 39. Далее ссылки на данное издание - в тексте.
2 Соловьев B.C. Соч. В 2 т. Т. 1. С. 621.
3 Бердяев H.A. Основная идея В л. Соловьева // Бердяев H.A. О русской философии. Свердловск, 1991. С. 47.
4 Соловьев Вл. Письма. IV. Пг., 1923. С. 75.
Ю. Д. КУЗИН
Ивановский государственный энергетический университет
К ВОПРОСУ О ФИЛОСОФСКОМ СОДЕРЖАНИЕ ПОЭТИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ В. С. СОЛОВЬЕВА
«Ночь прошла, а день приблизился:
итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света»
